- Почему ты не помнишь, где твоя Родина?
- Разве это так важно?
- Ещё бы. Те, у кого нет Родины ни к чему не привязаны.
- Я привязан к своим петлям.
- Нет, ты не понял меня. Ведь твои петли могли быть и в другой стране, городе, доме.
- Разве это имеет какое-то значение?
- А как же!?
- Мне всё равно.
- И ты не переживаешь о том, что происходит в твоей стране?
- Нисколечко.
- А, если вдруг наш дом взорвут, как этот храм, что раньше считался центральным в стране?
- Взорвут!? Зачем? Он никому не мешает, скорее наоборот - нужен людям.
Рассветало поздно, в Москве стояла осень. Снег ещё не начинался, но, что-то тревожное было в атмосфере города, страны. Она думала над этим ощущением, не понимая, что может стоять за ним. Но, была уверена, что это не просто так. Удивлял друг – дверь, напротив. Неужели он не в состоянии ничего видеть, чувствовать, ощущать? Страна меняла свой облик в кратчайшие сроки. Начинался её террор по отношению к свои гражданам.
Но, разве он прекращался, мелькнула догадка. Ведь, то, что ей казалось всеобщим миром и благополучием, таким непримиримым к чужим проблемам, на самом деле было всего лишь умелой ширмой, занавесом, отделяющим правду от лжи.
Эти унылые шеренги заключённых, что помнила она. Они встречали её практически на всех станциях, пути её следования, с Севера. Попав в этот дом, эйфория счастья моментально затмила ей память. Но, террор был, никогда не прекращаясь ни на секунду, ни на мгновение.
Как же тихо и спокойно жилось ей, будучи простой сосной, на высоком утёсе, продуваемом ветрами. Но, что-то сломалось в беге времени, дало сбой, и мир, словно вывернулся наизнанку, показав свои нелицеприятные внутренности. Всю ту подноготную, что таилась в нём, но не имела выхода. И теперь, будто испугавшись этого, все охваченные единым помешательством национальной идеи пытаются навязать своё «счастье» другим странам, где всё ещё было по-старому. И, если бы не восстание испанских военных в Марокко, переродившееся в мятеж для континентальной Испании, то энергия внутреннего террора, став неуправляемой, уничтожила бы страну. Впрочем, разве это уже не происходит.
Послышались шаги сверху. Сын арестованного селекционера, Петька, спускался вниз пешком.
Остановился около двери командарма. Постоял мгновение, переведя дух, и толкнул её рукой. Та открылась. Теперь снова не закрывали дверь. Не было смысла.
- Вилен, ты готов?
- Ага. Не видишь, ботинки надеваю.
- Говорят, в соседнем подъезде, вчера арестовывали.
- Боишься? – понял, что предстоит развязывать узел на правом ботинке Вилен.
- Нет. … Но, если честно, то не понимаю.
- Что ж тут непонятного?
- Если всех арестуют, кто будет в стране руководить?
- Найдут, - заправил шнурок в ботинок.
- Знаешь, я хотел тебе сказать, что считаю твоего отца честным человеком.
- Пошли, - взял под руку друга Вилен. Прикрыл дверь.
- Опять перестали закрывать?
- Да. Мама так решила. Раньше не понимала отца. Теперь сама стала, как он. Не замечал за ней прежде. Даже его слова повторяет.
- Давай убежим в Испанию, добровольцами?
- Давай. Но как?
- Поездом, - удалялись вниз по лестнице.
- Нет. С поезда снимут. Там спрятаться негде. Пароходом надо.
- Так это ж до моря сначала добраться нужно.
- Это да.
- Вот и говорю, что поездом, - затихали, где-то далеко внизу голоса детей.
Хлопнула подъездная дверь, выпуская наружу.
На какое-то время дом затих. Имея всего шестилетний возраст, казалось уже не по годам приобрёл мудрость опытного чекиста, умея видеть людей насквозь. И дело тут было вовсе не в психологии, или умении видеть людей насквозь. Скорее оно заключалось в понимании реальности происходящего, в трезвости его восприятия. Кому, как не ему было известно многое тайное, что таилось в душах всех тех, кто жил в его многочисленных квартирах. Нет, он не читал их мысли. Просто за шесть лет, что прожил со всеми этими людьми внутри себя, понимал их слова и поступки. Видел тех, кто со стороны, многим в стране казался чуть ли не Богами. Для него же все они были простыми, не лишёнными человеческих чувств жильцами. Иногда глуповатыми, иногда чересчур стремящимися к власти, но, прежде всего, такими же людьми, как и все те, кто позволил им занять свои места в управлении страной, кто избрал их, и теперь боготворил.
Тяжко вздыхая по утрам сквозняками окон, поскрипывая паркетом, и скрежеща на стыках, направляющих, при движении лифтовые кабины, он, как бы жаловался сам себе на свою судьбу, так, как никто пока его больше не понимал. На то, что не в силах держать в себе все эти, только ему одному известные тайны.
Он жил этими людьми, создавшими страну в том виде, в котором она теперь становилась опасной для своих же жителей, и, прежде всего для её же создателей.
- Если ты так меня ревнуешь, то начинай готовить сама и не заводи домработниц. Ты не работаешь, а это так опасно в наше время. Давай я тебя устрою, куда-нибудь в хорошее место? - через слегка приоткрытую дверь доносилось на лестницу.
- Нет.
- Выбирай, или домработница с выходом на работу, или весь быт на тебе. Мне надоело так жить.
- Ты совсем отбился от рук, - донеслось из квартиры.
Затем, неспешно вышел из неё герой соцтруда, прикрыв за собой дверь. Постучал по лифту. Поправил на голове шляпу. Достал папиросу. Огонь от вспыхнувшей спички осветил лестничную клетку ярче тусклого света одинокой лампы, вырвав из сумерек его лицо. Оно показалось от этого зловещим. Глубоко затянувшись, повернул голову в сторону двери командарма. Выпустил дым, вверх, затем, его остатками соорудил пару колец, запущенных уже в сторону лестничного марша, ведущего вниз. Те, расширяясь, поднимаясь к потолку, таяли на глазах.
Лифт поднимался вверх.
Москва просыпалась перед новым днём. Что он готовил стране, можно было только догадываться. Но было ясно наверняка; ничто не сможет нарушить тот ритм, в котором происходило развитие окрепшей после революции, гражданской войны, несмотря на государственный террор по отношению к свои гражданам великой страны.
- Ты знаешь, всё же у меня должна быть Родина.
- Почему ты так решил? – удивилась дверь.
- Потому что я полноценная дверь. Чем я хуже тебя. И, если у тебя есть Родина, то, она должна быть и у меня. Только вот я почему-то не могу её вспомнить.
- А ты отпусти ситуацию. Не напрягайся. Постарайся представить себя совсем маленьким, будто только, что появился на свет.
- Разве я таким был?
- Конечно. Простым семенем.
- Семенем?
- Ну, да. Мы же с тобой появились на свет из семян. И, чтоб прорасти нам достаточно попасть в землю.