Рынок, храм, Шаляпин, граф Толстой.
1
Центральный рынок города Таганрога. Торговый павильон « Молоко». Шум, гул, уходящий к высокому бетонному перекрытию, привычная сутолока, разнообразие одежд, закрытые сумки, открывающиеся кошельки … Здесь много людей – и хороших и, плохих, и бедных, и богатых. В общем - разных, но объединённых одной целью – что-то купить, что-то продать. Одни уходят с отяжелевшей кладью, другие приходят ещё налегке – сплошное движение. Одни продают, другие покупают – на то он и рынок. Идет перекачка денежных средств из одного кармана в другой. И в этой торговой суете мало кто подозревает, что этом самом месте, где происходит весь этот базарный бенефис, сто с хвостиком лет назад стоял Божий храм – Митрофаниевская церковь. Вместо рыночного шума летели век назад к церковному куполу голоса певчих, славивших Бога. И предки ныне живущих таганрожцев, жителей близлежащих сёл с благоговением внимали этому песнопению, отвлекаясь от повседневной суеты, приобщаясь к тайноденствию . Каждый сто лет назад приходил в храм со своими чаяньями и заботами. Но всех объединяло стремление в прикосновении к неведомому, сокровенному.
Здесь, в этом месте бойкой торговли сто лет назад прихожане разговаривали с Отцом небесным. И у каждого был с ним свой, особый разговор.
Там, где фиолетово курился ладан, где в позолоченных подсвечниках плакала воском человеческая память, устремлённая в Вечность – там теперь слепило глаза от белоснежия молочных продуктов. Какое непостоянство бытия! Место остаётся, меняется лишь форма его заполнения. В небытие канула Митрофаниевская церковь, в которой был лучший в Таганроге хор. Есть свидетельства, что под сводами храма звучал бас самого Шаляпина. И, наверное, где-то там, за облаками, в поднебесной синей дали его голос навечно слился с колокольным звоном. Но об этом мы с вами не ведали, не знали – мы торгуем ныне молоком да пирогами. Так уж устроена земная жизнь, где на первом плане стоит материальная устроенность, овеществлённость близокружающего бытия.
Покидая приют обилия и сытости, я думал о пространственно- временном противоречии, о том, что это противоречие создаёт сам человек. Я вышел на свежий апрельский воздух.
И тут до моего слуха, едва осязаемой серебряной струйкой, просочился с небес странный трубный зов. В светлой синеве апрельского неба чернел запятой одинокий журавль. Он, по-видимому, отбился от стаи и просил своих товарищей подождать. За моей спиной шумел « молочный рай», а в небесной выси стран-ник-журавль нёс на крыльях весну. И почему-то представилось мне, что это Душа Шаляпина решила взглянуть на свою Родину. Ведь в такой же апрельский день, перед Пасхой, сто лет назад, за моей спиной, в несуществующей ныне Митрофаниевской церкви, пел великий бас.
2.
Рассказал мне эту удивительную историю много лет назад восьмидесятилетний житель поселка Матвеев Курган, ныне почивший, Яков Петрович Скиба. Он услышал её из уст своего дяди, Митрофана Скибы, служившего в начале века на железной дороге стрелочником.
А дело обстояло так. Был праздник перед Пасхой в начале прошлого века – точную дату Яков Петрович не вспомнил. Шаляпин приехал в Таганрог. Священнослужители пригласили знаменитого певца совершить службу с церковным хором. Шаляпин согласился, но за определённую плату. Тридцатилетний прихожанин Митрофан Скиба был среди прихожан, присутствующих на знаменательной службе. Голос Шаляпина подавлял хор, вел за собой к неведомым горним вершинам. Не только голос, но и сам Федор Иванович, как свидетельствует Митрофан Скиба, благодаря своему богатырскому телосложению, выделялся среди певчих.
Был ли небыль то, что произошло дальше – трудно теперь установить. После службы запросил певец у церковнослужителей гонорар. Они посчитали, что Шаляпин с сильно завысил плату и выдали ему не все деньги. Тогда певец со словами: « Я с вас ничего не возьму», прошёл в церковь и, став у аналоя, начал петь. Тембр его мощного голоса менялся, пульсировал. От такого звукового воздействия стали лопаться витражи храма. После Шаляпин пожелал всем здоровья и ушёл.
3.
Об истории Митрофаниевской церкви нам повествуют архивы. В начале 19 века границы быстрорастущего города Таганрога удалялись от места его первоначальной закладки-крепости. На необходимость постройки нового храма обратил внимание император Александр Первый при последнем посещении Таганрога в 1825 году, на месте, где пересекается Чеховская улица и переулок Красный – ранее называемый Соборным. Разрешение на строительство церкви было получено, проект был утверждён в Царском селе.
9 мая 1864 года в Успенском соборе собралось духовенство города, и крестный ход при звоне колоколов направился на Александровскую площадь. Место закладки Митрофаниевской церкви торжественно освятили.
В 1866 году возведение церкви закончилось и началось её внутреннее убранство. Через сорок два года после посещения Александром Первым Таганрога, прихожане ощутили радость, когда протоиерей Даниил Ручкин освятил храм, а в ноябре 1867 началось богослужение.
Храм был построен в строгом византийском стиле. Под его широко раскинутым куполом с хорошими акустическими данными совершали обряды члены семьи Чеховых. Хор Митрофаниевской церкви был одним из лучших в Таганроге.
Пламя революционных перемен докатилось и до Таганрога. Рушились судьбы, менялись духовные ценности. Постановлением горсовета в 1931 году запретили колокольный звон. В 1933 году Митрофаниевская церковь была закрыта и в ней разместилась артель « Труд слепых». В 1938 году храм был разрушен.
В советское время на месте разрушенной церкви был построен первый в Таганроге закрытый кирпичный павильон « Молоко». Тогда же территория рынка была огорожена каменной стеной.
4.
У Якова Петровича Скибы в детстве была любимая книга рассказов Л. Н. Толстого. Книга добротная, в кожаном переплёте. Но одно затрудняло её чтение – сквозная дырка посередине. Её происхождение очень примечательно. А произошло следующее. Проходили через родную для Якова Петровича Александровку Матвеев Курганского района в двадцатые годы части Красной Армии. Зашли как-то в дом Скибы двое красноармейцев. Один, что помоложе, увидел на столе книгу и, в меру своих способностей, решил прочитать заглавие. Но не дочитал до конца: на слове «графъ» он неожиданно замахнулся и пронзил штыком винтовки ненавистную ему книгу. Графом, понятно, оказался сам Лев Николаевич Толстой. Но для полуграмотного красноармейца слово «графъ» олицетворяло ненавистное эксплуататорское время, следы которого необходимо было уничтожить любой ценой.
И подумалось мне: ведь этого безумного штыка бежал за границу и Шаляпин, и многие другие носители духовных ценностей той, дворянской России. Что они могли противопоставить этому штыку, владелец которого едва умел читать? Создавался новый мир, мир, отвергающий всё, что было связано с такими понятиями как « самодержавие», « православие», « дворянство», « духовенство».
И опять уж, в который раз, мы, ныне живущие в России, создавая свой новый, на этот раз буржуазный мир, бездумно отметаем всё то, чем жили наши отцы и деды. Не хочется верить, что ненависть, жадность и историческая глупость в скором времени будет являться достоянием нашего национального характера.