Не все рождённые в
отечестве достойны
величественного
наименования сына отечества…
Радищев “Беседы о том,
что есть сын отечества”
Вступление
Почему-то не принято говорить и писать о помощи Монгольской Народной республики Советскому Союзу во время войны. Принято говорить и писать о ленд-лизе. Конечно, по ленд-лизу помощь поступала, но эта помощь была оговорена, а помощь Монголии была бескорыстной с самого начала и до самого конца войны. Если американская помощь шла фарисейски и Советскому Союзу, и фашистской Германии, а поставляли американцы фашистам стратегическую продукцию до 1944 года, то есть до тех пор, когда американцы решились открыть “второй фронт”; до этого действовали по правилу – убивайте, побольше, а потом Америка без боя будет командовать, а пока получайте помощь обе воюющие стороны, то Монголия помогала нашей стране, чем могла, и помощь монгольского народа превысила поставки по ленд-лизу. Монголия – в то время экономически слабая страна с населением менее миллиона человек в сравнении с США, мощной индустриальной державой оказывает помощь Советскому Союзу равную помощи экономического монстра того времени – это величайший подвиг монгольского народа и правительства Монгольской Народной республики и пренебрежительно относиться к помощи Монголии по меньшей мере недопустимо.
Мы много знаем о поставках по ленд-лизу, но забываем о поддержке нашего восточного соседа. А ведь «неприхотливая монгольская лошадь дошла до Берлина рядом с советским танком» - писал в воспоминаниях генерал Плиев. Монголы помогали Красной Армии не только лошадьми, их помощь была значительнее, чем помощь американцев, англичан по ленд-лизу, и помощь Монголии была бескорыстной. Спасибо, братья-монголы!
1.
Задолго до войны песни предупреждали о её неизбежности. Вышел фильм “Если завтра война”, и там одноименная песня
Если завтра война, если враг нападет,
Если темная сила нагрянет, -
Как один человек, весь советский народ
За свободную Родину встанет.
Люди задолго до начала войны чувствовали её приближение.
Мой отец в первый-же день войны пошёл в райвоенкомат. Многие получили повестки. Гудела толпа, волновалась, люди говорили, что скоро враг будет разбит, но немногие считали, оглядываясь на прошедшую войну с Германией, что война будет затяжная, кровопролитная, в их числе был и мой отец, Деев Иван Варфоломеевич (1909 – 1979). Здесь, в Райвоенкомате, он встретил брата, последника, Деева Павла Варфоломеевича (1917 – 1978), который пришёл из Язово, но поговорить много не пришлось. Пока были в учебке, встречались, разговаривали.
Мой отец до войны работал в Оконешниковском райкоме партии, то он, естественно, пошёл как политбоец.
Паровоз не торопясь тащил вагоны. В бескрайней Барабинской степи редкие берёзово-осиновые колки о чём-то ведут разговор, завидев поезд, приветливо машут ветвями; карагачи обступают кое-где железную дорогу, подойдя близко к рельсам, любопытные, стараются заглянуть в окна вагонов. Далеко простирается степь ковыльная, редкие деревушки проплывают вдали. Уже и Татарск проехали, и Барабинск остался позади, а поезд идёт и идёт, пригороды Новосибирска проплывают.
Уже Новосибирск позади, а поезд всё идёт, колёса на стыках рельс выговаривают своё неумолчное тук-тук. Появились суровые хвойные леса, вот светлая, радостная сосна, сквозь её ветви легко проходят солнечные лучи, а вот хмурые, темнохвойные леса из ели, кедра сибирского, пихты.
В вагонах ехали и гармонисты, и балалаечники со своими музыкальными инструментами. Из окон вагонов слышались наши, советские песни. Гармонист растягивал меха гармошки, и лилась мелодия. Мелодию подхватывали балалайки, а за ними – солдаты.
Широка страна моя родная,
Много в ней лесов, полей и рек.
Я другой такой страны не знаю,
Где так вольно дышит человек! …
Вспоминали мирное небо, вспоминали мирные дни, страна вздыбилась, отстраивались путём неимоверного напряжения заводы и фабрики, распахивалась залежь, народ с каждым годом жил лучше, смело смотрел в будущее, были, конечно, и недостатки, и серьёзные просчёты, и искривление линии строительства общества светлого будущего.
Частенько задавали вопросы:
- Куда мы едем?
- Война за спиной, а нас везут от войны!
- Что-то нечистое творится…
- Никак враги народа везут нас от войны!
- Через Америку нас, что ли, везут?
- Ага! Высадят во Франции, открывайте, мол, второй фронт, подымайте французов.
Вот и могучий Енисей остался позади, а поезд мчится дальше на восток. На западе идут тяжёлые бои, а здесь целый состав, ни одна сотня бойцов, едет в неведомую даль, всё дальше удаляется от войны.
Ивану вспоминается детство, юность… вот отец послал его в школу, тогда ещё в церковно-приходскую. Как он мечтал учиться! Но не пришлось долго учиться – всего полтора класса церковно-приходской школы и окончил – отец забрал его, работать надо, подымать младших детей. Посадил его отец на коня верхом, и начал Ванюшка работать. На две семьи была одна лошадёнка, да две коровёнки, несколько овец, да с десяток кур, и всё это хозяйство сторожил овчар Дик. Семья Варфоломея считалась крепкой, как-никак, коровенка есть, лошадь, хоть на два хозяйства братьев Варфоломея и Захара, но живут-то братья дружно, в один котёл, как говорится, под одной крышей живут, так что хочешь-не хочешь, а приходится жить мирно, по-братски. Незадолго до Империалистической надорвался на работе Варфоломей, вот и обошла стороной его война. Смутно помнит отца Иван – вскоре после того, как вышвырнули колчаковцев с земли омской, не стало его отца. Остался Иван за старшего в семье!
Первую Мировую Иван помнит по рассказам взрослых да матери. Тяжело жилось в деревне. Многие ушли на фронт, в селе остались бабы, детишки малые, да старики немощные. Но время колчаковщины Иван помнит неплохо, хотя и было-то ему не так много лет. Большой дом в Язово, жили в нём несколько семей. Летней порой купались, пока малые были, в Лебяжьем, да карасей и гольянов ловили. Хорошо помнит Иван семью дядьки Захара. Обе семьи трудолюбивые, а жили бедно. И не пили ведь – ни дядя Захар, ни отец его, а в люди выбиться никак не могли, хотя работали от зари до зари. Земля досталась глинистая да солонцеватая, и от села не близко. Было две лошадёнки, да одна или съела траву ядовитую, толи ещё что – пала. Взяли было жеребёнка у зажиточного мужика деревенского, да он такую цену заломил, что всю жизнь на него горбиться, и то не рассчитаешься, долг детям останется. Так и перебивались – одна лошадёнка на две семьи.
Отец его прирабатывал немного, кому сапоги сшить, кому починить прохудившиеся, кому подмётки пристрочить, кому подошву прошить, кому пимы скатать, но много не нарабатывал.
Колчаковщина
Грянула революция, и покатились по Руси и белые, и серые, и всякие. И до забытого всеми сельца добирались со своими бесшабашными песнями, своими приказами, которые только и успевай, мужик, выполнять – иначе бит будешь, как меньшее.
«Хорошая песня стоит обеда», гласит солдатская мудрость, ведущая начало еще с античных времен. Песню в армии любили всегда, и участники междоусобной войны в России начала ХХ века не отступали от универсальных фронтовых традиций
Отец Ивана, как и многие в деревне, ни к одной стороне не примкнул, а чувствовал, что правду крестьянскую красные несут; слышали высказывание Колчака:
- Фабрики и заводы капиталистам, землю помещикам, а крестьянам да рабочим кнут да верёвка.
Вот так! Ни больше, ни меньше – кнут да верёвка! Кому охота болтаться на виселице или кнута получать за малейшую провинность. Мужики, которые не прогнулись перед колчаковцами, тихую войну повели с англо-американским ублюдком – тихое, упорное сопротивление, сынов своих решили не отдавать в колчаковскую армию.
Прятались уклонисты у Варфоломея, хотя знал прятавший, чем ему грозит, ежели найдут кого. Но лиха беда мимо прошла – то ли потому, что дом был большой и стоял у церкви, то ли потому, что когда колчаковцы шли к дому, отец говорил:
- Орите, ребятишки, колчаки идут!
А ребятишки, садома эдакая, Иван да Павел, да сестра их Феня, хотя и малая была, а соображала, что орать надо, да ещё и Василий, Захара сын, родного Варфоломея брата, что жил в этом–же доме, ещё были малыши, но о них скользь память высветила; орали, во всю старались. Отец понарошку прикрикнет, вроде утихомирить хочет, а мальчишки, да и девчонки, вовсю стараются, орут, бегают, дерутся даже, колчаки и не задерживаются долго, тем более, дом большой, и стоит от церкви недалече. Стоит колчаковцам отойти к калитке, как отец скажет, нет, он никогда не кричал, но его слова слушались все:
- Охолонь! – сразу все замолкали.
Не долго Колчак потешился над мужиками нашими – сколь мужиков и баб выпорото было, сколь насильно забрано в белую армию, а сколь лошадей, которые посправнее, забрано у мужиков, да припасов выметено – не счесть! Сколь уклонистов Варфоломей и такие как он спасли от колчаковской рекрутчины.
Слух прошёл, а в деревнях слухи как пожар лесной, быстро распространяются, что в Омске восстание было против колчаковщины, так колчаковские головорезы в крови потопили восстание. Один из деревенских, сейчас не помнит уже Иван, кто именно, мал тогда был, с оказией в городе оказался, рассказывал, что колодцы были забиты трупами рабочих, в Иртыш в прорубь побросали несчётно, да на льду иртышском горы трупов навалено было.
Скоро вымели колчаковские банды из Сибири. Иван слышал, расстреляли на берегу Ангары англо-американского холуя Колчака. Где она, эта Ангара, уже потом, по карте, определил…
***
-Вспоминал Иван и то, что мать говорила ему о голодных годах при царском режиме: голодные годы повторялись через 6-7 лет и продолжались по 2 года кряду. Особо выделяла голод 1900-1901 годов, когда от голода умерло около трёх миллионов человек только православных, а других вероисповеданий – никто не считал, да и считали только мужиков работящих, а женщин и детей в расчёт не брали; а в период 1900-1912 года – от голода умерло более 8 миллионов. Голод был вызван климатическими аномалиями и неурожаем, вызванным затяжными засухами. Конечно, сама она, тёмная, безграмотная женщина, знать это не могла, так как ни читать, ни писать не умела, эту цифру принёс ей один грамотный мужик ещё до революции, жаль, запамятовал имя.
Об этих голодных годах не принято говорить, скромно помалкивают, будто и не было в царской России голодных лет и не умирали люди от голода, зато голод 1932-1933 гг. расписывают, как голодомор, и сейчас не вспоминают о годах голодных, которые до революции были – а о голодных годах в советское время визжат – голодомор! А ведь голод 1932-1933 годов вызван тем, что засуха была, да и крестьяне ещё не научились работать сообща, а где крестьяне посознательнее были – голод не так резко коснулся. Крестьяне привыкли работать на себя и не хотели работать на колхоз. Считали, что пусть работает сосед, раз все общее. Не было в их сознании, что от каждого зависит общий результат, стали практиковать «тихий саботаж», в результате многие поля не были засеяны, и если летом 1931 года голода ещё не было, то лишь потому, что жили за счёт запасов, которые к зиме 1931-1932 годов иссякли. Поддавшись провокациям кулачества крестьяне порезали скотину, чтоб в колхоз не сдавать! А коровка да овечка – кормилицы крестьян, коровки дают и молочка, и сметанки, и маслица сливочного да простокваши – спасали людей от голода, но порезали скот неразумные, наслушавшись кулацких бредней.
Вскоре Иван переехал в райцентр, в Оконешниково, там заметили работящего, стремящегося к грамоте парня, приняли в комсомол и работать взяли в райком комсомола, а затем – и в райком ВКП(б). Работая в райкоме комсомола, познакомился он со своей будущей женой.
Вспоминал он и о том, как женился. А было это так. Однажды в тёплый летний вечер пришёл он к девчонкам, а жили они на квартире у одной бабки, работала тогда его будущая жена на телеграфе; она была одна дома, её подруга уехала на выходной в Омск.
- Пойдём, прогуляемся, погода хорошая, тепло, - предложил Иван – что дома сидеть!
Согласилась Тоня. Небо звёздное, в темнеющем небе загораются мириады звёзд, Млечный Путь широко распахнулся, крупные звёзды, какие они бывают только в сельской местности – не закопчены дымами заводов и фабрик; ветерок ласково овевает влюблённых, комары да мошка притихли. Тихо на селе, издалека песня разымчивая слышится, смягчённые расстоянием и спутанные порывами лёгкого ветерка долетали слова песни. Редко какая заполошная собачонка гавкнет, да успокоится быстро, будто застыдится – никто не поддерживает, и лишь неслышно летучая мышь или сова пролетит, закроет звезду, пропадёт яркая на миг, чтобы со следующего момента снова семафорить в бархате ночного тёмного неба. Воздух мреет, парит. Кое-где тускло светятся окна, керосиновые лампы не много дают света, да и лампы не везде, есть и свечное освещение. Многие окна погасли – в сельской местности рано ложатся спать – трудовой день начинается до света – подоить коровку надо, напоить, отправить в стадо, не прозевать! А то придётся догонять стадо – пастух ждать не будет! Надо ещё сготовить не хитрый завтрак – и на работу.
- Тонь, ты пить хочешь? – спросил Иван.
Душный тёплый вечер, такие перед грозой обычно бывают, днём сильно парило, вдалеке – марево, тонули в колышущемся мареве колки.
- Да попила-бы.
- Пойдём в эту избушку. – предложил Иван. – Здесь бабка живёт, она глухая, я частенько захожу в сенцы, попью квасу, а квасок здесь знатный, и ухожу, она и не слышит. Так что пойдём, - пригласил он. – только тихонько, она не услышит. – и несильно потянул её.
Пригласил-то он в свой домишко – недавно его мать переехала из Язово к сыну, и поселились они здесь.
- Неудобно как-то! – начала отнекиваться она.
- Пойдём, никто и не узнает. – заручился он. – Бабка глухая, не услышит!
А пить-то хочется! Согласилась она. Тихонько вошли в сени, он, так как знал хорошо, где ведро с квасом – дома ведь! Зачерпнул вожделенной жидкости, сам отпил немного, ей протянул. Она взяла ковш, а он и закрыл дверь на щеколду.
- Не кричи. – тихо, но внушительно, произнёс он. – Ты дома.
Обомлела она. Поняла, что кричать бесполезно. Тихонько скрипнула дверь в кухню.
Вот так! Ни с;ло, ни п;ло, а ударило!
- Мама, я не один. – произнёс он.
- Да что-ж ты не сказал-то ничего? – укорила мать.
- А я и сам не знал, что так получится. – простодушно ответил он.
- У нас ничего для свадьбы нет. – сокрушилась она.
- У меня всё готово, всё есть. – успокоил он мать.
Вот так он и женился. Скромно отметили свадьбу.
Когда сын родился, продолжение племени; Альбертом, названный крёстным, Иваном Котляр, женившемся на сестре Ивана, Федосье.
Вскорости и дочь родилась. Сталинкой назвали – немало Сталинок было в те времена.
Много было работы, приходил домой уставши, но не забывал побаловать детей. Сынуля, наследник дел отцовых, пожил не долго – полтора годика исполнилось, и кончился его такой короткий век – эпидемии косили людей, и взрослых, и особо мальцов ни в чём не повинных.
Дочка была ладная да справная, в меру пухленькая, глазки большие, открытые, как у отца светлые, ресницы длинные, бровки дугой выгнуты, губки полненькие, лобик высоконький, волосы в меру вьющиеся; общительная, к людям приветливая. Приедут, бывало, зимой, и к Ивану, зная гостеприимство и уважительность к людям, даже незнакомых привечали поездников. В те-то годы гужевой транспорт был почти единственным меж деревнями, ещё и пешкодралой люди “ездили”. Так вот Сталинка заберётся на колени мужику бородатому и скажет:
- Дедушка, давай я тебе сосульки с бороды сниму.
- Ну, сними, сними, милая!
Сидит на коленях, сосульки с бороды снимает ручонками, щебечет, рассказывает что-нибудь, а гостю и лестно, что дочка знакомца такая ласковая да услужливая. Но не долго радовались Иван с женой, да гости всегда желанные – заболела донюшка дифтерией, и вскоре скончалась – медицина была слабо развита в разрушенной интервентами и белогвардейцами, подымающейся от великой разрухи стране. Эпидемии косили людей не только в Союзе, но и во всём мире.
Гражданская война, социальные потрясения, разруха и голод способствовали распространению в молодом советском государстве болезней. Карантинизация во избежание распространения инфекции усиливалась. Кулаки распространяют слухи, а подкулачники тявкают в унисон им, что в ряде деревень вымерло от эпидемии 75% населения, чтобы спастись коммунисты жгут деревни, пораженные эпидемией. Неспокойно было, тревожно, все ждали чего-то плохого.
Но всё проходит, прошло и лихолетье тридцатых – голодные годы, бунты крестьян из-за жестокого, волюнтаристического стиля работы некомпетентного Роберта Эйхе людоедствовавшего в Сибири, за беспрецедентную волну арестов и массовых репрессий 29 апреля 1938 года он был арестован и в 1940 году расстрелян.
В Монголии
Паровоз, уставший от многотрудного пути дал свисток – подъезжаем к конечному пункту – к столице Монгольской Народной республики, к городу Улан-Батор. Дальше – дислокация в небольшой монгольский городок. В этом городке и пробыл Иван до конца войны.
Летом городок был малолюдным, на зиму ставили гэры*, городок разростался
Монголия первая официально объявила о поддержке Советского Союза после начала Великой Отечественной войны. Заседание президиума народного Хурала и ЦК Монгольской народно-революционной партии состоялось в первый день войны, 22 июня 1941 года. Единогласно решено: оказать всестороннюю помощь советскому народу в борьбе с фашизмом.
В конце 1941 года начались первые поставки лошадей для Красной Армии. Количеством и качеством лошадей славилась Монголия. С марта 1942 г. государство организовало закупку лошадей по специально установленным государственным ценам. За годы войны из Монголии в Советский Союз было поставлено более 500 тыс. лошадей. Помимо этого, 32 тысячи лошадей (количество, достаточное для укомплектования 6 кавалерийских дивизий по штатам военного времени) были поставлены Советскому Союзу в качестве подарков от аратов. Таким образом, каждая пятая лошадь РККА была поставлена Монголией. Это были маленькие лошадки монгольской породы, отличавшиеся большой выносливостью, неприхотливостью в пище и «самообеспечением» — они кормились сами, щипая траву и обгрызая кору деревьев. Генерал Исса Плиев вспоминал, что «…неприхотливая монгольская лошадка рядом с советским танком дошла до Берлина».
Арат верхом на коне галопом врывался в средину своего табуна коней и отпускал поводья своей лошади. Лошадь пробегала сквозь табун, лошади с правой руки отдавалась Красной Армии, а с левой оставалась хозяину. Моему отцу ни раз приходилось регулировать количество лошадей, отправляемых в СССР для нужд армии, иначе араты могли остаться без лошадей.
Ему приходилось сопровождать табуны коней, так как в семье не без урода – кто-то передавал японцам данные о том, когда и где будут прогонять табуны лошадей для отправки в Красную Армию. Приходилось, взяв бесяток-второй хорошо вооружённых солдат охранять табуны до железнодорожной станции.
Тревожные сведения поступали с фронтов Великой Отечественной. К осени 1941 года, когда бои шли недалеко от Москвы, зашевелились самураи, стали часты мелкие стычки. Седьмого ноября скромно, по-советски, отметили великий праздник. Все с напряжением слушали, как по радио передавали Парад на Красной площади в Москве. Позже узнали, что Парад проходил и в запасной столице нашей Родины, в городе Куйбышев. Это был самый длительный по времени Парад. Посол Японии телеграфировал, что с СССР воевать нельзя – фашистские полчища рвутся к Москве, а в запасной столице проходит парад, как будто нет никакой угрозы столице. Парад в Москве и в Куйбышеве внушил уверенность советским людям в победе в войне.
Иван несколько раз подавал рапорт о том, чтоб ехать на фронт, туда, где свистят пули, рвутся снаряды.
Он получил письмо-треуголку от матери, Деевой (Язовой) Анны Ивановны (1873-1962гг.) – известие о том, что погиб двоюродный брат**.
Она переехала в Красовку к дочери – муж которой на фронте, трое малых детей, сама работает в совхозе на животноводческой ферме, времени для занятий с детьми почти не было, так что бабушка воспитывает детей.
Двоюродный брат Василий Захарович воевал в Ленинграде, а Ленинград блокирован. Как там, в осаждённом городе?
Редко приходили письма от брата, воюющего в пехоте с самого начала войны.
Монгольское правительство и народ помогали воюющей Красной Армии до конца войны, и помощь шла совершенно бескорыстно, не то, что “помощь” западных “союзников”. США, например, помогали и Советскому Союзу, и до самого вступления в войну – фашистской Германии.
Ценой неимоверных усилий войска фашистской Германии и сателлитов разбиты Красной Армией, и в этом помогли нашей армии поставленные из Монголии тёплые полушубки, рукавицы, мясные поставки. Но помощь Монголии Советскому Союзу не ограничивалась поставками продовольствия, лошадей для нужд армии и тёплой одежды. В Монголии был и единственный доступный СССР в годы войны промышленный источник вольфрама, самого тугоплавкого металла на Земле, без которого было невозможно делать снаряды, способные пробить броню немецких «пантер» и «тигров».
Мой отец несколько раз подавал рапорта о том, чтоб его перевели в воюющую часть, на фронт, но каждый раз получал ответ:
- Раз мы здесь, значит, мы нужны здесь.
В 1944 году в Монголии, отправлявшей воюющей Красной Армии продукты, начался голод – ресурсы страны были ограничены.
Монголки, опухшие от голода, стали приходить с детьми к казармам наших солдат, и те отрывали от своих пайков, кормили аборигенок и их детей. Отец рассказывал, что иной раз приходилось отдавать весь обед (ужин) измождённым от голода детям.
Последний раз отец подал рапорт, когда пришло письмо-треуголка от матери, в котором она сообщила, что Павел потерял ногу при освобождении Молдавии.
В дальнейшем Павел Варфоломеевич остался в Молдавии, женился на медсестре, которая ухаживала за ним.
Двоюродный брат пережил блокаду, имеет ордена и медали, после войны работал в Ленинграде.
Сестра отца Котляр (Деева) Федосья Варфоломеевна (1914 – 1979гг.) за доблестный труд в годы войны награждена медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.»