Андрей Беляков
ЭГОИЗМ
Здравствуйте! Меня зовут Кристина. Листаю вот свой дневник и улыбаюсь. Бог ты мой, сколько уже прошло лет! Даже чернила изменили свой цвет, и почерк у меня совершенно иной теперь. Интересно так. Как же стремительно летит время, а, главное, куда? Куда оно так несется?
Сколько себя помню, я всегда вела дневник. Не припомню только, что послужило тому причиной. Дневник, дневник, записи из него и стали основой моего рассказа. А написала я его, потому что запуталась, окончательно и бесповоротно, не по себе мне как-то последнее время от всей этой истории. Стала терять я уверенность в правоте своей. И не пойму вот, плохо это или хорошо. Да и время, как оказалось, не на моей стороне. Заранее благодарю вас за внимание. Ну, начну, пожалуй.
Маму свою я не помню. Это теперь я знаю, что умерла она при родах, а тогда, в детстве, трагедия эта окутана была ореолом какой-то мифической тайны. Чего только не рассказывали мне про это отец и бабушки, всего так много, но всегда для меня до конца не понятно. Будучи совсем маленькой, я не чувствовала большой разницы между мной и моими сверстниками. Мы играли в песочнице, и нас, в основном, окружали бабушки. Но тогда-то я впервые и услышала слово «мама»: какая-то девочка звала так молодую женщину, и, помню, меня это очень сильно поразило. С того момента и начались мои вопросы. И это: «А почему у меня нет мамы?», - уже не покидало меня никогда. Помню, в садике, еще до школы, доходило иногда до слез. А поводом могла послужить любая мелочь, любой предлог, например, поцелуй какой-нибудь женщины своего чада. Бедный отец из кожи вон лез тогда, да и бабушки тоже, чтоб я ни в чем не нуждалась и не чувствовала себя чем-то обделенной или ущемленной. Но Вы же прекрасно понимаете, что это невозможно. Кто и что сможет заменить материнскую ласку и любовь — никто! И ребенок чувствует это на подсознательном уровне, причем постоянно. В школе слез уже не было, но мои внутренние переживания усугубились внешними факторами. Дело в том, что теперь вопросы задавала уже не я, а мне. Моих одноклассниц и одноклассников интересовало, почему у меня нет мамы. Как вот ответить? Если сама до конца не понимаешь — «А правда, почему?»...
Настя появилась у нас в третьем классе. Этот момент я хорошо запомнила. Мы уже пару недель учились тогда после 1-го сентября. И тут утром является она со своим воспитателем из детского дома. И наша учительница представила ее классу. Все молча внимательно рассматривали, изучая новенькую. Для нас слово «детский дом» было чем-то пугающим. А она, слегка наклонив голову, исподлобья глядела на нас. «Волчонок», - подумала я. И не я одна, как оказалось позже. Ее так за глаза и прозвали потом - «волчонок». По иронии судьбы ее посадили со мной за одну парту. Просто я тогда сидела одна. Вот сейчас думаю — а сблизились бы мы, если бы нас в то время не усадили вместе? Думаю, да, нас потянуло друг к другу. Как бы правильно выразить это, подобрать слова — противостояние, что ли, да — противостояние остальным детям, детям из полноценных семей. Это казалось важным, и рассаживание здесь совершенно ни при чем. Хотя поначалу Настя не шла на контакт даже со мной. Говорю же, - волчонок, причем затравленный. Позже я узнала, что родную мать она также не помнила. После ее смерти отец вновь женился, и вот свою мачеху она-то и считала матерью. В их семье появился еще один ребенок, а когда не стало Настиного отца, мачеха и определила девочку в детский дом, оставив при себе только свое дитя.
Случилась ситуация, когда Настя заступилась за меня. Неожиданно так для всех, ошеломив тем самым обидчиков. И больше никто и никогда уже нас не трогал. Связываться с волчонком не горели желанием даже отпетые хулиганы. Ну, а мы сдружились. Я уже тогда пыталась вести дневник — ну, дневником, конечно, это трудно назвать, так, записи событий, что потрясли и удивили меня. Повторюсь, сейчас с улыбкой перелистываю ту наивную писанину, только для этого и стоило тогда записывать. Настя первое время мне постоянно врала. Меня это так удивляло. И я, поймав ее на очередной лжи, обижалась, злилась, пыталась говорить с ней об этом — или, наоборот, демонстративно не разговаривала. Сейчас-то мне понятна ее реакция на окружающую действительность, она просто не умела иначе. Спустя несколько месяцев Настя все же впустила меня в свой внутренний мир. Естественно, не сразу, постепенно, но был такой момент, когда она поняла, что мне можно доверять, перестала врать, и дружба наша крепла день ото дня. Весной я впервые пригласила ее домой, почему только весной? Да с ней вообще все сложно, с Настей этой, не как с обычными детьми. Пришлось упрашивать папу идти в детский дом, получать разрешение на право забирать Настю на выходные. Отец отнесся к моей просьбе с пониманием, он вообще всегда шел у меня на поводу. Взрослые, я имею в виду учителей и Настиных воспитателей, не препятствовали нашей дружбе, наоборот, можно сказать, что они ее поощряли. Настя заметно подтянулась в учебе. Мы стали забирать ее на выходные и даже ездить ко второй бабушке (матери отца) в деревню. Настя менялась на глазах, словно оттаивая, как айсберг в теплом море. Ей интересны были такие вещи, которые мне казались обыденными — ну, совместный завтрак, например. Или ужин. Она даже еду рвалась готовить вместе с бабушками, охотно во всем им помогая. Меня такое не интересовало совсем. А еще на фоне Насти я совершенно не чувствовала себя сиротой. У меня ведь был отец, причем всем отцам отец, и прекрасные бабушки, и даже дедушка, по линии отца. И все меня любили и, может, более подчеркнуто, чем других детей. Так вот Настя и вошла в нашу семью.
А когда летом дети из ее детского дома поехали в лагерь, Настя на все лето отправилась со мной в деревню к бабушке с дедушкой — родителям отца. Я научила ее ездить на велосипеде — представляете, не умела! А отец купил нам второй велик. Мы были уже не разлей вода. Своей дружбой мы как бы дополняли друг друга и развеивали свои детские сомнения, страхи и комплексы. Как относились к Насте мои родные? Да нормально относились, можно сказать, хорошо. Отец мой — добрый человек, да и бабушки тоже. А дедушка и вовсе брал ее с собой на рыбалку — высшая степень проявления доверия! Привязались, в общем, родные мои к Насте, а она — к ним; ну знаете, как это бывает. А в четвертом классе я подняла вопрос о ее опекунстве. Помню испуганное выражение лица отца. Я-то тогда и понятия не имела, какой груз ответственности предлагала возложить ему на себя. Мне понадобилось, я захотела, чтобы Настя стала моей сестрой — и все тут, точка. Мнение других меня не интересовало. Со мной пробовали поговорить бабушки, да и отец сам пытался — бесполезно, мне было так надо. Именно в то время я впервые услышала такие фразы, как: «плохие гены», «предрасположенность». У меня вот даже записано в дневнике. И близкие вновь не смогли мне отказать. Отцу тогда пришлось изрядно потрудиться, чтоб собрать все необходимые документы и убедить комиссию, что он в состоянии даже не воспитать, а вырастить двух дочерей. Да, забыла упомянуть, отец мой — человек состоятельный, у него строительная компания, и такие вещи, как жилье и обеспеченность ни у кого не вызывали вопросов.
И вот Настя — моя сестра! Я была так счастлива, да и она до конца не верила в происходящее. То было замечательное время и очень волнительное. Мы все делали сообща и всегда были вместе. Даже учиться стали лучше, помогая друг другу, и учителя это замечали, и наши сверстники. Летом отец возил нас в Адлер на Черное море. Помните тот момент, когда Вы впервые в жизни увидели море — вот и мы испытали те же чувства. Глаза волчонка не скрывали восторга, а мне, глядя в них, от переизбытка чувств хотелось плакать. А еще запомнилось, как мы отваживали тех немногочисленных женщин, что появлялись в жизни отца, в наших совместных поездках. Папа, папа, кто думал тогда — а как же на самом деле живется тебе? С таким вот свалившемся на тебя счастьем в виде двоих дочерей. Но мы тебя любили, искренне и сильно. И правда думали, что чужие тети испортят нашу с тобой такую идеальную жизнь...
Отец никогда не приводил в дом лиц женского пола. Сейчас, думая обо всем этом, я, конечно, понимаю, что у него они были. Он всегда был видным мужчиной, и я частенько ловила женские томные взгляды, обращенные к нему. Но они были где-то там, не касаясь нас, тети эти. Одна, помню, Ирина, оказалась более настойчивой, чем остальные. Красивая была, высокая, стройная шатенка, пахло от нее вкусно так. Меня всегда интересовало все, что касалось женщин — их одежда, парфюмерия, украшения. Я больше все про мужчин знала, ежедневно наблюдая за отцом. Так вот, напросилась она как-то к нам на воскресный обед. Чем-то убедила отца, заинтересовала, заинтриговала. Пришла к нам в шубке такая, отец нам ее представил, а мы с Настей молча рассматривали ее украшения. Папа за нас назвал ей наши имена. Тетя Ира предложила вместе сварить борщ. Мы переглянулись, но согласились, естественно. А во время готовки я сыпанула в наше варево пару ложек соли и подмигнула Насте. Она хихикнула в ответ. Все съели борщ молча, каждый думал о своем; отец лишь заметил — «солоноват, нет?» Но нужно отдать должное выдержке тети Иры. Ни намека на мою пакость, ни одной гримасы на лице. Молодец! Потом был чай с тортом, правда, купленным, но вкусным. Вообще время провели неплохо, мне, по крайней мере, понравилось. Вечером женщина засобиралась домой, отец вызвался ее проводить. Она мило так улыбнулась на его предложение. А став надевать шубку, она вдруг переменилась в лице — шубка ее расползлась на две части точно по шву. Тетя Ира покраснела вся, что тут дальше было! Я истерики такой никогда в жизни не видела. Мы с Настей замерли просто и затихли, не веря глазам и ушам своим. Женщина вспомнила всех и все — и борщ в том числе. Бедный отец, опять ему пришлось за все отдуваться. Он пообещал ей новую шубу и еще много что пообещал.
- Кто это сделал? - строго спросил он после того, как тетя Ира ушла, вернее, выбежала, громко хлопнув дверью.
- Я, - призналась Настя (круто, научилась говорить правду).
- Ну зачем? За что? Для чего?
Сестра вновь превратилась в волчонка, опустив голову и исподлобья глядя на него. Скажу честно, случившееся стало шоком и для меня. Отец сгоряча махнул рукой и ушел в свою комнату. А мне показалось, что взмах этот был его прощанием со своей личной жизнью. И мне стало так его жалко...
Шли годы, мы росли, росли, как нам тогда казалось, счастливыми, в дружной семье. Да так оно и было в целом. Вместе праздновали дни рождения, встречали Новый год, ездили на море и за границу, как только отцу удавалось выкроить для отпуска свое драгоценное время. Мир открывался нам и не переставал удивлять, заставляя нас освобождаться от кокона фобий и комплексов. Мы и горе утраты также переживали вместе. Когда учились в девятом классе, не стало папиной матери, а через год — и отца. Мы, как могли, тогда его поддерживали. Школу закончили довольно успешно, у меня было всего три четверки, по остальным предметам — отлично. У Насти совершенно не было троек, представляете!
И поступили в педагогический институт. Насте на ее совершеннолетие государство предоставило отдельное жилье, но она продолжала жить с нами. Всех это устраивало, да мы и не представляли, как иначе. А потом в нашей жизни появился Павел. Он приходился старшим братом нашего однокурсника. Павел сразу обратил внимание на Настю. А она, и правда, к тому времени расцвела и похорошела. Ее черные волосы закудрявились к 20-ти годам; стройная, со смуглой кожей, она больше напоминала итальянку или испанку; ну, была в ней какая-то южная кровь, это точно. А ее жгучие карие глаза еще с детства притягивали взгляд. Мне Павел понравился сразу, и я поначалу жутко его ревновала. Настя же, наоборот, к Павлу не проявила совершенно никакого интереса, и его неловкие попытки ухаживания, словно волны, разбились о крутой каменистый берег. «Сестра моя, Кристина», - представила меня как-то ему Настя. Наверное, мои глаза выдали мои чувства. А может, наоборот, - то, что я первое время постоянно их прятала при встрече с ним. Павел стал присматриваться ко мне. А я уже знала тогда, что никому его не уступлю. Дальше — больше, и через некоторое время мы стали встречаться. Я была на седьмом небе от счастья. Все и все отошли для меня на второй план, и даже Настя! Ну, влюбилась, ну, совершенно потеряла голову! Знаете же, как это бывает. Через год я оставила Настю и отца и переехала к любимому, а еще через полгода у нас состоялась свадьба. Говорят, что счастливые времени не замечают — правильно говорят; скажу больше — совершенно ничего не замечают. На второй день свадьбы Павел шепнул мне на ухо, что наш медовый месяц мы проведем на Мальдивах, ну, не месяц, точнее — полумесяц, но все равно же замечательно. И так неожиданно!. Для меня эта новость стала полнейшим сюрпризом, и я, окрыленная, принялась искать моих самых близких людей — отца и Настю, поделиться с ними этой радостью. Они стояли в углу банкетного зала, о чем-то оживленно беседуя. Подойдя ближе, я потеряла дар речи. Я так и осталась стоять на месте, не решаясь приблизиться, от страшной догадки внутри все похолодело. Настя правой рукой отчаянно жестикулировала в такт своего рассказа, а левой — представляете? - водила по спине отца. Так не делают дочери, так поступают женщины с близкими мужчинами, понимаете? - С теми, с кем они близки! И отец, мой отец! - улыбался, и такого блеска в глазах я не видела у него никогда. «Да нет, не может быть!», - отмахнулась я, но страх от неожиданной догадки остался, и эта мысль уже не покидала меня весь день. Павел в тот день заметил перемены в моем настроении, но я не рассказала ему о своих опасениях, решив поговорить об этом сначала с бабушкой. А еще я задумалась — как же со своей любовью я отдалилась от реальной жизни, а ведь впереди еще предстоял год учебы в институте. Отец, кстати, настаивал, чтобы мы отложили нашу свадьбу на год, но говорить мне что-то бесполезно. Если я решила, другим лучше смириться.
Бабушка при нашем разговоре в основном молчала и отводила глаза. Получилось так, словно я высказала свои опасения самой себе. Плохой признак, очень плохой, и напряжение только нарастало. Я решила напрямую спросить обо всем у отца. А чтоб наш разговор состоялся тет-а-тет, я направилась к нему на работу в его офис. Помню, для него мой визит стал полной неожиданностью, и он так обрадовался вначале, а я? Я не стала ходить вокруг да около и спросила его напрямую, в лоб: «Вы спите с Настей?» Отец молчал, и его молчание давило на уши пуще любого ора. Чем дольше оно длилось, тем сильнее у меня стучало в висках. Наконец, отец ответил — тихо так, неуверенно, то и дело прокашливаясь после каждого сказанного слова: «Все сложно, Кристина.» - «Сложно? Отец, ты о чем вообще?» Он много еще что говорил, и как всегда — ни о чем. А я повторяла лишь одно - «как ты мог». «Извращенцы!» - крикнула я в конце и хлопнула дверью. Я готова была убить ее. После разговора с отцом я прямиком направилась к ней. Открыв дверь и взглянув на меня, она сразу все поняла. «Погоди, - выставив руку вперед, начала она. - Выслушай.» Но слушать я ее не собиралась. Ой, чего только я не наговорила ей тогда, каких гадостей! И снова тот взгляд волчонка, взгляд исподлобья. Она молча все выслушала, а когда я закончила, сказала лишь одно: «Не становись у нас на пути. За свое счастье я перегрызу горло любому, даже тебе. Не хочешь, не можешь понять — лучше отойди в сторону.» Это был конец! Конец всех наших отношений с ней и отцом. Я в буквальном смысле вычеркнула их из своей жизни. Бабушка и Павел пытались разговаривать со мной об этом, но я поставила им условие: либо они — либо я. И тема о них стала для всех табу.
Через год я закончила институт, Настя тоже. У нас с Павлом родилась дочка, наш ангелок, Полиночка. А Настя подарила отцу сына, Борисом назвали. Какое ужасное имя! Но ей оно всегда нравилось, еще в школе про него талдычила. Да Бог с ними, счастья им.
И снова прошли годы. И, знаете, ничего не поменялось. Они, как прежде, вместе. И вот я, дописав свой рассказ, стала сомневаться, а права ли я. И время словно на их стороне. Почему же даже оно против меня? Спросила как-то у бабушки — как там эти. А она посмотрела на меня с удивлением - «да не очень там у твоего отца на работе; компания разорилась, сам чуть под уголовку не угодил, дом продали, переехали в Люберцы, в двухкомнатную квартиру, живут скромно. Настя работает на двух работах, но... но вместе. Смотришь на них — а они улыбаются друг другу. Поэтому, наверное, хорошо все у них, любят они друг друга. Бориска растет, скоро пойдет в школу; славный мальчик». Я плохо слушала ее после новости о том, что у отца все рухнуло на работе. Внутри словно что-то надломилось. Я-то знала, как много значила для него работа. «Что это со мной?! - поймала я себя на мысли. - «Жалость? Сочувствие?». Но я снизошла до милосердия, расспросив бабушку обо всем подробно. В эту ночь я долго не могла уснуть. «Отец, отец! Меня не было рядом, когда тебе было тяжело, не я поддержала тебя, а она. На двух работах!» Осознание всего этого, словно заноза, заныло внутри. Стыдно, как стыдно и обидно, и глупо. А еще жаль годы, их тоже не вернуть. Я плакала в подушку от отчаянья и безысходности, а рядом спал Павел, и даже с ним я не могла поделиться своими терзаниями...
- Привет, Кристина!
- Привет, Соня.
- Приглашаю вас с Павлом на свой юбилей.
- О, 10-го, если мне не изменяет память?
- Помнишь, подруга! Придете?
- Ну конечно.
- Послушай, - пауза.
- Да, Сонь, что ты хотела сказать?
- Я пригласила Настю, она будет с твоим отцом. Крис, ну столько лет прошло.
- Не парься, Сонь, все хорошо, мы придем...
Когда они зашли, все уже сидели за столом, они немного опоздали. Отец совсем седой, чуть осунулся, постарел, но бодрится, улыбается. «Проходите, садитесь вот сюда», - пригласила их Соня. Они слегка замешкались, и снова ее левая рука коснулась его спины. Он посмотрел на нее, она на него, и они улыбнулись друг другу. «Боже, как они смотрят друг на друга!» Мне стало даже немного завидно. Нет, у нас с Павлом все хорошо, но он не смотрит на меня с такой нежностью. Она уже далеко не волчонок, хороша, слов нет. Одета просто, но со вкусом, и такая уверенность во взгляде. Волчица, одним словом. Вспомнилась ее фраза про горло — да, такая перегрызет, можно не сомневаться. Наши взгляды встретились; я улыбнулась и кивнула головой. Отец оживился и улыбнулся в ответ. Дело времени — и через несколько минут мы пересеклись на кухне. Отец первым начал разговор. «Здравствуй, дочь». - «Здравствуй, отец». - «Как ты, вы? Как поживаете? Как Полиночка?» - «Все хорошо.» К горлу подкатил комок. Отец еще что-то спросил, я не расслышала его, я вообще уже ничего не слышала. Подошла Настя, улыбнулась мне и тоже что-то сказала. Они так, обнявшись, и стояли, глядя на меня. Я уже не смогла сдерживать слезы. Заслезились глаза и у Насти. Наконец я выдавила из себя: «Простите...»