Оформление опеки требовало времени и нервов и оказалось сложнее, чем думали Вечесловы. Ивану Антоновичу уже исполнилось шестьдесят (предельный возраст для оформления опеки), и органы опеки отказались принять от него заявление. Отставной полковник не привык получать отказы от гражданских лиц, и тем более от гражданских учреждений. Он подключил старые связи, нажимал на все рычаги, и даже записался на приём к депутату Осташковской городской Думы, которому зачем-то принёс справку от инструктора фитнес-клуба. Но дело не сдвинулось с мёртвой точки, а Иван Антонович попал в больницу с гипертоническим кризом.
Веру к нему не пустили:
— У вашего мужа инфаркт. Он сейчас в реанимации, состояние средней тяжести, больной получает медикаментозное лечение, дня через три переведём его в палату, тогда и навестите.
В палату Вечеслова перевели через неделю. Врачи дружно убеждали Веру Илларионовну, что всё зависит от сопротивляемости организма. А от них, врачей, ничего уже не зависит.
Иван Антонович поправлялся медленно, ненавидя себя за своё бессилие, за этот некстати случившийся инфаркт, за маячившую впереди инвалидность. Без аппетита съедал принесённый Верой бульон, скучно жевал свои любимые блинчики с мясом, повышая пресловутую сопротивляемость организма. И в каждом сне видел льдисто-серые глаза на грустном детском лице. «Я приеду за тобой, дочка. Поправлюсь и приеду. Ты уж прости старика. Оплошал».
Чаще всего ему снилось урочище Алихова Изба. «Ниссан-Х-Трейл» катился по ухабистой лесной дороге, мягко покачиваясь на рессорах. На переднем сиденье сидела Арина со счастливым лицом, в нелепой белой куртке, из которой торчали рукава форменного синего платьица. В открытое окно врывался ветер, трепал выбившиеся из кос прядки. «Домой, девочка моя, едем с тобой домой. Ты уж прости, что мы так долго не приезжали… Простишь? Теперь у тебя будет свой дом и своя комната. Бабушка Вера пирогов нам с тобой напекла... Ты с повидлом любишь? Вот и славно! А куртку эту мы выбросим, и платье. И купим всё новое! Вот завтра поедем и купим, и бабушку Веру с собой возьмём».
Арина утвердительно кивала, Иван Антонович счастливо улыбался, в ноздри вползал восхитительный запах подгоревшего на раскалённом противне повидла — будто они уже были дома. «Ниссан-Х-Трейл» раз за разом нырял в колдобины на дороге, проваливаясь в них, как катер в волны, полковника мутило от этой качки, но он терпел, вцепившись в руль сведёнными пальцами. Он вёз Арину домой — каждую ночь.
А утром — снова и снова оказывался на больничной койке. Сгиб локтя неприятно покалывало. От капельницы к руке тянулся проводок. Иван Антонович, чертыхаясь, его отцеплял и тяжело откидывался на подушку. Выдернуть из руки иглу не хватало сил. Приходила медсестра, необидно ругала за отсоединённую капельницу, прилаживала проводок, оставляла на прикроватной тумбочке таблетки и поднос с завтраком.
Вопрос о совместном опекунстве уже не стоял.
Вера Илларионовна варила мужу бульоны и покупала на рынке его любимую черемшу. А по вечерам посещала школу приёмных родителей, без которой, как выяснилось, нельзя оформить опекунство над ребёнком, если не подтверждены родственные связи.
Впервые после поездки в монастырь она испытывала сомнение: нужна ли была эта затея с опекунством?
И вспоминала встревоженные глаза директрисы приюта. Матушка Анисия почему-то не радовалась тому, что её воспитанница обретёт семью. «Может, вам стоит обдумать ваше решение? Девочка весьма неуравновешенная. Сестра Апраксия уже плачет от неё».
Пришла Верина очередь плакать.
Заключение о возможности стать опекуном ей выдали через месяц.
Обещанные Арине две недели давно прошли, но за свалившимся на Вечесловых несчастьем оба забыли о времени.
***
За Ариной приехали в конце весны. Привезли ворох подарков для воспитанниц и долго благодарили матушку Анисию. И не понимали, почему Арина стоит наверху лестницы и не спешит спускаться. И смотрит как-то странно, будто не рада.
Первой опомнилась Вера Илларионовна:
— Ариночка… Ты думала, что мы не приедем? Что мы тебя бросили? Не надо нас… ненавидеть. У нас беда случилась, Иван Антонович в больницу попал, отказали ему в опекунстве-то... Переволновался и — инфаркт. В больнице чуть не умер. Он в бреду с тобой разговаривал, всё повторял: Аришенька, внученька, поедем домой». Что ты молчишь? Не простишь нас? Не поедешь?
Вера вдруг заплакала. Арина на деревянных ногах спустилась с лестницы, несмело подошла, отняла от Вериного лица её руки.
— Я не ненавижу. Я… поеду.
— Тогда беги, собирай свои вещи.
Девочка молча развернулась и побежала по лестнице наверх. В спальне никого не было. Арина села на свою кровать, погладила рукой подушку — в последний раз. Посмотрела в окно на монастырский двор — в последний раз. Распахнула дверцы шкафа, выгребла со своей полки вещи, сдёрнула с крючка куртку, бросила на кровать. Она ничего не возьмёт с собой, только вышивание, Новый Завет и обёртку от шоколадного батончика — на память о Насте и о сестре Агафье.
В распахнутую настежь дверь одна за другой вошли девочки — все двенадцать. Пришли прощаться. Значит, им уже сказали…
— Девчонки, я уезжаю, насовсем. За мной приёмные родители приехали, я теперь буду Арина Вечеслова. Вы только не плачьте. Даже если в детдом… Ничего там плохого нет, Машка всё насочиняла, чтобы нас напугать. Дура потому что! У неё родители есть, и братья, и ни в каком детдоме она не жила, она дома жила, а мать её побираться заставляла. Мне матушка Анисия рассказала, — торопясь говорила Арина. Она не верила матушке Анисии, но и Маше верить не хотелось. — Горшенина врунья! А мы доверчивые простофили, позволили себя обдурить. Вот.
Арина перевела дух и улыбнулась. Девочки тоже заулыбались. Арина расцеловалась со всеми по очереди и молча вышла из комнаты. По коридору шла с колотящимся сердцем. На негнущихся ногах спустилась на первый этаж. На последней ступеньке оглянулась — в последний раз! Помахала рукой девочкам, столпившимся наверху лестницы — в последний раз! Впереди у неё новая жизнь, в которой будут бабушка и дедушка, пусть ненастоящие, неродные, но ведь об этом никто не узнает. Арина стояла, вцепившись в перила и старательно улыбаясь. И никак не могла отпустить руку.
У полковника в отставке от этой сцены сдавило горло. Он не мог произнести ни слова и молча смотрел на свою приёмную внучку — большеглазую, заметно похудевшую, в синем форменном платьице с высоким воротничком. Из кармашка выглядывала обёртка от шоколадного батончика, подаренного когда-то Настей. В руках бумажный пакет с незаконченным вышиванием и больше ничего — ни вещей, ни любимой игрушки.
С лица Арины сбежала улыбка, которую она устала держать. Слишком глубоки были эмоции, слишком серьёзны сомнения. Почему он молчит? Почему так на неё смотрит? Вдруг передумал, а приехал только чтобы сказать об этом?
Ну и пусть! Пусть уезжают эти Вечесловы! Она вытерпит — и насмешливые взгляды воспитанниц, и сочувствие сестёр-монахинь. И детский дом тоже вытерпит. Её не спросят, хочет она туда или нет. Взрослым всё равно, какой будет Аринина жизнь.
Вцепившись в лестничные перила, девочка расплакалась.
Вера Илларионовна молча отцепила от перил детские руки. Понимала, что ласка сейчас не поможет, нужен решительный и строгий тон. Достала из кармана платок:
— Вытри слёзы, нам ехать пора. — И встретила умоляющий взгляд, смысл которого не поняла.
— Ты почему не одета? Где твои вещи? Так и поедешь в одном платье?
Арина молча кивнула.
Она ничего не взяла, потому что не хочет — ничего отсюда брать в новую жизнь, поняла Вера Илларионовна. Сняла с себя кофту и набросила ей на плечи:
— Надень. И пуговицы застегни. На улице прохладно, а мы машину за воротами оставили.
Арина послушно взялась за пуговицы. Пальцы дрожали, пуговицы не попадали в петли. Вера Илларионовна сама застегнула на ней кофту и улыбнулась:
— Да ты в ней утонула совсем. Эй, ау! Ты где?
— Я тут, — отозвалась Арина.
«Да она совсем не умеет шутить. Ничего, научится».
Иван Антонович справился наконец с нахлынувшими эмоциями. Погладил Арину по волосам:
— Косы у тебя красивые. Просто замечательные. Вера! Ты посмотри, какие косы у нашей внучки!
Девочка подняла на него изумлённые глаза. И вдруг взяла обеими руками его руку и прижалась к ней губами.
— Ну что ты! Зачем ты…
Сердце Ивана Антоновича дрогнуло и радостно забилось. Он отобрал у Арины руку, нашаривая в кармане пиджака валидол. «Наша девочка. Наша! Не умеющая сдерживать чувства, изголодавшаяся по ласке, благодарная даже за такие крохи внимания».
— Идём, милая. Домой поедем. Домой.
Арина стремглав бросилась к двери. Матушка Анисия, с которой Арина забыла попрощаться, смотрела ей вслед, а когда за вечесловским внедорожником закрылись створки ворот, перевела дух и возблагодарила Господа. Биполярное аффективное расстройство психики в детстве никак не проявляется. Частая смена настроения, вспышки необузданного веселья, плаксивость, вымышленные обиды и беспричинные домыслы свойственны детям. Заболевание проявится позже, когда девочка вырастет. И сильно осложнит её жизнь. А пока — у неё впереди несколько лет безмятежного детства.
Матушка Анисия размашисто перекрестила увозящий Арину «Ниссан-Х-Трейл», испытывая невыразимое облегчение. Сегодняшнюю ночь она проведёт в молитвах о прощении греха, который совершила сознательно, во спасение души. А девочка выправится, даст Бог. У Вечесловых нет ни детей, ни племянников. Им некому дарить любовь, которая вся до единой крошечки достанется Арине. Пусть она будет счастлива.
ПРОДОЛЖЕНИЕ http://proza.ru/2021/01/09/2241