- А вот еще был случай, - державший речь затянулся сигаретой и сунул оказавшуюся рядом большую еловую ветку в затухающий костер.
Пламя, облизав добычу, сразу вспыхнуло и осветило неровные очертания силуэтов деревьев из окружавшего их леса. Огромные звезды сверху стали не такими яркими и близкими, как пару секунд назад. Желтые искры, уходя неровным потоком вверх и в сторону, сливались с ними, образуя причудливый разноцветный рисунок. Находившийся рядом горный хребет, у самого подножия которого они расположились на ночь, черной громадиной нависал, казалось, прямо над ними. Лишь белые заснеженные края вершин, поднимавшихся на трехкилометровую высоту, заметно выделялись на фоне более темного небосклона.
- Был у нас егерь один, чудик еще тот! - речь Михалыча, как обычно, не страдала отсутствием нецензурной лексики, но филигранное умение художественно и в меру обставлять изложение редкими, но точными идиомами и междометиями, придавало ей особый колорит. - Что-то там он окончил, МГУ, кажется. Технарем, по физике или что-то похожее. Или не окончил - кто сейчас вспомнит? Решил, в общем, он из столицы свалить и жизнь настоящую себе устроить. Ну, бзик у него такой был. Единение с природой, вред от цивилизации и все такое. А может, просто говорил всем так, а на самом деле просто достали его, тоже бывает. Толком парнишка ничего не знал, не умел, но взяли его в заповедник - на кордонах ведь никуда не денешься, все на виду, жить захочешь - обтешешься. Студентом его прозвали. Конечно, нам тогда всем пришлось постараться, чтоб хоть от части городской дури его избавить. Худо-бедно, но пару лет парень отработал, притерся малость и отпуск, наконец, решил взять. И что? Так и будем в сухую слушать? Горло уже совсем пересохло, а никто даже не пошевелится!
Колька, парень лет двадцати пяти, самый молодой в компании, кивнул, поднялся и молча направился к столу. Через минуту все сидели с налитыми на треть кружками и немудреной закусью из хлеба, сала и лука в руках.
- Во, це - дило! Ну, за женщин! И с ними плохо, но и без них, если рассудить, - совсем никуда! - сказав сей краткий, но емкий и философский тост, рассказчик опрокинул в себя разведенный спирт, крякнул, занюхал рукавом и медленно, с чувством, начал уничтожать бутерброд с салом. Дожевав, ладонью обтер коротко стриженую бороду и усы, затем продолжил свое повествование.
- Так, о чем это я? А, вспомнил - про Студента! Короче, подался он в Москву в отпуск. Ну, а что? Маманька там у него, два года не виделись, только письма писали, она - пять, он ей - одно. Друзья, какие-никакие, но, наверное, остались. Бабки у него были - куда здесь потратишь? Да и отпускные за два года выдали. Короче, поехал при деньгах приличных. Зима только начиналась, до льда еще месяц ждать. Успел он на последний теплоход. Зачем-то всякий полевой бутор с собой взял. Ну, по-разному бывает, может, человеку с Воробьевых гор захотелось на камусных лыжах покататься, пофорсить... Но только никто у нас и представить не мог - как он там, в отпуске своем, на самом деле время проводил! После только узнали, что каждый день утром, когда народ на работу едет, он в этой толпе спускался в метро и часа два по всем веткам катался. Все ничего - кто запрещает? Хочешь кататься - катайся! Но этот Студент ведь не просто так - он ведь с понтами все делал!
Михалыч закурил и ненадолго замолчал, с заметным удовольствием оглядывая широко открытые глаза окружающих, увлеченных его очередным рассказом. Огонь снова начал угасать, но Колька поправил положение, подбросив сразу большую охапку сухих сучьев. Пламя весело затрещало, раздвигая темноту и освещая лица четырех человек, сидевших вокруг костра. Сноп ярких искр отправился в низкое небо.
- Спускался он в метро с выдумкой приодетый. Шуба длинная из светлых зимних волков, расстегнутая. Под ней - толстый свитер с оленями. На голове - ушанка большая, мохнатая, из росомахи пошита. Унты на ногах до колена, вы не поверите, полностью - соболь, черная головка, высший сорт! Умереть - не встать!! На руках - огромные рукавицы-шубинки, сверху чернобуркой крытые. За плечами - поняга, к ней с одной стороны карабин приторочен в чехле, с другой - топор с метровой рукоятью. Мешок из грубой дерюжины в поняге шишкой кедровой набит. Да, надо сказать, что парнишка этот к нам задохликом, глистой сушеной прибыл. Ростиком-то, вроде, ничего, длинный такой, но соплей перешибить можно было. Но, пока с научниками по горам с учетами лазал, с егерями профили чистил, да зимовья рубил, потихоньку и отъелся, силу набрал. А что? Полное ведро мяса каждый день вечером на троих варилось. Медвежатина, изюбрятина, сохатина - этого всегда в изобилии, иногда и оленина бывала. Для разнообразия по осени - утки, гуси, глухари в ход шли. Пару луковиц туда покрошишь, горсть крупы, полгорсти соли - вот тебе и варево. Половину с вечера, половину на утро. Весь день по горам, как тот олень носишься... Э-эх, были же времена...
Мечтательно вздохнув, Михалыч достал из кармана пачку, вытряхнул оттуда сигарету, сунул в огонь подвернувшуюся ветку, подкурил от разгоревшегося конца и продолжил.
- Ну, так вот, что дальше. Кажись, говорил, что был этот поначалу Студент худой, но почти под два метра ростом. А когда заматерел, так вообще за сотню килограммов стал! А тут еще и бородой черной весь оброс - ну, точно, когда уезжал, настоящим варнаком выглядел!
Далее рассказ повествовал о том, как во всем этом диком облачении, неся на плечах понягу с карабином и топором, с широкими, подшитыми лосиным камусом, лыжами в охапку, отпускник спускался в метро. Там он втискивался в поезд, сбрасывал понягу на пол, развязывал мешок, доставал кедровую шишку и, ошелушивая ее на пол, разрызал орехи, съедая ядрышки и смачно сплевывая скорлупу на пол. При этом вид он имел чрезвычайно наглый и смотрел сверху на всех окружающих с нескрываемым высокомерием. Народ, совершенно офигевая от его наряда и общего вида, бросал на него осторожные взгляды и находился, мягко говоря, в изумлении! Как обычно, даже в плотно набитом вагоне, вокруг парня образовывалась пустота. Среди женщин всегда находились и особы внимательные, которые, разглядев - чем покрыты унты незнакомца, вообще впадали в ступор! Меха, надо заметить, в те годы сильно ценились...
Таким вот своеобразным манером, каждое утро в рабочие, многолюдные дни, Студент и кочевал по метро, переходя с ветки на ветку, поднимаясь и спускаясь по эскалаторам, задыхаясь от жары и потея, но демонстрируя всем, насколько глубоко безразличны ему людские условности. Судя по всему, это занятие доставляло ему огромнейшее наслаждение!
Все шло по накатанному, но, однажды, в конце января, привычно сплевывая шелуху на пол вагона и гордясь своим "крутым" видом прошедшего огонь и воду таежника, он не сразу заметил неожиданно заинтересовавшегося всем увиденным и протиснувшегося к нему поближе невысокого пожилого человека.
Это был директор его заповедника, приехавший в Москву по делам. "Бывалый таежник", онемев от неожиданности, сначала просто замер, не зная - что делать и куда прятаться. Он как-то сразу съежился и стал вдвое меньше ростом и объемом. Затем, нервничая и суетясь, тонко запричитал:
- Ой, Аркадий Иваныч, здрассти! Вы как здесь? В командировке? Я вот тут это... Нумусорил немного... Сейчас, сейчас приберу! - и, быстро рухнув на колени, бросился сметать с пола шелуху своей замечательной рукавицей и высыпать мусор обратно в мешок. Поезд начал тормозить, затем остановился. Студент быстро сориентировался. - Ой, извините, это же моя остановка, чуть было не проехал! - подхватив в охапку все свои манатки, он с необычайным проворством рванулся к выходу...
- Не стал, в общем, дальше он у нас работать. Приехал, сразу уволился и куда-то подался. Кто говорил - что на севера отправился, кто, вроде, в Ташкенте его встречал - не знаю, врать не буду. Но приколист знатный был! Видно, крепко достала его в молодости Москва, раз он такие понты затеял! Да, вообще - каких только чудиков у нас не появлялось - как-нибудь про других тоже расскажу! Ладно, давай еще по одной, пора и песняка исполнить! Чего-нибудь хорошее, да хотя бы вот эту для начала:
- Степь, да степь кругом, Путь далек лежит...
Нависающая громада Восточного Саяна осветилась голубоватым светом появившейся луны. Время перевалило за полночь, огонь трещал вновь подброшенными ветками, звучали, сливаясь, голоса. Жизнь продолжалась и было в ней место всем - и серьезным людям и забавным чудакам, без которых тоже неинтересно.