Супруги Козыревы уже заканчивали вечернее чаепитие, как во дворе занялась лаем Белка,затем раздался негромкий стук в калитку:
- Кого там нелегкая несет, на ночь глядя? – поднимаясь из-за стола, проворчала баба Зина.
Рука мужа мягко опустилась на плечо супруги, предлагая ей оставаться на месте:
- Сиди, Ладушка, я сам гляну кто там, твоим ногам и без того за день досталось. Натопталась, сердешная.
Стук в калитку повторился снова, теперь громче и настойчивее. Дед Миша, не торопясь, пошел открывать нежданному гостю. За калиткой стоял, широко улыбаясь, совхозный электрик Сашка:
-Добрый вечер, Степаныч! Я мимо шел, дай, думаю, проведаю стариков. Вот, бутылку купил, - Сашка указал на оттопыренный карман спецовки, - разопьем, побеседуем!
- За внимание спасибо, Саша! – дед Миша хитро прищурил левый глаз, - только сдается мне, что бутылку ты купил не от тоски по мне? Да и для гостей время позднее, мы с бабой Зиной уже и на покой собирались. Старики, что куры – солнышко закатилось, и они на насест!
- От вас, Степаныч, ничего не утаишь: есть у меня к вам дело, неотложное!
- Ну, коли неотложное, заходи! – Дед Миша посторонился, пропуская гостя.
- Ты в летнюю кухню иди, там и поговорим.
- Здравствуйте, Зинаида Кирилловна, - войдя в комнату, Сашка улыбнулся, приветствуя хозяйку. – Как ваше драгоценное здоровьице?
-Здравствуй, Саша, спасибо, здоровье по годам, а они бегут, прибавляются! Какое дело у тебя к нам, в такое позднее время?
- Ко мне он, мать, припожаловал! – вступил в разговор дед Миша, - ты ступай, отдыхай, а мы тут без тебя с мужицкими делами управимся!
-Ну, коли управитесь, - согласилась баба Зина, - я пойду в дом, посмотрю телевизор.
Когда баба Зина ушла, Сашка свободно вздохнул:
- Это надо же,- засмеялся он, - сколько лет прошло, а я, как школьник, робею перед Зинаидой Кирилловной! Учителя на всю жизнь ими остаются!
- Так и я перед ней честь отдаю, - пошутил дед Миша, - а тебе и подавно, надобно.
Он собрал нехитрую закуску, достал рюмки:
-Может, ты поешь что-то серьезнее? У нас на ужин картошка тушенная, вкусная!
При упоминании о картошке Сашка сглотнул голодную слюну. Дед Миша, заметив это, засуетился.
Вскоре перед Сашкой стояла большая обеденная тарелка картошки с мясом:
- Вот, Сашок, присаживайся, ешь, не стесняйся, сейчас по стопке нальем. Ты на меня не смотри, мы с твоей учительницей уже поужинали. Заодно и озвучишь, какое у тебя дело ко мне.
- Давай, Саня, за встречу!
Выпили, закусили. Дед Миша, видя, как жадно уплетает гость картошку, подумал: «Дома еще не был? Тогда где до сей поры бродил?» А вслух спросил:
-Как, Саша, жизнь, семья? У вас ведь двое деток?
Сашка перестал есть, в глазах плеснула досада:
- Разводимся мы, Степаныч, «прошла любовь, завяли помидоры!» Затем к тебе пришел: денег мне одолжи до получки, на неделю, Маринке с детьми на дорогу.
-И куда же она теперь с двумя детками?
- К родителям, в Юрьевку.
Сашка, уловив осуждение в словах деда Миши, начал быстро оправдываться:
- Все ей не так, что ни сделаю, все плохо! Пусть одна поживет, подумает, может быть, и я, со временем, не таким никчемным покажусь!
-А ты у нее спрашивал, что она хочет от жизни с тобой?
-Это еще зачем? – зло усмехнулся Сашка, - набор известный, «чтоб не пил, не курил» и зарплату, как у директора, приносил!
Заметив несогласие в глазах деда Миши, поддел старика:
- Можно подумать, что у вас с Зинаидой Кирилловной была только тишь да гладь! Слушок, гулял по деревне! Только она, ведь, вас не бросила!
Дед Миша задумался, в темных глазах появился озорной огонек, как светлячок, блеснувший из прошлого. Он налил в стопки спиртное:
-Давай, Саша, еще по одной! За любовь, давай выпьем! А, что она есть, я тебе попытаюсь доказать. Жалко мне вас, молодых, детишек ваших жалко! Может быть, будет полезным для тебя мой опыт, какой я приобрел в жизни. Только ты меня не перебивай, слушай внимательно, чтобы я не потерял суть рассказа. У стариков это случается: память уже подводит.
С Зинаидой мы поженились после войны. Она в мирное время не успела жизнь устроить, а я с фронта пришел, раненный, но холостой! Так получилось, что мне подфартило высватать девушку на десять лет моложе, статную, веселую, красивую! Дала она мне свое согласие. Мужиков после войны было не густо, так что я оказался жених подходящий! Домик мне достался от родителей, невесту привести было куда, вот так, мы и начали свою семейную жизнь. Зина, к тому времени, учительницей работала, а я окончил курсы бухгалтеров: тяжелое ранение не позволило мне стать тем, кем мечтал.
Когда встретишься с человеком, понравится он тебе, кажется, что ты о нем все знаешь, до донышка. А узнавать того, с кем живешь, по-настоящему, начинаешь только в процессе совместной жизни. Так бывает, что однажды, тебе покажется, будто рядом с тобой, живет незнакомец, о котором почти ничего не знаешь. Нужно привыкать и подстраиваться. Так и у нас с Зиной вышло: женились быстро, а любить друг друга учимся всю жизнь! Самое плохое, это то, что каждый из нас замечает недостатки другого человека, а свои, такие же, и недостатками не считает. А жизнь преподносит порой такие подарки, которые заставляют нас посмотреть на себя со стороны. Со временем, начинаешь понимать: каким тебя видит тот, кто живет с тобой рядом. И, скажу тебе, не всегда с суждением другого соглашаешься! За Зинаиду не скажу, потому что до сей поры не знаю, что она обо мне думает, а вот о своем наблюдении, поведаю.
Мы уже жили вместе года три-четыре, как пригласил нас на свадьбу сосед: он женил старшего сына. Свадьба дело хорошее, мы с удовольствием приняли приглашение. Все шло хорошо: было что выпить и закусить. Отошли дары, за столами люди заговорили веселее, громче, смех, шутки. Какая же свадьба без гармошки, без танцев? Сам я танцор, известно - никакой, разве что, когда выпью лишка, так дам трепака, а так - стесняюсь. Мне быть в компании зрителей удобней. Заиграл гармонист «Подгорную», Зинаида моя первой вылетела в круг, павой прошлась, приглашая напарника:
«Ох, Подгорная, Подгорна – широкая улица! По тебе никто не ходит: ни петух, ни курица! Если курица пройдет, то петух с ума сойдет!» - Бросает, значит, вызов мужикам.
Мужики, посмеиваются, а никто не решается выйти, чтобы поддержать мою разлюбезную супругу. И тут выскочил Митька - Пятак, да как начал обхаживать мою Зинаиду Кирилловну, волчком вокруг нее вертится! И она ему улыбается, да перед ним хвостом вертит и так, и эдак! Митька-то, был рыжий, страшный, как смертный грех, а как плясать начал, так, куда и уродство девалось, старается, ногами кренделя выделывает! А я чувствую, у меня в груди что-то зашевелилось, злое, неуютное! Я ведь считал, что моя жена должна улыбаться только мне! А оказывается, вон оно, как дело оборачивается!
Сижу смурной, сам себе не рад. А Зинаида подходит, платочком обмахивается, довольная:
-Что-то ты, Миша, сидишь, как на похоронах. Люди тебя веселиться пригласили, а у тебя лицо, словно морда, нашего козла Тришки: жуешь и смотришь перед собой в одну точку!
Наверно мой взгляд был таким красноречивым, что она тут же сгладила сказанное:
-Ладно, не дуйся, насчет козла, я пошутила! И, как ни в чем не бывало, пошла плясать.
Я даже вспотел от ее слов, значит, я для нее вроде нашего козла, да еще про кладбище что - то поминала. «Портить людям свадьбу не стану, а вот, покойника, ты получишь!» - мысленно пообещал я супруге. Вплоть до окончания свадьбы я придумывал, как бы мне больнее ужалить свою женушку. И, ведь, додумался! Когда гости понемногу стали расходиться, а некоторые, самые стойкие, еще пели про удалого Хазбулата, (в их числе и моя Зинаида), я, не прощаясь, ушел домой. Нашел в сарае веревку, на одном конце которой сделал петлю, шире, чтобы пролезла голова, а другой конец привязал к спинке кровати. У нас старая кровать стояла летом под навесом, во дворе, мы днем отдыхали на ней, в тенечке. Пьяный я был крепко, а сообразил, что Зинаида, войдя во двор, на кровати меня быстрее заметит, а пока догадается, что я ее разыграл, успеет напугаться до смерти. Вот я ей отплачу и за козла, и за похороны. К тому же, послушаю, как она по мне убиваться станет! Потом скажу, что пошутил, с козла, мол, какой спрос?!
Лег я на кровать, петлю, надел на шею, лежу, жду сигнала. Как только стукнет калитка, я вытянусь, сложу руки, как покойник, и не откликнусь на призыв супруги.
Только моя Зинаида домой не спешила, а я, пока дожидался своего триумфа – уснул.
Сниться мне сон: будто я на фронте, дерусь в рукопашную с фашистом, а тот повалил меня и душит. Я начинаю вырываться и… просыпаюсь! Слава Богу, что проснулся! Ночью, видно, ворочался, да затянул петлю на собственной шее, вот она меня и душила, а если бы я упал с кровати? Страшно подумать, что собственными руками сотворил бы! Только потом, на трезвую голову, пришло: за что моей Зине, такое горе и такая слава? Муж повесился, с чего? С пьяной ревности?! Никто, ничего даже не понял бы. Да и Зина едва ли помнила причину моего недовольства. Она-то веселилась от души и не знала о том, что я себе придумывал.
Это был серьезный урок для меня от жизни: ушел, бросил жену, не привел домой. Зина что, обидеться на такое отношение не могла? А не обиделась! Она, собственно, ничего дурного не сделала. Сам не вышел плясать, значит, уступил место другому, тому, кто умеет это делать. Нет, Санек, тогда я твердо усвоил для себя: если привел жену на свадьбу, то, будь мужиком, приведи и назад, домой! Скрыл я от Зины, не признался о случившемся со мной. Стыдно за себя стало. Ты, Сашка, первый, кому это рассказываю! Ревность еще долго мне жить мешала, а скольких слез стоила она Зинаиде!?
Второй случай был, куда как краше первого!
Был у меня друг детства Прошка, царствие ему небесное, мы с ним много чего в деревне творили, поэтому, когда за чаркой сойдемся, разговора у нас всегда столько, за неделю не переслушать. Вот и в тот вечер, что-то мы с Прокопием вспоминали. Уже приложились на посошок раза три, выпили за уважение, и думали, за что бы поднять стопку еще?
Зинаида моя знала, сколько могут продлиться наши воспоминания, поэтому, не дожидаясь, пока мы разойдемся, взялась мыть посуду. Я понимал, что тарелки и ложки звенели в ее руках от досады на нас, а Прошка, на каждый стук поворачивал голову и смотрел в сторону Зинаиды. Вскоре мне его подглядывания стали казаться подозрительными, к тому же, и Зина нет-нет, да и глянет на Прошку. Что эти переглядывания могли означать? Не приударил ли дружок за моей супружницей? Знакомая мне жгучая боль разлилась в груди, не оставив места здравому смыслу. А тут мой собутыльник стал собираться домой, ослабевшие ноги не хотели его держать. Прошка качнулся и стал падать в сторону Зинаиды, она его подхватила, и оказалась в объятиях Прошки, который от признательности, за спасение, поцеловал ее в щеку. В моих глазах потемнело: они даже не пытаются скрыть от меня свои шашни, думают, что пьяный олух ничего не заметит?! Ошибаются! Сейчас, провожу дружка за калитку, и устрою изменщице допрос с пристрастием! Когда я вошел в кухню, Зина выливала вчерашний борщ в собачью миску, готовилась вымыть опустевшую кастрюлю. На меня она даже не глянула. Веришь, Сашок, из меня полезла такая ругань, матерная, что я впоследствии сам не мог понять: откуда она взялась? Зина побледнела, но слушала молча. Только когда я замахнулся на нее кулаком, повернулась ко мне и, со всего маху, надела на мою голову немытую кастрюлю. Кастрюля пришлась мне впору, я ошалел, не сразу сообразил, что со мной произошло. Одно дело надеть кастрюлю, а другое - снять ее! Кое-как снял! Зинаида, не стала дожидаться расправы, сбежала. Я выругался и стал соображать, куда могла спрятаться преступная супруга? Пошел искать в огород, где ей схорониться, если не в картошке? Июль, ботва картофельная мне по пояс, на улице темно. Запутался я, Саня, и упал в картошку со всего маху! Попробовал подняться, ноги ватные, земля, прогретая за день, теплая, плети картофельные вместо одеяла. Лежу и понимаю, что идти куда-то мне не хочется. Ладно, думаю, с изменщицей завтра разберусь, никуда ей от меня не деться. Прислушался: мать честная! А вокруг целый хор гимн поет! Сверчки, букашки, мушки – Бога славят! Это сколько же их должно быть, чтобы кроха, которой дано три дня жизни, так пела? Заныла, Саша, моя душа, стыдно стало за себя, за свое состояние. Я, кому Творец дал все для порядочной жизни, во что превращаю эту самую жизнь!? Пьяный, пьяный, а тошно мне стало от чего-то. Решил, просплюсь, все поменяю в себе, у Зины прощения попрошу, за слова свои, отвратительные! Принятое решение,показалось мне правильным, с тем и уснул.
Утром, проснулся я оттого, что солнышко, ощутимо припекло мое лицо. Божья коровка, по-хозяйски, без страха, ползла по моей руке, кучка муравьев так же заинтересовалась моей персоной. Муравьи были везде: в волосах на голове, в ушах, под рубахой! Начал я припоминать, отчего это я очутился в картошке, да еще в компании с муравьями? Провел по волосам, ощутил налет жира, какие-то крошки – борщ! Кастрюля, которую надела мне на голову Зина, была после борща, вот почему вокруг меня собрались муравьи, запах жира, пищи привлек их ко мне. Решил: пойду к оврагу, помоюсь, смою с себя остатки борща и всю живность, бегающую по моему телу, а затем, с повинной головой, к Зинаиде!
Когда я вошел во двор, сразу понял, что-то изменилось, какая-то особенная тишина была, тревожная, не живая, даже Белка не бросилась ко мне, как прежде. Ну, думаю, всем насолил! Вхожу в дом, а там никого! «Наверно Зина в магазин за чем-то ушла!» - успокоил сам себя. Пошел управлять хозяйство, замаливать вину! Только Зина не появилась и к обеду. Пошел к соседке, Катьке, может, у нее моя Зина? Катька, как увидела меня, даже в лице сменилась:
- Уходи! – кричит, - видеть тебя изверга не хочу!
- Катя, - говорю ей, - Зина к тебе не заходила? Потерял я ее!
- Ищи, коли потерял! Она у меня всю ноченьку промаялась, глаз не сомкнула. Добился, ревнивец? Поживи сам, может, образумишься! Уехала она! А куда не сказала. А теперь выметайся из моего дома, матершинник!
Возвращаюсь я домой, а у самого обида закипает в груди: мало того, что сбежала, так еще перед соседями ославила! Теперь глаз не поднимешь, будут все пальцем показывать. Небойсь, и про кастрюлю Катьке поведала! И стал я, Сашок, вроде, как ты, думать: пусть побесится, а потом вернется – впредь шелковая будет. Собственно, бежать – ей некуда, двоюродная сестра в Славино живет, так там своих семеро по лавкам, одна тянет семью без кормильца. У них долго не пробудет, вернется. Днем еще было легче одиночество переносить, а ночью думы, как голодные волки, одолевали. Стал я искать причину, почему придирался к Зине, ревновал, материл, не жалел. И что ты думаешь? Ничего серьезного на ум не пришло! Выходит, что я её напрасно ел поедом? Надумал я ехать искать ее, вот только где? И тут само провидение помогло мне. В субботу, на рынке, столкнулся с директоршей школы Аглаей Львовной, поздоровались. Она отвела меня в сторонку, да и спрашивает:
- Скажите, Михаил Степанович, вы с Зинаидой Кирилловной, надумали переехать? В район? Наш совхоз не устраивает?
- С чего это вы так решили, Аглая Львовна? – спрашиваю я ее.
- Так запрос пришел из Николинского РайОНО, требуют передать им личное дело Зинаиды Кирилловны. Говорят, что она там, в школу устраивается. Вот, я и подумала, что поближе к цивилизации перебираетесь. Школе, конечно, не хочется терять такого опытного педагога, да, что делать, – у нас вольному воля! Придется просить замену.
- Никуда ничего не отдавайте, завтра поеду и привезу Зинаиду назад. Погостила и хватит!
Директорша понимающе улыбнулась, кивнула мне головой и ушла. А у меня буря в голове, ураган!
Вон, значит, куда ситуация зашла?! Хорошо, что завтра у меня выходной, как знал, отпросился, хотел по дому управиться. Поеду в Николино, привезу свою беглянку, три недели, как из дома уехала, а мне те дни годом показались!
На следующий день, раненько, отправился я за своей Зиной: думал, если упираться начнет, я ее свяжу, но привезу! В Николино приехал в обед, а в школе кроме сторожа никого, день воскресный. Хорошо сторож помог: указал мне учительские бараки, где я и нашел свою Зину. Вхожу в комнатку, сидит моя Зина на кровати, где кроме грязного матраса и такой же подушки нет никакого белья. Увидела меня, не вскочила, навстречу, а только ладони сложила одну к одной, меж коленей их зажала, чтобы не дрожали. Глянул я, Сашок, на нее и испугался, выражения глаз испугался! Такое бывает перед могилой близкого человека, когда понимаешь, что все потеряно, и больше надеяться тебе не на что! Я, однажды, уже видел такую безысходность. На фронте дело было: зашли мы в одну деревню, в Белоруссии, навстречу нашему отряду женщина идет, спрашиваем ее: «Есть немцы в деревне?» А она как шла, так и идет, как незрячая, а в глазах столько отчаяния и боли! Как потом мы узнали, у нее троих детей одним снарядом немец уничтожил, прямое попадание! Она к соседке зачем-то вышла, вот и судьба такая! Враг, отступая, сильно лютовал! Так, то был враг! Выходит, что я ничем не лучше, если довел жену до такого состояния!? Упал я перед Зиной на колени, обнимаю за талию, а она молчит, как неживая:
- Прости меня, Лада моя! Перед Богом клянусь, что больше никогда не повториться то, что я себе позволял! Едем домой, без тебя даже кошка в дом заходить не хочет. Плохо мне без тебя, одиноко! Я, ведь, сам не понимал, как я тебя люблю! Поднял я ее с кровати, взял сумку и, как ребенка, вывел на улицу. Она еще дома долго отходила душой, но простила меня, поверила. Вот тогда, Сашок, я на собственной шкуре испытал, что значит остаться одному с одной стороны, и как это страшно в одночасье потерять все, – с другой!
С этих самых пор, стала моя Зинаида Кирилловна – ладой, ладушкой!
Старинное это слово, Сашок, и понятие у него мудрое: Лада - это та, которая в доме лад ведет, уютное слово! Слышал, ведь, что женщину Бог сотворил позднее из ребра мужчины? Вот и место ее возле сердца мужского, а не на задворках!
Ты, Сашок, можешь поступать, как ты хочешь, только мой тебе совет – не торопись ломать, потом, уже сломанное, целым не будет. Деньги возьми, вернешь, как сможешь, а теперь, давай еще по стопке и по домам!
Баба Зина, уже отдыхала, но, услышав, что муж вошел в спальню, спросила:
- Проводил гостя? И какое дело у него срочное?
- Денег занять приходил, - устраиваясь рядом с нею на постели, ответил дед Миша.
- А долго что так? – полюбопытствовала баба Зина.
- Да так, о жизни поговорили. Ты спи, Ладушка, завтра день воскресный, на рынок идти надобно, натопчешься еще!
Дед Миша с раннего утра, занимал свое место на лавочке, жители поселка, идя на рынок, приветствовали старика, кто останавливался перекинуться словом. Деду Мише нравились такие встречи, они придавали ему уверенности в его нужности. Он чувствовал себя важной персоной, ведущей прием и принимающей приветствия своих сельчан. Многие посмеивались втайне над стариковским чудачеством, но картины не ломали. Вот и сегодня, дед Миша только что окончил беседовать с совхозным агрономом насчет грядущего урожая картофеля, как увидел мелькнувшую мимо тощую фигуру электрика Сашка:
- Далеко собрался, Сашок? Так торопишься, что и поздороваться некогда?
- Извините, Степаныч, задумался! Доброго здравия вам! Я за селедкой в продмаг спешу, Марина картошку варит!
- Селедка к картошечке в самый раз будет! Ну, беги, беги!
Сашка побежал дальше, а дед Миша с удовлетворением отметил: «Значит, развод отменяется!»
Глаза старика осветила добрая усмешка, скользнувшая по лучикам морщин, сделавшая старческое лицо вмиг помолодевшим и светлым.