Лихо, люди, всюди лихо.
Нігде пригорнуться…
Т. Шевченко* (эпиграф)
1
Тяжёлый и неурожайный был год, тысяча девятьсот двадцать четвёртый. Земля совсем измучилась, вроде, как и дожди были, а вот урожай пшеницы не выдался. По осени спасали яблоки, жёлтые, – антоновка и душистая краснобокая боровинка. Налились они, как надо, и ягодами одарила земля. А вот хлеба;! Хлеба; не заколосились, иссохли стебли пшеницы и ржи ещё в знойном июле, вот и горюшко было у хозяев.
Собирали Валентина в город всем селом. А в город-то какой! В Санкт-Петербург – Северную столицу. Опасались лишь названия прошлого, помнили ещё немцев в Первую мировую, были они на Украине, в том самом селе Воронови;цы, где родился Валя, не хотелось город на немецкий манер именовать, хоть и шёпотом. Да и советское правительство название Санкт-Петербург не одобряло, второе название – Петроград, с 14-го года понятно стало людям, да переименовали снова, как Ильич умер, – в Ленинград. Почитали вождя в те годы по всей стране огромной, на селе так даже ячейка была комсомольская! Думать не думали, какой бедою обернётся вся эта революция! Валя ещё в Гражданскую, приписал себе два года и рванул против батьки Махно сражаться. За рiдну неньку Украину жизни своей не жалел! Загнал их батька Махно как-то на лошадях в болото, там и простояли всю ночь, в холодной-то воде. С тех пор и кашель долго держался, но жизнь, она такая, – молодость! Стал Валя комсомольцем, одним из первых. Учились грамоте... А уж грамота, – это отдельный разговор! Ходил он на эти курсы только ради друзей своих, чтобы и шуткой поддержать, и пообщаться после уроков в комсомольском клубе.
Писал Валентин на русском языке красиво, грамотно, по-столичному писал, сам мог кого угодно грамоте обучить! Его мать, Анна Адамовна Ицце, закончила ещё Бестужевские курсы в том самом Санкт-Петербурге и вышла замуж за украинского «помещика» Кузьму Ануфриевича Дзюбанчука. Приезжал Кузьма в 1901 году в Санкт-Петербург, наговорил ей, что у него в Вороновицах поместье, усадьба новая и сад чудесный. И поехала она за ним, – столичная принцесса! А уж потом, как оказалось, и усадьба не такая большая, как рисовалось ей, а дом обычный, и сад. Вот сад-то в Вороновицах у Дзюбанчуков чудесный был, загадочный! И климат какой на Украине! Чуть солнышко весеннее появится, уже и птицы щебечут, и травы, да деревья распускаются, всё дышит свежестью и красотой! Утопали весною Вороновицы в цветах, а посреди села костёл ещё стоял, высокий, красивый, с белым нарядным фасадом! Поляков в Вороновицах жило много, так, что и польский язык ещё знал Валя. Знал песни на украинском и на русском языках. А то, что не помещик богатый оказался его отец, – то и спасло семью в восемнадцатом году! Помещиков-то всех расстреляли, кулаков – тех в ссылку, а кто не сильно богатый был, тех бедняками стали именовать, и в школу крестьянской молодёжи отправили! Да с гимназическим почерком и оказался там Валя, с французским языком, которому его обучила мать, и с песнями всё теми же, и со стихами!
Вот со стихами странные были дела! Поют вечерами «Нiчь якa мiсячна, зоряна, ясная…», «Дивлюсь я на небо…», а потом и романсы на стихи Александра Блока, Алексея Апухтина затянут. Красиво пели романсы, на русском языке, с душою пели. На украинском и на русском языках пели, никто и не делил два языка в те годы. Вот и собирался Валентин в Петроград, где умер Блок ещё в 1921 году, в августе. От голода умер, как говорили. А книги великого поэта тогда из Винницы привозили, из книжной лавки. И чудесный журнал «Нива» тогда в почёте был, все ждали свежих номеров, а особенно бесплатное приложение со стихами русских поэтов любили. Оно выходило особой «книжечкой», раз в месяц. Сосед прибегал к Валентину, яблок приглашал из своего сада выбрать для вдовы Александра Блока – для Прекрасной Дамы – Любы Менделеевой! А яблоки-то чудесные у соседа были. Особый сорт, ещё помещичий! Сладкие-сладкие, медово-жёлтые, внутрь некоторых яблок пчёлы заползали и пили нектар там. Вот только как довезти яблоки такие? На бричке с корзинами трястись до Винницы – то оно понятно! А уж вот там уже надобно на поезд сесть. Но поезд-то Одесский, через много станций идёт, через Рудницу, Жмеринку, народу там будет уже видимо-невидимо, с тюками да корзинами. Вот до платформы «Винница» и дойдёт уже состав полнёшенек. Самому бы местечко найти, а тут ещё корзины, пожитки! Мать Валина брату своему, дяде Павле, в Ленинград уже большую корзину собрала. Угощения всякие, варенья, – как только он поедет! А ехать – надо, совсем неурожайный год, ведь хлеба весной не будет. Осень – оно понятно. Осенняя пора – кормилица, деревья плодовые спасают от нужды. И груши, и абрикосы, всё налилось… Но хлеба; как сглазил кто-то. Оставить бы на посевную два мешка зерна, не всё отдавать. А то, как несколько лет назад было: отобрали всё зерно по продразвёрстке, да и сеять стало нечего. На Украине – ещё ничего, выжили, Господь уберёг. А в Поволжье голод какой был! Страшное время. Много людей умерло.
Суетится сосед, кричит через плетень: приходи, да приходи, мол, за гостинцами! Обещает на своей бричке до станции подбросить, а там уже и план такой придумал: садится Валя в вагон с чемоданом и корзинкой маминой со снедью для дяди Павли, а уж корзину с яблоками для той Прекрасной Дамы сосед ему в окно и передаст, как поезд маленько тронется! Оно, может, и правильно, может, так и получится, но яблоки поскорее ему надо будет до вдовы поэта доставить, а где живёт она, и как искать её, Валя не знает, ведь Питер, город-то огромный! Это не Винница, да и не село Вороновицы! Но, где комсомольцы не пропадали, передаст он корзину яблок Прекрасной Даме. Стихи ведь божественные у Александра Блока! Сама Поэзия в них и музыка!
Так с мыслями и сборами быстро промчался вечер, а утром – на поезд! Забежал к соседу Валентин всё-таки, и самых лучших яблок выбрал, самых красивых. Хотел ещё сосед персиков своих огромных, сладких, передать, но не увезти всё это. У них же своя антоновка приготовлена, матушка для брата своего каждое яблочко в отдельную салфетку завернула. Вкусная антоновка, да и хранится подольше. Всё Валя отговаривал соседа так много в корзину класть, ничего тот не жалел для питерских, а он возьми, да и скажи шёпотом: есть там одна поэтесса, мол, если что, ей передашь, из Киева она, или из Одессы родом, мужа её расстреляли, в тот же год, когда и Александр Блок умер. За что расстреляли – никто не знает. Может, из белых? А может, Кронштадтский мятеж у них был! В газетах комсомольских читывал. Что как, не очень-то известно, а год назад, шурин соседов из столицы бывшей приезжал, да и говаривал, что, мол, расстреливают людей в больших городах по-прежнему! А что, да как? Но – Валя – комсомолец, он-то знает, что не зря за советскую власть воевал, не зря он с батькою Махно сражался! Может быть, жизнь-то в Ленинграде и наладится. В селе совсем работы нет, да и не один он у матери, ещё братишка младший, и сестрёнка есть. А в Питер ему всё равно ехать, уж больно мать просила брата своего навестить, тоскует она по родине. Письма всё брату шлёт. У него работа есть, он пишет, но строгости – большие. Опаздывать на службу нельзя, да и вообще, чтоб отпроситься – племянника с вокзала встретить – об этом и речи быть не может. Такие строгости. Но адрес дядя Павля несколько раз писал свой питерский: Спасский переулок, дом 2, четвертый этаж, квартира шесть. И телеграфировал даже, что ждёт племянника!
Так утречком на бричке и подъехали они к Винницкой станции. Поезд пришёл без опозданий, обнял он матушку, простился с соседом, завалился со всеми пожитками он на скамью свободную, и… началось его петербургское время!
2
Чистый русский язык Валентин услышал сразу, как поезд тронулся. Тот самый русский, на котором говорила его мать. Без мягкого «г», и немного сухой, как показалось тогда Валентину. А он ведь на нём и говорил тоже. Как мама. Иногда, чуть смягчая «г», по настроению, да растягивая гласные, но в целом ведь на том же русском, на столичном. Соседкой оказалась немолодая женщина, петербурженка, а ехала она из Одессы. Зачем, почему из Одессы, он не особо понимал, но говорила она о музыке, о книгах, всё – отвлечённо. И как-то чуть настороженно, опасаясь, наверное, что лишнее сказать. Боялась, видимо, проговориться, что из дворян, а это ведь страшно было в то время. Классовые враги. Угостил её Валентин домашним хлебом, похвалила попутчица, и чуть не стала рассказывать, что такой же вкусный он, как булочки от Филиппова, такой же белый, пышный, но тут же осеклась, остановилась. Вдруг, окажется, действительно, что из дворян она, тогда – и расстрел не за горами, если кто донесёт. Страшное было время.
3
Ленинград встретил Валентина не очень приветливо. Шёл мелкий дождь. С тяжёлыми вещами свернул он с Витебского вокзала направо, как дядя Павля писал, и направился по Гороховой улице искать их Спасский переулок. Телеграф в те годы хорошо работал, да и мать Валентина была телеграфисткой. Уж что – что, а телеграмму-то отправить в Ленинград проблемы не было. Но дядя Павля сорвётся с работы, или жену свою пошлёт на вокзал в такую непогоду встречать племянника. А поезд опоздает? Чем ближе приближался поезд к Ленинграду, тем дольше времени стоял он на перегонах, тем медленнее ехал. И время точное прибытия уж больно неудобное – два часа дня! Обеденный перерыв у всех, а расстояния какие – до чайной бы добраться служащим, а уж на вокзал-то! Хотя трамваи ходили. Бордовые. Битком набитые людьми.
Шёл Валя по родному городу своей матушки и диву-дивному давался! Красоты какой дома отстроены были: с балконами огромными, решёточками вычурными, с колоннами фасады многие, и не то, что козырёк над входною дверью, а целые фронтоны с лепниною над парадными дверями вырисовывались! И окна у домов высоченные, а над ними – то ангелочки, то резные орнаменты их украшали. В родном селе Вороновицы стоял дворец пана Грохольского, красивый дворец, высокий, но чтобы все дома на улице, как тот дворец были, то ж – чудо чудное! Пёстрою толпою шли люди навстречу. Старушки – не в платочках, как на селе, а в шляпках модных, и даже на каблучках французских некоторые ходили. Красавицы юные под зонтиками шли. И говор, говор людской всё тот же – чуть суховатый и негромкий. Странный язык тот питерский, странное произношение, вроде и погода плохая, холодная, а говорили люди тихо, чуть слышно обменивались фразами. Вот только голоса усилились, как подошёл он к Успенскому собору на Сенной площади! Пятиглавый красавец стоял под серым небом. «Спас на Сенной» – вспомнил его точное название Валентин, как дядя Павля в письмах писал, а напротив, и Спасский переулок должен быть, где он живёт.
Но что за дела! Толпа людская отвлекала внимание, несла его своим потоком, хотя и под дождём. Какие-то лавочки с товаром попадались на пути, мешочники, мальчишки, кого там только не было, на этой людной площади! Но чудом определился Валя, нашёл он Спасский переулок, нырнул в него, а дальше самый последний дом от площади, направо, четвёртый этаж, шестая квартира! И вот уже табличка на дверях висит «Павел Адамович Ицце»!
Обрадовался Валя, позвонил в дверь, и распахнулась она! Тётя Лёля, – вот красота, встречала его тётушка! А дядя Павля на работе – говорила она, как службу нашёл, так и дорожит этим местом. Ранее, при Царском режиме, у них своя работа была – гравёрная мастерская в том же доме. Много табличек они красивых делали, дарственные надписи на кольцах гравировали, на шкатулках подарочных. Ну а потом, как революция, уплотнение, уже не до подарков дорогих людям было, не до украшений! Мастерскую на первом этаже – ту сразу отобрали, квартиры огромные в доме стали уплотнять, а таблички на дверях уже бумажные писали, где кто живёт. По нескольку семей в квартирах, и надписи эти друг под другом крепили, слева от звонка. Уж чудом они с мужем и дочерью в своей квартире остались. Сначала их уплотнять тоже надумали, да комнатки две – маленькие, и печка одна всего, и та не сильно высокая! Приходил к ним красный комиссар с браунингом, все стены своим взглядом отмерил и что-то записал в своём блокноте. Но квартирёнка их особая, в доходном доме, но очень маленькая, и комнаты – не проходные, а из кухоньки в них двери идут, да и кладовки даже нету. В прихожей один только комод стоит, ещё от прежних хозяев остался, а вешалка для одежды – так прямо в комнате, в прихожей она не помещается, да и на кухне для неё места нету. Не разместиться там двум семьям в этой квартирке. Вот и повезло. Оставили в покое их две комнатки.
Накрыла на стол тётя Лёля, пришла из школы дочка Елена, и чудно-чудное, такой добрый обед получился! И с пирожками тёти лёлиными, да с украинской ветчиною домашней. Подоспел к вечернему чаю и сам дядя Павля, обнял племянника, попробовал ветчину, да давай ругать Валентина, что, мол, зачем телеграмму не отправили, встретил бы он на вокзале его, отпросился бы с обеда у начальника.
Передал Валентин остальные гостинцы все от матушки, отдохнул немного и думает, как сказать ему о вдове Александра Блока, о Прекрасной Даме, что одно ещё есть поручение из далёкого села Вороновицы. И впрямь, вдруг, тесен мир оказался, знали и любили поэзию в семье дядюшки, и, вспомнили они: в Успенском соборе на Сенной часто видели поэта на заутрене, а сейчас, как красные времена пошли, везде его поэму «Двенадцать» читать стали, а на плакатах строчки из этой поэмы печатали, так и знали они поэтому, что жил Александр Блок неподалёку, на Офицерской улице, близ Театральной площади, минут двадцать туда пешком идти от Спасского переулка, а то и пятнадцать, коль быстрым шагом. Но как придёт к Прекрасной Даме Валентин, он даже и представить себе не может, хотя и с корзиной яблок. Выручила Елена, дочка тёти Лёли и дяди Павли, – она на прошлой неделе с подругами в самом Мариинском театре была, уж больно балет любит. Достали им контрамарку на «Сильфиду», и её подруга, Анюта, вдруг рассказала, что вдова поэта Александра Блока работает в Мариинском театре, недалеко от своего дома, пишет там книгу «История балета», дали ей письменный стол казённый в красивом кабинете за кулисами и лампу большущую с зелёным абажуром! Обрадовался Валентин, да поручил Елене отнести в Мариинский театр большую корзину яблок, со служебного входа передать. Так мол, и так, скажи, что с Украины!
4
Справясь со всеми хлопотами приезда, принялся Валентин искать работу. Отправился он на Сенную площадь. Да сложно работу найти оказалось. У всех продуктовых лавочек свои работники были. Грузчиками с телегами совсем из бедноты люди работали, их по особому распоряжению брали, только через комитет крестьянской бедноты. НЭП-то оно, НЭП, но советская власть на всё особые справки требовала. И вот с нежданной радостью узнал вечером дядя Павля, что у Валентина почерк красивый, да и ровные такие буквы он писал, что от почерка столичной гимназии – не отличишь! И вправду ведь, молодец, его сестра, всем премудростям красивого почерка обучила сына, всем запятым и двоеточиям, а в контору его как раз работник для накладных и требовался! Никто на такое мизерное жалование не шёл, а Валентину уж очень работа нужна была. К тому же за комнату платить не надо, приютили его бесплатно в Спасском переулке. На первую пору работа была такая – отчёты финансовые все под копирку переписывать, да заполнять особые ведомости и квитанции. Работа ответственная, почти без выходных! Но делать нечего, пришлось ему и соглашаться! Вот только про знание французского языка – молчать, чтобы за классового врага ошибочно не приняли.
5
Так год за годом шло ленинградское время Валентина. Через два года он нашёл работу куда интереснее, чем на первых порах, – устроился на Адмиралтейский завод. Закончил курсы бухгалтерские, как дядя Павля посоветовал, и место получил экономиста. Не сразу конечно, но жизнь-то тогда ему казалась длинной. И познакомился с прекрасной девушкой Шурой из Кронштадта, которая стала его женою. Из того самого Кронштадта, где родился расстрелянный в 1921 году поэт Николай Гумилёв, но они не знали об этом. Перепечатанные стихи Николая Гумилёва первый раз принесла им дочка, уже в 1965 году. Она работала в библиотеке Академии наук и на обычной пишущей машинке перепечатывала стихи понравившихся ей поэтов Серебряного века: Игоря Северянина, Саши Чёрного, Николая Гумилёва.
Во время войны Валентин Дзюбанчук оказался в Сталинграде, был ранен и контужен. Дядя Павля с женою остались в блокаду в Ленинграде. Они жили в той же шестой квартире на четвёртом этаже в Спасском переулке, который переименовали в улицу Петра Алексеева. Страшный голод они пережили, лишения немыслимые, одно только спасало, что до воды ходить было недалеко – дом №2 по Спасскому переулку – угловой. Вторым своим фасадом он выходил на канал Грибоедова, где и брали воду тяжёлыми блокадными буднями. Но подниматься приходилось на четвёртый этаж! Дочка Елена во время войны служила в лётной эскадрилье Волховского фронта и часто сама по специальному пропуску могла на служебной машине навестить родителей и передать им часть своего пайка. Её подруга, Анюта, в семье которой доставали контрамарки в Мариинский театр, умерла в блокаду вместе с матерью. А на дверях той самой квартиры в Спасском переулке, куда в 1924 году приехал Валя, ещё долго висела медная табличка «Павел Адамович Ицце», хотя её обитатели уже давно получили квартиру в новостройке!
___________
* Отрывок из поэмы Тараса Шевченко «Гайдамаки» на укр. языке.