Александр Быков
Знаешь ли ты, сынок, что такое нищета? Бедность, говоришь? Не-ет. В бедности почти все живут. Кто богато живет, так и тот порой прибедняется, чтоб другие не завидовали. А нищета - это когда у тебя ни копья нет, ни щита. Вот вырастешь большой, сильный, дам тогда тебе и копьё, и щит, и топор, и коня. И шлем тебе сделаю, конечно. Шлема-то делать я давно уже наловчился.
В нищете я жил, когда было мне от роду двадцать лет. Много у меня было силы и удали молодецкой. Ушел я из подмастерьев, от Мирошки Подковы, да свою кузню открыл. Думал, сразу пойдут заказы. Работы кузнечной в городе полным-полно, а дело я знаю... Но вот не случилось тогда заказов. Старшему брату твоему, Неждану, было уже два года. Да Марфуша - матушка ваша, опять была на сносях. И только избу я для нас справил. Горн соорудил прямо у дома, под навесом. Даже кузни отдельно стоящей не построил ещё. Из инструмента у меня были тогда наковаленка, размером с кулак, вбитая в колоду дубовую, да клещи, да молоток. И хоть бы кто подкову мне заказал или гвоздь! Нету заказчиков - не знает меня никто! Был у Мирошки подмастерье Влас, да делся куда-то. Никому и дела нет. А что у Власа своя кузня теперь - кому интересно?
Не было у меня тогда ни коня, ни копья, ни щита. Только долгов на гривну и десять кун, да хлеба всего на неделю. И такая тоска меня взяла - хоть прям идти обратно в работники к гаду Мирошке проситься. Да много ль у него заработаешь? И так семь лет в подмастерьях горбатился. Всему уже научился. Лучше мастера навострился и по ножам, и по подковам и даже по топорам. Куда дальше-то на чужих людей работать? Самому пора дело своё заводить, чтобы семью кормить. А куда я супротив Мирошки? Бороденка жидкая. Цены вещам толком не знаю. Среди друзей моих в городе только такие же молодые шалопаи, как я сам - веселые, да без денег. А у Мирошки в друзьях да знакомцах пол-города. Борода солидная, с сединой, фартук в ста местах прожженный, кожаный. Слово скажет - как пудовый вес изронит. Глазом глянет так, словно в уме уже всего тебя исчислил насквозь. Старые заказчики все у него, ни один ко мне не ушел. А новых сразу ли наберешь? Смотрят недоверчиво, каждый ножик погнуть да затупить норовят "для проверки". Повертят в руках, да и не купят. А ножей тех поначалу три штуки всего было у меня на продажу. И новых сковать не из чего. Ни железа, ни кун на него не было.
Вот так начинал я, сынок, собственное свое ремесло. Это теперь у нас есть, из чего щи сварить. А тогда была нищета. Случись война - и на войну не пойти. Нету даже щита. Из оружия только старый отцовский топор, которым я и дрова рубил, и избу ставил. Как пойду на войну - худо без щита. Прилетит стрела ли, камень ли от врага - отбить нечем. Но и то не самая беда. А самая беда, что после похода делят добычу "на щит". Всё, что добыли в бою, да в военном разбое, честно несут, "в общий котел" складывают. Шестую часть отдают князю, а остальное делится. У кого в походе есть щит - получает свою долю. У кого щита нет - тому и доли нет. Потому как боец без щита за бойца не считается. В строй его не поставить, в бой идти он без щита побоится. Как же ему давать долю, равную с остальными бойцами?
Почему безщитовым пол-доли не дать? Али четверть доли?.. А почему не две трети? А у кого лук с собой есть, тому сколько давать? А у кого конь, тому сколько добавить? А за меч, за шлем тоже добавлять? У каждого бойца свое хозяйство. Как идет ополчение в поход - каждый сам знает, что у него есть, с чем ему лучше. А щит не только самому бойцу надобен. За его щитом и другие укроются. Да и он, прикрывшись, не побежит уже от ворогов, а будет сражаться. Тащить щит в поход - тяжело. В бою щит - подмога, а в походе - обуза. Так что те, кто без щитов - все нещитовые. Не считают их при дележке добычи. Таков закон. Прост и суров. Был бы сложней - больше ругались бы при разделе. А так - отдали княжью долю, а остальное поровну делят на щит.
Если без князя поход, тогда сразу на щит всё и делят. Но плохо воевать без князя. Не надо княжьей доли жалеть. Вот расскажу тебе, сынок, о том, как я с князем нашим, с Александром Ярославичем в поход ходил. Первый мой поход. Такой разудалый, что всю жизнь потом вспоминать. Была мне в том походе и удача, и смех, и стыд, и добыча, прости меня, Господи.
А было так. Кум мой с Деревяниц приехал в город кобылу продавать. Хорошая кобылка, не старая, справная. Зорькой звали. Послушная и под седлом, и в упряжи.
- Помоги, - говорит он мне, - продать её повыгодней. А то меня, боюсь, городские обманут.
Ну, я и пошел с ним на торжище. Куму как отказать? А ещё понадеялся, что продам повыгодней, так кум и мне с тех кун даст кой-чего, али какой кузнечной работы у меня закажет.
Встали мы на торгу с кобылой. Люди ходят, приценяются. Я-то знаю хорошей рабочей лошади цену.
- Дешевле четырех гривен не скидывай, - говорю куму. - За три-то гривны кун Зорьку любой возьмет. А постоим, глядишь, и за четыре покупатель найдется.
Ну, стоим, продаем. Люди цены не пугаются. Ходят, примеряются, на зубы смотрят. На бока её лощеные любуются. Тут вдруг в набат ударили - тревога! Все туда. И мы тоже. Кум бежит, а сам держит Зорьку под уздцы, боится, что её уворуют. А я поближе к степени подобрался, пока люди еще неплотно толпились. Степень - это помост такой высокий на вечевой площади, у княжеского дворища, рядом с торгом. Да ты его видел. Вокруг него вече и собирается обычно. Нужна степень, чтобы стоять на ней степенным людям. Посадник на степень восходит и возглашает на вече. Кому говорить, кому помолчать - он решает. Он и ответ народный слушает. Степенный посадник, выходит, главный у нас в Новгороде человек. Епископ главнее, конечно, но не во всем.
Епископом тогда был у нас владыка Спиридон. Смотрю - и он туда, к степени, пробирается. И еще люди с ним. Распихивают народишко - парни плечистые, да в железных шлемах, да в бронях кольчатых - вот так новость! Кто это, думаю, посмел на вече народное явиться в доспехе? Зашибут ведь сейчас охальников, и правы будут! Народ перед ними хотя расступается, но ворчит недовольно. А кто не расступится, тех вои княжеские и сами в стороны распихивают. Потому как шел вместе с владыкой нашим, епископом Спириодном, сам князь Александр Ярославич со своими воинами - боярами да дворянами. Они все в шлемах, а он в круглой шапке княжеской. Да поверх кольчатой брони на нем доспех пластинчатый. Пластины всё крупные, пальца в два шириной да в ладонь длиной. Кожаным шнурочком меж собой перевязаны. Редкой цены доспех! А блестит - залюбуешься. И сам князь рослый, на голову выше чем прочие. Взгляд острый, орлиный. Бородка кудрявая, русая. А присмотришься - и не старый вовсе, а пожалуй, что мой ровесник! Ну, может совсем малость постарше.
Вскочил князь на степень, подвинул в сторону посадника, да как крикнет зычным голосом:
- Люди новгородские! Беда пришла - враг напал на землю нашу. Швед пришел с войском, да запер силой своей Неву, выход торговый к Варяжскому морю. Коль не дать шведу отпора прямо сейчас, выстроит швед крепость сильную да закроет проход судам. Ни нашим купцам в Варяжское море, ни немецким сюда ходу не будет. Начнут шведы с каждого денег спрашивать, а то и вовсе не пускать. Решайте, люди новгородские! Идти ли нам прямо сейчас бить шведа, или платить отныне и вовеки за проход по Невской земле - и вам, и детям вашим, и внукам платить и ворогу кланяться?!
Голос-то у князя сильный, зычный, как труба трубит. Вести страшные. Мороз по коже от таких вестей. Народ притих, задумался. А следом и владыка подхватил, взобравшись на степень. Был он тогда уже стар и сед, и хоть голосом не тих, говорить на народе привычен, но после князя показался негромок. Говорил, что, де, шведы обращают северные племена сумь и емь в свою, римскую, веру. Что и наших, по Неве живущих чудинов ижорских обратят в веру римскую, и тогда станут чудины не верными нашими союзниками да помощниками, а лютыми нашими врагами. Языческая вера их не крепка, и многие уже в нашу веру православную переходят. И про Христа-господа крепко думают. Но по дремучести своей не отличить им веры римской от нашей веры праведной. Заморочат их шведские епископы латыньским обманом, запугают военной силой, да и обернутся наши союзники против нас, коли прямо сейчас не подать им помощи. И надо, мол, князю помочь шведа прогнать от Невы, а на то он, владыка, дает Великому Новгороду свое благословение.
Начали люди тут голосить:
- Да верна ли та весть?
- Откель известно про шведа?
- Давно ли он на Неве появился?
Владыка со степени слез, а вместо него поднялся вестник Степка Рука, ладожанин, да стал божится, что ему чудской староста Пелгус всё верно рассказал, и что сам Степка своими очами тех шведов видел в устье Невы. А были, де, их многие тыщи, да средь них был сам король, да королевичи, да епископы и лыцари толпой с конями и флагами. А пришли на ста кораблях, всю Неву запрудили. И народу простого шведского да финского несметно пригнали - то ли реку копать поперек, то ли сразу всей силой идти Ладогу брать - про то он не ведает. Он сразу в Новгород с вестью помчался, а брат его, Василь, в Ладогу, чтобы и там всех упредить.
Потом говорил степенный посадник наш, Степан Твердиславич. Ополчение, мол, собирать, в поход идти всему Новгороду.
- От каждого большого двора по конному бойцу. А от малого по пешцу. А кто сам захочет и сверх того пусть идет. Да во все пригороды за конными бойцами послать. А собраться всем в три дня и припасов взять с собою на месяц, бо по своей земле пойдем и у селян насильно еду брать будет нельзя.
- Так! Верно! - люди кричат. - Любо!
Да уже хотят расходиться, но тут князь Александр Ярославич вновь на степень полез, да зычным голосом своим как закричит:
- Не любо! Не так! Пока вы силы соберете, да пока до Невы дойдет весь ваш табор, швед уже себе крепость построит. Хорошо, коли шведы на Ладогу всей силой попрут, как уже раньше бывало, да застрянут у каменных стен. Ладожане дадут им первый отпор, а тут и вы подоспеете всем многолюдством. А коли швед никуда не пойдет? Коли строит он сильную крепость сейчас на Неве? Дошла до меня весть, что в Сумьской земле уже построил он крепости, да засел там за стенами накрепко. Вот дойдете вы через две недели до устья Невы, а там крепость готовая стоит - что делать будете? Каждый вражеский воин в крепости троих, пятерых стоит. А запасы-то ваши скоро все кончатся. В осаду крепость брать - а самим-то есть нечего! Как тогда? Бросите всё и пойдете домой, отдав Неву шведу? Али в бой на стены полезете, даром кровь свою проливать? Это ли вам любо, люди новгородские?!
Заволновался народ, призадумался. Вдруг, и правда, построит швед крепость, пока мы дойдем до Невы? То-то будет беда. И я призадумался. Мне и конным идти невозможно, и пешцем не резон. Из оружия только отцовский топор и щита нет. Не посчитают меня за воина. Хоть совсем не ходи. Да и двор-то пока не мой, а пол-двора взято от соседского участка под дом. Обещался я выкупить его со временем, а пока плату за те пол-двора соседу платить ежегодно. Так что в ополчение могу не идти. А пойдет мой сосед, али сына своего старшего оправит. А мое дело - сторона... Но руки-то чешутся! Бился я крепко в кулачных боях, да и с топором тогда был ловок. Силушку имел изрядную, а уж как мне добычи хотелось, чтоб железа для работы купить, долг свой отдать да землю под домом выкупить. Князь хоть молод, да смотрит орлом, видно, знает дело военное. Всему Новгороду перечить не боится! Уж такому точно удача должна быть в бою. И мне с ним была бы удача.
А народ гудит, сомневается.
- Куда, князь, торопишься? Три дня долго тебе, но быстрей-то все не соберутся! Кто в отъезде сейчас, у кого кони в деревне. Да подмога из пригородов не сразу придет. Что же - не ждать их? В малой силе идти? Шведов-то тех, сказывают, многие тысячи! И нам бы всех на бой собрать, кого только можно. Как всей силой навалимся - так и крепкую крепость возьмем!
Посадник с тысяцким к князю с боков подступили. Бубнят в уши что-то свое. Он скривился аж. От них, как от мух, отмахнулся.
- Хотите, - говорит, - большое войско собрать? Собирайте! Да за мною следом идите. А я ждать не буду ни дня. У меня своих сорок бойцов, да десять еще, самых лучших, - и рукой показал на тех, что в кольчатых бронях с ним на вече пришли. - Вот с ними первый пойду. А кто со мной пойдет - подходи сейчас! Солнце не сядет, а мы должны уж отправиться. Кто успеет со мной выступить, с теми иду. Кто не успеет - идите с посадником, с тысяцким следом, во всей силе своей новгородской, со всеми припасами, с пригородской подмогой. Коли я упрежу врага хоть на день - не дам ему крепость построить. А там и вы подойдете, чтобы крепкий бой ему дать. Так сказал! Так и будет!
Ах, как по сердцу мне пришлась тогда его речь! Где мой конь?! Где мой щит, да копьё? А ведь вот он мой конь, сзади стоит. Под седлом уже кобылка Зорька, коли в суматохе её у кума не увели. А если щит да копье у соседей одолжить... Коль убьют меня в бою, так заберут наковальню, молот да клещи в счет долгов, и делу конец. А Марфа моя поплачет да к отцу с матерью вернется. Лучше уж сгинуть совсем, чем не суметь прокормить молодую жену с детятами. Кому нужен кузнец неудачливый, без заказов, без денег, в долгах, как в шелках? А коли будет удача, так с добычи и долги отдам, и кузнечное мое дело наладится.
Про то, как я кума уговаривал, да соседа обхаживал, за щит и копье клещи свои кузнечные ему в залог отдавал, да про то, как Марфуша плакала, последний наш хлеб мне в дорогу собирала - про всё то рассказывать тошно. Солнце стало уж книзу клониться, когда я к князю на Дворище на Зорьке примчался. Глянул на меня князь, ухмыльнулся.
- Щит у тебя не свой, - говорит, - да и лошадь, поди, не своя. Хоть копьё-то свое?
- Все свое! - говорю, а сам чую, что лицом покраснел.
Князь, знай, смеется.
- Проедь-ка, - говорит, - верхом туда и обратно, да копьем во-он по той досочке попади.
Ну, ударил я Зорьку пятками в бока и помчался. Туда, разворот, обратно. Верхом-то я умею скакать, да и Зорька - кобылка была умная, послушная. А вот как копьем бить стал - не в ту доску попал. Зорька вперед пронеслась. Копье - в одну сторону, я - в другую, кувырком. Хорошо хоть все кости целы остались, да чужое копье не сломал. Ну всё, думаю, опозорился. Не возьмет с собой меня князь. А князь снова смеется, но прочь не гонит.
- А вот своим топором, - говорит, - разруби-ка эту колоду.
Тут уж я не сплоховал. Сырая колода была, сучковатая. Только я-то уж больно был зол. Да и к рубке топорной я всегда был привычен. Сам себе избу недавно срубил - что мне ваша колода? Распустил её в три удара на сучки да на щепочки.
- Ладно, - говорит князь, - пойдешь со мной. Видно, правду про вас говорят: новгородцы все от рождения плотники. Топором орудуют ловчее, чем ложкой. Только в бой пешим пойдешь. Так тебе, думаю, ловчее будет... Ну, кто там следующий?
Так и взял меня князь с собой на Невскую войну. Всего нас с ним ушло двести пять новгородцев да семеро ладожан, из тех, что в Новгороде тогда оказались при оружии и решились с нами в поход. Степан Рука у них во главе стал - провести нас обещался самой короткой дорогой до устья Невы. Да сам князь, да с ним дружины пятьдесят два человека. Вот и всё наше войско. Все, конечно, верхом, да ещё два десятка коней с запасом еды. Солнце не село, а мы вышли уже из ворот.
Что про путь говорить? Интересного мало. Весь зад я в дороге отбил с непривычки. Никогда прежде не скакал я верхом три дня подряд. Все боялся, что Зорька падет. Но она - ничего. Отощала слегка, но шла не хуже других. Пока мчались туда, у четверых лошади пали. Одного князь так и оставил на дороге. Терёшку с Прусской улицы.
- Заморил ты, - говорит, - свою лошадь. Другую тебе дай - ты и её заморишь. Дожидайся теперь тут остальных новгородцев, али домой иди - это уж как тебе совесть подскажет.
Но других троих, у кого кони пали, не стал ругать, а пересадил на вьючных своих лошадей.
Потом походное мучение моё кончилось. К устью Невы мы дошли на закате, в субботу. Шуметь и костров разжигать князь не велел. Разослал своих дворян по округе - посмотреть, что да как. Я Зорьку стреножил, насыпал ей в торбу овса, погрыз сухарей, да и спать завалился прямо на землю, где было посуше. А с утра меня будит Михайло Неревский. Я к ним, к неревским, прибился. Их много с Михайло Якимовичем вместе в поход пошло. Человек тридцать. И все почти такие же бедолаги, как я. Пешком - молодцы, а верхом - все зады себе поотбили.
Как пробудились, костров опять не разжигали, хоть и зябко было с утра. Поели сухарей да мясца сушеного, водой родниковой запили и пошли тихонько вперед. Лошадей под узцы повели. На мордах лошадиных торбы с овсом, чтоб не ржали. Идем час, другой, и слышу я вдруг впереди, за деревьями конское ржание и говор иноземный. Дымком потянуло и олениной жареной: - "Ах вы, - думаю, - прожоры!" - Аж живот мне скрутило.
Встали на полянке. Князь пришел. Бледный, словно похудевший враз. Только глаза горят пуще прежнего. С ним какие-то местные чудины. Трое молодых, с копьями, и один старый, седой, с ножом в больших, нарядных ножнах на поясе, да с кривым посохом в руке. Глаза вострые, нос крючком. На вид прямо колдун. Но на груди, поверх звериных когтей крест висит православный - большой, как у священника. Миша Неревский узнал старика, полез к нему обниматься.
- Здравствуй, - говорит, - Пелгусий. Как ты жив-здоров? Обижают, поди, тебя шведы?
А князь смотрит на Мишу и спрашивает строго:
- Доверяешь ли ты этому старику? Хорошо ли знаком с его родом?
- Да уж лет десять с ними торгую, коли не больше. Пелгус - человек надежный. Коли его не обманывать, то и он по-честному будет. Он и веру нашу принял первым в своем роду. И до Ладоги с нами ходил торговать. Он и сродники его за морем следят, да за входом в Неву. А мы за то податей никаких не берем с его рода. А с других берем шкурку беличью с дыма. Так ли я говорю, Пелгусий?
- Всё так, - кивнул, вместо Пелгусия князь. - Он мне рассказывал то же. Ну что, Пелгусий, обижали тебя шведы али еще нет?
Пелгусий скривился, а молодые парни у него за спиной о чем-то по своему быстро-быстро залопотали. Дед зыркнул на них грозно, и они замолкли. Потом на нас посмотрел, на князя, и проскрипел:
- Сильно не обижали ещё. Но нам шведы не радость. Вы на моей земле крепость не строите. Они строят. Вы мой народ насильно в свою веру не гоните. Они гонят. Убьете шведов - я буду рад. Все мои будут рады. Не убьете - нам одним не сладить. Будут шведы нашу рыбу ловить, наших оленей убивать, наших девок портить. Сделают и нас, и детей наших рабами. Лучше мне умереть, чем самому такое увидеть. Когда, князь, начнешь их воевать?
- Скоро начну, - князь улыбнулся, да не с добром, а так, что мурашки пошли у меня по спине. - А скажи, старик, на той стороне Невы много ли шведов сейчас?
- Коли ты управишься с теми, кто на этой стороне, то к вечеру и на той стороне ни одного не будет, - улыбнулся чудин князю в ответ. Зубы по волчьи ощерил.
- Что ж, пойдем, расскажешь мне, что ты успел вызнать про них, - князь с парой своих бояр да с чудинами, ушел совещаться, а мы стали ждать.
Долго ждали... А может, и вовсе не долго? Перед боем-то время медленно тянется. Я все топор свой острил - просто сидеть никакой мочи не было. Солнце поднялось уже над землей, и роса испарилась с травы. Тут прибежал один из княжих бояр - Гаврило Олексич - и стал распоряжаться кому и как из наших в бой идти. Я с людьми Миши Неревского был определен к правому полку. Лошадок своих мы оставили под охраной двух мишиных отроков. Сами должны были притаиться в лесу, у берега, справа от лагеря, а по сигналу трубы бежать в шведский лагерь, перелезть через ров и вал, не дать страже загородить проходы внутрь, а когда конные через те проходы ворвутся, бежать в лагерь и бить там врагов, кого встретим.
Это казалось мне делом простым, пока я не подобрался вместе с товарищами к самой опушке леса и не разглядел поближе шведского лагеря... Разглядев понял, отчего князь был бледен с утра. Видно, не спал он всю ночь, думал - нападать ли, или ждать всей нашей силы? Шведов и впрямь было много. Может, не так много, как кричал на вече Степка Рука, но уж тысяча шведов в лагере точно была. А может и две... Или три. Разве можно счесть такую силищу точно? И кораблей десятка два или больше приткнуто к берегу возле лагеря. А у нас-то двести пять новгородцев... даже двести четыре - один-то отстал! - да семь ладожан, да пятьдесят два княжеских воина... Да сам князь, который, конечно, один стоит ста, но...
Думал я так, да разглядывал лагерь шведов, с его шатрами, кострами и загонами для лошадей. Видел и крепость недостроенную. Крепостной ров они почти закончили, а землю насыпали внутри в высокие валы, кое-где укрепленные стволами деревьев. Сам лагерь был с реки не прикрыт, а от леса отгорожен валом и рвом. Ров вокруг лагеря не глубок, но конному не перескочить. Да и пешему задержка.
Правда, стражи почти не было. Те, что виднелись на валу, кажется, не заметили нас. Были и проходы в лагерном укреплении - не перекопанные, не засыпанные дороги. От леса эти проходы были загорожены только "рогатками".
Откуда-то с берега ударил вдруг колокол. Видно, был он на одном из больших кораблей. Шведы встрепенулись, забегали. На валах появились стражники. Сердце у меня прямо упало в живот. Ужель нас заметили и сейчас всем скопом выйдут на бой? Пропала, выходит, наша внезапность, а с ней и победа и вся моя добыча, а может и жизнь моя бестолковая!
А шведы рогатки в проходах раздвинули, и наружу, одна за другой потянулись конные подводы, рядом с которыми шли люди в одних рубахах, с топорами в руках. Пронес Бог! Не военная тревога это была, а сигнал начинать работу! Шведы, видать, поели с утра, и пошли рубить лес для своей крепости. А другие к крепостному рву шли с лопатами. А иные, с котлами в руках, к реке - мыть посуду... Эх! Не поем я оленинки.
Со шведскими телегами вместе выехал всадник в странной рубахе - один бок - синь, другой - красен, да в чудной шапке с пером, на поясе меч. Конь уж был больно хорош - гриваст и статен. Вот, значит, каковы они - шведские лыцари... И тут затрубила наша, княжеская труба.
- Вперед! - гаркнул Миша, и мы побежали. А сбоку, обгоняя нас, из леса выскочили конные новгородцы да княжие дворяне. Тот шведский всадник, что выехал в поле, заметался, развернул коня, чтобы обратно скакать, выхватил меч, да поздно - получил копьем в бок и свалился мешком на дорогу. Лесорубы с криком бежали назад, к проходам, а другие лезли прятаться под телеги. Кого-то из них наши всадники рубили, сбивали с ног. Но это я все краем глаза заметил. Все больше смотрел - что ждет меня там, на валу?
Бежал быстро, как только мог. Над головой засвистели стрелы. Кто стрелял? В кого? Волосы, кажется, дыбом встали под шапкой. Ни шлема ведь у меня, ни даже толстой стеганой куртки. Нижняя рубаха, верхняя, да сверху толстый войлочный кафтан - вот и весь мой военный доспех. Одна стрела - и прощай моя Марфуша... А щит бежать мешает, за ногу нижним концом цепляется. Выставил я его пред собой, как делали ребята Миши Неревского. Вроде, бежать стало удобнее, но толком не видно, что впереди. И копье это... Ну, не умею я с копьем. Разве что выставить его вперед, чтобы врагов близко к себе не подпускать? Но сейчас ведь не тот случай? Сейчас надо самому налетать и бить, пока они растерялись и не понимают еще, что происходит.
Прыгнул я в ров, полез наверх. А вверху кто-то ждет и уже целит в меня из лука. Вдруг попадет? Кинул я в него копьем. Острием в стрелка не попал - вбок пошло копье, завертелось, да ударило древком по луку. Ну, и он стрелу пустил мимо. А я знай себе лезу, на щит опираюсь, правой рукой за землю цепляюсь. Еще пара шагов... Тут он из-за пояса вынул топор, замахнулся. Я щит подставил, топор в нем и застрял. Я к себе щит тяну, он к себе топор.
Ох и взяло меня тут зло, что этот гад испортил мне щит! Теперь сосед мне клещи не вернет! Вырвал я и щит и топор, повалил гада наземь, и давай его бить кулаком со всей злобой. Прямо в голову, не помню, сколько уж раз. Бил, пока он не затих. Все костяшки сбил себе в кровь. Поднял щит - а топора из него просто так и не вынуть. Крепко засел. И нести неудобно, и бросить жалко. Огляделся я вокруг. Наши лезут на вал, а другие уже вдоль берега к кораблям бегут. Конные в лагерь ворвались. Крик, гам, словно в курятнике мечутся голодные лисы. Шведы вопят, бегают в разные стороны - кто в чем. Любого бей - бери добычу! Чего тут еще дожидаться? Кинул я щит, и копье подбирать не стал. Буду жив - найду. Вынул свой топор из-за пояса да побежал вперед. Шведа встречу - рублю - не стой на дороге! А сам-то высматриваю, что же тут в лагере самое ценное?
Вдруг вижу шатер, больше прочих. Сам синий, а верх словно золотом вышит! Вот где, думаю, самая добыча! Шатер-то этот, небось, королевский! А в нем всё сундуки, сундуки... И в каждом, небось, серебро горстями лежит, а то и золото, жемчуга и самоцветы различные. У королей, я слыхал, так положено, чтобы повсюду сундуки были с богатствами. Ведь платят же короли всем этим лыцарям да епископам? А откуда берут? Из сундуков и берут! Откуда ещё?.. Ну - я к шатру.
Говоришь, охрана должна была быть у шатра, коли шатёр королевский? Конечно должна, да видать в суматохе делась куда-то. Я сзади к шатру подбежал, с той стороны, где у него только синие стены. Натянуты ровно, гладенько, и колышками к земле по-низу прихвачены. Похожие шатры у наших есть. Только этот здоровущий. А спереди, где выход, еще и полог большой, навес нарядный над выходом натянут.
Вот там-то, у выхода, охрана вся, видать, и собралась. Крики, ржание конское. Про хаст какой-то меж собою ругаются: Жарил хаст! Варил хаст! (Jarls hast! Var ar Jarls hast?! - Конь ярла!? Где конь ярла?) Один только швед, смотрю, бежит на меня с выпученными глазами. Шапки нет, рубаха нараспашку. В одной руке седло, в другой уздечка. На поясе нож. Ну, я топором махнул - там он и остался лежать, даже охнуть не успел. Гляжу - больше никто не бежит ко мне. Везде суета, битва, крик. Никому до меня дела нет. Махнул я топором, да и разрезал стену шатерную сверху вниз во весь рост. Щель вышла широкая - как раз мне пролезть.
Забрался внутрь. Осмотрелся. Шатер чудной. Один кол большой в середине, а на нем, замест потолка, словно бы колесо большое тележное надето, на котором весь верх и держится. Вот ведь хитрость немецкая! И внутри места много. Да к тому - пополам поделен шатер занавесочкой. На той стороне, с которой выход, Бог весть, что творится. А на моей стороне тишина, и нет никого. Кровать стоит деревянная. Вот, ей Богу, не вру! Большая кровать, настоящая, с покрывалами да шкурами, да на спинке резьба. И на полу лежат всё ткани, да шкуры звериные. И сундуки! Сундуки-то - вот они! Целых два! И людей никого! Ни охраны ни челяди. Вот, думаю, удача моя!
Я к первому сундуку - к тому, что побольше! Справный сундук, весь железом окован. Открываю, а сундук пустой! Только тряпицы рваные, промасленные лежат, да два мешка пустых, кожаных. "Ладно, - сам себе говорю, - жадный ты, Влас, да глупой - ишь на что понадеялся! Сундук, в какой и человеку можно спрятаться, будет тебе полным серебра да золота?! Да такое и в сказке не сразу случается. У короля, небось, в самой Швеции такой-то полный сокровищ сундук стоит в хоромах, конечно. А в походе ему столько зачем? В большом сундуке, по всему видать, доспех королевский хранился. Теперь его прислужники унесли надевать. А вот в малом сундуке..."
Малый сундук хорош был. Весь светлого дерева, да с резьбой, да с узорной оковочкой. И на замок закрыт. Вот где, точно, серебро королевское! Тут не стал я мешкать - хвать топором по замку! С тех пор на топоре отцовском зазубрина осталась. Но замок-то я сорвал. Открываю крышку - а там... Какие-то свитки, листы да книжечки. Ни самоцветов, ни золота, ни, даже, монетки серебряной. Склянки, перья гусиные, песок зачем-то в деревянной коробочке. Да записи всё не русские. Буквы, вроде, похожие, а что написано - и черт не поймет. Да и недосуг было мне разбирать. Слышу крик:
- Вадардет! - и шум за занавесочкой. (Vad ar det? - что там?)
Занавеска сбоку откинулась - мальчишка стоит - одет нарядно, взгляд испуганный. Как увидел меня - отпрянул назад, за занавесь, и в крик:
- Русарна и талтет! - кричит. (Ryssarna i taltet - русские в шатре.)
Тревогу, гад, поднимает. Русские ему, вишь, тати! А я ить и не скрал ещё у них ничего! Ну, думаю - держись, ябеда! Ради молодости насмерть не убью, но уж точно огрею тя обухом, чтобы зря не кричал!
Выскочил я за занавесочку, а мальчишки и след простыл. Зато сидит средь шатра, почти под самым столбом, словно бы на складном троне, сам шведский король. Морда злая, скуластая. Глаза бледные так и сверлят меня. На самом бронь кольчатая - на груди и на руках до самых кистей. Поверх мантия золотом расшитая. Да только подол почему-то задран до исподнего. На одной ноге чулок железный из брони кольчатой. На другой чулок матерчатый. Вперил он на меня взгляд. Я - на него. Думаю, ну, бить пора супостата, раз так подвернулся. Да он был, гад, больно ловок. Раньше швырнул в меня чем-то с руки, прямо в лицо. Да тяжелым - я чуть с ног не сверзился. А сам вскочил, да и прыг наружу. Только кресло складное от него и осталось в шатре.
А снаружи крик:
- Варар мит сварт! Русарна и талтет! (Var ar mitt svard - где мой меч?)
"Ну все, - думаю. - Пропала, Влас, твоя головушка. Бил бы сразу короля, без промедления, может был бы жив ещё. А теперь набегут его стражники..."
Вылезать наружу не стал. Встал изнутри, слева от выхода, изготовил топор. Рубану в открытый бок первого кто сунется, а дальше - уж как пойдет. Ан никто внутрь не лезет. Крик снаружи, ругань, лязг, ржание и конский топот. Сколько ждал - не пойму. Когда смерти ждешь - длинно времечко тянется. А потом вдруг кто-то над ухом как крикнет матерно, по-нашему! Да знакомым, вроде, голосом. И голова лошадиная лезет в шатер.
Голову рубить я не стал. Да и седока не стал - вроде свой человек. Глядь - а это Савва, Миши Неревского отрок - один из тех двоих, что наших лошадок стеречь оставлены были. Чуть пригнулся, да и въехал в шатер верхом!
- Что ж ты, - говорю ему, - лошадей наших бросил?
А он смеется:
- С лошадьми и один Никишка управится!
Никак не мог он терпеть, вот и вырвался в бой. А я, мол, теперь, благодарить его должен, что отогнал он врагов от шатра, а то бы мне конец.
"Может оно и так, - думаю. - Отогнал - спасибо тебе. А коли Зорька моя через лихость твою в этой кутерьме пропадет, я с тебя ужо спрошу, как со взрослого".
А он махнул топором раз, другой - занавеску сорвал, а сам глядит, не слезая с седла - чем бы поживиться в шатре.
- Где, - говорит, - тут королевские сокровища?
- Нету, - говорю, - ни черта. Только тряпки да записи там, в малом сундуке.
- А я, - говорит, - скакал! Топором рубил! Чуть коня не сгубил, на толпу врагов им бросался! Сколь в меня стрелами били! Коню бок исцарапали! Чуть брюхо копьями не пропороли! Михаил-то Якимович меня ещё теперь заругает! А тут... - он, не слезая с коня, пнул в сердцах складное королевское кресло, да ка-ак рубанул топором по колу шатерному... Хорошо рубанул, дурачина. Кол треснул, и сверху это колесо здоровущее со спицами да со всей тканью шатерною - хрясть нам на голову.
Первым я из-под шатра выбрался. Слышу - наши "ура" кричат, теснят шведов к берегу. Шведы пятятся. Бой уже у кораблей идет. Да не столько бой, сколь бегут, гады, на корабли, да кое-как отбиваются.
Вдруг сам князь Александр Ярославич на коне подскочил.
- Это кто, - говорит, - златоверхий шатер уронил?
И на меня глядит, почему-то. Может, видел, как я из-под того шатра вылезал?
- Это не я, - говорю, - это Савва, Миши Неревского отрок. Он туда на коне заскочил, да топором по столбу рубанул. Вон, дурень-то, из-под шатра теперь никак не вылезет.
- Ай да молодец, Савва отрок, - смеется князь. - Подал воинству нашему добрый знак!
Сказал так и снова умчался в гущу - то командует, то сам в бой бросается. Ну и я вслед за князем. Только Савве выбраться помог, да коня из-под шатра вызволить.
А за пазухой-то у меня железо! Бронь кольчатая! Как король в меня ею бросил, а сам утек, так я её из рук-то и не выпустил. Только, выбравшись на свет, развернул на миг, да сразу и спрятал - сунул за пазуху верхней рубахи. Не добыл я серебра да золота и короля топором зарубить не сумел, но досталась мне в добычу королевская железна нога. Видать, сидя на кресле, надевал он доспех. Одну ногу одел в железо, поверх чулка обычного, а другою - не успел. Вот и выходит, что сам король подарил меня своей кольчужной ногой. Железо на ней хорошее, крепкое, тонкой работы. Одни кольца зацело из пластин рублены. Другие на шип склепаны да спаяны.
Бегу я дальше со шведом сражаться, а добыча меня уж домой зовет! Вот оно, моё железо на ножи! Да какие ножи? За целую ногу, небось, коня и корову можно купить, и долг отдать, и участок выкупить. Ох, заживу! Живым бы только остаться... Стрелы летят с кораблей. Камни. Пришлось мне какой-то шведский щит подобрать, чтобы им прикрыться.
Вдруг вижу - мчится сам король. Да на меня прямо! Запомнил, видно, гад, кто его с кресла спугнул! Нет, лица его я не узнал. Шлем у него был, как малый бочоночек. А лицо личиной прикрыто. Только щели для глаз, да снизу дырочки, видать, чтоб дышалось полегче... Через пару лет-то я таких шлемов навидался - на подковы да гвозди их перековывал... По мантии я его узнал. Мантия на нём, поверх брони, синяя была, золотом шитая, во всю грудь зверь вздыбленный стоит, растопыривши когти... Скачет король, копьё опускает. Тут вижу - одна нога у него в железном чулке, а другая-то - голая. Та нога, что под копьём - без доспеха! Ну, думаю, - отчекрыжу-ка я ногу тебе топором! Только бы под копьё поднырнуть...
Изготовился копьё щитом отбивать, да подныривать... Не, страха ни крошечки не было. Только злость одна. Это потом, после всего, меня от страха трясло. А тут... Скачет он, а копьём метит уже не в меня а в Савву-олуха! Савва-то, дурачина, и дальше в бой полез верхом. А у самого ни копья ни шлема, круглый щит на локте, топор в руке и лошадка мелкая. Куда ему супротив короля!
Увидал лихой наш отрок, кто мчит на него, развернул коня, да тикать. Но далеко ли уйдешь от такого врага? А я-то уж изготовился весь. Как король мимо мчался, бросился я наперерез, и тяп его топором! Не попал по ноге, но зад его коню топором рассек. Конь заржал, завертелся. Ногами брыкается. Уже не до погони ему. Кровь хлыщет! Я едва успел отскочить. Вдруг князюшка наш, Александр Ярославич, аки ангел с неба упал, да копьём короля шведского прямо в личину! Я аж искры увидел - вот какой был удар копьём по железу!
Смотрю - голова королевская по прибрежному песку покатилась!.. Ан нет, не голова! Один только шлем с личиной. А на той личине от копья пометка в пол-хари. Но король-то жив ушёл! Сбил наш князь копьём шлем с его головы, да на коне-то супостат усидел и к своим умчался.
Ну, и дальше кутерьма закрутилась. Шведы всё назад пятятся, щиты выставили в ряд, копья за ними. С кораблей стрелами, камнями по нам бьют. Щит подобранный очень мне тогда пригодился. Три стрелы я потом из него вынул. А уж сколько камней отбито было - и не вспомню.
Видел я, как Миша Неревский со своими стал рубить борта кораблей, чтоб не дать шведам в море удрать. Видел, как Гаврила Олексич по сходням на шведский корабль верхом заезжал, да не въехал - шведы спихнули его вниз. Много видел всякой удали и геройства. Вижу - шведы уже отплывать собрались. Уже на воду сталкивать с песка корабли свои стали. И тут сзади вдруг крики, ржание! Новая рать на нас идет! Потом-то узнал я: те шведы, что ров для крепости рыть ушли, они в крепости так и остались. Отбивались там от наших. На валах-то высоких и за рвами отчего не отбиться? А как увидали, что уходить собирается главная рать, а их тут бросает — стали к кораблям пробиваться.
Впереди, клином, три лыцаря едут. На переднем шлем, что большой бочонок, да сверху белые перья клубятся, как дым. Доспех весь железом блестит. Руки, ноги - всё в кольчатых бронях! Двое других не столь нарядны, но тоже при шлемах, копьях, щитах. А к ним сбоку пристроились пешие. Щитами закрылись, копья выставили и идут, подвывая что-то по своему. А за ними основная толпа - кто с копьем, а кто с киркой либо лопатой. Идут эдак вот, клином. А русский люд от них расступается. Только порой кидают в них, кто стрелу, кто копьё или камень. Тут бы разом всем навалиться - но что-то заробели.
Вдруг снова Гаврила Олексич с криком, со свистом как на них налетит! Хрясть мечом по копью того воеводу. А с другого боку Сбыслав Якунович верхом на Сивке своем подскочил, да и давай шведов с коня рубить топором. Тут и князь наш коршуном налетел, и другие конные подоспели. Ну и мы, пешцы, следом.
И я там топором помахал малость. Убил ли кого насмерть - не знаю. Но попал-то уж точно по многим. И шведы не устояли, рассыпались. Кинулся каждый отдельно бежать к кораблям. Кто-то добежал. Но многие - нет. А воевода их с белыми перьями, которого звали они, кажись, Спиридоном, к кораблям пройти не сумел. Обступили его новгородцы со всех сторон, да изрубили. Ни конь ему не помог, ни шлем, ни доспех. Говорят, и епископа, который местных чудинов ижорских пытался насильно в римскую веру крестить, в том же бою зарубили. А крепость недостроенную наши подожгли. Дым встал до самого неба - не бывать на Неве вражьей крепости!
Несколько кораблей шведских от берега отошли, но не сильно далече. А большие все корабли у берега остались. Да и малые стали обратно причаливать. Осмотрелись шведы, успокоились, надели все доспехи, взяли щиты, луки. Из тех луков стали нас поливать стрелами, словно дождем. Видно стало - кораблей нам приступом не взять. Не равны силы. Много шведа побито, но еще больше осталось. Да и у нас были убитые. И князь велел отходить.
Отошли мы завал, встали на лесной опушке. А сторожу с луками на валу оставили. Стали раны перевязывать, да на шведов поглядывать - не решаться ли они отойти от судов и еще раз с нами заратиться?.. Не решились. Видать, так в суматохе и не поняли, насколько нас мало. До вечера они стояли, построившись, у своих кораблей. Все ждали нашей атаки. Мёртвых да раненых своих собирали по лагерю. Тут им препятствий никто не чинил. А уж если кто из погребальных команд принимался что-то из нашей законной добычи, из разбросанных вещей в лагере выискивать - по тем наши лучники с вала стреляли. Пару раз, особенно когда шведы возле упавшего златоверхого шатра стали шарить, мы порывались налететь на них, да прогнать, но князь не велел.
- Вы на них накинетесь, они подмогу от кораблей пришлют. Закипит снова сеча. Мало вам мертвецов? Победа пока наша. Боятся они нас. Но случись снова бой - неизвестно, как оно обернется. Слишком их много. А неожиданно снова напасть... Разве что ночью попробуем? - князь снова хищно так улыбнулся. - Собирайте-ка жир, паклю, дёготь. Зажигательных стрел с десяток пусть каждый лучник наделает. Да каждый воин пусть соорудит по факелу из просмоленных веток, тряпок, травы...
До вечера мы к ночной атаке готовились, но как стемнело, оттолкнули шведы свои корабли да и уплыли к морю. А наутро в лагерном рву, в том месте, что к кораблям поближе, нашли мы множество трупов. Знатных всех шведы с собой на кораблях увезли, а простых людишек так побросали - волкам да собакам на корм. Посмотрел на это князь, покачал головой. Велел их засыпать.
Потом уж стали мы собирать по лагерю добычу. Подобрал я тогда и свое копьё, и испорченный щит. Топор вражеский из него вынул, да в "общий котел" отнес. А щит - вот он, на стеночке висит. Я же его и починил потом, по осени. И умбон к нему новый, хороший, сковал. Еще не раз мне потом этот щит пригодился. А копьё я соседу вернул. И шведский щит, почти исправный отдал ему вместо попорченного. Почти такой же щит, как и наши, в форме капли перевернутой, и лямки так же стоят - и для локтевого хвата годится и для кулачного. Только сверху не столь кругло, как у наших щитов, а словно малость срезано.
Что я тогда щит шведский взамен своего разбитого взял - за это никто не сказал мне ни слова. Но так-то всю добычу, что в лагере и округе нашлась, стали мы показывать князю и в одно место складывать. И котлов натащили брошенных, треног железных, цепей, сундуков... Шлема нашлись, топоры, ножи, копья, даже немало мечей и броней кольчатых. Жаль, не нашелся тот шлем, который князь с головы короля сбил. Подобрали, видать, супостаты.
Много я нашел тогда во вражеском лагере всякого. Что подбирал, нёс отдавать. Хотел и свою железну ногу сложить, так сказать, в общий котёл, чтобы потом поделить всё по-честному. Но подвела меня жадность проклятая... Ладно бы, нашел я ещё что-то ценное! Ходил ведь потом к тому шатру. Ни сундуков не осталось, ни книжечек исписанных, ни золотого шатерного верха, ни даже кресла складного! Всё королевское стащили из-под носа у нас супостаты! Одна только железна нога - вот и вся память мне, как я чуть короля топором не убил.
И главное - хоть и много мы натащили добычи - не знал я тогда, в подробностях, как сама делёжка проходит. Сколько мне с той добычи достанется? Добычи много, да ртов-то еще больше! А у меня долги, да участок под дом не выкуплен, да сынок, да Марфа моя на сносях, и все они сидят на шее родителей Марфиных, к моему стыду, пока я в походе. А у меня - кузня без стен ещё, да без заказчиков.
Утаил я железну ногу. Сперва думал - вот сейчас отдам, выложу всем на заглядение. Вот, мол, взял трофей в королевском шатре... А пока положил ногу в котомку из под овса. Я с овсом-то две котомки брал - Зорьку в дороге кормить. Да обе котомки - полупустые. И так уж всё из закромов я дома выгреб. Да и Зорька оказалась горазда овёс мой лопать. Пересыпал я все овсяные остатки в одну торбу, а в другую железну ногу свернул и засунул. Да приторочил к седлу. Утаил добро от товарищей.
Потом пожалел я об этом многе-множество раз. И тебе скажу - честно живи. Ни добычи, ни правды от товарищей не утаивай. Конечно, коли не поймают, обретёшь ты себе обманом прибыток. Но стыда и страха обретёшь стократ больше.
Собрав добычу, да мертвецов схоронив, принялись разгребать шведскую крепость. Брёвна-то как раз догорели. Валы все мы в ров обратно осыпали. Словно никаких тут шведов и не было. И пока копали - каждый своими подвигами хвалился. Кого бил, что видал. И я стал, было, хвалиться. И про шатер сказал, что залез туда, а хотел про короля сказать, как он в кресле сидел, да сбежал от меня, но не стал - побоялся. Вдруг случайно сболтну про железну ногу? Чуть было не решился ведь рассказать - до того забавно да и складно было бы! Но уже всю добычу отнесли, собрали в мешки и попечатали. Повезут теперь в Новгород, а как вернёмся - распродадут на торжище и куны поделят по закону меж добытчиками. Сознайся я теперь - стыда не оберешься! Слушаю чужие похвальбы, а сам молчу про короля, да про ногу. Уж так было забавно, что он на коне скакал в одной железной ноге, и как я его чуть топором не тяпнул... Да и тут я смолчал. Другие про тот бой короля с князем нашим рассказывали, а я сижу - рот на замке. Боюсь словом лишним обмолвится.
А потом мы обратно поехали, да на полдороге встретили всю новгородскую рать. Мы-то с пира, а они все - не солоно хлебавши. Ох, и многие тогда из наших, новгородцев, на князя обиделись. По глупому ведь обиделись - герой он, не дал врагу крепость построить. Столько жизней наших сберег. Но с другой стороны - оставил горожан без добычи, бояр, да посадника - без славы. Да еще Терёшка, тот что коня своего загубил в походе, наговорил про князя всяких гадостей. Вот и озлились они.
Как приехали мы домой, стали на торжище добычу продавать. Лошадей хороших, немецких, семнадцать штук, да сбруя конская, да ткань, шатры, одёжа, доспех да оружие, да всякой походной снасти полные мешки. Продажу вёл тысяцкий. Хоть и сам в тот поход не ходил, но так заведено, что тысяцкий добычу, походный трофей на торгу продает. А покупает любой, кто больше даст. Друг друга перекрикивают, цены набавляют. А тысяцкий в этом деле больно ловок. Цену всем вещам знает. Всё распродаст подороже. Я и сам бы купил на том торгу железного лома, чтобы было с чем в кузне работать. Продавались там пробитые шлемы и даже обрывки кольчуги по цене, дешевле кричного железа. Да только не было у меня тогда ни гроша. Одна железна нога в овсяном мешке - ни показать её никому, ни продать, ни похвастаться! А еды купить в доме не на что. Копьё да щведский щит соседу отдал, с благодарностью. Клещи свои забрал у него. Да Зорька у дома стоит привязана - чем её кормить? Щиплет травку у порога. Отдать её куму? Так ему не Зорька, ему четыре гривны кун за неё нужны. Продавать её сейчас? Да там на торгу такие кони, нами же с похода приведены, что, на них глядючи, за Зорьку и две куны не сразу дадут. Смотрю я на этот торг, думаю про свое домашнее нестроение, и одно только сердце греет. Что утаил-таки я железну ногу.
Тут я и придумал, что дальше с ней делать. Таких железных ног у нас никто в бою не носит. Да и одна она, нога. Лыцаря мне что-ли искать одноногого? Но ведь можно из той ноги наделать бармицы для наших, русских шлемов! Стал я ходить по торжищу и спрашивать у тех своих боевых товарищей, кто был в походе в шлемах - не нужна ли кому из них бармица на шлем? Да и вообще - кольчугу там починить, нож сварганить, али топор?
Тут и торг закончился. Стал тысяцкий добычу делить. Князь Александр Ярославич забрал себе шестую часть, а потом из неё стал давать куны тем, кто отличился в бою. Многим раздал. Больше всех дал боярину своему - Гавриле Олексичу. Мише Неревскому серебром отсыпал - за три погубленных шведских корабля, да за общую доблесть мишиной дружины. Да отдельно Савве три гривны кун дал - за подрубленный златоверхий шатер.
А потом подходит ко мне! Хлопает по плечу, как родного.
- Видел, - говорит, - как ты топором рубанул биргерова коня! Другие пешие от Биргера в рассыпную бежали, а ты не струсил - под копье кинулся. Ты по заду коня зацепил, а я врагу копьем по лицу попал. Выходит, что мы вдвоем его победили. Жаль не насмерть. Но, кому жить - Бог решает. А тебе награда положена. Одна награда за храбрость, да за удар, а другая за то, что ударом тем не хвалился.
Дал мне князь целых шесть гривен, да и дальше пошел оделять отличившихся. Потом еще семь гривен без куны оказалась доля моя от общей добычи, на щит поделенной. Вот так чудо чудесное! Был я нищий и сразу стал тороват! Знать бы заранее! Разве стал бы я тогда таить от товарищей железну ногу королевскую?! К тому же, оказалось, что главарь шведов, Биргер, был тогда у них вовсе и не король, а всего только князь. Ярл, по ихнему.
С другой стороны, это тогда, когда Невская битва была, Биргер был ещё князь. Но потом-то, когда старый король умер, он ведь и сам сделался королём... Как не сделался? Сына своего королём сделал, а сам до сих пор не король? Да ладно врать-то! Так не бывает. Коли сын его король, то и сам он, выходит, король. Да и все наши купцы, кто в Швеции бывал, в один голос твердят, что главный там Биргер, а сынок его, король Вальдемар, во всем его слушает.
Пойдем-ка, сынок, покажу я тебе эту самую королевскую железну ногу. Вот она у меня тут, лежит в скриннице. Только ступня от неё и осталась. Все остальное я на бармицы для шлемов пустил. Бармицы, да шлемы в те годы были нам очень нужны. Шведов только отбили, тут на нас ливонский немец полез. Так что от заказов у меня отбоя не было. И в поход пришлось не раз еще с Александром Ярославичем ходить.
Обиделись на него тогда и посадник, и многие новгородцы, за то, что без них он шведов побил, да того больше - за то, что отнял у города пожни, чтоб пасти там своих, княжеских коней. Собрали тогда вече, прогнали князя. Потом снова звать пришлось, чтобы с немцем сражаться. Но это - долгая история.
Вишь, какая кольчужка на этой ступне? На гвозди да ножи её перековывать жалко - больно работа хорошая. Я так решил - пусть лежит в сундуке, мне на память, да моим детушкам. Двадцать лет прошло с тех пор. Никому из товарищей я про железну ногу не сказывал. Только братьям твоим старшим рассказал в своё время. Да тебе вот теперь. Ты чужим-то людям не говори, не позорь своего батюшку. А сам запомни и деткам своим расскажи: нельзя от товарищей военной добычи утаивать. Даже когда совсем нищета и голод - нельзя. Стыда не оберёшься потом. Да и много ли я с той ноги богатства выгадал? За эти годы сам уже столько бармиц и шлемов всяких наделал, кольчуг и прочей воинской снасти, что мог бы ими короля пять раз обмотать, али с ног до головы засыпать. Мне железна нога не помогла из беды моей выбраться. Товарищи мои помогли, да удача военная, да славный наш князь Александр Ярославич. А вот королю железна нога помогла. Не брось он в меня той ногой, быть бы ему убиту от моего топора.