Рисунок, а также вставки в рассказ и ценные указания про облик лешего – Ильи Ходакова, коему автор выражает признательность.
Было энто на Рождество, иль на Святки. Уж не упомню сейчас. Давно было-то. Молодой еще был. Ну и хватил лишку. У брата-то т сваво. Он давно в гости зазывал. А я все никак. А тут надоть в Незнаново поехать. Дело у меня там было. Как к брату не заехать? Ну так и заехал. Засиделись. Ну и выпили крепко. А вот вожжа меня укусила будто: на ночь глядя засобирался домой.
– Куда ж тебя нелегкая тащит-то, разводит руками брат, – вона и темень уже непроглядная, и волки, слышь, воют.
А волки, скажу я тобе, и вправду выли в тут зиму. И, сказывали, в деревню заходили. Я их не видал, только следы от лап. Мне б не дурить да остаться у братки-то. Но я как про волков-то услыхал, так давай еще быстрей собираться: хмель в дурную голову ударил, мол, не боюсь волков. Что ж мне, морскому волку-то, на Русском острове оттарабанившему, волков бояться?
Брат, глядя на мою баранью-то непреклонность, только рукою махнул.
– Ну, поезжай с Богом. Давай только, на посошок.
Выпили мы на посошок. Я и осмелел совсем. Напялил тулуп с шапкой, валенки натянул, вышел на двор. Эх. Красота. И тишина. Мороз. Давно таких не припомню. Луна выкатила. Со звездами. Снег серебрит. Ночь прям Рождественская. У меня на душе тепло. И от самогона братова, и от праздника. Сызмальства Рождество люблю. Хотя и молился давно.
Обнялись, значит, мы с братом. Плюхнулся я в сани, лошадка прям меня, видно, заждалась. Брат ворота и отворил, ну и покатили сани. Пес братов еще меня до самой окраины Незнанова провожал, рядом с санями бежал и хвостом вилял. А как волков услыхал, так заскулил и обратно к дому припустил.
– Эк ево! – только и усмехнулся я, хмельной. И икнул как следовать.
Меня ж волчий вой и не испугал вовсе. Ничуть прям. Брат мне в карман соленый огурец запхал. Достал я его, жую, иней только на бороде чую. Еду. Вона и Незнаново позади. Лошадь дорогу сама знает. Переехали замерзшую Проню по наезженной колее. Сани катят, я небом звездным любуюсь, бормочу что-то себе под нос. Что – и не упомню сейчас.
Так и до лесу доехали. Ну ты знаешь, краем ехать до дому надо, мимо лоска. Тут я задремал почти. Может, и уснул бы вовсе, лошадке ж, говорил, дорога знаема. Да тут она как заржет. Ну – прям японский бронекатер! Я аж на санях подпрыгнул.
Слышу, а за ухом дыхание частое. Я сначала-ть: мол, пес, что ли, братов, увязался. Поворотился. Волки. Мать Честная. Я, как ужаленный, заору:
– Но-о, родимая! Выручай! – и плетью ее охадил. Со всего маху. Хотя, скажу тобе, никогда лошадь досель и не охаживал. Зачем? Она и так все понимает. А тут вот со страху и отжарил по крупу-то.
А она тоже, видать, со страху очумела-то, и в лес свернула вместо колеи наторенной. Там ведь тоже дорога. Но кто ж по ней зимой ездит-то! Сани чуть не увязли.
В общем, лошадь несется, волки – за ней. Сани пару раз чуть не перевернулись. Я шапку стянул, мороза не чую, хмель весь вышел. Глазами вращаю как полоумный, только плетью машу и ору:
– Господи, помилуй!
Ишь, дурья голова, доселе Бога не поминал, всуе разве только, а туточки только Его спасти и прошу. Мне-то, слышь, такого страху не было, и когда японский пулемет под пулями на горбу своем тащил…
Завезла меня лошадь в какой-то овраг. Вкруг елки да сосны, снегом укутуанные. И сугробы холмами неровными. И волки по краям, ровно япошки по дотам. Стоят. Зыркают. Лошадь застыла как вкопанная. Дышит тяжко. Ну, думаю, пиши пропало. К весне, когда снег стает, может, хоть косточки мои отыщут.
Вдруг, хошь верь, хошь нет, средь волков появляется, аккурат напротив меня, на самом крою оврага… Луна ево еще осветила. Помирать буду – не забуду.
Леший. Распоясанный ведь. Значит леший. Кафтан вывернут и по-бабьи запахнут, оба валенка – на леву ногу. Только он так и бродит по лесу. Больше некому.
Я ужо представил, как загрызут нас с лошадью волки, по лешего-то указу, и ни костяшки моей по весне не найдут, нет. Хуже. Стану я скитаться не упокоенным по лесу, слоняться середь Феклиных топей и в деревню зимними такими вот ночами забредать.
В общем, сижу я в санях, ни жив ни мертв. Только гляжу, волки присмирели при лешем-то. А он повернулся и вроде как лапищей махнул: мол, давай за мной.
Я-то что? Я и не шевелюсь, а лошадь вроде как успокоилась и пошла. И меня в санях покатила. Едем, я, слышь, и таких мест не припомню в лесу нашем. Дремучих, скажу тобе, мест. Хотя мальцом вроде весь его облазил.
Едем, леший впереди. Прет – не проваливается. А волки вокруг. Но беззлобные, что ль, какие-то. Кругом ели да сосны. И луна, кажись, еще больше стала и бледнее. Сколько катились? Так и не вспомню уже. Мне – так целую вечность показалось. Помню только, мимо насупившегося на морозе филина проехали.
Наконец, выехал на край леса. Гляжу – ни волков, ни лешего. А лошадь сама идеть. Присмиревшая. Вскоре и огни деревни нашей показались.
Вышли. Приехал я домой-то. Жена меня и не ждала вовсе, спать улеглась. Думала – у брата остался. А я скинул тулуп, затеплил лампаду в красном углу, чего давно не делал, бухнулся на колени перед образом Спасовым и давай благодарить Его, что он мне лешего послал и от зубов волчьих меня, непутевого, избавил.
А жена на печке лежит, ерзает от нетерпения. Понимает, что чудо стряслось со мной. Помолился я, взобрался на печь-то. Обнял жену и все ей рассказал…
Рождество. 7 января 2021-й. Чкаловский