Последние Рюриковичи

Правление Ивана III Васильевича было ознаменовано многими непопулярными в народе преобразованиями, которые имели своей целью перестройку старого, давно пережившего свое время уклада жизни на новый, отвечающий обще цивилизационному пути развития. Каким должен был быть этот путь и какие трудности поджидали его на этом пути молодой двадцатидвухлетний великий князь Владимирский и Московский Иван III Васильевич предвидеть не мог. Но то, что изменения необходимы, он, как и все великие люди, прозревал шестым чувством, интуитивно, вопреки устоявшемуся на тот момент общественному мировоззрению и укоренившимся традициям.
Именно за эти преобразования он и удостоился в последствии звания Великий.
И первое, что неразрывно связано с его именем и красной нитью проходит через всю многовековую толщу отечественной истории – это создание и становление русской государственности.
Иван III Васильевич, по происхождению Рюрикович – это первый русский государь.
Только за первые двадцать семь лет своего правления, с 1462 по 1489 годы, он присоединил к Московскому, мало кому известному в большом европейском мире, княжеству Ярославские, Ростовские, Тверские, Вятские и Новгородские земли.
Земли северо-востока.
Но это была всего лишь часть русских земель.
Другая их часть, расположенная к северо-западу от Москвы и называемая Литовской Русью, еще долго ожидала своего воссоединения с исторической родиной. Но сама идея возврата этих земель и подчинение их единому центру – Москве занимала мысль Ивана III на всем протяжении его правления, которое оборвалось вместе с его смертью в 1505 году. Не удалось осуществить эту задачу и его прямым наследникам – сыну Василию и внуку Ивану Грозному. И только полководцы времен   Екатерине II, от имени которой в декабре 1795 года был издан манифест «О присоединении к Российской Империи всей части Великого Княжества Литовского», исполнили мечту великого основоположника русской государственности.
И тем не менее, повоевать с Литвой успел и сам Иван III. Две русско-литовские компании, которыми он открыл длинный цикл русско-литовских войн, записаны на его счет. Первая из них, так называемая «странная война» или «пограничная», которая вяло, не переходя к активным действиям и с той, и с другой стороны, длилась с 1487 года по 1494 год, закончилась ничем. Ее прекратил династический брак, заключенный между литовским великим князем Александром Казимировичем и московской княжной, дочерью Ивана III – Еленой Ивановной.
Но если у кого-то и были какие-то иллюзии относительно устойчивого существа этого договорного союза, как положившего начало долгосрочным мирным отношениям между двумя государствами, то только не у Ивана III Васильевича.
Роль старшей дочери великого князя Елены Ивановны в той большой игре с Литвой, которую Иван III затеял с самого начала 1487 года была незавидной. Раскачивая неустойчивое равновесие в целом ряде внутренних противоречий, которые имели место быть в государственном устройстве княжества Литовского, а это, в первую очередь, принципиальная нетерпимость католического большинства по отношению к православному меньшинству и, во-вторых, пограничные споры, возникающие то и дело между литовскими «верховскими князьями» и московскими, Иван III отслеживал и выжидал удобного момента для наступления. И в этом смысле, великая княгиня литовская Елена Ивановна была надежным прикрытием его коварных замыслов. Как при этом чувствовала себя в чуждом ей окружении сама Елена, которая, будучи православной христианкой, постоянно подвергалась давлению со стороны своего мужа, свекрови и придворной знати, исповедующих католицизм, значения не имело. Великие цели требуют немалых жертв.
В итоге, вторая война 1500-1505 годов оказалась для Москвы победной и закончилась подписанием Благовещенского перемирия, возвратившего молодому русскому государству около трети оккупированных Литвой территорий.

                ***
Однако эта первая и крупная победа, оправдавшая, пусть не конечные цели, но многие его ожидания в числе жизненно необходимых задач для образования независимого русского государства.
Вот, например, как отозвался Карл Маркс об историческом величии личности Ивана III: «Изумленная Европа, в начале правления Ивана едва знавшая о существовании Московии, стиснутой между татарами и литовцами, была ошеломлена внезапным появлением на ее восточных границах огромной империи, и сам султан Баязид, перед которым Европа трепетала, впервые услышал высокомерную речь московита».
Впрочем, вырванная из контекста цитата, нуждается в пояснении.
В данном случае возвышенный слог немецкого философа и мыслителя имеет прямое отношение к одному вполне конкретному случаю, произошедшему с первым московским послом в Османские земли - боярином Михаилом Андреевичем Плещеевым. Отправляя в 1497 году своего верного человека к султану Баязиду II – сыну и приемнику великого турецкого завоевателя Константинополя в 1453 году и Крыма в 1475 году Мехмеда II - московский великий князь Иван III Васильевич, положивший в 1480 году на реке Угре конец монголо-татарскому игу, строго настрого наказывал: «…поклон (султану) правити стоя, а на колени не садиться». Посредником между Москвой и Константинополем (Стамбулом) в этом трудном начинании выступил крымский хан Менгли I Гирей, который с одной стороны считался союзником Ивана III в борьбе с литовцами, а с другой являлся вассалом султана.
Предметом переговоров был целый ряд вопросов, которые касались не только предложений развития русско-турецкой торговли, но и протестов, направленных против непотребного обращения турецких властей с русскими купцами на рынках Турции, Кафы и на других рынках черноморского побережья.
Действуя в строгом соответствии с указаниями государя московского Ивана III и понимая, чем подобная выходка может для него обернуться, Плещеев, тем не менее, отказался следовать принятому при турецком дворе церемониалу. Отклонив все контакты с дворцовыми шахами, он настоял на личной аудиенции с султаном. При всем при этом, передавая султану дипломатический документ с одиозным по смыслу названием «Список которая сила чинится над государя гостьми в Турецких землях», он не опустился перед повелителем этих земель на колени, а сделал это стоя.
Случай сам по себе наглый и дерзкий!
Но вовсе не отсутствие хорошего воспитания и цивильных манер разгорячило сердце султана. Причиной, которая вызвала его гнев, стало то, что русский посол, совершенно не сведущий в науке дипломатического этикета и слога, пренебрёг важной национальной традицией и отказался не только принять в дар дорогой турецкий халат, пожалованный ему в знак доброго расположения самим султаном, но и, неслыханная дерзость, отклонил приглашение дворцовых шахов на званый обед. 
Промах, допущенный боярином Михаилом Андреевичем в оборотной неофициальной стороне дипломатии, испортил все дело.
Выражая крайнее недовольство невежеством и упрямством русского посланника, Баязид II счел необходимым его проучить. С этой целью Плещеев был взят под стражу и заперт в темнице Семибашенного замка. Позднее это мрачное здание стало тюрьмой для многих русских дипломатов и послов.
Однако в итоге Михаил Андреевич – «высокомерный московит» вернулся на родину в 1498 году не с пустыми руками, а имея при себе две ответные грамоты, адресованные султаном Баязидом II великому московскому князю Ивану III Васильевичу,

                ***
Однако не одни только внешние межгосударственные конфликты, союзы, противоречия и территориальные споры составляли суть и смысл его активной жизни и деятельности. Тяжелая, скрытая и непримиримая война внутри его собственного семейства, между близкими и дорогими ему людьми, с течением времени все более усугублялась, приобретая самые низкие и отвратительные формы. В каком-то смысле и эта внутрисемейная война была завоевательной и имела для всех ее участников своей конечной целью приобретение спорной территории – огромного куска земли, называемого Московской Русью. И хоть огонь и порох в этой войне не использовались, но тонкие и сложные смысловые комбинации, запутанные интриги, ложь, актерская игра и прямые вызовы были задействованы повсеместно.
И началась эта война с того самого дня, как в 1479 году у второй супруги Ивана Васильевича после четырех дочерей родился сын, названный по прямому имени Гавриилом, а по публичному -  Василием. Софья оказалась женщиной плодовитой. Она родила князю двенадцать детей. Причем дети в семье появлялись чуть ли ни каждый год. Так после Василия родился в 1480 году сын Юрий – князь Дмитровский, в 1481 Дмитрий – князь Углицкий. Затем после трех дочерей в 1487 году на свет снова появился сын Симеон – князь Калужский и наконец в 1490 году сын Андрей – князь Сиарицкий.
И вдруг в самом расцвете сил, молодой, деятельный и отважный в возрасте тридцати двух лет внезапно умирает единственный и горячо любимый сын Ивана III от первого брака Иван Иванович Молодой. Причем не просто сын, а соправитель отца с 1477 года, а по некоторым источникам и с 1470. А это значит, что уже в возрасте двенадцати лет его имя чеканится на монетах рядом с именем отца. И в это приходится поверить, потому что еще ранее в 1468 году в походах на Казанское ханство он, будучи десятилетним отроком, упоминается в летописях «на коне» рядом с великим князем. Затем, во время походов Ивана III Васильевича на Великий Новгород, в 1472 и в 1477 он управляет Москвой, а в 1480 году во время великого «стояния на реке Угре» вместе со своим дядей – братом Ивана III – Андреем Васильевичем принуждает татарского хана Ахмата отступить.
И вот вдруг, как-то враз такой славный и добрый молодец заболел.
Заболел странной болезнью - «ломотой в ногах». Никто из столичных лекарей не мог понять причину неизвестного недуга. Не удалось ее разгадать и поставить княжича на ноги даже ученому, с отличным послужным списком лекарю, прибывшему в Москву по приглашению великого князя из Венеции. Смерть Ивана Молодого в марте 1490 года бросила несмываемую тень на великую княгиню Софью Палеолог. Все окружение деспины, включая слуг, подверглось тщательному дознанию, но никаких прямых доказательств, обличающих Софью в страшном коварстве, выявить не удалось.
Более всех пострадал лекарь. Он был казнен по приказу Ивана Васильевича за неумелое лечение.

                ***
Но несмотря на столь благоприятный исход дела для Софьи, отношения между супругами испортились и Иван III, надо полагать, с этого времени к великой княгине остыл. Более ни одного ребенка, начиная с 1490 года, в семье великого князя не родилось. Более того, можно себе представить, как бы могла быть поражена Софья, доживи она до того дня, когда и ее собственный любимый сын Василий умрет в свое время не от старческого недуга, а от некой странной болячки в ноге, лечение которой окажется для ученых лекарей непосильным.
Случайно ли подобное совпадение?
Впрочем, если Софья и была главной разработчицей плана по устранению молодого князя, то никакой пользы для себя и для своего сына Василия из этой непоправимой трагедии не извлекла. Вовсе не на Василия обратил свои взоры убитый горем отец, а на своего внука Дмитрия – единственного сына Ивана Молодого и его жены Елены Волошанки. По традиции, которая закрепилась на Руси со времен великого московского князя Ивана Калиты, место ушедшего отца на высоком престоле занимает старший из его сыновей. А поскольку еще в 1477 году Иван Молодой был официально объявлен соправителем великого князя, то наследовать ему мог только его единственный сын - Дмитрий.
Придерживался семейной традиции в правах о наследовании и великий князь Иван III.
Однако такое положение дел при Дворе устраивало не всех.
Не собиралась сидеть, сложа руки, и сама Софья.
В итоге, как того и следовало ожидать, дворцовая элита раскололась. Одна ее часть, близкая к Ивану III, симпатизировала Елене и Дмитрию-внуку, а другая, большинство которой составляли соотечественники морейской деспины, связывали все свои надежды с правлением Василия.
При этом, надо иметь в виду, существовал и второй уровень расслоения. После присоединения к Москве целого ряда удельных княжеств и городов, где удельными князьями были если ни Рюриковичи, то Гедиминовичи – все они потянулись искать службу в столицу к московскому государю. А это не только главы семейств, но и их дети, местные князья, их слуги и княжеские дружины.
В то же самое время происходит и встречный процесс – теперь уже из центра на вновь приобретенные земли направляются московские наместники вместе со своими сыновьями, слугами и дружинами, которые берут под свое начало подконтрольную им территорию и саму ситуацию.
Что в связи с этим происходит в Москве?
В Москве начинаются разборки, кто кого старше, знатнее, древнее и имеет более заслуг перед отечеством. Так появляется на свет новое, прежде неизвестное явление, которое получило название -  местничество. То есть те, кто старше и родовитее выдвигаются вперед, вытесняя с насиженных мест тех, кто еще вчера пользовался всеми доступными им привилегиями. Естественно, что, действуя таким образом, ближе всех к престолу оказывались представители древних благородных кровей – князья, старомосковские бояре, а те, в чьих жилах текла такая же древняя кровь, но дворянская, да еще и с фамилиями попроще оставались в тени, за их спинами.

                ***
Чтобы лучше понять то, о чем в данном случае идет речь, достаточно повнимательнее присмотреться к списку фамилий, обладатели которых в 1475 году составляли основу Боярской думы – самого влиятельного и солидного органа управления Московским княжеством. Органа, который хоть и был подконтролен Ивану III, но в то же самое время располагал возможностями влиять и ограничивать его власть. Причем, большая часть людей из этого списка, так называемый, костяк Думы составляли знатные родовитые дворяне, которые из поколения в поколение доказывали свою лояльность и преданность власти, служа ей и в мирные будни, и на полях сражений. Симские, Челядины, Тучко-Морозовы, Морозовы и Захарьины – это все служилые рода, которые не только каждый в отдельности имел большую силу при Дворе, но, которые и между собой состояли в родстве, будучи связанными родственными отношениями. 
Вторую часть Думы составляла московская аристократия - князья Шуйские, Ряполовские, Ромодановские и Оболенские - родом из Рюриковичей, и князья Патрикеевы - родом из Гедиминовичей.
И хоть в силу социального неравенства эти два совещательных противовеса при великом князе и не ладили между собой, но в целом и общем свои функции выполняли.
В 1492 году в русских источниках появляется первое упоминание имени Дмитрия рядом с именем Ивана III.
Очевидно, это было связано с тем, что, пережив большую личную трагедию, связанную со смертью любимого старшего сына Ивана, полный сомнений в результатах расследования и отягощенный подозрениями относительно причастности Софьи к страшному злодейству, Иван Васильевич в 1492 году озвучивает свою позицию относительно внука Дмитрия. Ссылаясь на многовековую традицию передачи власти от отца к старшему сыну, а Дмитрий являлся единственным выжившим сыном Ивана Молодого, который начиная с 1471 года упоминался в бумах, как соправитель отца и назывался великим князем, Иван III тем самым публично признал за внуком Дмитрием право наследования своему отцу - великому князю Владимирскому, Московскому и Тверскому с 1485 года.
При этом внуку Дмитрию в 1492 году исполнилось только девять лет, в то время как сыну Василию, рожденному во втором браке Ивана III с Софьей – тринадцать. Была ли у великого князя столь острая необходимость делать подобное заявление, или оно было продиктовано его эмоциональным состоянием?
Неизвестно.
Но, как бы там ни было, а важное государственное решение было принято, оглашено и являлось, своего рода, гарантией сохранения традиций и обычаев, завещанных ни одним поколением предков. Однако для Софьи, которая последовательно день за днем склоняла великого князя на сторону Василия, это событие стало настоящим ударом. Ударом в самое сердце. И не только для Софьи, а и для всех тех, кто видел в воцарении Василия свой шанс подняться и сделать карьеру.
И таких было немало. Одни, испытывая неизлечимую привязанность к прошлому, были недовольны политикой и действиями Ивана Васильевича. Другие, оттесненные более успешными соискателями удачи, надеялись попытать счастья в другом окружении.
Но то, что для одних плохо, то для других хорошо.
Так именно в это время в большой фавор при Дворе Ивана III Васильевича вошли дворяне Курицыны, которые вели свою родословную от героя Невской битвы (1240 год), дружинника князя Александра Ярославича (Невского) Ратмира (Ратши); а также князья Патрикеевы, Холмские, Ряполовские, Ромодановские и Оболенские. Вращаясь в атмосфере забот, интересов и планов Ивана III, они не только разделяли его идеи о создании единого государства, что отвечало требованиям настоящего времени, но и способствовали этому путем расширения международных контактов Москвы с большим миром, путем развития торгового сотрудничества с заинтересованными странами, а также поддерживали его в намерении секуляризации церковной и монастырской земельной собственности. Деятельные и равные друг другу в талантах, амбициях и образованности они видели будущее молодого государства не в возрождении Византии на русской земле, а в ее самостоятельном пути развитии. Это тем более становится понятно, если иметь в виду, что князья Ряполовские и Ромодановские были выходцами из Владимиро-Суздальской земли – земли Андрея Боголюбского.
Великий человек Андрей Боголюбский предпринял немыслимый по тем временам поступок – он оставил великий киевский престол – земной предел вожделенных мечтаний удельных Рюриковичей, а вместе с ним и сам Киев – город, насквозь отравленный затхлым византийским духом, и создал новую Владимирскую Русь.
Посещая по делам дипломатической службы развитые европейские страны, такие как православные Сербия, Молдавия, Болгария, Венгрия, Валахия они пропитывались той атмосферой внутренней свободы и самостийности, которая формировала их собственные представления о будущем России. России - не жалкой подражательницы Византии, а самодостаточной национальной державы.
А поскольку Елена Волошанка была дочерью известного всему средневековому миру молдавского господаря Стефана Великого – одного из самых выдающихся деятелей своего времени, непобедимого защитника государства от турецкой агрессии, не проигравшего туркам ни одного сражения, то, естественно, все симпатии этих людей были на стороне молодой, воспитанной по европейским меркам Елены и ее сына Дмитрия.

                ***
Однако, соображения старомосковского боярства, которое вело свои родословные от героев былых времен, от легендарных: Михаила Прушанина, как, например, Морозовы; выходца «из пруссаков» Ратши, как бояре Челядины, или касожского богатыря Редеди, как дворяне Добрынские, Симские, Поджогины, Зайцевы, Ушаковы и Лопухины, решительно расходились с Рюриковичами в оценке текущих событий. Невыездные, пустившие глубокие корни в родной земле, не представляющие себе иной картины мира, кроме той, что преломлялась через византийскую призму они были консервативны и враждебны по отношению ко всему тому, что искажало эту картину.
И было отчего.
В первый раз, когда им пришлось потесниться и освободить место в дворцовой иерархии пришельцам из других земель, произошло, примерно, в четырнадцатом веке. Тогда их заслонили собой более успешные и удачливые выходцы из черниговских пределов. Примером тому были Плещеевы, ведущие свою родословную от боярина Федора Бяконта, из новгородских – Захарьины, основателем рода которых был боярин Андрей Иванович Кобыла, и из костромских – Сабуровы и Годуновы - два рукава одного начала – боярина Дмитрия Зерно.
Все они и Федор Бяконт, и Андрей Кобыла, и Дмитрий Зерно уходили своими корнями в простонародье, что не помешало им выделиться из толпы и, благодаря личным талантам, отличиться на службе. Каждый из них был первым в своем роду, кто за долгую и безупречную службу удостоился высокого звания - боярин.
И вот теперь, когда вместе с ликвидацией удельной раздробленности не удел оказались и все административно-хозяйственные службы, действующие на территории удельных княжеств, Москву накрыла новая волна переселенцев. Естественно, что в условиях такой высокой конкуренции шансы на успех и служебный рост в первую очередь резко сокращались у молодых и неопытных дворянских сынков - отпрысков старомосковской боярской аристократии. Хотя и у маститых бояр крепких московских родов Морозовых, и Челядиных авторитета на Москве заметно поубавилось, особенно после известной и много раз пересказанной истории с «саженьями».
Так что, по совокупности причин, в 1494-1498 годы Боярскую думу в большинстве своем представляли князья Иван и Василий Патрикеевы, Даниил Щеня-Патрикеев, Семен Ряполовский, Оболенские – два человека и Василий Холмский. Из дворян двое братьев Захарьиных Яков и Семен да Челядин Андрей Федорович. В сравнении с думским составом 1475 года из нее выбыли дворяне Морозовы и Добрынские-Симские.
При этом надо иметь в виду, что за фамилией Морозов или Симский стоит не один какой-то конкретный человек, выбывший из большой игры в политику, а крупные и разветвленные семейные кланы, которые по какой-то оплошности или недомыслию проиграли текущую партию. А это значило, что после провала им требовалось приложить немало усилий и старания, чтобы заново подняться и пробиться к игровому столу. В политических играх такая возможность появляется, как правило, у следующего поколения.
На такой случай в конце XV века проигравшим история предлагала два варианта для нового рывка – это княжичи внук Дмитрий Иванович и сын Василий Иванович. Но поскольку Дмитрий представлял особый интерес для княжеского корпуса в окружении великого князя, то дворянская молодежь сделала ставку на Василия.

                ***
Так в сокольничих молодого князя Василия появляется боярский сын, дипломат Михаил Степанович Еропкин-Кляпик – Рюрикович в XVIII колене родом из смоленских князей, сбежавший в свое время из Литвы, родной дядя которого Афанасий Иванович служил «постельничим» у Ивана III. 
Другой боярский сын из числа окружения княжича – Иван Тимофеевич Скряба Травин тоже Рюрикович, наследник землевладельца Суздальского и других уездов Тимофея Григорьевича Скрябы Травина, входил в состав свиты великого князя в 1495 году в период его похода на Великий Новгород.
 Принадлежал к этому кругу и выходец из боярского рода Добрынских, потомственный дворянин, думный дьяк на службе Ивана III, второй сын Елизара Васильевича Гусева. Все сыновья Елизара, всяк на своем месте, служили семье великого князя. Старший Юрий – находился в тверских землях при Иване Ивановиче Молодом до 1488 года. А в 1492 году, спустя год после ареста Андрея Васильевича – брата Ивана III, бежал в Литву, младшие сыновья – Василий и Михаил – служили сыну Ивана III – Юрию Ивановичу Дмитровскому. А сам Елизар был человеком брата Ивана III – Андрея Васильевича Меньшого.
Самым молодым, судя по тому, что его отец служил воеводой уже в правление Василия III, в 1507-1512 годах, был боярский сын из рода Палецких, Рюрикович в XVIII колене, Иван Иванович Хруль Палецкий.
Нашлось в этом списке место и для человека неродовитого Поярка Дмитриевича Руно, о котором практически ничего неизвестно, кроме того, что его брат Иван был одним из самых верных сподвижников Василия II и его сына Ивана III. Однако около 1483 года он попал в опалу и был перемещен на службу в Новгород.
Предполагается, что наиболее приближенным к Василию человеком, который пользовался большим доверием, был дьяк Федор Стромилов. По фамильному преданию считается, что Стромиловы – древний дворянский род, были выходцами из Литвы. И по приезду в Московское княжество поселились в Юрьево-Польском уезде. Неизвестно к какой из двух ветвей Стромиловых принадлежал дьяк Федор Стромилов, но известно, что он был введен в Боярскую думу великим князем Иваном III и поначалу назывался дьяком введенным, а затем, как и все остальные, был переименован в думного дьяка.
Вот эта молодая поросль захудалых дворянских и княжеских родов, рассчитывая вырваться из забытья и занять свое место в первых рядах истории сделала ставку на княжича Василия. И когда в 1497 году все шло к тому, что Дмитрий вот-вот будет венчан на царство, они решились на последнее средство – устранить Дмитрия физически.
Однако заговор, известный как «заговор Гусева», провалился. Причем, выдал заговорщиков свой человек – угрызаемый совестью думный дьяк Федор Стромилов. Испытывая глубокую благодарность к Ивану III, который, заметив его ум и знания, отличил от остальных и приблизил к своей особе, Федор предупредил его о задуманном злодействе, в котором помимо молодого княжича была замешена и великая княгиня Софья Фоминична.
Но это всего лишь внешняя и широко декларируемая канва исторических событий, излагаемая в жанре приключенческого детектива.  На самом деле корни этого заговора были гораздо глубже и произрастали из внешнеполитических притязаний Ивана III.
После 1494 года, когда был заключен династический брачный союз между Литвой в образе великого литовского князя Александра и Москвой в лице дочери Ивана Васильевича – Елены политические разногласия при Дворе обострились. Софья, движимая заботой о благополучии дочери, отстаивала позицию сохранения мира с Литвой. В этот период ее активно поддерживали и выходцы из Литвы князья Патрикеевы (Гедеминовичи). С другой стороны, Елена – дочь своего отца Стефана III, который в это время вел войну с Польшей и Литвой, была заинтересована в его поддержке. Полные незабываемых воспоминаний о Молдавии, о ее великих господарях Стефане Великом и Владе Цепеше, разделяли милитаристские планы Ивана III в отношении Литвы и дьяки Курицыны. Это было то самое время, когда сторонники внука Дмитрия имели прочную опору в высших бюрократических кругах столицы.
С этим периодом напрямую связан и печально известный заговор 1497-98 годов, который, судя по всему, был направлен не только против Дмитрия, но и против самого Ивана III. А иначе как объяснить, что суровой расправе с казнями подверглись не только прямые участники заговора, но и такие сильные и властные игроки, как князья Патрикеевы и Семен Ряполовский. И если князья Патрикеевы – Иван Юрьевич и сын его Василий были пострижены в монахи в Троице-Сергиевском монастыре, то Семен Ряполовский был обезглавлен, казнен без суда. Сам вид казни говорит о том, что виновный был государственным преступником.
Некоторый намек на скрытую подоплеку этого дела содержится в словах самого великого князя. Так, отправляя послов в Польшу, он наставлял их: «Смотрите, чтобы во всем между вами гладко было, пили бы бережно, не допьяна, и во всем бы себя берегли, а не поступали бы так, как князь Семен Ряполовский высокоумничал с князем Василием, сыном Ивана Юрьевича Патрикеева».

                ***
Не лишним будет заметить, что популярность деспины в народе и во всех слоях общества была невелика. И тому виной были многие ее неприглядные поступки. Так если отбросить в сторону легенду о том, что Иван Великий потому лишь и покончил с татарами на реке Угре, что его на это правое дело вдохновила и сподвигла великая княгиня Софья Фоминична, то можно, взглянув правде в глаза, с удивлением обнаружить, что в 1480 году в дни великой опасности, нависшей над Москвой, Софья вместе с годовалым сыном Василием, прихватив с собой казну, которая хранилась под церковью Иоанна Предтечи, спешно покинула столицу и укрылась на Белоозере.
И это в то время, когда и старая княгиня – мать Ивана III Мария Ярославна, и сам Иван III, и Елена Волошанка оставались в городе вместе с его защитниками. Что уж тут говорить, если лицом к лицу с татарами «на Угре» стоял не великий князь, а его сын Иван Молодой и брат Дмитрий Васильевич. В Софийской второй летописи прямо о том пишется, что великий князь не послушал ростовского владыку Вассиана и тот  « нача… зле глаголати князю великому, бегуном его называя».
С именем Софьи связана и другая унизительная история, которая не делала ей чести, и которая произошла в 1483 году. История эта касалась дорогого украшения, собранного из драгоценных камней и жемчуга. Называлось оно «саженья» и прежде принадлежало великой княжне Марии Борисовне Тверской – первой супруге Ивана III. После ее преждевременной кончины в 1467 году «саженье» долгое время хранилось в семье, потом его, с позволения супруга, какое-то время носила Софья и наконец пришел день, когда Иван Васильевич решил одарить уникальной семейной реликвией свою сноху Елену Волошанку. Не просто так, вдруг, а по случаю большого семейного торжества, связанного с рождением внука Дмитрия.
Но тут-то и выяснилось, что дорогое великокняжеское «саженье» из кованых сундуков исчезло, а вместе с ним исчезло и много других дорогих украшений и редких драгоценностей. Пришлось проводить следствие. И следствие прямо показало, что виновен в этой пропаже никакой-то безызвестный злодей, а очень даже всем хорошо известная великая княгиня Софья Фоминична.
Поступок деспины имел далеко идущие последствия. Мало того, что он дискредитировал саму великую княгиню, так он еще нанес серьезный удар по ее близкому окружению. Был арестован не только итальянский финансист, который обслуживал Софьины коммерческие сделки, но опале подверглись и ее идейные сторонники, прежде всего большой семейный клан бояр Морозовых, включая Тучко-Морозовых и Русалка Морозовых, а также бояр Челядиных. Следующему поколению обеих родов пришлось начинать свою думскую карьеру уже не с боярства, а с чина окольничих.
 Что же касается самих «сажений», подаренных Софьей своей племяннице Марии Палеолог – супруге князя Василия Верейского, то вернуть их в казну не удалось. Опасаясь гнева московского правителя и сурового наказания, чета Верейских, вовремя покинув Москву, нашла убежище в Литве.

                ***
Спустя два года после описываемых событий уцелевшие родственники Морозовых – братья Захарьины-Кошкины Яков и Юрий были поставлены в Новгороде наместниками. Здесь же в Новгороде, примерно в тоже самое время, в 1484 году Геннадий Гонзов – архимандрит московского Чудова монастыря, симпатизант Ивана III, занял, благодаря протекции великого князя, Новгородскую епископскую кафедру, иными словами, стал своего рода церковным наместником.
Выполняя прямое указание московского господаря относительно окончательного разгрома новгородской элиты, более тяготеющей к Литве, нежели к Москве, братья Захарьины не церемонились с опальным городом и вели себя подобно татарам, унижая и грабя новгородцев.
В противовес светской братии, Геннадий Гонзов, как церковный служитель, не мог себе позволить так грубо и открыто насильничать над своим приходом, но ошибочно полагая, что гарантией его благополучного будущего является поиск и обличение еретиков, он в каждом новгородце подозревал потенциального вероотступника. 
И вот две эти карательные силы – борец за чистоту веры Геннадий Гонзов и усердные слуги престола Захарьины встретились. Дело по ускоренной адаптации новгородцев к новым порядкам стало спориться быстрее.
В 1489 году архиепископ Гонзов, с радостью сообщает удалившемуся на покой ростовскому архиепископу Иосафу о том, что он вместе с братьями Захарьиными провел очередное дознание заподозренных в ереси, но еретики от «всех своих дейст позаперлись». Но один из них, не выдержав давления и боли от пыток, назвал имя посольского дьяка Федора Курицына, присовокупив при этом, что он «начальник всем тем злодеям». Слухи о том, что не только в Новгороде, но и в Москве – прямо у великодержавного князя под носом собрались и действуют   еретики несли в себе прямую угрозу подрыва его авторитета.
Как отмечает Р.Г. Скрынников – советский и российский историк, доктор исторических наук, заслуженный деятель науки - Захарьины, «направляя розыск в нужное им русло», самолично снимали с подозреваемых допросы и охотно принимали участие в пытках.  Судя по всему, у братьев-наместников были свои скрытые мотивы для того, чтобы посредством разоблачения еретиков поквитаться с ненавистными им любимчиками Ивана III, которые после событий 1483 года вошли в большую силу при дворе.
И среди них двоюродный брат Ивана III, руководитель правительства, наместник московский – Иван Юрьевич Патрикеев и дипломат, думный дьяк, писатель, видный государственный деятель, один из наиболее влиятельных сторонников «ереси жидовствующих» - Федор Курицын. Это были два блистательных, талантливых, умных и по-европейски широко образованных человека, которые намного опередили свое время.
Соперничество Захарьиных и Патрикеевых имело давнюю историю, которая прослеживается на протяжении полутора веков. А начиналась она с того, что в XV веке родного деда братьев–наместников Ивана Федоровича Кошку, который был большим боярином великого князя Василия I Дмитриевича, «заехали» прибывшие из Литвы Патрикеевы. И с тех самых пор Захарьины так и оставались в тени Патрикеевых.
Но была и другая для этого причина.
Между Захарьиными и Морозовыми существовала крепкая семейная связь. Один из братьев-наместников Захарьиных Кошкиных - Юрий был женат на Ирине - дочери опального по делу о «саженьях» Ивана Борисовича Тучко-Морозова. Другой боярин из рода Морозовых был женат на младшей дочери боярина Ивана Ивановича Кошкина. Поэтому уличить Патрикеевых в какой-либо крамоле и одним разом поквитаться с ними за все причиненные обиды, значило открыть для себя самих новое окно возможностей.
Позднее, в 1493 году на смену братьям Захарьиным наместником в Новгород назначается Андрей Федорович Челядин, который, как и Морозовы, попал под опалу в 1484 году. А если принять во внимание тот факт, что его сын Василий Андреевич Челядин известен как большой друг Иосифа Волоцкого – главного инквизитора в процессе обличения «ереси жидовствующих», то не трудно заподозрить, что атака на партию «власти» началась из Новгорода совсем не случайно.
Проблема состояла лишь в том, что богословская казуистика Ивана III Васильевича в ту пору совсем не интересовала. И долгое время, вплоть до 1499 года, он оставался в вопросах веры индифферентным. Или казался таковым.

                ***
В 1493 году новгородские наместники Захарьины, хоть и не попавшие под прямую опалу в 1483 году, как их родственники Морозовы, но удаленные от великого престола, возвращаются в Москву. А двумя годами позже возвращается и сменивший их опальный Челяднин Андрей Федорович. Они снова в строю, их карьера идет в гору. Челядин получает в 1496 году чин конюшего и ставится во главе большого полка в начавшейся войне со шведами, то есть практически он возглавляет с 1495 по 1497 год русскую армию.
Однако такой поворот дел, произошел не вдруг, а был тесно связан с важным историческим событием. Еще в 1492 году московский митрополит Зосима в своей пасхалии на «осьмую тысячу лет», прославляя «в православии просиявшего, благоверного и христолюбивого великого князя Ивана Васильевича», не просто величает его «государем и самодержцем всея Руси», но и называет его «новым царем Константином новому граду Константина – Москве и всей Русской земле, и иным многим землям государя».
По такому случаю в 1493 году Иван III и амнистировал всех опальных.
Случай и в самом деле был особенным.
Выступая с подобным заявлением, митрополит официально констатировал сам факт изменения государственного статуса великого князя Ивана Васильевича, причем, не только внутри страны, но и за его пределами. С этого момента, как «государь и самодержец всея Руси», Иван III уже был не первым князем среди подобных ему князей, а государственным деятелем, который брал под свой контроль и управление все присоединенные им к Москве земли. Вполне очевидна и концептуальная составляющая, заложенная митрополитом Зосимой в торжественную пасхалию, в которой яснее ясного Иван III называется «новым царем Константином новому граду Константина – Москве». Если спрямить свойственную средним векам витиеватость слога, то из сухого остатка четко проявится перспектива преемственности Москвой византийской государственной стратегии развития.
Но такая тенденциозность могла понравиться не всем.
Хотя если в отношении Церкви эта система была более или менее ясна еще с IV века, когда устами Евсевия – епископа Кесарии Палестинской было дано религиозное обоснование византийской государственности, то вопрос престолонаследия оставался открытым, так как Византия не имела законодательно определенного порядка наследования власти и престола. И в этом смысле Ивану Васильевичу пришлось нелегко, так как его намерение оставить государство в руках Дмитрия никоим образом не отвечало примеру, так называемой, настоящей народной монархии, в которой для воцарения того или иного кандидата требовалось общее согласие народа, иерархии, армии и аристократии. Другой вопрос, как это согласие в Византии достигалось.
Воцарение Дмитрия, с принципиальной точки зрения, вступало в противоречие только с древнерусским государственным постановлением, в котором действовало «лествичное право», принятое в 1097 году на Любечском съезде.  Право «лествицы» предусматривало родовой принцип наследования, который действовал по горизонтали – от брата к брату по порядку старшинства до конца поколения и только потом по вертикали тем же самым путем.
Но хоть этот принцип соборно никто и не отменял, но в силу ряда причин он перестал действовать с тех пор, как право стало наследоваться по завещанию. Начало такой практики связано с Владимирской Русью и именем Андрея Боголюбского. Затем, когда центр тяжести   переместился в Москву, ее продолжил Иван Калита. Однако традиция «лествицы» оказалась настолько сильна, что в период правления последних Рюриковичей вызвала новую феодальную войну.

                ***
Нарушены эти древние договоренности были и в Твери. Так в 1399 году великий тверской князь Михаил Александрович продвинулся в этом вопросе еще дальше. Он завещал свои права не только старшему сыну Ивану, но и его детям, своим внукам, Александру и Ивану.
Перенимая у великого соседа новую традицию и делая ставку на внука Дмитрия, «новый царь Константин» был обращен своими взорами в 1490 году вовсе не на восток, а скорее внутрь себя и требований текущего момента.
Внезапная смерть Тверского князя Ивана Молодого в 1490 году в самом расцвете лет, поставила Ивана III в вопросе о наследовании власти перед дилеммой – Дмитрий или Василий. Подобная двойственность не сулила ничего хорошего и со временем могла привести к открытой династической борьбе. Не меньшую угрозу для трона представляли собой и младшие, недовольные действиями старшего брата удельные князья - Андрей Углицкий и Борис Волоцкий. Имея собственные дружины и сторонников, они могли в любое время поднять мятеж. Тем более, что в памяти еще были свежи недавние войны между двоюродными братьями Василием II и Дмитрием Шемякой.
Поэтому из осторожности, не доверяя тверской аристократии, Иван III вскоре после смерти старшего сына передает титул князя Тверского не внуку Дмитрию, как это принято в практике наследования «от отца-сыну», и на что надеялась Тверь, а сыну Василию.
Следующий важный шаг в этом направлении был сделан Иваном примерно в это же самое время, в 1492 году, когда в Москву под конвоем был доставлен его родной брат Андрей Васильевич Большой – удельный князь Углицкий, четвертый сын Василия II Темного и Марии Ярославны Боровской. Будучи близким родственником и редким гостем великого князя, в других обстоятельствах он мог бы и рассчитывать на теплый прием, но не в этот раз, когда был схвачен прямо во время обеда и посажен под стражу на «казенный двор».
Надо признать, что трения между братьями возникали и прежде. Не скрывал прямой и открытый Андрей своего недовольства бесчестным поступком Ивана, когда тот без согласия остальных братьев присвоил себе Дмитровский удел умершего бездетным брата Юрия Васильевича. Недовольство политикой Ивана был так велико, что братья Андрей и Борис – удельный князь Волоцкий вошли в 1480 году в сношения с польским королем Казимиром IV. Но тот от семейных разборок Васильевичей уклонился.
И неизвестно, чем бы закончилась эта междоусобная распря между братьями, если бы не наступление на Москву хана Ахмата.
Перед опасностью нового татарского нашествия братья в тот год примирились.
Но, очевидно, Иван Васильевич нанесенных ему родичами обид не простил и вынашивал план мести до подходящего момента, до того самого дня, когда вступит в силу. Вслед за Андреем осенью того же года в Москву был вызван и Борис Васильевич Волоцкий – шестой сын Василия II Темного, который, зная о печальной участи брата, готовился к худшему.
Но если гордый Андрей, проявив свой твердый и непреклонный характер, не склонился перед государем и самодержцем всея Руси, то Борис, вымолив для себя прощение, живой и невредимый отъехал из Москвы в свой удел.
Опала стоила князю Андрею дорого. Она коснулась не только его самого, но и его малолетних сыновей – Ивана и Дмитрия. Схваченные по приказу Ивана III, они были закованы в цепи и содержались в тюрьмах. Сначала в Переяславле, затем на Белоозере. После смерти отца в 1493 году оба брата были переведены в Вологодский Спасо-Прилуцкий монастырь, где и провели всю остальную часть жизни. Иван умер в 1523 году, а Дмитрий в 1540.
Известно любопытное высказывание Ивана Васильевича относительно строгости и жестокости мер, принятых им в отношении брата Андрея. Высказывание более чем прямое и откровенное:
«Жаль мне очень брата, - сокрушенно отреагировал князь на заступничество митрополита Зосимы, - но освободить его я не могу… когда я умру, он будет искать великого княжения подо внуком моим …»
Но уже после 1494 года, когда скончался князь Борис Васильевич, искать великого княжения под внуком Дмитрием было некому. Борис, умерший своей смертью, был последним из братьев Ивана. С этого момента передача власти Дмитрию по всем параметрам вписывается как в традицию «лествичного права», так и в прецедент «тверского».
И все-таки, даже при таком жестком раскладе, оглядываясь назад, в то время, когда Тверь была свободной и, живя по законам тверской вольности, соперничала с Москвой, Иван III счел более надежным передать титул Тверского князя в 1494 году сыну Василию. И в этом смысле Василий князь Тверской – удельный суверен становится более полноправным, чем Дмитрий, который, несмотря на свой великокняжеский титул «соправителя» великого князя, остается всего лишь фактическим помощником деда.
Но это было лишь самое начало большой политической игры, в которой главные фигуры будут еще ни один раз передвигаться.

                ***
Что касается Церкви, то о ней разговор отдельный.
Известно, что в Византийской империи Церкви принадлежало по разным оценкам от десятой части до трети всех земельных владений государства. Монастырское землевладение защищалось не только церковными канонами, но и гражданским законодательством, поскольку так решался вопрос материального обеспечения многочисленных монастырей и церковных подворий.
Расцвету монастырского землевладения способствовала и политическая теория Евсевия о религиозном обосновании византийской государственности. Теория оказала большое влияние на христианские страны Восточной Европы и России. Считая Византию оплотом истинного христианства, Евсевий пришел к выводу о том, что ради единой цели духовная и светская власть должны быть слиты воедино и действовать согласно в одном направлении, создавая тем самым симфонию. Поэтому император должен был быть не просто мирским правителем и обладать талантами государственного деятеля, но одновременно и качествами совершенного христианина.
Исходя из вышесказанного, русская Православная Церковь, имея опору в лице светской власти, была одним из самых крупных землевладельцев в России на рубеже XV-XVI веков. Монастыри, основанные в период своего становления на малозаселенных и малоосвоенных землях нередко стояли на пересечении торговых путей или на окраинных землях различных княжеств. Желая найти у Церкви защиты и покровительства, крестьяне нередко покидали своих прежних владельцев и заселяли свободные и невозделанные земли вокруг монастырей. Так монастыри обрастали сельскими поселениями. А ореол святости делал их притягательными не только для крестьян, но и для князей, на чьих границах они располагались. Тем более, что князья в различных конфликтах с соседями нередко прибегали к помощи святых угодников и находили в них моральную опору в принятии важных жизненных решений. Поэтому, будучи заинтересованными в процветании своих монастырей, они предоставляли им налоговые льготы и различные судебные привилегии.
Нельзя сбрасывать со счетов и такую доходную, способствующую быстрому обогащению монастырей статью поступлений как пожертвование богомольцев. Откупаясь перед богом за свои грехи, они надеялись искупить их чужой молитвой.
Особенно в этом покаянном святотатстве преуспевали богатые, состоятельные и властные люди, у которых грехи нередко были связаны с разного рода преступлениями. Именно они были крепкой материальной опорой монастырей, которые щедро одаривали селами, выдавая им жалованные грамоты. Со временем вошла в практику и такая традиция, как выдел наследниками обязательной доли в пользу монастырей при разделе имущества усопшего, якобы необходимой ему для устройства души на том свете. Такая трактовка даже получила отражение в нормах наследственного права.
По оценкам некоторых источников к середине XVI века Церкви принадлежало до 16 % обрабатываемых земель с деревнями, крестьяне которых административно или судебно были подчинены епископу или крупным монастырям.
Считая церковные и монастырские земли «бесполезными» (Церковь не облагалась налогами), Иван III был не прочь забрать их себе и раздавать служилым людям в «кормление». Так он и поступил в 1478 году, завоевав Великий Новгород. Именно в этом городе он провел первую в русской истории масштабную секуляризацию церковных земель, раздав конфискованные у монастырей села во владения московским боярам. Аналогичную кампанию он намеривался провести и в масштабах всего государства, о чем со всей ясностью заявил в 1503 году на церковном соборе.
Однако, не дожидаясь со стороны «нового царя Константина» очередного наступления на Церковь, иерархи встали на защиту церковной собственности, что спровоцировало конфликт между двумя духовными практиками, между, так называемыми, «нестяжателями» и «иосифлянами».

                ***
Бесспорным лидером «нестяжателей» проявил себя Нил Сорский.
Однако прямое его имя, которое он носил до пострижения, было Николай Майков. Но в 1485 году, приняв в двадцатилетнем возрасте постриг в Кирилловом монастыре, что располагался в 15 верстах от Белозерского монастыря, преподобный Нил Майков построил у излучены реки Соры в глухих заволжских краях часовню и келью, которые положили начало Нило-Сорскому скиту. Место, выбранное Нилом для уединения и жизни по скитскому обычаю, выглядело безжизненным и пустынным. Как он сам о том писал – «кругом болота, мхи великие и непроходимые».
Обитель Нила со временем приобрела известность как скит «нестяжателей». Но при этом не стоит думать, что в подобном религиозном аскетизме Нил Сорский был первооткрывателем. Напротив, довольствуясь самым малым, «ибо корень всех зол есть сребролюбие», проявляя высокие моральные и нравственные качества, он уподоблялся апостолу Павлу. Неизвестно, в каком году Нил ушел на Афон к святым старцам, но, пробыв там более десяти лет, он нашел то, что искал: идеальный образ иноческого бытия.
По возвращении в родные пределы, он и его сторонники, которых со временем стали называть «заволжские старцы», критически оценивали состояние современной Церкви и прежде всего монастырское житие, обремененное хозяйственными и земледельческими работами. Старцы делали категорический упор на то, чтобы «у монастырей сел не было, а жили бы чернецы по пустыням, а кормились бы рукоделием…». Но при этом Нил и его сторонники не возражали против монастырского владения пустошами, которые монахи могли бы возделывать самостоятельно и использовать на благо обители.
Вплоть до XIXвека Нилова пустынь не имела пахотной земли, скота, и скит никогда не владел селами и деревнями. Скитский устав запрещал монахам частые выходы из кельи и долгое пребывание вне ее. Но при этом Нил Сорский разрешал своему монастырю принимать милостыню – «нужную», но не излишнюю.
Однако, пребывая в удалении от соблазнов и тревог внешнего мира, Нил не был дикарем. С детских лет он был обучен грамоте, до пострижения жил в Москве, где служил «скорописцем» и имел близкие родственные связи в высших слоях общества, что и объясняет его сотрудничество с дворовой провластной элитой.
Так родной брат преподобного Нила – Андрей Федорович Майков служил у великих князей московских дьяком, составляя грамоты сначала для Василия II Темного, а затем и для его старшего сына Ивана III Васильевича. Будучи ближайшим сотрудником посольского дьяка Федора Курицына, которого сегодня можно было бы назвать министром иностранных дел, Андрей Майков в 1494-1501 годах принимал наравне с ним иностранных послов, а в 1495 году ездил в Литву с «посольской миссией».
Была на него возложена и еще одна приватная обязанность – служить посланцем или порученцем великого князя и княгини в Заволжские обители.  Поэтому нет ничего удивительного в том, что в Заволжье на Белоозере Андрея Федоровича Майкова хорошо знали. А встречи с братом, который был для Нила источником самой точной и достоверной информации, вполне объясняют широту его кругозора и полную осведомленность развитием политической ситуации в государстве.
Впрочем, политическая активность «заволжцев» вызревала не только на почве братской солидарности. Она еще укреплялась и тем обстоятельством, что их отношение к монастырским «стяжаниям» встречало широкую поддержку в самых разных слоях населения. И это отчасти объяснялось тем, что к концу XV века все лучшие земли были уже разобраны. Рост вотчинного, а, как следствие, и монастырского землевладения остановился.
Позднее, внук Ивана III – Иван IV Грозный, не склонный к соблюдению основополагающих принципов демократии, найдет для решения этой острой проблемы решение, не требующее долгих соборных дискуссий. Опричное войско средневекового повелителя будет огнем, мечом и кровью отрывать от сердца крупнопоместной «земщины» их безграничные земельные угодья и заселять их государевыми служилыми и приказными людьми, выбранными царем и зачисленными в свой штат.

                ***
Нет никаких сомнений в том, что церковная иерархия встретила революционный настрой государя «всея Руси» без всякого энтузиазма.
Ведь отказ от земельной собственности, а значит, и от владения крестьянами, которые эту землю обрабатывали, означал мощный и разрушительный удар по благостному существованию русского виртуального Ватикана, который располагал всеми возможностями для самостоятельного управления своей теневой жизнедеятельностью. А это – церковная аристократия, монашествующие резиденты, инвесторы, земельные угодья, финансы и суды.
Поэтому Церковь, мало сказать - была не готова к миссионерскому христианскому подвигу, она вовсе не собиралась этого делать. Так в противовес проправительственной группировки «нестяжателей» возникла партия «любостяжателей», которую возглавил великомудрый Иосиф Волоцкий. В своей агитационной речи за сохранения церковных и монастырских владений, он прямо перечисляет все статьи финансовых поступлений в церковную кассу. «А ведомо тебе, - обращается он бесстрашно к своему государю, - колко люди добрые давали денег да сел, а велели собя писать в вечное поминание, и кормы по себе кормити, ино их память всех погибнет, а мы пойдем вси по дворам». То есть не могут они – богомольцы пойти по дворам, потому что память о всех тех, кто ссужал их деньгами и селами, кто завещал им часть наследства на помин своей души, погибнет.
В этой связи невольно приходят на ум слова святого апостола Павла, нашедшие свое отражение в «Первом послании к коринфянам» – «мудрость мира сего есть безумие перед Богом». Наследник богатой аристократической семьи - он променял свое безбедное и благостное существование на тяжкой, полное опасностей, невзгод, преследований и гонений апостольское служение.
Но Иосиф Волоцкий, в миру Иван Санин, был вылеплен из другого теста. Он происходил из дворянской православной семьи Саниных, которая перебралась в Великое московское княжество из католической Литвы. Обосновались Санины в удельном Волоцком княжестве как владельцы села Язвищего. Иосиф был ненамного моложе сорского пустынника - всего на шесть лет. И примерно, в том же возрасте, что и Нил – в возрасте двадцати лет, принял постриг и провел в послушании в Боровском монастыре у преподобного Пафнутия Боровского долгих восемнадцать лет. Монастырь располагался на землях Московского княжества и это, само собой, обеспечивало ему постоянные и щедрые пожертвования. Не случайно Пафнутиевая обитель считалась одной из самых богатых в округе.
Но, когда создатель и настоятель монастыря скончался в 1478 году, управление обителью, по желанию великого князя, перешло к Иосифу.
Порядок, который новоиспеченный игумен Иосиф хотел установить в своем братстве, преподобный позаимствовал у заволжских старцев в Кирилло-Белозерской обители, где в послушании у преподобного Кирилла начинал свое монашеское служение Нил Сорский. Однако избалованное сытой и вольной жизнью братство, воспротивилось установлению новых порядков, требующих строгой аскеты, затворничества и осмысленного молитвенного делания.
Конфликт, который не мог разрешиться миром, вынудил Иосифа покинуть вверенную ему обитель, что, совершенно, не укладывалось в нормативный свод правил поведения обличенных властью духовных лиц. Попросту говоря, Иосиф, не оправдав оказанного ему великим князем доверия, пренебрег своими прямыми обязанностями и самовольно покинул служебный пост. В итоге, пришлось Ивану III лично примирять враждующие стороны.
Но перемирие продлилось ненадолго.
В 1479 году Иосиф вновь самовольно покинул вверенную ему обитель и, дабы укрыться от недремлющего ока государева, ушел в пределы удельного Волоцкого княжества, где на деньги Бориса Васильевича Волоцкого – младшего брата Ивана III Васильевича основал свой собственный Иосифо-Волоцкий монастырь во имя Успения Божией Матери, который принадлежал, как удобно, не Московской, а Новгородской епархии. В последствии Иосиф еще не раз продемонстрирует свою исключительную предрасположенность к политической мимикрии.
Это свойство отчасти объясняет и его большую личную заинтересованность в раскрутке и доведения до критического состояния такого громкого и одновременно лишенного какой-либо конкретики процесса, как «дело жидовствующих». Дело, которое так и не ответило на главный вопрос – а была ли ересь? Не случайно и то, что первые «еретики» были обнаружены ни где-нибудь, а именно в Новгороде.
Нил Сорский и Иосиф Волоцкий – две яркие звезды на церковном небосклоне конца XV века. Казалось бы, что оба подвижника и Нил, и Иосиф, испытав в Кирилло-Белозерском монастыре влияние одних и тех же религиозных идеалов, должны были стать единомышленниками и соратниками на тернистом пути Церкви к духовному становлению.
Но этого не случилось.

                ***
И вот почему.
Все то время, пока Иосиф занимался устройством своего монашеского бытия в пределах разумного прагматизма, Нил находился на Афоне и вернулся на Русь с православного Востока спустя семь лет после того, как Иосифо-Волоцкий монастырь был основан. И если Иосифу, который за основу жительства в своей обители взял нравы и общежительный устав Кирилло-Белозерского монастыря, которые ему казались заповедными и бережно сохраненными со времен основания, то Нил по возвращении увидел их «испорченными» в сравнении с теми, какими они были двадцать лет назад при своем создателе. Это впечатление усугублялось еще и тем, что за годы жизни, проведенными на святой горе, он изменился и сам.
И если Иосиф, как материалист, на всем протяжении своей просветительской деятельности увлекается внешним и служит идее возвышения Церкви путем возрастания ее роли и влияния в общегосударственной и общественной жизни, то Нила, как идеалиста, интересует прежде всего духовная сторона, внутренний контакт души человеческой со своим Творцом.
Отсюда два вида идеологий.
Идеология Нила – это идеология гуманизма. Вера в то, что человек – это божественное создание, сотворенное по образу и подобию Божиему, а значит, по отношению к миру каждый человек бесценен. В общем и целом, Нил – это истинный евангелист, который верит в то, что и у заблудшей души всегда есть шанс выйти из темноты заблуждений на свет божий, покаяться и воскреснуть в новом качестве. И это в высшей степени отражает слова Иисуса: «Я пришел призвать не праведников, но грешников к покаянию» Мф. 6:13
Иосиф в человека не верит вообще. Его карающая рука простерта далеко, и она грозит дотянутся до каждого, кто не сподобился стать настоящим христианином. И горе той «овце», что сбилась с истинного пути. Никакого покаяния! Никакого воскрешения! Только страдание, боль и расплата за отступление. И в этом смысле Иосиф – закостенелый фундаменталист, который твердо стоит на позициях Ветхого завета, насквозь пронизанного философией величайшего неверия в духовные возможности человека.

                ***
В силу главных различий, которые существовали между этими людьми в области религиозного воспитания, образования и мировоззрения, они и оказались по разные стороны политической, династической и теологической борьбы, которая была вызвана новыми исторически неизбежными переменами. Конец XV – начало XVI веков – ознаменовали собой время серьезных глубинных столкновений старого мира с новым, время противоречий взглядов на одни и те же события, время конфликтов внутри социальных слоев и групп. Избежать этих перемен или остановить их было невозможно. Весь средневековый мир перестраивался, укрупнялся, оставляя позади феодальную раздробленность и удельную мелкопоместную философию.
Действия Ивана III, направленные на слияние отдельных самоуправляемых лоскутных княжеских владений в цельное государственное строение, способное реагировать на волю единого центра управления и функционировать согласно поставленных перед ним задач, и стали тем единственным объективным фактором, который не только расслоил его близкое окружение на сторонников и противников, но заставил и его самого лавировать между двумя крайностями.
Однако это неустойчивое и постоянно колеблющееся равновесие, которое в глазах потомков выглядит неуклюжей попыткой одновременно усидеть на двух стульях, обернулось для первого русского самодержца тяжелым испытанием, которое, в конечном итоге, осиротило его, оставив на исходе жизни без любви и заботы близких, которых, как и многих своих верных соратников, он погубил из-за своей нерешительности.
Непросто складывались отношения великого князя и с бывшими хозяевами удельных княжеских владений. Все они, как и он сам, были князьями, принадлежали к династии Рюриковичей, содержали свой штат дворовой прислуги, имели свои дружины, суды, земли, монастыри и считались соправителями великого князя. И вот теперь в течении короткого времени, по разным политическим основаниям все они превратились из собственников и самостоятельных управленцев в дворовых людей великого московского князя.
Легко себе представить, с каким чувством новые титулованные переселенцы прибывали в Москву на боярскую службу к равному себе по происхождению господину. Вполне естественно, что их политические амбиции, горькие сожаления об утраченной самостоятельности, унизительное чувство зависимости и подчиненности внешней воле, превращали их в политический правительственный класс не только с притязательными устремлениями, но и с сословной организацией.
Имея равные с Иваном права на власть, эти титулованные бояре были не уживчивы, заносчивы и излишне самостоятельны, когда их политические интересы расходились с интересами великого князя. Понятно, что подобная тактика великих бояр мало способствовала упрочению как единства внутри правительственного аппарата, так и в отношениях с великим князем.
Однако, отстаивая свои интересы, служилые князья не поднимались против своего государя открыто, не создавали враждебной ему организованной и системной оппозиции, не применяли оружия и ядов, а действовали скрытно и молчаливо, разрешая противоречия путем интриг, оговоров и других средств подковерной борьбы.
Со всей очевидностью данная тактика проявилось в семейной истории великого князя, когда элитное боярство, всеми силами противодействуя Василию - старшему сыну         Ивана III из-за неприязни к его матери, которая неся в себе идеологию византийского мира насаждала его в ущерб национальному русскому мировоззрению, поддерживало в династической борьбе Дмитрия внука.
Так на стороне Василия оказались люди помельче – служилые, малые и «худые», о которых практически мало, что известно.
Но откуда взялись все эти люди?
И тут предположить можно разное.
Но лучше всего – это вспомнить, что еще с Киевской Руси были известны такие виды княжеской дворцовой обслуги, как стольники, конюшие, сокольничие, постельничие и другие. В правление Ивана III, а конкретно в 1495 году все эти обязанности, были переведены в чины, упорядочены и расставлены по ранжиру.
Как правило, призывалась на эти посты молодежь – юные мальчики из обедневших дворянских родов, потерпевших на одном из жизненных виражей сокрушительное падение. Мальчики, которые жили надеждами ухватить птицу счастья за хвост и выскочить из вязкой среды серости и неудач в мир успеха, славы и почета.
Исключение в этом смысле составляла только одна должность – это должность постельничего. Выходцы из крепких аристократических семейств никогда на эту службу не соглашались. Это был удел бедных, малозначительных людей из третьестепенных дворянских родов. Истории известен только один случай, когда постельничий, преодолев массу барьеров и растолкав локтями соперников, сделал реальную карьеру и вошел в близкий к Ивану Грозному круг окольничих – вторая по значимости должность при дворе после боярской. Этим постельничим был родной дядя Бориса Годунова – Дмитрий Годунов. Но, надо понимать, что это совсем другая, исключительная история.
                ***
Впрочем, есть и вторая, тщательно скрываемая, история, которая касается тесных отношений молодого княжича Василия с неким Иваном Юрьевичем Поджогиным, который происходил из рода дворян Добрынских и носил прозвище Шигона. Прозвище, следует заметить, многоговорящее. Оно, как правило, прилипало к бездельнику, к артистичному и влюбчивому эстету, склонному к чувственным наслаждениям. Был ли он и в самом деле родом из дворян, остается загадкой.
Но факт того, что к родословной Добрынских был приписан некий Дмитрий Заяц имеется. Правда, когда и кем была сделана эта приписка неизвестно, поэтому историки доверяют этому факту через словесный оборот «якобы». Якобы этот Заяц, подходящее для настоящих сомнений прозвище, был сыном – «перваком» Константина Добрынского, от которого и пошли вотчинники Тверского и Старицкого уездов.
Тверской уезд.
Вот оно! Даже гадать не надо, где эти двое молодых людей встретились! Как известно, в 1494 году молодой княжич Василий был объявлен Иваном III князем Тверским. Так Шигона и появляется в жизни пятнадцатилетнего наследника. Были, конечно, и другие тверичи, которые входили в ближний круг княжича, но те никакой памяти о себе не оставили.
Что касается конкретно этого человека, то чем он занимался, на какой должности состоял до знаменательной встречи с великокняжеским сынком, представить невозможно. Но в годы правления Василия III он назывался «сыном боярским, который у государя в думе сидел». Чин – единственный в своем роде, поскольку все другие сидельцы Боярской думы прямо так и назывались - боярами или окольничими.
Хотя есть некая смутная догадка о том, что в данном случае существительное «дума» к прилагательному «боярская» никакого отношения не имеет, а скрывает личный контакт государя с «боярским сыном». И это логично!
Пышным цветом влияние и авторитет Шигоны расцветает после 1505 года, вскоре после смерти великого князя Ивана III и последующего вступления Василия в права самодержавного правителя. Отныне всякое дело, отдающее гнильцой или дурным запахом, без Ивана Юрьевича Поджогина не обходится.
То он ведет расследование по обвинению в государственной измене Василия Шемячича, то предупреждает, по поручению великого князя Василия, его младшего брата Дмитрия Ивановича о «недозволенных речах» или участвует в деле о попытке муромских детей боярских бежать за рубеж. Но едва только успеешь подумаешь о нем как о талантливом дознавателе, как он тут же преображается и выступает в роли секретаря великого князя. Так, например, только через Шигону тяжелобольной царевич Петр – муж родной сестры Василия III мог сообщить ему сведения о своем состоянии.
И так далее.
То он переговорщик с турецким послом, то с литовцами, то с имперскими послами, то передает «речи» Василия воеводам в полках, то выполняет секретные поручения.
И при всем при этом при Дворе Шигона не имеет никакого официального статуса. Просто «у государя в думе живет». Значит, являясь, по смыслу, человеком, особо приближенным к Василию, он приближен не от слова «дума» - думает за него государь, а от глагола «живет». Ведь это именно он, человек никто – Шигона Поджогин, принуждал в 1525 году великую княгиню Соломонию Сабурову – первую жену Василия III - к пострижению в монахини не уговорами, а длинным кнутовищем из мелко свитых ремней. Этот поступок является единственным, который увековечил бесславное, не украшенное военными подвигами на ратном поприще имя Шигоны в летописных источниках.
И вдруг, накануне свадьбы московского господаря Василия III и литовской красавицы Елены Глинской вездесущий «боярский сын» Шигона из покоев великого князя исчезает. И это правильно, ведь для Василия пришло время подумать о наследнике, а в этом деле лишние участники в спальне не нужны. Не дай бог, кто-то усомнится в чистоте его крови, а вслед за этим и в его наследственных правах.
Однако в 1530 году, вскоре после рождения княжича Ивана, близкий друг и советник Василия III возвращается и живет у «государя в думе». Более того в качестве извинения за отлучение и долгую вынужденную разлуку Шигона производится в сан тверского дворецкого, то есть становится своего рода министром тверского Двора или главой тверской дворцовой администрации.

                ***
Известный советский и российский сексолог, психолог, антрополог и социолог, признанный специалист по истории сексуальной культуры в России Игорь Семенович Кон особенно выделяет в этом контексте последний период средневековья, а это XV-XVI века, которые просто изобилуют информацией на тему не традиционной сексуальной ориентации. «Почти все иностранные путешественники и дипломаты, - пишет он, - побывавшие на Руси в XV-XVI веках … отмечали широкое распространение гомосексуальности во всех слоях общества».
Хотя и в отечественных законодательных источниках содержатся прямые указания на распространенность в русском обществе такого постыдного явления, как «содомия». К ним относятся не только послания митрополитов Даниила, Макария и Сильвестра, которые были серьезно озабочены распространением этого порока в кругах церковной иерархии, но и в известных трактате «Домострой» и в «Соборном уложении 1551 года», затрагивающих проблему в целом.
Вот, например, как о том пишут иностранные летописцы, наблюдавшие подобные явления лично или знакомые с ним со слов очевидцев: «по укоренившемуся у москов обычаю им дозволено на манер греков любить юношей» (Йовий Павел), «особливо большие бояре и дворяне делают … содомские грехи, мужчины с мужчинами» (Горсей Джером), «некоторые оскверняются … содомией; при этом употребляют не только «мальчиков, привыкших к женской участи», но и мужчин и лошадей» (Адам Олеарий).
Показательно в этом отношение и упоминание имени Ивана IV Васильевича, который был «обременен гнусным пороком своего отца …любить юношей» (Павел Йовий); «ежегодно он принимает к себе (юных детей боярских) и содержит» (Сигизмунд Герберштейн).
Впрочем, обнажая эти постыдные явления, иностранцев возмущает не сам факт гнусного греха, который имеет место быть и в их родных отечествах, а его ненаказуемость, открытость и публичность. «… бояре и дворяне… считают для себя честью вступать в мужеложество, не стесняясь и гласно», - пишет Петрей де Ерлезунд. «Захваченные в таких преступлениях (мужеложество, скотоложество, продажа женщин) не наказываются серьезно, а становятся темой для разговоров на пирах», - отмечают иностранцы все, как один.
И все-таки, не вдаваясь в подробности данной темы, личность Василия III вызывает немало недоуменных вопросов. В 1495 году Иван III в череде целого ряда сложных политических событий вдруг берется выстраивать служебную лестницу для дворцовой администрации, то есть начинает расписывать, кто за кем стоит и кому в затылок дышит. Так древняя должность «спальник» - которая так в штате и остается, дополняется должностью «постельничий». И если прежде «спальниками» были усатые дядьки, которые состояли в услужении у молодых княжичей и наставляли их уму разуму, то в «постельничие» стали набирать неопытных юных молодцов. По возрасту как раз самое время – старшему сыну Софьи Палеолог – княжичу Василию исполнилось 16 лет. Мальчик созрел!
Впрочем, Павел Йовий, который никогда в России не был и писал свои сочинения со слов московского посла Дмитрия Герасимова немного запутался в русских Иванах и Василиях последнего периода правления потомков древнего Рюрика, и потому фраза «…гнусный порок своего отца … любить юношей» может быть в полной мере отнесена только к Василию III.
Что же касается Ивана III Васильевича, которого тоже, кстати, называли Грозным, то он был отцом большого семейства, в котором на свет появилось двенадцать детей.
Другое дело его сын Василий, вступивший в брак с пятнадцатилетней Соломонией Сабуровой в возрасте двадцати шести лет в 1505 году, уже после смерти отца -великого князя Ивана III. И в это же самое время выходит из тени и в Москве в окружении Василия появляется его давний фаворит из тверских земель Иван Шигона.
Так кем для Василия III была Соломония Сабурова -  женой или только надежным прикрытием его тайной и порочной жизни?
Из мемуаров посла императора Максимилиана I, австрийского дипломата и писателя, автора средневекового бестселлера «Записки о Московии» Сигизмунда Герберштейна, который в отличие от Павла Йовия писал о том, что имел возможность наблюдать своими глазами, следует, что жены, да и вообще женский пол «… не пользуется у московитян должным уважением», как это принято на западе. Женщины не могут появляться без сопровождения других лиц на публике, в общественных местах, пиршествах, без дела отлучаться из дома и ходить в отдаленную церковь. Мужчины из высшего общества – мужья, братья, отцы тщательно следят за поведением и скромностью своих жен. 
Но не один только Герберштейн отмечал средневековое бесправие и унизительную зависимость русских женщин от сильных и властных мужчин. Красиво, образно и подробно описаны эти времена в книгах наших знаменитых классиков: в романе И.И. Лажечникова «Басурман» и в исторической прозе А.К.Толстого «Князь серебряный».

                ***
Последнее десятилетие, уходящего пятнадцатого века, ознаменовалось целым рядом важных исторических событий. Все началось с застоялого конфликта между родными братьями - великим московским князем Иваном Васильевичем и удельными князьями - Андреем Васильевичем, князем углицким, звенигородским, можайским и Борисом Васильевичем, князем волоцким и рузским.
Сложности в отношениях между братьями существовали с тех давних пор, когда Иван, как старший сын своего отца Василия II Темного получил в 1462 году в наследство великокняжеский престол и начал проводить достаточно жесткую и агрессивную политику присоединения удельных земель к московскому княжеству.
Но впервые черная кошка между братьями пробежала в 1473 году вскоре после смерти их родного брата удельного дмитровского, можайского и серпуховского князя Юрия Васильевича Меньшого. Юрий Меньшой не был женат и большую часть своей жизни провел в сражениях. Летописи замечают, что татары боялись князя Юрия Васильевича и от одного только «имени его трепетаху». Последний поход, в котором он принял участие в 1472 году был против правителя Большой Орды - хана Ахмата, который дошел со своей армией до берегов Оки в районе города Алексин. Но как такого сражения между противниками не было. Ока, разделив оба войска непроходимой глубиной, остановила татарскую конницу и Ахмат, вынужденный отойти, прибег к карательной акции - истребил город Алексин. Спустя год, после этих трагических событий, Юрий Васильевич скончался, не оставив после себя наследников. 
Но по духовной грамоте он завещал своим братьям Ивану, Андрею, Борису и своей матери Марии Ярославовне все свои села и деревни, не сделав при этом никаких распоряжений относительно городов. Этим упущением Иван III и воспользовался, присоединив их все разом к своим владениям. Естественно, что подобная выходка оскорбила остальных наследников и вызвала с их стороны бурный протест. Но до рукопашной схватки дело на этот раз не дошло. Стараниями старой княгини конфликт между родственниками удалось погасить, и дело разрешилось полюбовно. Андрей Большой получил город Романов, Борис – Вышгород, Андрей Меньшой, князь вологодский, - Тарусу, а Иван оставил за собой город Дмитров – столицу княжеских владений умершего брата.
И хоть внешне примирение между братьями выглядело вполне убедительным, но горечь причиненных обид, в глубине души каждого осталась.
Новая размолвка не заставила себя долго ждать, и в 1479 году недовольство братьев друг другом прорвалось наружу. В новой ссоре причина конфликта была завязана на древнем праве бояр переходить от одного удельного князя к другому по собственному выбору. Не известно по какой причине, но захотелось боярину Лыко-Оболенскому перейти на службу от гневливого и невоздержанного Ивана к более миролюбивому Борису Васильевичу. К слову сказать, историк Д.И.Иловайский в своих трудах отмечал «суровый, деспотичный, крайне осторожный и вообще мало привлекательный характер» Ивана III.
Естественно, что человек с такой подвижной и нестабильной психикой принимает решение быстрее, чем обдумывает его последствия. Непокорность строптивого боярина взбесила великого князя, и он потребовал немедленно вернуть беглеца. Но горделивые братья Андрей и Борис уперлись и беглеца сокрыли. Более того, не доверяя здравому смыслу Ивана, они решили подстраховаться и, предупреждая его прямой удар, собрали, на всякий случай, объединенное войско. Но хуже всего было то, что, в поисках заинтересованного союзника, они обратились за помощью к давнему врагу Москвы - к польскому королю Казимиру IV.  Но тот, не готовый к войне с Иваном, ответил отказом.

                ***
Поступок братьев, который ни в какой иной оценке, кроме как предательство, не нуждался, не мог остаться безнаказанным. И это был всего лишь вопрос времени.
Польская корона на всем протяжении своей истории соперничала с Москвой, воплощала в себе образ заклятого врага и пойти на поклон к врагу, значило предать верного друга. Отказал в поддержке мятежным Васильевичам и вечевой Псков, который, будучи связанным с Москвой мирным договором, был не заинтересован в большой войне с великим московским князем. Не готов был к решительным действиям в отношении братьев и сам Иван. К границам «всея Руси» вновь приближались татары. Нашествие хана Ахмата отодвинуло конфликт на будущее время. В итоге переговоров Иван обещал братьям исполнить их требования, а они в свою очередь привести свои дружины на Угру.
Конец татарского владычества в 1480 году и всеобщее ликование по этому поводу сделали братьев терпимее друг к другу и, в конечном итоге, им даже удалось договориться. В большой степени этому примирению способствовали и великая старая княгиня Мария Ярославна, и митрополит Геронтий, и епископы Вассиан Ростовский и Филофей Пермский. В знак умиротворения, Иван III, скрипя сердцем, уступил Андрею Большому город Можайск – значительную часть удела Юрия, что превратило его в правителя обширных земельных владений, которые простирались от верховьев Москвы-реки на юге до низовьев реки Мологи на севере.
Но чем больше Андрей Большой расширялся, крепчал и проявлял свой деятельный и строптивый характер, чем выше становился его авторитет управленца и хозяйственника в своих и окрестных землях, тем чаще Иван поглядывал на него с все возрастающим подозрением и все отчетливее прозревал в нем опасного соперника. 
В 1481 году, не дожив до полных двадцати девяти лет, умирает бездетным младший брат Ивана - Андрей Васильевич Меньшой. Всегда покорный воле старшего брата, избегающий любых обострений и конфликтов, пассивный в отношении бунтарских настроений других своих родичей, он один из всех Васильевичей пользовался благосклонностью и полным доверием великого князя. В завещании, оставляя свой удел старшему брату Ивану, Меньшой указывает и причину такого решения.
Во-первых, это крупная сумма задолженности перед самим великим князем, которая составляла тридцать тысяч рублей и задолженность целому ряду купцов, имена которых он перечислял в завещании, а во-вторых, счета о финансовых сделках, в которых князь участвовал как частное лицо.
Прошло три года, и в 1484 году в Вознесенском женском монастыре преставилась инокиня Марфа, в миру Мария Ярославна Боровская, принявшая иноческий сан двумя годами ранее. Мария Ярославна была для своих сыновей не просто матерью, она была для них источником добра, света и миролюбия, которых каждому из этих больших, грубых и жестких людей не хватало. Вместе с ее уходом иссяк и источник, который наполнял их чувством родства и истинного братства. Отныне мирить и удерживать братьев от ошибок было некому. И в этих условиях особенно опасным представлялось положение Андрея Васильевича Большого. Понимая это и опасаясь за свою жизнь и жизнь своих близких, Андрей удалился от московского Двора и занялся благоустройством своих собственных вотчинных владений.
Еще задолго до вынужденной оседлости, в 1477 году, он приглашает на игуменство в соседний Рождественно-Богородинский монастырь выдающегося книжника тех лет, постриженика Кирилло-Белозерской обители, родных пенатов Нила Сорского, старца Ефросина, а в самом Угличе, прямо при «княжьем дворе» открывает книгописную мастерскую. Из стен этой мастерской в 1485 году выходит знаменитая псалтырь, известная как Псалтырь Шарапова. Угличанин Федор Климентьевич Шарапов, служащий переписчиком книг, не просто переписал древний церковный текст Киевской псалтыри 1397 года, но и вольно сопроводил его красочными миниатюрами, общее число которых составляет 285 листов. В настоящее время псалтырь Шарапова, уникальный памятник русской средневековой культуры, хранится в Петербургской бубличной библиотеке имени М.Е.Салтыкова-Щедрина.
Другой углицкий самородок – основатель и устроитель Покровского монастыря, русский святой Паисий, в миру Павел Иванович Гавренев, написал «Евангелие» с изумительными по красоте инициалами и заставками, известное ныне как «Паисьево Евангелие». Хранится оно в Государственном архиве Ярославской области.
В своей «Истории о великом князе Московском» известный русский писатель, историк, переводчик, меценат и талантливый полководец времен Ивана Грозного – Андрей Михайлович Курбский отмечал, что единоутробный брат Ивана углицкий князь Андрей Большой был человеком «весьма рассудительным и умным».
Впрочем, некая удаленность от великого престольного града - Москвы, погружение в дела и проблемы родной семьи, устроение своих собственных земельных владений, после смерти матери Марии Ярославны в 1484 году не могли более служить гарантией его спокойного будущего существования. Подозрительность и недоверие Ивана III, которые он постоянно испытывал по отношению к брату Андрею, а также отложенное до поры до времени чувство мести за его прошлые ошибки ожидали своего часа.

                ***
Победа над Тверью в 1485 году, которую добывали для Москвы и удельные князья, братья Борис и Андрей, воодушевила Ивана III на следующие шаги, предпринятые им в направлении наступления на близких родственников.  Так в августе 1486 года он заключает с каждым из братьев новое «докончание» - договор, на основании которого он – Иван Васильевич по-прежнему остается для них «старейшим» братом, но одновременно становится и их «господином» - великим князем «всея Руси». На основании этого договора братья лишались права не только на земли вновь присоединенные, имеется в виду побежденная Тверь и владения удельных князей, умерших и не имеющих наследников, но и на любые другие, что будут завоеваны и присоединены впредь.
Однако хоть братья и договорились по существу, но недовольство друг другом, недоверие и былые обиды пустили настолько глубокие корни в душе каждого из них, что никакими соглашениями выкорчевать их оттуда было уже невозможно.
Прошел год, другой…
И вот как-то в один из дней некий боярин по прозванию Образец Синий Кобылин, а по фамилии Добрынский-Симский Василий Федорович, состоящий на службе у Ивана III, доверительно сообщает князю Андрею, который в это время гостил вместе с детьми в Москве, что великий князь хочет его «поимать». Первым и вполне естественным желанием углицкого князя было немедленно бежать, скрыться, но, немного подумав, он решил пойти на риск и открыто спросить самодержавного брата о причинах, вызвавших его гнев. Однако реакция Ивана была неожиданной. Искренне удивленный таким поворотом дел, он не просто открестился от злого умысла, но и поклялся «богом и землею, и богом сильным, творцом всея твари», что он и в мыслях ничего подобного не держал.
Напряжение описываемых событий было так велико, что Андрей Васильевич прежде, чем обратиться к брату напрямую, попытался сыскать заступничества у всесильного боярина, князя и наместника московского Ивана Юрьевича Патрикеева, но тот, будучи человеком осторожным, предпочел остаться в стороне.
А вскоре нашелся и зачинщик, подбросивший вязанку хвороста в еще неостывшую золу братских разногласий. Им оказался малый, худородный и обиженный на князя Андрея человек, которого тот, не жалуя своим вниманием и милостями, держал в «нелюбках». Им оказался слуга великого князя Мунт Татищев. Не придумав никакого иного способа поквитаться со своим обидчиком, несчастный попробовал «ткнуть пальцем» в самое больное место князя. Выходка едва ни стоила ему жизни, и только заступничество митрополита спасло незадачливого шутника от сурового наказания.
Но «недолюбка», будто в воду смотрел, и в 1491 году шутка обернулась предвидением. Хотя, кто знает, может и не шутил он вовсе, а всего лишь выдал подслушанные где-то по случаю тайные намерения грозного хозяина за свои.
Как бы там ни было, а на «поимку» брата Андрея в Углич, по приказанию Ивана III, были отправлены московские бояре во главе с воеводой князем Семеном Ивановичем Ряполовским, прозванным Молодым, и главным воеводой, наместником московским, князем Иваном Юрьевичем Патрикеевым. Тем самым Патрикеевым, который убоявшись княжеского гнева, не вступился в свое время за князя Андрея. Между собой бояре Ряполовские и Патрикеевы были родственниками. Семен Ряполовский был женат на дочери Ивана Патрикеева, Марии Ивановне.
А дальше череда событий, связанная с арестом углицкого князя Андрея Большого, который правил Угличем с 1462 по 1491 год, теряет всякую ясность. Так по одной из версий, получившей широкое распространение, он был арестован в Москве и умер в заточении в «железах» в 1493 году.

                ***
Однако по версии «Серебренниковской летописи», составленной известным старовером поморского толка, краеведом и хранителем углицких древностей родом из углицких мещан, Григорием Дмитриевичем Серебренниковым, в иночестве Фока, князь Андрей и княгиня Елена были арестованы в Угличе, а затем отправлены в Москву. «Самого ж благоверного и христолюбивого князя Андрея Васильевича, брата своего, и со княгинею его благоверною Еленою, сведе с княжения их Углическаго за караул в великодержавным град Москву в ничтожное соблюдение». И далее добавляет, что в Москве Андрей рассчитывал помирится с братом, но тот «не прият никаких его молений и прошений о мире, но наипаче гневом враждебных кипя, повеле изымати его и с княгинею и посадити их за караул в казенной приказ». В том приказе Андрей Васильевич, якобы, и умер в 1493 году.  В русле данной истории он был погребен в Москве, в Архангельском соборе.
Сбивает с толку в этом повествовании только один факт. Жена князя Андрея – Елена Романовна умерла в 1483 году, годом ранее матери князя –Марии Ярославны, оставив после себя двух сыновей и двух дочерей.
Другой источник, принадлежащий сыну углицкого князя Дмитрию Андреевичу и названный «Жития князя Андрея», сообщает, что князь Андрей был схвачен князем Дмитрием Ивановичем Жилкой в Угличе, где содержался, умер в заточении и был погребен в Угличском Преображенском монастыре преподобного Паисия.
С другой стороны, в Архангельском летописце, по наблюдению выдающегося литературоведа, историка культуры Якова Соломоновича Лурье, встречается подробное описание сцены «поимания» в Угличе князя Андрея Углицкого московскими боярами. В частности, речь в ней идет о князе Семене Ряполовском, который «ста перед ним слезен и не моги слова ясно молвити», на что князь Андрей отвечал, что Иван Васильевич его «неповинно имает».
Но в тех же Угличских летописях «неповинность» князя аннулируется самим составителем. Он полагает, что последней каплей в непростых отношениях между братьями, которая положила конец долготерпению великого московский владыки стало то, что «…благоверный сей князь Андрей не поспел приити к нему с ратными людми на помощь противу татар».
Но так ли это на самом деле?
Может быть, причина имеет другое объяснение?
Так Софийская летопись 1479-1480 годов сообщает, что князь великий, слыша много укоров со стороны матери, мнил, что та, особенно из-за большой любви к князю Андрею, намерена братьев от него «отвести». Может быть, правильно оценивая характер брата, его воинственный дух и исключительные лидерские качества, Иван постоянно, на протяжении долгих лет мог наблюдать в Андрее опасного и популярного в народе соперника?
А то, чего бы ради, сразу после его поимки и доставки в Москву, в Углич для ареста сыновей князя Андрея – малолетних Ивана и Дмитрия, отправилась новая партия конвоиров во главе с главным воеводой, наместником московским, князем Иваном Юрьевичем Патрикеевым. «Беззаконное сие дело», как сообщают о том летописи, закончилось для неповинных десятилетнего Ивана и двенадцатилетнего Дмитрия высылкой из Углича в Вологду в Спасо-Прилуцкий монастырь, где они и содержались в оковах до конца жизни. Княжич Иван Андреевич умер под именем схимника Игнатия в 1523 году, его брат- княжич Дмитрий Андреевич - в 1540 году.
Углицкая летопись содержит сведения и о том, что угличане, недовольные беззаконием и несправедливостью, учиненными московским князем, а также действиями княжеского наместника, готовили заговор с целью освобождения сыновей князя Андрея, но Иван III предупредил подобное развитие событий, расселив многих углицких граждан по разным городам.

                ***
В том же 1491 году несколькими неделями позже в Москву был вызван младший брат   Ивана III, удельный князь волоцкий Борис Васильевич, который, будучи в дружбе с братом Андреем, не только разделял его взгляды относительно сохранения удельного землепользования, но и принимал деятельное участие во всех его протестных демаршах. Однако сам он, имея более мягкий и более сговорчивый характер, самостоятельных инициатив не проявлял.
При всем при этом, надо иметь в виду, что матерью всех братьев была Мария Ярославна Боровская – дочь боровского князя Ярослава Владимировича. В 1473 году Мария ходатайствовала перед старшим сыном Иваном III, чтобы тот не присоединял земли ее предков к своим, а уступил их Борису.
История семьи князей боровских неотделима от истории династических войн последних Васильевичей – потомков Иваны Калиты и Дмитрия Донского за власть. Особенного пика они достигли в правление Василия II Васильевича, который унаследовал престол московский в десятилетнем возрасте.  Причем, не по древнему праву, которое существовало порядка пяти веков, а как старший сын Василия I Дмитриевича, сына Дмитрия Донского. Недовольные его самовольством родичи восстали и на какое-то время «законный наследник» - брат Василия I и сын Дмитрия Донского - Юрий Дмитриевич отвоевал свое право. Однако на престоле он пробыл не долго - всего один год и в 1434 году умер. В духовной грамоте Юрий завещал «…детям своим Василью, Дмитрею, и Дмитрею Меньшему, вотчину свою, в Москве свои жребеи» «на трое».
Но и правление вернувшегося с триумфом   Василия II нельзя было назвать ровным и безмятежным. Феодальная война Васильевича со своими двоюродными братьями Юрьевичами занимает ни одну страницу в истории.
В 1433 году Василий II женится на дочери боровского князя Ярослава Владимировича – правнука Ивана Калиты. Однако сам князь ничего о том ведать уже не мог. Он умер задолго до этого события в 1415 году от моровой язвы и все выгоды и невзгоды такого близкого и одновременно опасного родства достались его единственному сыну - Василию Ярославичу Боровскому, который был собственником огромных земельных владений. 
Верный и преданный сторонник поверженного и плененного Юрьевичами московского князя Василия Васильевича, боровский князь Василий Ярославич вместе с легендарным полководцем своего времени Федором Басенком сумели сбежать и укрыться от преследования Дмитрия Юрьевича Шемяки в Литве, где создали и возглавили коалицию, готовую освободить Василия II и привести его к власти.
На протяжении долгого периода, в течении которого длилась перманентная война между воинственными родственниками и до их примирения в 1447 году Василий Ярославич помогал и поддерживал Василия II. Если говорить прямо, то это именно он и преданные ему люди сделали все возможное, чтобы вернуть изрядно побитому жизнью, ослепленному своими противниками Василию II власть. Василий был обязан своему шурину всем.
Но именно это обстоятельство и таило в себе главную опасность для самого героя – для князя Боровского, авторитет и влияние которого были высоки не только на родине, но и в литовских землях. И если сам князь этого не понимал, то искушенный в династических битвах Василий II не мог допустить столь очевидного неравенства.
Будучи физически слабым, больным, но дальновидным правителем, который прошел через тяжкие испытания войной, пленом, болью и предательством, он хотел быть уверенным в том, что его старший сын Иван избегнет подобной участи.
И в этом смысле Василий Ярославич, который по всем статьям был достоин стать первым и мог им стать, при поддержке своих боевых и испытанных смутным временем сторонников, представлял для трона очевидную угрозу. Поэтому в 1456 году под надуманным предлогом «некой крамолы» боровский князь – близкий родственник, член семьи, брат супруги великого князя, политический соратник Василия II Темного был схвачен в Москве и сослан в Углич в пожизненную ссылку.
Но при этом в предвидении будущего Василию Темному нельзя было отказать. В 1462 году был открыт заговор боровско-серпуховских бояр и детей боярских, которые намеривались освободить своего князя из неволи. По этой причине он был уже при Иване III переведен в Вологду в Спасо-Прилуцкий монастырь, где и скончался в 1483 году «в железах». Вместе с ним провели свои годы в темнице и его сыновья Иван, Андрей и Василий.

                ***
Немало пострадал от рук Василия II, а потом и рук Ивана III – герой и легенда своего бурного времени, талантливый и успешный воевода, ключевая фигура династических битв Василия II со своими противниками, сподвижник и верный товарищ Василия Ярославича Боровского – Федор Васильевич Басенок. Басенок был смелым, азартным и рискованным человеком. И когда двоюродный брат Василия II все тот же Дмитрий Юрьевич Шемяка в очередной раз захватил Москву и стал приводить москвичей к присяге, только Басенок отказался целовать крест победителю.
За что и был брошен в темницу.
Однако просидел он в ней не долго и вскоре, склонив стражника на свою сторону, бежал вместе с ним в Коломну. Здесь, в Коломне он встретил немало своих товарищей – единомышленников, которые также, как и он, не желали служить Шемяке. Многих из них он убедил идти вместе с ним в Литву, где боровский князь Василий Ярославич, успевший вовремя скрыться от преследования, уже формировал силы, готовые идти на Москву.
А в это время Дмитрий Шемяка, зря времени не теряя, отправил рязанского епископа Иону в Муром за детьми великого князя, где их в своем имении укрывали от беды и насилия, князья Ряполовские. Шемяка опасался, что и они на каком-то этапе могут стать знаменем борьбы для самых активных и непримиримых противников его правления.
При этом Шемяка, надо отдать ему должное, проявил не отвечающую суровым требованиям текущего момента гуманность. Действуя через архиепископа Иону, он передал в Муром два обещания. Первое - соединить малолетних княжичей с их ослепленным отцом и второе - дать Василию II свободу и даже выделить ему удел, где бы он смог продлить свои дни в кругу родных и близких.
Опасаясь, что в случае непослушания, Муром может быть захвачен, а судьба наследников предрешена, Ряполовские согласились выдать детей, но с одним условием. Иона должен был в соборном Рождественском храме взять малолетних княжичей с «пелены Пречистой» на «свою епитрахиль». В мирском значении, отрешенном от религиозного символизма, это означает - переложить ответственность с одного лица на другое.
В принципе, никто в этой истории не пострадал. Иона, как и должен был, доставил детей живыми и здоровыми Шемяке, и он, как и обещал, отправил их к отцу, но не на вольную жизнь, а в ссылку в печально известный город Углич.
И пока Шемяка занимался «детским» вопросом, князья Ряполовские вместе со своими людьми бежали из Мурома в Литву на соединение с Федором Басенком и Василием Боровским. Но, когда отдельные отряды соединились в один и готовились идти на Москву, в Литву пришла весть, что Шемяка отпустил Василия II в Вологду, но тот, будто бы, из Вологды бежал в Тверь, где заключил союз с Борисом Тверским и даже договорился с ним о браке своего старшего сына Ивана с его дочерью Марией.
Под Галичем войска Василия Темного, состоящие из тверьчан, татарских отрядов и примкнувших к ним сторонников, встретились с объединенными силами сопротивления, собранными в Литве. Эти силы в 1447 году и решили судьбу Дмитрия Юрьевича Шемяки.
После этих событий имя Федора Басенка еще не раз появляется на страницах отечественной летописи. В 1449 году Шемяка, переступив через крестное целование и присягу верности данную Василию в 1447 году, предпринимает новую попытку вернуть завещанный ему отцом и дедом престол. Затем 1450, 1452, и наконец 1453 год, когда за считанные дни до своей смерти он высказывает самое свое сумасбродное желание – пойти походом и захватить Ржев. Но умер молодой тридцати трех летний князь Шемяка Галицкий не своей смертью. Он был отравлен и скончался в плену несбыточных грез не в Москве, а на Новгородском городище. Как сообщают о том летописи – «непозднее июля 1453 года Василий II Темный послал дьяка Степана Бородатого «в Новогород с смертным зелием уморити князя Дмитрия». И другое сообщение – Василий II сразу пожаловал доставившему ему весть о смерти Дмитрия подьячему по имени Василий Беда чин дьяка.

                ***               
И тут сам собой возникает вопрос, а пронеслась бы над русской землей эта огненная колесница внутрисемейной агонии, которая за два десятка лет смяла, растоптала и покалечила тьмы и тьмы народа, если бы Василий II Васильевич был более милосердным и дальновидным.
Что касается рождения Василия II, то он появился на свет в семье Василия I Дмитриевича – старшего сына Дмитрия Донского и его жены Софьи Витовтовны в 1415 году и был их последним ребенком. Все мальчики, рожденные до него, умерли с течением времени кто от мора, кто от болезни и потому конкурентов на престол великого князя московского у него не было. Более того умер в 1425 году в возрасте пятидесяти четырех лет и сам Василий I.
В своем завещании он оставлял жену и единственного к тому времени своего ребенка – малолетнего сына Василия под защиту великого князя литовского Витовта. После чего в 1427 году Софья официально передала Московское княжество под руку своего отца, изменив тем самым внешнеполитический статус Москвы. Иными словами, Москва из самостоятельного территориального субъекта превратилась в один из зависимых и подчиненных чужой воле объектов. В отсутствии собственной национальной политики авторитет Московского княжества в мире больших идей и игр постепенно сошел на нет, способствуя тем самым значительному усилению влияния и возвышения Литвы. Причем, возвышения до такой степени, что Витовт, в отсутствии сильных и достойных конкурентов, стал мечтать о короне. С этой мечтой он и умер в 1430 году в возрасте восьмидесяти лет.
Однако такое положение дел не могло долго оставаться никем не замеченным. Тем более, что еще были живы младшие братья Василия I и среди них самый старший – Юрий Дмитриевич, удельный князь звенигородский, который, согласно древнему «лествичному праву», вполне мог рассчитывать на великокняжеский московский удел. Намерениям Юрия, попытать судьбу, способствовало и то, что в землях Северо-Восточной Руси он, не в пример малолетнему племяннику Василию, обладал несомненным авторитетом.
Заключив в 1425 году с Василием II временное перемирие и избрав отдаленный Галич центром сосредоточения военных сил, Юрий занялся подготовкой к войне. Не сидел сложа руки и Василий, опорным пунктом которого по отражению сил противника стала Кострома. Неизвестно, пытался ли Юрий, пускаясь в столь опасную и непредсказуемую своими последствиями затею, договориться с братьями о поддержке или рассчитывал только на свои силы, но исторические источники сообщают, что Андрей, Петр и Константин Дмитриевичи – братья Юрия оказались по другую от него сторону.
Что касается удельных князей Петра – князя Дмитровского и Андрея – князя Можайского, то в духовной грамоте Василия I именно им, наравне с князем литовским Витовтом, поручал великий князь московский заботу о своем сыне Василии и супруге Софье Витовтовне. Более того единственная дочь князя Андрея состояла в браке с великим тверским князем Борисом Александровичем, который по договору 1427 года был вассалом Литвы. Да и сама Москва не могла назвать себя свободной.
Так что все эти деятели были связаны между собой и могли действовать только в рамках договорных обязательств. Другое дело Константин Дмитриевич, который еще в 1419 году отказал старшему брату в его требовании и не стал подписываться под его сына Василия. Затем ушел в Новгород и вернулся в Москву только в 1421 году, заключив с великим князем примирение и пообещав заботиться о его сыне Василии. Дать такое обещание ему было легче всего, потому что, как и Петр, он не имел своих собственных детей, интересы которых потребовали бы от него забот совсем другого рода.
Дважды в 1433 и 1434 году Юрий Дмитриевич завоевывал Москву и дважды, примиряясь с племянником, возвращал ее обратно. К 1434 году все Дмитриевичи, включая и самого Юрия, покинули этот мир, оставив незавершенный конфликт в наследство своим сыновьям. И амбициозные сыновья Юрия, подхватив выпавшую из рук отца эстафетную палочку, начали на свой лад завоевывать Москву. Старший из них Василий Юрьевич, князь Звенигородский, вдруг взял, да и объявил себя великим князем московским, хотя формально таких прав не имел. Приняв столь поспешное, своевольное и несогласованное с остальными братьями решение, он преступил тем самым родовой принцип наследования престола, который князь Юрий Дмитриевич до самой своей смерти отстаивал с мечом в руках.
По этой причине родные братья Василия Юрьевича – Дмитрий Юрьевич Красный, князь углицкий, и Дмитрий Юрьевич Шемяка, князь галицкий, покинув Москву, перешли на сторону законного приемника престола - Василия II Васильевича.
В итоге, в битве на реке Черехе Василий Юрьевич Звенигородский, оставшийся в одиночестве, был разбит, взят в плен и отправлен в Москву, где по распоряжению великого князя Василия II, ему, как мятежнику, был выколот один глаз, с чего к нему и прилепилось прозвище Косой. На этих событиях военная биография князя закончилась.
Что касается такой древней меры наказания, как ослепление противника, то она была позаимствована Рюриковичами у своих далеких средиземноморских родственников - византийцев, которые, в свою очередь, применяли ее только по отношению к лицам с выраженными имперскими амбициями, жаждущими власти и претендующими на трон. Они рассматривали подобное уродство как средство, препятствующее избранию кого-либо на пост императора. Но если в Византии такой прием и работал, то на Руси, где всякого рода калеки (ударение на первый слог) и блаженные пользовались всеобщей милостью и снисхождением, увы, нет.

                ***
Не ровными, полными взаимного недоверия, подозрений и «нелюбия» складываются отношения между двоюродными братьями - Василием и Дмитрием Шемякой. И сохраняется такое застойное напряжение вплоть до 1445 года.
И вдруг летом того же года вся жизнь Дмитрия Юрьевича неожиданно меняется…
В битве с татарами под Суздалем войска Василия оказались наголову разбиты сыновьями хана Улу-Мухаммеда, а сам великий князь в числе других был захвачен в плен. Это означало, что согласно порядку наследования, права на престол должны перейти к Дмитрию, как к старшему в роду. И действительно, летом-осенью 1445 года Дмитрий Юрьевич оставался в Москве и реально правил великим княжеством. Вот только ощущения полноты счастья в его душе не было. А все потому, что не имел он самого главного - официального статуса великого князя.
Но и тут ему повезло!
Улу – Мухаммед, у которого в плену находился Василий, отправил к Дмитрию Юрьевичу своего посла Бегича, который должен был понять, какова степень лояльности нового великого князя по отношению к Орде. Естественно, что князь Дмитрий, большую часть своей жизни «желаше бо великого княжениа» был не только рад такому важному гостю, но и «много чести» ему оказал. Причем, в обратный путь Бегич отправился не один, а с дьяком Федором Дубенским, на которого была возложена важная миссия. Дьяк, по наущению Дмитрия, должен был донести до хана Улу – Мухаммеда «все лиха» на Василия, чтобы тот никогда более не мог «выйти на великое княжение».
Однако, не получая долгое время от своего посла никаких известий и решив, что тот Дмитрием Шемякой убит, хан отпустил Василия восвояси. Но не по доброте душевной, а взяв с него скрепленное крестным целованием обещание заплатить выкуп. Это с одной стороны, а с другой, век бы великому князю сидеть у татар в плену, если бы не его сторонники, которые, перехватив Бегича и дьяка по дороге, удерживали их под надзором до тех пор, пока хан ни принял решения.
Но какую бы шутку с ним ни сыграла судьба, а отказываться от власти Дмитрий Юрьевич уже был не в силах. Тем более, что настроения, которые витали в воздухе ко времени возвращения Василия из плена, сильно изменились. И вызвано это было целым рядом причин. И первая из них - это поражение великого князя в войне. Поражение, которое повлекло за собой пришествие, в качестве конвоя великого князя, ненавистного татарского племени числом около 500 человек в Москву и затребованная Улу- Мухаммедом сумма выкупа, которая, по новгородским сведениям, составляла 200 тысяч рублей. Сумма по тем временам космическая! В силу всех этих обстоятельств, которые открыто продемонстрировали слабость Василия, правление Дмитрия Юрьевича поддерживали многие из московских бояр, купцов, старцев и посадских людей.
Рассчитывая на их поддержку, в начале февраля 1446 года, пользуясь тем, что Василий вместе с детьми и ближайшим окружением находился на богомолье в Троицком монастыре, войска Дмитрия Юрьевича и его союзников без боя заняли Москву. Сам Василий был схвачен мятежниками прямо в святой обители, доставлен в столицу на Шемякин двор, где и был ослеплен за все свои тяжкие провинности и в память об ослеплении Василия Косого.
Затем вместе с супругой Марией Ярославной теперь уже бывший великий князь Василий, прозванный по такому случаю Темным, был отправлен в Углич, а Софья Витовтовна – в Чухлому. Все остальное население было приведено к присяге великому князю Дмитрию.
От присяги новому повелителю отказался только закованный «в железа» Федор Басенок.

                ***
Но героическая эпопея легендарного Федора Васильевича Басенка в части защиты правящего дома московских Васильевичей закончилась печально. В 1463 году он был ослеплен по приказу молодого и жестокосердного правителем Москвы – Ивана III Васильевича – старшего сына Василия Темного.
За какие провинности?
Официальная история о том умалчивает. И не только о том! Замалчиваются все его подвиги и победы, как на полях сражений, так и в междоусобных войнах во славу и здравие московского дома Васильевичей. Забвению предано и само его имя! Однако тот вид казни, который Иван III предпринял в отношении Федора Басенка, определенно наводит на мысль о династическом заговоре. Убедительной, в этом смысле, выглядит и дата исполнения приговора – 1463 год –  год начала правления сына Василия Темного – Ивана Васильевича. И последний момент – в 1462 году накануне смерти старого князя был открыт заговор серпуховских бояр и детей боярских, готовых освободить от «желез» своего князя Василия Ярославовича Боровского, удерживаемого Василием Темным в неволе с 1456 года. По совокупности факторов складывается картина неудавшегося государственного переворота. Можно предположить и то, что готовил и возглавлял его друг князя Боровского – Федор Басенок.
Отдельно от этих событий история упоминает и еще одно странное обстоятельство, которое интуитивно встраивается в ряд предыдущих предположений. В 1467 году, во время длительной отлучки Ивана III из Москвы, самым неожиданным образом в расцвете лет умирает его первая жена Мария Борисовна – дочь тверского князя Бориса Александровича. Тело молодой женщины буквально за одну ночь распухает так, что, не дожидаясь приезда супруга, его на следующий день предают земле.
Случай невиданный.
В голове у князя, потрясенного загадочной чередой трагических обстоятельств, само собой возникает немало вопросов, и все они наводят его на мысль о насильственной причине смерти молодой княгини. Начинается следствие по делу о ее отравлении. И тут оказывается, что все пути, связанные с этой трагедией, ведут к его матушке – Марии Ярославне Боровской – сестре опального серпуховского и боровского князя Василия Ярославовича. 
Как между собой связаны все эти разрозненные части одного целого, мы никогда не узнаем, но подумать, во всяком случае, есть над чем. Тем более, что отношения, которые имели место быть между Иваном III и его матерью Марией Ярославной, оставались на всем их протяжении сложными.
Что касается самого Федора Басенка, то кое-какие известия о нем встречаются в неопубликованных списках Кирилло-Белозерского монастыря – заонежской обители отшельников и молчальников. В них говорится, что «в лето 6971 (1463) августа 27 Басенку очи выняли после великого князя Василия смерти год и 5 месяц. ...в ле¬то 6981 (1473) июля 4 приехал Басенок в К¬риловъ жит и жил в нем 7 лет и 2 месяца».
Как видно из сообщения, между первой и второй датой вмещается целый десяток лет. Где, в каких застенках пребывал он эти долгие годы, за какое преступление страдал, выяснить не удается.
В 1480 году Федор Басенок скончался.
Некоторые историки, склонные искать причину его падения в таком склочном деле, как махинация с завещанием Василия Темного, в которой Басенок, якобы, совершил подлог и приписал себе несколько сел, умаляют тем самым его роль в истории темных времен последних Рюриковичей. Не верится в подобное предположение еще и потому, что за столько лет преданной и верной службы он, наверняка, был ни раз вознагражден – и селами, и землями, и чинами, и деньгами. И кроме того, сила, дух и воля этого человека были настолько воинственны, азартны и где-то даже авантюрны, что он скорее мог быть замешан в заговоре, чем в такой бумажной возне, как подлог. Да и карали за подлог обыкновенной «торговой казнью», а не такой эксклюзивной, как ослепление.

                ***
Умирая в 1462 году, Василий II оставил по себе духовную грамоту, по которой земли Боровского удела, которыми он владел после ареста шурина, передавались младшему сыну Юрию. А, когда в 1473 году Юрий умер, Мария Ярославна Боровская ходатайствовала перед великим князем московским Иваном III, чтобы тот не присоединял земли ее предков к своим, а уступил их брату Борису.
Но как видно из дальнейших событий Иван на просьбу матери не откликнулся и Борису уступил только один город Вышгород. Более того, чтобы впредь между братьями конфликтов не возникало, Иван провел размежевание земель между Волоцким уделом Бориса и ныне отошедшим к нему Боровским уделом Юрия.  От отца Борис Васильевич по духовной грамоте получил города Волоколамск, Ржев и Рузу.
Здесь же в этом узле уделов на расстоянии тридцати верст от Боровска располагалось Верейское княжество, которое принадлежало Михаилу Андреевичу Верейскому – внуку великого князя московского и владимирского Дмитрия Ивановича Донского. Женат Михаил Андреевич бы на Елене Ярославне Боровской – родной сестре Марии Ярославны Боровской.
Каждая из вышеозначенных семей имела прочные связи с Боровским монастырем, в котором игуменом служил известный старец Пафнутий, а сам монастырь находился на пограничных землях между волоцким и боровским княжествами. Однако в процессе, затеянного Иваном III межевания, Боровская обитель отошла к владениям волоцкого князя Бориса Васильевича. Однако старец Пафнутий, который, будучи деятельным человеком, не только основал этот монастырь, но и на протяжении долгих лет был ее единственным хозяином, подобным размежеванием был недоволен. И недовольство его, в первую очередь, было связано с коммерческим интересом. Монашеская община, выстроенная на землях московских владык, была едва ли ни самой богатой на много верст вокруг. Поэтому Пафнутий и бил челом Ивану III, чтобы тот не лишал его своих монарших милостей и оставил в прежнем статусе под своей щедрой монаршей рукой.
Но о Пафнутии, быть может, никто бы никогда и не вспомнил, если бы ни Иосиф (Санин) Волоцкий. Он был не только учеником Пафнутия Боровского и начинал свое религиозное служение под его началом, но и выходцем из дворянской семьи волоцких землевладельцев, которые состояли на службе у князя Бориса Васильевича. Любопытно, что в Московское княжество из Литвы семейство Саниных прибыло по своей воле и даже владело в волоцком уделе селом Язвище. Но еще более любопытно, что вслед за Иосифом в Боровском монастыре приняли постриг сначала три его брата, затем три племянника и, наконец, престарелый отец.
После смерти преподобного Пафнутия в 1477 году с повеления великого князя московского новым игуменом Боровского монастыря был назначен Иосиф Санин. Однако излишняя жесткость и неуступчивость характера, которые он проявлял в своих требованиях, касающихся неукоснительного соблюдения устава монашеского общежития, настроили всю братию монастыря против него. Конфликт вынудил Иосифа покинуть обитель, но гнев и недовольство Ивана III строптивой овцой божией, заставил его в 1479 году вернуться к своим обязанностям.
Но на тот момент план действий в голове Иосифа уже созрел. Он решил основать на землях волоцкого удела свой собственный Иосифо-Волоколамский приют как для уже пострижеников, покинувшим по тем или иным причинам свои обители, так и для вновь обращенных. Большую заинтересованность в этом начинании проявил удельный князь Борис Васильевич Волоцкий. Но не только он один оказывал Иосифу, который, кстати, был духовником и крестником его сына Ивана, материальную помощь и поддержку, делали вклады на великий почин боровские и верейские князья и княжата.
Впрочем, переход Иосифа, по отцу Ивановича, в волоцкие пределы под юристикцию Бориса Васильевича не был санкционирован великим князем. А это означало, что игумен Боровский не просто переменил место жительства, а определился со своим миропониманием и перешел на сторону противников его политических амбиций и устремлений. То есть, если говорить прямо, предал своего покровителя.
По совокупности всех обстоятельств в 1491 году Борис Васильевич был вызван в Москву. Но ничего хорошего подобное приглашение князю не сулило. Участь старшего брата Андрея на тот момент была уже решена, и Борис ясно себе представлял, что едет не в гости. Однако, вопреки ожиданиям, великий московский князь, уверившись в том, что в одиночку Борис не представляет для него никакой опасности, позволил брату себя умолить и отпустил его, как пишется в сказках, восвояси.
Но прожил Борис после всех выпавших на его долю потрясений недолго. В 1494 году он умер, оставив по себе двух сыновей Ивана, Федора и жену Ульяну – дочь князя Михаила Дмитриевича Холмского. После смерти Ульяны и Ивана в 1503 году Иван III при содействии преподобного Иосифа Волоцкого конфисковал у Федора Борисовича унаследованные им от отца земли, присоединив их к своим владениям. Более материалист, чем духовник, Иосиф, будучи кровно заинтересованным в процветании своей обители, служил, в первую очередь, выгоде.
Из наблюдений некоторых исследований можно подчерпнуть сведения о том, что социальный состав братии, основанного Иосифом монастыря, представлял собой выходцев из мелкого и среднего служилого люда, разоренного и обиженного крупными феодалами. Униженные тяжелыми жизненными обстоятельствами все они, да и он сам, в большей степени тяготели к униженным центральной властью удельным князьям и старомосковской бюрократии. Именно эта мутная в социальном смысле людская масса была недовольна агрессивными и во многом болезненными мерами, к которым прибегал Иван III, как прораб, возглавляющий строительство такого крупного и ответственного объекта, как «всея Русь».  Но это был глухой и пассивный ропот, который не мог служить опорой ни одной из придворных группировок – ни идейным сторонникам, которые поддерживали притязания Софьи Палеолог, ни окружению Елены Волошанки.  Они были озабочены только своей собственной судьбой. Яркий тому пример – Иосиф Волоцкий.

                ***
 Софья Палеолог и Елена Волошанка – две иностранки в чужой стране, две равно яркие и равно сильные женщины, озарившие собой уходящую эпоху Рюриковичей. Но вот чего точно нельзя сказать о них, так это то, что они были дочерями одного мира.
Елена родилась в Молдавском княжестве, в семье выдающегося молдавского господаря Стефана III Богдановича, который был женат на киевской княжне Евдокии Олельковне. Отцом Евдокии был великий киевский князь из династии Гедеминовичей, внук великого Ольгерда - Олелько Владимирович, который ради руки прекрасной Анастасии – дочери великого московского князя Василия I Дмитриевича, деда Ивана III, и литовской княжны Софьи Витовтовны первым в семье принял православие.
Брачный союз, заключенный между Москвой и Киевом, в условиях, когда Польша вожделенно присматривалась к киевскому княжеству, оказался как нельзя кстати. Киев заручился поддержкой сильного союзника, а Москва получила возможность распространять свое влияние среди православных на неподконтрольной ей территории.
Выбираясь из этого хитрого переплетения имен и родства к сути повествования, остается заметить, что Василий I Дмитриевич приходился прадедом одновременно как Елене Стефановне, так и Ивану Ивановичу Молодому – сыну Ивана III, рожденному в первом его браке.
Сам Стефан чел Маре Великий был потомком огромной династии господарей Молдавского княжества, которые носили родовую фамилию Мушаты, то есть «красивые». Отец Стефана – Богдан II правил государством до 1451 года и покинул этот пост не по своей воле, а был свергнут родным братом, который для большей надежности, отрубил сроднику голову. Однако счастье мятежника продлилось недолго. В 1457 году сын Богдана – двадцатисемилетний Стефан, собрав небольшое войско, которое по численности значительно уступало армии дяди, и совершив государственный переворот, вернул себе престол отца.
Значительную часть этого войска составляли дружины, предоставленные Стефану господарем Валахии Владом Цепешем. Влад Цепеш, Влад III Басараб и Влад Дракула – это все одно и тоже лицо. При этом прозвище Дракул, что означает «дьявол» или «дракон», было унаследовано Владом от отца – Влада II, который был рыцарем ордена Дракона, созданного в 1408 году – задолго до рождения Влада – королем Венгрии, а потом и императором Священной Римской империи Сигизмундом I Люксембургским и королевой Барбарой. Орден был создан по образцу венгерского ордена Святого Георгия.
Перед рыцарями ордена была поставлена особая и практически невыполнимая задача – освободить христианские земли от турецкого нашествия. Причем, кордоном между христианскими землями и мусульманскими служила Валахия. И всякий раз, когда османы, в попытке углубиться на запад, предпринимали очередной рывок, именно на территории Валахии их встречали объединенные христианские силы.
Были у ордена и другие задачи, более мелкого порядка. Первая – это защищать королевский венгерский дом от внутренних и внешних врагов, а вторая – защищать католическую церковь от еретиков и язычников. В 1429 году стал рыцарем ордена Дракона и великий литовский князь Витовт.
Следуя духу романтики и мистицизма, рыцари ордена носили медальоны и подвески с изображением свернувшегося в кольцо золотого дракона. Приверженность Влада II ордену была так велика, что, после восшествия на престол в 1431 году, он поместил изображение дракона на монеты, которые чеканил от своего имени и которыми принудительно замещал прежние деньги. А поскольку в 1431 году появился на свет Влад III и два этих события совпали или первое явилось следствием второго, то изображение дракона, как символ нового времени, превратилось в прозвище, которое сначала приклеилось к Владу старшему, а затем и к младшему.
Правда, просуществовал этот орден не долго и вскоре после смерти императора Сигизмунда утратил свое значение.

                ***
Однако и второе прозвище Влада – Цепеш не имеет никакого отношения к его родовому имени и буквально означает «колосажатель». Как сообщают о том валашские летописи, это прозвище дали Владу турки, и, надо понимать, было за что. Но у известной жестокости и кровожадности Влада Цепеша имеется и вполне логичное объяснение.
Будучи пятилетним ребенком, он вместе со своим братом Раду, оказался в плену у турок. Но не как военный трофей, а как залог, оставленный его отцом Владом II султану        Мураду II под гарантию сохранения мира между обеими сторонами. Четыре года, проведенных Владом вдали от дома среди чужих людей и обычаев, не прошли для него даром. Именно в эти годы он приобрел большую часть своих академических знаний, но вместе с ними и специфические черты характера, которые проросли на чужеродной почве мусульманских традиций. До конца своих дней от мстил туркам не только за себя, но и за своего брата Раду, который превратился в наложника шах заде Мехмеда – сына султана и будущего покорителя Константинополя.
Еще большую мрачность и жесткость его характеру придали события 1446 года, связанные с трагической судьбой его близких, когда в следствии переворота, устроенного в Валахии местными дворянами и поддержанного венграми, его отец не просто утратил трон, а был казнен. Владу II отрубили голову, а брат Мирча подвергся жестоким издевательствам - сначала он был ослеплен, а затем живьем закопан в землю. И на валашский престол уселся некий венгр Владислав.
Дальнейшая история жизни Влада Цепеша изобилует длинным рядом исторических событий, в которых взлеты и падения сменяют друг друга с удивительной частотой. Одержимый чувством мести ко всем, кто когда-то предал его и его родных, он не испытывал к ним ни чувства жалости, ни снисхождения. Наказанием для них была только смерть на колу, страшная и мучительная. Так он поступал с турками, у которых перенял данный вид казни. Так он поступал и с теми, кто запятнал себя изменой его отцу и впоследствии ему самому. 
Впрочем, история жизни Влада Цепеша настолько драматична, динамична и эгоцентрична, что требует отдельного описания. Она не просто удивляла, приковывала к себе внимание, захватывала дух, но и вдохновляла особо пылкие и чувствительные натуры взяться за перо. Так «Сказание о Дракуле» появляется и в России. Считается, что автором этого произведения является дипломат и писатель Федор Курицын, который имел возможность лично побывать в тех местах и услышать немало легенд об этом исключительном правителе. Правда к тому времени, когда в 1480 году Стефан III начал переговоры с          Иваном III о союзнических отношениях, Дракулы уже не было в живых. Он умер в 1476 году в возрасте около сорока пяти лет.
Однако, несмотря на то, что сведения о личной жизни Влада невероятно скудны, удивляет сам по себе тот факт, что среди его потомков есть и представители правящей династии Великобритании, о чем в 2011 году принц Чарльз заявил открыто.
Остается только добавить, что на протяжении всех недолгих лет жизни Влада Цепеша, он и Стефан III были не только союзниками, они были друзьями и родственниками. Мать Влада – молдавская княжна Василиса была дочерью Александра I Доброго родом из той же самой династии Мушатинов, что и Стефан III. Дружба эта укреплялась еще и теми обстоятельствами, что оба эти правителя родились примерно в одно и то же время, были погодками и жили по соседству – Молдавия и Валахия отделялись друг от друга пограничной полосой и, как господари своих государств, имели высокую цель – остановить турок и вытеснить их с христианских земель. 

                ***
Что касается лично Стефана III, то, как правитель, он был весьма успешным. Вступив на престол в 1457 году, он предложил боярам, бежавшим из страны, вернуться, в связи с чем пообещал им утраченные земли и прежние привилегии. При Стефане были выпущены две серии монет – гроши и полугроши, которые чеканились на монетном дворе из серебра высокой пробы. При нем крестьяне получили статус «вольные», что привело к усилению армии. Были созданы артиллерийские части из иностранных наемников и выстроено множество новых крепостей и восстановлены старые. Согласно венецианскими документам, во времена Стефана Великого молдавский флот присутствовал в Средиземном море и плавал в Венецию и Геную, развивая торговые с ними отношения и пополняя государственную казну. И, наконец, Стефан III был инициатором молдавского летописания – Анонимной летописи Молдавии, переписи церковных книг и юридических текстов религиозного значения.
Принимая в свои руки бразды правления Молдовой, он во весь голос заявил, что у него есть две мечты: первая – это создать коалицию стран-союзников для борьбы с Османской империей, а вторая – освободить Константинополь. Всю свою жизнь он и посвятил своим мечтам. Но мир оказался не готов к таким жертвам и поэтому после смерти Влада Цепеша ему, преданному Польшей, Венецией и Венгрией, пришлось сражаться с османами в одиночку. Сто пятьдесят тысяч воинов выставил султан Мехмед II против сорока тысяч молдавских воинов, крестьян и добровольцев Стефана III. Однако применяя «тактику выжженной земли», артиллерию, своеобразный рельеф местности и выгодные погодные условия Стефан добился паники и деморализации в рядах противника. Полный разгром в 1475 году победоносной армии османов принес неувядаемую в веках славу молдавскому господарю Стефану III, прозванному еще при жизни великим.
Турки высоко оценивали полководческий талант великого молдаванина Стефана чел Маре. Известный летописец Ибрахим Ефенди назвал его «настоящим мужчиной, нами не побежденным».
После падения Византии в 1453 году православный мир лишился своего религиозного центра. И в таких сложных условиях и всеобщей растерянности столпом православия становится Афон. Несмотря на то, что Молдова практически постоянно находилась в состоянии войны то с неуемными соседями, то с турками, она была богатой страной. Торговые пути на Восток, которые проходили через ее территорию и контролировались Стефаном, позволили стране не только развиваться, пережить разруху и бедствия тридцати восьми войн, но и оказывать материальную поддержку афонским монастырям.
Особое внимание уделял молдавский господарь восстановлению святынь на Афоне. Взамен земель, захваченных турками, он выделял и предоставлял афонским отшельникам молдавские земли. С именем Стефана связано восстановление монастыря Зограф, а также целый ряд новых объектов – соборная церковь, пристань, трапезная, башня в монастыре Ватопед, акведук, крестильная в монастыре св. Павла. Одной из главных святынь монастыря Зограф было знамя с изображением Георгия Победоносца – покровителя и защитника молдавского господаря Стефана Великого, которое, по преданию, было изготовлено его дочерью Еленой. Учитывая столь тесную связь Молдовы с Афоном, можно предположить, что Елена, прозванная в Москве Волошанкой, имела не вымышленное, а реальное представление как об устройстве жизни святых отшельников, так и об исихазме - существе их веры.
Скончался Стефан Великий летом 1504 года, разочарованным в Иване III и как в союзнике, и как в человеке, который не смог защитить его дочь. А в 1992 году Румынская православная церковь канонизировала Стефана III Великого в лик святых.

                ***
Гора Афон - святое место силы и духа для всего православного мира. 
С одной стороны, Афон, расположенный на полуострове Айон-Орос, представляет собой крупнейшее в мире монашеское общежитие, верховная власть в котором принадлежит Священному Киноту. Причем, статус автономии под покровительством матери восточного христианства Византии монашеская обитель Афона получила в 972 году.
С другой стороны, отдаленность полуострова от внешних контактов, уединенность и созерцательность более всего способствуют обретению внутреннего спокойствия, более всего необходимого для «делания» умной и непрестанный молитвы. Именно здесь, в этих местах проявилось и укоренилось такое понятие, как «исихия», известное уже в античной литературе. В Священном писании это слово означает «молчание, спокойствие, уединение».
Поэтому исихия, в первую очередь, связана с отшельничеством – удалением от мира, от суеты мирской жизни и восприятием затворничества, как образа жизни, а во вторую, имеет своей целью созерцание и молитву. Так называемая, «Иисусова молитва», которую исихасты практикуют, представляет собой сложный процесс, связанный с психофизическими приемами. Монахи буквально ограничивают себя во всем – удаляются от мира и людей, избегают священнического сана из-за опасения развить в себе тщеславие, живут в полном затворе, лишь изредка допуская к себе в келью игумена.
Особое значение в жизни пустынников имеет воздержание, в частности, пост, нищета и нестяжательство. Только огородничество и рукоделие могут служить для них теми единственными средствами, к которым им позволительно прибегать с целью заработать себе на хлеб, поскольку считалось, что монах «не сможет молиться чисто, если опутан материальными вещами и волнуем постоянными заботами».
С течением времени из практики многократного повторения одних и тех же стихов Священного писания и имени Господа, в исихазме родилась формула «Иисусовой молитвы» - «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня, грешного». С помощью этой молитвы, которую требовалось повторять, практически, бесконечно, подобно тому как это делается в индуистской традиции с мантрой «ом мани падме хум», что означает «о, жемчужина, сияющая в цветке лотоса», монашествующие затворники добивались определенного состояния, называемого просветлением.  В просторечии это состояние сопровождалось видением яркого белого света, тех или иных образов и, наконец, прозрением Бога, подобно тому, как это случилось с Иисусом на горе Фавор.
Особенного подъема и распространения исихазм получил в XIV-XV веках, закрепив за собой память об этом времени, как о периоде «исихастского возрождения». В России, которая поддерживала тесные контакты с Афоном, имелось два крепких подвижнических центра – это школа преподобного Сергия Радонежского в Киево-Печерской лавре и Заонежская пустошь «нестяжателей» преподобного Нила Сорского. К наиболее известным русским исихастам традиционно относятся и такие видные деятели своего времени как Андрей Рублев, Феофан Грек, Максим Грек, Стефан Пермский и святой Антоний Печерский.
Однако, в отличие от византийской традиции, русский исихазм имел и свои собственные черты, самой отличительной из которых была обращенность подвижников к народу, так называемый «выход в мир» после длительного затвора и аскезы.
При этом следует понимать, что исихазм – это не часть православия, не один из многих богословских поворотов на его историческом пути. Исихазм – это само православие, сама православная духовность, само «высокое богословие», направленное на евангельское богопознание, связанное с православным преданием.
Не о том ли идет речь в Евангелии от Матфея – «Когда молишься войди в клеть свою и, затворив дверь твою, помолись Отцу твоему втайне» (Мф. 6:6). Клеть в данном случае – это образ, метафора, которая прикрывает собой такие бытийные понятия как затвор и уединенне.
И тем не менее исихазм, в силу свойственного ему мистического характера (неизъяснимое блаженство, несотворенный свет, ангельские материи, воссоединение с божественным началом и др.), вызванного практиками «высокого богословия», невольно становился некоторой пограничной областью между православием, с одной стороны, и ересями с другой. История хранит немало примеров чудесных способностей истинных исихастов.  Но большая часть этих историй в стиле «скажи горе сдвинуться и, если истинно веришь – сдвинется» связана с Афонским монашеством.
Конец подобным колебаниям в 1341 году положил пятый Константинопольский собор Православной церкви, который признал исихазм официальной доктриной греческих православных церквей. Однако на практике Церковь, в ущерб «высокому богословию», отдала предпочтение решению текущих задач практического свойства и развитию общежительных форм монашества по уставу в духе «иосифлянской» традиции сребролюбия.
Отсюда, возвращаясь к образу Елены Волошанки – свободолюбивой дочери молдавских и валахских земель, воспитанной на идеалах «высокого богословия», на примерах самоотверженных сражений своего непобежденного иноземными завоевателями отца, она всем своим прошлым была запрограммирована на борьбу за то, что должно было принадлежать ее сыну по праву. Но, в отличие от Софьи, она была не женой Иван III, а снохой, вдовой его любимого сына Ивана Молодого и потому контур ее влияния был сильно ограничен.

                ***
И тем не менее общее историческое прошлое Московского и Молдавского княжеств продолжало способствовать сохранению внутрисемейных отношений в границах родства и дружбы. Первые контакты Москвы с Сиретом – столицей Молдавского княжества произошли, примерно, в 1386 году, когда у власти в стране находился Петр I из рода Мушатов. 
В это же самое время и несколькими годами ранее Русь под предводительством великого князя Дмитрия Донского громит татар на поле Куликовом и одерживает победу. Но до окончательного избавления от ордынского владычества впереди еще целый век, и хан Тохтамыш, спустя два года после поражения, разоряет Москву. И хоть ярлык на великое московское княжество за Дмитрием по-прежнему сохраняется, но при одном условии, что его старший сын Василий I Дмитриевич – дед Ивана III отправляется в Орду.
Практика живого залога по тем временам имела широкое распространение и служила надежной гарантией сохранения достигнутых договоренностей.
Так для княжича Василия началось долгое, длиной в четыре года, томление в ордынском плену. При этом никаких гарантий сохранения жизни пленника хан великому князю не давал. Да и не было у ордынских ханов в ходу самого такого понятия, как гарантия. Хочет повелитель всей земли – казнит, хочет – милует.
Впрочем, и сам Василий не очень-то на его ханскую милость рассчитывал и зимой 1386 года, улучив подходящий момент, вместе со своими слугами совершил дерзкий побег. Но пустился в бега на Русь не прямыми дорогами, которые вели на север и были перекрыты татарами, а повернул на запад. При этом расчёт беглецов был прост. Зная Петра I молдавского как православного господаря, они были уверены, что тот их татарам не выдаст.
Русская летопись так передает эти события: «Того же году княз Василий, великого князя сын Дмитриеев прибеже из Орды в Подольскую землю в великие волохи к Петру Воеводе…». Позже, по прошествии какого-то времени, в Молдову из великого княжества Московского прибывает делегация от великого князя Дмитрия Донского. Этот визит и ознаменовал собой первый официальный контакт между двумя сторонами Москвой и Сиретом.
Но на этом приключения самого Василия Дмитриевича не закончились. Обратный его путь из Молдовы в родные пределы проходил через владения великого Литовского княжества, которым правил в то время недавно обращенный в католицизм великий князь Ягайло Ольгердович. Да и сама Литва готовилась к приему знаменитой киевской унии, которая переводила ее в разряд католических стран. Поэтому принял их на своей территории не Ягайло, а его двоюродный брат – князь луцкий Витовт, который на тот момент был крещен по православному обряду. В целом он был крещен трижды, меняя веру с одной на другую в зависимости от политической конъюнктуры.
Витовт, который имел на Литву виды и тайно вынашивал планы свержения Ягайло, крайне нуждался в союзниках для антипольской коалиции. И тут вдруг, такое везение, союзники сами прибыли ко двору. Оставалось только найти способ заинтересовать их, привлечь на свою сторону. И такой способ нашелся. Им оказалась единственная дочь Витовта – Соня. Одним словом, в Москву в 1387 году княжич вернулся уже обрученным женихом Софьи Витовтовны. Однако сама невеста еще четыре года оставалась под опекой отца и, только достигнув совершеннолетия, прибыла в Москву, где и состоялась их свадьба. Это был 1391 год.
Предания об этих событиях получили свое продолжение уже в 1482 году, когда думный дьяк Федор Курицын отправился в г. Яссы – новую столицу Молдавии сватать дочь молдавского господаря Стефана III – Елену за правнука Василия I, княжича Ивана Ивановича Молодого.
               
                ***
Примерно такая же история предвосхищала и брак Ивана III с дочерью деспота Морейского Фомы Палеолога – Зоей Палеолог. И хоть приключенческой канвы, в отличие от молдавского варианта, она не имела, но возобновлению контактов между Москвой и Востоком, прерванных по причине монголо-татарского нашествия почти на сотню лет, поспособствовала. И началось все в 1411 году со старшей дочери великого московского князя Василия I - Анны Васильевны. Именно в этот год византийский император          Мануил II Палеолог прислал в Москву сватов, которым было поручено договориться с московским князем о возобновлении союзнических отношений между двумя сторонами и скрепить этот договор, как в те времена и водилось, браком детей. В женихи Анне Васильевне византийский деспот предлагал своего старшего сына и соправителя           Иоанна VIII Палеолога.
Мотивы, которыми руководствовался византийский император, привлекая московского правителя в союзники, были более чем очевидными. Дела на Востоке шли из рук вон плохо. С 1394 по 1411 годы Константинополь несколько раз подвергался осаде турецкими войсками. И хоть взять крепость приступами и измором туркам не удавалось, но разложение империи происходило изнутри, где претенденты на престол прямые и косвенные свергали друг друга, причем, не без помощи тех же самых турков.
Так отцу Мануила II византийскому императору Ивану V Палеологу удалось в 1390 году вернуть свой престол только при поддержке турецкого султана Баязида I, прозванного Молниеносным. Но такая услуга, как известно, не оказывается бескорыстно, по доброте душевной, а предоставляется только в зачет гарантий мира и союзнических отношений между заинтересованными сторонами. Так в 1391 году Мануил II стал заложником султана Баязида, а византийский император Иван V Палеолог – его вассалом. Однако плен Мануила и подневольное его участие в завоевательных походах султана продолжались недолго. Узнав о смерти отца, свободный от всякого рода гарантий и соглашений, он в том же году сбежал из дворца Баязида и, захватив престол отца, провозгласил себя императором Мануилом II.
При этом надо иметь в виду, что султан Баязид Молниеносный был чрезвычайно успешным полководцем. Он захватил все бейлики Малой Азии, закончил покорение Болгарии, дважды держал Константинополь в осаде. Крестовый поход Европы в 1396 году против Баязида, организованный императором священной Римской империи Сигизмундом I Люксембургским – рыцарем ордена Дракона - был бесславно разбит под Никополем на берегах слияния трех рек Дунай, Опт и Осым.
Осада Константинополя, начатая султаном Молниеносным в 1402 году, продолжалась пять долгих лет и еще неизвестно, как бы она закончилась, если бы интересы Баязида в Азии ни столкнулись с интересами другого тюрко-монгольского завоевателя из клана Барлас - Тимуром Хромым, прозванным Тамерланом.
Конфликт между двумя равно великими покорителями мира османским султаном               Баязидом I и среднеазиатским эмиром Тамерланом разрешился в 1402 году битвой при Анкаре. В итоге турецкая армия была полностью разбита, султан взят в плен, где, спустя год, и умер. Смерть Баязида I послужила толчком к временному распаду Османской империи и установлению периода междуцарствия, который продлился с 1403 по 1413 год.
Примерно в это время, получив неожиданную передышку, Мануил отправился в длительную поездку по западным странам искать помощи против Османской империи.

                ***
Москва попала в круг его интересов в 1411 году.
Тогда в своем послании Мануил, что становится известно из сообщения русской летописи, просил «милостыни в такой нужде и беде сущиим, в осаде седящим от турков». Собранная Василием I милостыня была немедленно отправлена в Константинополь, причем, без всяких условий и оговорок. Щедрость русского двора с лихвой перекрыла подаяния всех западных стран вместе взятых, но одновременно открыла перед императором новые горизонты. Ухватившись за случайно подвернувшуюся ему удачу, которая и в будущем сулила немалые выгоды, император затеял прямые переговоры с Василием I Дмитриевичем о женитьбе своего сына и наследника Ивана VIII на одной из его дочерей.  Расчет узурпатора оказался верным. И, как о том сообщают русские летописи; «не только Константинопольский Патриархат, но и императорский двор существовали почти исключительно на средства, присылаемые Русью».
Так Анна Васильевна – старшая дочь великого князя в 1411 году стала женой Иоанна Палеолога, занявшего императорский престол отца в 1425 году. Однако, сама Анна до этих счастливых дней не дожила. Она умерла во время эпидемии чумы в 1417 году. В последствии Иоанн еще дважды женился, но наследников после себя не оставил. И после его смерти престол занял брат Иоанна – Константин XI Драгаш (по матери) Палеолог. На нем великая история Византии в 1453 году и закончилась. Константинополь, который уже давно оставался только номинальной столицей империи и представлял собой полуразрушенную крепость, пал под мощным натиском татарских войск, возглавляемых султаном Мехмедом II или Мехмедом эль Фатихом Завоевателем.
Что касается Иоанна VIII, то с его именем связана одна из самых позорных страниц истории Восточного христианства – это созванный по его инициативе Ферраро-Флорентийской собор, на котором православные делегаты, уступая во всем католикам, подписали под нажимом императора церковную унию об объединении Церквей под главенством Папы Римского. Однако делегаты – это еще не сама Церковь.  И на местах большинством Православных Церквей, в том числе и русской, эта уния была отвергнута. А внутри самой Византийской Церкви спровоцировала раскол и смуту.
Митрополит Исидор, подписавший унию своей волей, сразу после возвращения в Москву по приказу московского великого князя Василия II Темного был схвачен и подвергнут заключению.  И с этих пор митрополитов греков на Руси более не было.
А в 1443 году на соборе православных церквей в Иерусалиме патриархами Филофеем Александрийским, Дорофеем Антиохийским и Феофаном Иерусалимским от лона Церкви были отлучены все сторонники соглашения.
Не решила уния и главной задачи, ради которой она и замышлялась. Армия крестоносцев, созванная монархами западных стран по призыву римского папы, была очередной раз полностью разбита турками под Варной в 1444 году. А в 1448 году турки почти полностью оккупировали Сербию – родину Елены Драгаш, матери последних византийских императоров. Следующим на очереди был Константинополь. Он пал 31 октября 1453 года. Однако сам Иоанн до этого трагического дня не дожил. Он выпал на долю его младшего брата Константина XI Палеолога Драгош – последнего византийского императора, который пал в бою, защищая древнюю столицу православия от турок.
С падением Константинополя православные Церкви мира, лишившись своего религиозного центра силы, знаний; объединяющего и организующего начала замкнулись внутри себя, что с течением времени превратило их в объекты атаки католической Церкви. Полчища папских легатов было отправлено по всему свету на охоту за нестойкими в своих убеждениях верующими. Не было никакой надежды и на то, что оставшиеся в живых деспоты Мореи и наследники престола Палеологов – братья Дмитрий и Фома способны и будут бороться за свои права.

                ***
Морея. Морейский деспотат. Полуостров Пелопоннес. Все эти названия говорят об одном и том же, об автономном государственном образовании, которое входило в состав Византийской империи и служило чем-то вроде тренировочного полигона, на котором один или сразу несколько сыновей императора отрабатывали навыки государственного правления. К 1449 году, когда император Иоанн VIII умер, и престол занял Константин XI, в живых оставались еще два Палеолога, младшие братья – Дмитрий и Фома.
Вот им-то в равных долях и досталась Морея.
Но в свете описываемых событий никакого единомыслия между братьями не было. Деспот Фома, не утративший надежд на помощь католиков и Запада в борьбе с турками-османами, придерживался прозападной ориентации, а деспот Дмитрий, понимающий всю тщету этой борьбы, стал поддерживать последних. К 1458 году противоречия между братьями настолько обострились, что они перешли от слов к делу. Вооруженный конфликт внутри семьи оказался на руку только туркам, которые после нескольких месяцев осады в 1460 году захватили столицу Мореи – город Мистру. После чего все остальные города прекратили сопротивление. Впрочем, Фома успел сбежать в Италию еще до абсолютной катастрофы, а Дмитрий остался и сдался на милость победителей.
Италия встретила Фому с распростертыми объятиями. Ни мало вдохновило итальянцев и то, что он официально принял католичество. Однако жена Фомы – Екатерина Дзаккария за ним не последовала, а осталась на острове Корфу, где и умерла в 1462 году. Тремя годами позже Фома забрал с острова детей и перевез их в Италию. Зое Фоминичне Палеолог на ту пору было не более десяти лет. Она родилась в 1455 году через два года после трагических событий.
Забавно, что после гибели Константина XI, морейский деспот Фома Палеолог, католик по вероисповеданию, был признан всей Европой законным императором православной Византии.  Возможно, что эта информация не совсем точная. Скорее всего, Фома официально признал орос – догматы Ферраро-Флорентийскую собора, и как униат имел право называться византийским императором.
В то же самое время османский султан Мехмед II Завоеватель сразу после захвата Константинополя присвоил императорский титул себе. И наконец Дмитрий Палеолог – законный наследник по старшинству и праву томился в османском плену долгие годы. Незадолго до своей кончины он вместе с женой принял монашество и умер в монастыре в 1470 году, пережив Фому на долгих пять лет.
Насколько малозначительным и абстрактным был этот титул в глазах потомков великой династии Палеологов лучше всего свидетельствует поступок титулярного императора Византии, старшего сына Фомы Палеолога, Андрея Палеолога, который в 1494 году великодушно передал свои права на константинопольский престол своему другу - королю Франции Карлу VIII. Но, когда вскоре Карл умер, и Андрей в сотый раз оказался в долгах, он нашел себе новых покровителей в лице испанских монархов Фердинанда и Изабеллы, с которыми провернул ту же самую сделку с правами в 1502 году.
На Руси, где Андрей побывал в 1480 году, судя по всему поправить свое материальное положение ему не удалось. Но наследить и оставить по себе недобрую память сумел. Это его дочь Мария Андреевна Палеолог – племянница Софьи Палеолог, выданная замуж за князя Василия Михайловича Верейского, оказалась в центре семейного скандала, связанного с растратой государственной казны и пропавшими «саженьями».
Тогда от суровой расправы Ивана III верейского князя Василия и его жену могло спасти только бегство в соседнее Литовское княжество. Но и это бегство Иван III Васильевич сумел обернуть в свою пользу. Он принудил старого князя Михаила Андреевича Верейского завещать свой удел не беглому сыну, а ему – великому князю.

                ***
Условия, в которых формировался характер юных Палеологов, лишенных родительского попечения и заботы, потребовал от них большого мужества, выносливости и приспособляемости. Им следовало забыть обо всем том, что окружало их прежде и принять чуждый и незнакомый им мир как свой.
Самой младшей из детей была Зоя. Ее и взял под свое покровительство ученый грек и выдающийся гуманист XV столетия Виссарион Никейский, известный более как инициатор унии православной и католической Wерквей, активный участник Ферраро-Флорентийского собора 1439 года. Либерализм и уступчивость Виссариона в вопросах веры ни остались незамеченными и вскоре, после Собора, карьера бывшего архиепископа Никейского совершила показательный скачок вверх. Евгений IV – римский папа, известный как папа в изгнании, произвел униата Виссариона в кардиналы.  Питая глубокий интерес к истории и культуре, Виссарион основал в Риме академию по изучению наследия Платона. И в этом смысле Зое, как его ученице и воспитаннице, не вероятно повезло.
Однако в целом уже в середине XV века, подводя итоги турецкой агрессии, Рим понял, что наиболее богатые и сильные государства потеряны для него, а вместе с ними потеряна и значительная часть доходов. В поисках нового притока капиталов папство в своих размышлениях остановилось на примере итальянских городов – республик, где центральную власть представлял монарх, глава клана.
Быть может, к подобным выводам пап подтолкнула история богатого олигархического семейства Медичи, правителей той самой Флоренции, где в 1439-1442 годах проходила вторая часть знаменитого Ферраро-Флорентийского собора и была подписана «Флорентийская уния».
Кем были эти Медичи и откуда берет начало их фамильное имя, осталось неизвестным. Известно только, что по одной из версий некто из родоначальников династии был медиком при дворе Карла Великого. А дальше прослеживается долгий путь с XIII по XVIII век строительства империи Медичи, в которой имелись не только диктаторы, но и свои банки, войска, художники, архитекторы, римские папы и даже королевы.
Создать по образу Флоренции свое собственное государство стало первоочередной задачей римских пап. И для выполнения этой задачи существовал только один единственный путь – это укрепить свою власть путем раздачи доходных должностей, высших церковных званий, казенных средств и земель своим родственникам.
Но чтобы развить, кормить и обслуживать такую разветвленную сеть нахлебников необходимо было позаботиться о ее безопасности. Что и было сделано на Флорентийском соборе, который включил в основной итоговый документ такое определение – «папа Римский является истинным наместником Христа, главой всей Церкви, отцом и учителем всех христиан; ему в лице блаженного Петра, господом нашим Иисусом Христом доверена полнота власти пасти, руководить и управлять всей Церковью».
На самом деле блаженный Петр здесь не причем. Никакой доверенности от Иисуса на управление всей Церковью он не имел.
В данном случае хитроумные и изворотливые папы интерпретируют известное евангелическое изречение «ты – Петр, и на сем камне я создам Церковь Мою» Мф.16:18 в отрыве от основной мысли Священного писания и с известной выгодой для себя. Главный же смысл этого высказывания заключается в том, что Петр первым назвал Иисуса – Христом (мессией), сыном Бога Живого. И вот на этом символическом понятии мессианства Христос и собирался строить Церковь свою.
Подтверждает эту мысль и другое известное высказывания Христа, которое раскрывает скрытую внутреннюю суть его ученика – «отойди от меня – сатана! – говорит он Петру, - ты мне соблазн, потому что думаешь не о том, что Божие, но что человеческое» Мф. 16:23. Не случайно, что именно двуличный Петр, в котором человеческое было много сильнее Божьего трижды предал своего учителя. И это более всего отвечает истинному содержанию такого постыдного в христианстве явления, как ненасытное папство.
Однако и такой вариант развития событий Иисус предвидел. ««Многие придут под моим именем», - замечал он, - и будут говорить: я Христос, и многих прельстят» Мф.24: 5.

                ***
В тот год, когда десятилетняя Зоя, покинув Корфу, переселилась в Италию, на папский престол был избран кардинал Пьетро Барбо – племянник папы Евгения IV, того самого, который вместе с византийским императором Иоанном VIII Палеологом, зятем Василия I, затеяли объединить две Церкви в одно целое. По устоявшейся в Риме традиции Пьетро должен был выбрать себе официальное имя. Но когда он заявил о том, что хочет назваться Формозом (красивым), то кардиналы, не выдержав, подняли его на смех. Новый папа был чрезвычайно некрасив. Пересилив поселившуюся в душе обиду, он принял имя Павел II.
Вообще отношение кардиналов к новому папе, которого его предшественник папа Пий II называл «наша госпожа милосердная», причем, главным образом, за те слезы, которые тот проливал во время молитвы, нельзя было назвать уважительным. Еще до его вступления в должность конклав алчных кардиналов выдвинул ему ряд условий, главным из которых было установить чрезвычайный налог с населения под предлогом организации очередного крестового похода против османов и всю прибыль от финансовой аферы поделить между всеми участниками.  Пьетро Барбо с легкостью принял эти условия и даже дал клятву сделать все, как надо. Но, приняв папский сан и вступив в должность, он аккуратно выполнил только первую часть сделки, оставив деньги в собственной казне.
Естественно, что кардиналы тут же взбунтовались.
Но Павел II умиротворил их обещаниями будущего дележа и даже согласился назначить комиссию из трех кардиналов для наблюдения за сбором чрезвычайного налога. В обмен на столь существенную уступку, кардиналы предоставили папе полную свободу действий. И тот быстро открыл другое денежное русло. Причем, фокус был на удивление прост. Папа, используя свои служебные полномочия, начал отстранять от службы офицеров и чиновников курии, а потом продавать их должности другим.
Некоторые чиновники, решив, что Павел совсем обнаглел, обратились ко всем государям Европы созвать вселенский собор, чтобы поставить зарвавшегося папу на место. Но оказалось, что еще на Мантуанском соборе 1459 года, папа Пий II, в целях укрепления папской власти, опубликовал на последнем заседании декрет, утверждающий власть папства не только над государями, но и над самим собором. 
Так что, по большому счету, жаловаться было некому.
Абсолютно невежественный, питающий ненависть к ученым и писателям, Павел II любил повторять, что «религия должна уничтожать науку, ибо наука – враг религии». Исходя из этой концепции Павел запретил римлянам посылать своих детей в школы, полагая, что читать и писать – это привилегия священников.
Естественно, что подобная узость мышления и тупость должны были компенсироваться какими-то иными широкими жестами. И действительно, на публике папа часто появлялся нарумяненным, в тиаре, усеянной алмазами, сапфирами, изумрудами и крупным жемчугом. Он отстроил себе дворец Сан-Марко, где и поселился среди коллекций роскоши, предметов искусства и антиквариата.
И когда в 1469 году Виссарион Никейский подбросил ему идею о возможности брака Софьи Палеолог с московским великим князем Иваном III, он не придал ей должного значения. Кроме того, Павел II не был гуманистом, едва владел латынью и не испытывал преклонения перед членами возникшей в тот период по инициативе Виссариона Римской академии. Скорее напротив, открытое недоверие к всезнайкам и собственная недальновидность оставили эту идею без продвижения.
Но внезапная смерть папы, которая настигла его в 1471 году в самый неподходящий момент интимной близости с одним из любимых мальчиков и была списана на банальное расстройство желудка, открыла новую страницу в этой истории.

                ***
Новый папа Сикст IV, в миру кардинал Франческо Альбесколо делла Ровере, взошел на папский престол в 1471 году в возрасте пятидесяти семи лет. Он был сыном рыбака и в детстве сам занимался этим промыслом. И надо думать, что он никогда бы не увидел римского двора, как своих ушей, если бы судьба ни свела его с сеньором делла Ровере. Могущественный вельможа сначала взял хорошенького юношу к себе во дворец, а затем с неизменным упорством устраивал своему любимцу церковную карьеру.
Наконец, когда Франческо стал папой под именем Сикст IV, первое что он сделал – это издал буллу, которой его незаконные сыновья и сыновья его будущих преемников наделялись правами римских князей. Мечтая создать из папства светскую монархию, управляемую кардиналами, связанными между собой родственными узами, Сикст более всего радел об интересах собственной семьи, щедро раздавая членам своего семейства правительственные должности, обогащал своих любовников и племянников дорогими подарками и огромными пенсиями. Следуя своему замыслу, папа возвел в кардинальское достоинство пять членов своей семьи, а десять других назначил на высокие церковные должности. Так один из его племянников – кардинал Пьетро Риарио стал одним из самых богатых людей в Риме, другой стал синьором Сенигалии, а дочь этого синьора – герцогиней Урбино.
Действуя в духе криминального авторитета, папа Сикст IV обратил свои алчные взоры на богатства и владения Флоренции, граничившей с Римом. Он мечтал передать это княжество своему любимому побочному сыну Иерониму. Однако, понимая, на собственность каких могущественных людей Флоренции он позарился, и, не решаясь открыто объявить войну семейству Медичи, папа вместе со своим сыном состряпали против внуков Козимо Медичи заговор. Внуков Джулиано и Лоренцо решено было убить в церкви прямо во время обедни. Для этого им потребовался сообщник. Соблазнившись кардинальской шапкой, архиепископ Пизы Франческо Сальвиати согласился на эту роль.
В назначенный день, заговорщики, хоть и выполнили все предписанные им Сальвиати инструкции, но довести дело до ума не сумели. В итоге, был убит только один из братьев – Джулиано, а второй, хоть и был ранен, но в суматохе сумел спастись бегством.
Узнав, что во главе заговорщиков стоял Сальвиати, возмущенные флорентийцы повесили архиепископа и его сообщников прямо перед окнами дворца синьории. Люди требовали расправы и над кардиналом Рафаэлем Риарио, которого обнаружили и схватили в одной из ниш храма. Но когда тот чистосердечно признался, что выполнял указания святого отца, Лоренцо Медичи помиловал его.
Так в 1478 году закончилась одна из бесславных авантюр папы Сикста IV, получившая в истории название «Заговор Пацци», где Пацци – фамильное имя древнего флорентийского дворянского рода, замешанного в заговоре против, вызывающих у них зависть и раздражение, семейства Медичи.
Разъяренный папа, объявив Лоренцо в убийстве архиепископа, что нарушало неотъемлемые права Церкви в области судопроизводства над епископатом, потребовал у флорентийцев выдачи Медичи. Но, получив решительный отказ, Сиксту IV ничего не оставалось, как отлучить их от канонических церковных практик и развязать с Флоренцией войну, которая продлилась два года.
Однако события этих лет остались для шестнадцатилетней Зои Палеолог далеко позади, в прошлой жизни итальянского периода. Благодаря благосклонности папы Сикста IV, который возлагал на нее большие надежды, как на агента римской церкви, и стараниям Виссариона Никейского, она покинула Рим в 1472 году.

                ***
И покинула как раз вовремя. Осенью того же года Виссарион Никейский умер.
Распутство и расточительство Сикста IV настолько опустошили папскую казну, что он был вынужден задуматься о балансе и изыскать новые статьи доходов, которые обеспечивали бы безбедное существование его семейного понтификата. Необходимость такой сложной умственной деятельности была продиктована еще и тем, что афера с чрезвычайным налогом, который взымался, в том числе и с населения, якобы, в счет подготовки крестовых походов, более не работала. Налог был дискредитирован самой Церковью, которая, выпустив в Европу легионы монахов, алчно выпрашивающих у европейских монархов милостыню и действующих по своему усмотрению, злоупотребила своим положением.
Но Сикст IV оказался на редкость дерзким человеком. Он не стал углубляться в дебри экономики, подменять одно понятие другим, а ввел прямой и всем понятный сбор средств на содержание святого отца.
А что, разве это не справедливо? Ведь христиане обязаны заботиться о своем папе.
И сумма заботы, необходимая для такого святого дела, была указана - тридцатая часть доходов каждого христианина. Евреям пришлось еще хуже!  И хоть папа им был нужен постольку-поскольку, но за то, что он терпел их в своей стране им пришлось раскошеливаться на двадцатую часть.
Дело заспорилось быстро и скоро подвалы папской резиденции ломились от золота, вырванного из рук владельцев путем угроз и грубого вымогательства. Войдя во вкус столь удачно задуманной и выполненной акции, Сикст IV, рискнул расширить пределы своей изобретательности, для чего отправил целую армию легатов по всем христианским столицам Запада, обязав их собирать золото, не взирая ни на какие протесты и не перед чем ни останавливаясь. Пытки, виселицы, костры, иные виды насилия – все угодно богу.
Испанским легатом папа назначил небезызвестного Родриго Борджия, который, спустя несколько лет, сам станет папой и приобретет славу одного из величайших злодеев, преступников и развратников в истории человечества.
Впрочем, моральный и нравственный облик римского папства с древнейших времен и до нового времени формировался в условиях полного отсутствия контроля со стороны какого-либо органа или лица, абсолютной автократии и поголовного невежества, безграмотного и обманываемого Церковью населения.
Чтобы иметь представление о том, в какую бездну собирался предпоследний византийский император Иоанн VIII Палеолог, а затем и его брат Константин XI столкнуть православные народы всего мира, достаточно почитать литературный труд архиепископа Русской православной церкви за границей Аверкия (Таушева), в миру Александра Таушева, где он не только излагает духовные основы папизма, но и открывает глаза легковерным на, так называемую, «вселенскую церковь», с которой нас и по сей день некоторые церковные авторитеты призывают объединиться.
Так вот по канонам католической Церкви «Папа есть божественный человек и человеческий Бог. Посему никто не может судить его, или о нем. Ему возможно на земле то же самое, что на небесах Богу. Если бы папа увлек за собой в ад миллионы людей, то никто бы их них не имел права спросить его: отец святой, зачем ты это делаешь? Воля Бога, а, следовательно, и папы, который есть наместник Бога, имеет верховную власть повсюду. Он опоясан двумя мечами, то есть властвует над духовным и мирским; над патриархами и епископами, над императорами и королями. Он властен исправлять все, что признает нужным в Новом Завете, изменять самые Таинства, установленные Иисусом Христом. … Сомневаться в его могуществе – святотатство. Власть папы не имеет пределов. Кто отрицает верховную власть и главенство папы, тот грешит против Святого Духа, разделяет Христа и есть еретик. Кто не повинуется папе, тот не повинуется Богу. Все, что папа делает, угодно Богу. … Если папа изрек приговор против Суда Божия, то Суд Божий должен быть исправлен и изменен». Таково дословное постановление Первого Ватиканского Собора, сделанное при римском папе Пии IX в 1870 году. Но это не значит, что подобного духовного регламента не существовало до указанного времени. Духовный регламент папизма – это фундамент, на котором воздвигнута Римская католическая (латинская) Церковь. Именно по причине утвердившегося в ней ложного учения о главенстве и непогрешимости папы римского, мнящего себя «наместником Христовым, человеческим Богом», Православная Церковь в 1054 году отделилась от латинской. Не способствовал объединению двух Церквей под началом папы римского и Ферраро-Флорентийский собор 1439 года. А, принятая под нажимом римского папы Евгения IV и византийского императора Иоанна VIII уния, только усугубила этот раскол.

                ***
Ферраро-Флорентийская уния, инициированная и подписанная византийским императором Иоанном VIII Палеологом и принятая, как должное, его преемником и братом Константином XI, не признавалась и не пользовалась поддержкой православного духовенства. Стоическому противостоянию церковного епископата мирской воле цезаря в значительной мере способствовало и то обстоятельство, что константинопольский патриарх Иосиф II – сын болгарского царя Ивана Шишмана флорентийскую унию не подписал. Но сделал он это не по убеждению, а по немощи своей. Будучи человеком больным и старым, он умер прежде, чем осквернил свое имя позорным предательством. Хотя по факту он был сторонником унии и поддерживал стремление императора к объединению двух Церквей.
Зато другой патриарх, назначенный Иоанном VIII из числа сторонников унии, Митрофан II охотно признал верховенство папы римского над Цареградской православной Церковью, за что и вошел в историю под прозвищем «материубийца». Впрочем, продержался он на патриаршем престоле совсем недолго и после собора 1443 года, который опротестовал факт признания Константинопольским патриархатом решений Ферраро-Флорентийского собора, Митрофан II был свергнут и, спасаясь бегством, укрылся от преследований в Риме, где и умер в том же 1443 году.
Но Рим не был бы Римом, если бы признавал ни только свою, но и чужую правду. Провозгласив Ферраро-Флорентийский собор – Вселенским, что превращало все принятые им постановления в обязательные для исполнения всеми христианскими конфессиями, папа Евгений IV отправляет в древнюю столицу нового назначенца на должность константинопольского патриарха – униата Григория III Мамму.
Но надежды папы в духе известного афоризма «стерпится – слюбится» не оправдываются и на этот раз. Никакие былые заслуги не спасают бывшего православного архиерея Мамму от негодующей толпы, которая воспринимает его только как предателя материнской православной Церкви. В конце концов, так и не найдя в себе сил противостоять недовольству верующих, Григорий III в 1450 году вернулся в Рим.
Не внесла никаких позитивных корректив в текущий ряд событий и смерть императора Иоанна VIII в 1449 году. Уповая на помощь папы и, как следствие, на помощь правителей западных стран в противостоянии с турками, следующий император Константин XI пребывал в плену своих заблуждений.
Раскол, смятение и та зыбкая почва нестабильности под ногами константинопольского духовенства, которая вселяла в их сердца растерянность и неуверенность в завтрашнем дне, так или иначе способствовали образованию в церковно-приходской деятельности определенному спаду. Этим относительным замиранием тут же воспользовались латиняне, которые проживали в городе еще со времен первых крестовых походов, инициированных, кстати, все теми же римскими папами. И в ноябре 1452 года в самом древнем православном храме Константинополя - в храме Святой Софии свершилась католическая месса.
В городе начались волнения.
Командующий византийским флотом Лука Нотарас во весь голос заявил: - «Лучше увидеть в городе турецкую чалму, чем латинскую тиару». Крылатая фраза тут же была подхвачена разгоряченной толпой и поднята на знамена восставших.
Папа, опасаясь, что пойманная им с такими большими издержками и усилиями «птичка» - Константинополь освободится от его пут, отправил на помощь императору несколько вооруженных отрядов общей численностью в семь тысяч.
Но на помощь восставшим вовремя подоспели турки, которые еще в апреле 1453 года окружили Константинополь со всех сторон. Армия османов, осаждающая крепость, численностью в восемьдесят тысяч человек, состояла в основном из завоеванных турками народов - греков, сербов и болгар. Сломив сопротивление марионеточного императора Константина XI, имеющего в своем распоряжении всего лишь небольшой отряд греков и семь тысяч латинян, многонациональная армия турков ворвалась в город.
29 мая 1453 года Константинополь пал.
Сам император погиб в бою, а остатки латинян спасались от порабощения бегством.
Это было второе и окончательное падение великой Византийской империи.

                ***
Захват Константинополя в 1453 году турками, целесообразнее всего рассматривать в сравнении с его первым захватом в 1204 году крестоносцами – латинянами или католиками по вероисповеданию. Однако начиналась эта история совсем в другом месте - в Иерусалиме, где находится главная святыня христианского мира – Гроб Господень.
За долго до этих событий в 637 году в город впервые вошли мусульмане. Как пишет история, вошли мирно без войн и кровопролития. Сам патриарх Иерусалима Софроний, сдавая город на условиях мирного договора, в котором оговаривались права и привилегии как местного населения, так и мусульман, передал ключи от него халифу Умару ибн Аль-Хаттабу. Согласно договору Умара, первый и главный его пункт касался вопросов   вероисповедания. Так за христианским населением Иерусалима сохранялась свобода вероисповедания в рамках Священного писания и Библейских заветов, а за мусульманами - Корана и изречений пророка Муххамада.
Оставаясь главнейшим и самым почитаемым из святых мест христианства, центром паломничества с особой историей и культурой, Иерусалим должен был вызвать и вызвал немало вопросов, касающихся доступности Гроба Господня, его правовом статусе, обладании им и его сохранности. Невозможность разрешить эти вопросы мирным путем породила целую серию геополитических и религиозных конфликтов, существенно повлиявших на мировую историю.
В 1198 году папа Иннокентий III предпринял очередную попытку отбить Иерусалим у мусульман. С этой целью он обратился к правителям западных стран, и те в очередной раз, откликнувшись на призыв, предоставили воинственной Церкви бойцов, которых папа, облачив в белые накидки с изображением католического креста кроваво-красного цвета, бросил с благословением в топку религиозных конфликтов.
Но добраться до Иерусалима морем – самым коротким путем - крестоносцы не могли. Во-первых, у них не было кораблей, а во-вторых, трудно себе представить такой флот, который бы мог переправить всю эту многотысячную братию на заветный средиземноморский берег. Возможно, с подобной задачей могла справиться «королева морей» Венеция, но, находясь в состоянии торговой войны с Византией, она была заинтересована в ее ослаблении. Только по этой причине морские перевозчики заломили за переправу на другой берег такую цену, что она оказалась неподъёмной для христова воинства.
Оставалось только одно – сухопутный проход через Византийские земли. В войсках началось брожение. Недостаток средств и продовольствия вынуждал крестоносцев нападать на христианские города, грабить и разорять их жилища. Общую картину неудач четвертого крестового похода усугубляли и внутридворцовые интриги, которые привели к государственному перевороту и парализовали возможность правящей на тот момент династии Ангелов управлять, вышедшей из-под контроля, ситуацией.

                ***
Обращение Ангелов к папе, а затем и к предводителю крестового похода с просьбой о помощи, стоило им больших денег. Но на тот момент они не имели той суммы наличных, которая была необходима для взаимных расчетов. В попытке наполнить казну и рассчитаться с помощниками, восстановленный в своих правах император увеличил налоги и этого оказалось достаточно для того, чтобы в Константинополе вспыхнуло восстание и свергло незадачливого правителя во второй раз.
Бесчинства крестоносцев, усобица, династический переворот и наконец беспорядки, вызванные протестным восстанием жителей Константинополя, более всех устаивали Венецию. Наконец-то ее главный торговый конкурент ослаблен в той мере, после которой не сможет оправиться. Понимая, что второй такой возможности может и не быть, венецианские дожи сумели добиться от крестоносцев согласия на раздел Византии.
В апреле 1204 года армия крестоносцев, преодолев сопротивление дезориентированных и ослабленных дворцовыми перипетиями защитников города, ворвалась в столицу Константинополя. Так вместо освобождения святой земли Иерусалима от владычества мусульман четвертый крестовый поход осуществил разгром христианской Византийской империи.
Крестоносцы оказались настоящими варварами.
Как победители, они целый месяц безнаказанно грабили церкви, разрушали дворцы, оскверняли святые места, убивали и насиловали местное население. Множество уникальных и, имеющих историческую ценность реликвий, было вывезено на Запад. Наконец, поделив награбленное, насладившись своими зверствами и пролив кровь ни одной тысячи защитников крепости, крестоносцы собрались в храме Святой Софии, где проходила коронация графа Фландрии, а ныне императора Латинской (Константинопольской) империи   Балдуина I.
Этим актом Византия прекратила свое существование и на ее территории возник ряд таких государственных образований, как Афинское герцогство, Никейская империя, Эпирский деспотат, Фессалоникское королевство и Трапезундская империя.
Вместе с новой политической властью в Латинской империи была установлена и новая церковная власть. На кафедру православных константинопольских патриархов взошел латинский – католический патриарх, подконтрольный римскому папе. Под нажимом римской католической Церкви латинство стало насильно насаждаться местному населению. Кроме того, немало на византийской земле появилось и исконных католиков, этаких ловцов удачи, прибывших на средиземноморский клондайк с Запада.
В сложившихся условиях православному патриарху Иоанну X Каматиру ничего иного не оставалось, кроме как эмигрировать в королевство Кандия, расположенное на острове Крит, а затем в сеньорию Негропонт на острове Эвбея, расположенном в Эгейском море.
И такое положение вещей длилось в Латинской империи до 1261 года, до тех пор, пока император Михаил VIII Палеолог ни отвоевал Константинополь у латинян, возродив тем самым Византийскую империю и положив начало династии Палеологов.
Однако это вовсе не означало, что Византийская империя возродилась из разрухи, огня и пепла, подобно священной птице Феникс. Серьезной проблемой для империи оставались такие латинские поседения как Трапезундская империя, Эпирской царство, Афинское герцогство и Ахейское княжество. Разбросанные вокруг Константинополя, как осколки бесславно ушедшей в небытие Латинский империи, они отказывались признавать над собой власть Византии. Католические феодалы или, так называемая, «франкократия», рассчитывая на поддержку папы и Запада, готовилась к реваншу.
А Рим и в самом деле был не в себе от одной только мысли, что такой жирный кусок, как Византия, вдруг, каким-то чудом, выскользнул у него из рук.

                ***
Смириться с подобной потерей папа Климент IV, естественно, не мог. Тем более, что сам он в прошлом имел богатую светскую биографию и примерил на себя ни одни из доступных ему доспехов. Сначала под своим фамильным именем дворянина Сен-Жиль дю Гар (Лангедок) подвизался при Дворе французским военным юристом, затем служил советников короля Людовика IX Святого и, наконец, был посвящен в рыцари и участвовал в военных походах. Неизвестно, какое именно потрясение перевернула его сознание, но в 1256 году Сен-Жиль решил стать священником. Понятно, что такому бывалому человеку, как он не нужно было объяснять правила игры, в которой на кон ставятся большие деньги и могущество.
Не прошло и десяти лет, как в 1266 году в Риме, в соборе святого Петра кардинал-епископ Сен-Жиль конклавом из пяти кардиналов, был избран папой и после коронации взял себе новое имя Климент IV. Однако попасть в Рим новому папе оказалось не так-то просто.  Только переодевшись монахом, он смог преодолеть те кордоны, которые установили на его пути новые хозяева-латинисты.
Не удалось папе Клименту IV организовать и новый, десятый по счету крестовый поход. Сразу по прибытии в Рим он был подхвачен вихрем соперничества, династических притязаний и междоусобной вражды, возникшей между королями, императорами, герцогами и синьорами осколочных государств былой, исчезнувшей со страниц истории Латинской империи. По этой причине понтификат папы Климента IV продлился недолго. Он умер в 1268 году в возрасте семидесяти восьми лет.
Однако следующий папа Григорий X был избран не сразу, а только спустя три года после смерти Климента IV.  В отличие от блистательного француза Сен-Жиля новый папа, в миру Теобальдо Висконти, был итальянцем и в возрасте шестьдесят одного года дослужился только до чина архидиакона. И когда в 1271 году кардиналы после мучительных трех лет споров и раздумий остановились на фигуре Теобальдо, который на ту пору был в Палестине вместе с крестоносцами, самый долгий период вакансии папского престола в истории римской Церкви закончился.
Как непосредственный боец воинства христова и участник недавних крестовых сражений Теобальдо был воодушевлен идеей организации десятого крестового похода, но как папа Григорий X он должен был исправить ошибки своих предшественников и вернуть отвоеванные Михаилом VIII Палеологом земли в лоно католического престола.
С этой целью, по инициативе папы, во французском городе Лионе в 1271 году был созван церковный собор, получивший название Лионского. Критически оценивая сложившуюся вокруг римского престола политическую ситуацию, отягощенную неудачей четвертого крестового похода, не решившего возложенной на него миссии, распадом Латинской империи на Востоке, вспыхнувшей на Западе франко-бургундской войны, папа предпринял попытку мирного объединения двух церквей под главенством папы римского.
Это была первая попытка Рима возглавить весь христианский мир.
Идея с церковным собором была поддержана по экономическим и политическим соображениям и византийским императором Михаилом VIII. Главными моментами, которые он, как светский правитель, вынужден был учитывать в своих расчетах на будущее – это отдалить подготовку десятого крестового похода и успеть получить для будущих войн денежный заем у западных правителей.
Однако Константинопольский патриархат смотрел на эту затею с нескрываемым недоверием и противился ее осуществлению. Отношения между византийским императором и константинопольским патриархом обострились. В итоге, мятежный патриарх Иосиф Галесиот волей императора был смещен со своего поста, а на его место поставлен сговорчивый поборник унии – Иоанн XI Векк. Высланы из Византии были и все противники унии. Эта силовая рекомбинация политических фигур, осуществленная императором накануне голосования и предопределила исход всего дела. Соединение церквей состоялось. Его поддержали все представители католического большинства епископов и посланцы византийского императора.
Однако вскоре после смерти Михаила VIII в 1282 году его сын и наследник Андроник II созвал Собор восточной Церкви, который признал решения Лионского собора 1274 года ничтожными.

                ***
Завоевание Константинополя османами переключило Рим с идеи объединения двух церквей, которая закончилась с тем же результатом, что и двести лет назад, на идею прямого отпора туркам и захвата города, что гарантировало возрождение Латинской империи в ее прежнем качестве.
По этому поводу в 1459 году папа Пий II созвал в Мантуе международный конгресс. Однако высокое собрание завершилось полной неудачей. Не вдохновила собравшихся даже яркая трехчасовая речь папы, в которой он с большой ученостью описывал турецкую угрозу христианству.
Осознав, что с таким настроением глупо надеяться на успех, папа тем не менее в январе 1460 года издал буллу о крестовом походе. Главное, о чем в ней говорилось, это то, что духовенство и кардиналы должны были отдать на финансирование крестового похода десятую часть своих доходов, миряне – тридцатую, а евреи – двадцатую. С этим обращением он и покинул Мантую. Не принес ощутимых результатов и агитационный тур Виссариона Никейского по городам Германии. В Рим он вернулся ни с чем.
А между тем в Константинополе османский султан Мехмед II Завоеватель передает всю власть над православным населением Константинопольским патриархам. Более того, он выкупает из плена попавшего в рабство Геннадия Схолария, который в правление        Иоанна VIII состоял в должности государственного судьи и члена верховного совета.
Как светский человек Геннадий не мог участвовать в церковных совещательных мероприятиях. Не было у него такого права и на Ферраро-Флорентийском соборе.  Хотя, как человек разумный, он понимал необходимость коллективной защиты православных народов от турецкой агрессии.
Однако те притеснения, которыми католики рассчитывали склонить православных к унии вызвали в нем решительное осуждение. Вместе со своим другом и духовным отцом Марком Эфесским, который был единственным на соборе, кто открыто выступил против унии и не подписал ее, Геннадий издает целый ряд полемических сочинений, в которых разоблачает скрытый смысл унии.  А после смерти Марка в 1450 году принимает монашество.
Вот такого человека, убежденного противника «Флорентийской унии», гуманиста и стоика султан в 1453 году выбирает в лидеры Вселенской восточной Церкви. Полагаясь на его авторитет и мудрость, Мехмед II, как новый правитель Византии, надеется укрепить свои позиции не только в побежденной им империи, но и во всем православном мире.  Важно и то, что служить патриарху Геннадию, волей султана, дозволяется «сообразно своей вере». В знак подтверждения его патриарших привилегий султан Мехмед II вручил ему фирман – письменный манускрипт султана Османский империи, в котором Геннадий именуется святейшим архиепископом Константинополя - Нового Рима и Вселенским патриархом.
С восшествием Геннадия Схолария на патриаршую кафедру «Флорентийская уния», не встретившая одобрения в основной массе народа, была окончательно отвергнута. Одновременно это означало, что Восточная Церковь не только вернулась в лоно православия, но и восстановила свою независимость. Но одновременно это означало и то, что древнее православное государство Византия прекратило свое историческое существование, а Вселенский Константинопольский патриархат открыл новый период в своей истории – исламский.
Устраивало ли это обстоятельство Москву?
Надо понимать, что нет!
Прошло немало времени с тех пор, как в 1439 году в знак протеста против «Флорентийской унии» Василий II объявил о разрыве отношений со Вселенской Церковью. Начиная с этого события, Московская митрополия обрела самостоятельность и начала избирать митрополитов соборно без согласования с дискредитировавшим себя Константинопольским патриархом. Как итог, все митрополиты на Руси стали по национальности русскими, а не поставляемыми с Востока греками, как это было раньше.
Более того, к середине XV века Церковь всея Руси окончательно разделилась. Глава русской Церкви принял титул митрополит Московский и всея Руси, а на православных землях Литвы возникла Киевская митрополия всея Руси, принявшая Флорентийскую унию. Превратившись со временем в обладателя крупных земельных владений и богатств, Московская митрополия твердо отстаивала неприкосновенность своего церковного имущества. Хотя самой крупной епархией на Руси оставалось новгородское архиепископство, которое обладало огромным земельным фондом и даже содержало свой собственный полк. Под стать ему, другим крупным землевладельцем был Троице-Сергиев монастырь, основанный Сергием Радонежским.


                ***
Вместе в тем, обретение статуса автокефалии никак не отразилось на ее внутреннем духовном перерождении, не склонило ее к евангельскому аскетизму, подвижничеству и истинному Богопознанию. По существу, Русская православная Церковь осталась в рамках традиций Вселенской греческой церкви, что напрямую вытекает из выдвинутой в 1523 году монахом псковского Елеазаровского монастыря Филофеем концепции «Москва-третий Рим».
Насколько эта идея была удачной для своего времени, трудно судить, но, что касается звукового, да и смыслового значения этого выражения, то оно сильно отдает папством. А это могло означать только одно – возвышение Церкви над Царством, духовной власти над мирской, патриарха над самодержцем. И надо заметить, что сторонников этой концепции на Руси нашлось немало.
Во времена Ивана III мысль о превосходстве Церкви над властью самодержца, навеянная самим фактом близости Москвы с Литвой и Польшей, короли которых подчинялись воле папы римского, казалась особо соблазнительной. Ярким проводником подобного несоответствия был Иосиф Волоцкий.
На политической сцене своего времени Иосиф появляется после 1478 года, вскоре после известного похода Ивана III на Новгород и последовавшей вслед за этим секуляризацией новгородских церковных земель. Подобные действия великого князя, покусившегося на святая святых, породили в душе Иосифа Санина, бывшего дворянина, бурю эмоций.
Ярый сторонник незыблемости церковной собственности он разочаровывается в князе и, собственно, с этого времени с ним и начинают происходить некоторые странности.  Он по  своей воле покидает Пафнутьево- Боровскую обитель, расположенную на землях Ивана III, где прослужил долгих восемнадцать лет, а затем волей великого князя был назначен игуменом, и отправляется во владения удельного князя Бориса Волоцкого, которому его семья служила до пострижения.
Примерно в это же самое время он сходиться с новгородским архиепископом Геннадием Гонзовым, назначенным на это место самим Иваном Васильевичем. Но, как и в случае с Иосифом Саниным, великий князь ошибается и в этом человеке, который вместо помощника в вопросе передела церковного и монастырского имущества, превращается во врага.
Именно эти пережившие века церковные деятели начинали, раздували и довели до логического конца «дело жидовствующих». В чем состояла суть этого дела, какие конкретно ереси оно распространяло, истории осталось неизвестно.
Не было в расследовании этом дела никакой ясности.
Зато было очень много демагогических заявлений Иосифа Волоцкого – теологии, которой в силу всеобщей религиозной неграмотности многие просто не разумели.
Но на это Иосиф и рассчитывал, потому что помимо фарса, это еще была и его личная битва, личный удар в самое сердце Ивана III.  И как только в деле всплыло из небытия имя близкого к великому князю человека, думного дьяка Федора Курицына, так усилия Иосифа удвоились. Обнаружить ересь в самые сердца Кремля, значило иметь редкую возможность дергать великого князя за верёвочки. В итоге, чтобы вырваться из расставленной на него западни Ивану III пришлось сдать всех своих близких людей.
В 1502 году Елена Волошанка и ее сын Дмитрий, которые состояли в кружке Федора Курицына, были арестованы и посажены под замок. С одной стороны, подобная мера наказания избавила их от позорного судилища и, более того, сохранила им жизнь. Но с другой стороны, это означало конец длившейся более десяти лет династической борьбы между наследниками «всея Руси» - Дмитрием Внуком и Василием-Сыном.
Партия Софьи победила.
Вопрос секуляризации церковных земель был снят с повестки дня.
Однако, все, что нам известно о ереси «жидовствующих», исходит исключительно от Иосифа Волоцкого. Никаких иных свидетельств еретических действий или поступков обвиняемых, кроме как изложенных в вышедших из-под его пера умозаключениях, не существует. Вот, что по этому поводу думал  академик Д. С. Лихачёв: «По-видимому, ереси эти не имели какого-либо законченного и упорядоченного учения… Вероятнее всего, это даже была не ересь, сколько движение вольнодумцев. Это было, по всей вероятности, гуманистическое течение».
Не имея конкретных доказательств относительно бесчинств еретиков, Иосиф обобщает частные, известные на тот момент случаи из церковной практики. «Я собрал воедино свидетельства из различных святых книг, чтобы знающие, прочитав, вспомнили, а не знающие, прочитав, поняли…», - признается он в своем известном труде с соответствующим названием «Просветитель».
Со всей ненавистью ополчается Иосиф и на Заволжских старцев из Ниловой обители, которые были категорически против физической расправы над еретиками. Ни раз богомольные пустынники упрекали Иосифа в том, что он, забывает Евангелие и напоминали ему, что «…любовь к согрешающим и злым превозмогла и утолила гнев Божий…. В благодати Нового Завета владыка Христос открыл союз любви…, сказав: «Не судите, да не судимы будете» Мф. 11:1.
Но мир Иосифа – это мир Ветхого завета, полного недоверия к человеку, мир, в котором невозможно покаяние и избавление от власти греха. Полагаясь на насилие, Иосиф вместо того, чтобы привлекать, вести человека к богу, сводит все богопознание к исполнению «устава караульной службы». А попросту, дает понять, что любой, кто не на его стороне, тот будет обвинен в ереси: «Поскольку в святых книгах не говорится … как определить, достойны ли плоды принесли их покаяния, - подводит он итог своим злостным деяниям, -то не следует прощать их и давать им волю и послабление».
Эта нравоучительная апофегма и составляла всю суть борьбы Иосифа Волоцкого с еретиками.

                ***
Однако, нельзя сказать, что Иосиф Волоцкий был, в этом смысле, уникальным явлением своего времени. Напротив, он действовал в русле господствующих во Вселенской Церкви представлений о вере, грехе и покаянии. Другое дело, что в конце XV – начале XVI веков весь христианский мир был охвачен идеей возвращения к духовному идеалу. Призывы, обращенные к Церкви с требованием соответствия заветам Евангелия, раздаваясь в полный голос в Европе, разносились по всем сторонам света.
Причины, которые вызвали духовный кризис и падение авторитета католической Церкви, были очевидны. Это коррупция и неравенство в среде епископата, необразованность приходского духовенства, непрерывный рост поборов и налогов с задавленного нищетой и многочисленными бедствиями населения, аморальный образ жизни священников и упадок нравственности в монастырях.
В противовес официальной Церкви появилось множество церквей антагонистического толка. Осуждая клерикальную Церковь во всех грехах, они теми или иными заявлениями связывали себя с древней апостольской церковью. В такой обстановке гонение на ведьм и преследование еретиков только усилилось. В Испании запылали костры инквизиции.
И вместе с тем Европа уже проявляла ранние признаки Ренессанса. Это было началом нового времени, которое диктовало иное видение человека в искусстве, науке и литературе. В обществе просыпался интерес к человеческим эмоциям, к возможностям человеческого разума, открывались неожиданные источники вдохновения в различных областях творчества и знаний, которые не вмещались в рамки пережившего свое время средневековья.
Наступало время талантливых харизматических личностей: в науке – это профессор математики двадцати семи лет от роду Николай Коперник, в механике – Леонардо да Винчи, в астрономии – Паоло даль Тосканелли, в политике – Мартин Лютер. Человеческая мысль более не могла существовать в темноте предрассудков и в поисках истины прорывалась из затуманенного сознания на волю.
В Московском государстве подобные процессы тоже имели место быть, но в силу отсутствия в русском церковном строении единого руководства, они выглядели размытыми и неконцентрированными. О том, что так оно и есть наглядно свидетельствует церковный собор 1503 года, в повестку дня которого были выдвинуты дисциплинарные вопросы. Решением этого соборы было отменено такое нередкое и по сей день явление, как «ставленые пошлины», а по-простому, мзда или денежный сбор, взимаемый правящей верхушкой с новичка, которого проводили в клирики.
Другой вопрос касался нравственности священнослужителей. Очевидные нарушения, которые, кстати, ставили в вину Церкви преследуемыми Иосифом «жидовствующие», касались овдовевших попов, которые, вопреки церковным канонам, умудрялись по-тихому вступать во второй брак. Таких собор лишил церковного сана, а впредь запретил вдовым попам служить в мирских церквях, позволив только, приняв постриг, служить в монастырских.
Самым щекотливым оказался вопрос, который касался, так называемых, двойных монастырей, в которых в полном согласии и удовольствии жили монашествующие мужчины и женщины. Какая атмосфера царила в этих пристанищах содомии и повального греха не трудно себе представить.  Однако большинством голосов собор настоял на их расселении.
Активная роль в вопросах нравственности, рассматриваемых на соборе, принадлежала Иосифу Волоцкому, который, вскрывая противоречия между апостольскими постановлениями и святоотеческими практиками, обвинял иерархов в небрежении.
В итоге, рассматривая все вышесказанное в совокупности, логично предположить, что «ересь жидовствующих», возникшая не на пустом месте и отвечающая запросам своего времени, представляла собой совокупность взглядов, которые были порождены поисками иных вариантов мироустройства, веры и миропорядка.
Естественно, что проводниками подобных исторических процессов могли стать и становились те люди, которые в силу своего высокого государственного статуса, творческих способностей и умственного развития имели редкую возможность выезжать за границы родного отечества, видеть и познавать другой мир, погружаться в среду, где свобода мысли и духа пробуждала разум, вызывая жажду к знаниям и потребность к их осмыслению. Впрочем, во времена правления Ивана III таких людей было не много. Мир еще только стоял на пороге своего Возрождения, и те отдельные смельчаки, которые   первыми пускались в опасный путь, выслеживались, преследовались и карались церковной диктатурой самым жестоким образом. В Московской истории «дело жидовствующих», возникшее стараниями Иосифа Волоцкого на изломе средних веков, как раз и было из разряда таких дел.