Памяти
дорогих моих предков,
близких и далёких,
посвящаю
Здесь – результат моих трудов
и для меня, и для потомков.
Когда в архивах находишь имена своих предков, то абстрактное понятие «предки» начинает принимать какое-то очертание, конкретное обличье, как бы обрастает плотью.
И вот уже смутно проглядывает из глубины времён, обозначается образ твоего пра-пра… родителя.
И ты погружаешься в эти глубины прошлого, пристально вглядываясь сквозь туман времени в едва обозначенный, ещё незнакомый образ, в надежде рассмотреть его черты, что-то о нём узнать и протянуть родственную нить к давно ушедшему человеку, о котором ты доселе ничего не ведал, о ком не задумывался, но чьим прямым потомком ты являешься.
Родословная моего отца Бирюкова
Константина Ивановича
Батюшка мой родился в год великий и страшный, 1914-й, в год начала Первой мировой войны, но ещё до мировой катастрофы, ещё под мирным небом и под весенним солнцем. Он появился на свет в селе Таврово Воронежской губернии, в селе, отмеченном знаменательной историей, в которую оказались вписаны имена и моих предков.
Но начать своё повествование я хочу за 200 с лишним лет до этого события, отправившись в конец 17-го века. Именно на стыке 17-го и 18-го веков мои множественные предки оказались сконцентрированными сначала в Воронеже, а затем в Таврове, и связано это было с началом кораблестроения в России, точнее, со строительством военно-морского флота. Это было время, когда Пётр 1 взнуздывал, поднимал на дыбу древнюю, сонную, неповоротливую, инертную Русь, а она сопротивлялась, бежала в леса, вжималась в землю и глухо стонала, проклиная «антихриста».
Даниил Мордовцев со свойственной ему образностью так описывал этот момент истории: «… с тех пор, как молодой царь Пётр Алексеевич, возлюбив море и войдя во вкус всяких баталий и викторий, возложил на государственную спину такие великие тяготы, от которых, если не лопнул российский государственный хребет, так благодаря лишь слоновой выносливости и беспозвоночной податливости российского позвоночного столба: вся Россия была разделена на «купы», а из «куп» сгруппированы «кумпанства»; духовные, светские и гостиные,- для постройки кораблей. И к этой тяжкой барщине привлечена была вся русская земля; - кто давал деньги, кто лес, кто рабочих и топоры для стройки, а кто и то, и другое, и третье вместе; князи и бояре, митрополиты, гостиные и иные сотни, а наипаче крестьянство, «подлый народ» – всё отбывало кораблестроительную барщину. А там и рекрутские наборы по нескольку раз в год, сгоны рабочих со всех концов для государёвых крепостных и иных работ… - всё это изнуряло страну до государственной чахоточности.»
Само время, казалось, было изломанное, и ломал его Пётр 1 собственноручно, всем народом проклинаемый, кроме молодых выскочек, родившихся в своё время, и на этом изломе рванувшихся из грязи в князи и обозначивших новое петровское лицо России.
Где же были мои предки? К какому разряду относились они? И какую нишу заняли в этом времени, до абсурдности сочетавшем в себе дикую дремучесть с её изуверским насилием и нарождающуюся просвещённость с её тягой к европейской цивилизации? Они были со всем народом, с теми, кого гнали на кораблестроительные работы, с теми, кто покорно шёл или, наоборот, бежал, был пойман и бит. И, конечно, они были среди служилых людей, которые несли государёву службу в Воронеже и его окрестностях. (Кстати, фамилия Бирюков нередко попадается в числе солдат, пушкарей, стрельцов конца 17-го – начала 18-го веков). И о ком бы я ни писала: о солдатах и стрельцах, о работных людях и мастеровых, об однодворцах и крестьянах - это всё будет о них, о моих непосредственных предках, количество фамилий которых в тот период могло доходить до нескольких сотен, но из которых я знаю непозволительно мало, всего единицы. Остальные затерялись в тёмных закоулках Истории.
Итак, на дворе 1695 - 1696 годы. В малоизвестном городке Воронеже закладывается судостроительная верфь, и Воронеж становится центром военного кораблестроения, руководимого царём Петром 1. Это происходит после того, как безрассудно-горячий Пётр, пытаясь нахрапом взять у турок Азов, потерпел сокрушительное поражение и дуром положил немерено людей. Это позорище, мало сказать, охладило его, как ушат ледяной воды, оно взнуздало и отрезвило Петра. Пришло понимание, что для взятия Азова, для противостояния туркам надо менять стратегию, что больший эффект будут иметь морские операции, и принимается решение о строительстве флота, первого флота Петра 1 – «воронежского» или «азовского».
И флот начинает строиться. Пусть коряво, пусть неумело, с огромными затратами и малой эффективностью, но он строится. И начинается массовый сгон людей на эту постройку, а среди этих людей и мои предки.
На первом этапе (1697-1699 г.г.), который можно назвать «кумпанским», строительство флота возлагалось на население, которое объединялось по сословному признаку для отправления новой флотской повинности. Лишь незначительная часть судов строилась казной. Кумпанствам были выданы подробные чертежи будущих судов, определены потребности в материалах, мастеровых, рабочих, а также выделены участки под стапели.
Ни сам Пётр, ни население, ни руководящие строительством служители приказов не имели никакого опыта в кораблестроении, но при этом царём ставилась задача строительства флота в течение одного года. Уже только этим было запрограммировано его изначально низкое качество. Строительство велось не менее, чем на семи верфях, большая часть из которых группировалась вокруг Воронежа, куда и сгонялись основные силы для постройки. Спешка и большой объём работ привели к распылению сил и средств и способствовали низкому качеству строительства. Вывезенные из «Великого посольства» английские кораблестроители Осип Най и Джон Ден дали «кумпанскому» флоту просто уничтожающую оценку:
«Всё же сии кумпанские корабли есть зело странною пропорциею…, которой пропорции ни в Англии, ниже в Голландии мы не видели, мню же, что и в протчих государствах таких нет же; но уже тому поправления учинить невозможно, того ради надлежит только о крепости их радеть в книсах и боутах, которых мы видели в многих кораблях немалое число худых …»
Как бы ни были плохи и странны первые корабли, но в июле – августе 1699 года Пётр организовал первое плавание эскадры из десяти кораблей по Азовскому морю – «Керченский поход», - продемонстрировав туркам свои достижения. А корабль «Крепость» с послом Е. И. Украинцевым так вообще ухитрился беспрепятственно отправиться в Стамбул. Это был пик военно-морских успехов Петра.
Но турки, посмотрев это представление, пришли скорее к обратному выводу: русский флот не выдерживает никакой конкуренции с их собственным линейным флотом. Тем не менее Турция начала строительство крепостей и фортов, запиравших Керченский пролив.
А Петра этот 1699 год окончательно убедил в провале поспешного «кумпанского» строительства, от которого он окончательно отказывается, переходит к государственному кораблестроению, концентрирует корабельные работы на одной основной верфи и берёт курс на строительство линейного флота. Были уволены почти все иностранные кораблестроители «первого призыва» и сменено руководство Адмиралтейства. Новым «адмиралтейцем» становится Фёдор Апраксин.
Но ещё немного раньше, 19 ноября 1698 года на воронежской верфи Пётр торжественно заложил 58-пушечный корабль с затейливым названием «Гото Предестинация» (Божье Предвидение), который был спущен на воду 27 апреля 1700 года, и стал гордостью российского судостроения Петровской эпохи. Это был первый линейный корабль целиком отечественного производства. При строительстве корабля была применена технологическая новинка, изобретённая самим Петром 1. Так как корабль предназначался для хождения по мелководному морю, его киль был сделан из двух скреплённых брусков, так что при ударе о грунт повреждался лишь нижний брус, а корпус корабля оставался без повреждения, что предотвращало течь в днище. (Во флотах других государств подобная конструкция начала применяться лишь спустя 140 лет.) На корабле использовалось 6 якорей. Руководили постройкой сам Пётр и русский мастер Федосей Скляев.
Учитывая мелководье Азовского моря, корабли вообще приходилось строить со всевозможными ухищрениями, чтобы они в этом море не полегли, как «караси в грязи».
Спуск «Гото Предестинации» на воду был столь значимым событием, что заранее в Москве был объявлен царский указ: «…палатным людям с жёнами и детьми, именитым купцам и знатным людям из немецкой слободы – ехать в Воронеж на спуск корабля «Предестинация», столь великого, что мало и за границей таких видано.
Из-за близкой распутицы ехать не мешкав, чтобы захватить санный путь». Москва зашевелилась, засуетилась и тронулась в дорогу. Приехал и царский двор: царевич Алексей, царевна Наталья сестра Петра, царица Прасковья вдова царя Ивана с дочерьми, среди которых была и будущая Анна Иоановна. Ехали послы и посланники, голландские и английские. Все должны были видеть триумф Петра.
Итак, 27 апреля (8 мая по новому стилю) 1700 год. Именитые гости сидят за накрытыми столами, расположенными прямо на помосте, близ корабля; менее именитые стоят за столами. Матросы разносят водку в деревянных вёдрах. Раздаётся команда: «С Богом!» Пётр самолично чугунным молотом выбивает брёвна, подпирающие судно. Играют рожки. Гости встают, высоко поднимая стаканы. Немыслимо роскошный корабль, украшенный резными фигурами с позолотой, «Гото Предестинация» сходит со стапелей на воду.
Голландский посланник сообщал в своём донесении: «…корабль сей весьма красивый…, остальные же стоят не много.» По сведениям путешественника Корнелиуса де Брюйна «…корабль блистал… всеми украшениями.»
Праздник, балы, кутёж, фейерверки день за днём ознаменовывали это событие. За неделю было спущено ещё пять больших кораблей и четырнадцать галер.
Наверняка кто-то из моих предков, до имён которых мне уже мудрено докопаться, присутствовали при этом событии, или были его свидетелями. Что они делали? Обслуживали именитых гостей или для них тоже был устроен праздник? Или они продолжали трудиться без выходных на постройке других судов, а праздник их обошёл стороной? Очень вероятно, что кто-то из них принимал непосредственное участие в постройке самой «Гото Предестинации». Судьба этого легендарного корабля оказалась яркой, но недолговечной, всего 18 лет. После неудачного Прутского похода в 1711г., когда мало того, что Азов снова перешёл к туркам, так по условиям мирного договора Россия ещё обязывалась ликвидировать весь Азовский военный флот. Все корабли Пётр приказывал продать туркам, а если не удастся, то сжечь. Все. Кроме «Гото Предестинации», «Ластки» и «Шпаги». Судьба этих кораблей оговаривалась особо. Пётр хотел провести их вокруг Европы в Балтийское море. Но турки через Босфор корабли не пропустили, и их пришлось тем туркам продать. С апреля 1712 г. «Гото Предестинация» под названием «Московский капудение» служил у турок в Эгейском море. Уже в 1718 г. был признан негодным и пошёл на слом. Такую красоту не пожалели турки!
Почти через 300 лет после уничтожения Азовского флота, в 2009 году в Воронеже было принято решение воссоздать по чертежам первый российский линейный корабль «Гото Предестинация», хотя чертежи почти не сохранились, но сохранились рисунки. Взялся за это дело Павловский судоремонтный завод. 27 июля 2014 года в День военно-морского флота корабль «Гото Предестинация» был торжественно открыт у Адмиралтейской площади. На судне был поднят Андреевский флаг. Корабль отправился в первое плавание с работниками Павловского судоремонтного завода на борту. Во время отправления был дан залп из пушек. А с помощью морской азбуки были отданы три приветственных послания: «Воронеж – колыбель военно-морского флота», «Слава военно-морскому флоту России» и «Ура». Корабль сделал почётный круг и пришвартовался к пирсу. Представляю, каким грандиозным и захватывающим было это зрелище. Вот в этой самой «колыбели» мои далёкие предки строили первый военно-морской флот России. Ура им! А их далёкий и неведомый им потомок, мой отец, служил и воевал на военно-морском флоте на Тихом океане.
На корабле организовали музей, который я и посетила в июне 2016 года, когда ездила в воронежский архив. С особым трепетом поднялась я на корабль и всё пыталась представить себя в другой эпохе, со строителями той эпохи, среди которых надеялась разглядеть лица и своих предков.
Но вернёмся в начало 18-го века. История оставила очень подробные описания сильных мира сего: что делали, что говорили, что замышляли.
Не так тщательно она обошлась с простым населением, которое было рядом и реализовывало эти самые замыслы. За внешней романтикой кораблестроительной эпохи стоял принудительный труд тысяч простых крестьян, ремесленников, оторванных от семей, пригнанных на верфи и заготовки леса, которые гибли сотнями от непосильной работы и эпидемий.
В это время в Воронеже был епископ Митрофан, личность уникальная, известная и всеми любимая. Даже Пётр 1, ненавидевший всё московское духовенство, смирялся перед Митрофаном, олицетворением нравственной чистоты. Так вот все эти тысячи и десятки тысяч согнанных сюда строителей великого ковчега – плотники, пильщики, каменщики, землекопы, этот бедный народ, - все алчущие и жаждущие получали из архиерейской поварни всё, что им по бедности не довелось ни допить, ни доесть… Это было всенародное кормление, лечение, призрение. И недаром народ канонизировал своего любимца ещё при жизни. Очень вероятно, что кто-то из моих предков тоже получал кормление и помощь от Митрофана. И хоть в архиве я находила много фамилий этих простых людей, но как вычислить, кто из них твои предки.
В марте 1701 г. для обеспечения работниками верфей и заготовки леса к Адмиралтейству были приписаны десять городов с округой, на государственных крестьян которых налагалась корабельная повинность.
«Великую нужду имею в офицерах», - писал из Воронежа в Москву 2 мая 1702 года начальник Адмиралтейского приказа Фёдор Апраксин. А весной 1703 года в Воронеже была открыта своеобразная школа для начального обучения будущих корабельных офицеров из числа служилых людей Воронежского края. Это было первое учебное заведение в Воронеже, первыми учениками которого стали 90 драгун. Учились по только что появившейся арифметике Леонтия Магницкого, в которой кроме математических дисциплин давались знания по астрономии, геодезии и навигации.
Однако, вторая «азовская» программа Петра тоже была обречена на неудачу, так как эффективное использование 60-80- и пушечных линейных кораблей на мелководье Азовского моря были очень сложны.
Мелководье и частое обмеление фарватера в районе Воронежа создавало трудности и при спуске кораблей. Поэтому место для второй основной верфи было выбрано немного ниже по течению.
1 июня 1705 года начальник Воронежского Адмиралтейства «адмиралтеец» Фёдор Матвеевич Апраксин заложил на левом берегу реки Воронеж в районе деревеньки Тавровки город- крепость, получившую название Тавровская крепость. Летом и осенью жители Воронежа и окрестных городов работали в Таврове, возводя бастионы земляной крепости, каменные и деревянные строения верфи. Так как объём работ в связи с этой постройкой резко возрос, к Адмиралтейству в начале 1705 года были приписаны ещё пять городов, а в октябре был произведён новый набор около 4000 плотников для корабельных работ. Мои предки оказались сконцентрированы в Таврове, их количество увеличилось.
Проектировал размещение и устройство верфи корабельных дел мастер Федосей Скляев, руководил строительством параллельных доков «багорного и шурупного дела» мастер Анисим Моляров, который прибыл сюда со своими учениками. В Тавров из Воронежа были переведены корабельные мастерские и адмиралтейская русская школа для подготовки флотских офицеров. Был перевезён разобранный по брёвнам дом Петра 1. Были построены адмиралтейский двор, крепость с девятью параллельными доками, мастерскими, складами, погребами, а также примыкавший к крепости галерный двор для размещения судов. Были построены Преображенский собор и церковь Павла и Петра, поначалу деревянные. Для Таврова настал звёздный час. Пётр также учредил здесь суконную фабрику и вообще хотел поставить сей город на степень важнейших мест в государстве. В Таврове «доводились до ума» корабли, заложенные на воронежской верфи и строились новые суда. Документы пестрели воинственными названиями: «Гром», «Град», «Бомба», «Лев с саблей», «Цвет войны»… Царь сам следил за работами. Здесь бывал Витас Беринг в 1710-1712 годах, а позже лейтенант Фёдор Ушаков, ставший впоследствии прославленным адмиралом. Как на воронежской, так и на тавровской верфи работали иностранные мастера. После полтавской баталии здесь несли трудовую повинность пленные шведы. Но основную рабочую силу составляли, конечно, наши соотечественники. Концентрация огромного количества людей в одном месте порождала опасность эпидемий. В 1707 году по приказу государя на строящемся флоте была создана медицинская служба, а в 1724 году в Таврове начал действовать полевой госпиталь, который стал первым медучреждением на юге России.
Недолго кипела работа на тавровской верфи. Поражение в войне 1711 года и уничтожение Азовского флота заставило свернуть тавровское кораблестроение. Кадры корабельных мастеров и квалифицированных рабочих с 1712 года были переброшены в Петербург.
В 1722 году, после победы в Северной войне, Пётр 1 вновь поставил задачу выхода к Чёрному морю и создания для этого Донской флотилии. На тавровской верфи было приказано построить 9 больших и 6 малых прамов, 15 малых галер и 30 малых судов. В 1723 году в Тавров прибыло около 14000 мастеровых из Петербурга и работных людей из Воронежа и других городов. Под руководством того же Федосея Скляева, легендарного российского кораблестроителя, и вице-адмирала Матвея Змаевича в 1723-1724 годах в Таврове было построено 89 судов различных типов. Но уже 1 ноября 1724 года последовал указ Петра о прекращении всех строительных работ. Корабли остались стоять на верфи в специально сооружённых укрытиях.
Змаевич доносил в Петербург: « В 50 лет оным прамам, так и галерам никакого повреждения быть не может».
Однако тавровским кораблям не пришлось так долго ждать боевого приказа.
В 1733 году правительство Анны Иоановны, готовясь к очередной войне с Турцией, распорядилось о восстановлении строительства кораблей в Таврове. Были расконсервированы недостроенные суда, достроены и спущены на воду. Да ещё был приказ строить несколько малых судов. Из Воронежа на строительство были направлены мастеровые люди, руководил постройкой галерный мастер А. И. Алатчанинов.
Начиная с 1733 года, в Таврове для Донской флотилии было построено 15 прамов, 35 галер, 59 ботов и шлюпок. Весной 1735 года с началом русско-турецкой войны все тавровские корабли были спущены на воду. На бортах больших 44-пушечных прамов, специально предназначенных для обстрелов и штурма Азова, свежей краской были выведены названия «Дикий Бык», «Спесивый Лев», «Северный Медведь», «Близко не подходи!» 2000 русских моряков-офицеров и матросов прибыли из Петербурга и Кронштадта в Воронеж. Ими были укомплектованы экипажи кораблей. В результате войны Россия вернула себе Азов, но теряла право иметь военный флот на Чёрном и Азовском морях, так что необходимость в строительстве морских судов на тавровской верфи отпала.
15 января 1740 года из Петербурга было послано распоряжение воронежскому губернатору о прекращении кораблестроительных работ в Таврове. Осенью 1741 года Тавровское Адмиралтейство было официально упразднено.
В 1744 году страшный пожар, пришедший из степи, обрушился на Тавров, спалив его дотла. Огнём были уничтожены и верфи. И хоть сгоревшие слободы отстраивали заново и принимались усилия по возрождению кораблестроения – последняя попытка имела место в 1768 – 1769 годах во время уж не знаю какой по счёту русско-турецкой войны; былого размаха достичь так и не удалось. Тавровская крепость, подававшая большие надежды значимого города, не смогла возродиться из пепла. Многие жители переселились в Воронеж и другие места. Соперничество между Воронежем и Тавровом было закончено. В 1779 году Тавров лишился городского статуса и стал селом Таврово.
Но память человеческая крепка и упряма. И долго ещё, больше полувека, даже в ревизских сказках за 1835 год, Тавров писался не как село, а как «бывшая Тавровская крепость». Пусть бывшая, но всё же крепость. И только в 9-й ревизии за 1850 год стали писать «село Таврово». Сейчас Таврово является микрорайоном Воронежа.
Род Бирюковых.
Фамилия Бирюков и очень распространённая, и довольно древняя; имеет несколько вариантов своего происхождения. Так как бирюк – это волк-одиночка, то в обществе прозвище «бирюк» получал угрюмый, одинокий человек, живущий уединённо, вдали от людей. В древности под бирюком подразумевали лесного зверя вообще, и ребёнку могли дать такое имя как оберег. Но мне ближе другая версия, учитывая количество Бирюковых среди служилых людей. Ещё московские стрелецкие полки отличались между собой не только цветом одежды, но и боевым кличем. В середине 17 века в полку стрелецкого головы Зимы Васильевича Волкова боевой клич или, как тогда говорили, ясак был «бирюк-бирюк». Очень вероятно, что многие стрельцы из этого полка получили прозвища Бирюк, что и легло в основу их фамилии.
Первоначально моего самого дальнего предка Илью Федотовича Бирюкова я обнаружила в 8-й ревизии за 1835 год в сословии однодворцев. История однодворцев настолько интересна и многогранна, что она заслуживает и пристального внимания, и подробного описания, тем более что это история моих предков.
Однодворцы в Российской империи это сословие, социальный слой, возникший при расширении южных границ Русского государства и состоявший из военизированных земледельцев, живших на окраинах и несших дозорную и сторожевую службу в 16-17 веках. Это были служилые люди по прибору (отбору) – особый разряд детей боярских, - стрельцы, солдаты, рейтары, драгуны, пушкари, копейщики, засечные сторожа и т. д. Служилых людей, ставших однодворцами, было немного, всего 5% в масштабах государства, но в пределах Белгородской и Воронежской губерний, (куда входили частично современные Брянская, Липецкая, Орловская и другие близлежащие области), однодворцы составляли больше половины населения. В них проживало порядка 85% однодворцев всей страны. Существовала даже поговорка, записанная Владимиром Далем: «Собрал чёрт однодворцев и понёс: грянул гром — он и выворотил их всех под Воронежем».
Откуда же взялась здесь такая концентрация однодворцев? В середине 17-го века (1635 - 1658 годы) на южных рубежах государства для защиты страны от набегов татар была построена Белгородская (позднее и Изюмская) засечная черта. Для строительства и обслуживания укреплённых линий требовалось много служилых людей разных категорий. Так появилась и обильно сосредоточилась сословная категория служилых людей из разных сословных групп, с разными правами и привилегиями, однако все они в качестве жалованья за службу получали землю на поместном праве, т. е. «испомещались». Для большинства из них поместье состояло из одного двора, отсюда и возникло название - однодворцы. Само это понятие к середине 17 века прочно вошло в официальные документы и означало людей, которые сами или их предки в прошлом служили в дворянском ополчении. Термин «однодворец» в актах 17 века означал помещика, т. е. владеющего землёй на поместном праве, у которого не было даже и пустых крестьянских дворов; «живёт однодворком» говорят про таких помещиков акты. Отсюда ясно видно, что тогда однодворцы были, хотя и захудалыми, но дворянами и детьми боярскими. Своим присутствием на южных границах служилые люди способствовали хозяйственному освоению земель, а в нужный час могли выступить на их защиту от постоянных набегов татар.
После введения Петром 1 обязательной службы для всех без исключения дворян, те из однодворцев, кто не мог или не желал поступить на службу, не приобрели дворянских прав и остались в прежнем состоянии. Дворянское происхождение не играло при этом никакой роли; представители одного и того же рода, чьи предки когда-то служили, в результате Петровской реформы оказались в разных сословиях. Однодворцы не имели большинства дворянских прав и привилегий, но могли владеть землёй и крепостными крестьянами. Как и дворяне, однодворцы уже в 17 веке имели фамилии и в документах упоминались только с ними. В подавляющем большинстве однодворцы выбирали в жёны представительниц своего сословия, сословная принадлежность их жён тщательно фиксировалась в ревизских сказках 18 века.
До правления Петра 1 однодворцы платили подворный налог, т. е. налог с одного двора, независимо от количества проживающих там людей, а уже Пётр ввёл подушную подать, когда всё мужское население податного сословия (крестьяне, посадские люди, купечество) облагались равной суммой налога. Размер подушной подати всего государства определялся суммой, необходимой для содержания армии и флота. Первый размер налога составлял 80 копеек в год с одной ревизской души. Пограничную службу в так называемой ландмилиции однодворцы были обязаны нести не 25 лет, как рекруты из крестьян, а только 15 лет. И первый воинский чин унтер–офицера они могли получить уже через 5-6 лет службы. Таким образом, служили однодворцы, как дворяне, а налоги платили, как крестьяне. Набирали однодворцев отдельно от крестьян. В пятом рекрутском наборе брали по одному рекруту с 65-и однодворческих дворов. У однодворцев собирался сход, где решали, кто пойдёт служить. Кто не хотел служить, мог нанять за себя «охотника». Его представляли на сходе и, скинувшись ему деньгами, обмундировав, отправляли на службу.
В 18 веке на службу брали здоровых мужчин от 15 до 32 лет. Чаще брали в 18 лет, хотя могли взять и в 28 и позже. Из трёх сыновей в семье однодворца в рекруты могли взять двоих, а одного оставляли для поддержания хозяйства. В 19 веке «охотников» и обмундировывание отменили, а не желавшему служить следовало купить квитанцию и сдать её в уездное казначейство. Кроме рекрутов однодворцы были обязаны посылать людей для хозяйственных и земельных работ. Их называли «подмощиками» или «подпомощиками».
Такие затейливые законы поставили однодворцев в промежуточное положение между дворянами-помещиками и крестьянами, но они не смешались ни с теми, ни с другими, что и обусловило их культурно-бытовое своеобразие. Сословной замкнутости однодворцев способствовало и то, что земля передавалась в пожизненное пользование главе семьи-двора «большаку», который имел право передавать участок по наследству старшему сыну. Землю можно было и продавать, но только таким же однодворцам, как сами.
Четвертные земли ( размер земли определялся числом четвертей, т. е. ; десятины, на общинной земле) жаловались служилым людям на семейно-наследственном праве. Владельцы четвертной земли, у которых все дети служили, могли остаться в дворянах, но владельцев, которые не хотели идти в службу, записывали в разряд однодворцев, при этом многие из них имели так называемые «родословные деревья» (генеалогические таблицы). Историк Виктор Чернопятов (1857–1935 г.г.) писал: «… в избах однодворцев вы зачастую наткнётесь на жалованную грамоту, данную их предкам, которую они берегут, как святыню, с презрением относясь к петровской бюрократии». О том же говорил мемуарист 19 века Л. М. Савёлов: «… нередко в какой-нибудь избе однодворца вы найдёте древний свиток, как доказательство того, что предки его теперешнего владельца были служилыми людьми и помещиками». С ними солидарен историк-любитель Николай Ридингер (1825-1894 г.г.): «Писцовые книги, купчие крепости и фамилии ясно показывают, что однодворцы были дворяне и владели землёю, но обедневшие и не служившие, во времена Петра Первого потеряли права дворянства».
Не все однодворцы были одинакового ранга. Одни, призванные «по прибору», изначально становились «однодворками»; другие, призванные «по отечеству», т. е. из знатных родов, имели и поместья значительные, и более высокий социальный статус. К. П. Победоносцев писал в своём «Курсе гражданского права»: « В состав их (однодворцев) поступили впоследствии некоторые старинные дворянские роды, сделавшиеся мелкопоместными, а при Петре 1 иные дворяне, уклонившиеся от нового порядка службы, имевшие по 100 и по 200 дворов крестьян, тоже записывались в однодворцы». Преследуя сиюминутную выгоду, эти люди не догадывались, к каким последствиям для их рода приведёт сей необдуманный поступок. 5 мая 1801 года таким однодворцам было предоставлено право отыскивать и доказывать потерянное их предками дворянское достоинство. Но уже через 3 года повелено было рассматривать их доказательства «со всею строгостью», наблюдая, чтобы в дворянство не были допущены люди, утратившие его « за вины и отбывание от службы».
В 1816 году Государственный совет признал, что одного доказательства наличия дворянских предков для однодворца недостаточно, необходимо ещё достижение дворянства через службу. Им предоставлялось право поступления на военную службу и производством в первый обер-офицерский чин через пять (или шесть) лет. В результате военной реформы Александра Второго, после введения в 1874 году всеобщей воинской повинности, однодворцам было предоставлено право восстановления утраченного предками дворянства путём поступления на военную службу в качестве вольноопределяющихся и получения офицерского чина в общем порядке. До 1840 года однодворцы могли владеть крепостными людьми, но лишь единицы пользовались этим правом. В 1830-е годы насчитывалось более 1 млн однодворцев, а крестьян у них было всего 11 000 человек. С крестьянами они жили одним двором и несли одинаковые повинности.
Однодворцы долгое время сохраняли собственные традиции в одежде, фольклоре, речи и на протяжении 18 – нач. 20 в.в. почти не ассимилировались с населением из числа других крестьян.
Пётр 1, проводя реформы, начал формировать новую элиту – дворянство, которое возвысил над основной массой служилых людей. Старая русская служилая элита должна была деградировать, не доказывая личной преданности царю. Понимая, что грамотность обделённого царской милостью сословия может способствовать вольнодумству и бунтам, Пётр приложил немало сил, чтобы перевести не получивших дворянство детей боярских, казаков, стрельцов в полувоенное сословие однодворцев, которые подобно крестьянам платили бы тягло, лишились сословных амбиций и служили пушечным мясом в будущих войнах России. Открывая государственные школы для начального обучения детей, Пётр распорядился не давать грамоты именно однодворцам. « Во всех губерниях дворянского, приказного чина, дьячих и подъячих детей от 5 до 15 лет, опричь (кроме) однодворцев, учить цифири и некоторой части геометрии.»
Школы для обучения однодворцев, служащих в ландмилицких полках, были открыты уже после смерти Петра 1.
Но среди однодворческого населения за отсутствием официальных школ существовало домашнее обучение, когда дети учились считать и писать, и читать церковные книги. Детей однодворцев нередко обучали священники и служащие церковного причта. Однако большинство детей обучалось у грамотных родителей, отставных военных служащих, писарей, бродячих учителей, которых в народе называли « учитель вольной школы». Их приглашали как для индивидуального обучения, так и для преподавания в вольной школе, где обучались несколько детей. Процесс обучения был поэтапным: от грамматики к часослову, а от часослова к псалтырю. Причём, переход от одной книги к последующей и для наставника, и для их питомцев был настоящим праздником. В такой день было принято подносить учителю горшок с кашею, осыпанной сверху деньгами, самим ученикам родители дарили по пятаку или по гривне меди.
Мужчины однодворцы слыли домовитыми и аккуратными, двор строили укромно, в отличие от крепостных крестьян, любили высокие плетни и каменные заборы, одевались чисто и не без форса. По цвету их домотканых рубах можно было отличить, из какой они губернии. Жёны однодворцев в 16–17 веках носили юбки–андараки из клетчатой шерстяной материи. Красный цвет был наиболее предпочтителен, считался цветом плодородия, света, долголетия и могущества. Преобладал в праздничной и свадебной одежде, а также в костюмах молодых людей. В 18 веке костюм однодворца часто приближался к дворянскому, а мундир, оставшийся после службы в драгунах или ландмилиции, мужчины бережно хранили и надевали по праздникам. Однодворские женщины в отличие от крепостных соседок хорошо готовили. Стол у них хоть и был небогатый, но разнообразные многие старинные кушанья можно попробовать именно в однодворческих семьях.
Общественная организация однодворцев тоже имела свои отличия, особенно, на заре их становления как социального класса. Во главе одного поселения (слободы) стоял назначенный военной администрацией управитель, которого называли атаманом. Также существовали и «сотские» и «десятники». В случае набега татар однодворцы быстро и умело объединялись в полки, чему способствовала их военная подготовка. У однодворцев существовала круговая порука. Ручалось, обычно, 10 человек за одного, отмечая, «кто изъ насъ поручиковъ въ лицахъ (т. е. налицо) на томъ пеня и порука». Благодаря этому обычаю у однодворцев почти отсутствовали недоимщики.
Особенностью однодворцев были и внутрисословные браки. Многие сёла и деревни делились на две стороны: «однодворки» и «барские» (помещичьи). Представители обеих частей недолюбливали друг друга, и смешанные браки были большой редкостью. Однодворцы настолько щепетильно относились к своей самоидентичности, что, если не было в селе подходящих жениха или невесты, они готовы были ехать за тридевять земель, но только чтобы найти достойную кандидатуру и обязательно своего сословия. С такими запросами многие девушки оставались вековухами. Различия наблюдались и в поведении, и в одежде, и даже в говоре. «Барские и говорят как-то не так – нИ буду, нИ хочу, нИ знаю, а мы - «анадворцы» - нЯ буду, нЯ хочу, нЯ знаю.
В 19 веке отдельные группы однодворцев получили даже прозвища: «галманы» (бранные, бестолковые), «ионки» (от ион – он) – более образованные, «щекуны» (грубого нрава, говорящие «що» вместо «что»), «талагаи» (бездельники, невежи). Имелись и общие прозвища-клички: «алая кровь», «индюки» (гордые), но это больше в Тульской и Орловской губерниях. Различия даже между однодворцами были столь велики, что они и между собой, если относились к разным группам, не вступали в родственные отношения. Гордость и спесь не позволяли однодворцам идти в батраки. Если нужда заставит, они лучше пойдут на плотничьи, кирпичные работы, лишь бы в батраки не наниматься, всякая работа им кажется благородней, чем эта.
Это сейчас об однодворцах ничего не знают, а в 19 веке они, видимо, так громко заявляли о своих утраченных правах и так намозолили глаза обществу своими претензиями, что о них, об их сложном и неуживчивом характере писали много и многие. (В 1850 – 1860-х годах однодворцы потеряли свой статус, они были переведены в ранг государственных крестьян. Надо полагать, именно это вызвало всплеск их претензий и возмущений и, соответственно, повышенное внимание к их истории.) Например, в «Русской старине» за 1879 год читаем: «…они (однодворцы) заявляли претензии больше, чем имели основания по своему положению. В своих наказах они постоянно хлопочут о том, чтобы их не смешивали с крестьянами, исключили бы из подушного оклада и называли бы детьми боярскими, а не то и прямо хлопочут о причислении к дворянству».
В «Вестнике Европы» за 1900 год некий И. А. Благовещенский пишет следующее: «…являясь прямыми потомками служилого, поместного сословия, нынешние однодворцы не могли не унаследовать от своих предков той доли изолированности, которая была некогда создана личным испомещением служилого человека». В журнале «Воронежская беседа на 1861 год» о природе однодворцев писали: «…имея двойственное назначение – колонизации и защиты границ украиных городов, однодворец приобрёл особенную, ему свойственную физиономию и выработал тип русского человека, представляющий нечто среднее между казаком и великороссом…»
Писатель Василий Нарежный (1780-1825 г.г.) в романе «Российский Жилблаз, или похождения князя Гаврилы Симоновича Чистякова» с великолепной иронией описывает жизнь и быт этого сорта людей. « Родина моя… в Курской губернии, но имеет странный недостаток,… там столько князей, сколько в Малороссии дворян, а в Шотландии графов. Одно другого стоит. Там граф-отец, вставая с войлочной постели, говорит сыну: « Что, граф, чисты ли мои сапоги?» - Как же, ваше сиятельство, вот у меня и руки ещё в ваксе. А графиня-мать, чистя на поварне кастрюлю, говорит своей дочери: « Что, графиня, доила ли ты корову?» - Как же, ваше сиятельство, у меня ещё и теперь ноги в навозе.
Наши русские князья – продолжает автор – занимаются хлебопашеством, хозяйством, пашут, жнут, продают хлеб и живут мирно и братски с крестьянами своими и чужими, и только в большие праздники, собравшись в шинке, объявляют о княжестве своём». Сам Гаврила Чистяков – князь, того же поля ягода. Запустив своё и без того небогатое хозяйство он намерен поправить дела женитьбой на дочке старосты. Собираясь свататься, он «… вынул мундир прадеда своего, служившего в каком-то полку унтер-офицером, осмотрел его хорошенько и нашёл его самым свадебным», при этом ни отец, ни дед героя «не видывали битвы». Мундир, шпагу и трость он рассматривает как оттенки своей знатности и, вертясь перед обломком зеркала, рассуждает так: «Можно ли, чтоб староста, как бы он, впрочем, богат и спесив не был, отказал такому человеку, каков я? Никак нет. Первое, он побоится оскорбить знатность моих предков; второе – меня самого, вооружённого сим тесаком, доказывающим самою древностию своею древность благородного моего дома». Выражаясь современным языком, большинство однодворцев предпочитали жить заслугами предков, получая дивиденды с этих заслуг, но не сильно радели о проявлении заслуг собственных. Т. е. они занимались хозяйством, избегая военной службы, тогда как дворянство служить было обязано. У однодворцев даже существовало такое самоназвание – лапотные князья.
Что же касается до сильной стати потомков однодворцев, то граф Сергей Львович Толстой (сын писателя) подметил: « … они (однодворцы) никогда не знали помещиков-крепостников. Это и сказывалось на их более свободном и доверительном отношении и чувстве собственного достоинства. Они относились к дворянам не как к господам, а как к богатым хуторянам, здороваясь, они протягивали руку, приглашали их в гости, не стеснялись, не притворялись, не попрошайничали».
Деградируя как социальная группа, лишившись достойного образования и ведя жизнь по сути фермеров, мои предки постепенно превращались в полновесных крестьян, но былой социальный статус, былая стать ещё долго помнились и проглядывали во всём их образе жизни, отпечатываясь и в характере потомков.
Я не знаю, к какой группе однодворцев относились мои предки, но род Бирюковых характеризовался и чувством собственного достоинства, и справедливостью, и домовитостью, и крепкими традициями и устоями, которые передавались из поколения в поколение.
Первоначально мой поиск рода Бирюковых завершился 8-й ревизией за 1835 г., где самым дальним предком оказался однодворец Илья Федотович Бирюков. Дальше идёт пробел. Бомбёжка Воронежа во время войны разгромила здание архива, погубив безвозвратно существенную часть документов. Остаётся радоваться, что не всё было уничтожено и многое удалось извлечь из-под руин и спасти, за что огромная признательность сотрудникам архива. И вот после длительного пробела в 75 лет 3-я ревизия за 1762 г., но, к моему великому сожалению, в этой ревизии Бирюковых в Таврове не оказалось, видимо, они сюда ещё не пришли. Пришлось перелопачивать всю округу в поисках двух детей, братьев Федота и Захара Бирюковых, так как кроме моего предка Ильи Федотовича в 8-й ревизии в Таврове проживали братья Захаровичи, по всем признакам, двоюродники Ильи, а их уже умершие отцы Федот и Захар были, соответственно, родными братьями. Корни отыскались недалеко, км в 10-15 от Таврова в с. Нижнее Малышево, которое теперь тоже входит в состав Воронежа.
Ефим Иванов сын Бирюков ( около 1698 г. рожд.) во время 1-й ревизии 1722 г. проживает в семье отчима Ламтева Селиверста Андреевича. О нём сказано, что он стрелецкий сын из Чижовской слободы города Воронежа. Значит, отец умер или погиб, а мать вышла замуж, но произошло это после ревизии 1714 г. Во время 2-й ревизии 1745 г. однодворец Ефим Бирюков живёт уже своим двором на своей поместной земле. Ему 47 лет, у него сыновья: Федот 17 лет (мой пра-пра...) и Харлам 7 лет. И, наконец, 3-я ревизия 1762 г., где подробно указана вся семья. Ефиму 64 года. У него 2-я жена Марфа 40 лет, дочь Павла Чудинова из с. Шилова, но она тоже побывала замужем, овдовела и ко мне не имеет никакого отношения. От этой жены у Ефима 5-летний сын Иван. Федоту (моему пра-пра...) 34 года. У него жена Пелагея 30 лет, дочь однодворца Степана Астафьева Титова из с. Подклетное. Вот эта Пелагея Степановна имеет ко мне самое непосредственное отношение: она моя пра-пра … бабка в 9-м колене, а её отец Степан Астафьев сын Титов — мой пра-пра... дед в 10-м колене. У Федота и Пелагеи четверо детей: Захар 13 лет, от которого пойдут Захаровичи в Таврове, Федот 5 лет (мой пра-пра...), Анисим 2-х лет и дочь Василиса 7 лет.
У Харлама тоже семья — жена Прасковья, дочь однодворца Павла Бочарникова, и дочь Пелагея 3-х лет. Две дочери Ефима Ивановича выданы в замужество: Марина за Павла Бердникова в с. Гремячее, Пелагея за Ивана Кравцова в с. Хохол.
Во время 7-й ревизии 1816 г. в с. Нижнее Малышево остались проживать Харламовичи и Ивановичи, а вот Федотовичей нет. Зато внуки Федота Ефимовича, дети его сыновей Захара и Федота появляются в Таврове в 8-й ревизии 1835 г., значит они перебрались в Тавров, по крайней мере, до 1816 г. Что-то произошло в семье за этот срок, семья распалась. Откололся ли Федот Ефимович от своих братьев Харлама и Ивана, или позднее уже его дети Федот и Захар отделились от двоюродников (потомки Анисима нигде не просматриваются) остаётся неясным.
Но прежде, чем продолжить рассказ о жизни предков в Таврове, не могу не остановиться на истории так называемых «лантмильцев», потому как однодворцы повально попадали служить в ландмилицию, и мои предки, Бирюковы или какой другой фамилии, избежать этой участи не могли никак.
Так что же такое ландмилиция и откуда она взялась? Как ни странно — из Швеции, где она была создана Карлом 12 в 1701 г. (Land – земля, militia – народное ополчение). На территории Эстляндии и Лифляндии король Швеции создал такую форму народного ополчения, которая использовалась в основном в гарнизонных крепостях.
Пётр 1 позаимствовал эту идею и для укрепления южных границ от татарских набегов в 1713 г. по шведскому образцу сформировал свою ландмилицию, состоящую из однодворцев, которых набирали раз в 5 лет. Также с однодворцев собирали 4-х-гривенный налог на содержание ландмилиции. Позже к ландмильцам высылались «подмощики» из числа их родственников для помощи в ведении хозяйства.
В ландмилиции служили пожизненно, а с 1764 г. - 15 лет. Ландмилицкие полки отличались от армейских тем, что использовались только при нападении татар, а зимой распускались по домам, также они были ниже армейских по рангу, жалованье их чинов составляло 2/3 армейского оклада. Ландмилиция обходилась дешевле для казны, помимо этого уменьшались рекрутские наборы.
Интересно читать исторические книги, но куда как интересней собственноручно перелистывать древние документы и дивиться тому, как всё это могло сохраниться; и раскапывать потихоньку бесценный клад, имя которому — родословная.
Теперь вернёмся в Тавров к Илье Федотовичу Бирюкову, главе семьи-двора, которому в наследство перешло небольшое поместье. Он пока ещё в статусе однодворца, но уже недалёк тот час, когда эта социальная группа, да и само понятие канут в Лету.
Итак, Илья Федотович Бирюков, около 1784 года рождения, однодворец, глава семьи-двора, тот самый «большак», к которому в наследство перешло небольшое поместье в один двор. На момент 8-й ревизии 29 марта 1835 года ему 51 год, его жене Прасковье 44 года, а их старшему сыну Гавриле (моему пра-пра…) 30 лет. Здесь невольно задумываешься. Выходит, Прасковья родила первенца в 14 лет и замуж вышла, едва 14 лет исполнилось, если не в 13, Илье соответственно было 20-21 год. Что-то чрезмерно рано Парашу замуж выдали. Это могло быть в том случае, если в семье Прасковьи какие-то трудности возникли или уж ранняя любовь, «грех» между молодыми произошёл. А возможно, что нечётко цифры написаны, и надо читать не 44, а 47 (цифры 4 и 7 очень похоже писались), тогда Парашу лет в 17 замуж выдали, что более вероятно. Словом, родилась Прасковья либо около 1791 года, либо около 1788 года.
Семья Ильи по тогдашним меркам не сказать, что очень большая, но всё же 12 человек живут одним двором. У старшего сына Гаврилы жена Анна Михайловна и три сына: Фёдор, Иван (мой пра-пра…) и новорождённый Вася, который и умрёт в младенчестве. Второй сын Ильи Пётр тоже женат, имеет трёх дочек (боковая ветвь). Был третий сын Николай, но умер в 1825 году десяти лет отроду. Есть дочь Агафья 13-и лет, вот и всё семейство. Но существует ещё некий Степан Злобин, о котором сказано: « Ильи Федотова приёмыш Тавровский же однодворец Степан Дмитриевъ сынъ Злобинъ поступил в рекруты по воле своей в 1831 году и зачтён казённой палатою за семейством Бирюкова». В Таврове много семей Злобиных. Почему Стёпа оказался приёмышем в семье Бирюковых, непонятно. Возможно, его мать была из этого рода. На момент поступления в рекруты этому Степану было 19 лет. Гавриле в 1831 году было 26 лет, и он уже был отцом семейства. Двадцатилетний Пётр тоже успел жениться и родить ребёнка.
Всего два сына было у Ильи, оба семейные, бросать семью и идти на 25 лет в армию никому не хотелось. И пошёл Стёпа Злобин нести воинскую повинность за моих предков. Скорее всего он стал тем самым «охотником». Но охотники шли не безвозмездно, они договаривались о хорошей плате за свою службу, хотя Степану, как сироте, не о ком было заботиться.
Надо сказать, что у Ильи Бирюкова родных братьев не наблюдается, видимо, он единственный наследник своего поместья. Но в Таврове проживают двоюродники: Иван Захарович и Григорий Захарович Бирюковы.
Как-то не очень богатое потомство оставили Илья и Прасковья Бирюковы. Старший Гаврила родился через положенный срок после брака (1804 или 1805 год), второй сын Пётр только через 6 лет, ещё через 4 года – Николай (рано умерший), а ещё через 7 лет родилась дочь Агафья. Очень большие промежутки между рождением детей. Возможно, были ещё дети, да умирали в младенчестве, и их не успевали заносить в ревизские сказки. К 1844 году Прасковья уже умерла, так как в январе 1845 года у Ильи Федотовича, которому к тому времени стукнуло 60 лет, родился поскрёбыш Василий от второй жены 35-летней Авдотьи Васильевны. Значит, Прасковья прожила где-то 53 или 57 лет. А у Ильи разница между старшим Гаврилой и младшим Василием составила 40 лет. Силён был пращур Илья!
У 30-летнего Гаврилы Ильича и его жены 31-летней Анны Михайловны (моих пра-пра…) в 1835 году старшему сыну Феде всего 5 лет, а вступали в брак обычно около 20 лет. Значит, лет пять либо упорно не было детей, а потом посыпались, как горох, либо рождались да умирали в младенчестве. За Федей идёт Иван (мой прапрадед) 1832 года рождения, затем Вася (который проживёт совсем недолго и умрёт вскоре после рождения), следом в 1836 году родится дочь Агафья, за ней Андрей, потом Филипп, следом Марья, будет ещё Аграфена, умершая в младенчестве. Это те дети, которые были занесены в ревизские сказки.
Младший брат Гаврилы Пётр оставил небольшое потомство с преобладанием дочек.
По последней 10-й ревизии 25 февраля 1858 года семья-двор «большака» Ильи Федотовича Бирюкова, которому уже 74 года, разрослась до 23-х человек. Но теперь это не однодворцы, они лишены этого статуса и с 1850 года переведены в ранг государственных крестьян. Семья продолжает жить одним двором. Здесь и вторая жена Ильи, и старший Гаврила с женой Анной, сыновьями, снохами и внуками, и Пётр со своим семейством, и поскрёбыш Василий. Здесь все сыновья Гаврилы: старший Фёдор со своей семьёй, младшие, ещё не женатые Андрей и Филипп и, конечно, мой прапрадед Иван Гаврилович. Вот о нём-то поподробнее.
1858 год. Проводится последняя 10-я ревизия, в которой записываются все, кто платит подушный налог. Как помогают нам, потомкам, эти ревизские сказки отыскивать своих предков, рассматривать состав их семей, кто, когда родился, кто, когда умер, и узнавать, к какому сословию предки принадлежали. Но больше таких замечательных документов не будет, так насладимся созерцанием этой последней ревизской сказки.
Итак, мой прапрадед, о котором ещё знала и рассказывала мне тётушка Клавдия Ивановна, Иван Гаврилович Бирюков проживает в огромной семье с отцом, дедом, братьями, дядьями и своей собственной семьёй. Ему 25 лет. У него жена Авдотья Ивановна тоже 25-и лет. У них три сына: шестилетний Василий, двухлетний Александр и годовалый Герасим. Александр с 1855-го или 1856-го года рождения. Он, вероятно, и есть мой прадед, а, возможно, позже родится ещё один Александр, но метрических книг на тот период не сохранилось, а ревизских сказок больше не будет. Поэтому я беру за основу, что именно этот двухлетний Саша и есть мой прадед. Женился Иван на Авдотье в 1851 году, и было им обоим по 18 или 19 лет.
Девичью фамилию своих прапрабабушек со 100%-ной гарантией можно узнать только по брачным метрическим книгам, но я с очень большой долей вероятности вычислила фамилию Авдотьи Ивановны по предыдущей ревизской сказке 1850 года, когда она ещё не была замужем и жила в доме родителя-батюшки под своей девичьей фамилией.
Так вот, Авдотья Ивановна соответствующего возраста оказалась всего одна – дочь Ивана Корнеевича Спесивцева, государственного крестьянина, а в недавнем прошлом однодворца. Эту версию подкрепляют и метрические книги, когда представители двух семейств, будучи двоюродниками, крестят друг у друга детей.
Женились Иван и Авдотья или Евдокия (называли и так, и эдак) в 1851 году, а 2 января 1852 года у них родился первенец Василий. Их только-только перевели в «ранг» государственных крестьян и, я думаю, должно пройти много времени, чтобы они смирились с этим статусом и привыкли к нему.
Тот ли это был Василий, который вырос и оставил после себя потомство? Тот ли это был Александр, который стал моим прадедом? Полной уверенности нет. Но среди взрослых детей Ивана и Евдокии, которых я записала со слов родни, были Александр, Митрофан, Василий, Параня (Прасковья?) и Настя. Все они были семейные, все оставили потомков. На данный момент Митрофан, Параня и Настя ещё не родились, а Герасим до взрослого возраста, видимо, не дожил.
Из огромного семейства, из единого дома Иван с Евдокией отсоединились. Именно они построили роскошный по тем временам кирпичный дом-пятистенок. Дом был затейливо выложен кирпичом с какими-то нишами и углублениями и просто кричал о достатке своих владельцев. Где- то в соседнем селе были пожары, так возили оттуда золу и между кирпичами золу засыпали. Дом выглядел ещё крепким и внушительным в 1991 году, когда мы с Леонардом посещали Таврово, правда, смотрелся кряжистым и приземистым на фоне новых особнячков.
Мне как-то очень врезалась в память первая встреча с родиной предков. Ранним утром мы шли с Леонардом по дороге в Таврово (автобус нас не довёз, высадил на развилке). Дорога пустынная, по сторонам сосновый лес, дурманящий своим ароматом. Утреннюю тишину разрывает немыслимый птичий щебет. Мы поднимаемся на гору, и перед нами предстаёт уютно расположившееся в низине большое село. Вот она - родина моих предков! Но вернёмся к дому. Ясно, что он строился после 1858 года, дети подросли, а может и повзрослели, так как дом строился с запасом. Именно в нём проживали в последствие мой прадед Александр с женой Марфой и его брат Митрофан с женой Фёклой. В этом доме родились и мой дед, и мой отец.
Дочь Митрофана и Фёклы Клавдию Митрофановну я застала живой, 90-летней, но уже парализованной. Она росла в одном доме с моим дедом Иваном, своим двоюродным братом, и могла бы многое рассказать, если бы я ухитрилась приехать раньше. Теперь же, с трудом ворочая парализованным языком, она только и могла произнести: «Красивый был, красивый». Но это уже об Иване Александровиче, а речь пока о его отце Александре.
Об Александре Ивановиче (прадеде моём) выяснила, что он был человеком довольно жёстким и строгим. Служил в армии, дослужился до унтер-офицера. В 1874 г., когда отменили рекрутчину, Александру было лет 18, так что в армию он попал по новым правилам, по которым мужчины всех сословий, достигшие 20-летнего возраста, обязаны были проходить воинскую службу; в пехоте этот срок составлял 6 лет. Примерно с 1876 по 1881 годы Александр должен был находиться на армейской службе. Период этот ознаменован русско-турецкой войной по освобождению Болгарии (1874-1878 г.) и военными действиями в Закавказье (1877 г.). Довелось ли повоевать, понюхать пороху Александру, не знаю, но возможно, что довелось.
Уже будучи солдатом Александр был женат на Марфе Ламовской, и здесь появляется новая история. Марфа родом из соседней Масловки, а масловские крестьяне ещё совсем недавно были крепостными. Помня однодворческую щепетильность в выборе спутника жизни, возникает предположение, что Александр страстно влюбился в Марфу, настоял на женитьбе, возможно, выдержав противостояние со стороны семьи.
Обращает на себя внимание деталь: у Марфы в Масловке остались сёстры, которые друг у друга крестят детей, а Марфа в качестве восприемницы своих племяшей не появляется. Да и сёстры при крещении обходят её детей стороной. Крёстными в основном становится мужняя родня. Этот момент бросается в глаза и наводит на размышления. Марфу взяли в дом, но как будто стараются отгородить от своей семьи. Конечно, это только предположение, попытка увидеть за бесстрастными строчками документов реальную жизнь во всём её эмоциональном проявлении.
Марфа здоровьем оказалась не крепка, долго болела и просила бога, чтобы дочь родилась. Бог услышал и внял, первой родилась Арина (от которой пошёл род Злобиных - Елизаровых).
Года через 2 родился Иван (мой дед), через 7 лет – Паша (Прасковья или Пелагея?), ещё через 2 года – Николай. Недолгий век был у Марфуши. Лет в 30 она снова заболела и лет в 35 умерла. На момент её смерти Арине было 16 лет, Ивану 14 лет, Паше 7 лет, Коле 5 лет. Остался Александр вдовцом с четырьмя детьми. Было это около 1904 года, а Александру было лет 50.
А дальше семейное предание такое. Оставшись вдовцом Александр полюбил одну вдову, у которой тоже было человек 5 детей, собрался жениться, но дети были категорически против, буквально встали стеной против этого брака. Так или иначе, но по рассказам, которые мне удалось собрать, именно это толкнуло Александра к самоубийству: мой прадед залез в петлю, оставив своих норовистых, упрямых, непокорных детей круглыми сиротами. Брат Митрофан со своей доброй женой Фёклой подбирали всех сирот, докармливали и доращивали.
Такое предание передалось от детей Александра, как они понимали ситуацию. А как это было на самом деле? Александр прожил после смерти Марфы ещё 3-4 года. Дети подросли, и на тот момент Арине было лет 19, Ивану -17, Паше -10, Коле -7. Младшие вряд ли ещё могли сопротивляться воле отца. Иван, по рассказам, был человеком мягкого характера. Значит Арина, унаследовав жёсткость отца, могла столкнуться с ним лбом. Но стоила ли эта ситуация самоубийства? Александр, бывший военный, жёсткий человек на шестом десятке влюбляется так, что жить не может? Маловероятно. Да, он устал от многолетней болезни жены, он ещё хочет счастья… Тут фантазия несётся вскачь, подбрасывая различные гипотезы. А может это юношеская любовь, с которой не довелось когда-то соединиться? А теперь, она - вдова, он - вдовец, они - зрелые люди и могут, наконец, быть вместе. А может прессинг ( не только от детей, был жив ещё отец, Иван Гаврилович, тоже немалой строгости человек) был столь жёстким, что от злости, от отчаяния, в минуту затемнения разума: «Вот вам, непокорные, живите, как хотите!» - Александр и полез в петлю? Как это было, уже не узнать. Но что случилось, то случилось. Младшие Паша и Коля, видимо, и попали под опёку дядьки Митрофана и тётки Фёклы, а Арине с Иваном уже пора было определяться. Дед Иван Гаврилович тоже наложил свою суровую руку на воспитание внуков, сделав хозяйкой Арину, он не только не пускал её в школу, но и замуж не хотел выдавать.
Иван женился первым в 1908 году на 19-летней Наталье Кузнецовой и остался жить в этом доме уже своей семьёй (видимо, вскоре после гибели отца). Женился рано, может лет в 18, так как старшая Арина ещё была не замужем. Арина не ладила с Натальей, всё ей было не так, да не эдак, ругались, плохо существовали. Иван встал на дыбы и сам стал помогать Наталье вести хозяйство. Арина и Николай были похожего характера, видимо, жёстковатого и неуживчивого (унаследовали от отца). Арина вышла замуж, поменяла фамилию на Злобину и переехала жить в Воронеж, Николай уехал вместе с ней. Подрастающая Паша дружно жила с Натальей.
Наталья Кузнецова (моя бабушка) родилась в 1889 году, а замуж её выдали в 1908 году. Именно выдали: Наталья с Иваном не женихалась и Ивана она не любила. Видимо, посватался Иван, дочку и отдали в зажиточную семью. Разница в материальном достатке Бирюковых и Кузнецовых, похоже, была ощутимая и не только в материальном. Фамилии Кузнецовых нет среди однодворцев, нет её и среди крепостных, я вообще не нашла этой фамилии в ревизских сказках. Но даже из рассказов делаю вывод, что эти два рода принадлежали к разным группам. Семья Бирюковых с крепкими и давними однодворческими традициями и устоями, с зажиточным хозяйством, основанным их дедами, которое оставалось только укреплять и поддерживать, отличалась от многодетной семьи Кузнецовых, которая была явно беднее, начинала своё хозяйство с нуля и не имела такой мощной подпоры от предков: ни материальной, ни духовной. Зато семья Кузнецовых отличалась юмором, весельем, озорством, чего не хватало семье Бирюковых.
Иван с Натальей жили дружно. И хоть Наталью выдали замуж без особого её желания, она очень хорошо отзывалась о муже, говорила: «Привыкнуть можно к человеку, если он добрый». А Иван был очень мягкий, добрый, ласковый, уравновешенный, хозяйственный: корову подоит, еду приготовит и с детьми возится. Наталья была менее хозяйственная, но зато весёлая, озорная и знатная плясунья, даже ходила плясать на свадьбы. Ещё издавна на свадьбы для веселья специально приглашали плясуний и певуний; такой приглашаемой плясуньей, похоже, была и Наталья.
Надо полагать, она и заработок имела с этого. Возвращается наплясавшаяся Наталья со свадьбы и со смехом говорит: «А у меня свекровь все дела по дому переделала». Это она о муже так. В противовес уравновешенному Ивану Наталья была вспыльчивая, могла детей и шлёпнуть, Иван же себе такого не позволял. По характеру Иван хорошо ладил и находил общий язык с тестем Петром Степановичем Кузнецовым, а вот с тёщей Анисьей Матвеевной общий язык найти было труднее.
В 1909 году у Ивана с Натальей родилась дочка Клава. После Клавы родились ещё две девочки: в 1912 году – Санюшка, в 1913 году – Манюшка, но обе умерли в младенчестве. И вот в 1914 году родился долгожданный сын Костя (мой отец). Иван был счастлив. Когда Костя немного подрос, он сажал его перед собой на плуг и пахал землю. Но это было уже после демобилизации. А пока Иван и нарадоваться не успел появлению наследника, как грянула Первая мировая война.
Иван в детстве попал ногой в молотилку и на всю жизнь остался хромым, одна нога короче другой. Поэтому во время войны в строевую его взять не могли, а вот в санитарный обоз санитаром определили на западный фронт. Осталась фотография с повязкой с красным крестом, сделанная в Варшаве.
Повозками санитарного обоза доставляли раненых в военные госпитали. Во время Первой мировой войны, наряду с летучими отрядами, для оказания первой медицинской помощи использовались питательно-перевязочные отряды. Отряд располагался в 3-4-х верстах от линии фронта. Здесь находился санитарный и питательный пункт. Часть санитаров отправлялась на боевые позиции, где подбирали раненых, доставляли их в первую часть отряда и оказывали им первую помощь. Вторая часть отряда находилась немного дальше. Здесь раненые получали уже хирургическую помощь, а затем их транспортировали в полевые госпитали, действовавшие в прифронтовой полосе. Санитарные поезда формировались военно-медицинскими ведомствами, Российским обществом Красного Креста (РОКК), Земским союзом, Всероссийским союзом городов; имелись «именные» или шефские поезда. К началу 1917 г. общее число военно-санитарных поездов достигло 405-и.
В одной из этих служб находился мой дед Иван Александрович, а может быть эти службы приходилось менять.
Чтобы представить, как выглядела служба в санитарном поезде, обращусь к Константину Паустовскому, который описал свой опыт санитарной службы во время Первой мировой войны.
«У каждого санитара был свой пассажирский вагон на 40 раненых. Делом чести считалось надраить свой вагон до корабельного блеска. Сестёр в поезде было мало. Поэтому мы, простые санитары, должны были не только обмыть, напоить и накормить всех раненых, но и проследить за их температурой, за состоянием перевязок и вовремя дать всем лекарства. Первый же рейс показал, что самое трудное дело — это кормление раненых. Вагон-кухня был от меня далеко. Приходилось тащить 2 полных ведра с горячими щами и с кипятком через 48 дверей. Тем санитарам, вагоны которых были около кухни, приходилось отворять и захлопывать за собой всего каких-нибудь 10-15 дверей. Мы их считали счастливчиками, завидывали им и испытывали некоторое злорадное удовлетворение лишь оттого, что множество раз в день протаскивали через их вагоны свои вёдра с едой и при этом, конечно, кое-что поневоле расплёскивали. А «счастливчик» елозил по полу с тряпкой и, чертыхаясь, непрерывно за нами подтирал. Первое время эти 48 дверей приводили меня в отчаяние. Каждую дверь нужно было открыть и закрыть, а для этого поставить на пол полные вёдра и стараться ничего не разлить. Кроме того, надо было торопиться, чтобы не остыли щи или чай, особенно зимой, когда на оледенелых открытых переходах из вагона в вагон выл, издеваясь над нами, режущий ветер и ничего не стоило поскользнуться и полететь под колёса. Если к этому прибавить, что ходить в кухню нужно было не меньше 12-и раз в день (за хлебом и посудой, за чаем, за щами, за кашей, потом с грязной посудой и вёдрами и так далее), то станет понятно, как мы проклинали того, давно уже мирно почившего изобретателя, который придумал в каждом вагоне не менее 6-и, а то и все 8 дверей. Мы благодарили небо, когда время кормления раненых совпадало со стоянкой. Тогда мы выскакивали со своими вёдрами из вагонов и мчались вдоль поезда по твёрдой земле, а не по виляющим вагонным полам.
Многие раненые не могли есть сами. Их приходилось кормить и поить. Утром мы обмывали раненых, а после этого мыли в вагоне полы раствором карболки. Только вечером, после ужина, можно было немного передохнуть.»
В конце апреля или начале мая 1916 года Иван с санитарным поездом, который вёз раненых с фронта в тыл, прибыл в Воронеж. Видимо, дали немного времени навестить семью. Я представляю, как торопился Иван к семье, как месил весеннюю грязь сапогами, примчался домой, и тут же всей семьёй бросились фотографироваться. Не успел ни шинель снять, ни сапоги помыть. Так и сидит Иван на фотографии в застёгнутой шинели, в залепленных ошмётками грязи сапогах, в окружении своей дорогой семьи и совершенно умиротворённым взглядом смотрит в объектив. И не важно, что скоро снова на фронт, выносить и грузить раненых. Сейчас рядом с ним дочь, сын и жена, у которой под юбкой уже обозначен ещё один будущий ребёнок. И это для него – главное. Значит, Иван курсировал в санитарном поезде и имел возможность появляться иногда дома, раз в июле 1916 года в семье появилось пополнение: родилась дочь Анфиса.
Вообще, в годы Первой мировой войны популярность фотографий выросла неимоверно. Люди повально бросились фотографироваться: одни, чтобы их лица остались на память для родных, если им не доведётся вернуться с фронта, другие, чтобы их лица были с теми, кто воюет, согревали их и напоминали о доме. Я думаю, что подавляющее большинство людей того периода запечатлели свой образ на фотографиях, но как мало тех фотографий сохранилось у их потомков. И я благодарна своим родителям, что они сберегли эти бесценные фотографии моих дедов.
Две фотографии Иван прислал домой с фронта, а из дома получил фото семьи. Нарядная Наталья в праздничном темном платье, дорогой, вышитой типа гипюра, белой блузке, в нарядном, с оборками, платье Клава, и даже на маленьком Косте рубашка украшена оборочками. Рядом племяница Аня, дочь Арины тоже разукрасила себя, как могла, бусами и бантиком. Очень тщательно приоделась семья. Получилась красивая фотография для отца и мужа, как напоминание о мирной жизни. На фото, где семья вся в сборе, одеты они намного проще: некогда было наряжаться, главное - успеть всем вместе сфотографироваться, пока Иван на единый миг ухитрился приехать домой.
Грянувшая революция завершила войну, но хаоса от этого не убавилось, даже наоборот. Я не знаю, какие отношения с революцией и новой властью были у моих дедов, но вряд ли дружественные. Не мог крепкий хозяин приветствовать такие перевороты. Вернувшись с фронта Иван занялся хозяйством, снова пахал землю, а на плуге перед ним сидел сын Костя.
Наступил 1919 год, не менее страшный, чем предыдущие годы, голодный, тифозный. Не думаю, что крепкая крестьянская семья испытала сильный голод, какие- то запасы всё же были, если их под корень не реквизировали. Но тиф гулял по стране и не спрашивал, голодный ты или не очень, и зацеплял всех подряд. Зацепил и Ивана, и Иван с тем тифом не справился. Наталья, ухаживая за мужем, заразилась от него, но оказалась сильнее, тиф перенесла. Ей бы полежать, полечиться, но как лежать, когда муж умер, а трое малых детей требуют заботы. Она слишком рано встала после болезни, не долечилась, получила осложнение – крупозное воспаление лёгких, снова слегла, металась в жару и уже больше не поднялась. Дети чудесным образом избежали заразы, но, потеряв сразу отца и мать, остались круглыми сиротами 10-летняя Клава, 5-летний Костя и 3-летняя Анфиса.
Пять дней родня Натальи вывозила на лошади добро из дома Бирюковых, а детей сирот распихивали по родственникам, как могли. Самую маленькую Фису даже удочерил двоюродный брат Натальи Александр, но после его смерти в 1928 году его жена отказалась от ребёнка. Старшая Клава оказалась у своей бабушки Анисьи Матвеевны, которой она была совершенно не нужна. Клава была неухоженная, завшивевшая, а родная бабка говорила: «Хоть бы бог прибрал сирот, никому они не нужны». Из семьи, где дети росли в любви, заботе, сытости, они вдруг оказались никому не нужными, нелюбимыми, запущенными, недокормленными, при этом обобранными материально. Разница была настолько кардинальной, что обида осталась на всю жизнь. Тётя Клава так никогда и не смогла простить своей бабке, как та отнеслась к сиротству своих внуков. Маленькая Фиса, сходя с ума от голода, просила: «Отрежьте мне мизинчик и сварите, чтобы я поела». Костя (мой отец) сначала жил у Натальиного брата Сергея, своего дядьки. Пас скотину, ходил в ночное.
Однажды, в какой-то праздник, когда никто из детей в ночное не пошёл, дядька отправил его одного. Выли волки, лошади не паслись, а стояли, повернувшись мордами к ребёнку, и охраняли его. Этот эпизод тоже остался в семейном предании, как напоминание о раннем своём сиротстве. Потом Костю почему-то отправили на жительство в Москву к другому дядьке, Михаилу, который был бездетный. Уж этот совсем был садист, мог ночью схватить ремень и начать пороть спящего ребёнка. От такого можно было свихнуться. Свою жену Нюру он в порыве ревности прибил до смерти, отсидел в тюрьме, вышел и снова ухитрился жениться. На фото отец лет 9-и и Михаил с женой Нюрой. Подпись: «На память сестре Шуре». Внешне Михаил похож на мою бабушку Наталью. Отец прожил у Михаила до 9 лет и был снова отправлен к дядьке Сергею в Таврово. Два брата, Сергей и Михаил не поделили деньги за проданный дом Бирюковых, вот и пинали ребёнка туда-сюда. Михаил сначала работал портным, потом затесался в сотрудники НКВД, в 30-х годах попал в репрессивную мясорубку и был расстрелян.
Так что ветвь Кузнецовых хорошо поправила свои материальные дела после смерти Ивана и Натальи Бирюковых, но сирот, обобрав, не сильно-то и пригрела.
Отец в Воронеже закончил ФЗУ (фабрично-заводское училище), поработал на заводе кочегаром, был призван в армию, и отправился служить на Дальний Восток, навсегда расставшись со своей родиной.
Приложение.
Ревизская сказка моего пра-пра... деда в 10-м колене.
с. Нижнее Малышево
1745 года мая 1-го дня по Указу Ея Императорского Величества в канцелярии ревизии по Воронежской провинции свидетельства мужеска полу душ Воронежского уезду Борщёвского стану.
Однодворец Ефим Иванов сын Бирюков под страхом жесточайшего истязания и взятья штрафа, как о том состоящее прошлого 723 года ноября 5 дня Указ повелевает сказал правду. Во время прежней переписи генералитетского свидетельства написан и в подушный оклад положен вотчим (отчим) мой Селивестр Андреев сын Ламтев 70-и лет, умер, и я написан под именем его 25-и лет, а ныне мне 47 лет, да вотчима моего зять Семён Игнатов сын Поярков 30-и лет в лантмильцах умер, да после прежней переписи у меня новорождённые дети Федот 17-и лет, Харлам 7-и лет, да имеется новорождённый вышеписанного Семёна Пояркова сын Данила, который живёт во оном же селе своим двором и подал о себе особливую скаску. Итого 3 души, в том числе окладной один, новорождённых два.
А ныне я живу своим двором на своей поместной земле, а подушные деньги за вотчима своего и за зятя платили мы по нынешний 745-й год сполна бездоимки, и всей своей скаской сказал я самую сущую правду, ничего не утаил.
К сей скаске воронежец однодворец Сафрон Рябцов вместо однодворца Ефима Бирюкова в том, что он сказал истинную правду, ничего не утаил и показал всех от престарелого до сущего младенца (сосущего, грудного) под страхом предписанного по Указу прошлого 723-го года ноября 5 дня штрафа по его прошению руку приложил.
Род Кузнецовых
К сожалению, фамилию Кузнецовых я не нашла в ревизских сказках ни среди однодворцев, ни среди крепостных крестьян, поэтому опираться могу только на рассказы. Фамилия «говорящая», указывает на профессию предка. Но был ли первый, давший эту фамилию своим потомкам, кузнецом из посадского населения, т. е. свободным ремесленником, был ли он крепостным или был служилым человеком, выполнявшим функции кузнеца, непонятно. Хотя, если бы был служилым, то, скорее всего, оказался бы в однодворцах. Фамилия распространённая, как и сама профессия, поэтому встречается во всех сословиях. Просматривая архивы по тяжбам тавровцев из-за земельных наделов, обнаружила двух братьев Кузнецовых Терентия и Якова, которые числились крестьянами-единоличниками (вообще-то, крестьяне входили в крестьянские общества, из которых, конечно, могли выгнать нерадивых; может они и становились единоличниками). Значит, Кузнецовы в Таврове были, но имеют ли они отношение к моему роду, не знаю. И почему они не отмечены в ревизских сказках, тоже непонятно. Видимо, они сюда ещё не переселились.
Мой самый дальний предок из рода Кузнецовых – Степан, дед моей бабушки Натальи, был женат на Карповне, имени которой не выяснила. Эта Карповна была крепостной с Городища (которое теперь находится в Белгородской области), её обменяли на воз хвороста в Таврово, а её сестру – на собаку. Единственная версия, которую мне удалось обнаружить, это Карп Тарасович Панков, дворовый человек из с. Городище. В 10-й ревизии за 1858 год его дочери Прасковье 8 лет. За 3 года до отмены крепостного права могла родиться ещё одна дочь, и в течение этого периода их могли обменять в Таврово. Вот эта Прасковья Карповна, по всей вероятности, и стала моей прапрабабкой. Во всяком случае, никакой другой версии не просматривается. Имя Карп само по себе крайне редко встречается, а уж связанное с Городищем и с дочкой, которая подходила бы по возрасту, оно - единственное. Поэтому за основу я беру высокую вероятность того, что моя прапрабабка была дочерью Карпа Панкова.
Карповна, не смотря на свою крепостную, невольную жизнь, проявляла крутой характер, норов - «гордая была», как мне её охарактеризовали. Как-то заболела, муж привёз ей виноград, а она недовольная ворчит: «Вот, привёз, чёртовы глаза.» Женился ли на ней Степан Кузнецов уже, будучи свободной, после отмены крепостного права, неясно. И являлся ли Степан родственником тем двум Кузнецовым, Терентию и Якову, тоже не выяснила.
Было у Степана и Карповны три сына: Пётр (мой прадед), Осип и Иван. Братья рано остались сиротами, но, видимо, только отец умер рано, так как в будущем уже жена Петра Анисья говорила о свекрови: «Вот Карповна бы вам показала», - значит, мать у Петра была жива, но Пётр, оставшись без отца, оказался в работниках в деревне Яковлевка. Подружился с Анисьей Шабуняевой, они поженились, и только после женитьбы Пётр, наконец, вырвался из работников. По рассказам, возможно и приукрашенным, жили дружно, не ругались, но детей не баловали, рано приучали работать. Если и было в семье мирное и дружное сосуществование, то, наверно, это во многом заслуга Петра. Пётр был неграмотный, но, то ли по доброте своей, то ли по другим каким качествам пользовался авторитетом среди населения. Его всегда выбирали старостой. Когда землю делили, спрашивали: «Петро, как делить?» Он только в потолок глянет и скажет как. Дочь Саня за него расписывалась.
Именно эту Саню, Шуру, бабу Шуру Пономарёву я застала 90-летней, но ещё крепкой. Как странно было видеть родную сестру моей бабушки, умершей немыслимо давно молодой 30-летней женщиной, а здесь такая долгая жизнь. Баба Шура и рассказала мне кое-что о моих прадедах и подарила их портрет, нарисованный с фотографии. Фото было сделано в 1914 году, когда двух сыновей Петра и Анисьи отправили на фронт. «Не жалко?» - спросила я, намереваясь всего лишь перефотографировать портрет. «Мне умирать, а внукам не надо, бери», - сказала она. Я осторожно запаковала рисунок. Но когда баба Шура пошла провожать нас до калитки, то, заглядывая мне в глаза, спросила: «А ты его не выбросишь?» Не выбросила, баба Шура, берегу, больше того, понаделала с него фотографий.
Пётр Степанович и Анисья Матвеевна оставили щедрое потомство. Старшего Николая Анисья родила в 20 лет, значит где-то в 1887 году, через 2 года родила Наталью (мою бабушку), затем Сергея, у которого одно время жил отец, потом, в 1901 году Шуру (Пономарёву), которую мы навещали, следом Михаила, у которого отец жил в Москве, Василия, о котором я ничего не знаю, и, наконец, Татьяну, от которой пошёл род Винниковых. Кстати, Сергей однажды побывал у нас в гостях. Мне он запомнился тем, что, играя со мной в шашки, постоянно мухлевал. Я возмущалась и психовала, а он как-то по-ребячески дразнил меня и наслаждался своими проделками. Озорной был дедок.
На фото 1914 года Анисье 47 лет, Петру 48 лет. Нетрудно подсчитать, что Анисья с 1867 года, а Пётр с 1866 года.
Анисья в праздники пекла пироги, подавала нищим, но это было так принято. Свою свекровь Карповну не любила, считала её злой и грубой, но, похоже, и сама была не слишком-то добра. Была ли она действительно злой, или просто грубой, взрывной, а детская обида возвела эти качества в степень? Но и грубость не красит. По словам тёти Клавы, и соседи недолюбливали Анисью за её крутой и грубый нрав. Такое ощущение, что характером Анисья перекликалась со своей свекровью Карповной, потому и недолюбие было между ними. Миролюбивый Пётр, видимо, способен был гасить и нейтрализовать вспышки жены и своим характером перекликался с зятем Иваном Бирюковым, вот они-то и ладили между собой.
Братья Петра Кузнецова, Осип и Иван (или Степан), умерли один за другим от тифа в 1919-1920-х годах. Сам Пётр ненамного пережил их, отправился за ними буквально следом, в 1921 году 55-и лет отроду. Он вышел из дома и наелся с грядки огурцов. Ему сразу стало плохо. Анисья постелила ему на крыльце, мол, отдохни. Ему всё хуже, стало рвать. Вместо того чтобы к врачу броситься, его причащать повезли. На следующий день он умер. По версии это была холера.
Анисья умерла в 1924 году тоже скоропостижно 57-и лет отроду. После бани она поела замороженных груш, получила воспаление лёгких и умерла.