Для читателей, любящих загадки, привожу известные пушкинские стихи и спрашиваю: а не видите ли вы в них ошибку?
«Кабы я была царица, -
Говорит одна девица,
То на весь крещёный мир
Приготовила б я пир».
- Кабы я была царица, -
Говорит её сестрица, -
То на весь бы мир одна
Наткала я полотна».
- «Кабы я была царица, -
Третья молвила сестрица,
Я б для батюшки-царя
Родила богатыря».
Ответ будет позже, а пока посмотрим, как Пушкин перешёл от растений к животным, т.е. по-своему переквалифицировался из «ботаника» в «зоолога», и как при этом превратил ядовитый анчар в ядовитую жабу. Вот стихи о ней:
Жид сказал: «Ступай на кладбище,
Отыщи под каменьями жабу
И в горшке сюда принеси мне».
На кладбище приходит Стамати,
Отыскал под каменьями жабу
И в горшке жиду её приносит.
Жид на жабу проливает воду,
Нарекает жабу Иваном
(Грех велик христианское имя
Нарещи такой поганой твари!).
Они жабу вся потом искололи,
И её - её ж кровью напоили;
Напоивши, заставили жабу
Облизать поспелую сливу.
И Стамати мальчику молвил:
«Отнеси ты Елене эту сливу
От моей племянницы в подарок». (1).
Ну, а я развожу руки и говорю: «Так вот куда привёл нас автограф Кольриджа об исколотом ядовитом дереве!» Да-да, недостающую для такой «ободранной липки» как приказчик Глобовой ядовитость и более значительную исколотость мы находим в данной жабе. Замечаем также и стих: «И её - её ж кровью напоили», который по слову «напоили» странным образом перекликается со стихами об анчаре:
Природа жаждущих степей
Его в день гнева породила
И зелень мертвую ветвей
И корни ядом напоила.
Замечаем и другие переклички:
1. Поскольку жаба из песни «Феодор и Елена» выступает в роли непосредственного производителя яда, то по этому признаку мы выходим на аптекаря Товия (см. трагедию «Скупой рыцарь»), у которого жид Соломон, перекликающийся с безымянным жидом, помогающим Стамати, хотел приобрести яд для отравления отца главного героя. Ну, а от Товия есть направление к его коллеге, лекарю Бартоло из комедии Бомарше «Севильский цирюльник». Ну, а этот Бартоло, как мы уже знаем, использовался для создания образов, под масками которых Пушкин прятал всё того же Воронцова.
2. Ядовитость данной жабы Пушкин подтверждает в своём примечании: «Все народы почитали жабу ядовитым животным», что по форме перекликается с таким же его примечанием в отношении анчара, который сразу же назван «древом яда».
3. В.И.Даль определяет жабу многозначно: «гад рода лягушек; бородавчаты, вонючи, соки острые. || Юж. лягушка. || *Злая баба; || пен. неотвязный, докучливый человек. || болезнь angina, воспаление горла, глотка, зева, у людей и скота. // Злое дитя» и т.д. Ну, а мы в первую очередь обращаем внимание, что синонимом «жабы» может быть слово «лягушка», после чего вспоминаем пушкинского «Бориса Годунова» и капитана Маржерета, которого бранят там следующим образом: «Ква! ква! тебе любо, лягушка заморская, квакать на русского царевича» (2). И понимаем, что общим между «лягушкой»-Маржеретом и жабой из песни «Феодор и Елена» является их основной прототип в лице М.С.Воронцова.
4. Далее замечаем, что по Далю называть жабу «лягушкой» принято на юге России, и тут же вспоминаем, что резиденция М.С.Воронцова находилась именно на юге России, а точнее, в Одессе.
5. Учитывая, что образ жабы Пушкин заимствовал из «Гузлы» Мериме и при этом не стал отрывать место действия от Европы и живущих там западных славян, мы, заглянув в учебник зоологии, получаем конкретный вид жабы, обитающей в этих местах. Это - обыкновенная жаба, которая помимо Евразии обитает ещё и в Северо-западной Африке. После этого мы не удивляемся тому, что своего анчара Пушкин хотел поместить в Африку. Но главное в том, что вновь высвечивается направленность на юг, т.к. Африка по отношению к России и жившему там Пушкину находится южнее.
6. Замечаем и то, что в обоих случаях сближение жабы с лягушкой производится Пушкиным только в отношении мужского пола (Иван – мужское имя, Маржерет тоже). И это понятно, поскольку в народных сказках есть положительный женский образ «царевны-лягушки». И говоря о лягушках, не забываем об этом.
7. В то же время не забываем и о так называемых мной «образах-гермафродитах», когда один и тот же прототип может появляться у Пушкина то в роли женщины, то в роли мужчины. Образ одного из них описан Пушкиным в «Путешествии в Арзрум». В целом же задуматься о гермафродитах нас заставляет также и то обстоятельство, что среди обыкновенных жаб тоже бывают своего рода «гермафродиты», поскольку у самцов есть уникальный яичник, который при определённых условиях становится активным и самец, по сути, превращается в самку.
8. Из определения Даля «жаба - гад рода лягушек» мы получаем направление к родственным «гадам», о которых тот же Даль пишет: «Гадина ж. или гад м. ползучее животное, пресмыкающееся, противное человеку; это земноводное либо насекомое, собств. земноводное; их четыре отдела: змея, лягушка, черепаха, ящерица. || Бран. мерзавец, сквернавец. || Влгд. прм. Знахарь». Слово «знахарь», конечно же, возвращает нас к лекарю Бартоло из комедии Бомарше, а также к аптекарю Товию из «Скупого рыцаря». А «мерзавец» - к Швабрину, на которого Гринёв кричит: «Ты лжешь, мерзавец!» (3).
9. Мы не должны забывать ощущение героини пушкинской песни «Феодор и Елена», которой после съедения облизанной жабой сливы показалось, что «змия у ней в животе шевелится». Тем более что по Далю змея это гадина и «ползучее животное, пресмыкающееся, противное человеку».
10. Похожую на змею гадину мы встречаем в «Скупом рыцаре», когда барон говорит: «Я свистну, и ко мне послушно, робко Вползет окровавленное Злодейство, И руку будет мне лизать, и в очи Смотреть, в них знак моей читая воли» (4). По слову «вползёт» вспоминается не только змея, но и Воронцов, о котором Пушкин писал «Ползком прополз в известный чин». А также вспоминаем не раз использованного Пушкиным в качестве источника подобострастного Пролаза из «Модной жены» И.И.Дмитриева.
11. По слову «лизать» вновь выходим на жабу из песни «Феодор и Елена», которая тоже лизала. Правда, не руку, а «поспелую сливу». На эту же исколотую до крови жабу идёт перекличка со словом «окроваленное», хотя нельзя исключать и возможность переклички с теми отрицательными образами, у которых кровь будет не своя.
12. Ну, а слово «злодейство» прямо намекает на М.С.Воронцова, поскольку, упомянув его, как начальника, в письме из Одессы Пушкин тут же и написал: «Удаляюсь от зла и сотворю благо: брошу службу, займусь рифмой» (5). Слова «Удались от зла и сотвори благо» - это цитата из Библии, которую без искажения произносит поп из «Дубровского» (6). Из этого цитатного сближения предполагаем, что под образом попа прячется сам Пушкин. Тем более что этот положительный и семейный поп позднее появится в «Капитанской дочке». И тоже рядом с попадьёй, под маской которой Пушкин, как мы уже знаем, прятал Е.К.Воронцову. О Швабрине же как о «дерзком злоязычнике» говорит и Гринёв (7).
13. Замечаем и то, что жабу окрестили Иваном. И, несмотря на значительную распространенность этого русского имени, мы твёрдо запоминаем его как вероятное для образов, под которыми Пушкин прятал Воронцова. И поэтому не удивляемся, когда в черновике «Капитанской дочки» Пушкин называет Швабрина, как и жабу, Иваном.
14. Далее замечаем, что естественными врагами жаб являются ежи, ужи, крысы и некоторые хищные птицы. Отсюда можем предположить, что под образами этих «врагов» в своих произведениях может прятаться и Пушкин. И если ёж только мимоходом мелькает в соннике Татьяны Лариной (8), то уже в «Сказке о медведихе» ему даётся развёрнутое описание: «Приходил целовальник еж, Всё-то еж он ежится, Всё-то он щетинится». А отсюда направления и к целовальнику из «Капитанской дочки», и к Митюшке-целовальнику» из «Езерского» (9), и ко всем тем, кто «щетинится».
15. Слово «уж» мы находим в «Коньке-горбунке» как сравнение с Иваном, под образом которого, как мы уже знаем, Пушкин прятал самого себя.
16. Положительного Ивана Игнатьевича казаки из «Капитанской дочки» обзывают «гарнизонной крысой» (10) Однако ещё в 1825-м году Пушкин писал П.А.Вяземскому: «Ты уморительно критикуешь Крылова; молчи, то знаю я сама, да эта крыса мне кума» (11). Последние слова из басни Крылова «Совет мышей». Но если Крылов это крыса, то, наверно, и её «кума»-Пушкин тоже «крыса»? Думаю, что, по Пушкину, оба они своего рода «литературные крысы». Ну, а когда мы предполагаем Пушкина под маской крысы, то и задумываемся о том, что именно он и является основным прототипом «гарнизонной крысы» Ивана Игнатьевича из «Капитанской дочки».
17. Говоря же о хищных птицах, мы в первую очередь обращаем внимание на то, что Сокол - это индейское прозвище Джона Теннера (12). Имя же «Джон» переводится на русский язык как Иван. С соколом, хоть и в негативном плане, но сравнивает Дубровского и Троекуров: «гол как сокол» (13). «Петр Андреич, сокол наш ясный!" – это похвальные слова попадьи о Гринёве (14). И т.д., и т.п. Отдельно есть направление и к Пушкину-«орлу». Но главное в том, что все эти «соколы» и «орлы» прячут под собой их автора, знающего, что в русском фольклоре сокол и орёл образы положительные. В отличие, например, от коршуна.
Однако стоп! О направлениях, которые идут только от одной пушкинской жабы можно написать не одну книгу, а времени у нас не так уж много. И поэтому давайте, дорогие читатели, вернёмся к вопросу об ошибке, которая, по моему мнению, содержится в первых стихах пушкинского «Салтана». Ну, а если вы не смогли ответить, то сильно и не переживайте, т.к. никто с 1832-го года, когда была напечатана «Сказка о царе Салтане», никакой пушкинской ошибки тут так и не заметил.
Но она есть! А чтобы понять, о чём речь, достаточно посмотреть на начало «Конька-горбунка», где братья перечисляются по возрасту: старший, средний и младший. Одно из этих делений, т.е. «средний», лишнее, т.к. в русских сказках братья делятся всего на две категории: «двое умных, а младший дурак». А вот сёстры (внимание!) делятся на три категории! Хотя и тоже по возрасту. А вот у Пушкина в «Салтане» имеется ошибка, а точнее, погрешность против фольклора, т.к. его сказочные сёстры делятся не по возрасту, а по порядку номеров: первая, вторая и третья!
Правда, тут могут вмешаться сторонники т.н. «биографического метода», которые скажут: «Ну, ведь вы сами, Сергей Ефимович, установили, что под маской третьей сестры прячется Е.К.Воронцова! Ну, а у последней, если вы углубитесь в биографию, действительно были две старшие сестры. Так что со стороны нашего биографического метода – всё верно! Просто Пушкин намекает на реально существовавших сестёр Елизаветы Воронцовой, чем, кстати, и подкрепляется ваша версия».
Нет-нет-нет! Если уж углубляться, так основательно и при этом обязательно надо спросить: а куда же деть противоречие между положительными характеристиками сестёр Воронцовой и теми отрицательными образами поварихи и ткачихи, которые показаны Пушкиным в «Салтане»? И действительно, у Пушкина не было никаких мотивов, чтобы изображать сестёр графини Воронцовой в негативном свете. Сам он с ними не ссорился, да и не были они такими пакостными, как ткачиха и повариха из «Салтана». Так в чём же дело?
А дело в тех «образах-гермафродитах», о которых выше я говорил в п.№7. Ну, а кроме этого, если посмотреть у Даля поговорки о жабах, то нас могут насторожить и народные сближения жаб с «бабами»: «Баба, что жаба», «Бил дед жабу, грозясь на бабу» и, главное, то, что в значении «жаба» может быть «злая баба». Так вот в «Салтане» выплывают сравнения со «злыми жабами» сразу на трёх героинь: «А ткачиха с Бабарихой Да с кривою поварихой Около царя сидят, Злыми жабами глядят» (15). И эти стихи вынуждают нас искать среди трёх героинь, имеющих сравнение со злыми жабами, именно ту, под образом которой спрятан Воронцов. Понятно, что на «жабу»-Бабариху мы пока не будем отвлекаться по причине того, что она не сестра «третьей девицы», а вот в поварихе и ткачихе надо угадывать «жабу»-Воронцова. Попробуйте, дорогие читатели, сделать это. Потренируйте сообразительность. А ответ я дам позже.
Ну, а для завершения главы я скажу, что «ошибка» Пушкина при перечислении сестёр намеренная, поскольку он прекрасно знал русские сказки и поэтому в черновиках «Салтана» от 1828-го года своею же рукой и написал и о старшей, и о средней, и о младшей сестре (16). Но при этом в основном тексте оставил деление сестёр по порядку номеров. А почему? Подумаем над этим.
Кстати, в полном соответствии с «методом творческой бережливости» («Пушкин-Плюшкин») возрастное деление сказочных героев на три категории никуда из черновиков «Салтана» не делось, а в 1833-м году было перенесено в начало «Конька-горбунка». Правда, там оно сразу же и создало новую намеренную «ошибку», о которой я уже не раз говорил.
Примечания.
1. «Феодор и Елена», песня №4 из цикла «Песни западных славян».
2. БГ ХVI 5.
3. КД 301.24.
4. СР II 31.
5. Пс 92.15.
6. Д 180.8.
7. КД 305.35.
8. ЕО V 24.8.
9. Е 73.
10. КД 316.33.
11. Пс 223.33.
12. Ж2 130.30.
13. Д 162.24.
14. КД 359.5.
15. ЦС 456.
16. III,1077.