Утро было морозно-хрустящим, похожим на ореховый коржик, который Жульке так и не удалось вчера стащить с круглого кухонного стола. Он лежал почти на самом краю, словно соглашаясь заранее, что окажется подарком для пёстрой молодой собаки. Оставалось лишь ускорить это событие. И Жулька, вцепившись зубами в складку льняной скатерти, попятилась назад, увлекая за собой коржик, красные чашки на "гороховых" блюдцах, вазочку с одинокой сосновой веткой и остатки рахат-лукума в расписной коробочке. Ещё немного, рывок! Громко звякнули ложечки, столкнувшись с фарфором. Жулька нетерпеливо заворчала, теребя обмусоленную ткань. И тут вошла бабушка, Елизавета Макаровна. Конечно, бабушкой она приходилась Максимке, девочке с косичками, торчащими в разные стороны, как у Пеппи Длинный чулок, и носящей имя, превышающее её рост примерно на метр, - Максимилиана. Но даже родители, вписавшие громоздкий набор звуков в совсем коротенькую историю жизни дочери, называли её то Макси, то Ана, вводя в заблуждение соседей. Дед, Михаил Фёдорович, бывший массовик-затейник, увлечённо обыгрывал имя и тогда пятилетняя кроха становилась Марди-гра или Мако-Мокро, или Максореллой, или вовсе Рыжей Макушкой. Бабушка же, в прошлом учительница французского языка, считала, что нужно вовремя обласкать ребёнка и произвела внучку в "Максимки", произнося это сочетание так, словно стояла у входа в парижский ресторан "Максим".
Всего этого Жулька, метис колли и "поматросившего" неизвестного кобеля, не знала. Она просто любила. Даже так - ЛЮБИЛА, вкладываясь всей своей верной натурой в забавное существо с рыжими кудряшками и картавящим тонким голоском. Они вместе росли, бегая летом по лужайке, отыскивая на кусте смородины первые почерневшие ягоды, обрывая стручки на гороховых плетях и с гиканьем влетая в лужи, откуда вылезали мокрые и счастливые. Лето, как обычно, проскакивает со скоростью миттель-шнауцера, догоняющего теннисный мячик. С приходом осени Макси и Ану увезли в город, а Жулька осталась жить на даче, помогая бабушке коротать время в затяжные октябрьские дожди и пасмурно-нахлобученные недели ноября. Близилась зима, посыпая обмершие клумбы белой крупкой поверх елового лапника. Дед что-то строгал в сарае, производя много шума и опилок, которые норовил перенести в дом. Но Елизавета Макаровна встречала у порога с веником и быстро сметала на землю запахи липовых стружек, звон пилы, хорканье рубанка и мужнины мысли, недовольные бесснежьем.
Декабрь выстудил оголенные сады до серого вороньего цвета, отчего участки садоводства "Малые ключи" стали "на одно лицо" - невыспавшееся, удручённое и флегматичное. Елизавета Макаровна завлекала птах, способных порадовать синичек и снегирей, чечёток и свиристелей. На рябине возле дома висели кусочки сала, и в его бока вцеплялись коготками лазоревки, большие синицы и гренадёрки. На кормушке, засыпанной семечками, толклись воробьи, расталкивая "локтями" остальных нахлебников. Жулька норовила навести порядок, взлаивала и потом долго зевала, закручивая розовый язык в трубочку.
- Завтра пойду за ёлкой, - сказал Михаил Фёдорович, постукивая потухшей трубкой по поручням крыльца. - До Нового года осталось три дня! Молодые должны приехать.
Жулька знала это странное слово - "молодые". Оно помещалось в собачьей памяти между "печкой" и "печенькой" и означало что-то тёплое, домашнее и связывающее со смешной девочкой, от которой пахнет молоком, солнцем и шалостями.
- Ага! - подумала Жулька. - Значит, нужно почаще бегать к воротам и проверять - не едут ли.
И она громко заскулила, просясь во двор. Собачьи лапы пронеслись до калитки. Влажный нос нащупал множество запахов. Но нужных не нашлось. Даже ночью Жульке снилось, как она пролезает под воротами и летит навстречу своему огромному счастью - девчушке с косичками, торчащими в разные стороны.
Утро было морозно-хрустящим, словно ореховый коржик, который Жульке так и не удалось вчера стащить с круглого кухонного стола. Борода хозяина, заиндевев, превратилась в бородищу Деда Мороза. Человек и собака, как и века назад, шли в лес за ёлкой, чтобы сотворить волшебное настроение, наполнив комнаты ароматом смолы и хвои, блеском игрушек и шорохом серпантина; чтобы превратить старый год в малыша, которому до всего есть дело; чтобы вновь почувствовать близость мыслей и слов. Михаил Фёдорович тащил пушистое деревце, положив комель на плечо, а пёстрая собака "помогала", хватая за вершинку острыми зубами и сбивая хозяина с неторопливого, "медвежьего" шага. Показался дом, и Жулькины ноздри затрепетали. Она заскулила и тут же залаяла, крутя хвостом и припадая на передние лапы.
- Ну, беги уж!!! - засмеялся бывший массовик-затейник. - Вот и радость тебе привалила! И нам тоже!
У крыльца, закутанная в белый пушистый платок, стояла Максимка - Мари-Дари, Завитушка, Мышонок и ещё множество "смешинок", спрятанных в одном детстве. В руке она держала ореховый коржик - для счастья по имени "Жулька".
А снег падал и падал.