Пришли не ночью, и даже не на рассвете. Поздно вечером.
Много думала почему арестовывают ночью? Решила; так проще всего застать дома. Ведь самое главное в аресте - не ударить лицом в грязь. Придут за человеком, а его нет. Мало ли, в гостях, или на работе. А то, и того хуже, в театре, или кино. Это совсем как насмехательство выглядит. То ли дело ночью. Все дома, поужинали, и будто ждут, чтоб за ними пришли. И, точно, приходят ведь.
В дверь не стучали. Позвонили. А это уже о многом говорило. Появлялась надежда, что не по пятьдесят восьмой. Знала, что не менее десяти лет. Это не пугало. Гораздо страшнее было ощущение, что никогда больше не увидит своего мужа. Почему-то знала, что выживет. За Вилена не переживала. Понимала – не тронут.
Всё прошло очень быстро. Всего десять минут, или ей так показалось. Сама словно бы торопила их, чтоб не видеть испуганные, но всё наперёд знающие глаза сына.
Комендант, трое опытных НКВДешников, слегка растерялись от её собранности и некоей внутренней готовности.
Понимала, что дальше будет очень тяжело. Но, сейчас, спешила, чтоб быстрее оказаться там, куда предстояло попасть. Если бы только знала, что ждёт её впереди, оттягивала бы каждую минуту, только бы побыть больше здесь, с сыном. Попытаться сказать ему что-то главное, на что требуются годы, теперь же можно было это сделать быстро, следовало только сосредоточится, и начать. Но, зачем? Необъяснимым себе образом, знала, что достаточно всего лишь взгляда, прощального объятия, поцелуя, прикосновения губами к родной ей частице, в которой воплотился в новой жизни её муж.
- Мамааа-а-а-а-а! – душераздирающий крик прорезал тишину лестничной клетки.
Не выдержал. Не смог. Не справился. Что есть сил хотел вернуть время назад. Не надеялся проявить жалость у уводящих мать людей. Знал – они лишь частица всего того мира, что собирается поглотить и его.
Надежда перекрыла собой проход в двери, обняв, и, что есть мочи удерживая его руками. Пытался вырваться из её объятия, сбрасывал с себя оберегающие его руки, но, тут же схватывали его снова.
Раз в неделю ходила к коменданту. Докладывала об увиденном. А, что делать? Без согласия на добровольное наблюдение за командармом не хотели брать на работу. Но, успокоил её комендант, сказав:
- Ничего страшного от вас мы не требуем. Это не стукачество, а, прежде всего предотвращение переворота. Сейчас очень сложное время и все должны быть начеку.
Посмотрела на него, вспомнила, как давно, в детстве, пожаловалась маме на свою одноклассницу, та поставила кляксу в её тетрадке специально, из вредности.
- Никогда никому и ни на кого не жалуйся, - ласково ответила мама.
- Почему? – возмутилась дочь.
- Только одному Богу можно открывать все свои обиды. Люди же не способны судить справедливо. Зачем же им тогда знать о других лишнее?
Запомнила эти слова на всю жизнь. Но, сейчас, согласилась. Подписала, какой-то документ, не читая. И, вроде бы ничего страшного не произошло. Жизнь не остановилась. Да и не говорила неправды раз в неделю, приходя в назначенное время к коменданту, словно на исповедь. Но, на душе было тяжело. Особенно в последние месяцы, когда тот стал требовать от неё большего. Чего именно не понимала, да и не могла понять, так, как верила в то, что должна говорить только правду. А, её, невозможно придумать, ведь тогда она уже не является таковой.
Лифт скрывался под перекрытием, погружаясь под него, словно под землю. Остались только два стальных, замасленных троса, движущихся, один вниз, другой вверх. Хотелось схватить тот, что опускал кабину лифта и, что есть сил тянуть его вверх. Думал, что у него хватит сил. А, если нет, то, хотя бы сможет уменьшить его скорость, нарушить весь этот процесс, замедлить время.
Утром пришли и за ним, чтоб увезли в Детский дом.
* * *
Герой соцтруда вышел из лифта с газетой в руках. На первой странице красовалась фото Валерия Чкалова у самолёта.
- Долетел-таки! – первым увидела дверь командарма.
- Ещё бы! Упрямый.
- Его и не посадили-то наверно только потому, что в полёте был.
- Не боишься так говорить?
- А чего мне бояться? Ведь я же дверь.
Лифт уехал вниз, и, вскоре вернулся с комендантом. Тот уверенно подошёл к двери командарма и поднял руку для того чтоб позвонить. Но, передумав, пару раз постучал. Никто не ответил. Подождав чуть-чуть, взялся за ручку. Дверь оказалась открытой.
Вошёл. И, тут же опешил. Забыл на мгновение цель своего прихода.
Внутри квартиры, в гостиной, на стуле сидела Надежда, с чемоданчиком в руках.
- Уже собрались?
- Да. Я бы сама зашла к вам.
- Нашли работу?
- Да.
- А, то мы можем предложить варианты. Вон, в квартире напротив, у героя соцтруда место освободилось.
- Нет, я в другом доме.
- Я пришёл предупредить, что собирался сегодня к вечеру опечатывать квартиру.
- Хорошо. Я вас не задержу. Уже ухожу. Присела просто на дорожку, - задумалась, - встала, направилась к двери. Но, остановилась в прихожей, поставила чемоданчик и ушла в гостиную. Взяла с полки с книгами небольшой семейный портрет, где были три счастливых человека. Мать, отец и сын Вилен. Все улыбались. Командарм в военной форме, Люба в платье, а сын, совсем ещё маленький, с деревянной машиной в руках.
И всё же, какая-то тоска виднелась в глазах командарма. Он, словно видел, что ждёт страну в скором будущем, маскируя беспомощность своего предвидения улыбкой. Как же ему хотелось улучшить армию. Но, теперь, эта фотография, как память говорила только о том, что всё могло бы быть по-другому. И те, кто теперь расстрелян, или гнил в лагерях, легко бы довели свою работу до её логического конца. В отличие от тех, кто перенимал её на ходу, порою не зная за что схватиться, но, зато хорошо понимая, что-теперь-то уж точно не отпустит схваченное в неравной борьбе за власть.
Спрятала фотографию, вместе с рамкой у себя в чемоданчике, и быстро вышла из квартиры. Не ждала лифта. Пошла пешком.
Проверив наличие на мебели медных жетончиков, по списку, принесённому с собой в виде подробной спецификации, комендант закурил у окна, выходящего на стройку дома советов. Он нисколько не сомневался в том, что строительство будет закончено. Верил, что здание, с фигурой Ильича, как он видел на фотографии макета в газете Правда, будет обязательно построено. И уж тогда Москва станет совсем иным городом. В ней не будет больше узких улочек, и грязных рынков, необлицованных гранитом набережных и неровных мостовых. Она превратиться в город-дворец, с ухоженными парками, широкими проспектами, дирижаблями в небе и поездами под землёй.
Вот только арестуют всех шпионов и врагов народа, и тогда можно будет вздохнув полной грудью, зажить по-новому. Так, как мечтал. И уж тогда не будет ютиться в двух комнатах, в коммуналке на втором этаже, рядом с дорогой, а переедет в отдельную квартиру, с видом на кремль, освободившуюся после очередного выявленного врага народа, с балконом, где будет пить по вечерам чай, думая о будущем страны. Но, эта, пятикомнатная, была ещё слишком велика для него.
* * *
- Республика пала, - прочитала дверь командарма, в газете у героя соцтруда.
С сигаретой без фильтра, он вышел из лифта, напоследок крепко затянувшись и выпустив дым в кабину. Чем вызвал кашель у вахтёра.
Вот ведь скотина. Всё время на чеку с такими приходится себя держать. Ничего, пусть кашляет. Не дождётся от меня, чтоб я хоть слово ему сказал. И то, что я развожусь, извините не его собачье дело. А там, где положено знать, там это и так узнают, как бы я ни скрывал. Только вот не через этого урода. Обернулся, посмотрел ему в глаза. Вахтёр отвёл свои.
Открыл дверь ключом.
Вошёл.
Спросил:
- Жрать есть что?
- Да. На домовой кухне взяла. Всё тёпленькое. С пылу, с жару.
- С кухни!?
- Да. Спина у меня болела сегодня. Нет сил готовить.
Прошёл на кухню. Снял крышку с кастрюльки. Понюхал. С шумом прикрыл обратно. Скомандовал:
- Неси, - и, помыв руки, присел в гостиной, у стола в ожидании.
Ушла на кухню.
Читал внимательно: - «Республика пала 1 апреля. Долорес Ибаррури едет в СССР». Интересно. Интересно. Ага. Вот: - «Помощь угнетённым Финским рабочим». Ага.
Читал заголовки, не особо вникая в сами тексты статей. В голове крутилась решимость к разговору, к которому готовился давно, но боялся начинать. Не хотел развода. Но, давно уже встречался с другой женщиной. Не любил её, но, она, по крайней мере, не вызывала в нём отвращения в отличие от жены, раздражающей теперь в постели. Перестал брать её с собой в театр, если выпадали билеты. Не выводил в свет. Раньше, боялся её. Но, теперь не то, чтоб осмелел. Нет, скорее ещё больше трусил. Но, знал, что о его похождениях знают в НКВД. Боялся тюрьмы. Хотел всё узаконить, но не представлял, как.
Вошла жена. Грубо поставила перед ним тарелку с супом.
- Почему тёплый? Ты же знаешь, что я горячий люблю, - боязливо посмотрел в глаза жене.
- Если не нравится, разогрей сам. Зло, и даже с некоторой ненавистью посмотрела на него.
- Я подал на развод, - взял в руки ложку, и попробовал суп. Тот не лез в горло.
Познакомились в деревне у брата. Тот женившись перебрался в соседнюю, пустил там корни. Приезжал к нему в гости иногда. И, вот в этот раз заехал перед тем, как податься в город на заработки. Сидела в избе у окна, что-то мастерила. Оказалась подруга жены. Тихая, но высокая. Не особо худая, но что-то властное было в ней, то, что притягивало его. Нравилось, словно нуждался в чьей то власти, хотя никому не позволял собой командовать. Даже брату. Но, тут, показалось; готов пойти в атаку под её предводительством.
Поздоровался.
Ответила. Но, смотрела нагло, не отводя взгляда, словно оценивала на что годится. А он годился на многое. Всё ему было ни по чём. Лёгок на подъём, смелее брата. Ничего не боялся. Уезжал уже на зиму в город. Но, вернулся тогда. И, вот опять решился. Понимал, что в деревне не выжить. Всё равно всё отняли. А одним огородом не продержаться. Вот и искал себе бабу.
Запомнил её тогда. Спросил у брата:
- Кто такая?
- Подруга жены. Сильная баба. Но, не каждый с ней совладает.
- Я смогу. Не замужем по всему видать?
- Да. В девках.
- Вот и славно. Присмотреться бы к ней.
Уехал тогда в город один. Но со сватался. Родители её не отказали. Даже рады были, что в город собирается увести их дочь. Обговорили ждать до весны.
А весной, Бог дал не передумать. Состряпали свадебку. Скромную по временам, но прочную по всем меркам.
- А, что я теперь? – не удивилась жена.
- Ничего. Живи себе, где хочешь. А я на другой женюсь.
- А мне куда?
- В деревню поезжай, к своим. Я денег дам. Много. Всё по-честному. Дом купишь. Мужика найдёшь работящего.
* * *
- Не удалось с Испанией, займёмся Финляндией, - сказала дверь командарма. Она стояла опечатанной и от этого ощущала себя не у дел. Искала от безделья занятие. Подглядывая за стройкой в окне кухни, читая заголовки в газетах, что иногда видела у жильцов в руках. Каждая новость теперь была для неё очень важна.
- Что? Какой Финляндией? – не понял её друг, дверь, напротив.
- А той, что угнетает свой рабочий класс. Пора заканчивать весь этот беспредел.
- В каком смысле?
- В том, что Мировой пожар раздувать пора.
- Пожар!? Может просто удавить весь мир, что живёт лучше нас?