Александр Моисеевич появился в школе как-то внезапно, но при этом сложилось впечатление, что он всегда тут работал. К нему быстро привыкли. Это был высокий, сухой, худощавый старик семидесяти пяти лет. Ветеран Великой Отечественной войны, боевой офицер. Голос у него сиплый, будто говорит человек с простуженным горлом. Одет он в старенький, но приличного вида светло-коричневый с зеленоватым оттенком костюм, носил галстук тёмно-красного цвета и разные, но всегда голубые рубашки. Одежда хорошо отглажена, брюки с острыми стрелками, старался он держать военную выправку, хоть ему уже было трудно. На пиджаке красовался крупный квадрат планок, свидетельствующий о многочисленных боевых наградах. Александр Моисеевич не любил рассказывать о войне, о боях, а мы слабо интересовались. В то время информации о войне хватало, как нам казалось. Он скупо говорил лишь о своём ранении, о некоторых бытовых случаях на войне, да и то мимоходом, когда к слову приходилось. Поэтому я и не знаю, где он воевал, в каких войсках. Войну начал капитаном, а закончил в звании полковника.
Вёл у нас Александр Моисеевич шахматный кружок, приходя в школу вечером, раза два-три в неделю. Занятия посещали человек тридцать.
В шахматы он играл мастерски. Мог рассказывать о различных методах защиты и нападения целыми часами. Мы слушали его с открытым ртом, будто говорил он не о шахматах, а рисовал картины захватывающих военных баталий. Запомнилось особенно то, как учил он в нужный момент жертвовать ферзём, ради приобретения выгодного положения в шахматной партии, одновременно привязывая это учение к обстоятельствам реальной жизни, что, мол, и в жизни иногда можно и нужно отказаться от крупной выгоды, заманчивого предложения, ради сохранения своего лица, чести.
Он расставлял на шахматной доске несколько фигур, готовясь задать нам хитроумную задачку.
– Какую, ребята, мы возьмём фигуру, если эта пешка пройдёт в дамки?
– Ферзя! – кричали все хором. Ответ такой был предсказуем.
– Нет, не всегда надо брать ферзя. Я бы тут взял коня.
Юные шахматисты лёгким шумком выразили недовольство, непонимание, протест.
– Как это так коня? Зачем коня? Надо брать самую сильную фигуру, которая всё может.
Александр Моисеевич обвёл подопечных долгим и внимательным взглядом, выждав, пока мы успокоимся, пояснив:
– Смотрите, мы берём коня и в один ход ставим сопернику мат. Ферзь не может сделать такой ход. Если бы мы взяли ферзя, то ничего бы существенного в этой партии не добились бы, либо пришлось бы дольше играть и неизвестно, кому бы досталась победа. Вот и в жизни, ребята, не гонитесь за ферзём, но пешку берегите до самого конца, не жертвуйте ей напрасно. И думайте, что вместо неё взять.
Однажды, как-то к слову пришлось, Александр Моисеевич рассказал нам, что на войне, во время длительных переходов с одного места на другое, он со своим другом, тоже офицером, играл в шахматы, чтобы скоротать время, чтобы переход казался легче.
– Как же это вы, Александр Моисеевич, в шахматы играли во время ходьбы?
Вопрос прозвучал с ноткой лёгкого недоверия, даже сарказма. Похоже, Александр Моисеевич привык к таким вопросам и хитро улыбался, глядя на нас.
– Да, играли. Но шахмат мы не имели. Играли по памяти.
– Ну, это невозможно! Не верим.
– Не верите? Хорошо. Давайте сейчас проведём сеанс одновременной игры.
Такие сеансы у нас уж были не раз. Что теперь хотел показать Александр Моисеевич, мы не поняли. Готовясь к сеансу одновременной игры, привычно поставили парты буквой «П», внутри которой от доски к доске передвигался Александр Моисеевич. Ничего нового тут не было, мы просто играли, он нас обыгрывал. За каждой доской против него играли по два-три человека.
Когда уже наша партия стала безнадёжной, мой напарник предложил украсть фигуру у Александра Моисеевича, тогда появлялся шанс на продолжение игры. Так и сделали, решив тем самым проверить, насколько он умеет играть в шахматы по памяти.
– Э, нет, ребята, у меня вот тут ладья стояла. Верните её на место.
– Мы у вас её съели, Александр Моисеевич!
– Когда? Я вам всю партию могу на листочке расписать.
Он, действительно, мог расписать все ходы любой играемой партии из всего сеанса одновременной игры. Каждый из нас не мог расписать ходы своей партии, которую вот сейчас играем, а он мог это сделать, сражаясь сразу на пятнадцати-двадцати досках!
Цепная реакция пошла. Другие игроки стали передвигать и воровать фигуры за спиной у Александра Моисеевича. Но он, подходя к каждой доске, без труда восстанавливал справедливость! Ничего от него не утаить, даже пешечку на одну клеточку передвинуть не получится, всё заметит!
Предлагая сеанс одновременной игры, Александр Моисеевич безошибочно предполагал, что его захотят обмануть. Конечно, имел подобный опыт. После рассказа об игре в шахматы на фронте по памяти, просто нельзя было его не попытаться обмануть! Это желание возникало неизбежно у всех.
Александр Моисеевич почти не помнил нас по фамилиям и именам. Знал лишь в лицо. Затевая шахматные соревнования, каждый раз называли ему свои фамилии и имена для составления протокола игр. Запомнил он только фамилию Андрея Бутерманова. Услыхав её в первый раз, воскликнул:
– О, Бутерман!
Произнёс её жёстко, как-то по-немецки отрывисто и коротко – Бутерман! Имени его не помнил, называл лишь по фамилии – Бутерман, никогда не добавляя окончание. Нам было смешно и забавно слышать такое произношение фамилии, и мы всегда ждали с нетерпением, когда в очередной раз Александр Моисеевич гаркнет по-офицерски с немецким акцентом:
– Бутерман!
И все покатывались со смеха! Никто так не мог сказать! Александру Моисеевичу нравилась наша реакция, потому он почти всегда обращался к Андрею, естественно, по фамилии, произнося её укороченный вариант. Даже, когда мы толпой входили в класс на занятия, он громко приветствовал:
– Здравствуй, Бутерман!
И подавал только ему руку.
Кого он ему напоминал, неизвестно, но ясно, что кого-то из давних военных времён. На Андрея он смотрел ласково, с каким-то задорным огоньком в глазах, как на любимого внука. Андрей же, порой, объяснял ему в сотый раз, что его фамилия Бутерманов. Но и он в сотый раз отвечал ему, что окончание не нужно, что смени, мол, фамилию, что ты Бутерман и с улыбкой, дружески трепал его по плечу.
В середине 80-х годов, появился в школе шахматный компьютер. Только не помню, было ли тогда в обиходе слово «компьютер». Кажется, было, потому что у нас проходили уроки информатики, и мы посещали компьютерный класс в соседней школе, но это другая история. Возможно, вместо слова «компьютер», либо наравне с ним, употребляли аббревиатуру ЭВМ. Компьютер этот представлял собой шахматную доску обычного размера, перед игроком светодиодный экранчик и кнопки управления. Кнопками вводится ход, а машина отвечает, высвечивая на экране свой ход. Фигуры на доске передвигает игрок.
Прежде, чем показать эту машину Александру Моисеевичу, сами играли с ней. Подключались другие учителя, умеющие хорошо играть в шахматы. Никто не мог обыграть чудо технического прогресса.
К электронной машине Александр Моисеевич отнёсся с недоверием, иронией и презрением, но заинтересовался, так сказать, снизошёл до того, чтобы сыграть с ней партеечку. Первую партию с треском проиграл. Теперь он понял, что машина вовсе не детская игрушка. Собрался, сосредоточился и вступил в новый бой. Машина долго думала. Экранчик её мигал пунктирной линией больше минуты прежде, чем она выдавала очередной свой ход. Мы притихли, плотным кольцом обступив Александра Моисеевича. Вторую партию свели в ничью. Игра захватила Александра Моисеевича, он стал предельно серьёзен, и начал третье сражение, разогнав половину народа вокруг себя, чтобы не мешали думать. С радостью мы видим, что машина начала проигрывать, а наш Александр Моисеевич побеждает! Машина думает уже минуты две! И вдруг, после того, как Александр Моисеевич делает очередной ход, машина говорит, что этой фигуры у него нет.
Возмущению Александра Моисеевича не было предела! Он размахивал руками, бушевал, требовал, чтобы эта чёртова машина расписала ему все ходы. Но уши у неё не предусмотрены, она лишь молча моргала зелёным экранчиком, требуя выполнить ультиматум без вариантов. Александр Моисеевич согласился, убрал свою фигуру и стал продолжать игру, хотя можно было начать новую партию. И вот снова Александр Моисеевич идёт к победе. Машина делает ход фигурой, которой у неё нет.
– Слушайте, товарищи, ну, это возмутительно, – вскакивает со своего места Александр Моисеевич, – это обман. Кто создал эту машину? Так нельзя.
Он в приличной ярости быстрыми, крупными шагами несколько раз прошёлся туда и обратно вдоль стены, на которой висит классная доска. Взяв себя в руки обратился к любимому ученику, выкрикнув фамилию на немецкий манер:
– Бутерман, это безобразие! Где ты взял эту машину?!
Все смеялись, будто Андрюха виноват, будто это его машина, а не школа её приобрела!
Для Александра Моисеевича шахматная партия это не просто доска и фигурки. Это песня, из которой слов не выбросишь, песня, которую нельзя прерывать, нельзя фальшивить, это частичка жизни.
Александр Моисеевич долго выражал недовольство, обращаясь к Андрею, будто в классе был только он, но опять сел продолжать сражение, согласившись с машиной. Проиграл, конечно. Он вспотел от раздражения, однако самолюбие брало верх. Партии продолжались одна за другой и во всех их машина шельмовала. Бурных эмоций Александр Моисеевич уже не выказывал, просто играл ради спортивного интереса. Через несколько дней он всё же обыграл машину, что стало своего рода школьной сенсацией. Мы прониклись не только уважением к Александру Моисеевичу, которое имели к нему и раньше, но стали гордиться им!
Шахматная машина после проигрыша куда-то пропала, кажется, сгорела.
Добрую память о себе оставил герой войны Александр Моисеевич, фамилию которого я и вспомнить не могу. Слава нашим героям, победителям фашизма! Благодаря им мы живём!
07.01.2021.