Курт был из семьи поволжских немцев. Когда началась война, родителей сослали в глубь Сибири, где Курт и родился осенью 1942 года. После войны семья вернулась, но уже не в Поволжье, а в забытый богом поселок Коспаш в Молотовской области, где отец Курта работал учителем. Чему учил – не знаю, скорей всего, преподавал труд, была такая дисциплина. В 10-ом классе Курт решил стать врачом, приехал в Пермь и был принят на дечебный факультет. Ему не было и семнадцати. Он оказался в одной группе со мной. Мало того, первые полтора года мы с ним жили на частной квартире, а потом – с полугодовым перерывом – в одной комнате общежития.
Молоденький Курт был до крайности простодушен и наивен. К немецкому языку и культуре он относился совершенно равнодушно и признавался, что в школьные годы употреблял только три немецких слова – эссен, фрессен и шайсен. Как он оказался на частной квартирпе, а не в общежитии? Детали не помню, видимо не представил по неопытности во-время положенные справки, в итоге вынужден был снимать квартиру. У нас на троих была хорошая комната, платили мы по сто рублей в месяц. По моей справке на меня в семье приходилось 600 рублей. У Юры Сухих – около того. Администрация считала нас богачами и места в общаге не предоставила. Но на Курта по его справке приходилось всего восемьдесят рублей. С учетом стипендии в 220 рублей Курт должен был выживать на 300 рублей минус 100 рублей платы за квартиру. Такие были доходы в семье учителя труда Видергольда. Зарплата начинающего врача составляла 720 рублей.Эти несчастные 80 рублей Курт ежемесячно получал на почте. По сути, полунищий был мальчик. Первые два года зимой, осенью и весной он ходил в светлокоричневом драповом пальто, фетровой шляпе и кирзовых сапогах! Больше ничего семья не могла собрать, отправляя ребенка в Пермь. Не помню никого, кто бы был так странно одет. Однажды сосед по комнате в общаге так заносил свою рубашку-ковбойку, что решил ее просто выбросить. Курт спросил разрешения, подобрал эту рубашку, отстирал (а стирали тогда жутким хозяйственным мылом, воду грели в тазике) и долго носил. По сути, Курт жил впроголодь. Несколько лет тогда в столовых был бесплатный хлеб. Курт брал половинную порцию борща без мяса (дешевле ничего не было) и с ним уплетал полбуханки белого хлеба. Но мог съесть и целую буханку. Даже на 3-ем курсе парни иногда предлагали ему на спор сожрать буханку черного. Курт садился за стол, наливал из чайника кипяток и не торопясь съедал всю буханку (а они тогда были гораздо больше нынешних). Однажды после этого к нам забежал Витя Русинов, принюхался и сказал: «Ого, курятинкой пахнет!» «Нет, куртятинкой» - возразил Юра Татаринов. Продуктов из дому сынуу не присылали. Как-то раз у Юры Сухих образовалась банка сухого молока. Условий для приготовления не было, мы не голодали, выбрасывть жалко, и мы предложили банку Курту. Тот взял и столовой ложкой, прямо из банки, сожрал все сухое молоко. Мы смотрели и крепились – парень был явно голодный. Опустошив банку, он сказал с довольным видом: «А вкусное у них, у баб, молоко». Тут уж мы не выдержали. Наивный до крайности, Курт решил, что это женское грудное молоко на том основании, что на картинке была изображена грудастая женщина с младенцем и с надписью – «Для питания грудных детей». Курт был вовсе не глуп, а глубоко провинциален. Собравшись стать врачом, он решил на деле проверить – «как это анатомируют?». Для этого он поймал голубя, свернул ему шею и стал анатомировать перочинным ножиком с целью найти и изучить половые органы. Мы спросили: «Ну как, Курт, нашел половые органы?». Нет, - ответил он с досадой, - только в говне весь перемазался. Теоретический интерес к половым органам тлел в нем года полтора. Однажды на первом курсе, зубря кости и связки, он увидел, как второкурсник несет на подносе препарат – что-то круглое и плотное с двумя придатками, похожими на вишню. Извините, - спросил Курт, – это женские половые органы? Да ты чё, - возразил студент, - это язык с миндалинами. Но особого практического интереса к указанным частям женского организма Курт не проявлял. Читая «Государство и революция» на первом курсе он с досадой воскликнул: «Ну и дурак же этот Ленин!». Мы с Юрой Сухих, конечно, обалдели – Как, великий вождь и прочее… На что Курт заявил – А чё он так пишет, что ничё не понять?! Услышав по радио, что два самолета столкнулись в воздухе, он не поверил – Как это самолеты могут столкнуться, ведь небо такое большое! С годами, конечно, наивности и простодушия поубавилось. Но даже после 4-го курса, на военных сборах, куда отправили всех нас, он, будучи в наряде на кухне, добросовестно продувал макароны перед варкой, как ему сказали ребята. Впрочем, продувал он минут десять, после чего парням стало совестно и они прекратили стебаться. Последний всплеск Куртовой непосредственности наблюдался уже после выпуск: он гулял с невестой, Розой Садыковной, молоденькой поварихой, по вечернему темнеющемугороду Кирову и, садясь на лавочку и проведя по ней предварительно рукой, сказал – Кажется, тут кто-то нахезал. Татарка Роза очень развеселилась – Ой, Курт, какие ты слова интересные знаешь! В общем, он был очень спокойный, опрятный и вежливый парень, не пил, не курил и не матерился без нужды. Хороший был друг… По приезде в Пермь он заикался. Через год ему сказали в деканате – Курт Иванович, как же Вы будете работать врачом, если заикаетесь? Ему нашли логопеда и он ходил к нему на занятия около года, пока не избавился от своего дефекта речи. Упорный и основательный был парень. Интересно, что многие преподаватели, обращаясь к нам по имени (типа Женя, Саша), Курта любили звать «Курт Иванович».
На третьем курсе Курт устроился санитаром в буйное мужское отделение пермского дурдома. Работа была буквально – «не бей лежачего», преимущественно ночная, и хорошо оплачивалась. Курт, наконец, стал жить по-человечески. Мы прожили с ним в одной комнете пять с половиной лет… На шестом курсе давняя тяга к половым органам возобладала и он решил стать гинекологом. Госэкзамен он сдал на трояк. Заведующий кафедрой доцент Соловьев вел реестр выпускников – кто кем хочет работать – и с досадой нам сказал – как знает предмет на отлично, не хочет идти в гинекологи, а как троечник – только в гинекологи. Тем не менее, Курт стал-таки гинекологом и получил назначение в поселок Суксун, где и проработал 4 года. После этого он окончил ординатуру по акушерству-гинекологии и уехал в Кунгур – довольно большой город Пермской области (второй после Березников), где и проработал всю жизнь. Ос стал впоследствии главврачом тамошнего роддома и даже удостоился звания «Почетный гражданин Кунгура». Последний раз я общался с ним в 1975 году на встрече выпускников 1965 года. Сын Эдик живет в городе Кирове. Курту сейчас тоже 79 лет… Я с удовольствием вспоминаю году, проведенные вместе. Правда, он не был человеком с распахнутой душой, где-то там была граница, которую он не переступал. Наверное, - национальная черта.
Курт был из семьи поволжских немцев. Когда началась война, родителей сослали в глубь Сибири, где Курт и родился осенью 1942 года. После войны семья вернулась, но уже не в Поволжье, а в забытый богом поселок Коспаш в Молотовской области, где отец Курта работал учителем. Чему учил – не знаю, скорей всего, преподавал труд, была такая дисциплина. В 10-ом классе Курт решил стать врачом, приехал в Пермь и был принят на дечебный факультет. Ему не было и семнадцати. Он оказался в одной группе со мной. Мало того, первые полтора года мы с ним жили на частной квартире, а потом – с полугодовым перерывом – в одной комнате общежития.
Молоденький Курт был до крайности простодушен и наивен. К немецкому языку и культуре он относился совершенно равнодушно и признавался, что в школьные годы употреблял только три немецких слова – эссен, фрессен и шайсен. Как он оказался на частной квартирпе, а не в общежитии? Детали не помню, видимо не представил по неопытности во-время положенные справки, в итоге вынужден был снимать квартиру. У нас на троих была хорошая комната, платили мы по сто рублей в месяц. По моей справке на меня в семье приходилось 600 рублей. У Юры Сухих – около того. Администрация считала нас богачами и места в общаге не предоставила. Но на Курта по его справке приходилось всего восемьдесят рублей. С учетом стипендии в 220 рублей Курт должен был выживать на 300 рублей минус 100 рублей платы за квартиру. Такие были доходы в семье учителя труда Видергольда. Зарплата начинающего врача составляла 720 рублей.Эти несчастные 80 рублей Курт ежемесячно получал на почте. По сути, полунищий был мальчик. Первые два года зимой, осенью и весной он ходил в светлокоричневом драповом пальто, фетровой шляпе и кирзовых сапогах! Больше ничего семья не могла собрать, отправляя ребенка в Пермь. Не помню никого, кто бы был так странно одет. Однажды сосед по комнате в общаге так заносил свою рубашку-ковбойку, что решил ее просто выбросить. Курт спросил разрешения, подобрал эту рубашку, отстирал (а стирали тогда жутким хозяйственным мылом, воду грели в тазике) и долго носил. По сути, Курт жил впроголодь. Несколько лет тогда в столовых был бесплатный хлеб. Курт брал половинную порцию борща без мяса (дешевле ничего не было) и с ним уплетал полбуханки белого хлеба. Но мог съесть и целую буханку. Даже на 3-ем курсе парни иногда предлагали ему на спор сожрать буханку черного. Курт садился за стол, наливал из чайника кипяток и не торопясь съедал всю буханку (а они тогда были гораздо больше нынешних). Однажды после этого к нам забежал Витя Русинов, принюхался и сказал: «Ого, курятинкой пахнет!» «Нет, куртятинкой» - возразил Юра Татаринов. Продуктов из дому сынуу не присылали. Как-то раз у Юры Сухих образовалась банка сухого молока. Условий для приготовления не было, мы не голодали, выбрасывть жалко, и мы предложили банку Курту. Тот взял и столовой ложкой, прямо из банки, сожрал все сухое молоко. Мы смотрели и крепились – парень был явно голодный. Опустошив банку, он сказал с довольным видом: «А вкусное у них, у баб, молоко». Тут уж мы не выдержали. Наивный до крайности, Курт решил, что это женское грудное молоко на том основании, что на картинке была изображена грудастая женщина с младенцем и с надписью – «Для питания грудных детей». Курт был вовсе не глуп, а глубоко провинциален. Собравшись стать врачом, он решил на деле проверить – «как это анатомируют?». Для этого он поймал голубя, свернул ему шею и стал анатомировать перочинным ножиком с целью найти и изучить половые органы. Мы спросили: «Ну как, Курт, нашел половые органы?». Нет, - ответил он с досадой, - только в говне весь перемазался. Теоретический интерес к половым органам тлел в нем года полтора. Однажды на первом курсе, зубря кости и связки, он увидел, как второкурсник несет на подносе препарат – что-то круглое и плотное с двумя придатками, похожими на вишню. Извините, - спросил Курт, – это женские половые органы? Да ты чё, - возразил студент, - это язык с миндалинами. Но особого практического интереса к указанным частям женского организма Курт не проявлял. Читая «Государство и революция» на первом курсе он с досадой воскликнул: «Ну и дурак же этот Ленин!». Мы с Юрой Сухих, конечно, обалдели – Как, великий вождь и прочее… На что Курт заявил – А чё он так пишет, что ничё не понять?! Услышав по радио, что два самолета столкнулись в воздухе, он не поверил – Как это самолеты могут столкнуться, ведь небо такое большое! С годами, конечно, наивности и простодушия поубавилось. Но даже после 4-го курса, на военных сборах, куда отправили всех нас, он, будучи в наряде на кухне, добросовестно продувал макароны перед варкой, как ему сказали ребята. Впрочем, продувал он минут десять, после чего парням стало совестно и они прекратили стебаться. Последний всплеск Куртовой непосредственности наблюдался уже после выпуск: он гулял с невестой, Розой Садыковной, молоденькой поварихой, по вечернему темнеющемугороду Кирову и, садясь на лавочку и проведя по ней предварительно рукой, сказал – Кажется, тут кто-то нахезал. Татарка Роза очень развеселилась – Ой, Курт, какие ты слова интересные знаешь! В общем, он был очень спокойный, опрятный и вежливый парень, не пил, не курил и не матерился без нужды. Хороший был друг… По приезде в Пермь он заикался. Через год ему сказали в деканате – Курт Иванович, как же Вы будете работать врачом, если заикаетесь? Ему нашли логопеда и он ходил к нему на занятия около года, пока не избавился от своего дефекта речи. Упорный и основательный был парень. Интересно, что многие преподаватели, обращаясь к нам по имени (типа Женя, Саша), Курта любили звать «Курт Иванович».
На третьем курсе Курт устроился санитаром в буйное мужское отделение пермского дурдома. Работа была буквально – «не бей лежачего», преимущественно ночная, и хорошо оплачивалась. Курт, наконец, стал жить по-человечески. Мы прожили с ним в одной комнете пять с половиной лет… На шестом курсе давняя тяга к половым органам возобладала и он решил стать гинекологом. Госэкзамен он сдал на трояк. Заведующий кафедрой доцент Соловьев вел реестр выпускников – кто кем хочет работать – и с досадой нам сказал – как знает предмет на отлично, не хочет идти в гинекологи, а как троечник – только в гинекологи. Тем не менее, Курт стал-таки гинекологом и получил назначение в поселок Суксун, где и проработал 4 года. После этого он окончил ординатуру по акушерству-гинекологии и уехал в Кунгур – довольно большой город Пермской области (второй после Березников), где и проработал всю жизнь. Ос стал впоследствии главврачом тамошнего роддома и даже удостоился звания «Почетный гражданин Кунгура». Последний раз я общался с ним в 1975 году на встрече выпускников 1965 года. Сын Эдик живет в городе Кирове. Курту сейчас тоже 79 лет… Я с удовольствием вспоминаю году, проведенные вместе. Правда, он не был человеком с распахнутой душой, где-то там была граница, которую он не переступал. Наверное, - национальная черта.
Курт был из семьи поволжских немцев. Когда началась война, родителей сослали в глубь Сибири, где Курт и родился осенью 1942 года. После войны семья вернулась, но уже не в Поволжье, а в забытый богом поселок Коспаш в Молотовской области, где отец Курта работал учителем. Чему учил – не знаю, скорей всего, преподавал труд, была такая дисциплина. В 10-ом классе Курт решил стать врачом, приехал в Пермь и был принят на дечебный факультет. Ему не было и семнадцати. Он оказался в одной группе со мной. Мало того, первые полтора года мы с ним жили на частной квартире, а потом – с полугодовым перерывом – в одной комнате общежития.
Молоденький Курт был до крайности простодушен и наивен. К немецкому языку и культуре он относился совершенно равнодушно и признавался, что в школьные годы употреблял только три немецких слова – эссен, фрессен и шайсен. Как он оказался на частной квартирпе, а не в общежитии? Детали не помню, видимо не представил по неопытности во-время положенные справки, в итоге вынужден был снимать квартиру. У нас на троих была хорошая комната, платили мы по сто рублей в месяц. По моей справке на меня в семье приходилось 600 рублей. У Юры Сухих – около того. Администрация считала нас богачами и места в общаге не предоставила. Но на Курта по его справке приходилось всего восемьдесят рублей. С учетом стипендии в 220 рублей Курт должен был выживать на 300 рублей минус 100 рублей платы за квартиру. Такие были доходы в семье учителя труда Видергольда. Зарплата начинающего врача составляла 720 рублей.Эти несчастные 80 рублей Курт ежемесячно получал на почте. По сути, полунищий был мальчик. Первые два года зимой, осенью и весной он ходил в светлокоричневом драповом пальто, фетровой шляпе и кирзовых сапогах! Больше ничего семья не могла собрать, отправляя ребенка в Пермь. Не помню никого, кто бы был так странно одет. Однажды сосед по комнате в общаге так заносил свою рубашку-ковбойку, что решил ее просто выбросить. Курт спросил разрешения, подобрал эту рубашку, отстирал (а стирали тогда жутким хозяйственным мылом, воду грели в тазике) и долго носил. По сути, Курт жил впроголодь. Несколько лет тогда в столовых был бесплатный хлеб. Курт брал половинную порцию борща без мяса (дешевле ничего не было) и с ним уплетал полбуханки белого хлеба. Но мог съесть и целую буханку. Даже на 3-ем курсе парни иногда предлагали ему на спор сожрать буханку черного. Курт садился за стол, наливал из чайника кипяток и не торопясь съедал всю буханку (а они тогда были гораздо больше нынешних). Однажды после этого к нам забежал Витя Русинов, принюхался и сказал: «Ого, курятинкой пахнет!» «Нет, куртятинкой» - возразил Юра Татаринов. Продуктов из дому сынуу не присылали. Как-то раз у Юры Сухих образовалась банка сухого молока. Условий для приготовления не было, мы не голодали, выбрасывть жалко, и мы предложили банку Курту. Тот взял и столовой ложкой, прямо из банки, сожрал все сухое молоко. Мы смотрели и крепились – парень был явно голодный. Опустошив банку, он сказал с довольным видом: «А вкусное у них, у баб, молоко». Тут уж мы не выдержали. Наивный до крайности, Курт решил, что это женское грудное молоко на том основании, что на картинке была изображена грудастая женщина с младенцем и с надписью – «Для питания грудных детей». Курт был вовсе не глуп, а глубоко провинциален. Собравшись стать врачом, он решил на деле проверить – «как это анатомируют?». Для этого он поймал голубя, свернул ему шею и стал анатомировать перочинным ножиком с целью найти и изучить половые органы. Мы спросили: «Ну как, Курт, нашел половые органы?». Нет, - ответил он с досадой, - только в говне весь перемазался. Теоретический интерес к половым органам тлел в нем года полтора. Однажды на первом курсе, зубря кости и связки, он увидел, как второкурсник несет на подносе препарат – что-то круглое и плотное с двумя придатками, похожими на вишню. Извините, - спросил Курт, – это женские половые органы? Да ты чё, - возразил студент, - это язык с миндалинами. Но особого практического интереса к указанным частям женского организма Курт не проявлял. Читая «Государство и революция» на первом курсе он с досадой воскликнул: «Ну и дурак же этот Ленин!». Мы с Юрой Сухих, конечно, обалдели – Как, великий вождь и прочее… На что Курт заявил – А чё он так пишет, что ничё не понять?! Услышав по радио, что два самолета столкнулись в воздухе, он не поверил – Как это самолеты могут столкнуться, ведь небо такое большое! С годами, конечно, наивности и простодушия поубавилось. Но даже после 4-го курса, на военных сборах, куда отправили всех нас, он, будучи в наряде на кухне, добросовестно продувал макароны перед варкой, как ему сказали ребята. Впрочем, продувал он минут десять, после чего парням стало совестно и они прекратили стебаться. Последний всплеск Куртовой непосредственности наблюдался уже после выпуск: он гулял с невестой, Розой Садыковной, молоденькой поварихой, по вечернему темнеющемугороду Кирову и, садясь на лавочку и проведя по ней предварительно рукой, сказал – Кажется, тут кто-то нахезал. Татарка Роза очень развеселилась – Ой, Курт, какие ты слова интересные знаешь! В общем, он был очень спокойный, опрятный и вежливый парень, не пил, не курил и не матерился без нужды. Хороший был друг… По приезде в Пермь он заикался. Через год ему сказали в деканате – Курт Иванович, как же Вы будете работать врачом, если заикаетесь? Ему нашли логопеда и он ходил к нему на занятия около года, пока не избавился от своего дефекта речи. Упорный и основательный был парень. Интересно, что многие преподаватели, обращаясь к нам по имени (типа Женя, Саша), Курта любили звать «Курт Иванович».
На третьем курсе Курт устроился санитаром в буйное мужское отделение пермского дурдома. Работа была буквально – «не бей лежачего», преимущественно ночная, и хорошо оплачивалась. Курт, наконец, стал жить по-человечески. Мы прожили с ним в одной комнете пять с половиной лет… На шестом курсе давняя тяга к половым органам возобладала и он решил стать гинекологом. Госэкзамен он сдал на трояк. Заведующий кафедрой доцент Соловьев вел реестр выпускников – кто кем хочет работать – и с досадой нам сказал – как знает предмет на отлично, не хочет идти в гинекологи, а как троечник – только в гинекологи. Тем не менее, Курт стал-таки гинекологом и получил назначение в поселок Суксун, где и проработал 4 года. После этого он окончил ординатуру по акушерству-гинекологии и уехал в Кунгур – довольно большой город Пермской области (второй после Березников), где и проработал всю жизнь. Ос стал впоследствии главврачом тамошнего роддома и даже удостоился звания «Почетный гражданин Кунгура». Последний раз я общался с ним в 1975 году на встрече выпускников 1965 года. Сын Эдик живет в городе Кирове. Курту сейчас тоже 79 лет… Я с удовольствием вспоминаю году, проведенные вместе. Правда, он не был человеком с распахнутой душой, где-то там была граница, которую он не переступал. Наверное, - национальная черта.