22 Афганец
Лёха отъехал на Смоленщину, можно было отлынивать от тренировок. Ну не моё! По пути мы заехали в его подмосковный особняк, обошли вокруг, даже внутрь заходить не стали. Третий этаж без отделки и окон, они так и не стали жить здесь. Пресловутые амбиции, выброшенные деньги. Кого это миновало?
- Что скажешь, брат?
- А что тут сказать? Надо было прибор с работы захватить, замеры сделать. Кривой проект на глаз вижу.
- Крутая фирма строила… Не достроила. Ну, хотя бы по фоткам, подумай, что тут не так?
- Но я-то не художник, чтобы по снимкам рисовать. А у крутых только гонор и цены убийственные, обжигался, знаю. Назойливая реклама на популярность работает, а не специалисты.
- Просто чертежник что ли? Там бункер, вниз на четыре метра, тонны бетона залиты.
Леха проверял замки, целостность окон на первом этаже. В подвале было сыро.
- Бункер, – удивился я, - на случай ядерной войны? Бункер на плавающей подушке. Оригинально! Нет, я не исполнитель.
Я не стал объяснять юристу разницу между чертежником и конструктором.
- Но канализация, горячая вода, всё шикарно сделано.
- Так почему теснитесь в двушке? Место-то красивое и вроде рядом.
- Пробки, Егор, не выехать, ни въехать…
Лёха зачем-то еще прикупил десяток гектаров земли к охотничьим забавам, ехал смотреть, а меня подбросил меня на станцию.
Я вернулся в город. Ныли передние зубы на горячее, холодное, теплое, сладкое, кислое. Ныли и крошились. Пломбы повылетали, потому что сразу надо было ставить коронки. Владимир Иванович сосватал к доктору в Нахабино, дешево и классно, но была работа, суды, а денег не было. Мой рабочий день стоил дорого, брать отгулы было не с руки. Так я стал беззубым, папа с бабушкой умерли со своими зубами, я унаследовал такую же белоснежную улыбку, если бы не нервотрепка.
Выходные. Я набрал номер Настиного мужа, он иногда видел на даче Савушку. Говорить он не мог, я его понял. Позвонил его маме, он с ней делился происходящим в семействе Цагулей. Шапочное знакомство, но она понимала, что я вынужденно ее тревожил, отвечала всегда вежливо. Но сегодня день не заладился у всех.
- Ничем не могу порадовать, Егор. Я сама внучку полгода не вижу, Тимка никак вырваться ко мне не может. Сам знаешь, с работы тоже не очень поговоришь. Взяли вас, дурачков, в оборот, а мамкам слезы. Не сумели вы себя поставить, а дети страдают. Я же тоже скучаю, - всхлипнула она.
- Я так понял, что он у тестя…
- Наверно, не знаю, если говорить не стал. Хватит переживать, Егор, там все чокнутые. Я перекрестилась, когда они в Настину квартиру съехали от меня. Таких идиотов еще поискать. В последний раз я ничего особенного не сказала, мол, лишнее встревать в жизнь молодоженов. И вот что я думаю, что у тебя замечательные родители…
Разумеется, я согласился с мудрой женщиной. Стал листать интернет, пока не унюхал, что гречневая каша пригорела. Я только ею и питался, жевать-то нечем. На работе стали косо на меня посматривать, а что я мог сделать. Я и так перестал улыбаться. Генеральный вызвал меня в кабинет, поинтересовался, когда я приведу рот в порядок.
- Впереди выставка в Германии, как объяснять клиентам, почему ведущий инженер фирмы беззубый, совсем плохи дела у фирмы или у тебя лично, Егор? Я тебе телефончик дам, вот у меня и не подумаешь, что не свои.
Все было классно, но полутора миллионов на имплантаты у меня не было. Брать еще один кредит не хотелось. В Нахабино доктор этим не занимался, но посоветовал искать в провинции, что впрямь было на порядок ниже. Во Владимире мне удалили весь верх под наркозом, сделали временный протез для красоты, через три месяца можно было вживлять, но и на это не оказалось средств.
Просыпаться раньше нужды не было, на пятнадцать минут мы стали ближе к центру, я доезжал до Октябрьского поля на автобусе, оттуда шли дополнительные поезда и особой душегубки в метро я не испытывал.
Полковник мне не мешал, по утрам и вечерам ванная, туалет были свободны. Афганец интересно рассказывал о вооружении, боях, но всегда переходил на груз двести. Истории были страшными, волосы вставали дыбом. Да и как ему было не пить?! Он никогда не закрывал дверей, я влетел в ванную, когда он менял салфетку на открывшейся ране на бедре. По ляжке стекала кровавая стрелка. Удивительно, как он еще ходил? Оперироваться он боялся или не хотел. Каждый день дворовые синяки собирались в девять утра у «Совы», круглосуточного магазина, стреляли на «фуфырик». Три часа он гулял в любую погоду. Приходил в трех стадиях – напитый, недопитый, перепитый. Проспавшись, он тихо подкрадывался, говорил: «Руки вверх!» вместо приветствия. В голосе звучали отеческие нотки, он сожалел, что больше не женился, не родил сына. Он показывал приемы самбо, болевые точки, как с голыми руками защитить себя, хаял айкидо. Да я почти забросил тренировки.
- У человека есть глаза, есть кадык. Слабые места. Если видишь опасность, сразу бей, проходи дальше или беги. У европейцев колючий взгляд, волчий, стальной, у азиатов, черный, пристальный, но словно не в душу, а за тебя смотрят. Что это значит? А то, что они уже видят, как перерезали тебе горло или воткнули нож с прокруткой. А на Васю с кулаками-матюками не обращай внимания. В русских нет коварства, любая баба толкнет задницей толстой, алкаш свалится…
Насчет свалиться, тоже случалось. Наученный, я брал нашатырь, поднимал гренадера, отводил соседа на диван. Он и ночью спал со светом, боялся своих снов-кошмаров. Контуженный. С первого курса консерватории он вылетел за драку, родители быстренько отправили его в высшее военное училище в Сибири, чтобы избежать более тяжких неприятностей. Так он и стал военным. Мы говорили о музыке, понимая друг друга. Иногда у него были просветы, он даже сходил в госпиталь, но так и не лег на лечение, от коляски инвалидной отказался.
- Пока жив, надо двигаться, а не думать о том, могу или не могу. Двигаться вперед, иначе смерть.
- А если засада?
- Отступление, тоже шаг вперед, тактический, - не терялся он.
И мне было его жаль. Если бы он был умным, то не оказался бы в шеренге обманутого поколения зашоренных парней. Подумаешь, юбку вертихвостки не поделили на танцах! Оттрубил бы пару лет в оркестре Советской Армии, лабал бы дальше в ресторанах на клавишных, и точно также имел японский видик и двухкассетник. Я же смотрел диснеевские мультики еще в пять лет. Не деньги решали, а связи. Нет же, он не хотел испортить обкомовскую карьеру папочки.
А что? У отчима кореш – священник, генеральский сынок выбрал семинарию, рассекал на папиной черной «Волге», горлопаня с друзьями: «Боже, царя храни!» Не раз его забирали в милицию, но тот же папка вытаскивал. Хотя, при чем тут царь непонятно, своеобразный протест шестидесятников. Женился на дочери священника, окончательно порвав с семьей. Я в шутку спрашивал его, а верит ли батюшка в Бога? Он честно ответил, что сам не знает – верит или служба такая.
С возвращением предков с дачи, все изменилось. Сосед никак не мог смириться с тем, что мама замужем. Всякий выход отчима на перекур воспринимался воинственно. Мама уже не убирала свидетельство о браке, доказывая, что это не любовник, а законный муж имеет право находиться здесь и без прописки. Отчим стал курить в моей комнате, сосед был некурящий, да и во всем доме не принято курить в квартирах. На каждой площадке у окна стояли кресла, стулья, застелены хоть и старенькие, но ковры, даже у подъездов не было урны, чтобы не подложили взрывчатку.
Я занимался ремонтом, пропитывал стену специальным раствором, пахло чесноком, сутки нельзя было проветривать, чтобы смесь схватилась, но упёртый отчим ленился выходить из квартиры. Дышать было нечем, чтобы продолжить процесс после работы. Вообще, его лень выходила за все рамки, он неделю дулся, потом все-таки распаковал метровый в диагонали телевизор, подключил и залег на диван.
Мама начинала потихонечку звереть. Мало того, что за долги по коммунальным платежам управляющая компания подала в суд, а еще по двум даже данные по счетчикам квартиранты не передавали, они оказались профессионалами в съемке. Но кто бы знал? Все такие милые, безотказные, но дальше порога мы и не пытались войти, получая наличными. В мою трёшку маму вообще не пустили, ибо знали только меня как хозяина. А потом и вовсе договорились о переводах на карточки. Так удобнее, чтобы не мотаться лишний раз. Мы не умели думать плохо о людях, но контингент изменился. Москва наводнялась приезжими, у них была иная установка, что мы, мол, зажрались и наказать москвича вовсе не грех.