За окном пурга смеётся –
Снега белый монолит.
Воет ветер у колодца.
Память сердце теребит.
Что запомнил? Что я знаю
О своём родстве сейчас?
Тётю Зою, Лену, Раю
Да тепло бабули глаз.
Да братишку-цыганчонка,
Что когда-то приезжал,
С грустью взрослого ребёнка
В вихре радужных начал.
Тех начал послевоенных,
Чем жила страна тогда
В обожжённых болью стенах,
Где куражилась беда.
Сколько лет, – а он, курчавый,
Всё стоит передо мной
Под венцом сиротской славы,
Нам подаренной войной.
Женя, Женя, мой братишка,
С кем ты делишь радость снов?
И кому ты без излишка
Отдаёшь свою любовь?
Как ты выстоял и выжил
В кутерьме прошедших лет?
И когда тебя увижу,
На общенье сняв запрет?
Тот запрет, что наложило
Злое время впопыхах,
В наших буднях с дикой силой
Утопив людей в грехах.
Время мчится, забирая
И хороших и плохих
В мир иной: с уютом рая
Или с адом для других.
Сколько нас ещё осталось
В жизни горькой на пиру?
Может много, может малость
Тех, кто «Жуковы» в миру?
Кто мне скажет, кто ответит
В этой проклятой стране,
Сколько есть ещё на свете
Тех, кто помнит обо мне?
В той стране, что превратила
Всех в дебилов без корней
В этой жизни нам постылой
За чертой своих дверей.
Но страна не виновата,
Уж поверь мне, Женя, брат,
Что живём, не видя брата,
– Каждый в этом виноват!
Что позволил вдруг нахалам
В омут чувства затянуть
И в итоге – править балом,
Начертив зловещий путь.
Что в дешёвой мелочёвке
Мы находим свой уют,
Средь чужих кровей тусовки
И друзей, что предают.
Ведь в душе-то, как ни странно,
Что-то всё-таки болит
И тревожит, словно рана,
Та, что носит инвалид.
И бывает даже стыдно
Пред собой наедине
Или чуточку обидно
Где-то в вязкой тишине.
И в порыве оправданья
Нашей черствости души,
Аргументы при свиданье
Ищем те, что хороши.
Хоть и знаем, что прощенья
Быть не может свыше нам
За прожитые мгновенья
В «счастье» с болью пополам.
Вот опять отвёл я душу,
С ним затеяв разговор.
Рыбой, брошенной на сушу,
Бросил братику укор.
За окном пурга смеётся –
Снега белый монолит.
Воет ветер у колодца.
Сердце память теребит…
21.02.80 г.