Жемчуг дураков

Автор: я
Бета и немного соавтор: Дэлора
Жанр: джено-слэш
Рейтинг: R



Пролог

               
«Всякий капитан и лоцман Королевского Морского Общества обязан быть уведомлен об опасности мест обитания народа айнарэ, мерах пресечения нападений на корабли, принадлежащие флоту Его Величества, как военного, так и рыболовецкого, а так же мерах по безопасному патрулированию границ сопредельных территорий. В случае несоблюдения сих мер офицерский состав и лоцманы лишаются званий и привилегий и разжалуются в матросы в случае выживания либо списываются на берег в случае получения ранений, несовместимых с дальнейшим несением службы.
Следует помнить, что народ айнарэ в целом и каждый его представитель в частности — опасны, агрессивны и являются хищниками, с коими тем не менее заключен пакт о торговле и непересечении границ без предварительной договоренности».
Выдержка из «Полного руководства для офицерского состава и лоцманов Королевского флота», составлена месяца Вереска шестого дня, 2453 года от ВББ.



      Западная оконечность Лайрана, прозываемая местными рыбаками берегом Туманов, оправдывала свое название целиком и полностью. Туманы тут стояли триста шестьдесят дней в году из трехсот восьмидесяти. Оставшиеся двадцать дней приходились на месяц Бурь. Редкие бухты прятались в нагромождении скал, и провести корабль в безопасные воды мог только опытный лоцман, родившийся и проживший здесь всю жизнь. Но большие корабли заходили в эти воды редко, слишком уж близко от берега простирались охотничьи угодья айнарэ. Только рыбаки рисковали выходить на промысел, в основном вылавливая краснобрюхих каракатиц, угрей и сельдь, да расставляя на мелководье ловушки на крабов и трехногих сафарид, в чьих раковинах иногда можно было отыскать удивительной красоты и чистоты «жемчужины». Конечно, жемчугом они не являлись, зато были малоизученным и редким компонентом для заживляющих эликсиров и противоядий.
      Когда его величество Дарвальд III пожаловал Анхелю крохотный надел и древний замок-развалюху в этих местах, многим придворным хлыщам показалось, что это было не более чем оскорбительной подачкой, несравнимой с благодарностью монарха за излечение от тяжелой болезни. Но Анхель с первой же секунды понял ценность подарка, да и прекрасно разглядел, как разочаровано, алчно и зло сверкнули из-под кустистых бровей глазки придворного алхимика, который, видно, и сам на этот надел облизывался, да не хватило знаний, чтобы создать для короля необходимый эликсир и заслужить подарок.
      По правде говоря, Анхель не особенно уважал таких коллег по цеху, как придворный алхимик его величества. С самого начала обучения он вынес для себя одну простую истину: алхимик должен быть как волк, которого кормят ноги. Несомненно, желательно иметь хорошую, удобную лабораторию, логово, где со всем комфортом можно производить опыты и исследовать новые компоненты для эликсиров и зелий. Вот только эти новые компоненты еще следует найти, собрать, да не одним, каким попало способом, а десятком, а то и более, способов, дабы быть уверенным в качестве сырья, в том, что в пути до рабочего стола в лаборатории оно не попрело, не подгнило, не пересохло и не слежалось. Конечно же, алхимики, занимающиеся производством эликсиров не штучных, а массовых, на нужды лекарей, флота и прочего, в основном — мастера, имели давно и прочно налаженные каналы поставок, связи с гильдиями травников, сборщиков, охотников и рыбаков, горняков и даже стеклодувов. Но так то они, а таким как сам Анхель, одиночкам-экспериментаторам, оседать надолго в одном месте не следовало.
      Большую часть года Анхель путешествовал по всем шестнадцати островам Ванделара, иногда отправляясь и на соседние, дружественные королевству, острова, чтобы пополнить запасы сырья, которое на родине не произрастало, не водилось и не добывалось. И всегда старался собственноручно заготовить все, что было возможно, с самого начала процесса, вплоть до сбора трав или разделки туш. Но он так же был уверен: и здесь есть еще многое, что не было должным образом изучено и опробовано. Взять хоть те же сафаридовые конкреции. Для рыбаков Туманного берега они не представляли никакой ценности, потому как «жемчужины», будучи извлеченными из раковин, уже пару часов спустя тускнели, сохли и растрескивались, а после и вовсе рассыпались мелкой белесой пылью. Сохранить их было возможно лишь в заранее собранной, сгущенной и должным образом законсервированной заклятьями слизи сафарид, и до сих пор никому из собратьев по искусству не приходило в голову так поступить. Анхель и сам бы прошел мимо подобного чуда, кладезя полезных свойств, если бы не разговорился в крохотной рыбацкой деревушке с одним стариком, поразившись его телесной крепости относительно весьма и весьма почтенного возраста. От него он и узнал о поистине волшебных свойствах «жемчуга дураков». Тот старик растворял сафаридовые конкреции, свежеизвлеченные из раковин, в крепком рыбацком роме, и всю жизнь пил только этот напиток. А о пользе «жемчужин» узнал совершенно случайно еще в юности, подслушав разговор двух айнарэ. «Я тогда чудом жив остался, эти твари меня не учуяли, потому как открытых ран на мне не было, камни прикрывали, да и водорослями завалило чуть не по макушку, — говорил старик. — В себя-то пришел, а выбираться сил не было, и хорошо, что не начал ворочаться, а то сожрали бы меня на том островке, как пить дать».
      Анхель тогда на его откровения только покивал понимающе: попасть живым в лапы айнарэ — судьба незавидная, врагу не пожелаешь. Морской народ называли кровожадными тварями не просто так. Если им везло схватить кого-то из нарушителей границ их охотничьих угодий живыми, таких бедолаг ждала мучительная и долгая смерть. Айнарэ пожирали не только рыбу и прочих морских обитателей еще живыми, они и человечиной не брезговали, а кровь чуяли в воде почище акул. Среди рыбаков ходили жуткие россказни о тех, кому удалось вырваться из плена, лишившись рук или ног, но Анхель мало верил, что за всю историю сосуществования двух рас рядом таких счастливчиков было много. Говорили, айнарэ делают так, что человек не может шевелиться, но все чувствует и при том не теряет сознания, глядя, как от его тела отрывают куски мяса. Еще говорили, что айнарэ своими голосами могли заворожить так, что моряки и рыбаки сами прыгали в воду. Это уже были не просто легенды или страшилки, недаром же экипажам сторожевых судов Королевского флота предписывалось накрепко запечатывать уши корпией и воском, проходя по границам территорий морского народа, а во всех учебных заведениях для моряков изучали жестовый язык и сигнальные азбуки, световые и флажковые. Ну а об особенно сладкоголосом зинглере* говорили «поет, как айнарэ».
      Иногда, особенно в путешествиях по Туманному берегу, Анхеля так и подмывало повторить подвиг легендарного Фэуса Певца Богов, который велел привязать себя к мачте, когда корабль проходил вблизи границ, в то время как остальная команда и пассажиры корабля заткнули себе уши. Правда, Фэус после этого очень скоро сошел с ума и удавился струнами своего китара**… Так что полет фантазий Анхель благоразумно прерывал, машинально поглаживая вытатуированные на висках защитные руны, искусно вплетенные в рисунки трав, костей и черепов. Пальцы нащупывали вживленные в кожу гладкие капельки зеленого опала, и наваждение отступало прочь.
      В путешествие к теперь уже своей собственности Анхель отправился, полностью готовый к любым неожиданностям. За три с хвостом десятка лет бродячей жизни он успел научиться многим хитростям бывалых путешественников, не брезгуя знаниями, которые удавалось почерпнуть у встреченных охотников, собирателей или коллег по цеху, таких же бродячих алхимиков. Правда профессиональными секретами делился мало кто, но бытовой житейской мудростью: как сохранить сухим трут, как в кромешный ливень разжечь костер и соорудить укрытие, какую одежду и обувь выбирать, как следить за подковами и сбруей коня, что из провианта брать с собой, а что и как добыть на месте — всем этим делиться считалось не зазорным. Он к тому ж еще и платил за толику знаний эликсирами, а флакончики с клеймом магистра алхимии, да еще и у человека, отмеченного полным «магистерским венком» брали охотно. Ну а как на то смотрели оседлые коллеги — Анхеля не волновало. Какие бы ни ходили слухи при дворе и среди магов, он знал одно: его ценят и будут ценить за работу, а не за следование этикету. Оный этикет предписывал алхимикам носить строгие балахоны до пят, с глухими манжетами до локтя и стоячими жесткими воротничками... Да как же, в пути попробуй-ка в таком балахоне в седло взгромоздиться. Так что алхимика в мужчине, который немного сонно покачивался в седле громадного серого тяжеловоза, мерно бухающего копытами по каменистой тропе, встречные опознали бы только по характерным сложным татуировкам, тянущимся от подбородка через щеки, виски, по наголо, до блеска выбритой и загорелой голове на затылок, и исчезавшим под накрученным на шею вылинявшим, некогда зеленым полотняным платком. Эти татуировки и именовались «магистерским венком», и у Анхеля он был самый полный, какой только был возможен, означая его почтенный ранг среди коллег. Простой люд о последнем догадывался вряд ли, но им хватало и простого понимания, что из рук такого человека и речная вода целебным зельем окажется. Услышав эту сентенцию однажды, Анхель долго посмеивался, но опровергать не спешил. Надо ли кому-то знать, что именно он в ту речную воду добавлял? Вот именно, меньше знают — охотнее пьют и крепче спят.
      Солнце опустилось почти к самой линии горизонта, до момента, когда раскаленный алый шар нырнет в свинцово-серые волны, оставалось совсем немного, и Анхель, уже знающий, что после этого с моря начнет наползать непроглядный туман, зашевелился в седле, отвязывая свернутый валиком теплый плащ из шкуры морских собак. Плотный, гладкий мех на внутренней стороне хорошо сохранял тепло, а пропитанная влагоотталкивающими зельями внешняя позволяла не бояться намокнуть. В свертке же лежали и любимые защитные очки, делавшие Анхеля похожим на выпучившую глаза жабу. Обычно, они требовались для работы в лаборатории, но он еще в столице обратился к знакомому мастеру-артефактору, и тот встроил в оправу заклятые на ночное видение округло-шершавые кабошоны черно-зеленой яшмы. Теперь очки еще больше напоминали жабьи буркала, окруженные бородавками.
      Анхель натянул очки и накинул на голову капюшон: ветер с моря даже в самую вершину лета дул холодный, и на гладкой, как коленка ребенка, макушке уже начали скапливаться капельки влаги. Не самое приятное ощущение, хоть каким ты бывалым путешественником будь. Иногда Анхель думал о том, чтобы отрастить волосы, но потом вспоминал, как мучился со своими непослушными, чересчур легкими и тонкими кудряшками в первые годы обучения, как от плотного узла и кожаного чепца, под который их требовалось прятать при работе, болела голова, и отметал эту мысль. Непрошенное воспоминание об учебе потянуло за собой и другие: как нечаянно услышал от изрядно подвыпивших погодников, не заметивших притулившегося в уголке таверны подмастерье-алхимика, как именно их, алхимиков, именуют заглазно. Травяными жабами и именуют. А в свете того, что он как раз впервые побрил голову наголо, показалось еще более обидно. Теперь-то уже не трогало, даже льстило в какой-то мере. Жаба — она первейший друг и помощник алхимика. Мало того, что на жабах обычно тестируют многие эликсиры, а некоторые виды являются универсальными определителями ядов и отравляющих испарений, так еще и шкуры гигантских жаб Кодо идут на пошив самых лучших защитных рабочих мантий. Стоят такие мантии бешеных денег, но зато и оберегают почти от любого воздействия, хоть ты кислоту на себя пролей, хоть под струю пара попади, ничего не будет. Да, красоты в такой мантии нет, гладкая, поблескивающая буро-зеленая кожа кажется покрытой слизью, хотя это лишь обман зрения, а если прибавить к этому очки и артефактный «намордник»… Да уж, жаба, как она есть.
      
      Если судить по карте, до утеса, на котором располагался замок, было не так уж и далеко, и Анхель не собирался располагаться на ночлег под открытым небом, рассчитывая добраться уже через час или около того. Может, не стоило задерживаться в Бевье, но, с другой стороны, он задержался не просто так, а по работе, и теперь душу грел тяжелый мешок с копченым окороком, внушительным куском сала и тремя домашними хлебами, полученными за эту работу. Да и осознание того, что спас жизнь не одного, а сразу двух человек — роженице и младенцу — тоже грело. Так что о задержке он не жалел. А на осмотр замка у него будет еще много времени, остаток лета, осень и вся зима. Он намеревался плотно заняться своей собственностью, обустроить себе еще одно логово, где можно будет спокойно исследовать свойства сафарид, благо, судя по карте же, неподалеку от замка Хеллет расположена деревушка рыбаков, и материал можно будет покупать у них.
      Расчет оказался верным: тропа, которая тут считалась целой дорогой, петляя меж каменных глыб, вывела его к покосившейся трухлявой шильде с двумя дощечками-стрелками. Нижняя, указывавшая в сторону глухо шумящего прибоем, невидимого в темноте моря, была нечитаема, а вот верхняя, явно недавно подновленная, направляла путника дальше, к деревне с незамысловатым именем Ракуйка. Выбор был очевиден, и Анхель развернул коня в сторону моря. А подумав, и вовсе спешился, ведя его в поводу. Вряд ли этой тропинкой ходили часто, если засыпало камнями — налетит, ноги переломает.
      В тумане не спасало и заклятье ночного зрения, все тонуло в зеленоватой мгле, так что он уже стал опасаться дойти до края утеса и сверзиться вниз, так и не отыскав замок. Голос моря стал хорошо различим, когда Анхель сумел рассмотреть впереди что-то, напоминающее башню, отличив ее от окружающих скал лишь по конической крыше. А стена, наполовину осыпавшаяся от старости, и ворота, в которых уцелела только одна покосившаяся створка, намертво вросшая в землю, вынырнули перед ним внезапно.
            
___________________________

* зинглер - менестрель, бродячий певец.
** китар - музыкальный инструмент, похожий на лютню.

Глава первая


        Глядя на ворота, Анхель передумал лезть в замок по темноте. Вместо этого он устроился на ночь под той самой створкой, которая очень удачно образовывала этакий шалашик вместе со стеной, и под этой своеобразной крышей даже росла какая-то жесткая, жилистая, но густая трава. Он расседлал Серогрива, позволяя умному коняге самому отыскивать себе пропитание. Конь от хозяина никуда не уйдет, он уже давно был привязан к Анхелю мудреным древним заклятьем. Хищников в этих местах опасаться не стоило: самыми крупными на суше были лисы-крабоеды, которым Серогрива ну никак не сожрать, самыми свирепыми в воздухе — орланы-рыболовы, и конь им совсем не сдался, тем более ночью. Ну а про воду и говорить нечего, умный коняга со скалы не сиганет.
      Разводить огонь, впрочем, Анхель не стал — даже в густом тумане костер мог стать маяком для кого-нибудь поопаснее лис. Самый страшный хищник, как известно, это человек, ну, ежели не брать во внимание айнарэ. Анхель, хоть и повыспрашивал в том же Бевье у местных, как тут, в окрестностях Хеллета, обстоят дела с разбойным людом, и был успокоен, что никого такого уже лет пять не встречали, исповедовал принцип «осторожного добрые боги под руку ведут». Не стоило искушать судьбу. Так что в качестве ужина вполне сгодился кусок холодного окорока и шмат хлеба, а непромокаемый и неубиваемый спальный мешок, за который он лет шесть назад отдал целую шкатулку с высшей пробы лечебными эликсирами, и в эту ночь послужил ему верой и правдой. И спал он просто дивно под убаюкивающий голос моря и тихое пофыркивание коня.
      Разбудил Анхеля не грохот прибоя и не звякание артефактного «сторожка», установленного с ночи, а неприятно осевший на лицо крупными каплями туман. Такая побудка грозила магу в ближайшие дни, если вдруг окажется, что замок Хеллет для жизни и даже обустройства временного логова непригоден. Потому терять время он не стал. Вместо умывания послужила та самая роса, к слову, слегка солоноватая на вкус, этот легчайший привкус обычный человек, скорее всего, даже не обнаружил бы, но для алхимика он был весьма четким и заставлял задуматься о том, какого качества вода будет в колодце. И будет ли оный колодец вообще в замке? Ибо если с водой возникнет проблема, то не проще ли будет забыть идею об обустройстве логова в Хеллете и снять или выкупить хоть какую-то хижину в том самом поселке рыбаков… как там его? Ракуйке? Склепать опреснительную установку на коленке, конечно, нелегко, но наверняка там есть кузнец, а вот зачарованные кристаллы хрусталя для работы оной придется заказывать в ближайшем крупном городе…
      За этими мыслями Анхель дожевал нехитрый завтрак, в точности повторяющий ужин, взял походный рюкзак, оставив остальное под охраной Серогрива и все того же артефактного «сторожка», и осторожно вступил в свои сомнительные владения, перебравшись через останки рухнувшей и изрядно прогнившей створки ворот. Увиденное порадовало мало: если когда-то замок Хеллет и был… замком, то сейчас он представлял собой груду развалин с единственной уцелевшей башней, у которой, тем не менее, отсутствовала большая часть крыши: прогнившие балки торчали из дыры, как ребра полуобглоданного кита. Ставни на башенных окошках-бойницах то ли не были предусмотрены, то ли уже давно развалились, так что отыскать внутри защищенный от стихий угол Анхель даже не надеялся, но осмотреть башню все же стоило. Хотя он несколько опасался входить под своды, которые в любой момент могли обрушиться и погрести под собой незадачливого хозяина.
      К слову, планировка замка немного удивила. Анхель мог списать отсутствие барбакана труднодоступностью Хеллета со стороны дороги, в этих скалах, кажется, только чудо и чутье Серогрива помогло им не переломать ноги, что стало ясно лишь при свете хмурого утра. Но груды камней указывали на то, что вместо донжона и хозяйственных построек двор загромождали еще как минимум две башенки, а за ними… Анхель, проклиная свое любопытство, осторожно перебрался на ту сторону завалов и шарахнулся назад, поближе к уцелевшей башне. Возможно, когда-то был тут и донжон, и хозяйский дом, и прочие постройки. Все это вместе с частью скалы сожрало море. Ловить тут было нечего, и Анхель не полез в башню. Про себя он немного разочаровался в подарке короля, но с некоторым юмором думал о том, насколько был бы разочарован его придворный коллега, получи он подобное «поощрение».
      Выбравшись из руин, он собрал немного сухостоя с кустов поблизости, более-менее сухие остатки раскрошившейся воротины, развел костер и подвесил на складной треноге котелок, решив, что к Ракуйке до вечера он доберется всяко, а поесть горячего под травяной отвар было бы неплохо. И, пока вода закипала, добыл из походного мешка длинную тонкую трубку. Смесь для нее он составлял собственноручно, все травы, кора и масла, в нее входящие, дарили умиротворение духу и очищение мыслям, а подумать Анхелю было необходимо. Едучи на Туманный берег, он уже твердо был настроен на то, что остаток года проведет здесь за работой, и теперь нужно было пересмотреть планы. Отправляться ли в Ракуйку, снимать или выкупать там дом, или же отбросить прежние планы и выбрать возвращение в Димирский лес, где у него было еще одно уютное логово?
      Остро-кисловатый, синий дымок из трубки вился тонкими прядками, растрепывался налетающими с моря порывами соленого ветра, и Анхель потихоньку понимал, что уезжать, не исполнив прежних планов, ему не хочется. Значит, стоит спуститься к побережью, найти эту самую Ракуйку, узнать насчет жилья и прикинуть свои возможности. А раз так, то и рассиживаться нечего.
      Огонь согрел нанизанные на ветки куски мяса, заставив жир зашкворчать, хлеб все еще казался свежим, не заветрившись в плотной торбе, местные плоды огаво, длинные, пупырчатые и зеленовато-фиолетовые, сочно хрустели, брызгая солоноватым пряным соком, и Анхель ничуть не пожалел, что отдал аж полный кер за целую мерку этой прелести. Вот почему в столицу привозят только засоленные или подвяленные огаво? Свежие-то куда вкуснее! А проезжая через местные деревушки, Анхель видел длинные плети этого растения чуть ли не в каждом дворе и огороде, значит, можно будет баловать себя вкусненьким часто. Как любой алхимик да и вообще маг, Анхель очень уважал возможность вкусно пожрать, и, наверное, только его бродячая большей частью жизнь не давала ему отрастить внушительное брюшко, как у тех, кто оседал на одном месте.
      Закончив обед травяным отваром, Анхель быстро собрался, затушил костер старым, как мир, способом, затоптал остатки тлеющих углей, хотя пожару тут особенно и разгуляться было бы негде: только воротина да несколько наполовину сухих кустов. Но привычка взяла свое, и вскоре о том, что здесь кто-то ночевал, напоминало только остывающее кострище, а потом и того не стало, когда Анхель заложил его мелкими каменными обломками. И вот уже Серогрив мерно забухал копытами в камень. Днем стало ясно: никакой дороги и даже тропы тут нет, и как, спрашивается, он вообще нашел путь в тумане? Не иначе как чудом, и стоило вознести краткую молитву добрым богам за оное.
      Вернувшись к шильде, Анхель, поколебавшись, сбил тот указатель, что вел к разрушенному замку. Нечего ему висеть, вводить людей в заблуждение. Удовлетворившись этим, он повернул Серогрива к Ракуйке, цокнул, и конь потрусил тяжеловесной рысью по каменистой колее среди зарослей вереска. Дорога потихоньку шла под уклон, скалы понижались, где-то там, впереди, должно быть, сходя на нет. Анхель, хоть и был далек от романтики, представил себе, насколько красив мог бы быть Хеллет ранее, гордое орлиное гнездо на высокой скале. Но море безжалостно, да. С годами оно способно подточить любой камень, сколь бы искусны ни были людские руки.
      Спустя всего лишь час очередная шильда у края дороги заставила его натянуть поводья, а потом и повернуть коня, чтобы прочитать написанное. «Хеллет» — гласили знаки на куда более новой, хотя и изрядно посеревшей от непогоды доске. Анхель поскреб в затылке и привстал на стременах, вглядываясь в уводящую за скальные обломки тропу. Не то, чтобы она была нахоженной-наезженой, но была же!
      Выругавшись себе под нос, Анхель повернул Серогрива на эту тропу. М-да, а ведь мог бы и догадаться, что король, каким бы скупым его ни считали, вряд ли стал бы отдариваться за спасенную жизнь развалинами. Должно быть, когда море совсем подгрызло скалу под старым замком, его прежний хозяин велел выстроить другой, на более прочном основании. А может и не замок, может, усадьбу? Анхель одернул сам себя: ишь, размечтался, усадьбу ему. Хорошо если хоть тут что-то стоящее отыщется. А нет, так придется поторопиться, заставить беднягу Серогрива бежать чуточку скорее, чтоб добраться до деревни не совсем впотьмах. Кто его знает, есть ли там постоялый двор. Таверна-то всяко будет, но вряд ли в ней отыщутся комнаты внаем. В маленьких рыбацких деревнях такого обычно не бывает. Там и таверна-то обычно крохотная, люди заходят стаканчик пропустить, согреться, обсудить скудные местные новости — и по домам.
      Замка не было. Точнее, то, что предстало перед взором Анхеля за очередной скалой, было когда-то сторожевой башней или даже маяком, возможно, оно и сейчас маяком иногда служило, не зря же тропа не пропала окончательно. К приземистой, пузатой, как бочка для засолки рыбы, башенке были пристроены какие-то помещения, так что возникало впечатление, что рядом с бочкой выставили штук пять бочонков поменьше, и каждый накрыли листом лопуха. Подъехав поближе, Анхель понял: лопуховость коническим крышам придавал мох, сплошь покрывающий черепицу. А оттенок зелени… Анхель в нетерпении подтолкнул Серогрива каблуками. Если он не ошибается, то это скрабаут-солеед! Добрые боги, да быть того не может! Чтобы такая драгоценность выросла, даже в тех местах, где мох-солеед встречался обычно, должны были выдерживаться очень особенные условия, а тут… Просто на черепице?!
      Зрение не подвело магистра-алхимика, и знания тоже. Вблизи стало еще более четко видно толстый, похожий на густо-сине-зеленую ноздреватую губку, слой мха. Анхель едва сдержался, чтобы не рвануть собирать его. Не-е-ет, теперь он отсюда точно никуда не уедет до будущего года. Бумага, заверенная большой королевской печатью, удостоверяющая право владения Хеллетом, у него при себе, и если даже кто-то тут и живет, к примеру, смотритель маяка, он договорится. Да, боги, он даже сам согласен присматривать за маяком и разжигать его в нужное время, если это понадобится.
      Основательно проржавевший замок на двери дома Анхель заметил в последнюю очередь. Впрочем, металл тут, на побережье с его тяжелыми едкими туманами, ржавел быстро, если не защитить его заклятьями, так что дряхлость замка не была таким уж показателем заброшенности дома. Хотя после, налюбовавшись на роскошный моховой ковер, на найденную в затененном и защищенном от ветра уголке между двумя пристройками плетешку восковника бледного остролистого, Анхель рассмотрел и толстый слой пыли на стеклах окон, и то, что сами эти стекла частично оплыли, и только их толщина не позволила им растрескаться — таких толстых, «хрустального» стекла, теперь уже не делали, предпочитая лить более дешевое и тонкое. Старинный «хрусталь» с течением лет мутнел и терял четкую выверенность линий на фасетах переплетов. Зато противостоял непогоде, не трескался от перепадов температур и выдерживал порывы шквальных ветров месяца Бурь. Анхель уже предвкушал, как уютно будет сидеть у камина с трубочкой, вытянув ноги в толстых вязаных носках к огню, слушать дикое завывание ярящегося ветра и тонкий перезвон стекол в освинцованных переплетах…
      Но сперва следовало все же съездить в Ракуйку, предъявить старосте, или кто там у них главный, бумагу о праве собственности, а после уже устраиваться. И стоило поспешить — эту ночь Анхель хотел провести уже под крышей своего нового дома, чтобы с раннего утра начать потихоньку превращать его в свое логово.
      
      Ракуйка оказалась далеко не маленькой рыбацкой деревушкой, скорей, даже небольшим городком с довольно уютной гаванью, защищенной двумя длинными каменными молами, с бойким рынком, крохотной, как со старинной гравюры, ратушей и очень под стать ей — главой совета, этаким кругленьким энергичным колобком. Анхеля его вид навел на мысль о кактусах Соленой пустоши. Те тоже вроде бы все такие пушистенькие и кругленькие, да еще и с цветочками на макушках, а тронешь — и сутки потом из ладони тысячу мелких колючек-крючочков выколупывай. Так что к въедливости главы Анхель оказался более-менее готов, и попытку повесить на него обязанность еженощно зажигать маяк пресек на корню. Если бы в маяке Хеллета была такая острая необходимость, в доме бы жил смотритель, а раз не было его — то и маяк рыбакам без особой надобности. Тем более что на скалах, окружающих бухту порта, он заметил две башенки портовых маяков. Глава — «зовите меня Ярвен, вашмажство!» — внимательнейшим образом изучил договор на право владения, королевскую печать едва на зуб не попробовал, потом раскрыл солидный том земельного кадастра и внес в оный полагающуюся запись. На вопрос Анхеля о старом замке, точнее, его руинах, разразился целой историей некогда богатого рода Хеллет, щедро пересыпав свой рассказ местными легендами и байками о том, что один из владельцев замка однажды чем-то прогневил айнарэ, и с того дня море стало подгрызать скалу, на которой стоял замок, вдесятеро быстрее, чем окрестные скалы. И что айнарэ поклялись, что разрушат Хеллет до основания. То есть, конечно же, старый Хеллет. И что Маячная башня этого самого старого Хеллета обрушилась в волны в тот момент, когда тот самый незадачливый глупец, рассердивший морской народ, зачем-то поднялся на нее. И что с того момента род Хеллет захирел и постепенно сошел на нет, а последний представитель оного скончался как раз за два года до сего дня. Последнее Анхеля порадовало. То есть, не смерть хозяина замка, конечно, а то, что дом был в запустении всего два года, а не десяток, как он опасался.
      Ярвен пытался зазвать Анхеля на ужин, а то и на ночь, едва услышав о его специализации, но алхимик отказался. Это ж сразу начнется перечисление реальных и мнимых болячек, просьбы о «волшебных микстурах», а ему хотелось уже поскорее добраться до дома, осмотреться, понять, что нужно сделать в первую очередь. Все-таки, два года простоял без хозяина. Наверняка и каминные трубы стоит прочистить, и колодец проверить, и комнаты проветрить. Ну и приготовиться к ночи, конечно. Любой маг скажет, что в первую ночь на новом месте, которое ты собираешься назвать своим домом, надо провести ритуал привязки. Тогда и спаться в нем будет крепче, и дышаться легче, и, как говорится, стены лечить будут. Поэтому, витиевато поблагодарив главу и все же подкрепив благодарность флакончиком самого обычного укрепляющего эликсира, Анхель направился первым делом на базар. Стоило прикупить свежего хлеба, может, пяток яиц, местной рыбы, масла, муки, молока. Ну, и огаво, конечно: проезжая мимо базарной площади, Анхель заметил целые россыпи этих плодов.
      Как бы он ни торопился, а отказать себе в удовольствии вдоволь поторговаться не смог. Причем, удовольствие явно было обоюдным, и в традиционной перепалке местные торговки, как заправские королевские дознаватели, умудрились вытянуть-таки из Анхеля кое-какую информацию. Но и это он заранее обдумал, еще по пути сюда, выдав только то, что было ему на руку, так что каждая следующая бойкая бабенка величала его не иначе чем «вашмажство», всучить огаво с гнилинкой или муку с мучными червями даже не пытались, наоборот, все было лучшего качества, а бережно уложенные в водорослевое лукошко яйца были не просто свежие — чуть ли не теплые еще. Так что Ракуйку Анхель покидал, довольно посвистывая, бережно прижимая к животу это самое лукошко и предвкушающе облизываясь на торчащий из мешка и умопомрачительно пахнущий копченой рыбкой хвост просто гигантского угря.
      
      Проржавевший замок, наконец, щелкнул, скрипнул прикипевшей дужкой… и развалился. Анхель только поморщился: ну и стоило ли возиться? Сбил бы камнем, да и дело с концом, а теперь все руки в рже, отмывай их. Но все посторонние мысли и недовольство отбросил, наскоро ополоснув руки из фляжки и положив кончики пальцев на вживленные в виски амулеты. В дом следовало войти спокойным, это было важно.
      Распахнулась с протяжным скрипом дверь, и дом словно вздохнул, окатив алхимика затхлым воздухом долго стоявшего нежилым помещения, с привкусом пыли и плесени, а еще — той трудноуловимой, но внятной для мага ноткой ожидания: каким-то будет новый хозяин? Как принять? Переступив через порог, Анхель медленно поклонился в пояс, повернувшись к восточной стене довольно большой комнаты, на которую именно сейчас падали оранжево-алые пятна закатного света, обрисовывая внезапно изящный, резной домашний алтарь. Вероятнее всего, бывшие хозяева Хеллета спасли его из рушащегося замка, перенесли в новый дом, как и полагалось. Под густым слоем пыли пока что было непонятно, то ли алтарь этот потемнел от времени, то ли вырезан из драгоценного черного дуба, ясно было только то, что вещь была старинная, в канонах, которым шла не одна сотня лет. Высокий и широкий, но неглубокий шкафчик делился на три части, изображая Океан, Острова и Обитель Богов. Нижняя часть была заполнена фигурками морских обитателей, и центральное место в ней занимала статуэтка Нима, бога Океана. Добрых два десятка его рук служили основаниями для вырезанных в середине алтаря островков, на которых располагались фигурки людей, зверей и гадов, а на самом большом, в центре, стояли, взявшись за руки, Тоя, Вела и Мар, олицетворявшие собой Жизнь, Магию и Смерть. В третьей, среди фигурок птиц и искусно вырезанных завитков облаков, парил на широких крыльях Анах — Солнце, обнимая свою вечно беременную и вечно рожающую супругу Нуну, из раскрытого лона которой исходили звезды.
      В общем, правильный был алтарь, и эманации от него шли тоже правильные, как и полагалось сердцу дома. Анхель, подойдя к нему, в первую очередь опустился на колени, не обращая внимания на пыль, уколол палец кончиком ножа и коснулся по очереди оснований статуэток богов, отметив, что пористый камень, из которого они были вырезаны, мгновенно впитал кровь. Вот теперь можно было смахнуть пыль, зажечь огонь в очаге, проверив дымоход, вымыть, хотя бы наскоро, кухню, чтобы приготовить жертвенные лепешки, часть из которых он съест, часть — закопает под порогом, а часть останется на алтаре до следующего ритуала.
      До темноты Анхель, конечно же, не успел всего, так что колодец, отыскавшийся в одном из пристроев, к которому изнутри дома, с кухни, вела небольшая дверь, обследовал уже с зажженной лампой, массивной, из позеленевшей меди и толстого зеленоватого стекла. От лампы тянуло чадом сгорающего масла, от сложенного из грубо обтесанных каменных колец колодца — прохладой и чистой водой. Последнее изрядно порадовало: то ли бывшим хозяевам Хеллета удалось пробиться к чистой жиле подземного потока, то ли от моря этот водный резервуар защищало что-то более непроницаемое, чем камень, но привкуса соли в воде не было. А вот привкус серебра — был. Анхелю вспомнился обычай местных бросать в колодцы серебряные монеты, откупаясь от Нима. Интересно, сколько же серебра лежит на дне этого колодца?
      Анхель начисто вымыл кухню — небольшую и странно уютную, где все было под рукой, но оказалось довольно места, чтобы не задевать углы, развернуться и хозяйничать свободно. До светлого дерева отскоблил ножом старинный, тяжелый стол, отдраил найденный в печи медный противень — с песком и слежавшейся до каменного состояния «шипучкой», которая отыскалась в глиняной корчажке, оставленной рачительным прежним хозяином и невостребованной теми, кто присматривал за домом после. В принципе, отсюда вообще мало что забрали, насколько он мог судить. Скорее всего, какие-то дорогие мелкие вещицы, подушки, одеяла, шкуры и ковры — этого всего в доме не обнаружилось. Драгоценных сервизов и столовых приборов тоже не было, а вот самая простая посуда осталась, да и тяжелые чугуны, медные, хоть и заросшие черной коркой пригара, сковороды, ковши — все это висело на стенах и стояло на полках, припадая пылью. Глубокие миски, разукрашенные угловатыми узорами стилизованных волн, что были так любимы местными умельцами, простенькие деревянные ложки, тяжелые кованые ножи с наборными рукоятками из кости и перламутра — тоже не тронули. Так что Анхель весьма порадовался: эта статья грядущих расходов сразу отпадала.
      В углубление в горке воздушной, просеянной через сито муки, влажно вытекли яйца — с густо-оранжевыми, крупными желтками, заставив облизнуться и представить, как утром выпьет парочку с солью, хлебом и огаво. Просыпалась крупная, коричневато-серая морская соль. Пролилось золотом растопленное масло и смешанное с водой и медом молоко. Анхель начисто вымыл и вытер руки, на мгновение прикрыл глаза и погрузил пальцы в муку, начиная вымешивать тесто, проговаривая про себя слова древней, как история рода людского, молитвы добрым богам. Он любил готовить, а не только вкусно поесть. Любил и умел, да и странно было бы ждать иного от магистра-алхимика. И к любимой работе, и к готовке он подходил с предвкушением, с толикой любопытства и азарта: что получится в этот раз? Какими гранями заиграет вроде бы привычный вкус? Хотя жертвенные лепешки готовились всегда из одних и тех же ингредиентов, но ведь мука из житницы Ванделара, провинции Сават, будет совсем иной, чем мука с Южного Кама или с востока Вайнара, а соль из солеварен Пустоши никак нельзя сравнивать с местной, морской. Про остальное и говорить нечего, тот же местный вересковый мед — это вам не липовый димирский и не разнотравный карский, он тягуч, но при том не засахаривается, в его сладости изрядно травяной горечи, а аромат… он уже пропитал воздух на кухне, смешиваясь с запахом прогорающих в печи дров, уходящим духом нежилого, моря из-за распахнутых настежь окон.
      Под чуткими пальцами алхимика легко проминалось тугое, запашистое тесто, впитывая в себя не только тепло человеческого тела, но и чувства, устремления, желания, толику магии. Анхель любовно огладил маслянисто поблескивающий колобок в последний раз и принялся делить его на комочки. Шесть — добрым богам, один — прежним хозяевам, ну а все остальное — ему.
      Лепешки вышли — загляденье. Золотистые, с поджаристой корочкой снизу, такие ароматные, что Анхель мимоходом пожалел: маловато теста замесил, всего-то на дюжину лепешек разделить вышло. Пока пеклись, он убрал стол, вымыл посуду, приготовил спальник, согрел себе молока и отыскал в колодезном пристрое проржавевшую, но еще крепкую лопату. Ну а потом, с молитвой возложив шесть лепешек на алтарь, в отполированное долгими веками углубление у основания, взял лопату и вышел за порог. Седьмая лепешка легла в выкопанную ямку вместе с веточками сухой сон-травы, бессмертника и лепестками помяники, туда же Анхель плеснул немного вина, а потом тщательно закопал и притоптал землю, заложив ее заранее снятым плоским привратным камнем. Обережные руны с него уже почти стерлись, и алхимик подумал, что надо будет подновить их потом, посветлу.
      Выпив не успевшее совсем остыть молоко с лепешкой, он лег головой к алтарю. Можно было бы устроиться и наверху, в одной из наименее разоренных спален, но почему-то ему показалось правильным провести первую ночь именно здесь, а своей интуиции Анхель привык доверять. Что ж, она не подвела: спалось ему в эту ночь так хорошо, вот только сны… Странные ему снились сны. Не страшные, не тягостные, нет. Будоражащие какие-то, полные эмоций… И забылись тотчас, едва он открыл глаза поутру. В памяти задержался только пронзительный взгляд, но даже цвета глаз, что одарили им, Анхель вспомнить после не смог. Поняв, что попытки вернуть ушедшие ночные грезы принесут только головную боль, он решительно отмел их и занялся делами. А их в новом доме было — хоть лопатой разгребай.
      Та самая лопата, тщательно отчищенная от ржавчины, изрядно наплясалась в этот день в руках Анхеля, да так, что ее лезвие к вечеру едва не сверкало, отполированное о твердокаменную землю, которую уже давненько никто не тревожил. А ведь было видно: когда-то за задним двором располагался неплохой травяной сад, и одичавшие травы все еще были пригодны для кое-каких эликсиров, да и просто в пищу. Пряный ассаф, разросшийся так, что его одеревеневшие стволики возвышались на добрый локоть над головой Анхеля, а цветочные зонтики давали вполне ощутимую тень, увешанные вызывающе-алыми и наверняка безумно острыми ягодами плети чимая, буквально удушившие под собой какую-то незадачливую яблоньку, заполонивший все открытые места ползучник перистый, конечно, растерявший большую часть своего неповторимого сладковато-острого привкуса, но еще вполне годный, чтобы приправить похлебку. Все это следовало как можно скорее облагородить и проредить, и Анхель решил пожертвовать возможностью уже грядущей ночью поспать в нормальной постели. Заняться уборкой в доме можно и вечером, и завтра, так что ограничился он только тем, что распахнул все окна, постаравшись не повредить старинные тяжелые рамы, да вынес найденную в одной из спален перину на большой камень, позволяя солнцу хорошенько прожарить слежавшуюся шерсть.
      Всю лишнюю — но полезную — зелень, сорняки и молодые побеги лозняка, заполонившие подступы к строениям на заднем дворе, Анхель аккуратно срезал и снес в постройку, которая раньше, скорее всего, была конюшней, и где он устроил Серогрива. По крайней мере, там была каменная колода и ясли, а еще более-менее целая крыша и стены, так что от непогоды верный друг был худо-бедно защищен, обихожен, накормлен и напоен.
      А после работы было невыразимо приятно, пользуясь погожим деньком, спуститься по найденной тропе к морю и окунуться в прохладные, но чистые волны. Как такового, пляжа тут не было, облагороженная руками предыдущих хозяев тропа, больше похожая на вырубленную в скалах крутую лестницу, выводила к цепочке крупных каменных глыб, прятавшихся на мелководье крохотной бухточки, скрытой с трех сторон высокими, причудливо изрезанными скалами. Единственный узкий пролив меж ними во время прилива наверняка представлял из себя чудесное зрелище буйства стихии, и Анхель мысленно дал себе слово, что непременно полюбуется им. Потом.
      Вернувшись к дому нагишом, как и купался, он окатился из ведра чистой водой, постоял под солнечными, уже не такими жаркими, вечерними лучами, обсыхая, натянул свежую сорочку и штаны и решительно отправился осматривать дом, пользуясь тем, что до заката было еще время.
      Всего в доме было два основных этажа, и на первом располагались кухня, алтарный зал, бывший, наверное, еще и гостиной и столовой разом, потому как у западной стены, под тремя узкими оконцами, стоял внушительный длинный стол с массивной дубовой столешницей и грубоватыми резными ножками, под который была задвинута такая же массивная скамья, а с торцов — два старинных, с виду совершенно неподъемных и неудобных кресла. А у камина наверняка когда-то располагались другие, но от них остались лишь царапины на деревянном полу, вероятно, кресла приглянулись кому-то, кто после смерти хозяина Хеллета присматривал за домом. Дверь в северной стене вела на кухню, а в южной — в узкий коридорчик, откуда по лестнице можно было подняться на второй этаж. Там комнат было уже целых шесть, и, если судить по оставшейся в них мебели, то первыми по правую руку были покои хозяина, его кабинет и гардеробная, а по левую — покои хозяйки, туалетная комната и детская. Со второго же этажа по крохотному крытому переходу можно было пройти в пристроенную к дому башенку, которую отличали четыре широких окна. Наверняка когда-то это был солярий или оранжерея, или и то, и другое разом, но сейчас там было пусто и пыльно. Анхель, обследовав эту башенку снаружи, нашел дверь, спрятавшуюся под плетями восковника, и до самой темноты возился, осторожно сдвигая цепкие колючие ветки, стараясь не повредить растения, чтобы добраться до нее. Памятуя о судьбе того замка, что висел на двери дома, он просто хорошенько стукнул по дужке камнем — и не прогадал. Этот тоже развалился, правда, сломалась и одна из скоб, в которые он был вдет. Принеся из дома зажженную лампу, Анхель с трудом сумел сдвинуть разбухшую дверь. И присвистнул в удивлении: луч света выхватил из темноты покрытые паутиной и пылью стеллажи и два внушительных бочонка. В спертом воздухе витал все еще заметный аромат крепкого вина, да и на стеллажах лежали отнюдь не пустые бутыли, и нетронутый сургуч на их горлышках указывал на то, что их содержимое — далеко не вода. Анхель даже представить не мог, как это люди упустили из виду такое «сокровище». Может, дверей в винный погребок не отыскали? Под листьями восковника, пожалуй, их можно было и не заметить, да.
      Анхель прошелся меж стеллажами и наугад вытащил одну из бутылей, тяжело булькнувшую содержимым. Если ему повезет, то тот замечательный копченый угорь станет чудесной закуской. А посидеть у разожженного камина с кружечкой старого вина и трубкой — будет достойным завершением дня для одного усталого алхимика. Благо, дрова — хоть и немного их — но отыскались в соседнем с колодезным пристрое, и с кухни в него тоже вела низенькая дверь, видно, чтоб далеко не носиться. Анхель сделал себе мысленную пометку, очередную, что насчет дров следует договориться в городе. Здесь, на побережье, были и леса, но чуть дальше, вглубь Туманного берега, и необходимость доставлять дрова делала этот товар довольно дорогим. Люди победнее промышляли сбором топляка, вынесенного к берегу волнами, самые бедные и вовсе топили печи сушеными водорослями, вот уж в чем недостатка не было, вереском, ивняком, соломой. В дровянике Анхель заметил две внушительные корзины с чем-то подобным, скорее всего, спрессованными с опилками водорослями. Набрав в корзинку растопки, прихватив несколько поленьев, он вернулся в дом и принялся возиться с камином. Если судить по расположению дымоходов на крыше, горячий воздух от этого камина и от кухонной печи шел на обогрев спален. А значит, зимой можно будет не ставить в комнате жаровню, достаточно хорошенько протопить с вечера внизу, чтоб и наверху стало тепло. Конечно, обогреть такой большой дом полностью будет тяжело, но Анхель уже прикидывал, что на зиму надо будет проконопатить окна со стороны моря, нанести на стены и ставни защитные руны, чтоб в месяц Бурь сохраняли тепло, и не было сквозняков. В хозяйской спальне же, пожалуй, он оборудует себе лабораторию, гардеробную приспособит под кладовую ингредиентов. Еще можно будет заказать котел и некоторое количество труб, и артефактный насос, и провести в туалетную комнату воду, чтобы не устраивать зимой помывку в корыте на кухне, а наслаждаться благами цивилизации, ну, хотя бы теми, что можно получить в такой глуши. Уборная-то тут все равно снаружи, и, кстати, стоит подновить перекосившуюся дощатую будочку над выгребной ямой, что на заднем дворе. Яму Анхель уже обследовал, она оказалась пуста, и даже запах почти выветрился, но он все же озаботился смешать один нехитрый состав из имеющихся ингредиентов. Эту штуку использовали сейчас во всех крупных городах Ванделара, очищая сточные резервуары и выгребные ямы, секретным он с недавнего времени не был, хотя всего сорок лет назад его изобретатель буквально озолотился. И немудрено: все люди болели — с разной частотой — и срали, как раз удручающе часто. Так что алхимик, сумевший сделать что-то с подобными отходами, имел полное право не только на богатство, но и на памятник посреди какой-нибудь площади на окраине столицы. Пока же в качестве почестей он получил только упоминание своего имени в учебниках да заглазное прозвище «Чистоплюй».
      Анхель, устроившись напротив камина, достал свою трубочку, набил ее и отложил в сторону, принимаясь колдовать над обтертой от пыли и паутины бутылью, попутно размышляя о людской «благодарности» и памяти. Сбив сургуч, он отставил бутыль «подышать», напластал хлеба и полупрозрачной, аппетитно пахнущей дымком рыбы, раскурил трубку и позволил себе развалиться на почти что королевском ложе из старого тюфяка и спального мешка. Уютно потрескивали занимающиеся поленья, поскрипывал и как-то по-стариковски покряхтывал полами и перекрытиями привыкающий к новому хозяину дом. Анхель налил в кружку вина, вдохнул густой, пряный и сладковатый аромат благородного напитка, пригубил и блаженно прикрыл глаза, наслаждаясь. Да обласкает Мар душу последнего из рода Хеллет за такой нежданный подарок!
            

Глава вторая


       Позволив себе немного расслабиться во второй день, далее Анхель решительно забыл о вине. Три последующих дня он методично мыл, чистил, скреб, копал и рыхлил, рубил и поливал. Так что к закату пятого от прибытия в Хеллет дня дом сиял чисто отмытыми полами, окнами и мебелью, задний дворик преобразился и уже не напоминал сплошные заросли, под аккуратно подновленным навесом сохли целые снопы бурьяна и лозняка, мощеная камнем площадка перед домом была заботливо отчищена от травы и выметена. Купаясь в море, Анхель думал, что завтра же с утра следует наведаться в город: подошли к концу припасы, надо было найти мастера-артефактора, его в Ракуйке не могло не быть, раз уж это не забытая богами деревушка, а еще — разузнать насчет хорошего кузнеца-медника, более-менее честных аптекарей и поставки дров. В общем, дел все еще было невпроворот, а ведь уже так манило распаковать короб с походной лабораторией, заняться сбором мха-скрабаута, сделать вытяжку из свежих листьев восковника, пока он в самой силе… Анхель в который раз пожалел, что никто из великих магов не придумал заклятье раздваивания, чтоб натворить с десяток копий самого себя — и не мучиться выбором, что сделать в первую очередь. А ведь как было бы удобно, да и не только с точки зрения выгоды. С чужаком, к примеру, учеником или ассистентом, еще надо притереться характерами, увериться, что сумеешь ужиться, обучить. А вот с самим собой — запросто, ведь себя-то уже знаешь, как облупленного. Но увы, магия, хоть и всеобъемлюща, но, к сожалению, не всемогуща.
      Назад, к дому, Анхель поднимался так, как уже привык за эти дни: нагишом, наслаждаясь лаской расщедрившегося на тепло солнца, подставляя его жарким лучам в очередной раз начисто выбритую голову, спину, да и все прочие части тела. И, шагнув из-за скал, первым делом от души выругался, потому что с собой у него не было ничего, даже полотна, чтобы прикрыться. Он непозволительно расслабился здесь, в Хеллете, отчего-то считая, что этот дом уже сейчас неприкосновенен, и никто не появится полюбопытствовать, как он устроился. Однако ошибся: вдоволь наперемывав ему косточки между собой, кумушки Ракуйки, кажется, решили воочию убедиться, что «вашмажство» в самом деле поселился в старом доме. Потому что прямо посреди двора стояли три самых бойких бабенки с рынка, которых он довольно хорошо запомнил, и пялились на него во все глаза. И хоть бы одна заради приличий смутилась или глаза отвела! Нет, куда там. Никакого смущения, даже тени оного, в их оценивающих взглядах Анхель не заметил.
      Прикрываться он не стал, толку от того? Все равно уже все всё видели. А своего тела он не стыдился и подавно, потому что ни обвисшего брюха, ни дряблой кожи у него не наблюдалось, жизнь в почти постоянном движении наградила довольно крепкими мускулами, а три дня щедрого солнца изрядно позолотили обычно бледную кожу. Внимательные женские взгляды почти одновременно скользнули вниз, и Анхель прикусил губу, чтоб не рассмеяться в голос, заметив расширившиеся глаза, прикипевшие к «самому дорогому», украшенному замысловатым рисунком татуировки, начинающейся от пупка и обвивающей член до самой крайней плоти. Как и прочие рисунки на его теле, эта была отнюдь не простым украшением. Вместе с крохотным серебряным колечком, продетым под головкой, татуировка составляла единый защитный артефакт, оберегающий Анхеля от дурных болезней и не позволяющий ему наплодить бастардов. И только сам он знал, что для деактивации оного нужно просто снять колечко.
      Анхель в свою очередь тоже очень внимательно рассмотрел женщин. Он не мог сказать, что так уж сильно разборчив в том, с кем покувыркаться в постели. Да, больше ему нравились выносливые, крепкие сельские бабы, те, что помоложе, с еще не отвисшими от постоянных родов животами и сиськами. А такие попадались очень редко, да и мужья у них были тоже у всех, и далеко не каждый муж был согласен закрыть глаза на то, что его жена с чужаком заезжим на сеновале уединяется, хоть за какую плату. А если девка не замужем, то у нее на уме один только этот замуж и есть. И захомутать себе аж цельного магистра-алхимика — для них, не обремененных особым интеллектом, озабоченных только выгодой для себя и семьи, — представлялось как что-то нормальное. А что, вон сколько мастеров-магов живут оседло и не свистят. Анхель знал, что даже если осядет — взвоет же сам через пару лет. А потому в какой-то момент перестал думать об этом и переключил внимание на особей своего пола. Там уж всяко было побольше разнообразия, да и за «попорченного» паренька никакой папаша с топором не выскочит, в магистрат не поволочет на аркане жениться. Ну и с чисто эстетической точки зрения, молодым парням не грозило располнеть при беременности, потерять упругость кожи и тела. А уж что до всякого «этакого», чтоб все было чисто-приятно, да и случайному любовнику и себе тоже не навредить — это Анхель умел, не зря ж он был магистром алхимии.
      Так что и тут, на новом месте, он не собирался изменять уже десять лет как выведенному для себя принципу и заводить какие-то шашни с местными бабами. А вот подыскать кого-нибудь, чтоб долгими ночами месяца Бурь греться об него в постели, чтоб быть уверенным, что не свистнет какой-нибудь дорогой ингредиент, чтоб после, когда Анхель соберется снова в путь, доверить ему охрану и порядок в новом логове — да, думал. Но пока только в теории. Слишком многое следовало сделать, чтобы обжиться.
      — Чему обязан визиту, дамы?
      Перед ним тут же выставили: лукошко свежих яиц; глиняный жбан с молоком и коробку, в которой и творог лежал, и масло, и что-то, пахнущее сквашенным молоком, яблоками и какой-то местной пряной травкой; два еще теплых каравая и горшок с явно вот только-только поджаренной рыбой… Анхель приподнял бровь в немом вопросе, и не прогадал. За все это добро, да еще за обязательство доставлять его аж сюда, раз в два-три дня, да за обещание прислать кого-то знакомого с зеленью-овощами, бакалеей, мясом — просили договоренности на разные, но ходовые эликсиры. От прострела, простуды, распухающих суставов, женских недомоганий. Анхель чего-то такого и ждал и вполне был готов к обмену. Правда, сразу соглашаться стал бы только дурак, а уж дурак магистром бы не стал.
      Оставив баб с их подношениями во дворе, Анхель кивнул и прошел в дом. Отмыться от соли можно было и после, но разговаривать и договариваться, сверкая яйцами и жопой? Нет, его не смущало, просто солнце уже почти коснулось воды на горизонте, и с моря потянуло весьма нетеплым ветерком. Да и взгляды баб нет-нет да съезжали не туда, как бы их ни увлекал грядущий торг и желание вытребовать себе на флакончик чудодейственных зелий побольше. Нет, можно было бы этим воспользоваться, можно. Но не в ущерб же собственному здоровью! Да и привычка вести дела честно и добросовестно, и понимание того, каким трудом достается здешним людям их хлеб насущный, не позволили.
      В принципе, ситуация была легко предсказуема, и с собой у Анхеля был внушительный запас нужных эликсиров в зачарованном коробе. Короб этот вмещал не только все нужное оборудование для лаборатории, без которого алхимику ну никак не обойтись, но и все его пожитки, запасы сырья, деньги и прочие ценности… В общем, будь у него возможность увеличиваться по воле магии — Анхель и в чистом поле был бы обеспечен готовым домом и лабораторией. Но, увы, магия не всемогуща. Да и у этого заклятья были свои ограничения, к примеру, сделать короб легче не представлялось возможным, так что весил он ровно столько же, сколько весило все, в него положенное, и именно потому Анхель выбрал себе в спутники Серогрива — тяжеловоз с относительной легкостью выдерживал вес поклажи и самого мага.
      Так что выдать уже готовые эликсиры Анхель мог легко, но не стал. Незачем всем в Ракуйке считать, что у него можно добыть нужное по первому щелчку — разбалуются. Потому и договаривался он, выторговав себе неделю на обустройство, на то, чтобы развернуть лабораторию, подготовить замену недостающим ингредиентам, да хотя бы тот же восковник и скрабаут заготовить, пока самая пора. В общем, свою недельную фору он получил, хотя и читалось по глазам женщин недовольство тем фактом, что «вашмажство» по мановению руки все нужное не предоставил, и даже не особенно проникся трудами тех, кто в гору перся да самое свежее ему нес. Вот в последнем он счел правильным их разубедить, наговорил приятностей и аккуратно выставил со двора, про себя решив, что тропинку к усадьбе надо будет перекрыть хоть какими-никаким воротами. А то шастают тут, как у себя дома. Нет уж, его логово — это не проходной двор.
      Думая о том, что неделя не бесконечна, и завтра же надо заняться уже вплотную лабораторией и всеми прочими хозяйственными делами, как будто до этого бездельничал, Анхель все-таки ополоснулся, накинул теплую домашнюю мантию и принялся готовить нехитрый ужин. Вернее, ужин-то ему практически уже приготовили, и рыбу осталось только разогреть, так что все приготовления свелись к сервировке стола. Анхель думал, что надо бы это древнее чудище, занимающее так много места в гостиной, переделать, его легко можно было разделить на два стола поменьше, один оставить здесь, а второй перенести наверх, приспособить под нарезку ингредиентов. А еще — заказать в городе столешницу из местного черно-серого базальта, для лабораторного стола. И трубы, не забыть трубы! И котел, его можно будет встроить в печь, и Анхель уже знал, как это сделает. В общем, хлопот предстояло столько, что управиться бы к началу месяца Дождей.
      И надо было бы лечь спать пораньше, уже в нормальную постель, приготовленную наверху, в облюбованной под спальню комнате, но Анхелю не спалось. Не то чтобы неурочный визит взбудоражил его, нет. Скорее, просто напомнил, что он в первую очередь живой человек, мужчина в самом расцвете телесных сил, со своими потребностями и желаниями. Так оно обычно и бывало: когда возвращался из очередного путешествия, заново обживался в логове, отдохнувшее тело внезапно вспоминало, что хорошо бы, кроме вкусной пищи, питья и удобной одежды, дать ему удовлетворение и других потребностей. Хотя обычно до этого момента проходило побольше времени. Дом на него так подействовал, что ли? Или те странные сны, что видел в первую ночь, но не смог вспомнить наутро?
      Посидев у камина с трубкой, Анхель понял, что не уснет сейчас, даже если ляжет. А вертеться и сбивать простынь не хотелось. Сунув ноги в сапоги, он вышел из дома, подставил лицо на удивление приятному свежему бризу. Почему-то казалось, что он должен был быть резче и холоднее, раз уж смог разогнать обычный вечерний туман. Тумана не было, и Анхель поддался несколько сумасшедшему желанию полюбоваться ночным морем, раз уж в кои-то веки чистом небе сияет почти полная Нуна-Ая, затмевая тонкий серпик Нуны-Ойи.
      Путь на берег в неверном лунном свете вполне мог стоить свернутой шеи и бесславной смерти на каменных клыках у подножия скал. Настолько безрассудным Анхель не был, но у начала тропы-лестницы была крохотная площадка, на которой вполне можно было устроиться с некоторым комфортом, свесив ноги вниз, главное, прижиматься к надежному камню за спиной. Теплая мантия не пропускала холод, и Анхель вдоволь насиделся, любуясь дробящейся на воде золотистой лунной дорожкой и слушая глухой шум воды, падающей небольшим водопадом через каменные «воротца» бухты. Дождался, пока тот смолкнет — вода затопила бухту, и макушки камней, на которых он уже привык загорать, скрылись под ней. Волны успокоились, и вся бухточка превратилась в зеркало в фантазийной оправе из скал, отражая звезд больше, чем человеческий глаз был способен различить в небе при яркой Нуне-Айе. Зрелище стоило потраченного времени. В установившейся тишине особенно ясно слышались голоса последних летних цикад, шелест листвы и тихое-тихое, неуверенно-дрожащим юным голосом, пение. Кто-то словно подбирал слова, сочиняя песню на полузнакомом Анхелю языке.
      Магические опалы в висках тихо завибрировали, предупреждая об опасности. Анхель, моргнув, отшатнулся к скале, поняв, что успел податься вперед. Поверить в то, что в людские воды заплыл айнарэ, было трудно: этот народ обычно старался придерживаться договоренностей. Хотя… Было так тихо, что звук мог долететь и от самой Белой косы, где пролегала граница охотничьих угодий айнарэ. Что бы это ни было… и кто бы это ни пел, он едва не угробил непозволительно расслабившегося алхимика. Впрочем, Анхель был сам виноват, так что на «певуна» он зла не держал. А голосок запал в душу, воображение рисовало хрупкую тонкую фигурку на скале, молитвенно воздетые к луне руки в пене белого шелка. Прямо как в дурацких дамских романчиках. Конечно же, картинка эта не имела с реальностью ничего общего, тот, кто изображал на страницах романов этаких эфемерных красавиц и красавцев, ни разу в глаза не видел настоящего айнарэ.
      Сам Анхель видел представителей этой расы всего-то дважды, но впечатлений хватило, наверное, на всю оставшуюся жизнь. Один раз корабль, на котором он плыл с Вейдемлара домой, штормом отнесло к самым границам охотничьих угодий айнарэ, и все, кто был на его борту, успели попрощаться с жизнью, вовсе не стихией напуганные. Капитан тогда приказал всем срочно заткнуть уши, но не все успели. Трое пассажиров бросились в волны, а за бортом, на гребнях еще бушующих валов, взлетали белесые, в серых, синих, алых и оранжевых пятнах и полосах, тела. Рассмотреть четко было невозможно, все, что в тот раз сумел понять и запомнить Анхель, это что нижняя часть тел айнарэ больше походит на дельфинью, чем на рыбью, по крайней мере, хвостовые плавники — остро-хищные, словно загнутые ножи — были расположены горизонтально, да и чешуи он не заметил, как ни приглядывался. В синеватых вспышках молний их тела казались гладкими и блестящими, словно облитые стеклом. А еще не было никаких развевающихся волос, те, кто ловил на короткие копья падающих за борт людей, были то ли лысы, то ли наголо острижены.
      Второй виденный Анхелем айнарэ был и вовсе мертв. Его тело волны вынесли на берег отдаленного островка, где Анхель собирал яйца северных гаркуш, и морские падальщики изрядно попортили его к тому времени, как маг на него наткнулся. Тогда он изрядно пополнил копилку своих знаний об анатомии этой удивительной расы. Кое-что, конечно, им рассказывали в Академии, но на лекциях, к примеру, не говорили о том, что айнарэ не делятся на два пола. В их телах содержались как мужские, так и женские органы, а жабры дополнялись легкими, отчего грудная клетка казалась немного более выпуклой, чем у человека. У них были покатые плечи, а вдоль позвоночника тянулся острый, треугольный в сечении, но не слишком выступающий плавник, начинающийся там, где у человека было темя. Их руки были четырехпалы, а пальцы длинны и снабжены острейшими когтями, которые вовсе не были похожи на ногти людей, скорей, это были костяные выросты. У айнарэ были длинные, гибкие с виду шеи. Но только внимательно рассмотрев останки, Анхель уразумел, отчего в учебниках упоминалось либо о «царственной осанке» и «нежелании гнуть шею перед людьми», либо об «угрожающе сгорбленных силуэтах». Да айнарэ попросту не могли сгибать шеи так, как люди, то есть, прижать подбородок к ключицам им было не под силу вследствие особенностей строения костей и сочленений черепа и позвоночника. Ведь естественное положение их тел в море — горизонтальное, а не вертикальное, как у человека! Это было открытие, и Анхель крепко недоумевал поначалу: неужели же только он сумел дойти до столь простой мысли? Потом понял, что все сражения с морским народом происходили в море, и тела айнарэ вряд ли попадали на прозекторские столы для изучения. А тех молодых айнарэ, что по глупости, заплывая в людские воды, запутывались в сетях, рыбаки чуть ли не с дарами спешили отпустить, не сожалея о том, что приходится резать эти самые сети.
      Еще у айнарэ почти полностью отсутствовал нос, вместо него на лице располагались две узкие щели, а крупные глаза из-за чуждой человеку формы черепа казались слишком широко расставленными. К сожалению, у того айнарэ глаз уже не было, ими попировал кто-то из морских обитателей, как не было и большей части плоти, зато костяк и внутренности Анхель смог рассмотреть довольно хорошо. И после, торопливо зарисовав все, что успел, осторожно похоронил останки, заложив тело плоскими каменными обломками, чтоб больше не добрались птицы, так как просто спихнуть его в воду, на корм рыбе, показалось почему-то неправильным, а рыть могилу в камне… Ну, он же не маг земли, а только алхимик. Анхель потом долго думал, с чего бы возвращение тела морского существа в море для окончательного упокоения могло показаться неверным решением. Но так и не понял. Просто так подсказала интуиция, а ей он привык доверять.
      В общем, вспомнив увиденное, Анхель был склонен похохотать над самим собой: вот уж не думал не гадал отыскать в себе такие залежи романтизма. Надо же — шелк какой-то приплел, руки к небу воздетые. Еще бы развевающееся полотнище белокурых волос придумал — и все, можно садиться и вместо научной работы по сафаридовым конкрециям писать дамский романчик самого слащавого наполнения, про внезапно вспыхнувшее влечение старого алхимика к юному певцу из морского народа. Тьфу.
      Поежившись от порыва уже ставшего гораздо прохладнее ветра, Анхель запахнулся в мантию и отправился спать. Работа завтра сама себя не сделает, Серогрив сам в город не сбегает и нужное не закажет.
            

Глава третья


        Удивительнее всего Анхелю было то, что он спокойно вытерпел присутствие в доме чужаков: мастера-каменщика и парочку подмастерьев. Они споро разобрали печь, установили котел и даже проложили трубы, где было нужно. К чести всех троих, работали не только быстро, но и чисто, хотя Анхель ожидал пыли и каменной крошки по всему дому, которые пришлось бы убирать еще неделю, не меньше. Но нет, младший парнишка, когда мастер и старший подмастерье переходили в новое место, аккуратно сметал все и замывал за ними. И вот уже под котлом разведен огонь, и мастер зовет заказчика проверить работу.
      — Вот тут заслонку отодвинуть не забудьте, чтоб заработал насос, и горячая вода пойдет по трубам. А те, что выводят сток, лучше хорошенько засыпать землей, только поверх ничего не сажайте, вашмажство, не приведи добрые Боги, корни трубы оплетут — порвут.
      Анхель кивал, про себя усмехаясь: надо же, в этом логове у него будет все, как в городском доме. Старое, в Димирском лесу, больше напоминало теперь отшельничье, без особых удобств. А тут… Насос, качавший в котел воду из колодца, оказался магическим, не было нужды теперь носиться с ведрами или напрягаться, качая его вручную, наверху, в уборной-ванной, теперь стояла не только довольно крупная медная посудина на толстых когтистых лапах, в которую можно было с комфортом сесть и вымыться, но и — Анхель мысленно опять ухохотался — вылепленный из местной серо-черной глины горшок, только побольше обычной ночной вазы и с дырой в днище, к которой искусно подводилась труба, соединенная с той, куда сливалась вода из ванны. Так что — никакой будочки на улице! Никакого зубовного стука, когда от холода зимой не то что подумать о вечном — очко не расслабить, чтоб посрать. Все в тепле, а чтоб вони не было — просто воду сливать вовремя. Ну, и крышкой прикрывать.
      Кроме котла и всего прочего, тот же мастер с помощниками очень быстро выложили внушительную стену, перегородившую единственный путь к усадьбе Хеллет. А плотник, делавший ножки к лабораторным столам, стеллажи для хранилища и все прочее, с чем Анхель предпочел обратиться к профессионалу, а не кустарничать самостоятельно, сколотил прочные ворота, в них спокойно можно было провести телегу, а в левой воротине открывалась небольшая калитка.
      Стоя во дворе, Анхель не мог налюбоваться на усадьбу. Здесь было… хорошо. Очень хорошо. Очень уютно. Это был дом. Не просто логово, уже нет. Это было то самое место, куда он вернется окончательно, когда решит осесть, а здоровье перестанет позволять длительные путешествия по миру. Но это будет еще не скоро — в этом Анхель был уверен. Он еще молод, маги, если не вляпываются в неприятности, доживают до весьма преклонных лет, так что у него впереди как минимум еще лет тридцать активной жизни, и он собирался этим насладиться по полной.
      С обустройством было покончено, и в следующие дни Анхель вертелся, как угорь в верше, занимаясь сбором всего, что только было доступно здесь, на Туманном берегу. А в его распоряжении были десятки уникальных растений, начиная от вереска и заканчивая водорослями, десятки видов морских и наземных обитателей, которые водились только здесь, не говоря уж о самых обычных. В перестроенной и заново перекрытой конюшне нашлось местечко не только для Серогрива, но и для купленной в Ракуйке козы, незатейливо названной Козой, клетки с парой кроликов — не на расплод, а ради того, чтобы в два зимних праздника полакомиться нежным мясом, как полагалось, и отгороженного насеста для молодого грако. Последний был приобретением неожиданным, но полезным, если Анхель не ошибется в воспитании птицы. Грако уже давно и весьма успешно использовались, как почтовые птицы. Выносливые, крупные, способные отбиться от поморника, ястреба или морской совы, они могли преодолевать расстояния между островами в кратчайшие сроки, не боялись бурь, а привязанные древними заклятьями — слушались только хозяина и не давались в руки чужакам. Конечно, с развитием магической почты, их разведение постепенно отходило в прошлое, передать послание с помощью магии было куда быстрее и надежнее, чем отослать его с грако, но это было пока что дорогое удовольствие, да и магия не всегда срабатывала именно с межостровным сообщением. Магические океанические течения сбивали заклятья, так что грако все еще оставались весомой альтернативой. Ну а своего будущего почтальона Анхель и вовсе приобрел нежданно-негаданно.
      Одним ранним-ранним утром он проснулся от дикого галдежа за окном. Погода радовала «кисточкой на хвосте лета», и окно Анхель оставил открытым, под мерный шум моря и в приятной свежести спалось исключительно. Растерев лицо, он выглянул наружу, успел заметить целый клубок в воздухе, от которого облачками разлетались перья и пух, и который вскоре распался, разлетаясь во все стороны стайкой молодых чаек — и тяжело упавшей в заросли лозняка крупной птицей, рассмотреть которую Анхель не успел. Так что он поспешил умыться, накинул домашнюю мантию, почти впрыгнул в сапоги и выскочил наружу. Любое живое существо имеет какие-то полезные свойства, говорили наставники в Академии. И глупо упускать возможность добыть очередной ингредиент, коль уж она сама на тебя с неба свалилась. А в кустах обнаружился тяжело дышащий, изрядно потрепанный грако — совсем еще молодой, вероятно, лишь недавно ставший самостоятельным. Бывало, что эти птицы «ошибались» в сроках и откладывали яйца позже, чем следовало, собственно, потому дикие грако были довольно редки.
      Переломов, хвала добрым Богам, Анхель не нашел, хотя ошалевший от драки и падения птах исклевал ему все руки и серьезно поцарапал острыми когтями. А раны от чаячьих клювов залечить было недолго, как и привязать грако кровным ритуалом — всего лишь пара древних строф да чуточку вложенной в них силы. Птаха Анхель назвал Раш — «грозный», ежедневно возился с ним, отводя для обучения пару часов утром и вечером, даже подумывал перенести его насест в дом, но передумал: он слишком любил порядок. Да и грако — это не ручной тью, приученный садиться на палец и петь, нечего и баловать.
      Вот так, погрузившись с головой в повседневные дела и заботы, Анхель не заметил, как суровое лето закончилось, он просто потихоньку перелезал из летних штанов, рубах и мантий в теплые, да обзавелся отличными непромокаемыми сапогами из акульей кожи, чтобы работать на берегу, когда рыбаки привозили свой улов, и можно было вовсю потрошить самых наисвежайших сафарид, добывая «жемчуг», а заодно и жирненькую рыбину на обед выбрать первее всех. И месяц спустя вместо «вашмажство», прислушавшись, уловил уважительное, но с оттенком фамильярности «твое мажство», впрочем, именно это менять не хотелось. Чем более своим он становился для этих людей, тем меньше оставалось возможностей для недовольства им.
      Удивительно, но в ближайших к его старому логову деревушках он так и не стал «своим». За все годы, что появлялся там и исправно наносил добро и причинял пользу — как был, так и оставался чужаком, от которого они не знали, чего ждать. То ли чуму нашлет, то ли сопливый понос явится вылечить. Постепенно Анхель начинал понимать, что здешние люди, все эти рыбаки, их жены, их дети, привычные выживать в суровых скалах Туманного края, беря от моря и скудной земли все, что те могут дать, оплачивая эту дань подчас своими жизнями и своим здоровьем — постоянно, все они — другие. Более… чистые? Открытые? Искренние? Словно прополосканные морем, отшлифованные волнами до матовой гладкости камни. Таким можно убить, а можно выложить узор на стене. Он однозначно предпочитал узоры. И, кажется, начинал потихоньку врастать, вписываться в таковой в Ракуйке.
      Раз в два дня к его воротам приезжал мальчуган Рыжей Бесс, Юки, такой же рыжий и жизнерадостный, как его мать, энергично подпрыгивающий на спине упитанного ослика, тянущего тележку. Молоко, яйца, зелень, овощи, мясо — все, что Анхель считал необходимым пополнить и что он не покупал себе сам, когда спускался на берег, чтобы собрать очередную партию ингредиентов. Он писал список и передавал его Юки вместе с оговоренной платой, забирал у мальчишки другой список, если кому-то внезапно требовалось что-то сверх уговоренного. Однажды пришлось спешно собирать походную лабораторию и ехать с Юки в город, потому что несколько рыбаков наткнулись в море на незнакомое даже им существо, очевидно ядовитое. Эту тварь, должно быть, занесло в их суровые воды штормом и течением, и Анхель, используя максимум предосторожностей, укупорил плотный студенистый ком с сотнями перепутанных длинных жгутиков в стазис, намереваясь тщательно изучить. Он тоже не встречал подобного, только слышал от обитателей юга о чем-то похожем. Они называли это «гибельными корабликами». Рыбаков он спас, хотя одному пришлось все же отнять пальцы на левой руке, а второму — ногу по колено, но его вины в начавшемся некрозе не было, просто их товарищи чересчур перетянули раненые конечности. И — что удивительно — его и без оправданий никто не винил, даже пострадавшие. А Анхель убедился, что сафаридовые конкреции — сильнейшее противоядие из всех ныне известных.
      О, это был не первый эксперимент, но о самом первом Анхель не был намерен рассказывать кому бы то ни было, даже в мемуарах, если он когда-либо соберется их написать, этот момент он хотел бы обойти молчанием. Тогда, прибыв во дворец, Анхель не собирался рисковать и экспериментировать над самим королем. Не то, что это могло стоить ему головы, нет, к тому моменту и королева Амалия, и принц Дариан уже мысленно похоронили его величество. Дарвальд III умирал, и это понимали все вокруг, его списали, двор готовился к многомесячному трауру, а придворные, не скрываясь, заказывали траурные одеяния. В Анхеле проснулся тот самый авантюрный дух, что толкал его на опасные путешествия и эксперименты, а еще — это был вызов его мастерству. И он рискнул. Три недели он практически не отходил от королевского ложа, развернув лабораторию прямо в опочивальне и отказываясь впускать в нее даже слуг, кроме старого доверенного постельничего, который помогал ему купать и переодевать истощенного, но все равно тяжелого короля. Дарвальд был мужчиной богатырского роста и сложения, и, даже высохший до скелетообразного состояния, он весил столько, что в одиночку Анхель, далеко не тщедушный и физически сильный мужчина, ворочать его чугунный костяк умаялся бы.
      «Жемчуг дураков» совершил чудо. Точнее, чудо совершил Анхель, принижать собственную заслугу он не собирался. И, кажется, его величество это очень хорошо понял, потому что ответный жест теперь, по прошествии времени, казался тоже вполне чудесным. Анхель уважал короля, отдавая дань его жесткости, изворотливости ума, хитрости и прозорливости, позволившей Ванделарскому королевству стать сильным государством, с которым вынуждены считаться соседи. Все соседи, в том числе и айнарэ. И теперь это уважение стало только глубже, хоть и без подобострастия. Подобное было противно Анхелю, да и в глазах Дарвальда вспыхивали презрительные огоньки при взгляде на придворных лизоблюдов. Пожалуй, будь их положение хоть примерно равным, Анхель, не задумываясь, назвал бы короля своим другом. Возможно — о, только возможно! — и Дарвальд, будь он простым смертным, не отмеченным волей богов правителем, сделал бы то же. Но Анхель был всего лишь магистром-алхимиком, и король выразил свою благодарность так, как подобало королю.
      Аккуратно извлекая из желеподобного нутра моллюсков их драгоценное содержимое, Анхель думал, что было бы не лишним, вернувшись по весне в столицу, передать его величеству пару бутылок крепкого рыбацкого рома, настоянного на сафаридовом «жемчуге». Выбрать нарочито грубые бутылки из темного толстого стекла, оплетенные пеньковыми чехлами, залить пробки коричневым воском, который будет хранить аромат верескового меда… Он усмехнулся: было бы интересно увидеть выражение лица его величества.
      Мысли прервал голос старшины рыбацкой артели, отца той самой Рыжей Бесс. Его собственная огненная рыжина была уже изрядно разбавлена сединой, придавая старику вид умудренного опытом морского лиса.
      — Прошу простить, Ингрем, я задумался, — отозвался Анхель, откладывая в сторону очередную вскрытую раковину.
      — Говорю, с завтрего можешь неделю отдыхать, твое мажство. Шторм идет, долгий. Внуку я ужо сказал, чтоб обошел всех, на неделю припасов тебе соберут, сегодня и поднимет.
      Анхель заморгал: долгий шторм означал наступление глубокой осени. Но… неужели уже прошло столько времени? В памяти отложилось только то, что восковник налился темно-лиловым, в саду пришлось накрыть заботливо вскопанные и засеянные грядки с травами собранными на берегу водорослями. Значит, месяц Дождей уже почти прошел? Но… когда только успел?
      Правда, на побережье именно что дождями этот месяц не баловал, Анхель сходу вспомнил только три, и то потому, что все три раза дожди затягивались на два, а то и на четыре дня, и он проводил это время в лаборатории, почти не отходя от стола.
      — Заработался, твое мажство? — добродушно усмехнулся старик, отчего его дубленая шкура вокруг глаз собралась еще более глубокими морщинами, а густые усы приподнялись бело-рыжей щеткой. — Ничего, вот придет Буревой, отдохнешь всласть. Как раз подумай, чем еще кладовые забить. В шторм я внука наверх не отправлю, сам разумеешь.
      Анхель кивнул и сгреб из корзины еще горсть ракушек. Если все так, как говорит Ингрем, стоит поторопиться. Конечно, материала для исследований у него более чем достаточно. Но вот для работы… Ох, нет, нельзя впихнуть невпихуемое. Вот эта горсть — и хватит, тем более что бутыль со слизью уже полна по самое горлышко. Надо бы еще забрать заказ у портного и у тетушки Эванны, иначе он рискует замерзнуть без ее чудесных вязаных шоссов и толстых, грубоватых, но зато отлично согревающих свитеров. Здешние рыбаки сплошь носили такие, с высокими, сворачивающимися втрое горловинами, которые в холод можно было натянуть по самые глаза, а он заказал себе пару с капюшонами, потому что отращивать волосы в его планы не входило, равно как и отмораживать уши.
      Он успел все как раз к тому времени, когда Юки был готов выехать. Мальчишка держал под уздцы своего ослика, явно недовольного тем, что его тележка нагружена по самые бортики, и чуть не приплясывал от нетерпения.
      — Идем, Юки, — усмехнулся ему Анхель, поправляя лямки плотно набитого заплечного мешка. — Как здоровье Санни?
      — Уже гораздо лучше, вашмажство. Матушка сказала, что горлышко уже не красное, и ест Санни отменно.
      — Проследи за сестренкой, чтобы в шторм не простыла, ты же ответственный старший брат?
      Юки напыжился и важно закивал, заставив Анхеля спрятать смешок в толстый шарф. Забавный он, этот мальчишка. Пожалуй, глядя на двух его самых старших братьев, отца и мать, можно было сказать, что вырастет он настоящим красавчиком, жилистым, широкоплечим, с ясными глазами, словно вобравшими в себя весь свет морской воды в те редкие для Туманного берега дни, когда солнце одаривает его своим теплом. Будь Юки постарше хотя бы на пять лет… Нет, вряд ли, через пару лет этот подросток уже станет помощником в артели деда, некогда ему будет заниматься глупостями со всякими там магистрами. Но присмотреться стоило, Анхель сделал себе мысленную заметку: рыжие, говорят, особо хороши в постели. Сам не проверял, но кто знает, что успеет перемениться за пять-то лет. Юки был смышленым, и за то время, что Анхель готовил для его сестренки снадобья, успел задать несколько толковых вопросов. Может быть, старик Ингрем сочтет, что неплохо бы вместо еще одного рыбака заполучить в семью и кого-то поученее? Если подкинуть ему такую мысль, как раз зимы старшине рыбацкой артели хватит, чтобы не торопясь ее обдумать и принять решение. А уж замолвить словечко за мальчишку перед ректором родной Академии за Анхелем не заржавеет.
      Всю дорогу до дома Анхель обдумывал это, так что разгрузив на пару с мальчишкой тележку и пригласив его выпить чаю с медом, чтобы согреться, решил аккуратно прощупать почву. А то выйдет еще, что решил облагодетельствовать, не спросив у самого Юки. К тому же, магический потенциал мальчика он не замерял, а это было бы не лишним.
      — Скажи-ка, мой юный друг, было бы тебе интересно выучиться на травника? Или даже на алхимика, если в тебе есть хоть искорка дара богов.
      Только что смеявшийся немудреной шутке мальчишка захлопал глазами.
      — Это вы серьезно сейчас, ваше мажество?
      Анхель не позволил себе даже намека на улыбку.
      — Куда уж серьезнее. Ты показался мне вполне способным запомнить дозировку и правила приема, значит, соображение и память у тебя хороши. К тому же, наверняка ты уже довольно много знаешь о местных растениях. Так?
      Юки осторожно кивнул. Кажется, не до конца еще поверив услышанному, он все равно резко посерьезнел, напоминая теперь маленькую копию отца. Усов для солидности не хватает, а вот взгляд уже цепкий, внимательный. Никак, его мажество и правда не шутить изволил?
      Подобные мысли буквально читались по лицу мальчишки.
      — Знаю, ваше мажество, как не знать — Санни маленькой чего только не требовалось, хворенькая была. Но такие разговоры разве со мной вести надо?
      — В первую очередь — с тобой, потому что учить то, что тебе самому будет не интересно... Напрасная трата времени, — пожал плечами Анхель. — А вот если и отец, и дед твои поймут, что и сам ты хочешь этого, им будет легче принять решение. Насколько я могу видеть, они оба способны просчитать все выгоды от твоего учения. А если мы еще и магический потенциал замерим, и он окажется выше минимума... — Анхель прервался, чтобы внимательно посмотреть на Юки, кашлянул и пояснил: — Добрые боги в каждого разумного в нашем мире вложили искорку своей божественной силы. Но кому-то досталось совсем чуть, а кому-то — побольше. Травнику магия в принципе ни к чему, он работает с силой, что наполняет растения и животных сама по себе. А вот алхимик, как я, уже способен добавить немного своей магии, сделать отвар или вытяжку чуть сильнее, чище. Да и определить болезнь не только по видимым признакам, но и использовать диагно... кхм... заклятья и артефакты, способные выявить причины ее.
      — Как вы к Санни прикладывали?
      А глазки-то как засверкали, а любопытства... Анхель мысленно присвистнул: не прогадал. Ежели еще и искра есть — ректору и его рекомендаций не надо будет, так примет.
      — Да, тот медальон с зеленым камешком — он называется хризолит — это и есть диагностический артефакт. По изменению окраски камня можно судить о том, что именно в человеческом теле болит, а по некоторым другим признакам — что послужило причиной болезни. А вот искру магии может выявить другой артефакт. Пока еще не слишком поздно, можно попробовать. Согласен?
      — А... — Юки явственно замялся и выпалил, зажмурившись: — А это не больно?!
      Мальчишка, все-таки еще мальчишка. Анхель невольно улыбнулся.
      — Понадобится капелька твоей крови, но я не думаю, что это так страшно — уколоть палец?
      Конечно, стационарный определитель, вроде того, что гордо сиял на постаменте в холле Академии, изображая символ алхимического искусства — чашу, наполненную эликсиром, на дне которой из черепа прорастала веточка живокорня, вполне обходился и без крови. Но тот амулет, что таскал с собой Анхель, был не столь силен, хотя выглядел миниатюрной копией большого. Храбро протянувший руку Юки об этом не знал, ему и того хватило: смотрел опять широко распахнутыми глазами, жадно изучая каждую мелочь, даже то, как та самая веточка живокорня — крохотная, но острая — прокалывает кожу.
      — Этот амулет сделан из желтого агата, камня, обладающего самой большой магической восприимчивостью в мире. Теперь смотри внимательно, Юки.
      Капелька крови медленно стекла по искусно вырезанному стеблю, растеклась по округлому черепу и впиталась бесследно. Анхель аж сам в нетерпении наклонился, рассматривая чашу. Толстенькая ножка потихоньку наливалась мягким, теплым свечением, словно чаша и впрямь наполнялась волшебным эликсиром. Свечение дошло до самого дна и даже заполнило чашу, зацепив и основание черепа. И так же медленно угасло. Анхель откинулся на спинку кресла и радостно прихлопнул по коленям:
      — Замечательно! Искра есть, не самая сильная, но при должном старании из тебя выйдет хороший алхимик.
      — Ура! Ой... Простите, вашмажство!
      Анхель рассмеялся, вспомнив, как не сумел сдержаться сам, когда артефакт-определитель показал, что он, приютский подкидыш, может претендовать не только на обучение на факультете травников, но и на что-то большее. Правда, его радость выразилась куда грубее, простым и емким междометием, от которых он потом долго и упорно отвыкал, приобретая вместе со знаниями и какой-никакой лоск.
      — Вы с отцом поговорите? — тем временем выпытывал Юки, ерзая на лавке, не в силах усидеть спокойно, после таких-то новостей. — Я... Я хочу, действительно хочу! Это же так здорово и интересно! И о Санни я тогда смогу позаботиться, как самый лучший старший брат!
      Анхель потрепал его по рыжим вихрам, не стараясь успокоить, все равно пока бесполезно:
      — Обязательно. Но давай условимся: я приеду к вам после того, как утихнет шторм, передай деду и отцу, чтоб были готовы. Но о цели разговора пока — молчок, хорошо? Все-таки ты прав, и прыгать через голову старших было бы невежливо, сделаем хотя бы вид, что этого не было?
      Старательно закивав, Юки подышал, шумно дохлебал чай, слизав со стенок кружки оставшийся на дне и стекший мед, подышал еще и наконец сказал уже почти спокойно:
      — Хорошо, как скажете, вашмажство! Я все, все-все сделаю! И молчок!
      — Вот и молодец. А теперь поспеши, Юки, уже темнеет. Родители будут волноваться, да и я тоже. Доберешься, или проводить тебя?
      — Доберусь конечно, вашмажство! — тут же подскочил мальчишка. — Что тут идти-то, а я уже взрослый! Ну... — он чуть стушевался при виде теплой усмешки. — Почти взрослый! Вы, главное, как шторм минет — сразу меня ждите, хорошо?
      — Договорились. Привезешь мне свежих яиц и молока, добро?
      Юки закивал и едва не вприпрыжку ускакал за дверь, торопливо попрощавшись. Анхель все же проводил его до ворот, запер их и вернулся в тепло. Можно было подкинуть в камин пару поленец, натянуть теплые шоссы, набить трубку и расслабиться. Заниматься экспериментами в ночь он не планировал, уж лучше на свежую голову. Внутри что-то тихонько подрагивало и пело: найти в глуши такой самородок! Ай да Анхель, ай да везучий ты сукин сын!
      
***


      Анхель почти задремал, угревшись в кресле, под мягким пледом и в потоках тепла от камина. И потому покалывание в висках стало для него не очень приятным способом побудки, принеся тревогу. Тревогу и желание выйти из дома, дойти до начала каменной лестницы, послушать, как под густо запорошившей небо звездной россыпью, еще не спрятавшейся громоздящимися на окоеме облаками, неумолчно поет море… Только ли море?
      Анхель выбрался из теплой неги, дошел до двери и решительно влез в сапоги и теплую мантию. Перебить силу охранных амулетов голос айнарэ не мог, Анхель это чувствовал, но причин не понимал. Тот, кто пел в ночи, не охотился? То есть, не звал специально, одурманивая? Или это амулеты были так сильны? Вопросы множились, а как искать ответы, алхимик не знал. Он замер перед дверью, чувствуя, как напряженно вибрирует под порогом охранный камень. Стоило ли выходить, покидать безопасное нутро дома, который явно хотел оберечь хозяина?
      — Я вернусь, — прошептал он, коснувшись стены. — Не волнуйся, я скоро вернусь.
            

Глава четвертая


        Небо перед грядущей бурей было таким, словно по нему боги танцевали, да так, что звезд вдесятеро просыпали, а по краю тяжкой пеной взбили непроглядную чернеть, в которой уже сейчас сверкало, отдаленными зарницами перемигивалось. И плыла под этим небом тихая-тихая, словно шепотом, песня, только такая, что Анхель с трудом сумел сглотнуть обложившую горло горечь и мимоходом пожалеть айнарэ, явно оплакивавшего кого-то. И тянуло туда, вниз, к воде, застывшей в ловушке черных скальных клыков, как зеркало, потому что на нем, на звездном этом стекле, распласталось черно-золотисто-медным, светящимся росчерком чужое тело, неподвижно застыло, словно пойманное, заточенное в густой неподвижной воде.
      Анхель удержался с трудом, стиснул ладонями виски так, что острыми иглами прострелило от опаловых капелек, как тонкой молнией. Заставил себя стоять неподвижно, словно тоже поймался в ловушку густого, ледяного, с трудом проталкивающегося в горло воздуха. И когда ударил в грудь первый порыв пронесшегося над океаном ветра, словно спало наваждение вместе с отчаянным вскриком там, внизу. Гибельная чернеть заволакивала небо стремительно. Только что еще сияли звездные россыпи — и вот уже ни зги не видно, а яростные шквалы толкают, подгоняют режущими, как хлысты, ударами: уходи прочь, маг! Прочь, в надежное тепло, за защиту крепких, проверенных временем и бурями стен, за обережные руны и толстый мутный хрусталь стекол. Прочь!
      Под завывания ветра и грохот океанских валов, наверняка с легкостью перехлестывавших через гряды, защищавшие бухточку, спалось Анхелю странно. Вроде, провалился в сон сразу, едва согрелся под одеялом в тепло натопленной комнате, но и в нем не отпускала тревога, и под утро, определенное только по сиянию магических кристаллов на треугольной «морде» часового артефакта, Анхель проснулся с ощущением, что его оплетают цепкие щупальца морского спрута. Перекрутившиеся одеяло и простыни спеленали так, что распутаться он смог, только сверзившись с кровати на пол, благо, не на голые доски, а на теплый меховой половичок. Разозлился — жуть. На все подряд, и на себя, и на айнарэ этого малахольного, что его притащило в людские воды распеваться, рыбью его душу Ниму в печенки! И на темень несусветную, которая и ко второй трети дня ничуть не посветлела, а надо было выйти, обиходить живность. И на то, что из-за такого настроя не мог встать к столу, потому что нельзя, нельзя начинать опыты в раздрае — запорет все к донным проглотам, а то и что похуже устроит, ну кому оно надо? Это хорошо, если просто потолки-стены оттирать придется, а как сварит чего не того, а выяснится это, только когда в дело применять надо будет? Невольным отравителем Анхелю быть не хотелось.
      Со двора вернулся таким, что осталось только порадоваться отсутствию волос, а то были бы родные кудри — ветром бы в колтун сбило. Там, за дверью, было попросту нечем дышать, а непромокаемый плащ оказался очень даже промокаемым, и под ледяным дождем Анхель вымок чуть не до костей. Радовало только то, что каменщик со своими подмастерьями очень качественно подлатали стены конюшни, да плотник на совесть сколотил дверь: верный друг Серогрив стоял в сухости, да и остальным животным было вполне тепло и комфортно.
      Растершись шерстяным полотном, одевшись во все самое теплое, напившись горячего молока с медом, Анхель угнездился в кресле у камина, раскурил трубку и решил, что гори оно все магическим огнем, а он сегодня ленится и клубочится.
      
***


      Буря, вопреки прогнозам старого Ингрема, продлилась не неделю, а всего четыре дня. Хотя и за эти дни безумие ветра и ледяной дождь вперемешку с колкими, острыми, как иглы, градинками сорвали всю листву с деревьев в саду Хеллета. Даже удивительно крепко цепляющиеся за лозы лиловые листья восковника посекли-потрепали так, что вместо плотного ковра стены башенки прикрывал разве что драный половичок, и можно было разглядеть потемневшую от влаги дверь в погребок. Анхель весьма порадовался тому, что все садово-огородные дела успел закончить в срок, а прикрывающие грядки солому и водоросли по совету местных баб не просто так разложил, а прижал купленной у рыбаков рваной сетью и крупными камнями. Ветер все же умудрился немного вытеребить пучки по краям, но это все было поправимо.
      Решив заняться этим чуть позже, Анхель натянул высокие сапоги, в которых обычно работал, перебирая улов на пристани, теплую короткую куртку и бесподобный свитер от тетушки Эванны, закинул за плечи вместительную плетеную корзинку, повесил на пояс футляр, похожий на сшитые воедино ножны для целой полудюжины разновеликих ножей. И отправился в любимую бухточку. Буря наверняка принесла многое, от бесполезного мусора до ценнейших ассапис мерахиа, редких для запада водорослей, из них получалась самая лучшая основа для облаток, в которой самые капризные зелья хранились много дольше.
      Слезать по мокрым и местами подледеневшим камням оказалось не так весело, как раньше. И это с пустой-то корзиной! Оставалось радоваться, что не поленился привязать к скальному клыку наверху прочную веревку с навязанными на нее узлами, потому что в противном случае Анхель не поручился бы за то, что залезет обратно без приключений. А еще радовало, что от каменных ступеней до дома рукой подать, и когда он закончит, не придется долго добираться в тепло. Но пока нужно было сосредоточиться на тропе, не вглядываясь сразу, чем же поделилось море, что там на глыбах. А там что-то было, крупное такое. Старательно не глядя вниз, Анхель гадал, будет это туша тюленя или просто сбитые волнами в кучи водоросли. Но судя по настырным чайкам, кружащимся над бухтой, это все-таки туша. И если она не успела попортиться, то можно будет разжиться куском мяса, а мясо у тюленей, хоть и отдает рыбой, но вкусное и жирное.
      Что именно он видит, Анхель понял не сразу, даже спустившись и подобравшись ближе. Просто рассудок до последнего не хотел опознавать, что именно запуталось в изрядном клоке буровато-зеленых водорослей. И хотя над этим клоком, как и над всей бухточкой, да и всем берегом наверняка, вились стаями чайки и прочие морские птицы, сухопутным падальщикам сюда было не добраться. Наверное, только поэтому разбитое тело айнарэ еще не было обглодано до голых костей. Анхель видел на глянцево-серой, темной, как прибрежные камни, шкуре глубокие раны: такие могли нанести только острые клыки скал. В бледно-розовых развалах плоти почти не было грязи и песка, словно море, убив свое дитя, побитым псом вылизывало их.
      На пару вздохов он замер, не зная даже, кому именно из богов воздавать хвалу за такой подарок. О смерти живого и разумного существа Анхель не скорбел: что случилось, то случилось, но зато теперь перед ним был уникальнейший и интереснейший шанс! Разобраться самому в устройстве их тела! Записать, зарисовать, а после — отдать морю, не оставляя птицам. Рыбы, конечно, справятся ничуть не хуже, но как-то оно казалось правильней: вернуть айнарэ в родную стихию.
      Кто-то другой, наверное, оставил бы расчлененное тело себе — заспиртовал, высушил, а то и попытался бы применить как ингредиент в кое-каких снадобьях, официально запрещенных, но тайком все же иногда изготавливаемых нечистыми на руку алхимиками. Но Анхелю подобная мысль претила. Айнарэ разумны, а значит, не ингредиент. Он строго соблюдал кодекс чести магистра и не собирался его нарушать. Исследования — это все же было немного иное и преследовало разом две по-своему благородные цели: дать морякам-пограничникам какой-никакой козырь, если отыщется что-то особенное, и помочь при нужде другому айнарэ, если выпадет такой шанс. Осталось только придумать, как затащить наверняка увесистое тело наверх.
      Он уже шагнул на первый камень, когда особенно наглая чайка все-таки спикировала вниз, примериваясь клювом к плоти. И в этот момент айнарэ застонал и шевельнул рукой, явно почуяв угрозу. Тяжело дрогнул серповидный хвостовой плавник, но и только: видимо, айнарэ изрядно побило о камни, возможно, что у него и кости были переломаны. Не зря же вся крупная живность в шторм стремится прочь от берега, где нет опасности стать отбитым куском мяса, проспорив волнам. Интересно, каково это — лечить переломы айнарэ? А как на них подействуют предназначенные людям зелья? И уж точно подобное не описывал никто! Только поэтому Анхель открыл рот и негромко окликнул:
      — Эй?
      Несостоявшееся научное пособие тоже открыло рот. И тем самым музыкальным шепотом, что так заворожил его в ночь начала бури, прерывисто от слабости и боли, обложило отборным рыбацким матом, почти не коверкая слова местного наречия. И лишь в конце этой тирады Анхель сумел различить через фразу повторяемое:
      — Добей... добей...
      — Шутите, уважаемый? — опешил Анхель, даже не оскорбившись и осторожно делая шаг ближе, следя за неподвижно обмякшим хвостом. Это пока обмякшим, а когда станет ворочать… И обычная-то рыбешка хорошо приложить может, а уж этот если начнет биться...
      — Я вас вылечить хочу!
      Он уже видел, что работы будет не просто много — целый океан снадобий придется сварить и влить в этого айнарэ, чтобы он мог хотя бы добраться до территории своего народа.
      — Слабо... Моё слабо… Нимову чешуйчатую… залупень тебе в… клотик... — айнарэ крупно вздрогнул, и до Анхеля с опозданием дошло, что это была попытка пошевелить хвостом.
      А потом увенчанная гребнем голова чуть повернулась, позволяя увидеть донельзя странный профиль, по которому человеческий взгляд неприкаянно блуждал в попытках обнаружить привычный нос, но не находил. Зато видел очень четко прорезанную линию тонкогубого и явно широкого рта, глубокие тени в запавших глазницах, переплетающиеся в сложном орнаменте бледные пятна рисунка, который он поначалу принял за синяки: желтые, коричневатые, трупно-зеленоватые. Через... то, что у человека именовалось бы щекой, протянулась глубокая царапина, но не в ней было дело. Глаза у айнарэ были нечеловеческие, слишком черные и странно круглые, окруженные складками гладкой кожи. А вот боль и безнадежность в них читались вполне себе людские.
      — Короче, я сейчас, уважаемый, — заключил Анхель, примеряясь, как бы перетащить айнарэ в бухточку, не повредив ему ничего еще больше.
      Ну не наверх же живого тащить? Помрет без воды, а свою ванну Анхель не собирался уступать даже в таких условиях, справедливо подозревая, что она ему самому понадобится. Ох и намокнется-намерзнется скоро! И начнет это делать вот прямо сейчас.
      — Добей. Мое слабо... Жить нет... — прошелестел теряющий последние оттенки эмоций голос.
      От несколько неловкой попытки Анхеля приподнять раненый хвост, чтобы отчистить его от намотавшихся лент водорослей — кстати, тех самых ассапис мерахиа, на которые алхимик так рассчитывал! — бледно-розовая плоть засочилась такой же бледной кровью, а непонятные пятна на темно-серой, вблизи вовсе не такой уж и глянцевой, шероховатой шкуре внезапно вспыхнули слабым свечением, преображаясь в золотые и рыжие, хризолитово-зеленоватые и лимонно-желтые. В висках закололо, Анхель резко выпрямился, выругавшись не хуже айнарэ и роняя хвост — и от удара раненый, кажется, потерял сознание. По крайней мере, и пятна снова поблекли, и амулеты утихли.
      — Вот ведь... рыбка! — потер лоб Анхель.
      Но отступаться он не собирался, и айнарэ был, наконец, относительно осторожно переложен в воду. Кое-как прикрыв его плавником и водорослями, Анхель поспешил наверх: следовало принести хотя бы самые простые зелья, ветошь и планки на лубок — одна рука у айнарэ была точно сломана — и что-нибудь, чтобы соорудить навес, защиту от не желающих упускать еду чаек.
      
      К глубокой ночи, вернувшись в дом и с ожесточением спинывая доказавшие свою непромокаемость сапоги с задубевших от холода ног, Анхель вспомнил, что так и не занялся грядками, пропустил занятие с Рашем, только чудом вспомнил о необходимости накормить свою живность — и напрочь забыл поесть сам. Зато в укромном углу бухточки, где воды было всего лишь ему по пояс, а камни образовывали почти ровные стенки, теперь стоял сплетенный из лозняка навес, крытый водорослями, а едва не целиком запеленатый в повязки айнарэ был все еще жив. По крайней мере, когда Анхель уходил наверх, жаберные щели притопленной рыбешки двигались более-менее ровно, а окрас самих жабр стал более насыщенным. Можно было надеяться, что айнарэ выживет. За весь день он так и не пришел в себя, но дышал и пару раз, когда Анхель прихватывал широкими стежками края особенно глубоких ран, тихо стонал, приоткрывая губы. Анхелю, несмотря на напряженную работу, было до жути интересно, как именно айнарэ регулирует жаберное и легочное дыхание, потому что это было явно не осознанное усилие. Стоило приподнять его над водой, щели жабр в верхней части груди плотно закрывались, зато ребра начинали вздыматься от дыхания, и широко раскрывались щели носа, под водой смыкавшиеся в почти незаметные линии.
      За этот день Анхель успел гораздо внимательнее рассмотреть своего неожиданного пациента. И отличий от человека было очень много, начиная с того, что век у айнарэ не было, вернее, они оказались неподвижными, но было третье веко, затягивавшее глаз мутной пленочкой. Даже острые треугольные, слегка загнутые внутрь зубы были не похожи на человеческие и больше напоминали полупрозрачные роговые выросты на челюстях. Был длинный тонкий язык, очень шершавый и подвижный. Были костистые пальцы, меж которыми обнаружились тонкие нежные перепонки. На сломанной руке эти перепонки были порваны в клочья, и Анхель не знал, как и что с ними сделать, потому что настолько тонких игл и шовного материала у него попросту не было. Он боялся, что эта травма останется с айнарэ на всю жизнь.
      Чисто по-человечески рыбешку было жалко. Если судить по всем обрывочным и неполным сведениям, айнарэ не терпели слабых сородичей. Анхель боялся, что, даже излеченный, этот морской певун станет изгоем и не протянет долго. Эти мысли не давали ему уснуть, не спасала даже каменная усталость, навалившаяся, стоило лечь и расслабиться. Выругавшись, Анхель приказал себе спать и не забивать голову тем, что не существенно. Будет день, придет в себя рыбешка — будут думать.
      
      Утро было прескверным. Анхель поднялся с ощущением, что его долго били палками, не до смерти, но ощутимо. Болели руки и ноги, болела спина — пришлось вчера изрядно поворочать тяжелое тело айнарэ в ледяной водице и на суше тоже. Первым делом, пренебрегши даже умыванием, маг прошел в лабораторию и в три глотка осушил фиал с противопростудным эликсиром. По телу пронеслась горячая волна, смывая неприятные ощущения, и все стало в разы лучше. Анхель заметил и почти совсем рассеявшиеся тучи, что было очень необычно для начала месяца Бурь, и то, что за окнами было слишком светло. А выглянув на улицу, не сдержался и длинно присвистнул, любуясь острым игольчатым инеем, украсившим каждую былинку, травинку и веточку. Это было красиво, но внутри чуть кольнуло тревогой: что там с айнарэ? Жив ли еще?
      Спускаться к бухте пришлось с утроенной осторожностью: камни, мох, даже веревка с узлами за ночь покрылись тонким слоем льда. Один раз Анхель едва не вывихнул себе руку, поскользнувшись, что было бы ну очень некстати. И по камням к загородке он ступал медленно и очень аккуратно. Прилив не разрушил, а отлив не унес построенный им шалашик, это радовало. Камни, кое-как нагроможденные между скальных стенок, тоже не рассыпались и, по всей видимости, прикрыли айнарэ от буйства приливных волн. Правда, серо-пятнистое тело и повязки покрывал слой песка и осевшей с отлива мути, но Анхель, присмотревшись, заметил ровное движение жаберных щелей, а потом и внимательный взгляд: айнарэ пришел в себя. В черных глазах еще были заметны отголоски боли и страдания, и тонкие губы чуть кривились, плотно сомкнутые, чтобы не издать ни звука. Айнарэ не шевелился, даже хвостом не плеснул, хотя ему наверняка было непривычно лежать на спине. По сути же — кверху брюхом, как снулая рыба. Вряд ли морской народ спит так, как спят люди. Анхель не удивился бы, если б выяснилось, что они делают это как акулы — в постоянном движении. Хотя акулам двигаться нужно было, чтобы дышать, а айнарэ вполне справлялся с этим и так.
      Анхелю пришлось изрядно повозиться, чтобы сперва смыть с айнарэ все, что нанесла вода, потом — размотать повязки и осмотреть раны. Кое-какие мелкие царапины, как те, что покрывали почти все тело, уже затянулись тоненькой то ли кожицей, то ли стеклянистой пленочкой, Анхеля заинтересовало, что не появились характерные для человека струпья, но, поразмыслив, он понял: в воде им и не появиться, морская вода размочит это образование и смоет. Глубокие раны, стянутые швами, тоже начали закрываться подобным образом, меж узлов и ниток проглядывал стеклянистый блеск. Значит, таким вот образом тело айнарэ защищало себя от попадания грязи в раны? Это было любопытно, и, забудь он разом свои принципы, не удержался бы, взял это вещество для исследования.
      — Не добьешь?
      Тихий шепот прозвучал в тот момент, когда Анхель рассматривал уже снова уложенную в лубки руку, гадая, что же все-таки делать с разорванными перепонками.
      — Нет, — резче, чем хотелось бы, ответил он, поднимая взгляд на невольного пациента. — Я думаю, ты поправишься. Правда, не знаю, как залечить вот это.
      После целого дня возни с айнарэ выкать ему как-то не получалось, хотя Анхель понятия не имел, молод ли морской на самом деле, или у него просто голос такой, и какое положение среди сородичей он занимает. Просто… выкать тому, чьи кости ты несколько часов собирал, матерясь сквозь стучащие от холода зубы, в попытке спасти сустав и не оставить калекой? Глупо как-то. Айнарэ помолчал, медленно «моргая» — его глаза то затягивались полупрозрачной пленкой, то становились ярче. Анхель не ждал, что он ответит, тем более не ждал какой-то подсказки, и тем неожиданнее стала следующая реплика морского:
      — Водоросли. Ракушка. Пустая. Бурые пережевать — положить. И сверху накрыть. Зелеными привязать. Ждать два заката.
      Анхель отметил, что айнарэ будто специально выбирал простые слова, односложные фразы, чтобы он понял. И получалась почти правильная речь. Хм, быстро учится? Он-то ради успокоения пациента проговаривал все, что делал, а рыбка, оказывается, внимательно слушала. Возможно, что и вчера айнарэ был все-таки в сознании, просто никак этого не показывал.
      — Водоросли? Так, погоди-ка, — ухватившись за возможность помочь еще более полно, Анхель, аккуратно опустив айнарэ снова в воду, выбрался на камни и пошел подбирать пучки морской травы, не унесенные отливом, слегка вмерзшие в наледь. Вернувшись с полными горстями, принялся показывать найденное айнарэ, пока тот не булькнул, опознав нужное.
      — Пережевать, говоришь? А если мелко размолоть?
      Айнарэ осторожно приподнялся, высовывая из воды только лицо.
      — Слюна. Дай. Надо больше.
      Решив положиться на его опыт, Анхель, прополоскав ком буро-красных лент в воде, сунул его в рот айнарэ, пару мгновений глядел, как перемалывают его острые полупрозрачные зубки, потом кинулся искать еще. И ракушку, тьфу ты, что-то хоть отдаленно похожее на коробчатый лубок, куда можно было поместить ладонь айнарэ с растопыренными пальцами. Правда, «кинулся» — это громко сказано. Идти все же приходилось медленно и аккуратно. Сверзиться с обледеневших камней в безумно холодную воду ему очень не хотелось.
      За лубком, вернее, тем, что могло его заменить, пришлось подниматься к дому. Заодно Анхель перенес в лабораторию внушительный стожок ассапис мерахиа, бросил в миску и взял с собой ведерко, чтобы зачерпнуть морской воды на обратном пути — водоросли следовало отмывать именно в ней. Ну и все остальное нужное прихватил, чтоб уже больше не бегать туда-сюда. Например, кусок сырой рыбины, подмороженной в самом холодном месте кладовой. Рыба была, конечно, уже не первой свежести, но Анхель полагал, что его пациент достаточно голоден, чтобы не воротить отсутствующий нос. Что еще можно предложить айнарэ из пищи, он не знал. Вряд ли морское создание благосклонно примет хлеб или яйца. Хотя… насчет яиц стоило спросить. Может, айнарэ разоряют гнезда морских птиц? Анхель, пока лез вниз, против воли ухмылялся, представляя себе, как вот такое создание может валяться себе на прибрежных скалах, чавкать яйцами, а то и птенчиками, отмахиваться от орущих и мечущихся над головой птиц, а потом только — р-р-раз! — и перышки по ветру, а в когтисто-перепончатых ручках уже птичья тушка трепыхается. А потом представил себе того же «красавчика», прячущегося в грудах водорослей, оставшихся после отлива, чтобы схватить зазевавшегося ребенка, отправленного на промысел родителями. Здесь младших часто отправляют собирать плавник, раковины, съедобные водоросли и крабов. Вот тут-то ему и поплохело. Потому что четче некуда представилось, как айнарэ, которого он вылечит, вне сомнений, вместо благодарности споет свой «зов» — и никакие амулеты не спасут, раз уж его так долбануло ментально всего лишь всплеском сил полубессознательной «рыбешки». И прости-прощай, магистр-алхимик Анхель Круак, жил ты как умный, а помер как дурак.
      Не лечить, раз уж взялся, Анхель не мог. Значит… Значит следовало стребовать с айнарэ магически закрепленную клятву. Одно только тревожило и зудело: клятвы такие не даются с глазу на глаз, да. Нужен был кто-то третий. А кому можно вообще доверить знание о раненом айнарэ? Анхель, добравшись до бухты, взялся обхаживать порванную перепонку «рыбешке», попутно обдумывая все возможные кандидатуры. Только одного не учел: буря-то кончилась, и день выдался более-менее светлым, хоть и ледяным. А еще того, что здешние жители от мала до велика привыкли держаться своего слова. А вот он свое, заработавшись, не сдержал. Неудивительно, что, не дождавшись визита, неугомонный Юки решил сбегать проверить, как там господин алхимик. С самым благовидным предлогом: нужно же отвезти еды, не голодать же человеку? Тем более, обещал! И вообще, проведать: к местным бурям его мажество непривычно, мало ли что случилось?
      Все это Анхель додумал уже погодя, а в тот момент только замер, услышав сверху звонкое «Вашмажство!», эхом отразившееся от скал и спугнувшее пару чаек. Ну и, собственно, все. Юки, оправдывая свое детское имя, проворной белкой слетел вниз, так что даже крикнуть ему, чтобы оставался, где есть, Анхель не успел. И по камням мальчишка пропрыгал, как будто не по обледенелым глыбам, а по расчерченным на летней пыльной улице «кружкам».
      — Ох... Вашмажство...
      — Так, Юки, стой. Медленно отойди назад, к лестнице, — Анхель не сводил взгляда с напрягшегося и широко-широко раскрывшего свои чернущие глаза айнарэ. На серой шкуре потихоньку начинали светиться пятна узора, и Анхель мысленно прикинул, как бы так вырубить морскую тварь, чтобы не убить, но и не дать раскрыть рта. Человека смог бы легко, а тут — просто не хватало знаний.
      — А... ага... — Юки — глазища тоже круглые-круглые — пятился назад, осторожно нашаривая ногой, куда наступить. Вот только страха в этих глазищах не плескалось. Здоровая опаска — да, интерес — да, и, чтоб его, уверенность в том, что уж его мажество знает, что делать, и защитит, если что.
      С последнего хотелось выругаться, тоскливо и восхищенно одновременно. А ведь ничего еще толком натворить не успел, когда только репутация появилась!
      — Молчать! — почти рявкнул Анхель, заметив, как дрогнули узкие бескровные губы айнарэ.
      Голос получился, как у боевого жаба, хрипло-натужный, словно проходящий через горловой мешок. Айнарэ еще больше раскрыл глазищи, хотя, казалось, шире уже некуда, отчего стал походить на диковинную южную рыбку.
      — Ой, он светится! — восхищенно прошептал Юки, не забывая, впрочем, пятиться.
      — И это неспроста. Потом объясню. Вернись к дому и жди меня в гостиной, понял?
      — Хорошо! — закивал мальчишка и полез наверх, уже не так быстро, в основном потому, что то и дело норовил обернуться и хоть краем глаза посмотреть еще, рискуя сверзиться и расквасить нос, и хорошо, если только его, а не переломать кости на каменных ступенях. Еще один оклик излечил и от этого, потом Анхель повернулся к айнарэ.
      Морской чуть-чуть склонил голову набок, к плечу, которое так и оставалось поднятым, потому что вся сцена не заняла и полновесных пяти минут, и Анхель все еще держал айнарэ за запястье — тонкое, но далеко не хрупкое, чувствуя жесткие, словно стальные струны, жилы. Слегка провисшие струны: локоть айнарэ крепко фиксировали лубки и повязки, и дерни Анхель чуть сильнее — наверняка сделал бы именно то, что собирался, то есть, вырубил бы айнарэ надежнее, нежели камнем по затылку. Но после пришлось бы заново собирать сустав, который и без того пока неизвестно, срастется ли так, как надо, или нет.
      — Молчи, — все еще сипло повторил Анхель.
      Айнарэ внезапно потянулся в сторону, цапнул свободной рукой ту самую коробочку-лубок, поднес ее к губам и принялся выплевывать пережеванные в кашицу водоросли. Анхель понял, что все это время айнарэ и без его приказов не смог бы сказать ни слова, разве что проглотив водоросли.
      К тому моменту, как кисть морского упокоилась в лубке, Анхель смог привести в порядок и голову, и сформулированную короткими, четкими фразами клятву. Вряд ли айнарэ смог бы без запинки повторить сложные, порой и вовсе зубодробительные формулировки древних обетов. Да и не привязывать его к себе Анхель собирался и не в рабство брать, а только оговорить безопасность свою и всех людей Ракуйки. А третьим... Ну, сами боги распорядились, чтобы третьим — свидетелем и связующим — в их клятве стал Юки. К тому же, когда мальчишка сменит детское имя на взрослое, клятва потеряет силу именно потому, что связующий изменится. Правда, случится это не скоро... Но айнарэ всяко выздороветь успеет и уплыть куда подальше. Осталось донести до него необходимость подобного.
      Морской выслушал его доводы, помолчал, глядя куда-то поверх головы Анхеля, хотя это только так казалось. Потому что вскоре он открыл рот и сказал:
      — Да.
      Одним словом обозначив, что не против клятв и, следовательно, не злоумышляет. Анхель почувствовал, как с души свалился гранитный хребет, не меньше.
      — Подожди, я сейчас, — велел он с деланным спокойствием, помог айнарэ снова спуститься в укрытие, подхватил ведро с морской водой… и позволил себе глубоко вдохнуть, только забравшись наверх.
      Сейчас еще до Юки донести всю важность предстоящего действа — и будет все совсем хорошо. Анхель резко выдохнул, вышло что-то похожее на смешок: хорошо, как же! Не имела баба хлопот, так приютила солдатика! В его случае — сразу двух, а то и трех, если судить по количеству хлопот.
      Юки нашелся возле дома. Стоял, во все глаза глядя на идущего к нему Анхеля, но вопросов благоразумно не задавал, хотя видно было: распирает так, что аж хоть подпрыгивай, чтобы не лопнуть, сдерживая рвущееся «Вашмажство?..»
      — Слушай внимательно, — не стал ходить вокруг да около Анхель, не давая ему сказать ни словечка: можно будет и после поговорить, как все закончат. — Сейчас спустимся вниз. Айнарэ принесет клятву не вредить мне и людям Ракуйки. Тебе придется стать свидетелем, это возможно, потому что в тебе есть магия, во мне ее довольно, ну а мой невольный пациент ею аж светится, ты сам видел. Надеюсь, Юки, мне не надо уточнять, что о нем и этой клятве ты никому не должен говорить?
      Мальчишка замотал головой, надув щеки от усердия. Видно было, что для него это все — не жуткое происшествие, и не алхимик, прячущий у себя страшного морского монстра, а отличное, здоровское, просто распрекрасное приключение! А тайн, о которых требовалось молчать, и так уже скопилось столько, что одной больше, одной меньше...
      Все это читалось по лицу Юки, взиравшего на Анхеля с полным и окончательным обожанием. Н-да. Послали боги ученичка. Анхелю хотелось то ли заржать так, чтоб Серогрив отозвался, то ли по лбу себе дать, хотя и бесполезно было: что он умел мастерски, кроме, естественно, алхимии, так это влипать на ровном месте в приключения. Да хоть тот же прошлый приезд в столицу взять. Ведь даже не думал и не гадал, что получит буквально на второй день по прибытии официальное приглашение, заверенное печатью канцелярии его величества. Такие получили все магистры и мастера-алхимики, а его письмо, судя по затрепанности, путешествовало за ним аж от самого Серного архипелага через гряду Уматоа, по всему Кейрану и Лайрану, пока не догнало там, откуда было отправлено. Собственно, не оттуда ли и началось это приключение?
      — Идем, Юки, — сказал он вслух. — Надо доделать хоть это дело.
      — А какие еще? Их много? — не выдержав, спросил мальчишка.
      — Много... — покивал Анхель. — На всю твою жизнь хватит, — и, осчастливив этим, в который раз за утро полез вниз.
            

Глава пятая


       Айнарэ не стал артачиться, даже хвостом не повел. Медленно и четко повторил за Анхелем текст клятвы — и устроил в бухточке мало не праздничную иллюминацию, рассиявшись всеми своими пятнами и полосками. Юки чуть не хлопал в ладоши, а уж подпрыгивал, рискуя свалиться с обледенелых камней, как дорвавшийся до балагана во время ярмарки ребенок. Впрочем, кем он был-то?
      Анхель же, рассматривая переливающегося золотом и медью айнарэ, только хмыкал: если судить по силе этого свечения, в небольшом, в общем-то, теле морской твари таилась немалая магическая мощь. И теперь его покусывало изнутри неутоленное любопытство: а пользуются ли айнарэ магией, кроме своих голосов? И если да, то какая она? Как действует там, под водой? Здесь-то, на тверди, как уже довольно давно выяснили теоретики, воздействие магии схоже с распространением звука, а потому иногда даже материальные предметы для нее преградой не являются, если они не укреплены специально, опять же — с помощью тех же заклятий, ритуалов, которые, по сути, представляют собой закольцованные на опорных вешках волны магии, а потому имеют свойство выдыхаться со временем. В общем, теория магии была наукой весьма и весьма интересной, и если б не талант алхимика и шило в заднице, Анхель с радостью занялся бы ею. В принципе, можно было именно что изысканиями в этой отрасли магии и заняться сейчас, пока зима и под боком такой подопытный… то есть, пациент, конечно же, пациент. Если на то будет воля добрых богов.
      — И что это было? — спросил он, когда свечение пригасло, а айнарэ снова высунулся из воды, опираясь здоровой рукой на край.
      — Всеотец-Ним принял мои слова.
      Дивно, речь айнарэ звучала теперь почти правильно. И вопросов прибавилось: «Всеотец»? Неужели у морского народа своя, особенная вера в Сотворение? Вопросов этих вообще с каждой минутой становилось все больше, и они уже в самом деле начинали казаться Анхелю катящейся со снеговой вершины лавиной. Он потряс головой, недовольно вернул сползший капюшон на место и выбрал первый вопрос:
      — Еще раз: как твое имя?
      Айнарэ склонил голову к плечу и несколько мгновений молчал, потом тихо засмеялся, вызывая у Анхеля просто дикое количество мурашек.
      — Зови Кьяо, не повредишь горло, пытаясь правильно.
      Анхель признал справедливость замечания: тот набор резких прищелкиваний и звуков, что айнарэ произнес во время клятвы, он повторить бы просто не смог ни с первого, ни, возможно, с десятого раза. Кьяо — было ничуть не хуже чем Юки, хотя бы язык можно было не заворачивать в узелок.
      — Кьяо, значит. Хорошо. Тебе что-нибудь нужно?
      — Рыба. Ты принес. Дай, — прозвучало почти просительно.
      Анхель хлопнул себя по лбу и придвинул к краю камня плошку с уже подрастаявшим куском рыбьего мяса. Айнарэ сцапал его когтистыми пальцами и мгновенно ушел на дно. Заглядывать, как он там питается, Анхель не стал, хотя было любопытно. Ему нужно было вернуться к себе, заняться водорослями, Юки, но сперва — согреться. Да, пожалуй, в горячий травник можно будет плеснуть вина: он определенно заслужил.
      
      Поглядев на обнимающего кружку с горячим молоком Юки, который ну очень старался восседать за столом чинно, только вот шило любопытства… да что там шило! Любопытство мальчишки наверняка было целым ежом, свернувшимся в клубок под тощей Юкиной задницей. И кололось оно немилосердно, впрочем, Анхель прекрасно его понимал: у самого было такое же, и даже повод был один на двоих. Но если уж начинать учить Юки, то с самых азов. А азы эти — правила безопасности, писанные кровью и жизнями.
      — Ты допил, Юки?
      — Да, вашмажство.
      Хм, а голосок неуверенный. Не боится — опасается. Выволочки? Видно, по тону и вопросу понял, что где-то был неправ, и теперь заранее прикидывает, чем это для него обернется. Оно и верно — у живущих морем рука крепкая, и на подзатыльники нерадивым ученикам они не скупятся.
      — Идем.
      Анхель поднялся из-за стола и кивком поманил мальчишку за собой. Совместить начало воспитания будущего мага и работу было лучше, чем просто разводить говорильню на кухне. Ну, и бить его Анхель не собирался, пока что попросту не имел на это права, закрепленного договором об обучении с главой рода. К моменту, когда жестом указал, куда Юки может сесть в рабочем кабинете, мальчишка уже успел навыдумывать себе с три короба неприятностей, это тоже было видно. Но храбрился, смотрел вопросительно, не заискивающе. Это Анхелю определенно нравилось.
      — Для начала: ты понял, что сделал не так?
      Юки старательно обдумал вопрос, Анхель видел, как мальчишка хмурится, шевелит пальцами, наверное, перебирая все события.
      — Не знаю, — наконец с покаянным вздохом признался он. — Столько всего случилось, вашмажство. Со мной за неделю* столько не случалось. Нет, за месяц!
      Анхель подавил желание улыбнуться, нельзя было ослаблять воспитательный эффект.
      — Что ж, я объясню. Во-первых, ты неверно оценил степень опасности ситуации. Любопытство для мага не порок, но оно не должно быть для тебя тем, что толкает на необдуманные поступки. Даже если ты видишь, что рядом с источником опасности есть взрослый маг, наставник или твой знакомец, ты не должен соваться туда же. Почему?
      — Ну... Потому что я мог вас отвлечь? Простите... Я не подумал, честно!
      — Отвлечь, скорее всего, нет, но вот заставить взрослого разделить свое внимание не только на свою защиту, но и на твою — да. Запомни раз и навсегда, Юки: видишь, что старший маг занят — оставайся там, где ты есть, если не сказано четко и недвусмысленно иное. Если для ученика опасности нет, наставник сам позовет и все покажет и расскажет. Повтори, — Анхель постарался вложить в приказ всю возможную суровость, вспоминая, каким голосом и с каким выражением это вдалбливал в пустые головы учеников его собственный наставник.
      — Если все хорошо, учитель сам позовет, а если нет — я не должен ему мешать! — оттарабанил Юки. — Учитель, а если нужно удирать?
      Анхель замер: ну вот. Вот и сменилось «вашмажство» простым и коротким «учитель».
      — А если нужно удирать, приказ будет очень короток и ясен: «Беги!». И вот тогда тебе нужно будет бежать что есть сил, не забивая себе голову вопросами «зачем?» и «почему?» и мыслями о том, что ты мог бы вернуться и помочь. Потому что если уж тебе приказали драпать — значит, помочь ты не можешь ничем, разве что если встретишь по дороге кого-то, кто эту помощь оказать сможет — надо остановиться и рассказать. А потому — второе, но не менее важное правило: будь внимателен. Запоминай общую картину и детали. Расскажи-ка мне, ученик, что ты увидел от начала лестницы?
      — С самого верха я видел только вас, учитель, — виновато откликнулся Юки. — Там еще миска с водорослями на камнях стояла и ведерко. Я подумал: собираете, помочь нужно!
      — Еще? — не давая ему поблажек, потребовал Анхель, пока не заостряя внимания на этом «подумал».
      — Потом я больше под ноги смотрел, там же камни скользкие! Потом навесик этот — вы же его сделали, да? Раньше не было. Ну и потом... — Юки шмыгнул носом, оттягивая страшное слово как можно дольше. — Айнарэ.
      — Что было неправильно, Юки?
      — Я вас окликнул. Привлек его внимание?
      — Раз. Еще что? — Анхель демонстративно выставил руку вперед, загибая палец.
      — Э... Но я же отошел к лестнице! — обиженно насупился мальчишка. — И наверх полез, как вы приказали.
      — Ладно. Слушай и мотай на будущий ус, — покачал головой Анхель. — Ты не осмотрелся, иначе бы заметил и навес, и айнарэ еще сверху, я уверен: отличить морское дитя от дельфина или тюленя ты сумел бы на раз. Второе: осматриваться нужно было молча, а заметив опасность — отойти как можно дальше, в идеале — в дом, за охранные заклятья, тем более что о коварстве айнарэ ты знаешь, и о том, что мой дом хорошо защищен — тоже. Третье: дождаться меня. А если бы не дождался, вернуться в город и сообщить, что глупого мага сожрали.
      — Вы не глупый, — брякнул, не подумав, Юки — и сам же себе рот ладонью и прихлопнул. И только закивал: мол, все понял, больше глупостей не говорю и не делаю.
      Что сделает, и не один раз, Анхель был уверен, но пока радовало стремление ученика понять, что к чему, если и споря, то по делу — насколько уж он это понимал.
      — Если уж я полез к живому и раненому айнарэ, то сомнения в моей разумности начинают посещать даже меня самого, — хмыкнул он. — Ну, если ты все понял, все запомнил — повтори.
      На память Юки не жаловался, как и на умение повторять чужое своими словами. Что Анхеля порадовало отдельно: перефразировал Юки, выделяя самое для себя важное. Ему бы в свое время так на лету схватывать, учителя б не нарадовались... Правда, это умение мальчишки сполна компенсировалось стремлением задавать неудобные вопросы.
      — А зачем вы к нему полезли, учитель? — едва договорив, выпалил Юки. — Веслом по голове — и все, не попел бы!
      — А весло я должен был наколдовать? — вскинул бровь Анхель. — И, ко всему прочему, веслом этим можно было бы огрести много проблем. Или я как-то неправильно понял легенду о предыдущих хозяевах Хеллета?
      Юки смутился и уставился в пол. Если б не сидел, а стоял, наверняка еще б и дырку в полу проковырять бы постарался.
      — С айнарэ у нашего королевства, если ты знаешь, заключен договор. Они не лезут к нам, мы не пересекаем их границы. Но всегда случаются непредвиденные обстоятельства, как, к примеру, этот шторм и неопытность юного айнарэ, который не успел уплыть подальше в море.
      Он решил не говорить, что морского певца в его бухту принесло бурей вовсе не от самых границ, что тот ошивался здесь еще до шторма и просто не успел улизнуть в открытое море. Или не захотел.
      — А из наших если кто в воде оказывался — им не помогали, — буркнул Юки, но не стал развивать тему. Может, не настолько был зол на айнарэ, да и вообще — у местных с ними явно были свои отношения, куда более близкие и живые, чем предписанные законами.
      — На то мы и люди, Юки, — Анхель мягко потрепал его по вихрастой голове. — На то мы и люди. А теперь, если хочешь мне помочь...
      — Да, учитель! — радостно вскинулся тот, готовый хоть сейчас бежать куда угодно.
      — То расскажи-ка все, что ты знаешь вот об этой прелести, — Анхель поставил на табурет таз с водорослями и вынул из шкатулки тонкие перчатки из жабьей кожи. Мало ли что могло скрываться внутри водорослевого кома. Ядовитые медузы, к примеру, или острые осколки раковин и камней, щепки. Жабья кожа, даже такой тонкой выделки, надежно защищала ото всего. Ну а вспоминать, как сам хватался за водоросли там, в бухте, голыми руками, Анхель не хотел: учили его, учили, сам сейчас ученика натаскивать будет, а такое творит — чисто дитя неразумное. Стыдоба.
      Юки, вытянув шею, наблюдал за тем, как он осторожно, по одной, вытягивает из спутанного клубка бурые, часто ветвящиеся плотные ленточки, стараясь не повредить их, и рассказывал, время от времени замолкая на полуслове, разглядывая все-таки мелькнувшие в гуще водорослей тонкие полупрозрачные жгутики парочки медуз, внезапно ожившего крохотного осьминожка, тут же постаравшегося закопаться снова, но безжалостно выловленного в большую хрустальную колбу с морской водой и отставленного на стол.
      — У нас эту морскую траву называют «агар», детей учат ее отличать и собирать в первую очередь, как и «морской салат». Добавляют в мясные отвары, чтобы сделать холодец, по праздникам. Ну, или так сушат, мелют — и в ягодные соки, но то летом. Если еще и меду туда не пожалеть — получается тако-о-ое объеденьице …
      Анхель рассмеялся: да уж, желирующее свойство ассапис мерахиа здешние хозяйки изучили в совершенстве. Он и сам пробовал то самое лакомство, о котором говорил Юки: на базаре Ракуйки продавались нарезанные небольшими кусочками алые, оранжевые, фиолетовые или желтовато-белые желейки, не таявшие даже в самую жару. А однажды в столице ему повезло попробовать непрозрачное, зеленоватое желе со вкусом мяты, лимона и имбиря. Тут-то, скорее всего, только мята и может быть доступна, так далеко на запад вряд ли кто-то из купцов повезет лимоны или имбирь, да еще и в свежем виде. Хотя имбирный порошок и сушеную цедру он в лавке пряностей видел. Подкинуть, что ли, Юкиной матушке рецепт?
      — Еще? — подбодрил он замечтавшегося о сладостях мальчишку.
      Тот виновато покосился: опять ведь отвлекся, а для будущего мага витать в обители Нуны за работой чревато.
      — Ну, мама говорила, что агар полезен для костей…
      — Для суставов, скорее. Еще?
      Юки развел руками.
      — Где водятся? Как растут? С кем состоят в природной связи?
      — Растут на песке, а тут такого мало. Ближе к Белой косе, а туда, сами понимаете, учитель, наши не суются.
      — Ага, — глубокомысленно кивнул Анхель, — тогда слушай и запоминай. Растет ассапис мерахиа, это ее научное название, действительно на песчаных участках морского дна, на небольшой глубине, соседствуя со многими видами иных морских растений, животных и рыб. Заросли этой водоросли очень любят рыбы-светляки для устройства безопасных гнезд и нереста. Считается, что именно симбиоз с ними позволяет ассапис мерахиа разрастаться. Так. Симбиоз — это взаимовыгодное соседство двух или более видов живых существ, к которым относятся и животные, и птицы, и рыбы, и растения, и даже грибы. Вот, смотри, — Анхель вытянул из остатков водорослей в миске веточку с наростами. — Это курии, морские беспозвоночные животные. Они присасываются к стеблям водорослей и пропускают сквозь себя воду, поглощая мельчайшие частицы питательных веществ. А взамен выделяют нужные водорослям вещества, которые им самим не нужны, а вот агару — очень. Это и есть симбиоз. Те же рыбки-светляки получают безопасное убежище и опять же выделяют нужную для агара подкормку. Понятно?
      Юки закивал, во все глаза разглядывая веточку с наростами курий, опущенную в колбу к осьминожку.
      — Полезность ассапис мерахиа не ограничивается тем, что она хороша для суставов и желе. Из этого желе, к слову, делают отличные облатки для горьких зелий и декоктов, которые так не любят маленькие детки. В сосуде, облитом изнутри желе, можно в три раза дольше хранить капризные и чувствительные к перепадам тепла и холода компоненты и алхимические реагенты. Если добавить в это желе краситель из чернил южной каракатицы, то можно защитить прозрачный алхимический сосуд от проникновения солнечных лучей. А еще дальше на юг такое желе, разливая на ровные каменные или металлические пластины, высушивают и используют вместо стекла, правда, для прочности туда добавляют еще кое-что, или же пропитывают таким составом тонкую редкую ткань. Еще ассапис мерахиа — это очень легкое и почти безвредное слабительное, в комплексе… вместе с некоторыми противовоспалительными эликсирами может восстановить повреждения желудка и кишечника. Всегда, вообще всегда входит в состав лечения ранений в живот, но при этом требует очень четкой дозировки. Чистит почки и печень, способствует ускоренному заживлению ран и сглаживанию рубцов. Запомнил? Ну, повтори, что запомнил.
      
      Урок Анхель закончил как раз с разбором водорослей, и на этом счел необходимым Юки отправить домой, пообещав явиться в город уже завтра. Припасы пополнить и кое-что передать из заказанного и готового. Отдав мальчишке список необходимого, проводил до ворот и, конечно же, отправился снова на берег. Неутоленное любопытство гнало, как первогодку-ученика, требуя пищи для ума.
      Кьяо всплыл, стоило только тени Анхеля упасть на воду рядом с шалашиком. Глянул вопросительно, устроив голову на локте здоровой руки.
      — Поговорим, что ли? — Анхель бросил на камень подушечку из непромокаемой рыбьей кожи, набитую сеном, устроился на ней — все не стоять, и ему, и айнарэ удобнее будет.
      — Ответь мне на один вопрос, человек.
      — Анхель, — напомнил алхимик.
      Айнарэ чуть дернул губами, словно пробуя про себя его имя, улыбнулся, показывая острые зубы.
      — Анхэ-эль. Через два дня придет большая буря, и я погибну все равно. Ты тратишь свое время и силы. Зачем?
      Анхель похолодел. Он совершенно забыл, что Буревой вообще-то еще не кончился, и шторм впереди не один, зимой море штормило почти постоянно, и такие тихие дни на побережье вообще-то были редкостью. И, в самом деле, что он будет делать, когда очередной шторм превратит его уютную бухточку в кипящий котел?
      — А уплыть?..
      — Смерть. Там, дома, она ждет меня. Долгая и мучительная. Здесь будет быстрее.
      Он улыбался, проклятый морской певун, печально и понимающе. Словно смирился с любым исходом, впрочем, одинаковым в любом же случае.
      — Почему? Ты что, преступник?
      Айнарэ затянул глаза мутной пленкой, то ли обдумывая, то ли пытаясь понять. Пошевелил пальцами и сказал:
      — Слаб. Сейчас и был всегда. Не воин, не охотник — добыча.
      — Тебя что… Э-э… Съедят?
      — Да.
      Анхель потер виски, намеренно вдавливая в кожу гладкие зерна опалов. Он не знал, что сказать.
      — Ты расстроен. Не надо, не твоя вина, Анхэ-э-эль. В Бездну Холода я должен сразиться за свою жизнь, но я не смогу. И стану пищей для стаи. Таково течение моей жизни.
      «В бездну… чего? А, боги, это, верно, в Вершину Зимы? — попытался сообразить Анхель. — Поединки? Гм».
      — Это у вас посвящение такое, что ли? Совершеннолетие?
      — Да, — некоторое время спустя отозвался Кьяо, обдумав. — Десять зим айнарэ считаются мальками, и еще десять — учатся жить. Когда готов к брачной песне — поединок. Тот, кто будет ранен, песнь не споет. Вернее, споет — но последнюю. Я уже спел. Я готов стать пищей детям моря, но не хочу… не хочу — стае!
      Последнее айнарэ произнес с неожиданной горячностью. Анхель удивленно смотрел на него, но дождался только снова затянувшихся пленочкой глаз, а не пояснений. Поэтому пришлось задавать вопросы, осторожно подбирая слова:
      — Но айнарэ — тоже дети моря. Почему же не им?
      Кьяо вместо ответа булькнул в воду, и Анхель видел, как медленно, осторожно ворочая едва-едва шевелящимся хвостом, он опускается до самого дна, переворачиваясь со спины на брюхо и обратно. И снова всплывает, вцепляется когтистыми пальцами в камень.
      — У бури нет зла. Волны не жаждут растянуть боль и смерть. Не станут отрывать по кусочку еще живую плоть, слушая твою песнь смерти. Скажи, Анхэ-э-эль, люди делают так?
      — Только с врагами, если идет война, — не стал кривить душой алхимик. — Обычно — нет. У нас лечат больных и заботятся о слабых.
      — Я хотел бы быть человеком, — айнарэ посмотрел ему в глаза и снова канул на дно, уже явно не желая продолжать разговор.
      
***


      Весь день до самой ночи и на следующий, упаковывая склянки и горшочки с эликсирами и мазями, седлая Серогрива и по пути в Ракуйку, Анхель думал. Так и этак прокручивал в разуме весь разговор с айнарэ, не давала ему покоя пока еще расплывчатая идея. Даже не идея, а так, призрак ее — с трудом, но обретающий подобие очертаний.
      Магия всеобъемлюща, но не всемогуща. Однако есть в ней разделы, считающиеся если и не запретными, то требующими слишком многих знаний или сил, чтобы быть доступными рядовым магам. В алхимии таковые тоже были, и он, как магистр, имел к ним доступ и, мало того, в свое время потратил достаточно много сил, чтобы овладеть знаниями, позволяющими воздействовать некоторыми сложными алхимическими составами на живое существо так, что его тело кардинально изменит свои природные стати. Комплекс таких составов именовался «Трансмутатор», и за его изготовление без разрешения лично его величества полагалась ссылка на соляные шахты в ограничивающем магию ошейнике.
      Возложив на мысленные весы этот факт, на другую чашу Анхель щедро отсыпал тех острых игл, что так и кололи в зад: азарт алхимика-экспериментатора жег его душу и вызывал зуд в руках. Случись такая оказия, когда он был в столице или даже в своем логове в Димирском лесу, он бы сходу отверг ее. Слишком близко к всеведущему оку королевского магического надзора, к Коллегии. Но здесь, в Хеллете, где он — единственный алхимик на десяток дней пути окрест, где он волен творить, все, что заблагорассудится, а море готово принять и растворить в себе результаты неудач… Кто узнает, что он задумал? Особенно, если ничего не выйдет? А вот если выйдет… Юки — единственный, кто вообще в курсе, что алхимик выхаживает раненого айнарэ. Стребовать с мальчишки клятву, серьезную клятву — и все будет хорошо. Это, конечно, если он уже не протрепался кому-то. Но отчего-то Анхель был уверен: Юки держит язык за зубами. Кьяо же удержит свой на привязи в любом случае: у него попросту не будет иного выбора. В каком бы виде морское дитя ни появилось среди людей, ему в случае раскрытия своей сути дорога одна — в застенки королевских темниц или на секционный стол в лаборатории Коллегии. Уж эту простую истину Анхель собирался донести до Кьяо со всем возможным тщанием. Чтоб уяснил намертво.
      Разложив для себя все мысли и приняв решение, Анхель занялся тем, чем и следовало заниматься в Ракуйке: перво-наперво поговорил со старым Ингремом относительно Юки. Не давил, но постарался обрисовать перспективы как можно ярче, упирая на то, что он, к примеру, вечно в Хеллете торчать не будет, а свой собственный алхимик или травник в городе ой как нужен, и если им станет тот, кто тут родился и вырос, кто знает и людей, и травы здешние, и все прочее, что может быть полезно — всем будет хорошо. Ингрем, огладив усы, строго глянул на замершего у двери Юки, поманил пальцем.
      — Что скажешь, пострел? Любо тебе ли?
      Мальчишка закивал так, что казалось — голова сейчас укатится с плеч, от волнения комкая край вязаного свитера и не в силах вымолвить ни слова — вот дивно-то! Наконец, прорвало, кинулся к деду, влипая в него:
      — Да! Очень, деда! Хочу-хочу!
      Анхель только усмехался, встречаясь глазами со стариком. Кивнул, подтверждая:
      — Я готов начать учить Юки основам, так ему будет намного проще в начале обучения в Академии. В мальчике есть искра дара богов, так что вам даже не стоит волноваться об оплате его учебы — все расходы возьмет на себя Коллегия магов.
      — Вот так просто — возьмет? — проницательно прищурился Ингрем.
      — Конечно, не просто. Следующие десять лет после успешного окончания учебы он будет отдавать примерно пятую часть доходов в казну Коллегии, либо оплатит свое обучение несколькими патентами на новые составы. Первое — выгоднее, но это я ему все потом растолкую, ведь Юки будет считаться в первую очередь моим учеником.
      — А твоя какая выгода, твое мажство?
      Анхель искренне улыбнулся:
      — Почет, как первому, кто заметил перспективного ученика. Да и помощь в работе мне не помешает, пока буду учить. Юки — мальчик смышленый, руки правильным концом приставлены.
      — Что ж, добро. Надо как-то это дело… закрепить?
      Анхель и не надеялся на такую удачу и так скоро, но все-таки совладал с собой, серьезно кивнул.
      — Клятва ученика и наставника, в храме. И ученический договор подписать в магистрате. Если все успеем сегодня — я Юки тогда и заберу сразу.
      И он, и Ингрем прекрасно понимали: ученику мага стоит жить там, где он будет учиться, а не мотаться туда-сюда, тем более в Буревой и дальше, в зимние месяцы. Рыжая Бесс, молча стоявшая тут же, не смея влезать в разговор старшего в роду, всплеснула руками и засуетилась. Оспаривать решение Ингрема не стали ни она, ни ее муж, вернувшийся чуть позже.
      К полудню Анхель вернулся домой уже в компании ученика, связанного с ним клятвой и договором. Теперь предстояло устроить Юки, проведать Кьяо, донести до него перспективы и разъяснить все непонятное и опасное… И перетащить айнарэ из бухты в дом. «Трансмутатор» готовится не за пару часов и даже не за пару дней. Придется как-то устроить для айнарэ… рыбный садок. Впрочем, идеи у Анхеля уже были, зря ли он купил у мастера-кожевенника все рыбьи шкуры, которые только нашлись в его мастерской, а у мастера-плотника — десяток крепких тонких брусков? Жертвовать своей ванной он все-таки был не намерен.
            
____________________________

* Система счисления в этом мире - десятеричная, и неделя для них равна декаде, название же происходит от слов "не делится". То есть, этот промежуток времени не делится на что-то более мелкое в своем сегменте системы. В году - 380 дней, 38 декад. Год делится на десять месяцев, которые в королевстве Ванделар имеют названия:
1.Ливенник (месяц Дождей)
2.Буревой (месяц Бурь)
3.Лютый (месяц Льда)
4.Тальник (месяц Ручьев)
5.Травогон (месяц Трав)
6.Ягодник (месяц Ягод)
7.Медовник (месяц Меда)
8.Колосень (Колос или месяц Страды)
9.Нерестень (Хмельник или месяц Хмеля)
10.Вересень (месяц Вереска)
Жесткого и четкого подразделения на времена года нет, все зависит от погоды и климатической зоны, тот же Ливенник на севере может уже быть зимним месяцем, а на юге - осенним.
Этот мир - океан, в котором разбросано множество островов и архипелагов, порой довольно крупных, размеры которых сопоставимы с нашей Австралией. Остров Лайран, где происходит действие истории, один из них.


Глава шестая


      — Стать человеком? Правда? — Кьяо чуть не по пояс высунулся из воды, каким-то чудом удерживая свое тело вертикально, запереливался всполохами магии.
      — Успокойся, — Анхель осторожно надавил ему на плечо, заставляя опуститься в воду. — Я сказал — ты услышал. Это не так-то просто, как тебе кажется. Во-первых, долго, во-вторых, весьма болезненно. В-третьих и главных, о том, кем ты был до преображения, не должна знать ни единая живая душа кроме нас троих. Иначе — та же долгая и мучительная гибель для тебя, по той простой причине, что айнарэ — нам не друзья; и недолгая и очень тяжелая жизнь для меня и Юки, потому что это — запретная магия. Это понятно?
      — Ты сказал — я услышал, — растянул тонкие губы в усмешке айнарэ. — Но если есть хоть один шанс…
      — Один из сорока, такова статистика, — Анхель хмыкнул и поправился: — На сорок опытов лишь один был успешен, согласно записям моих предшественников. И то, преображению подвергались люди, а не айнарэ.
      — Если я умру, не позволяй чайкам расклевать мое тело, — просто сказал Кьяо.
      — Обещаю, — серьезно кивнул Анхель.
      
      С раннего утра они с Юки мастерили для айнарэ кожаную бадью, в которой тот мог бы пережить шторм и дождаться, пока алхимик закончит работу над «Трансмутатором». Куски кожи склеивали особым составом, не боящимся влаги, затем получившийся чехол растянули на деревянном каркасе, вышел неплохой садок для крупной рыбки. Если Анхель правильно измерил Кьяо, то в этом садке тот должен был спокойно вытягиваться во всю длину, а ширина и глубина были достаточны для того, чтобы он мог перевернуться со спины на брюхо. Ну а что плавать не получится… Потерпит.
      Остаток дня делали лебедку и люльку, чтобы поднять увесистую рыбешку наверх. От обрыва до дома Анхель мог айнарэ донести на руках, а вот подниматься с ним по крутым ступеням, да еще и обледеневшим — увольте. Ну и воду той же лебедкой поднимали в самом большом ведре, какое только сыскалось в хозяйстве Анхеля. Сказать, что умаялись — все равно что промолчать. Юки, уж на что мальчишка сильный и жилистый, но все-таки пока еще ребенок, к вечеру валился с ног, хоть и молчал об усталости. Анхель погнал его в ванну, отмыться от пота и отогреться, пока сам занят подъемом и переноской айнарэ.
      — А как вымоешься — можешь разогреть нам поесть, горшок с похлебкой и пироги в печи, ну, разберешься. Ступай, — подтолкнул мальчишку к лестнице и в который раз за день вышел из дома, натягивая на бритую голову вязаный капюшон.
      
      Впервые «Трансмутатор» был изобретен по личному заказу прадеда нынешнего короля — Дарвальда I. Ради того, чтобы сделать из единственной дочери — наследника престола. Дарвальд Первый безумно любил жену, но она, родив дочь, скончалась от кровопотери, а жениться второй раз овдовевший монарх отказался наотрез. Учитывая закон, предписывающий передачу власти только «по мечу», династия Ванделидов, ведущая свой род чуть ли не от самой Великой Битвы Богов, должна была прерваться, и «добрые» соседи уже готовы были перегрызться за то, кому достанется такой жирный кусок, кто станет мужем принцессы и властителем Шестнадцати островов Ванделара. Дарвальд, вызвав к себе всех тогдашних магистров алхимии, приказал создать эликсир, который сможет изменить женское тело, превратив его в мужское. Исследования и эксперименты начались, когда принцессе Тормунде было от роду несколько дней, а завершились незадолго до ее пятнадцатого дня рождения. Совершеннолетие встречал уже принц Тормунд. Лично Анхель считал, что несчастному принцу, а впоследствии и королю Тормунду, кроме «Трансмутатора» помогла еще и доказанная многовековой историей рода Ванделидов удача — попасть в тот один шанс из сорока, который гарантировали алхимики, пережить болезненную и жестокую трансформацию тела, не стать после нее бесплодным. Хотя нашлись тогда злые языки, утверждавшие, что королева Ханна, жена Тормунда, понесла вовсе не от жено-мужа, но Тормунд заткнул их быстро и очень эффектно, заслужив прозвание «Швец» — всем, кто был замечен в распускании слухов, самолично зашивал рты. И после высочайшим указом запретил использовать «Трансмутатор» без королевского позволения и прежде всего — полного рассмотрения всех обстоятельств, буде кто-то из подданных подаст такое прошение.
      Прожил, правда, Тормунд недолго, умер в сорок три года, и до совершеннолетия Дарвальда II королевой-регентшей была его вдова. О том, отчего молодой, вроде бы, мужчина так быстро сгорел, спорили потом все посвященные магистры, сходясь на том, что преображенные органы, особенно железы, все же работали неправильно, вызывая сбои в других жизненно важных органах тела.
      Учитывая колоссальность труда предшественников, Анхель не особенно надеялся на успех своего опыта. Они бились над всем комплексом эликсиров пятнадцать лет. Ему же предстояло изменить его не просто для преображения женщины в мужчину, а для изменения существа иной расы, обоеполого! И притом в кратчайшие сроки! Да, это был нешуточный вызов его мастерству. Но больше, конечно, это было похоже на совершенно безумную авантюру. В которую Анхель совершенно точно собирался ввязаться в здравом уме и твердой памяти.
      
      До «садка» Анхель донес Кьяо только на одном упрямстве. Не то чтоб его туша весила сильно много, нет. Но неудобной была — просто ужас, и держаться за него айнарэ мог только одной рукой, вторую надо было еще и беречь, чтоб ни на чуть не сдвинуть лубок на локте. А уж как он его на люльке поднимал… Песня просто. Непристойная! Айнарэ и ругался — на всю бухточку и всеми теми рыбацкими загибами, которых знал неисчислимо, по всей видимости.
      — Ну ты и певун, — прохрипел Анхель, сгрузив его в воду в «садок».
      — Больно было, — с едва заметными виноватыми нотками в голосе сказал Кьяо. — О камни-то.
      — Ничего, зато тут никакой прилив и буря не потревожат.
      Айнарэ булькнул что-то — возможно, даже благодарственное, — и распластался на дне «садка», его жабры двигались часто и резко.
      — Учитель, я ванну вам набрал. Горячую, — сунул нос в колодезный пристрой Юки. — Идите уж отогреваться, а? И еда готова.
      Анхель благодарно потрепал его по плечу, думая, что вечером нужно будет испечь лепешек и сердечно поблагодарить богов за все и сразу: за ученика, за айнарэ, за удачу свою алхимичью-бродяжью. А вот когда он сварит «Трансмутатор» — подношение придется делать самому Ниму, и желательно — в звонком серебре, чтоб смилостивился над своим дитем и позволил ему переменить суть, перелинять из морского существа в сухопутное.
      
***


      Шторм пришел ночью, и грохотало так, что Анхель забеспокоился о сохранности не только крыш своего дома, но и конюшни с живностью и сада. Из окон ничего не разглядеть было — их заливало просто потоками воды, стоило только отпереть дверь, как мигом промок насквозь верой и правдой служивший плащ, а на полу тут же образовалась лужа. До конюшни Анхель добрался чуть ли не ползком, опасаясь, что унесет порывами ветра, как дурную чайку. Но к его удивлению в самой конюшне было сухо, хоть и не особо тепло, и живность ничуть не беспокоилась. Серогрив обнюхал его, фыркнул в лицо и попытался слизать со щек соленые капли, Анхель потрепал конягу по челке и подпихнул к яслям, благодаря собственную предусмотрительность, заставившую прикатить сюда одну из найденных в винном погребе пустых бочек и наполнить водой — как бы он еще и ведра по такой погоде таскал от колодца, даже думать было страшно. Обиходив зверье, вернулся в дом, промокший уже не до исподнего — до костей, сходу уловил замерзшим носом запах горячего травяного чая и меда. Умница Юки тоже встал и уже хозяйничал на кухне. На Анхеля глянул с некоторой робостью, мол, ничего, что я?..
      — Юки, мне хоть богов каждый день за тебя благодари, — усмехнулся алхимик, в три глотка осушив кружку с горячим питьем. — Найди в кладовке рыбки, отнеси Кьяо. И спроси его, может, он еще чего хочет? Яиц, там, мяса? Пока я переоденусь и согреюсь. Потом и поедим.
      Когда он спустился на кухню снова, Юки отчитался, что Кьяо не отказался ни от рыбы, ни от парочки яиц. Анхель успокоился: припасов он закупил в последний раз столько, что их пришлось везти на телеге Юкиному отцу. Хватит на троих, пока не кончится этот жуткий шторм, а потом он съездит в Ракуйку снова.
      — Отлично, — когда опустевшие миски были вымыты и выложены сушиться, хлеб и все прочее было убрано, Анхель в азарте потер ладони. — Сегодня я начну кое-какие опыты, попутно ты будешь учиться тому, что важно знать травнику и алхимику в самом начале обучения. Готов?
      Он даже не сомневался в ответе и ни на крупицу не ошибся в ожидании реакции: Юки буквально подпрыгнул и закивал, всем своим видом демонстрируя готовность к учебе.
      — Ну а раз так, то вот тебе первый выбор. Работа с любыми ингредиентами требует абсолютной чистоты. Попадание в них частичек тела алхимика недопустимо. Для защиты от этого есть специальная одежда, в том числе чепец. Но после нескольких часов его ношения голова жутко потеет и чешется.
      — Мне надо побриться, учитель? — Юки глянул на его голову и потянул себя за медные кудри.
      — Было бы желательно. Итак?
      Юки думал недолго. Твердо посмотрел ему в глаза и кивнул:
      — Я готов, учитель.
      Ну а Анхель был готов к граду вопросов, которые Юки в процессе стрижки и бритья высыпал на него, как ягоды чимая из прохудившегося мешка.
      — А татуировки мне тоже надо будет набить?
      — Это не просто украшение, Юки, — усмехаясь, алхимик аккуратно срезал его кудри. — Каждое растение или кость в нем — это знак отличия. Когда я окончу твое обучение, перед поступлением в Академию мы сходим в столице к одному мастеру, и он нанесет тебе первый знак. Обычно это цветок, символизирующий место, где ты родился. У тебя это будет вереск, по веточке вот здесь, — он указал на отмеченные ямочками щеки мальчишки. — Ну а дальше все будет зависеть от тебя. До выпуска татуировка прирастет ненамного, разве что ты уже во время учебы сможешь перешагнуть ранг подмастерья, заслужив младший мастерский. Многие на этом и останавливаются, для варки самых ходовых эликсиров и мазей этого достаточно.
      — А вы, учитель?
      — А я магистр первого ранга. Это самый старший ранг из возможных для мага.
      Юки потрясенно пискнул и вытаращился на него, как на всплывшего посреди гавани родного городка Нима. Анхель засмеялся и щелкнул его по носу:
      — Гордись, Юки. Но про себя, хорошо?
      — Ох, да, учитель!
      Не то чтобы Анхель всерьез рассчитывал на его способность не похвастать перед сверстниками… Хотя, об айнарэ Юки не растрепал никому, так что время покажет, насколько серьезно мальчишка отнесся к словам учителя.
      У наголо выбритого Юки оказались совершенно по-детски очаровательно оттопыренные уши. Анхель очень постарался даже не улыбнуться этому факту: прекрасно помнил, с какой тревогой рассматривал себя в крохотном зеркальце, пытаясь понять, насколько его собственные прижаты к черепу. Носить прозвище «ушастый жабенок» никак не хотелось.
      — Мало кто решается на такой подвиг. Я имею в виду учеников.
      Выдав Юки одну из своих рабочих мантий, благо, длинные рукава легко укорачивались специальными шнурками, а на длину подола можно было пока не обращать внимания, Анхель приступил к обучению. А в него, по его мнению, входила и моральная подготовка, а не только практические и теоретические знания.
      — В Академии учатся травники и алхимики, но располагается она в одном комплексе с другими Академиями. А там обучаются и погодники, и боевики, и стихийники. И все они немного свысока смотрят на нас, не считая зазорным за глаза обозвать будущего алхимика травяной жабой. При этом никогда не скажут такое в глаза — побоятся. На все это не стоит обращать внимания, ведь, по сути, это даже не оскорбление, но им не понять. Жаба для алхимика — это друг и помощник.
      — А у вас есть, учитель?
      Анхель кивнул и вынес из кладовой круглый стеклянный садок, в котором мирно спал Квакс.
      — Ого-о-о… Вот это жа-а-абища! — восхищенно прилип носом к стенке Юки.
      — Это малый травяной Кодо, родич гигантской болотной Кодо. Его зовут Квакс, и сейчас он в спячке, как и любая жаба. Поэтому его домик стоит в темноте и в прохладном месте. Весной он проснется.
      — А откуда он у вас?
      Анхель унес садок и принялся рассказывать одну из смешных и поучительных баек из своей жизни, между делом раскладывая на столах нужные инструменты, называя их Юки, объясняя назначение и способ ухода, использования и хранения. Удивительно, но ему, привыкшему работать молча и в одиночку, почему-то было совсем не трудно изменить этой привычке.
      «Благословенны будьте, Тоя и Вела!»
      Пока что Анхелю нравилось учить. Но он бы все равно ни за что не согласился на предложение своего наставника стать преподавателем в Академии. Не-е-ет, вряд ли все поступающие туда мажата могут быть похожи на его Юки. Он еще не забыл самого себя и своих однокашников. Анхель поймал себя на мысли о «своем Юки», усмехнулся и согласился с ней: чьим же еще мог быть его первый и, возможно, единственный ученик?
      В первый день шторма они успели немногое, Анхель все-таки больше рассказывал и показывал для Юки, чем занимался подготовкой к своим экспериментам. Ученику нужно было поставить руку, чтобы научился правильно обращаться с основными ножами, коих в ведении алхимика и травника должно быть не меньше трех. У Анхеля их было три десятка, и каждый имел свое назначение. Он рассказывал о том, когда применяются каменные ступки и пестики, а когда допустимы деревянные или металлические, почему флаконы для эликсиров из стекла, а вот мази предпочтительнее всего хранить в особых, обливных глиняных горшочках с плотно притертыми корковыми* крышками. Показал перегонный куб и алхимическую печь, дал вволю налюбоваться на мягкий блеск стекла многочисленных реторт и змеевиков, поручил смешать и хорошенечко вымесить на доске нейтральную абсолютно ко всему мастику для герметизации соединений в перегонных системах. В общем, к полудню и после обеда наговорился так, что к ужину хотелось только помолчать у камина с трубкой. И чуткий Юки не стал вертеться рядом и отвлекать, вместо этого, накинув теплый свитер, отправился к «садку» с Кьяо — кормить его, может, и разговаривать — Анхель не слышал, за крепко запертыми ставнями бушевала непогода, в каминной трубе подвывал ветер, потрескивали в жерле дрова, распадаясь рдеющими угольями. Анхель, отогреваясь после «прогулки» к конюшне, посасывал трубку и неспешно раскладывал по полочкам прожитый день.
      Пока что ему все нравилось.
      
***


      Анхель понимал, что даже сделанный ими садок — не выход, все живые существа имеют обыкновение питаться и выделять. И если в бухте, даже в том закутке, что он отгородил поначалу для Кьяо, вода постоянно заменялась свежей, то в крохотной емкости она уже пару дней спустя станет непригодной не то что для дыхания айнарэ, но и для смачивания его шкуры. Конечно, рядом с садком стояла бочка с чистой морской водой — Анхель все проклял, пока наполнил обе емкости. Но это всего лишь бочка, ее недостаточно для замены воды в садке. Туда таких требовалось вылить самое меньшее три. А как айнарэ отнесется к пресной воде — было неизвестно. Проще всего, конечно, было спросить у самого Кьяо, чем он и занялся следующим утром.
      Айнарэ наморщил лоб и некоторое время думал.
      — Я могу быть в пресной воде, но дышать придется легкими, а не жабрами. Пока не кончится шторм. После мне будет нужно вернуться в море, иначе — болезнь и смерть.
      Анхель кивнул, принимая эту информацию к сведению. Ему было хоть разорвись: требовалось расспросить айнарэ об особенностях его тела, провести анализ крови и прочих жидкостей, изучить реакцию тканей на применяемые в «Трансмутаторе» катализаторы, приготовить основы под эликсиры… А еще — учить Юки и не забывать о собственных нуждах и хозяйстве. Отправлять мальчишку обихаживать живность он попросту боялся — на вторые сутки буря, казалось, стала только сильнее и злее, ему пришлось протянуть зачарованную веревку от дома до сарая и, выходя кормить животных и чистить стойла, хвататься за нее, чтобы не сбивало с ног. На расстоянии вытянутой руки уже ничего не разглядеть было от потоков ледяного дождя пополам с мокрыми снеговыми хлопьями. Пришлось доверить Юки готовку, приготовление кое-каких ингредиентов, которым некритичны были огрехи в способе нарезки или размере истолченных частиц. Удостоверившись, что мальчишка умеет читать и сможет прочесть его почерк, Анхель набросал список вопросов и периодически отсылал его опрашивать Кьяо, занимаясь подготовкой остального.
      Иногда думалось: не выйди он после первого шторма собирать водоросли, или выйди позднее, когда раненого айнарэ расклевали бы чайки, все было бы куда как проще. Он бы потихоньку учил Юки, работал над собственными исследованиями, писал свой труд о сафаридовых конкрециях, вечерами не валился бы в постель без ног и с единственным желанием: немедленно уснуть на сутки. Анхель отметал эти мысли, ничего полезного они не несли, даже наоборот. Этак недолго было вместо укрепляющего эликсира сварить яд и отравить несчастную «рыбку» с концами.
      Глаза боялись, а руки и разум работали, и, несмотря на кошмарную усталость, это приносило Анхелю удовольствие. В некоторой степени извращенное, конечно, ну так на то он и алхимик.
      
      Буря бушевала целую декаду и унялась так же, как налетела — быстро и ночью. К утру — безмятежно ясному и хрустально-ледяному — о ней напоминало только полное безобразие в саду и на пляжике, и алхимику с учеником пришлось временно забыть обо всех опытах.
      Первым делом, конечно же, вытащили и переправили в море совершенно измаявшегося в пресной воде Кьяо. Его раны на изумление быстро заживали, и только сломанная рука все еще доставляла проблемы. Анхель категорически запретил ее тревожить и снимать лубок — сустав должен был восстановиться как следует, а это дело уж никак не одной декады. Кьяо пыхтел, но подчинялся, уже уразумев, что перед трансмутацией ему нужно быть полностью здоровым. И даже набравшимся сил, так что, если он не передумает — никаких рисковых заплывов во владения сородичей! Затянув ненадолго глаза пленкой третьего века, что в его скудной мимике было эквивалентом человеческого закатывания глаз, айнарэ уверил, что не передумал и не передумает. Но вместо того, чтобы отлеживаться в морской воде, принялся в меру сил и разумения помогать собирать вынесенные штормом сокровища. А еще — ловить в изобилии набившихся в бухточку крабов, правда, тут было, скорее, соперничество за территорию, нежели желание отблагодарить людей за заботу. Юки чуть не ухихикался до икоты, глядя на эту охоту: крабы весьма рьяно старались ухватить айнарэ за хвост, когда тот проплывал над их скоплениями.
      Проработав на свежем воздухе целый день, перетаскав из бухты в дом и в пристрой чуть не стог водорослей, забив несколько корзин выброшенным на камни плавником, люди еще и вечером продолжили трудиться, приводя в порядок разоренный бурей сад, поправляя сети, спиливая сломанные ветки, набирая в бочки свежую воду. Назавтра Анхель, оставив Юки на хозяйстве, отправился в Ракуйку: следовало показаться людям, сообщить родным ученика, что с Юки все в порядке, пополнить припасы, кое-что докупить в лавке травника. Дел было невпроворот, и желательно было все успеть до того, как налетит очередной шторм, ведь впереди — зима, зимние штормы хоть и краткие, но жестокие.
      Анхель теперь гораздо лучше понимал, что, выбрав своим логовом Хеллет, он согласился и на отличную от привычной ему жизнь. В Димирском лесу все его хозяйство состояло из Серогрива да — изредка — кроликов, так же как тут, откармливаемых ради праздничных трапез. Но здесь все было сложнее. И намного! И, если учитывать, что к осени он увезет Юки в столицу, то нужно было уже сейчас начинать присматривать того, кому можно будет доверить усадьбу. Потому что сам он вернется снова к зиме, а потом, с началом тепла, опять уедет — и так будет не один год, ведь он все еще не стремился осесть на одном месте.
      
      Буревой оправдывал свое имя. Передышка вышла короткой, всего в четыре дня. Но к новому шторму Анхель и его подопечные были уже готовы. И следующую неделю, пока за толстыми стенами Хеллета ярилась непогода, алхимик посвятил всецело исследованию айнарэ. Кьяо безропотно позволял ему сцеживать свою бледную кровь, час просидел с высунутым языком над склянкой, чтобы собрать достаточно слюны, над тем, чтобы добыть семя, пришлось помучиться: Кьяо, к изумлению Анхеля, сперва дико смущался, вплоть до едва не случившегося магического выброса. Пожалуй, только тогда до алхимика в полной мере дошло, что айнарэ еще очень молод, пожалуй, по людским меркам — не намного старше Юки. Пришлось успокаивать, а после и разбираться с тем, как именно не только возбудить Кьяо, но и довести его до высшей степени удовольствия, чтобы все-таки собрать нужный материал.
      Вымокший, уставший, но довольный, Анхель отставил драгоценную колбу в заранее принесенный штатив со стазисом, не торопясь уйти наверх. Устроившись у садка, он принялся успокаивать подопечного, мягко поглаживая основание гребня и жесткие мембраны головных плавников, похожие на растянутые на хрящевидных остях перепонки. Айнарэ оказался необычайно тактильным созданием, хотя те зоны, что давали такую реакцию у него, не всегда соответствовали человеческим. Вот, к примеру, этот гребень, точнее, кожа у его основания. Или ладони. Или уши, вернее, головные плавники, выполнявшие роль ушных раковин: за ними располагались затянутые тончайшей кожей ушные отверстия, и требовалось быть весьма осторожным, чтобы не причинить дискомфорт, так как на воздухе эти органы становились весьма чувствительными.
      — Ты ласков, Анхэ-э-эль, — подал голос Кьяо. — Так странно…
      — У твоего народа так не принято?
      — Нет. Это слабость. Привязанность — слабость. Ласка — слабость. Наши брачные игры — это боль и кровь, в них решается, кто будет вынашивать мальков, а значит, станет уязвим на какое-то время.
      — Жуть, — передернулся Анхель. — Дикость и жуть.
      Айнарэ только печально усмехнулся.
      — Мы и есть дикие. Недалеко уплыли от акул, разве что говорить научились да руки отрастили.
      — Ты очень умен, Кьяо. Твоя речь сейчас совсем не похожа на то, что я слышал при нашем знакомстве.
      На бледной коже айнарэ приглушенно замерцал рисунок — Анхель уже понял, что так выражаются обуревающие Кьяо сильные чувства.
      — У меня хорошая память. И слух.
      Анхель вопросительно приподнял бровь.
      — Твои уроки с Юки. Я слушаю их.
      Теперь брови Анхеля едва не дезертировали с богами предназначенного места. Настолько чуткий слух? Ох… Ничего себе!
      — Это интересно, — по-своему понял его изумление Кьяо. — Как ты рассказываешь, это очень интересно! Я не все понимаю, но не могу не слушать.
      Анхель же пытался припомнить, не говорил ли он чего-нибудь, что могло бы обидеть айнарэ. Вот разве что…
      — Я тебя рыбешкой называл. Прости.
      Кьяо тихо засмеялся, сполз под воду, но и там продолжал еще булькать, только махнул над поверхностью рукой, мол, иди, дай отсмеяться. Мысленно вздохнув с облегчением — не обижается! — Анхель забрал штатив и ушел переодеваться в сухое, отогреваться и продолжать исследования.
            
_______________________________________

* Корковый - пробковый, сделанный из пробкового дерева.

Глава седьмая


         Буревой подошел к концу, хотя это ничуть не значило окончания сезона зимних штормов, просто они стали не такими яростными и продолжительными, налетая на один-два дня и отступая, иногда даже позволяя выглянуть бледному зимнему солнышку. Чаще, конечно, небо все равно закрывала снеговая хмарь, просыпаясь колкими крупинками, которые слизывали ветра. В саду усадьбы снег задерживался только потому, что Анхель и Юки периодически поднимали сети, слегка присыпали снег водорослями и накрывали получающийся «слоеный пирог» сверху. Такие хитрости Анхелю рассказал Юки, пояснив, что убирать водоросли потом, весной, не будет нужды: перекопать землю, и размокшая от талой воды кашица станет хорошим удобрением для тощей почвы. Он вообще много чего рассказал, рыжий умница, Анхель не мог нарадоваться на способного ученика, схватывавшего все на лету, умудрявшегося вести хозяйство и ухаживать за Кьяо и живностью в те дни, когда сам Анхель безвылазно застревал в лаборатории, экспериментируя с эликсирами «Трансмутатора». Юки же брал Серогрива и возок, спускался за продуктами, отвозил готовые снадобья заказчикам, ни разу не перепутав и не ошибившись.
      В спокойные дни они перетаскивали Кьяо в бухту, и тот осторожно плавал, разрабатывая заживающую руку, иногда покидая защиту скальной стены, но не отплывая далеко. Охотился, возвращаясь с добычей и сытый, довольно улыбался во всю острозубую пасть, выбираясь на обледеневшие камни, словно бесстыжая купальщица — на горячий песок. Анхель уже знал, что тело Кьяо не настолько чувствительно к перепадам температуры, как человеческое, так что не волновался о возможной простуде подопытного. Тут уследить бы за Юки, которого тоже тянуло на берег, как на аркане.
      
      Над водой все звуки разносились далеко, и негромкий разговор Анхель услышал, еще даже не добравшись до начала лестницы, рокот моря не мешал: слух уже давно привык к нему и отсекал, как отсекается шелест листвы в лесу или шорох ветра по пустынным дюнам.
      — Осторожнее, ты промокнешь и можешь заболеть.
      — Да ну, я только…
      — Юки! Анхэ-э-эль ведь просил тебя.
      — Я просто хочу быть полезным!
      — Глупый малек, — прозвучал переливчатый смешок айнарэ. — Ты уже полезен, неужели не понимаешь?
      — Но что я?..
      — Все, Юки. Без твоей помощи Анхэ-э-эль вряд ли смог бы проводить столько времени, пытаясь мне помочь. А значит, я в долгу у тебя. И у него.
      — Да ну, скажешь тоже — у меня! Вот учитель…
      — У вас обоих, Юки. И я благодарен. Бери-ка рыбу и иди в тепло. Иди-иди. Я еще нырну за теми раковинами.
      Анхель понимал, что айнарэ, скорее всего, знал о его присутствии за скалами на тропе. Слух у него был в самом деле острейшим. Значит, сказанное предназначалось им обоим. Он не стал смущать Юки, сделав вид, что только что подошел, но заметил себе, что с учеником следует поговорить на тему полезности. Юки ведь был настоящим спасением — не будь его, Анхель не справился бы одновременно со всем, а отказываться от безумной и безумно-интересной задачи по превращению айнарэ в человека совершенно не хотелось. Даже учитывая то, что об этом опыте, сколь бы удачным он ни был, никогда не узнает никто из коллег.
      Спустившись, он аккуратно собрал в корзину то, что не унес Юки, дивясь размерам гигантских устриц, добытых Кьяо, и гадая, не будет ли в них жемчуга, уже настоящего, и добрался до окаймляющей бухту гряды, устроился на гладко зализанном волнами камне, шершавом и седом от соли. Высокая вода позволяла Кьяо беспрепятственно миновать ворота бухты, но не закрывала гряду целиком. Анхель немного тревожился за айнарэ: скоро должен был начаться отлив. Всматривался в свинцово-серую воду, но все равно пропустил момент появления Кьяо. Тот вынырнул у самого камня стремительным хищным движением, едва не заставив Анхеля свалиться с облюбованного места.
      — Кьяо!
      — Прости, — без особенного раскаяния повинился айнарэ, улыбаясь.
      По его лицу и телу стекала вода, пятна слегка светились, а глаза сверкали живым блеском. Таким он нравился Анхелю куда больше, чем месяц назад. Он удивительно быстро восстановился после ранений, но алхимик пока что точно не знал, благодарить ли за это эликсиры, которые он готовил для айнарэ, или же таково было свойство организма самого морского певца.
      — Я нашел для тебя кое-что, — Кьяо подпрыгнул на волне и плюхнулся на камень, обдав алхимика брызгами. Но возмутиться Анхель не успел: развернувшись к нему, Кьяо протянул руку и раскрыл ладонь. На сероватой коже мягким лилово-пурпурным огнем заиграла ориата размером с чаячье яйцо.
      — Всемилостивые боги! — выдохнул Анхель, не решаясь дотронуться до редкостного сокровища, за которое удавился бы не только хранитель королевской казны, но и все маги Ванделара, а тем паче алхимики.
      Ориаты или же «кровь Всематери Нуны», драгоценные камни, которые очень редко выносило море, ценились за способность не только проводить магию, но и накапливать ее в себе почти бесконечно. По крайней мере, в столичной Академии уже без малого семьдесят лет длился эксперимент по насыщению магической энергией камешка в три раза меньше того, который лежал сейчас на ладони Кьяо, и та ориата все еще не была заполнена даже наполовину. А какова магоемкость этой — Анхель не брался даже представить. Но главная ценность ориаты была не в этом, а в способности быть катализатором некоторых сложных процессов в алхимии.
      — Кьяо, теперь я уверен в успехе! — хрипло от волнения выговорил Анхель, крепко сжимая переданную ему ориату. — Я уверен, слышишь? У нас все получится!
      — Я верю в тебя, Анхэ-э-эль, — пропел айнарэ, довольно прикрывая глаза пленочкой третьего века.
      
***


      — Ну вот и чего ты натворил? — неделю спустя ворчал на Кьяо Юки, в который раз не дозвавшись учителя на обед. — Он же так совсем заработается!
      — Но я не думал, что так будет, — виновато разводил руками айнарэ, пережидающий очередной шторм в уже ставшем привычным садке. — Тот урок, когда он рассказывал тебе о «крови Всематери»… Мне показалось, что это было бы хорошим подарком к Бездне Холода.
      — Ага, хорошим. Только кто б учителю напомнил о празднике! — досадливо поморщился Юки. — Он и об обычных-то трапезах забывает через две на третью. Ну, рыбешка, удружил.
      — Позови его, Юки. Когда сможешь — позови, я поговорю с ним.
      Мальчишка уселся на низкую лавочку у садка, прислонившись плечом к раме.
      — Попробую. Только… ты уверен, что он тебя послушает?
      — Я очень постараюсь, — Кьяо мягко провел когтистой рукой по колючему рыжему ежику на макушке Юки. — Все будет хорошо с твоим учителем.
      Анхель, замерший у дверей в пристрой, хмыкнул, заставив юных заговорщиков подскочить совершенно одинаково.
      — Я, конечно, рад, что вы так за меня тревожитесь, но, право, не стоит. Разум все еще при мне, и огонь ориаты не затмил его. Просто нельзя было прервать процесс катализа.
      — Ох, учитель! Значит, теперь вы можете нормально поесть и выспаться? Я сейчас все разогрею! — подорвался с места Юки.
      Анхель рассмеялся и кивнул:
      — Буду очень тебе благодарен, ученик.
      А когда мальчишка умчался на кухню, занял его место, поглядывая на слегка смущенного айнарэ, погрузившегося в воду по самые глаза.
      — Я уже говорил тебе, Кьяо, ты очень умен. Я ведь упоминал об ориатах вскользь, не заостряя на этом внимание.
      На коже айнарэ замерцали узоры. Он нырнул с головой, и Анхель в который раз поймал себя на каком-то ранее не свойственном ему приступе умиления. Чем дальше, тем лучше он узнавал этого юного морского певца, и тем глубже становилось понимание: Кьяо отличен от прочих своих сородичей. Ним в великой мудрости и великой же жестокости своей даровал ему острый разум, не наделив силой. И… не был ли тот гибельный шторм, выбросивший израненного айнарэ в бухту Хеллета, изъявлением божественной воли? Анхель уже почти уверился в этом. Боги могут быть жестоки и суровы, но они всегда справедливы. Теперь же маг подумал, что, обладай Кьяо еще и силой вдобавок к разуму, лет через десять, возможно, и меньше, у айнарэ Туманного берега появился бы такой предводитель, который смог бы поднять этот народ на ступеньку выше в развитии. Но его не будет. И, с одной стороны, это вызывает сожаление, а с другой — радость человека, который видит упущенную возможность исконного врага и опасного хищника стать еще опаснее. Не стоило равнять всех айнарэ по Кьяо, не стоило забывать о том, что они — людоеды и твари намного опаснее акул, спрутов и прочих неразумных хищников моря. Кьяо был все-таки уникален.
      Он бы встал и отправился на кухню, вкушать заслуженный отдых и обед, но Кьяо всплыл и поднялся на хвосте над краем садка, то открывая рот, то снова смыкая губы в тонкую полоску. Это было так по-человечески, что Анхель даже удивился, впрочем, Кьяо уже не раз демонстрировал большую человечность, нежели его сородичи.
      — Ты что-то хотел сказать, Кьяо? — подбодрил маг, мягко касаясь ладонью мокрого плеча айнарэ.
      — Да. Прежде чем начать превращение, я хочу знать, чем я могу тебя одарить. Ведь после сокровища Всеотца станут мне недоступны.
      Анхель изумился настолько, что даже всплеснул ладонями:
      — Кьяо, да уже одной ориаты довольно! И это я уж молчу о жемчуге, который мы с Юки наковыряли из устриц!
      Айнарэ упрямо плеснул хвостом.
      — Этого мало. Не спорь, Анхэ-э-эль, я чую, что этого мало. Плата должна быть равной деянию. Ты спас мне жизнь и готовишься изменить ее так, чтобы я смог жить и далее. Это… бесценно. Даже если я принесу тебе корзину ориат, этого будет недостаточно.
      Анхель молчал, позволяя ему выговориться, и когда айнарэ умолк, еще некоторое время обдумывал внезапно пришедшее ему на ум. Мысль отдавала отчетливой безуминкой, но… разве не было безумием уже все то, чем они втроем тут занимались, включая Юки? И разве не поощряли добрые боги дерзновенных, желающих шагнуть за привычные границы?
      — Я скажу тебе о плате после того, как нам удастся все задуманное. Для этого тебе не понадобятся плавники и хвост, можешь не волноваться. Но все это будет иметь смысл лишь тогда, когда успешно завершится трансформация твоего тела. Не волнуйся попусту. Сегодня и завтра будем отдыхать и набираться сил.
      Когда он уже почти покинул колодезный пристрой, Кьяо окликнул, снова привставая в садке:
      — Благодарю, Анхэ-э-эль. Благодарю, что не говоришь «если».
      Отвечать Анхель не стал, только кивнул и поспешил на кухню, откуда уже доносились ароматы свежего хлеба и горячей похлебки, заставляющие уже давненько пустой желудок алхимика оглушительно требовать своего.
      
***


      Так уж вышло, что Анхель привык отмечать праздники в одиночестве. Не стремился попасть в город или в деревню, если был в пути, хотя и не отказывал себе в веселье, если все-таки попадал. В приюте воспитанников не баловали ни угощением, ни подарками, после, во время учебы в Академии, пару раз попав под руку подпивших студентов из смежных Академий, он зарекся выходить из общежития в такие дни. Ну а потом… Не всякий крестьянин будет рад увидеть мага на празднике, если, конечно, это не свой травник или целитель, давно знакомый вдоль и поперек. В городе с этим было куда как проще, но и там в нем мага выдавал магистерский венок. Люди, лишенные божественной искры, всегда относились к одаренным с опаской, наверное, это было что-то из глухой древности, когда шаман племени мог как помочь, так и наказать.
      В любом случае, спускаться в Ракуйку, если день Вершины зимы выдастся более-менее погожим, Анхель не планировал. А вот Юки собирался отправить к родным — пусть повеселится. Об этом и намекнул мальчишке накануне. И был слегка удивлен категорическому отказу.
      — Но почему, Юки?
      — Потому что тогда, учитель, вы наверняка запретесь в лаборатории, и Кьяо вообще останется в одиночестве, и что это будет за праздник?
      — Хм. А если я пообещаю не запираться в лаборатории? — усмехнулся Анхель.
      — Все равно до завтра шторм не перестанет, — упрямо боднул воздух свежеобритой головой Юки. — Так что и говорить не о чем.
      — Ну, раз так… Будем готовиться к празднику. Где свечи лежат, ты знаешь, тесто на лепешки я замешу сам, Козу для молочного супа подою и кроля зарежу тоже, а на тебе — тесто для лапши и овощи.
      Юки просиял и унесся в пристрой, доставать коробку со свечами из местного коричневатого воска, так замечательно пахнущего вересковым медом и летом. Анхель, укутавшись по макушку, отправился наружу, взяв ведерко с крышкой — без нее он рисковал принести не молоко, а изрядно солоноватого молочного снега.
      Впервые за довольно много лет Анхель согласился изменить своим привычкам. Вместо холодной лаборатории будет украшенный свечами и сухими травами алтарь, камин, угощение и немного вина, разговоры с учеником и Кьяо, который вполне может пару часов провести не в садке, а в бадье для стирки. Занимаясь приготовлениями, Анхель сознательно отбросил привычку анализировать все, что делает и говорит, позволяя себе просто наслаждаться предпраздничным настроением, незатейливыми рассказами Юки, раскрасневшегося в жарко натопленной кухне. Мальчишка сноровисто вымесил тягучее пресное тесто и вытягивал его в тонкие тестяные нити, словно это была овечья пряжа, хотя Анхель сперва думал, что он просто раскатает пласт и нарежет его, как это делали в Димире. Он даже отвлекся от потрошения кролика, залюбовавшись точными и ловкими движениями, в который раз мысленно вознося хвалу Тое и Веле за свою удачу. Потихонечку просачивалось в разум понимание: Юки не остановится на малом мастерском венке. Было в мальчишке что-то, незримо роднившее их. То ли тонкая авантюрная жилка, оплетающая сердце, то ли неугомонное шило приключенца, спрятанное богинями в самом «надежном» месте организма и периодически покалывающее в оное.
      Наставник Валлен был прав, говоря, что настоящим мастером — не по умениям и навыкам, а в душе — он сможет стать лишь тогда, когда взрастит своего собственного ученика. Когда своими руками поставит ему руку, своими глазами увидит первый простенький эликсир, сваренный под неусыпным надзором, но без вмешательства. Когда приведет его к Чаше испытания, а после каждый год будет приезжать на экзамены и с гордостью слушать, как ученик отвечает, а то и подкидывать каверзные вопросы. Когда — и, конечно же, если, — ученик без сомнений прибавит к травам на щеках малозаметную тонкую вязь личного знака учителя. Аккуратно укладывая в горшок кроличье мясо и ровно пошинкованные Юки овощи, Анхель думал — осторожно, словно ступал по тонкому льду — как предложить Юки этот знак. И усилием воли заставил себя пока что прогнать эти мысли: не ко времени они. Вот когда наступит лето, когда он лично проэкзаменует мальчишку на предмет всех тех знаний и умений, что понадобятся первогодке в Академии травников и алхимиков, когда приедут в столицу — тогда и предложит. Впереди еще половина долгой суровой зимы и неласковая здесь, на Туманном берегу, весна. Впереди, помилуйте добрые боги, эксперимент с «Трансмутатором», и, выкладывая в углубление алтаря еще горячие лепешки-подношение, Анхель искренне и горячо молился всем богам разом.
      «Пребудьте одесную меня, Тоя и Вела, направьте руку мою, влейте в жилы мои силу вашу. Пребудь ошую меня, Ним, в руки мои отдай дитя свое, позволь ему измениться, не прерви своим копьем течение жизни его. Отступись, Мар, обойди взглядом своим сей дом и жизни наши, и кровных наших. Благословите нас, Анах и Нуна, на добро и мир в день и в ночи. Благодарение мое вам, Хранящие и Защищающие, за дом, за ученика, за доверившегося мне, за дар мой».
      Рядом тихонечко шевелил губами Юки, молитвенно сложив на груди ладони с вырезанной из перламутра рыбкой, потом, коротко и вопросительно глянув на Анхеля, уловил поощряющую улыбку и опустил свое подношение рядом с лепешками. Тяжело плюхнуло сзади, и Кьяо, подтягиваясь на руках, дополз до алтаря, прокусил себе запястье и щедро пролил бледно-красную кровь на фигурку Нима. Анхель только кивнул, глядя на то, как впитываются капли в камень. Вниз не упала ни одна. Сам он потом, устроив Кьяо обратно в бадейке, поручил Юки вытащить из печи горшок с крольчатиной и вышел к колодцу. Полная, с горкой, горсть чистого алхимического серебра тихо плеснула и канула на дно.
      Ну а потом было застолье, свою долю угощения — сырые кроличьи потроха, яйца и кусок рыбы — получил и Кьяо, осторожно попробовал кусочек лепешки, поцокал: «Непривычно, но вкусно». Люди же воздали должное плодам своего труда, вкусив и пряного молочного супа с лапшой, и тушеной крольчатины, и вареных в сушеных листьях восковника яиц, ставших от этого синевато-лиловыми. Для себя Анхель, если уж что-то и делал, то в лучшем случае кролика тушил, если оказывался в Вершину зимы в димирском логове, а вот так, чтоб на столе стояли все блюда, что полагались по традиции для праздничной трапезы — он и не помнил, когда такое было. Пожалуй, что… никогда?
      И были тихие посиделки у камина, и Кьяо, с позволения Анхеля, тихо-тихо спел что-то на своем языке, очень стараясь сделать это так, чтобы не ударить по людям магией айнарэ. Юки все время, пока переливался и плескал мягкими волнами по камням нежный голос айнарэ, просидел с приоткрытым ртом, завороженный, но быстро опомнился, стоило Кьяо замолчать.
      — Ух ты-ы-ы! — протянул как-то даже благоговейно, и Анхель вполне разделял эти его чувства. Шутка ли: они вторыми среди людского рода услышали самое настоящее пение айнарэ, после Фэуса Певца Богов. Только безумие им, пожалуй, не грозило.
      — Я пересох, Анхэ-эль, — смущенно и жалобно глянул Кьяо. — Верни меня обратно. Наверное, я сейчас усну.
      Анхель подхватил его на руки, отнес в садок, обеспокоенно осмотрел, но айнарэ только отмахнулся от его тревог:
      — Я объелся. И немного устал без воды. Все хорошо, не тревожься.
      Конечно, маг тревожился: как раз через три дня был запланирован прием первых, подготавливающих тело к изменениям, эликсиров. Но заставил себя успокоиться и вернуться к Юки, сесть в кресло, отдав ученику свернутый вдвое тюфяк и свой старый спальный мешок, на которых тот и устроился со всем роскошеством у камина, болтая ногами в полосатых шерстяных носках и слушая истории. Анхель знал их несчетно, частью услышанные в долгих путешествиях, частью случившиеся с ним самим. Под эти байки Юки и задремал, свернувшись клубком, и Анхель не стал его тревожить, только принес из спальни ученика теплое одеяло да подкинул еще дров в камин. Сам же, допив вино и выкурив еще трубочку, ушел наверх, постоял у двери в лабораторию, хмыкнул и тоже отправился в постель. Утром Анах благословит, ночью же Нуна разум туманит.
            
Глава восьмая


      — Легко и просто не будет.
      Анхель медленно и тщательно отмерял в тонкую колбу капли эликсира, деготно-черного и вязкого, да и на вкус должного быть горько-вяжущим, хотя сам он его не пробовал, но запах черноголова намекал на это ясно. Запах и консистенция были правильными, но Анхель не знал, насколько этот эликсир, в трудах по «Трансмутатору» поэтически названный «Черным змеем», подействует на айнарэ. Он, конечно же, кое-что изменил в пропорциях ингредиентов, основываясь на реакции крови и телесных проб Кьяо, но ни в чем не был уверен. Однако эта неуверенность пряталась в самом дальнем темном уголке разума, надежно запертая волей алхимика. Он не мог, не должен был показывать даже малейшую тень сомнений ученику и пациенту. Да, пациенту, и только так — называть Кьяо подопытным он не мог, хотя по сути так оно и было.
      — Я готов, ты же знаешь, — пробормотал айнарэ, прижимаясь спиной ко дну садка, который специально для этого дня уменьшили в высоту, сменили воду на чистую морскую пополам с колодезной, и теперь она едва-едва покрывала его тело.
      — Знаю. Юки, воду.
      Мальчик подал колбу с чистейшей, трижды пропущенной через перегонный куб водой. Анхель влил ее в эликсир и принялся медленно размешивать, добиваясь однородности. Наконец, удовлетворившись результатом, опустился на колени и приподнял голову Кьяо, прижимая к его губам край колбы.
      — Одним глотком. И постарайся сдержать эликсир внутри, даже если будет тошнить.
      Кьяо сделал долгий глоток, сомкнул губы, но взамен вытаращился так, что его глаза, кажется, были готовы выпрыгнуть из орбит. Анхель мягко прижал к его рту ладонь, все так же удерживая голову айнарэ, не позволяя ему нырнуть. Сперва эликсир должен был стечь по пищеводу в желудок и частью впитаться в ткани, а частью — смешаться с желудочным соком. Начинал действовать он сразу, вызывая у пациента состояние каталепсии, при этом оставляя его в полном сознании. И, судя по внешним признакам, пока что все шло правильно.
      — Юки, валик. Опускай на дно.
      Анхель медленно и осторожно уложил Кьяо на сшитый специально для этого момента кожаный валик, позволяющий айнарэ погрузиться в воду с головой, но при этом удержать верхнюю часть тела выше нижней. Носовые щели сомкнулись, жаберные — раскрылись, значит, дыхательная функция в норме.
      — Юки, обогатитель.
      В воду над жабрами опустились стеклянные трубки, соединенные с колбой, в которой сама собой бурлила бесцветная жидкость — все это должно было насыщать воду кислородом. В том состоянии, в котором пребывал сейчас Кьяо, он не будет питаться, следовательно, не будет и выделять, он недаром постился перед началом почти двое суток и выпил мало не бочонок очищающих эликсиров, проведя эти два дня в бухте. Хорошо, что вода там сменялась быстро, а смущаться бурных процессов очищения Кьяо перестал уже к концу первого дня, устав и смирившись с некоторыми неудобствами.
      — Все хорошо, Кьяо. Все идет правильно. Мы с Юки будем рядом.
      Глаза айнарэ медленно затянулись третьим веком и так и остались полуприкрыты, но Анхелю хватило этого, чтобы понять, что его услышали и поняли.
      — Через два часа начнется первый этап. Юки побудет с тобой. Я скоро приду.
      Мальчик устроился на низкой скамейке в поле зрения Кьяо, негромко заговорил, рассказывая ему какую-то людскую легенду. Анхель, забрав все ненужное, поднялся в лабораторию. Следовало подготовить следующий эликсир — «Алого спрута». Самый последний ингредиент он добавит уже там, внизу.
      
      Еще на стадии обдумывания эксперимента Анхель вспомнил о, пожалуй, самой важной части «Трансмутатора» — крови. В случае с принцем Тормундом была использована кровь его отца: ближайшего родича и человека того пола, который требовалось получить после изменений. В их же случае стать донором вызвался Юки. И тому было множество причин. Первой из них была близость донора и акцептора по возрасту, второй — желаемый пол, Кьяо недвусмысленно заявил, что становиться самкой человека не желает, потому что вынашивание мальков его пугает. Учитывая обычаи айнарэ… Анхель его прекрасно понял. Третьей по счету, но оттого не менее важной причиной было то, что измененный вместе с толикой крови донора получит некоторую похожесть на него, а здесь, на побережье, было множество светлокожих и рыжих. Еще один никого не удивит, а родственные черты станут камешком на весах доверия людей Ракуйки — Анхель не забывал и о том, что люди из ниоткуда не появляются, так что придется озаботиться легендой для Кьяо. Он уже все продумал: сообщит главе Ярвену, что очередной шторм вынес в бухту неизвестного юношу, который вследствие шока и травмы головы потерял память. Конечно, сколько-то там запросов Ярвен разошлет, но мало ли кораблей погибает в зимних штормах бесследно? Межостровное сообщение прекращается только на время месяца Бурь, а он уже прошел. Да и Белая коса слишком близко, тот, кто выжил в зимнем море и не попал в лапы айнарэ — просто богами отмеченный счастливчик. Так что станет Кьяо беспамятным найденышем, и, как все, подобные ему, получит имя Нимир — «дар Нима». В его же случае это вполне будет уместно использовать как имя рода, первым оставив «Кьяо». Он уже знал, что именно значит это сочетание звуков в языке айнарэ. «Острие копья». Полное имя Кьяо, которое только он и мог произнести, значило «блик, танцующий на острие копья в теплом течении». Очень поэтично, если не вспоминать, как айнарэ управляются с короткими своими копьями, заменяющими им любое оружие. Единожды виденная картинка всплывала из памяти на обратной стороне век, и Анхель быстро накапал себе успокоительной настойки, немного, только чтобы прогнать нервную дрожь из рук.
      Итак, «Алый спрут». Это не один, а семь эликсиров, которые смешиваются в определенных пропорциях с кровью донора. Каждый отвечает за свое, и преобразование начнется только в тот момент, когда в кровь пациента попадет самый сильнодействующий, а потому вводимый последним — эликсир костной пластичности.
      Через семь часов для Кьяо, впрочем, нет, для всех троих должен был начаться сущий кошмар, и Анхель, споив ему первую часть «спрута», снова поднялся наверх, собирая в широкий удобный ящичек все, что только могло понадобиться для немедленной помощи при любом осложнении. Ну и успокоительное для Юки — в первую очередь. Затем, сменив мальчишку, отправил его плотно поесть — «Проверю!» — и потеплее одеться, а еще перенести в пристрой тот самый тюфяк, спальный мешок и пару шерстяных пледов.
      Можно было бы перетащить садок в лабораторию, можно. Но холод был предпочтительнее, да и пристрой, если магия Кьяо выйдет из-под контроля, все-таки восстановить проще, нежели очень дорогое и сложное оборудование.
      «Хватит заговаривать себе почесуху, магистр-алхимик первого ранга Анхель Круак!» — как можно более злобно мысленно рявкнул он на себя же, прижал на пару минут гладкие опаловые зерна на висках и снова склонился над садком, осторожно сжимая тонкие ледяные пальцы Кьяо.
      — Я здесь. Все хорошо.
      
      Сменяя друг друга или же вместе, Анхель и Юки пережили эти семь часов ожидания. Но вот, наконец, пришел час последнего эликсира из «спрута», и, прежде чем влить его в Кьяо, алхимик пытливо взглянул на ученика:
      — Юки, это будет не самое приятное зрелище. Ты можешь подняться наверх…
      — Простите, учитель, но нет, — твердо отказался мальчишка. — Я останусь здесь, с братом.
      Анхель испытал очень странное и непривычное ему чувство, которое пока не сумел ни опознать, ни дать ему имя. Просто на миг в груди стало тесно, а в горле — горячо и колко, так что пришлось пару раз сглотнуть, прогоняя из голоса хрипоту.
      — Что ж, твой выбор. Выпей, — Анхель протянул ему кружку горячего травника с изрядной долей успокоительного и кроветворного эликсиров, дождался, пока она опустеет, кивнул и скомандовал: — Ланцет и ремень.
      На жилистом запястье Юки уже алела залитая специальным клеящим составом рана, и ланцет алхимику был нужен лишь затем, чтобы аккуратно подцепить край этой клеевой нашлепки и снять ее. Подставив под тонкий алый ручеек колбу, Анхель проследил, чтобы крови набралось ровно столько, сколько нужно, и набросил на рану запирающее плетение. Отставив колбу, он широким мазком нанес на кожу обезболивающий состав и быстро стянул края тремя стежками, наложил заживляющую мазь и забинтовал.
      — Все, натягивай перчатку, чтобы не намочить повязку. Приготовь полотно, через две минуты я выну Кьяо из воды, обернешь его.
      — А почему ему нельзя оставаться в воде, учитель? — поморщив лоб в поисках собственного ответа, все-таки спросил Юки, закончив приготовления.
      — Потому что нужно, чтобы у него заработали легкие. Жабры отомрут в процессе трансмутации, я боюсь, придется вычищать отмирающие части вручную.
      — Это будет… больно?
      — Да, — не стал лгать Анхель. — Больно и грязно.
      Юки стиснул губы и отрез тонкого полотна в кулаках. Но промолчал, только внимательно смотрел, как вливается в его кровь струйка эликсира, как перемешивается и превращается в белесое и вязкое, мучительно-медленно даже не стекающее, а словно вползающее в приоткрытые губы айнарэ.
      — Часы, Юки!
      Столь же мучительно-медленно, казалось, перетекал из одной колбы в другую песок.
      — Полотно. Придержи хвост. Вот так, осторожно.
      Закутанное в полотно тело айнарэ безвольно распласталось по приготовленному тюфяку, и только выпуклая грудная клетка двигалась немного резкими рывками, которые становились все более судорожными, неровными. И вместе с тем засветились все пятна и полоски на серой шкуре, запульсировали в такт с его вдохами, вспыхивая все ярче. Показалось даже, что они, эти пятна, расплывались по серому фону, захватывая все большую площадь, перемешивались. И тем более жутко было то, что Кьяо не шевелился, ни пальцем не шелохнул, и даже глаза не открыл до конца. Анхель, конечно, знал, что таково действие «Черного змея», и оно должно продлиться до самого конца трансформации, не позволяя пациенту биться от боли и еще больше навредить себе. Но все равно в живот словно запихнули кусок льда.
      Трансформация началась одновременно, а не ступенчато, и, хотя Анхель чего-то такого и ждал, все равно надеялся, что за процессом получится следить. Не получалось: не хватало глаз, чтоб отметить разом все. Он думал, что жабры придется вычищать, держа жаберные щели открытыми, и даже приготовил четыре костяные лопатки, для себя и Юки, но вышло все иначе. Продолговатые щели вывернулись наружу, как скверные раны, и на глазах багровеющие, а затем и чернеющие бахромистые ряды жабр казались в них опухолевыми наростами. Они сморщились и отпали, и Анхель едва успел смахнуть их с краев отверстий, как те сомкнулись и начали срастаться, оставляя сперва красные выпуклые рубцы, потихоньку бледнеющие и рассасывающиеся. Одновременно с этим под кожей, жировой прослойкой и мышцами щелкало, бугрилось, двигалось, отчего все тело айнарэ казалось выламывающимся в непрерывных судорогах. Сквозь эти влажные щелчки пробился сперва хрип, потом прерывистый стон, потом Кьяо закричал, когда лопнула истончившаяся кожа вдоль всего хвоста. Сияние пятен слилось в сплошную пелену, ослепившую людей и скрывшую все дальнейшие превращения. Анхелю пришлось вытолкать Юки из пристроя, да и самому выставить щит, выдерживая давление чуждой магии. Тело Кьяо казалось вытянутой сверкающей жемчужиной, к которой маг не смог подойти, словно все его участие в творящемся действе закончилось с вливанием в айнарэ последнего эликсира «Спрута». Хотя Анхель знал: после трансформации, если она завершится правильно, и Кьяо выживет, он будет больше походить на младенца по умениям и реакциям, ему придется научиться заново управлять всем своим телом. И тогда и алхимическое искусство, и обычная человеческая помощь будут очень нужны.
      — Учитель, что… Что это? — перекрикивая низкий гул магии и надсадный, на пределе сил, крик раздираемого ею существа, спросил Юки, даже не осознавая, что, как ребенок, прижимается к Анхелю в поисках защиты.
      — Айнарэ — дети магии, ее в них слишком много. Она вступила в реакцию с моей, вложенной в эликсиры, и с твоей, заключенной в крови. Что получится, предугадать не могу, прости, ученик. Нужно ждать.
      Юки закусил губу и из-под ладони, как на солнце, смотрел на жемчужные переливы непроницаемой пелены, и Анхель видел, как его разрывает от желания быть рядом с тем, кого сам назвал братом, хоть как-то облегчить его участь — и невозможности этого. Понимал, потому что и сам чувствовал то же самое, только он, кроме всего прочего, был магом, ученым — и его злило ограничение его участия в эксперименте. Впрочем, Анхель быстро обуздал свои чувства, запоминая хотя бы то, что было доступно. Жаль, не засек время, когда магические потоки слились. И не мог пока что оставить Юки, чтобы взять из лаборатории водяную клепсидру на три часа. Хотя…
      — Юки, в лаборатории на стеллаже большие водяные часы в костяной оправе, принеси. И мой журнал с письменным прибором. Попробуем записать ход процесса, по крайней мере то, что видели.
      — Да, учитель.
      Анхель одобрительно кивнул вслед вылетевшему из кухни Юки: молодец, сумел оставить рефлексии за бортом. Хотя обольщаться не стоило, сколько бы ни продлилось преображение, мальчишка все это время будет волноваться о Кьяо. Значит, спать его сегодня придется уложить со снотворным и успокоительным.
      
      Колба клепсидры переворачивалась дважды, и за это время Анхель успел почти силком впихнуть в ученика обед, выгнать его на улицу, чтобы задал корма живности и просто проветрил голову, исписать с пяток страниц, скрупулезно описывая ход эксперимента и строя теории, снова накормить Юки и напоить его эликсирами, а потом — уже зевающего — отвести в спальню, пообещав, что сразу разбудит, если что-то изменится. Но ничто не менялось, кроме того, что Кьяо перестал кричать еще на третьем часу, и теперь только магические потоки гудели и потрескивали. Анхелю пришло в голову, что такой массив магии мог бы изрядно зарядить ориату, но принести ее и придвинуть в поле действия он так и не решился: не был уверен, что в этом процессе не важна каждая толика магической энергии. А если не хватит? Нет уж, рисковать настолько глупо он не собирался.
      Свечи в резном костяном шандале, купленном уже здесь, в Ракуйке, догорали, распространяя нежный запах меда, давно остыл травяной взвар в толстостенной кружке, выпало из пальцев мага перо, оставив маленькую кляксу на грубоватой бумаге журнала в обшитой кожей обложке, и сам маг уснул, уронив голову на локоть. В кухне все еще было тепло, да и сидел он спиной к медленно остывающей печи, накинув на плечи теплый шерстяной плед. В пяти шагах от него была настежь распахнутая дверь в колодезный пристрой, и за ней все еще ярилось перламутровое сияние незнакомой, безжалостной магии, перемалывающей, рвущей на части и собирающей заново, в уже ином порядке тело юного айнарэ, дерзнувшего пожелать измениться.
      Свечи догорели, и стало заметно, что за окнами уже не беспроглядная темень. Но еще и не рассвет. Там, за толстыми, чуть оплывшими фасетами хрустального стекла над морем, в полном штилевом безветрии колышущимся в страшной, мерной, мертвой зыби, в небе билось и плясало жутким шлейфом сияние, которое в здешних широтах почти никогда не видели. Оно было похоже на рваные газовые покрывала танцовщиц с островов Роа, на светящиеся испарения трясин Хомгира и зыбкие миражи Соленой пустоши. Но — вот удивительно! — никто из людей, живущих на Туманном берегу, в эту ночь не видел никакого сияния. Ни один человек не сумел остаться бодрствующим в этот час, даже вахтенные находившихся в море судов. Никто не увидел, как мертвенно-зеленые переливы сменились золотыми, затем алыми, а после и вовсе растаяли.
      
      Анхель проснулся как раз в тот момент, когда его затекшее, онемевшее от неудобной позы тело было готово сползти на пол и брякнуться о каменные плитки, как потрошенная, но еще живая жаба с разделочной доски неумехи-подмастерья. Разум, в отличие от тела, натренированный долгими годами бродяжьей жизни, очнулся гораздо раньше. Отметив, что не ощущает больше давления чуждой магии, Анхель медленно поднялся, вышагнул из-за стола и быстро размялся, даже не поворачиваясь в сторону пристроя. Сперва привести тело в порядок, чтобы иметь возможность реагировать, а не кряхтеть от простреливающей спину боли — таков был его приоритет, результат жизненного опыта. Только убедившись, что может нормально двигаться, Анхель, наконец, развернулся, вглядываясь в темноту пристроя. Прищелкнул пальцами, не особенно надеясь на то, что в буйстве магии уцелела старинная лампа, но в темноте мгновение спустя задрожал, потихоньку разгораясь, желтый огонек. Алхимик шагнул ближе, отмечая, что утрамбованный земляной пол выглядит несколько странно, присмотрелся и мысленно хмыкнул: почти весь он был словно вылизан и отполирован до блеска, почти — потому что это наблюдалось только в круге, включавшем в себя колодец, садок и лежанку, на которой они с Юки устроили Кьяо. Тень от колодезного круга закрывала то, что он так хотел увидеть, и Анхель прошел, наконец, к тюфяку, отмечая резкий запах, исходящий от неподвижно замершего силуэта. Он не был похож на запах разложения, скорей уж, так могла пахнуть сгущенная морская вода.
      Глаза привыкли к полумраку, и Анхель смог рассмотреть результат своих трудов и чужой магии. Ему пришлось крепко прикусить губу, чтоб не дать вырваться смеху: вспомнились же не к месту мысли о расплескивающихся в лунном свете по бледным плечам локонах и воздетых к небу руках. Хотя увиденное вновь не соответствовало представленному: на насквозь промокшем тюфяке лежал худой, но не истощенный подросток лет четырнадцати-пятнадцати на вид, с шапкой спутанных, как ком огненных водорослей, кудрей, с обильно усыпавшими белую кожу веснушками, распределенными в точности так, как у айнарэ располагались его пятнышки и полоски. Присев у изголовья, Анхель осторожно коснулся его шеи, хотя и без того уже видел, что Кьяо дышит. Кожа была ледяной, и мысленно маг обругал себя всеми пришедшими на ум словами, быстро метнувшись на кухню за оставленным там пледом.
      Трактаты с описанием действия «Трансмутатора» недвусмысленно предупреждали: преображенный человек во всем, кроме размера и степени разумности, походит на новорожденного младенца. В первое время он не способен контролировать естественные потребности, говорить, даже удерживать голову. Отсутствуют рефлексы взрослого человека, но присутствуют именно младенческие, так что кормить и поить преображенного потребуется, как младенца же — из рожка и только жидкой пищей, постепенно добавляя каши и размятые овощи, порубленное в кашицу отварное мясо и птицу.
      Занимая голову этими мыслями, Анхель тем временем осторожно укутал Кьяо, все еще находящегося в бессознательном состоянии, в плед, поднял на руки, придерживая голову, как младенцу, и понес наверх. Его кровать была достаточно широка, чтобы уместить двоих, и Кьяо он собирался держать под неусыпным наблюдением как можно дольше. Ну а со всеми проблемами физиологического характера справится магия и просто бытовая смекалка. Под те же пеленки поверх простыни можно уложить сослужившую свою службу обшивку садка, рыбьи кожи не пропустят влагу. Вместо одежды обойдется пока скроенной из старой ночной сорочки распашонкой, благо, комната хорошо протапливается, а руны держат тепло и не пропускают сквозняки.
      К настоящему утру, когда проснулся переборовший лекарственный сон Юки, Анхель успел сделать почти все: вознести благодарственные молитвы богам, убраться в пристрое, у живности, накормить последнюю, вычистить и растопить печь, замесить тесто на хлеб и поставить вариться рыбный бульон, начистить овощи. В общем, потрудиться, как пчелка в разгар лета. Удавшийся эксперимент и выживший в нем айнарэ придавали Анхелю сил и бодрости, несмотря на полубессонную ночь. Бледный и слегка заторможенный после эликсира Юки замер у кухонной двери, то и дело встряхивая головой в попытке окончательно проснуться.
      — Учитель?
      — Доброе утро, Юки, — с улыбкой обернулся к нему Анхель. — Умойся, холодная вода прогонит сонливость.
      — Да, я сейчас… А как… как Кьяо? — заглянув в пристрой, где уже не было и следа от садка и всего прочего, тревожно спросил мальчишка.
      — Пока спит. Умывайся, поешь — и пойдем к нему.
      — Значит, все удалось?!
      Анхель только кивнул и усмехнулся, глядя на то, как ученик метнулся к колодцу, не пропустив его слова о пользе холодного умывания.
      Меньше чем полчаса спустя они поднялись наверх. Их встретил уже полностью осмысленный взгляд удивительных, черных с золотистой каймой, глаз бывшего айнарэ.
      — Ну, со вторым рождением тебя, Кьяо, — присаживаясь на край постели, улыбнулся алхимик.
      — Я так рад за тебя, брат, — Юки осторожно взял в ладошки пока еще слабую руку — совершенно человеческую, разве что с чуть более плотными, острыми и длинными ногтями.
      Ответом им стала слабая, но отчетливая улыбка Кьяо.

Глава девятая


        Всю следующую декаду Анхель крутился, как бобер, сдуру попавший в мельничное колесо. С завершением процесса трансформации дел не стало меньше, скорей уж, наоборот. Время пришлось делить между собственными опытами, всесторонним обследованием Кьяо, обучением Юки, домашними делами, уходом за «новорожденным», живностью… Вставал маг до восхода, начиная свой день с работы над трудом по сафаридовым конкрециям, которому посвящал два часа в благословенной тишине, пока все остальные домочадцы еще сладко спали. Потом просыпался Юки, и они вместе занимались домашними делами, обихаживали потихонечку набирающегося сил Кьяо, готовили завтрак и — загодя — обед, кормили животных, смахивали пыль, мыли полы, стирали. К полудню вся подобная работа оказывалась переделана, и после полдника начиналась учеба.
      Если до Вершины Зимы Анхель учил Юки постольку-поскольку, занятый практически только «Трансмутатором», то теперь он насел на ученика со всей серьезностью и ответственностью, вкладывая в него все то, что должен знать будущий ученик Академии. Притом не особенно заботясь, что уже полученных Юки знаний с лихвой хватило бы первогодке. Сам он еще прекрасно помнил, как трудно было ему угнаться за однокашниками, приведенными в Академию мастерами, его-то, приютского выкормыша, никто не обучал, как правильно держать в руках каждый из алхимических инструментов, как за ними ухаживать, как содержать в безупречной чистоте свое тело, одежду, рабочее место.
      Очень серьезно Анхель озаботился и обучением Юки скорописи. Ликтор не станет ждать, покуда ты за ним запишешь, наставники в Академии, сколь он помнил, никогда не оглядывались на отстающих. Юки украдкой вздыхал, тер немеющие от пера пальцы, перемазанные в чернилах, злился на то и дело возникающие на листе, словно по злому волшебству, брызги и кляксы, поводил устающими плечами… Заметив, что мальчишка сутулится, Анхель без малейшей жалости запихнул ему за шиворот «швабру» — жесткую палку с поперечиной, к которой привязывал его плечи, заставляя вырабатывать осанку.
      — Алхимик, ныряющий носом в реторту — мертвый дурак! — громыхал над головой ученика его голос. — Ты не жаба, чтоб на себе проверять, насколько ядовито то или иное испарение, так что выпрямись и расправь плечи.
      — Ты на диво жесток с ним сейчас, — тихо посмеивался вечером Кьяо, уже научившийся сидеть и управлять руками, пусть еще и не слишком уверенно.
      — Я? Ничуть! — насмешливо скривился Анхель. — Я жёсток, да, но в жестокости меня обвинить нельзя. Мои уроки пригодятся Юки в Академии, попомни мое слово, Кьяо, он еще не раз скажет спасибо своему первому учителю.
      — Хорошо, — кивнул тот, заставив Анхеля закатить глаза.
      Вечерами же шло обучение Кьяо. Алхимик знал, что все равно не сможет предусмотреть всех жизненных ситуаций, которые могут случиться с новообращенным человеком, но старался дать ему знания о мире людей по максимуму. Как здороваться и прощаться, какие бывают обращения, знаки отличий, деньги, как вести себя с представителями различных сословий.
      — Не скажу, что тебе стоит избегать магов, я проверил твой фон — он в пределах обычного человеческого, как у любого неодаренного.
      — Значит, петь я больше не могу, — с ясно читаемой печалью вздохнул Кьяо.
      — Ну, почему же? Петь ты в любом случае можешь, но вот магии в твоем голосе больше не будет. Она вся, как я понимаю, ушла на преображение.
      Айнарэ кивнул, не поднимая глаз от своих рук, пальцы его были крепко переплетены. Анхель присел рядом, мягко приобнял его за угловатые плечи.
      — Расстроился?
      — А? Ну… немного, — Кьяо вздохнул. — Я думал — во мне тоже останется хоть толика магии, и тогда я мог бы… мог бы учиться с Юки и стать…
      — Алхимиком? — мягко подсказал маг.
      — Твоим помощником, — совсем уж тихо выдавил из себя Кьяо, его уши, почти человеческие, разве что самую малость отличающиеся — на раковине сохранились словно бы три чуть выдающиеся из плавного абриса вершинки — очаровательно покраснели, и румянец, как у любого рыжика, быстро переполз на острые скулы.
      — Вот как.
      Анхель осторожно потрогал эти полыхающие горячие уши, заправил за одно рыжую пружинку челки. Уловив судорожный вздох, отдернул пальцы, мысленно досадуя на себя: кажется, чувствительность этих частей тела у Кьяо-человека осталась прежней, стоит быть поосторожнее.
      — Ты, как я понимаю, уже выбрал свой путь?
      Подросток поднял голову и взглянул в его глаза со всей решительностью, на которую только был сейчас способен.
      — Да. Если это никак не нарушит твоих планов, Анхэ-э-эль.
      Что-то внутри екнуло и потянуло от того, как он произнес имя. Анхель прикусил щеку, отрезвляя себя: несмотря на то, что по меркам айнарэ Кьяо с Вершины Зимы должен был считаться совершеннолетним, в человеческом облике он таковым не был, а с детьми… хорошо, с подростками, еще не вступившими в пору юности, он глупостями не занимался.
      Нахмурившись, он привычно потер кончиками пальцев опаловые капельки на висках, раздумывая. Стремление Кьяо было похвально, он сам бы на месте мальчишки тоже пожелал отплатить тому, кто ему помог, любым способом. Но быть спутником алхимика-бродяги не такое простое и безопасное занятие! А Кьяо еще в самом начале их общения недвусмысленно высказал свое отвращение к насилию. Или же?.. Не спросишь — не узнаешь, а за спрос не бьют.
      — Чтобы стать не балластом, а в самом деле помощником, Кьяо, тебе придется кое-чему научиться. И это не только специальные знания о травах и прочих компонентах, но и обычная житейская сноровка, а еще — владение оружием, — Анхель внимательно посмотрел на айнарэ, стараясь по живой в новом обличье мимике определить его отношение к предложенному. — И если первому и даже второму я сам с радостью тебя обучу, то вот с оружием я не в ладах. Ножи метать выучился, да с шестом могу поскакать, а так мое оружие — это мои эликсиры. Но в путешествии бывает всякое, и спутник, владеющий мечом или копьем, может быть весьма ценен.
      Кьяо молчал, слегка хмуря брови и покусывая нижнюю губу, не перебивал, что уже обнадеживало.
      — В столице у меня есть друг, мастер боя. Я мог бы договориться с ним о твоем обучении. Но я помню, что ты говорил…
      Кьяо вскинул руку, прерывая его на полуслове:
      — Я владею акья. Это наше оружие. Но бой в воде и вне воды — разное, и мне придется многому переучиваться. Я согласен.
      Анхель только чуть качнул головой, в который раз удивляясь решительности этой юной рыбешки. Впрочем, нет, пора перестать его так называть. Обратного превращения быть не может, и Кьяо больше никогда не стать айнарэ, так что и именовать его подобным образом не стоит. Он человек, пусть и несколько странный, если бы айнарэ могли иметь потомство с людьми, Анхель, глазом не моргнув, сказал бы, что Кьяо — дитя третьего-пятого колена от такого союза. Отличия были ничтожны: те же ушные раковины, ногти, зубы, глаза. Если не присматриваться — не заметишь. Уши вполне прикрывают волосы, скалиться в широких улыбках Кьяо не привык, ногти можно и подрезать, и подшлифовать, как это делают дамы и господа, пристально следящие за своей внешностью. Ну а глаза… Тут уж ничего не сделаешь, глаза Кьяо будут притягивать чужие взгляды, хотя и не только они: на редкость же симпатичный паренек вышел, видно, кровь Юки сказалась.
      — Значит, к концу лета отправимся в столицу все втроем. Отвезу вас, сдам на поруки мастерам, а сам вернусь сюда. И наконец-то плотно поработаю над своим исследованием, — беззлобно проворчал Анхель.
      У Кьяо было чувство юмора, он понял, что это ворчание в шутку, и улыбнулся. Тогда-то Анхель впервые подумал, что обычного подношения Ниму и всем добрым богам было маловато: ему следовало отправиться в храм и возложить на алтарь более достойные дары. А слово с делом у него никогда далеко не расходилось.
      
      Ярвену о «найденыше» Анхель сообщил, как только закончился очередной шторм, и он, прихватив соскучившегося по родным Юки, отправился в Ракуйку. Следовало пополнить припасы, отвезти заказчикам готовые снадобья и мази, закупить у травника кое-какие ингредиенты, а у мастера-горшечника — сосуды для мазей, да и вообще, показаться людям, что жив-здоров сам и ученик тоже в порядке. Глава совета, услышав о выброшенном волнами подростке, заохал и очень быстро собрался — этакий встревоженный колобок! Так что домой возвращались целым караваном: весть о «найденыше» распространилась по Ракуйке, как верховой пал по лесу, и кроме Ярвена, Юки и Анхеля, в Хеллет выехали старшина рыбацкой артели Ингрем и сухонький благообразный жрец — гетир Нарьян.
      — Я, господин маг, сам когда-то был Нимиром, — покачиваясь в седле на спине смирного ослика, сказал гетир. — Из прежней жизни только имя потом и вспомнил, да по рисункам нательным понятно было, что на пиратском корабле ходил. Всю мою прежнюю жизнь море слизало, как старую шкуру. Должно быть, мальчику сейчас тяжело и страшно, как было и мне.
      — Не сказал бы, — пожал плечами Анхель, идя рядом с ним и ведя в поводу груженого припасами Серогрива. — Хотя он еще чрезвычайно слаб и едва может сидеть в постели. Ним был милостив: открытых ран на мальчишке не было, но внутренние повреждения меня сперва ужаснули. Однако, Мар отвел от него свой взор, и удалось все поправить. Если бы не глаза, я уверился бы в том, что это дитя из рода моего ученика.
      Гетир прикрыл рот рукой и захихикал. Ингрем и Ярвен так и вовсе не скрываясь захохотали. Анхель закатил глаза: каждый в Ракуйке знал, что у старого Ингрема не просто так прозвище Треска. Прежде чем остепениться и осесть в Ракуйке, он изрядно побороздил просторы Океана на торговых кораблях, и в каждом порту, куда он заходил, теперь наверняка есть такие же рыжики — «молоки на икру пускал» Ингрем щедро. Так что… отчего бы и не быть рыженькому найденышу по крови близким старому Ингрему Треске?
      — А что, твое мажство, нельзя ли вправду определить, может — мой? — отсмеявшись, старик внезапно нахмурился и какое-то время думал, прежде чем задать вопрос.
      Анхель вскинул бровь, глядя на него.
      — Да вот, ты говоришь, памяти у него нет?
      — Нет, только в бреду бормотал «Кьяо», я решил, его так звали, ну и называю теперь сам.
      — Негоже человеку, как отбившемуся от стаи дельфиненку, одному быть! — рубанул воздух ладонью Ингрем. — Коль в самом деле моя кровь — тем более. В род приму. Внуком.
      — Способы проверки есть, — кивнул Анхель. — Пожалуй, вы правы, Ингрем, вряд ли мы сумели бы отыскать настоящую родню мальчика, а так ему будет много легче вернуться к нормальной жизни. Вот сейчас придем — и я проверю при вас, а досточтимый гетир Нарьян и глава Ярвен засвидетельствуют результаты.
      Анхель был доволен, как обожравшийся яблок Серогрив: все складывалось не просто хорошо, а самым наилучшим образом. Добрые боги покровительствовали дерзновенному, решившемуся так круто сменить курс своей жизни. Это ли не чудо? Вот разве что слегка тревожило то, что Ингрем может заявить свои права на Кьяо, увидев результаты проверки крови, и забрать мальчишку в Ракуйку. Но явно не сейчас, пока тот еще не здоров и нуждается в помощи алхимика-целителя, а потом уж, к весне, можно и решать этот вопрос. Кьяо не помешал бы подобный опыт в общении с людьми, хотя это и было опасно. Нет, не стоило загадывать.
      В неспешных разговорах, перебрав большую часть «зимних» тем, люди добрались до Хеллета. Юки, не дожидаясь команды, споро взялся разгружать телегу, хотя по глазам было видно: встревожен, и очень даже, и хочет быть рядом с названным братом, но понимает, что не следует путаться под ногами у взрослых. Которых Анхель, предложив вина и горячего травника и выслушав вежливое согласие, но потом, после дела, проводил наверх.
      Кьяо знал, что должен прийти Ярвен. Но того, что в спальне алхимика появятся аж три незнакомых ему человека, не ожидал. Его слух, ставший не настолько острым, все же предупредил, что идут не два человека, а четыре, но он все равно тревожно вскинулся на постели, приподнимаясь на локтях.
      — Анхэ-э-эль?
      — Тише, Кьяо, не волнуйся. Это глава городского совета, господин Ярвен Зорьян, староста рыбацкой артели Ингрем Хават, дедушка нашего Юки, и гетир Нарьян Нимир, жрец ракуйского храма, — представил ему всех вошедших Анхель.
      — А похож, похож, — прогудел окинувший Кьяо внимательным, цепким взглядом Ингмар. — И впрямь как бы ни моей крови икринка. Не пугайся, малец, если так — станешь мне внучком. Согласен?
      Кьяо смотрел на него широко распахнутыми глазами, в которых отражалась напряженная работа мысли. Анхель знал уже: он часто приплывал в эти воды, прячась от более сильных и жестоких сверстников, и следил за людьми, не показываясь им на глаза. Учил язык, правда, больше запоминая крепкие рыбацкие ругательства, служившие своего рода оберегами. И Ингрема видел, знал именно как старшину рыбацкой артели, человека сурового и жесткого, но то в море и в труде, а каков он на суше? В кругу семьи?
      — Я… — Кьяо беспомощно метнулся взглядом к Анхелю, уловил ободряющую улыбку и кивок, и выпалил: — Я согласен!
      Дальше все было просто: Анхель смешал самый наипростейший эликсир, так и называвшийся: «родная кровь», объяснил свидетелям, что о наличии родства чистая, как слеза, голубоватая жидкость скажет изменением цвета, а о степени — его насыщенностью. Отлил чуть в отдельную колбу, капнул туда своей крови, потом — крови Кьяо из проколотого кончика пальца, показал всем присутствующим: эликсир кровь принял, но, смешавшись, она просто осела на дно и выпала осадком. Так что в следующую колбу капнула уже кровь Ингрема, а следом — снова Кьяо. Две капли взвихрились в голубоватой жидкости, смешиваясь, окрасили ее в слабый розоватый цвет.
      — Родство есть, но как раз третьего порядка, — усмехнулся алхимик. — Что ж, Ингрем, поздравляю вас с обретением внука.
      Старик подошел к изголовью постели, опустил широченную, как лопата, ладонь на рыжую вихрастую макушку Кьяо, протянул вторую гетиру.
      — Пред добрыми богами, пред самим Анахом говорю: это кровь крови моей, мой внук, Кьяо Хават. Я сказал, Ингрем Хават.
      — Мы услышали, — в один голос засвидетельствовали все присутствующие, и в хор трех мужских голосов вплелся звенящий и чуточку срывающийся голос Юки.
      — Братик! — мальчишка пролетел через комнату и с размаху обнял Кьяо, у которого на ресницах дрожали хрустальные капельки, дрожали тонкие губы и руки, которыми изо всех сил обнял в ответ Юки.
      Если у Ингрема и были какие-то вопросы к Юки, он не стал спрашивать сейчас, просто мудро усмехнулся в усы и потрепал обоих по вихрам.
      — Юки, останься с Кьяо, напои его успокоительным и посиди, пока не уснет. Ему сейчас надо отдохнуть, — мягко приказал Анхель, уводя взрослых вниз.
      — Да, учитель!
      — И сам выпей, перенервничал ведь?
      Мальчик смущенно кивнул, но на губы так и выползала широкая-широкая улыбка — победная, словно признание деда стало взятой с бою вершиной. Анхель его понимал, и в глубине души тоже что-то подрагивало и сжималось. И даже было самую капельку завидно, но это чувство алхимик запинал обратно, откуда оно вылезло. Да, у него родни не нашлось, но сейчас, в данный момент, он чувствовал свою сопричастность происходящему, чувствовал, что и он каким-то боком словно бы коснулся этого новообразованного родства. Впрочем, почему «каким-то»? Самым что ни на есть непосредственным участием в судьбах и коснулся. И этим, пожалуй, стоило гордиться.
      Засиживаться за вином мужчины не стали, хотя должное старому, выдержанному напитку под изумительную копченую рыбку воздали. Обсудили, что делать с Кьяо, Анхель категорически заявил, что, пока не будет уверен в том, что подросток полностью здоров, ни о каком перемещении и речи быть не может, что с Вершины Зимы прошло слишком мало времени, а он хоть и маг, но не чудотворец, и хорошо, если к весне Кьяо сможет не просто встать с постели, но и жить полноценной жизнью. Так что Ингрему пришлось согласиться. И от его денег Анхель отказался чуть ли не зло, но не стал спорить, когда старик, примирительно подняв руки, предложил без оплаты брать у него свежую и солено-копченую рыбу. Рыбку любили все трое, и он, и мальчишки, ну… почему бы и нет?
      Ракуйские откланялись, Анхель проводил их до ворот, вернулся и налил себе еще вина, раскурил трубку и сел у камина. Можно было выдохнуть, ощутить, как потихоньку распускается узел напряжения, скручивавший в комок нервы где-то под ребрами. Все получилось! И даже гораздо лучше, чем он надеялся!
      Ай да Анхель, ай да сукин ты везучий сын! Но, наверное, еще более везучим тут был Кьяо, будто его еще в икринке сам Ним целовал. Анхель отсалютовал кружкой в сторону алтаря и с чувством глубочайшего удовлетворения откинулся на спинку кресла. Жизнь была дивно хороша.
            

Глава десятая


      — Любой маг, из какой бы семьи он ни вышел, теряет все обязанности и привилегии прежнего сословия и переходит под руку Коллегии магов. Маги, какой бы специализации они ни были, состоят на королевской службе.
      — И вы, учитель? — широко распахнул глаза Юки.
      — Конечно. Любого мага по приказу его величества Коллегия может призвать в любую точку королевства для несения службы. Конечно, больше это касается погодников, стихийников и боевиков, но это в мирное время. А, не приведи боги, война — призывают всех магов, достигших ранга полного мастера. Не всегда это означает, что магу нужно куда-то ехать, нет. Зачастую, все остается, как и было, просто маг будет вправе запросить у Коллегии помощников, материальную поддержку или охрану. В случае чрезвычайной ситуации Коллегия призывает магов требуемого ранга. Например, так было в прошлом году, когда его величество заболел, и нужна была помощь алхимика-целителя.
      — Ну, раз никто о смене короля не объявлял, его величество выздоровел, да?
      Анхель усмехнулся:
      — Да. А магу, спасшему его жизнь, пожаловал целый замок.
      — Ух ты! А какой?
      — Ну, небольшой такой, скорей, усадьбу. На морском побережье. Хеллет, называется.
      Юки подавился возгласом, во все глаза глядя на уже откровенно смеющегося учителя. Кьяо, внимательно слушавший их, перебирая сушеные ягоды чимая, зафыркал в ладонь и тут же вскрикнул, заставляя обоих отвлечься.
      — Жжется!
      — Юки, воды с мылом, быстро! Кьяо, я ведь говорил — ни в коем случае к лицу руками не суйся после чимая! Конечно, жжется. Потерпи, сейчас вымоем, и я глаза тебе закапаю. Ох, ну что ты за рыбешка!
      — Дурная-а-а, — согласно зашмыгал носом Кьяо, из-под его роскошных ресниц градом катились слезы, а на тонкой коже щек уже наливались краснотой пятна легкого ожога.
      — Ну, раз имеешь смелость признать ошибку — то не такая уж и дурная, — хмыкнул Анхель, отмывая его руки и лицо от жгучих частичек чимая. Нанес на ожоги прохладную легкую мазь, на руках отнес Кьяо в постель и закапал в глаза успокаивающий раздражение эликсир.
      — Полежи, перестанет жечь — можешь вернуться и продолжить работу. Или подремать, если устал.
      — Я не устал! — запротестовал мальчишка и в противовес своим же словам зевнул, показывая мелкие острые зубы.
      — Не стоит геройствовать. Спи, — Анхель мягко погладил его по щеке, проверяя, сняла ли мазь температуру, укрыл пледом и вышел, прикрыв дверь.
      Выздоровление, вернее, овладение Кьяо своим новым телом продвигалось довольно быстро, он уже мог не только сидеть и вставать, но и ходить, опираясь о стену, неуклюже, как ребенок, то и дело запинаясь. С его по-детски округлых коленок не сходили синяки и ссадины, но Анхель не тревожился о них — это были не те травмы, которые могли нанести вред. Все дети их получают, а Кьяо, по сути, проживал обычное детство, только в ускоренном темпе, и трястись над ним, как над хрустальной статуэткой, не стоило — это его смущало. Анхель же понимал, что разум в этом полудетском теле уже почти взрослый и сформировавшийся, пусть это и не совсем человеческий разум.
      Айнарэ довольно медленно росли, но вот взрослели быстро: «мальков» защищали только первые пять зим, как рассказывал Кьяо, потом начиналась фаза «выживания». Он сам удивлялся, как сумел пережить и эти пять, и последующие десять зим. Анхель считал, что в этом ему помогал разум, способный мыслить быстрее, чем у его бывших собратьев. И щедро отмеренная Нимом удача. Только боги ведали, для чего одарили ею обычного, в общем-то, айнарэ. Может, он должен был стать кем-то великим? И если уж не среди своего народа, то среди людей? Пока что загадывать было рано — по сути, Кьяо представлял из себя пока что малька, и в какого кашалота этот малек вырастет, предугадать было нельзя.
      Урок для Юки продолжился своим чередом: Анхель рассказывал ученику, что из себя представляют Академия и Коллегия, каковы отношения между магами разных направлений, как себя вести среди своих однокашников, в общежитии, среди прочих учеников, с наставниками. Ему никто таких тонкостей не давал в свое время, и до всего пришлось доходить своим умом, делая ошибки и расплачиваясь за них. Юки Анхель хотел оберечь от самых суровых, несмотря на то, что прекрасно видел его твердость, характер, упорство и самостоятельность. Все это хорошо, но не лучше ли направить эти черты и всю возможную энергию на учебу, а не на расхлебывание заваренной каши? Анхель придерживался мнения, что, будь у него в свое время наставник до Академии, он достиг бы нынешнего положения раньше и с меньшими затратами сил. И если уж взялся за обучение, то обязан дать максимум, который только сможет впихнуть в очаровательную ушастую голову Юки. Впрочем, и ученик его не разочаровывал, поглощая знания, как губка, почти требуя еще, задавая вопросы и учась размышлять самостоятельно, а не только глотая разжеванное, как ленивый птенец чайки.
      
      Анхель снова не успевал отслеживать летящие дни. О том, что пришла весна, ему сообщил проснувшийся Квакс и забеспокоившийся Раш. Грако, всю зиму смирно просидевший на насесте в конюшне, хотел в небо, и Анхель взялся тренировать его носить почту. А еще — приучил к рукам Юки, накинув еще одно, малое плетение привязки. Мало ли что могло случиться?
      Весна принесла с собой кучу хлопот: надо было обиходить сад, огород, свести Козу в Ракуйку на встречу с каким-то козлом, привести в порядок дом, обустроить ту самую башенку-оранжерею под выращивание рассады… Анхель снова чувствовал себя бобром в мельничном колесе, снова падал в постель ночами и засыпал, как камень. И в то же время, когда выдавался незанятый вечер, они с Юки и Кьяо выбирались из дома в заветренный уголок, где устроили уютную лавку и столик, и где можно было отлично посидеть, отдыхая от трудов праведных, алхимик признавался себе: он впервые чувствовал себя настолько уютно, настолько полностью живым и счастливым. Все дело было в них, двух рыжих мальчишках.
      Отпускать от себя Кьяо не хотелось. Было страшно, за него, за людей, ведь клятва, которую давал айнарэ, стала недействительной в ту ночь, когда свершилось преображение, а новой никто не озаботился. За себя тоже — немного, Анхель был уверен, что никто не опознает в Кьяо бывшего морского певца, если, конечно, мальчишка сам не выдаст себя с головой. А если этого не случится, то и об участии алхимика в этом превращении никто не узнает. И в этом-то было все дело! Анхель не мог ручаться, что Кьяо справится без его помощи или хотя бы помощи Юки. Зато он прекрасно знал, насколько внимательны и сообразительны здешние люди. Успел убедиться. Конечно, Кьяо не будет постоянно под присмотром того же Ингрема или Ирвина, Юкиного отца. Но ведь и Бесс тоже не пальцем деланная, уж странности в поведении якобы человеческого подростка, вырастив двух старших сыновей, она углядит легко. Ну как, как отказать Ингрему? Обратной силы ритуал признания родной крови не имел. Кьяо оставался в Хеллете, только пока нуждался в присмотре алхимика, а сейчас он должен был отправиться в свою новую семью.
      Голова пухла от мыслей. Сердце нервно стучало, и Анхель не мог понять, то ли это просто от волнения за мальчишку, то ли интуиция подает сигналы. Он бы, наверное, извелся и изрядно поуменьшил запасы успокоительного, если б Кьяо не пришел в тот вечер сам, поговорить и успокоить.
      Анхель уже трижды набил и выкурил трубку и успел слегка продрогнуть: весна на Туманном берегу была отнюдь не благословлена теплом и погожими деньками, этот день не был исключением, разве что закат выдался ясным, вот он и вышел к лестнице, полюбоваться морем, покурить и обдумать все в который раз. И шагов позади не услышал: освоившийся с телом Кьяо ходил бесшумно и плавно, с грацией прирожденного хищника. Анхель вздрогнул и чуть не выронил вниз трубку, почувствовав на плечах тонкопалые теплые кисти.
      — Прости, — Кьяо прижался к его спине, вызывая очень двойственные ощущения.
      Во-первых, давно уже лишенное ласки тело восприняло эти объятия, как прелюдию. Во-вторых, разум немедленно возмутился, что ничего подобного, и Кьяо просто пришел за утешением, потому что тоже волнуется. Анхель, заставив себя принять доводы разума, не сразу сообразил, что именно он-то и не прав.
      — Ты совсем замерз, Анхэ-э-эль. Позволь мне согреть тебя, — теплым медом тек в уши мягкий голос, а ладони, уже почти горячие, скользнули по плечам, огладили их и перебрались на грудь.
      — Кьяо! — рявкнул он, выныривая из такого приятного ощущения, что пришлось себя буквально за шкирку из него выдергивать. И ведь ни на гран магии у паршивца не осталось — но голос, голос! — Что. Ты. Творишь?!
      В глубине черных глаз пульсировали голубые искорки, какие, бывает, пляшут в теплых водах Океана, у берегов южных островов.
      — Я просто…
      — Еще ребенок. По людским меркам. В этом возрасте у людей просыпается чувственность, это верно. Но не значит, что…
      — Останься я айнарэ, и уже три месяца носил бы в себе оплодотворенную икру или охранял того, кто носит. Я не ребенок, Анхэ-э-эль!
      — Но ты больше не айнарэ. И тебе придется принять человеческие правила и законы. Для меня ты — подросток, не вступивший в пору юности.
      Кьяо долго смотрел в его глаза, не шевелясь, не стараясь освободиться от рук, крепко, осторожно, но непреклонно удерживающих на расстоянии.
      — Хорошо, — наконец, сказал он. — Ты прогоняешь меня не потому, что я — это я, а остальное… решается временем.
      Анхель отпустил его и нервно хохотнул, подбирая все-таки оброненную на камни трубку. Знал бы маленький гаденыш, чего ему стоило удержаться, не был бы так спокоен, уходя в дом. Анхель подумал, что спать ему сегодня постелет в комнате у Юки. Потому что… потому что.
      Одно было хорошо: случившееся этим вечером перебило волнение, направив мысли мага по другому пути. Отправив мальчишек спать и проследив за тем, чтобы эти два рыжих шалопая вправду легли в постели, Анхель ушел к себе, запер дверь на крюк — во избежание! — и наконец сбросил с себя одежду. Желание, так остро и сладко одурманившее там, над обрывом, задавленное после его волей, вернулось, казалось, десятикратно, и пришлось крепко прикусить губу, чтобы не выдать себя стоном. Анхель упал на нерасстеленную постель, в мягкий мех покрывала, закрыл глаза и мысленно выругался в тридцать морских загибов: вместо всегдашних абстрактно-безликих тел, что представлял себе одинокими ночами, привиделось ладное, мальчишечьи худощавое и белокожее, в золотистых россыпях веснушек, с едва-едва наметившимся рыжим курчавым пушком в паху. Сколько раз он его касался без малейшего желания, обмывая, нанося мази, массируя? Он помнил тепло тонкой кожи, помнил, как загорались алыми маками скулы Кьяо, помнил собственные слова успокоения… Да что ж такое? Неужто он настолько изголодался по ласкам, что готов дрочить на мальчишку? Разум, предатель, тут же вспомнил, что рыбешке на самом деле уже двадцать лет, а его нынешний вид — лишь результат вливания крови Юки. А вот если бы это была кровь одного из Юкиных старших братьев, ему бы и в голову не пришло отказать Кьяо… Эта мысль стала последней каплей, и Анхель вгрызся зубами в подушку, яростно двигая рукой по окаменевшему члену, и глухо застонал, кончая.
      А уже утром вспомнилось: черные, как морская бездна, глаза, по краю радужки — золотые искры, а в зрачках — призрачные голубые огни. Именно они приснились в первую ночь в Хеллете.
      
***


      Ингрем приехал за Кьяо накануне Ночи Венков, и оно, конечно, было донельзя символично: новый человек в роду, еще один огонек, отправленный Ниму в цветочном венке, как его представление и богу Океана, и людям. Но Анхелю эта идея все равно по душе не пришлась, он прекрасно понимал, что для Кьяо огромное скопление народа будет тяжелым испытанием. Но вот сам мальчишка, к его удивлению, был спокоен и собран. Словно это и не он тут какие-то пару дней назад нервничал и трясся, как листик на ветру.
      — Готов? — поздоровавшись с магом и потрепав подлетевшего Юки по голове, пробасил Ингрем.
      — Да, — коротко кивнул Кьяо.
      Конечно, Анхель его эти месяцы и одевал, и обувал, но то были вещи с его плеча, а своего у Кьяо не было ничего. Ингрем это прекрасно знал, поэтому и привез с собой все, от подштанников и шоссов до куртки из рыбьей кожи, подбитой гагачьим пухом. Сунул приемному внуку объемистый сверток:
      — Переодевайся, малый, пока я с его мажством потолкую.
      Кьяо без единого слова возражения утопал наверх, Юки, прилипшего к деду, Ингрем гнать не стал, из чего Анхель заключил, что ничего сверхважного или неприятного сказано не будет, и не ошибся.
      — Тебе, твое мажство, чего праздничного надеть-то есть? — в лоб спросил старик, усмехаясь в усы. — Потому что Бесс моя наказала без тебя не возвращаться, мол, раз достал ей из воды еще одного сына, то сам его к берегу в Ночи и повести должен. Так что…
      Анхель даже не удивился. Пусть он не так уж и часто мелькал в Ракуйке, но все-таки своим там уже стал, совсем своим, наверное, с того дня, как взял в учение Юки.
      — Хорошо, я сейчас. Юки, ты, я так понимаю, тоже идешь с нами? Марш за курткой, ночь будет не жаркой.
      Травогон начинался забавно. Анхелю теперь было интересно, как он пройдет, этот последний весенний месяц. И что принесет им всем.
      В город спустились — еще солнце над горизонтом на три пальца стояло, и можно было рассмотреть, как горожане украсили свои дома. А посмотреть было на что: на каждой двери висел сплетенный из сухих вересковых веток венок, и каждая семья украсила его по-своему. Тут и диковинно закрученные ракушки были, и обточенные морем стеклышки, и фигурные узлы из ярко раскрашенной пеньки, и все первые цветы, на какие только богат был Туманный берег — анахион, похожий на мохнатые оранжевые солнышки, и растрепуха, лиловая и синяя, и белые, в желтом пуху, колоски майлиты красильной, и первоцветы — белые, голубые, желтые… Ну и лозы, конечно — куда же без них, без их остро-вытянутых листочков, так похожих на стайки мальков. Из лоз плели основы для тех венков, которые ночью отправятся в море по высокой воде, по двойной дорожке света от полных Нуны-Аи и Нуны-Ойи. Получались этакие круглые лодочки с мохнатыми бортиками, в которые тоже вплетали цветы. А в середину ставили фонарик со свечой. Раньше — из промасленной кожи, из тонко выделанной бересты или высушенных пластинок агарового отвара. Сейчас по большей части из стекла: раз в год можно потратить четверть кера на простенькую стеклянную колбочку. А кто побогаче, кому выпендриться охота — те и цветные заказывали, с узорами, с медной оковкой. Анхель не то что хотел именно выпендриться, но ему показалось важным выбрать для Кьяо и Юки какие-то особенные фонарики. Он чуть ли не до самого заката завис в лавке стеклянных дел мастера, пока не нашел то, что его устроило.
      Они были похожи: стеклянный звездоцвет, стыдливо сомкнувший лепестки сердцевины, чтобы спрятать огонек свечи, и нечто, что напоминало формой этот же цветок, но «лепестки» у него казались составленными из острых наконечников стрел или копий. Когда Анхель протянул мальчишкам эти фонарики, Юки аж привздохнул, так ему стало жаль отпускать в море такую красоту. Кьяо же глянул на алхимика в упор, улыбнулся, показывая самые кончики острых зубов, мазнул по ладони пальцами, забирая свой фонарик. И промолчал.
      Зато не смолчал Ингрем, ворчливо заметил:
      — Баловство одно, твое мажство, ну да ладно, твой ученик.
      Про фонарик, врученный Кьяо, впрочем, он тоже не сказал ни слова.
      На площади перед ратушей и храмом всех богов уже собралась толпа, и даже темнота, разгоняемая только светом многочисленных фонариков в венках-лодочках, не могла скрыть того, что люди оделись в самые лучшие свои наряды, самые яркие, что замужние женщины вместо повседневных платков повязали сегодня вышитые черным, синим и зеленым, а поверх них надели расшитые жемчугом, янтарем, сердоликом, перламутровыми резными капельками и рыбками «носы» — остроконечные, словно в самом деле носы рыбацких лодок, с плетеными из мелкого жемчужного бисера сетками на висках, очелья. Незамужние девицы перевили косы лентами, расшитыми по концам оберегами, и из лент же наделали цветов, венков, а их пышные праздничные юбки стоят колоколами, столько нижних крахмальных юбок под них поддето. Степенные отцы и деды — и те вместо ременных поясов намотали яркие, красные, синие, желтые полосы ткани, заткнули за них ножи с наборными рукоятями, надели черные фесеры с заткнутыми за тульи перьями морских сов, орланов или буревестников, а что уж о молодых парнях говорить!
      И смех, смех вокруг, шутки, детские писки, беготня и толкотня. Но перед магом в парадной мантии, которую Анхель уже боги ведают сколько времени не доставал из сундука — и хвала тому, кто придумал гладильные чары! — темно-зеленой, бархатной, вышитой золотой нитью и крученым шелком, перед таким магом расступались, замолкали на время, оглядывали внимательно, цеплялись взглядами за золотую магистерскую цепь и знак Коллегии, кивали уважительно. И столь же внимательно оглядывали его спутника, которому за весну успели все косточки заглазно перемыть, особенно узнав, что старый Ингрем Треска перед свидетелями признал «найденыша» своим внуком. Вот теперь и смотрели во все глаза, шептались, кивали: да, кровь не спрячешь, особенно такую, пеной по волнам всплывет. Ишь ты, рыжий, как есть трещонок, у Ингрема все такие, даром что зять белобрысый, да у старших внуков жены чернявые, а все одно огненная кровь свое берет. Кьяо держался так, словно не слышал никаких шепотков, но Анхель видел: глаза у мальчишки большие и круглые, как у айнарэ, и он то и дело засматривается то на чью-то залихватски сдвинутую на ухо фесеру с роскошными перьями орлана, то на красотку-щеголиху, увешавшуюся коралловыми бусами от горла до пупа, то на освещенный яркими лампадами и свечами храм, на гетира Нарьяна, в праздничном облачении из темно-синего шелка, шитого серебром, выглядящего на изумление внушительно. И похолодевшие от волнения пальцы смыкаются на запястье Анхеля все крепче, до белизны, так же как стискивают лодочку-венок с подрагивающим в хрустале огоньком свечи.
      Гетир встал на широкой ступени храма, поднял руки, и от него, словно круги от брошенного в воду камня, растеклась по толпе тишина. Все, даже дети, почтительно замерли, внимая на удивление сильному, глубокому голосу, запевшему благодарственный канон. Сегодня, в Ночь Огней, славили Нима и Нуну, брата и сестру, что, вечно разлученные, вечно же тянутся друг к другу. Кьяо же рассказывал Анхелю и Юки легенды, бытующие среди айнарэ, и по ним выходило, что оба эти бога были двуполы, как и сами айнарэ, и лишь с помощью Нуны Ним смог зачать и породить множество живых существ, населяющих Океан, и было это до того, как Анах похитил Нуну, победил ее в поединке и разделил на две части: Аю и Ойю. Была у айнарэ и легенда о том, что Нуна вернется к Ниму, когда сумеет слиться в одно. Единственная ночь в году, когда Ая и Ойя полны одновременно — это и есть их попытка стать одним целым. Но проходит ночь — и все возвращается на круги своя.
      Люди подхватывали канон, и вскоре вся площадь пела, и так, с каноном на устах, двинулись к морю, к вытянувшимся в темноту, как две огненные стрелы, молам, с которых и принято было здесь запускать венки по высокой воде. Волны мягко плескались почти вровень с каменным настилом, и непрерывный ручеек людей тек, разделяясь надвое, и звучал и звучал над морем хвалебный канон тому, чьей щедростью жили люди Ракуйки.
      Вышагивавший рядом с Анхелем Кьяо тоже пел, благо, слова канона повторялись, и ему хватило одного раза, чтобы запомнить их. Звонкий, чистый, неуловимо отличный от человеческого, его голос вплетался в хор, но все равно звучал как-то наособицу. Анхелю так казалось, но он мог и ошибаться, просто голос Кьяо будил в нем какие-то особенные чувства, еще с той ночи, когда впервые услышал его, сочиняющего поминальную по себе. Теперь же маг истово надеялся, что Кьяо не придется петь ничего подобного еще много лет.
      
***


      Без Кьяо в Хеллете словно стало темнее в два раза. Анхель видел, что и Юки отчаянно скучает по названному братцу, но ни один, ни второй изменить существующее положение вещей не могли, пришлось привыкать. Впрочем, маг воспользовался освободившимся временем и не позволил себе и ученику отлынивать от занятий.
      — Лето коротко, Юки, и тем короче, что выехать в столицу нам придется в самом начале Колоса, чтобы успеть не только подать заявку на твое обучение, но и устроить тебя в общежитии, купить все, что потребуется, сделать тебе первую татуировку. Дел — по самую макушку, как бы не разорваться на десяток жабонят, все успевая.
      Юки прыснул и с утроенным рвением принялся за написание лекции. Анхель диктовал бегло, сознательно завышая скорость относительно той, с которой, как ему помнилось, велись лекции в Академии. Тяжело учиться — да после меньше лечиться, как говорил наставник, и Анхель нынче разделял его точку зрения, хоть и фыркал про себя, что в свое время эта присказка его изрядно бесила. Но Юки, кажется, воспринимал все как должное, его почерк выправился, руки привыкли к перу, «встали нужным концом» для тонкой работы с ингредиентами и инструментами, проснулось чутье на температуру и время. Анхель нарадоваться не мог: Юки в самом деле оказался самородком, настоящим неограненным алмазом, который он сейчас осторожно, бережно — как бы оно со стороны ни казалось — не гранил, нет, пока всего лишь очищал от породы, придавал форму будущему бриллианту. Гранить его будут все же наставники в Академии, и маг думал, что справятся они с этим тонким и длительным процессом гораздо лучше него. Хотя Юки все равно будет считаться его личным учеником.
      Сам Анхель попал в личные ученики к мастеру-наставнику Валлену, уже будучи на втором курсе. И лето между вторым и третьим курсом ознаменовалось для него первым в жизни путешествием по Ванделару. Сам мастер Валлен во время занятий много времени уделять ученику не мог, но старался впихнуть в его голову как можно больше знаний в короткие летние месяцы. Анхель, не избалованный вниманием, был дико благодарен уже и за это, на наставника он никогда не обижался, если тот не мог изыскать для ученика особенно много внимания: должность заместителя ректора и преподавателя Высшей алхимии — это вам не шутки. Но тем больше ему сейчас хотелось дать Юки, словно… компенсируя этим недополученное? Не был Анхель слишком уж силен в том, чтобы разложить по полочкам-колбочкам все движения души человеческой, полагаясь больше на интуицию и опыт. А они твердили, что вложенное в ученика сейчас окупится сторицей.
      
      
***

 
      
      Кьяо тосковал.
      Нет, он не мог сказать, что в доме приемного деда было хуже, чем у мага, или к нему относились хуже. К нему присматривались, конечно, и это заставляло его держаться настороже, впрочем, к этому-то Кьяо как раз было не привыкать. Он очень старался вести себя так, как люди вокруг. Они нравились ему: грубоватые, конечно, и этим отличались от Анхеля, в котором Кьяо теперь видел некий лоск, сравнивая его поведение и нравы своей приемной семьи. Хаваты, как и их соседи, друзья, да и вообще почти все люди Ракуйки, были… простыми. Простыми трудягами, рыбаками и не только. Даже глава городского совета, даже гетир — люди, облеченные властью — были просты и прямы, как древко акья, их помыслы и чаяния становились понятны Кьяо, как любое движение течения и водорослей там, под водой. Было нетрудно приспособиться, привыкнуть. И трудно одновременно, ведь хотелось иного.
      Он выполнял все, что приказывал ему Ингрем, о чем просила Бесс или ее муж и сыновья, не задумываясь, все его мысли были там, в Хеллете. Он понимал, что должен как можно скорее поговорить с дедом, выяснить, что тот думает о возможности обучения Кьяо. Ингрем мог и не согласиться, и был бы в своем праве, он сейчас не просто отвечал за нового члена человеческой стаи, но и обеспечивал его, пока сам Кьяо не обучится хоть чему, хоть бы и сети вязать. Быть зависимым от кого-то Кьяо не хотел. Это было для него очень странно, и если заботу Анхеля он принимал легко, так уж вышло, то от Ингрема ее принять было во много раз труднее.
      Кьяо уже давно был самостоятелен и самодостаточен, как айнарэ. Он сам добывал себе пищу и устраивал укрытия от хищников и сородичей, сам собирал жемчуг и охотился на меченосцев, меняя после свою добычу на что-то нужное. У людей все было иначе, сложнее. Нельзя было просто нырнуть и добыть горсть жемчугоносных раковин, сожрать моллюсков и сменять жемчуг на выточенный умельцем наконечник для акья и десяток живых осьминогов или сетку с акульим мясом. Да и вряд ли он сейчас, в этом теле, смог бы донырнуть до тех глубин, где водятся самые крупные жемчужницы. И хорошо, что Ингрем не торопил его с поиском занятия, давал обжиться, привыкнуть, осмотреться и впитать в себя людское.
      Что было удивительно, это то, насколько быстро сам Кьяо принял Ингрема Треску как близкого человека. Может, сыграло роль то, что он воспринимал настоящим братом Юки? Но с Бесс, к примеру, с Ирвином, с Анваром и Ингмаром, старшими братьями Юки — со всеми этими людьми у Кьяо никак не выстраивались доверительные отношения! Хотя нельзя сказать, что они не пытались, это он держался на расстоянии, как отбившийся от своего скопления ниточник, не решающийся прибиться к чужому. Хотя у ниточника вообще нет разума, нечем ему решаться, а у него, Кьяо, есть, и этот самый разум, вместо того, чтобы помогать, здорово мешал.
      Кьяо понимал, что чем дольше он тянет с разговором, тем меньше шансов, что Ингрем его отпустит. В месяце Страды, или Колосне, как говорили местные, самая страда и для рыбаков, и для всех прочих, кто от моря и земли живет, об этом ему тоже рассказывал Анхель. На него, приемыша, могут рассчитывать, ведь так? Люди ведь такие странные создания: они сбиваются в стаи, как дельфины, а не рассчитывают только на себя. И ведь не ради одного лишь спаривания, как айнарэ, и заботятся они друг о друге не только те пять месяцев, что требуются, чтобы выносить оплодотворенные икринки. Кьяо пытался представить, как могли бы айнарэ не сметать икру в одну, общую пещеру, а каждая пара — в свою, и как бы они вылупившихся мальков вместе защищали, учили, кормили. Воображение ему отказывало: он не знал тех, кто его породил, мальками в стае занимались все понемногу, и это было, как сказал бы Анхель, «ради руны «внимал» за урок». А вот Ингрем сказал бы проще: «на отлуп». По сути, стая Белой косы и без того была велика, так что лишние прожорливые хищники ей были ни к чему. Из сотен тысяч икринок до вылупления доживали тысячи, до пяти зим — хорошо если сотня, а уж риф совершеннолетия преодолевали от силы десять айнарэ. И в первые годы после — гибли самые слабые из сильнейших, чтобы дать вольное течение сильнейшим из следующей кладки. Численность стаи сохранялась примерно одинаковой на протяжении многих столетий. Так же, как и всех других стай. Тех, кто ослабел от раны или болезни, убивали и пожирали, возможно, их же дети.
      Кьяо смотрел на Ингрема и его семью, на других людей Ракуйки, он видел увечных, стариков, больных, детей, видел заботу, грубую, порой — молчаливую, но заботу и любовь. Он видел, какими взглядами Бесс встречает на пристани отца, мужа и сыновей. И завидовал, отчаянно, дико завидовал. Продолжая держать меж собой и ими расстояние. Хотя, пожалуй, один человечек сумел сделать так, что с ним, как и с Юки, эта уловка не прошла. Санни было все равно, хочет ли ее новый старший братик играть, слушать ее детское бульканье, остаться в одиночестве или молчать. Санни ходила хвостиком за Кьяо, залезала на руки, тягала за рыжие кудри, болтала обо всем с непосредственностью, присущей лишь мальку трех зим от вылупления… от роду, то есть. Санни, Кьяо чувствовал, может стать именно той ниточкой, которую колония протянет потерявшемуся ниточнику.
      Хотел ли он?.. Нужно ли оно ему было сейчас? Вот именно сейчас?
      Кьяо пока не мог решить, но и отталкивать малышку не стремился. В большей степени потому, что ему самому было внове и странно, и волнующе то, как смотрел на него человеческий малек: не оценивая его силу, разве что с позиции «сможет ли братик поднять ее на плечи?». Санни была маленькой и слабой, он уже знал, что Бесс, когда носила ее, сильно простудилась, и девочка родилась слишком рано. Санни, знакомясь с ним, спросила, смешно коверкая слова:
      — Тебя пьисьяй Юки, да? Ты тепей мой бьятик?
      Кьяо тогда ответил «да» на оба ее вопроса. Юки очень переживал за свое «солнышко», и Кьяо мысленно пообещал ему, что действительно позаботится о малышке, пока будет здесь. Это не было неприятно, вызывало только улыбку — все ее совершенно мальковые уловки, ее непосредственность, ее тепло. А еще… еще это было крупной жемчужиной в его торге с самим собой. Кто будет заботиться о Санни, если уедут и он, и Юки?
      Наверное, впервые в своей короткой жизни он очутился перед такой дилеммой и не мог, просто не знал, как ее разрешить.
      — О чем задумался, внучек?
      Кьяо, слышавший шаги Ингрема задолго до того, как тот показался из-за угла дома, развернулся к старику, пожимая плечами.
      — Много о чем. Ингрем…
      — Дед.
      Кьяо потрогал уши: горячие. Было очень непривычно краснеть, как человек, испытывая смущение, а не вспыхивать узорами на шкуре, как айнарэ. А он смущался, чувствуя себя не в своей ракушке, чужаком, случайно заплывшим на чужие охотничьи угодья. Но все же послушно повторил:
      — Дед. Я хотел спросить…
      Подбирать слова чужого языка было мучительно, он, конечно, многое выучил за то время, что жил с Анхелем и Юки, но все равно иногда до дрожи хотелось высказаться на привычном, певучем языке, который так легко складывался в мелодию.
      — Так спроси, за спрос не бьют, — усмехнулся Ингрем. — А то дай я угадаю? Тяжко тебе здесь, да? Все чужое и все чужие?
      Кьяо раздумчиво покачал головой, иногда не хватало хвоста, чтобы еще и им выразить эмоции.
      — Не чужие, но… Я… не привык и не могу найти своего места, дед. Вернее, я не могу понять, кем вы все хотите меня видеть. Вы живете морем, а я… Я хочу подальше от моря, хватит, я на него уже насмотрелся! Анхэ-э-эль говорил, что мог бы взять меня в столицу, когда повезет туда Юки. Замолвить за меня слово перед кем-то из своих знакомых, чтобы я мог там учиться. А потом, когда всему научусь — путешествовать по миру с Анхэ-э-элем, если понадобится — защищать его. Я смогу, дед, понимаешь? Я знаю, что это мое!
      Кьяо замолчал, переводя дух после удивительно длинной для себя речи, покусал губу, глядя куда угодно, только не на старика, отчаянно страшась поднять взгляд и увидеть… что? Насмешку? Злость? Неприятие?
      — Ну-ка, глянь-ка на меня, внучек.
      Кьяо четко услышал выделенное голосом последнее слово, и внутри что-то сжалось, словно проглотил ком мерзлых водорослей, да еще и малосъедобных. Но голову он все же поднял, почти с вызовом, почти дерзко встречаясь взглядом с удивительными синими глазами старика, напоминающими ему о свечении морской воды в солнечный полдень на песчаных отмелях Белой косы. Теплой, ласковой воды. И тем страшнее было услышать то, что услышал:
      — По магу хвост сушишь, Кьяо? — хитро усмехнулся Ингрем. — Хотя оно и понятно, не без его мажеских штучек ты из воды вышел, привязался небось, да?
      Кьяо помертвел, до пепельной белизны, припорошенной темными крупинками веснушек, выцвел, глядя на приемного деда.
      — Ну-ну, успокойся, малый. Нешто думал, я не узнаю того, кто в наши сети косяки не раз загонял?
      — Как? — выдавил из себя Кьяо хрипло, почти шепотом.
      — Да по голосу и признал, по тому, как любопытничал ты, в городе оказавшись — не так, как может человек, даже если он из глухого угла. По тому, как имя мажское произносишь — нараспев, нигде я прежде такого не слыхал, а побывал я много где. По глазам — у людей таких не бывает. По маете твоей.
      — Дед...
      — Ты к людям так присматриваешься, словно к чужакам, и все-то тебя удивляет. Ну да оно и понятно, нравы людские от привычных тебе сильно разнятся, верно?
      — Дед…
      — Молчать буду, чтоб мне на Нимовой залупе до конца времен прыгать, если хоть слово смолвлю. И сам молчи. Понимаю я все, — ворчливо отмахнулся от его умоляющего взгляда Ингрем. — И на учебу твою в столице тоже добро дам. Анхель — хороший человек, но больно у него гарпун в сраке большой, ты правильно решил — помощник ему нужен, кто бы рядом был.
      — Дед, я тебя люблю! — выпалил Кьяо и повис у старика на шее, как... да как человечий малек.
      — То-то же, — беззлобно проворчал Ингрем, похлопывая его по спине, позволяя переждать, загнать обратно слезы — еще одно странное, человеческое, ранее не испытанное ощущение, и потому справиться с ним было трудно. Но в руках деда — легче.
      Внутри вообще стало легко, будто он — летучая рыба, и мчится вверх, вверх, сквозь толщу воды, чтобы вырваться из нее с брызгами и лететь, пока несут плавники-крылья.
            

Глава одиннадцатая


       Когда ребенок рождается, родители дают ему детское имя. Оно не настоящее, скорее, это прозвище. В приюте Анхеля называли Шэр — «беспокойный», и это прозвище он носил до самого поступления в Академию. Лишь там, заполняя бумаги, он сам дал себе имя, точнее, взял имя одного из выдающихся магов прошлого. Второе же, должное стать родовым — Круак — придумал уже перед выпуском, и в нем было целое море иронии: это сочетание звуков не имело никакого смысла, просто было похоже на боевой клич Квакса.
      Детское имя сменяется взрослым по достижении человеком порога в первую декаду лет. Юки как раз в конце месяца Меда, или Медовника, как его называли здесь, исполнялось одиннадцать лет, и Анхеля, как его наставника, торжественно пригласили на праздник Наречения. Вообще, в Ракуйке, как и во многих маленьких городках, где бы они ни находились, бытовал обычай проводить такой праздник каждый месяц скопом для всех детей, рожденных в оный, а не устраивать церемонию для каждого отдельно. Анхель, в принципе далекий от всякого такого за неимением семьи, признал, что обычай хорош, потому как рационален. И озаботился, что бы такого подарить ученику. Ингрем просветил его, что подарки на Наречение хранят всю жизнь, если только это возможно, даже показал свой — старый-престарый нож с источенным до края лезвием, старик хранил его за голенищем и никогда не расставался с единственной памятью о своем отце. Именно этот нож и натолкнул Анхеля на мысль.
      
      Накануне праздника маг отправил Юки вниз, чтобы тот переночевал под кровом родного дома и подготовился к церемонии. Сам же достал из кладовки совершенно новенький набор ножей в кожаном футляре. Как всегда, собственная запасливость не подвела — ему, к примеру, новые ножи не понадобились бы еще лет десять — его собственные были на совесть зачарованы на остроту и прочность. Но ведь купил же зачем-то? Вот и пригодились.
      Очистив базальтовую плиту рабочего стола, Анхель выложил на него весь десяток, критически осмотрел каждый нож, хотя уже делал это перед покупкой. Отполировал лезвия, расставил в нужном для ритуала порядке свечи, чаши с водой, кислотой, щелоком и солью, принес в деревянной плошке немного земли, открыл окно. В него заглядывала полная Нуна-Ая и тонкий серпик Нуны-Ойи, влетал свежий ночной бриз, но зачарованные свечи горели ровно и их пламя даже не колебалось. Облачившись в рабочую мантию, Анхель прикрыл глаза и вознес краткую молитву Веле, покровительнице всех магов. И принялся нараспев проговаривать древние заклятья.
      Были маги — в основном, боевики — которые видели истечение магии, как светящиеся лучи, искры или потоки. Он — не видел, но чувствовал, во многом благодаря тем самым вживленным в кожу опаловым капелькам-артефактам. Еще в Академии он понял, что по силе будет не слишком «велик», и зарылся в библиотеке в трактаты магистров. Тогда его привлекала мысль любым способом увеличить свой магический потенциал. Что ж, способы он нашел, но далеко не все они оказались не только привлекательными, но и разрешенными. Были в истории маги, шедшие темными путями и создавшие способы отнимать крохи дара у окружающих, их назвали маресками, потому что вместе с искрой дара они отбирали у жертвы и саму жизнь. Сейчас, когда все маги королевства подчинялись Коллегии, за подобным строжайше следили, но Анхель уже знал: любой запрет можно обойти, а рискованные эксперименты проводить подальше от недреманного ока Коллегии. Конечно, он сам не собирался заниматься ничем подобным, и в свое время отыскал-таки способ усилить себя за счет природной магии и приведения потоков силы в своем теле к гармоничному течению. Татуировки и вживленные в кожу в ключевых точках камни-накопители. Этим путем шел не он один, конечно, не зря же при Академии работали мастера-татуировщики, способные без малейшего искажения нанести нужный рисунок на тело мага.
      Зачаровывая будущий подарок ученику, Анхель думал о том, что подарит ему еще один, на поступление: первый уровень гармонизирующих рисунков, который позволит правильно развиться его невеликой силе. Он сам сделал такой только на третьем курсе, когда самое благоприятное время было почти упущено. Сейчас мог бы быть и посильнее как маг, но все равно не сожалел. По пролитому молоку бесполезно рыдать, в кувшин его уже не соберешь. А вот ученику помочь вовремя — это святой долг его, как наставника.
      На губы сама собой выползла невеселая усмешка. Знавал он мастеров, которые пальцем о палец не ударили бы ради ученика, давая только самое основное, и считали, что уже и этим оказывают великое благодеяние. Жлобы херовы! Нет, он собирался дать Юки все, что только мог. Мастер Валлен, старавшийся впихнуть в ученика все, на что только хватало времени, говорил: заботливо вскормленный родителями грако способен лететь без сна и отдыха гораздо дольше, чем тот, которого выкармливал жадный человек. Так и кропотливо, щедро обученный ученик сможет больше и превзойдет учителя, и разве это не должно вызывать гордость и радость? Гордость и радость, а никак не мелочную зависть и злобу! Не зря же иным мастерам отказывают в признании их заслуг, а их якобы ученики не соглашаются нанести себе знак учителя. Вот, к слову, об этом Анхель с Юки так и не поговорил. Впрочем, будет еще время в пути, когда поедут в столицу.
      В город он отправился верхом — не хотелось трепать по летней пыли парадную мантию. Ну и просто друг Серогрив уже изрядно застоялся: Анхель, окопавшись в Хеллете, мало куда выезжал верхом. Хотя за все время, что он жил здесь, а это уже без малого год, кумушки Ракуйки успели разнести весть об алхимике, чудодейственные декокты и микстуры которого самого больного и слабого ставят на ноги, по всем окрестным рыбацким деревушкам, и заказы у Анхеля не переводились. Несколько раз пришлось и выехать, как с теми рыбаками и ядовитой медузой-корабликом или вот пару недель назад, когда за ним аж из Сельдянки гонца послали, и не просто так — с полной мошной. От денег он отмахнулся, услышав причину вызова, и Серогрива даже седлать не стал, только за спину короб со всем нужным забросил — и поскакали. И ведь успел, роженица кровью не истекла, и дитя, почти задохнувшееся, сумел спасти, и новоиспеченной бабке сердечный удар упредил. Анхель широко и довольно усмехнулся: на его собственном счету было уже десятка два спасенных младенцев и их матерей. Это, должно быть, Тоя шутила в своей ипостаси Жизни-Судьбы: нищая побирушка, добравшаяся до храмового притвора да чуть ли не на ступенях в нем и родившая, даже увидеть сына не успела; теперь Анхель был готов делать что угодно, чтобы другие дети не теряли своих матерей. Кто знает, конечно, что бы с ним было, останься его мать жива. Может, никаким алхимиком он бы и не стал, не попади он в приют, не сведи случайное знакомство с мастером, который варил для приютских все лечебные эликсиры и мази, не заметь тот его склонности… Скрыты туманной пеленой пути и помыслы Тои-Судьбы.
      Ракуйка шумела повседневной суетой, разве что на площади он заметил чуть большее, чем всегда, оживление, да через распахнутые двери было видно, что храм нынче украшен, и степенно вышагивающий вдоль алтаря гетир Нарьян снова щеголяет праздничным облачением, теперь — белым, с золотыми и алыми узорчатыми вышивками, поправляет расставленные по приалтарнику вокруг каменной купели кованые медные шандалы с желтыми, розовыми и белыми свечами. Анхель глубоко поклонился, встретившись с ним взглядами, уловил разрешающий жест и вошел в храм, оставив Серогрива у коновязи ратуши. Преклонил колена у алтаря, коротко, но от души воздав хвалу всем добрым богам.
      — Скоро уже, — негромко заметил гетир, мазнув ему по лбу терпко пахнущим морской розой маслом.
      Анхель только кивнул, поднялся и отошел к стене, присел на основание толстой, слегка пузатой полуколонны, расписанной почти нарочито грубыми фресками, иллюстрирующими деяния богов. В храм потихоньку стекался народ, правда, только самые близкие тех, кого будут нарекать. И с Анхелем раскланивались почти так же, как с гетиром, просили после не торопиться уезжать, благодарили за лекарства, за помощь. Это было приятно. Грело, грело, конечно. И еще раз доказывало: вот оно, то место, где он нужен. Дом его, уютное, безопасное логово. Сюда, а не в Димир, не в столицу, не куда-то еще, а именно сюда он теперь будет возвращаться. Пожалуй, пока Юки будет учиться, ему следует написать прошение в Коллегию о признании Ракуйки и ее округа его патронажной территорией. А когда Юки получит ранг полноценного мастера, а, может, и магистра начального, шестого ранга — патронаж можно будет перевести на него, а сам Анхель займется чистой наукой. Уж к тому-то времени он наверняка остепенится? Мысленно хмыкнув, алхимик подумал, что не стал бы спорить даже с самим собой, что так оно и будет. Но… неисповедимы пути Тои-Судьбы и не стоит человеку загадывать наперед.
      Солнечный луч, густой и медовый, через резную «розу» на стене высветил алтарь, гетир Нарьян мягко коснулся кончиками пальцев медной чаши, стоящей на узком резном столе рядом с приалтарником, и медь запела. Звук не утихал, а, казалось, лишь набирал силу и глубину, несмотря на то, что чаши больше никто не касался. И под этот звук, выплескивающийся волнами, словно вода под давлением приливных волн — из подводного колодца, в храм торжественно, медленно вошли дети. Их было всего десять, поровну мальчишек и девочек, и ради этого дня им приготовили наряды, как у взрослых. Анхель с умилением смотрел на них, таких серьезных, сосредоточенных — и одновременно с этим слегка растерянных и нервничающих. У них у всех были детские прозвища: Ами — Янтарик, Отти — Жеребенок, Юки — Бельчонок, Вайка — Чайчонок, Эмини — Яблочко… С сегодняшнего дня этими милыми ласковыми словечками их называть перестанут, вряд ли, конечно, вот так сразу, поди еще привыкни, что Юки теперь не Юки, а… А вот кто — скоро и узнают. Имена нарекать будет гетир, не зря же он сейчас так углублен в молитву, что его остановившийся взгляд почти пугает. Гетир Нарьян сейчас не здесь, его душа, словно волна заклятья, пронизывает мир и взывает к богам.
      Анхель, как и все присутствующие, в полном молчании наблюдал за разворачивающимся действом. Как маг, к тому же, как весьма разносторонне образованный человек, он легко выделял основную символику обряда. Весь он, от начала до конца, был актом рождения нового человека под благословением богов. Луч Анаха, упавший на алтарь сквозь «розу» — зачатие, звон медной чаши — крик роженицы и новорожденного. И вот сейчас они, «новорожденные», пока еще безымянные, по одному подходили к купели, наклонялись над ней, и гетир, щедро зачерпывая ладонью налитую в нее морскую воду, умывал их лица, всматривался в них все тем же словно бы незрячим взглядом, накрывая пеленой — расшитой обережными рунами широкой полотняной полосой, перекинутой со спины через плечо. На самом деле он видел, но Анхель даже не мог представить, что именно. Боги говорили с ним и через него, и голос, нарекающий имена, каждый раз неуловимо менялся, становился то выше и звонче, то ниже и раскатистее, то глуше.
      — Бреннан имя тебе, — касаясь обмакнутыми в масло пальцами чистого детского лба, сказал гетир, и Юки засветился, рассиялся улыбкой.
      «Познающий мир».
      Анхель сглотнул неожиданно подкативший к горлу ком и благодарно посмотрел на алтарь, все еще сияющий под солнечным лучом.
      «Благословенны будьте, добрые боги!»
      
      Юки… Нет, Бреннан, конечно же, Бреннан — не отлипал от Кьяо и Анхеля почти все то время, что длилось праздничное застолье во дворе основательного дома рода Хават. По нареченному братику он соскучился за те недели, что Кьяо пришлось прожить в Ракуйке, а сам Кьяо не желал отлипать от Анхеля, которому сразу же заявил, что дед его отпускает и благословляет на учебу в столице. И что на это богоугодное дело он даже выделит немалую сумму. Анхель не стал протестовать, хотя и собирался оплатить учебу Кьяо из своего кармана. Это Бреннана возьмут в Академию бесплатно, хотя Коллегия оплачивает только самый минимум необходимого, и об остальном все равно стоит позаботиться Анхелю, как наставнику, и Ингрему, как главе рода. А вот обучение на мастера боя стоило недешево. Со старым другом Крисом, которому собирался передать Кьяо, он сочтется своими способами, больше, конечно, эликсирами и мазями, но и звонких декеров тоже придется выложить немало, благо, он давно уже не стеснен в деньгах, как в пору своей юности. Об этой стороне вопроса он даже не думал. А вот об уговорах Ингрема — да, и был искренне рад и немного удивлен тем, что не пришлось.
      — Дед знает, кто я, — шепотом сказал Кьяо и накрыл ладонью сжавшийся кулак мага. — Он сам догадался и никому не скажет, Анхэ-э-эль. Он поклялся.
      Клятва без магии? Чего она стоила? Анхель посмотрел на Ингрема, на его семью… И понял, что верит, несмотря ни на что, особенно, на свой опыт — верит этой клятве. Здесь, на Туманном берегу, были такие люди: чистые как море, твердые как скалы. Нет, конечно, подлецы встречались везде, но все же именно здесь Анхель видел гораздо больше людей достойных, словно дочиста вымытых стихией, не терпящей лжи и уверток.
      — Ты веришь, Анхэ-эль! — восторженно распахнул глаза Кьяо. — Ты в самом деле видишь людей насквозь, как чистую воду над отмелями!
      Маг только усмехнулся на это заявление. Видеть людей насквозь, со всеми их помыслами, и явными, и тайными, могли только боги, он же полагался на свой опыт и интуицию. Кьяо пока что был слишком юн, чтобы все это понимать, слишком неискушен в людских уловках. Все это придет к нему со временем, и право, было даже жаль, что этой чистейшей детской, нечеловеческой душе придется огрубеть и нарастить панцирь, в противном случае любая подлая тварь сможет пробраться в нее и нагадить. Что ж, он сделает все, чтобы оградить Кьяо от подобного болезненного опыта и обучить его. Он уже взял на себя ответственность за мальчишку, когда решил помочь ему изменить суть. В какой-то мере, и Кьяо теперь считался его учеником, и он будет недостоин называться наставником, если не сделает для него все, что должен.
      Анхель видел: Кьяо уже принял случившиеся с ним изменения, уже потихоньку принимает и новый для него мир, но до полного врастания в него должно пройти еще немало времени и быть сломано немало внутренних препон, запретов и правил, к которым мальчишка привык. И зачастую этот слом будет для него болезненным. Право, да закончатся ли когда-нибудь его трансмутации на самом деле, ведь одним лишь изменением тела ничего не завершилось?! Он полагал, что, разве, под конец жизни Кьяо. Впрочем, а не каждый ли человек проходит подобное? Ведь взросление и опыт, по сути, так же являются глубинными изменениями души и тела. Это уже была глубоко философская заумь, и он постарался отбросить ее, отвлекаясь на разговоры и угощение, а после — на дары «новорожденному» и его восторги.
      И очень постарался не обращать внимания на то, как жался к нему Кьяо, стараясь в любой удобный момент незаметно коснуться хотя бы кончиками пальцев, плечом, локтем... Иначе по швам трещали собственные моральные устои.
      
      
***

 
      
      Кьяо учился ездить верхом. Точнее, хотя бы держаться в седле.
      Человеческое присловье «как собака на заборе» было, кажется, придумано именно про него, потому что после бессчетного количества попыток даже спокойный и доброжелательно настроенный к всаднику-неумехе Серогрив начал удивленно и недоверчиво оборачиваться, чувствуя, как Кьяо в очередной раз сползает с седла набок, заваливается назад или норовит кувыркнуться вперед. И его можно было понять: с седла шириной с доброе кресло упасть мог бы только совсем уж неловко уложенный куль с тряпьем. Но у Кьяо это получалось с завидной регулярностью. Серогрив не успевал сделать и десятка шагов, как приходилось останавливаться и дожидаться, пока горе-всадник выправится или же влезет обратно.
      Бреннан, не желая обижать кровного братца, извинился и сбежал в Хеллет, крепко зажимая рот ладонями и багровея от сдерживаемого хохота, он-то верхом держался отлично, хоть на ослике, хоть на лошади, и с седлом и без оного. А вот Анхелю было не до смеха, потому что верхом до столицы было три декады пути, а с повозкой можно было добираться месяца полтора.
      Не выдержав, он перехватил поводья и взлетел в седло впереди Кьяо, благо, то было достаточно длинным, рявкнув, чтобы тот крепко держался за пояс.
      — Носки вперед тяни, куда ты ноги из стремян убираешь?! Я и без них обойдусь! Носки, сказал, вперед! Руки сожми крепче!
      Кьяо буквально влип в его спину, оплел руками за пояс, старательно вытягивая напряженные ноги. Анхель всем телом чувствовал, насколько же ему некомфортна такая поза, слишком широко приходилось разводить бедра. А еще он боялся высоты. Пусть она и была не так уж и велика, но Кьяо все равно деревенел и зажимался. Анхель отпустил поводья, зная, что Серогрив баловать не станет, положил руки на намертво сцепленные у него на животе кисти Кьяо, мягко нажимая и массируя запястья.
      — Тише, успокойся. Прости, я не подумал, что это может быть для тебя страшно.
      — Я не трус, — глухо буркнул мальчишка ему в спину.
      — Я знаю. Но есть страхи, которые не имеют к трусости никакого отношения. Закрой глаза и доверься мне. Ну же, Кьяо.
      Прошло еще довольно много времени, прежде чем тот сумел немного расслабиться. Даже не видя его, Анхель чувствовал, как опускаются напряженно приподнятые плечи, как обмякают и разжимаются пальцы, позволяя ему переплести их своими. Понимал, что, возможно, делает ошибку, но… Иного выхода не видел.
      — Сейчас я пересажу тебя вперед. Не открывай глаза и ничего не бойся. Ты не упадешь, а мне так будет удобнее, да и тебе тоже. Готов? Отведи ноги назад и освободи стремена. Вот так, молодец. Не напрягайся, я тебя держу.
      Он сам сунул одну ногу в стремя, приподнялся, перекидывая вторую через седло, сдвинул Кьяо вперед и сел за ним. Обнял, заставляя отклониться назад и откинуться спиной себе на грудь. Тихонько подул в мгновенно заалевшее ухо, потерся носом о мокрый от пота висок.
      — Вот так, ничего не страшно, правда? Я держу тебя.
      Кьяо молчал, только все сильнее полыхал ушами, да немного выровнявшееся было дыхание снова стало тяжелым и прерывистым. Анхелю не было нужды даже касаться его, чтобы понимать, что происходит с мальчишкой. Взрослое сознание наложилось на пробуждающуюся чувственность подросткового тела, а никуда не девшаяся тактильность лишь усугубила все это. Он понимал, что три недели пути станут для них обоих тем еще испытанием, ведь ему, похоже, придется ехать именно так, сидя позади Кьяо и следя, чтобы он не навернулся из седла.
      Кьяо тихо всхлипнул, еще сильнее прижимаясь спиной к нему, что-то неразборчиво прошептал.
      — Что?
      — Почему нельзя, Анхэ-э-эль? Почему не сейчас?
      Вздохнув, Анхель не стал отвечать, просто тронул пятками бока Серогрива, и тот понятливо пошел вперед, выходя с вересковых холмов, где они и занимались, на дорогу к Хеллету. Занятый своими переживаниями, Кьяо заметил это только тогда, когда копыта зацокали по камням.
      — Ой!
      — Тише, ну, что ты? — усмехнулся маг, чуть крепче прижимая его. — Серогрив никогда не уронит тебя. Он очень умный конь.
      — Угу… Но ты все равно держи меня, Анхэ-э-ль.
      — Держу, Кьяо.
            

Глава двенадцатая


       Колосень катился к своему закату, и страда была в самом разгаре. Все, кто жил от земли, сейчас работали в поте лица, втихомолку радуясь и благодаря богов за щедрость и благодатный, без частых дождей, месяц. Поля частично рыжели колкой стерней, частично еще волновались золотыми морями созревшего хлеба, а кто-то уже успел и перепахать свои, засеять озимыми или паровыми травами, чтобы земля отдохнула. Над ухоженными садами плыл пьяный, медовый аромат яблок, на ярмарочных развалах прилавки ломились под грудами овощей и фруктов. Анхель, рассказывая мальчишкам о тех местах, которые они проезжали, вспоминал другие годы. Не все они были так щедры, далеко не все. Лайран был не из самых плодородных островов, слишком каменистый, да и расположен так, что погода здесь не способствует успешному земледелию. Он славился больше своими рудниками и лесами, именно сюда съезжались маги-природники, именно здесь растили знаменитый на все королевство — и не только — строевой лес и лучшие мачтовые, «золотые» сосны, красноствольные кедры и драгоценные черные дубы. Из семечка за три года под действием магии вырастало полноценное дерево, а участки леса, на которых все это выращивалось, напоминали клетчатые платки северянок Лайрана: клеточка пустая, лишь в травяной поросли, клеточка саженцев, клеточка подроста, клеточка готового леса. И на каждой трудолюбивыми муравьями сновали маги и немаги. Мало было восстановить магические токи земли, нужно ведь ее еще и подкормить, внести все, что вытянули рвущиеся в небо деревья. Тут-то и вступали в дело алхимики, замеряли степень истощения почв, высчитывали количество необходимых веществ, их пропорции, смешивали нужные удобрения.
      Ванделар первым изо всех островных королевств начал привлекать к подобным делам магов. И оттого стал сильнейшим государством в этой части мира, ведь военная мощь всегда исчислялась в кораблях, флот был щитом и разящим копьем любой страны. А у кого больше кораблей? Конечно, у того, у кого больше леса на их постройку. Лайран всегда был лакомым куском для соседей Ванделара. Здесь были и леса, и рудники, где добывался металл для корабельных орудий, и среброносные и золотоносные копи, а уж за серебряные керы и золотые декеры Ванделар мог себе позволить закупить серу и все прочее, что не добывалось или добывалось в малом количестве, для производства взрывной смеси для пушек. Хотя с тем же Серным архипелагом Ванделар торговал больше не за деньги, а за пшеницу. И торговал по уже два века неизменному правилу «мера за меру», тогда как другим государствам приходилось отдавать куда больше зерна за меру чистой серы.
      Все эти тонкости Анхель рассказывал на привалах, ночевках и по пути, больше даже не ради мальчишек стараясь, а ради своего душевного спокойствия. Потому что, как он и предполагал, ехать в одном седле с Кьяо было пытке подобно. И не только для самого Кьяо. Анхель, год проживший практически в целомудрии, клятвенно пообещал себе, что в столице, закончив все дела, на неделю заявится в самый лучший веселый дом и осчастливит его обитателей и обитательниц так, чтоб его потом вспоминали еще год, до следующего визита! Потому что — ну это же просто невыносимо, когда к тебе вот так льнут и ерзают, вздыхая и алея ушами, он же не из железа кован и тоже живой человек! Ночью, уверившись, что мальчишки спят, он ставил заглушающий полог на палатку, уходил за ближайшие кусты и позволял себе быструю разрядку, после мысленно ругаясь на все корки: в его фантазиях прочно прописался рыжий гаденыш с черно-золотыми глазищами. Он пытался с этим бороться, как мог, вспоминал бывших любовников и даже любовниц. Не помогало. Они, бывшие, больше не возбуждали желание, их образы туманились и в какой-то момент неизменно сменялись иным, пока еще подростково-угловатым, но с хищным изяществом движений, с обещающими вскоре раздаться плечами, узкой талией и крепкими стройными бедрами, длинноногим и рыжекудрым, с кожей цвета топленого молока, на которой золотой пылью вспыхивали веснушки. Наваждение, да и только. Анхель решил бы, что это результат какой-то особой магии айнарэ, но он сам проверял Кьяо, и магии в нем не было. Да и амулеты защитили бы от внушения. Не было его, не было. Просто он, дурак старый, как дурак и втрескался, влип в мальчишку, будто глупая пчела в медовую лужицу.
      Медовый, огненный… Как он гибко гнулся бы в руках опытного любовника, как певуче стонал бы от ласк, вызывая головокружение своим голосом… Анхель закусывал губы и запрещал себе об этом думать. Еще как минимум два, а лучше — три года. А там — как Тоя судьбы спрядет.
      И ладно бы только он это все видел и понимал, но до донных проглотов смущало то, что все это видит и понимает его не по годам мудрый ученик. Бреннан — благословите его боги всеми благами земными! — выручал и сейчас, осторожно, почти незаметно завладевая вниманием кровного брата, на привалах отвлекая его, вернее, увлекая заботой об обустройстве ночевок, о Раше, которого вез на седле своего смирного конька, купленного в Ракуйке, о костре и готовке ужина. Увлекал обсуждением услышанного и увиденного за день, расспрашивал Кьяо и о его прошлом, о жизни, быте и нравах айнарэ. А кроме того — по просьбе Анхеля — учил Кьяо читать. Ради этого была взята с собой затрепанная книжица с начальными рунами и простенькими словами, по которой сам Рэн учился читать в свое время. И Анхель, краем глаза и в пол-уха следя за этими уроками, убеждался, что Кьяо невероятно быстро и легко схватывает новое, а еще — что из Бреннана со временем вышел бы просто отличный наставник для Академии. Столько в нем было терпения и мягкой настойчивости, а ведь он сам еще ребенок, право, совсем недавно Рэн был самым обычным мальчишкой, с трудом могущим усидеть на тощей заднице ровно достаточное время, чтобы выслушать не слишком длинную лекцию. Но Анхель не мог не заметить, насколько ученик изменился, как быстро стал серьезным, как вдумчиво и внимательно слушал и запоминал. Нет, определенно, оттащив его величество от края жизни, Анхель будто его, богами дарованной, удачи причастился. Иначе как же еще понимать то, что ему так везло в последний год?
      
      ***
      
      Как алхимик и предполагал, путь до столицы королевства занял у них чуть больше трех недель. Выезжали они с изрядным запасом времени, и оставшихся до начала зачисления в Академию двух недель должно было хватить на все.
      В месяц Хмеля предместья столицы радовали глаз все еще сочно-зеленой листвой, лишь с редкими вкраплениями золотистых и ало-пятнистых кленов, осин и берез, запахи хмелевого сусла доносились едва не с каждого двора, как и ароматы коптящегося сала и окороков: в это время селяне традиционно забивали свиней. И нельзя сказать, что все трое были голодны, но все равно приходилось сглатывать набегающую слюну. Мальчишки широко распахнутыми глазами смотрели вокруг, и Анхель их понимал: здесь, в самом сердце Лайрана, все было непривычно даже Бреннану, что уж говорить о Кьяо. На Туманном берегу люди складывали дома из дикого камня, украшали стены каменными или ракушечными мозаиками. Здесь же те что побогаче — строили дома из кирпича, штукатурили стены, красили охрой, белили известью, крыли рыжей черепицей. Кто победнее — ставили деревянные срубы, покрывали поверх дранкой и глиной, опять же белили или добавляли охру. От рыже-белых, подновленных за лето стен на солнце рябило в глазах, как и от резных, крашеных в синий цвет наличников даже на самых бедных мазанках. Впрочем, в предместьях Этванда не было совсем уж бедных сел, а в самой столице район трущоб — Низинка — стыдливо прятался за общественными садами, в которых беднякам королевским указом дозволялось собирать плоды, ловить рыбу в прудах и даже охотиться на птиц. Были и специальные работные дома, где каждому бродяге, имевшему руки, голову на плечах и желание заработать пару медяков на ночлежку, предоставляли такую возможность. Задания были несложные: вымести улицу, начистить фонари или перила, покрасить или побелить, поработать помощником старьевщика, выносить горшки и мыть полы в больнице для бедных. Знай только хоти работать. Не все хотели, да. Кто-то предпочитал просить подаяние, хотя городская стража гоняла побирушек нещадно, кто-то воровал — и закономерно получал наказание в случае поимки. За воровство, к слову, руки не рубили, как у соседей, а отправляли на принудительные работы. За более серьезные преступления — уже ссылали на каторгу, в каменоломнях и на шахтах всегда требовались работники. Анхель искренне не понимал, как можно предпочесть разбойный промысел честному труду. Но… разбойный люд был всегда, такова натура человеческая.
      Анхель был искренне благодарен богам за то, что до Этванда они добрались без приключений. И не только богам — оправившийся от болезни король, видимо, рьяно взялся за дела, слегка разладившиеся, покуда он пребывал в немощи. И ведь принц Дариан тоже занимался государственными делами, но… Говорят же, что, сотворив гения, боги отдыхают. Маг только сокрушенно качал головой: Дарвальд не бессмертен, что ждет Ванделар, когда Мар взглянет на короля и уже не отведет свой взор? Дариан, без сомнений, достойный юноша, хотя Анхель не мог сказать, что хорошо знает принца, но худого о нем никто не говорил ни явно, ни украдкой. Просто слишком еще молод, хотя сам маг, к примеру, в его возрасте уже носил звание младшего магистра и из кожи вон рвался, чтобы получить все возможные знания и отточить умения. Но, опять же, говоря словами старого и весьма мудрого Ингрема Трески, «суди соседа, только когда влез в его сапоги и вышел в море на его лодке и с его сетями». Что мог знать Анхель о воспитании юного принца и его жизни? Да ничего, по сути, он и видел-то его высочество Дариана всего дважды: на первом приеме во дворце и на прощальном, когда его представили к награде. Возможно, он предвзят, потому что слишком восхищается Дарвальдом. На фоне его величества любой будет казаться лишь бледным подобием.
      
      — Анхэ-э-эль?
      Встрепенувшись, Анхель понял, что чересчур ушел в свои мысли, а ведь они уже въехали в предместья Этванда. Скоро покажется Первая Стена, то воистину монументальное сооружение, что окружает город и отделяет его от предместий. И хотя Стене всего-то лет сто, она уже сейчас Этванду мала, как хорошая и даже почти не заношенная рубаха, из которой подросток уже стремительно вырастает. Улыбнувшись своим мыслям, Анхель подумал, что очень скоро предместья — и Гончарная слобода, и все прочие, раскинувшиеся вокруг Этванда, и, возможно, даже Низинка, станут частями разрастающейся столицы, получившей новую Стену. Может быть, ее даже назовут Самой Первой, чтобы не переименовывать прочие. А может, никаких Стен больше не будет, это же сколько камня придется перевезти сюда от каменоломен Ларима, чтобы опоясать все? С другой стороны, городские стены — это не украшение. Это гарант обороноспособности. Пока Ванделар силен, но соседи все равно щелкали и будут щелкать на него зубами.
      — Скоро уже, Кьяо. Потерпи, немного осталось.
      Мальчишка затих, уткнувшись носом в спину. Да, в последние дни он ехал так. Они негласно пришли к договоренности, что так будет легче обоим. Хотя легче не было: иногда Анхель чувствовал, как учащается дыхание Кьяо, как непроизвольно крепче сжимаются его руки на поясе мага, а уж про упирающуюся в зад выпуклость в паху можно только промолчать. Он и молчал, они оба. В магистрате, в Книге Душ Ракуйки, Кьяо был записан шестнадцати лет от роду, и до полного — по человеческим меркам — совершеннолетия ему оставался еще год. И как бы оба ни сходили с ума, Анхель просто не мог позволить себе переступить человеческие нормы морали, да и просто — собственные привычные границы. Да, уже признался себе: Кьяо желанен ему, он как раз таков, каким маг хотел бы видеть своего любовника внешне, он вполне мог заинтересовать — уже! — своим внутренним мироощущением, он был для Анхеля сладостной загадкой, очередной тайной мироздания, до которых алхимик был так падок, таил в себе целый кладезь нового, что Анхелю хотелось бы узнавать по крупице, по капле, по маленькому глотку, как цедят самое лучшее вино. И как то же вино, он опьянял даже одним ароматом. Тем, что желание быть вместе — обоюдно. Но даже самое лучшее вино не пьют из горла, едва открыв. Анхель поклялся и себе, и всем богам разом, что будет терпелив. Он взрослый, состоявшийся человек, он способен совладать со своими желаниями и страстями…
      Но кто бы ранее сказал магистру-алхимику Анхелю Круаку, что это будет так нелегко?!
      — Рэн, ты как? Устал?
      Бреннан помотал головой, золотящейся отросшими за время пути и изрядно выгоревшими на солнце мелкими кудряшками, улыбнулся и снова принялся во все глаза рассматривать город. Анхель только хмыкнул про себя: конечно, мальчишки устали, столько впечатлений, да целыми днями в седле. Вот доберутся до гостиного двора, выкупаются, поедят нормальной, не на костре сваренной еды — и свалятся спать, день там или нет. И хорошо, отоспятся, чтобы с раннего утра заняться делами сразу, а не раскачиваться до полудня.
      
      ***
      
      Первая Стена воздвигалась перед путешественником не сразу, вид на нее заслоняли высокие и раскидистые королевские клены, которыми были обсажены почти все улочки Пекарской слободы, по которой они сейчас ехали. И неспроста: из кленового сока делалась самая вкусная патока, заменявшая во многих кондитерских изысках мед. Впрочем, здесь кленам приходилось соперничать со столь же огромными липами, и Анхель вспоминал, как же непередаваемо сладко пахнут они, зацветая, и этот медовый аромат смешивается с запахом свежей сдобы… Мальчишкой он не любил здесь бывать: пусть в приюте и не морили голодом, но никаких особых вкусностей воспитанникам не полагалось. Денег у него не водилось, воровать, чем зачастую промышляли приютские выкормыши, он не хотел, попрошайничать — тоже, а подработать, таская хоть лотки, хоть мешки с мукой, да хоть что делая, именно здесь, в Пекарской слободе, было нереально: тут у каждого мастера и подмастерья были из своих, и прочие помогайки. Вот и выходило, что Анхелю, тогда еще Шэру, на этих улицах разве что только «нос да глаза  попродавать» и можно было, да слюнки поглотать. А после, когда уже учился и даже подрабатывать стал потихоньку, почти все деньги уходили на ингредиенты для эликсиров, на более-менее приличную одежду и прочее нужное-обязательное. Булочки и пироги в этот перечень не вошли.
      Он похлопал Серогрива по шее, направляя его к бойкой девице, торговавшей с лотка свежей, с пылу — с жару, сдобой.
      — Три вишневых завертыша, красавица.
      Серебряный кер блеснул в воздухе, ловко пойманный умелой рукой, девица, белозубо улыбаясь и бойко нахваливая товар, подхватила с лотка три пирога — румяных, с глянцевой корочкой, посыпанной мелкими розоватыми от жара зернышками киша, оделила всех троих. Руку протянул даже Кьяо, привлеченный божественным ароматом. И пусть сам Анхель не был сторонником перекусов на скорую руку и на ходу, но устоять не смог, да и все равно до гостиного двора доберутся еще не скоро, успеют проголодаться.
      Он собирался остановиться в «Посохе и Цепи», самом лучшем гостином дворе в непосредственной близости от Академии. Там его отлично знали и помнили, и для магистра Круака всегда отыщется комната. А уж курицу по-этвандски и телятину в винном соусе так, как папаша Херес, никто не готовил. Кроме всего прочего, Анхель намеревался договориться с ним, чтобы оба его подопечных могли в случае нужды прийти перекусить в трактире гостиного двора, снять комнату на ночь или на сколько потребуется. Случаи бывают разные, всего не предусмотришь, но хоть что-то заранее подготовить он мог и должен был.
      По городу ехали не торопясь, Анхель давал мальчишкам насмотреться на столицу, сравнить ее с крохотной Ракуйкой, очароваться. Было чем: город делился Стенами на кольца, как делится на них спил немагически выращенного дерева, и каждое кольцо несло в себе отражение и память о разных исторических периодах. Сердцем же Этванда был королевский дворец, но вернее всего это сооружение было бы называть крепостью. Построенная в незапамятные времена, носившая гордое имя Ванда, эта крепость все еще проглядывала под наслоениями поздних достроек и украшательств. Так можно сурового морского капитана нарядить в щегольской цивильный костюм, нахлобучить ему на голову вычурную шляпу с перьями и брошами, но стоит взглянуть в лицо — и внешняя мишура станет незаметной за жестким взглядом вечно прищуренных глаз, привыкших вглядываться в океанский простор и вобравших в себя его свет. Да, на могучих стенах Ванды лепились галереи и воздушные башенки, да, ее окружали тонкие колоннады Посольского и Церемониального крыльев, а внутренний двор теперь целиком покрывал стеклянный фасетчатый купол, превращая его в оранжерею. Но случись так, что враг подойдет к последнему рубежу, и все эти каменные кружева осыпятся, обнажая непоколебимые базальтовые блоки, сложенные с таким тщанием, что меж ними не просунуть и острие самого тонкого ножа, да что там — волос не пройдет! И что бы ни случилось — Ванда выстоит.
      Вторым по значимости центром Этванда была, конечно же, Коллегия магов. Располагалась она в Белом кольце, том же, где и Ванда, и словно бы защищала подступы к королевской резиденции, что было со всех сторон логично. Маги Ванделара приносили присягу королевскому роду, а древние клятвы на то и древние клятвы, что обойти их или предать невозможно, слишком огромна скопившаяся в их плетениях за века сила, и здесь время играет отнюдь не против магии, а наоборот.
      Коллегия, точнее, весь Академический комплекс, где она и располагалась, возникла гораздо позже Ванды. В ее постройках не было той монументальности и тяжеловесной мощи, но впечатление возникало все равно соответствующее, потому что не было также ни летящих галерей, ни кружевных тонких колоннад; когда это все строилось, в моде были острые шпили и стрельчатые арки на массивных основаниях. Анхель прекрасно помнил, что даже небольшие по размеру учебные залы вмещали множество учеников за счет ступенчатых учебных мест, восходящих от ликтория*, и высокие своды порождали такой удивительный эффект, что и ученикам было слышно ликтора с любого места в зале, но и ликтор слышал даже самый тихий шепот не по теме занятия. За дисциплиной во время уроков следили строжайше, и об этом он Рэну рассказывал особо, как и о принятых в Академии наказаниях и поощрениях.
      Зеленое кольцо — самое обширное, густонаселенное и шумное, полное лавчонок, больших и малых торговых площадей, крохотных парков и просто садов, окружавших обычно пруд, колодец или даже родник, Анхель постарался миновать как можно скорее, иначе мальчишки бы растеряли тут все глаза, настолько все было пестро и ярко. А у ворот Красного кольца ему пришлось снять капюшон. Магистерский венок мгновенно сотворил чудо, и суровый неприступный гвардеец тут же понимающе зашевелил густыми усами, прячущими улыбку: все ж ясно, как день — маг везет учеников в Академию. Ворота неторопливо — подновить бы магические плетения! — ушли в пазы стены, и Анхель, покосившись на Бреннана, хмыкнул с легкой насмешкой:
      — Рэн, ты пока еще не «жабенок», не лови мух!
      Впрочем, он мальчишку прекрасно понимал, сам в свое время так же пялился на открывшиеся за воротами виды, на вычурные кованые изгороди, буквально оплетенные магией, за которыми можно было рассмотреть богатые особняки, украшенные скульптурами и стрижеными в диковинных формах кустарниками, розариями и фонтанами парки. Здесь жила знать, и простецких заведений тут не было, только ресторации, закрытые клубы для дам и господ, куда просто с улицы не попасть даже магистру, модные и ювелирные мастерские, работавшие исключительно на заказ. Красное кольцо миновали тоже быстро, хотя и двигались степенно, шагом — здесь не приветствовались скачки во весь опор. Просто этот район Этванда был невелик в глубину сам по себе.
      Белое кольцо кто-то незнающий назвал бы, скорее, «черным» — окружающая его стена была сложена из гигантских глыб базальта, а надвратные башни, охраняющие все шесть врат — из серо-черного гранита. «Белым» его именовали из-за поговорки о «белой кости Ванделара» — так называли правителей и их приближенных. Злые языки там, за морями, говорили, что первого Ванделида не иначе как вырезали из белой кости донного проглота, вытащенного сплетенной из волос Нуны «вандой» — рыбацкой сетью-ловушкой. Анхель вспоминал густую белоснежную гриву короля, не поредевшую даже от отравы и болезни, его предков, чьи портреты украшали галереи и залы Ванды, и мысленно соглашался: было что-то в мужчинах этого рода, неуловимо роднившее их с самым жутким и опасным — после айнарэ — хищником морских глубин. «Возможно, обаятельнейшая улыбка во все сто клыков», — с юмором думал алхимик, при том не слишком и преувеличивая.
      У врат здесь, в сердце Этванда, помимо магистерского венка, пришлось предъявить еще и цепь со знаком магистра-алхимика, потому что татуировки — татуировками, их и нарисовать можно, и шпионы чем только не пробавляются. А вот подделать артефакт, связанный с распознающим кристаллом, каковой красовался в грубом кольце, надетом прямиком на перчатку, на руке у старшины караула, было невозможно: все та же древняя магия. И это несмотря на то, что и Анхель старшину узнал, и старшина его — тоже. Протокол допуска никто не отменял. Уже после того, как кристалл мигнул голубоватой вспышкой, гвардеец отсалютовал алхимику и скупо улыбнулся:
      — С возвращением, магистр Круак. Учеников привезли?
      — В Академию — только одного, Эжар. Второго — мастеру Крису сосватаю.
      — Тогда поторопитесь, а то старый Хрясь-Пополам намедни хвалился, что скоро закроет набор.
      — Спасибо, учту. Хорошего дня, Эжар.
      — И вам, магистр, и вам.
      Анхель спиной чуял молчаливое удивление и роящиеся в голове Кьяо вопросы, но не торопился начинать объяснения. Ни к чему, все равно потом все узнает сам. И за что мастер Крис свое прозвание получил, и все остальное. Сейчас ему нужно было добраться до гостиного двора и привести себя в порядок, проследить, чтоб и мальчишки тоже вымылись, переоделись в чистое и хорошо поели. А вот когда оба свалятся без ног и уснут — отправится по делам, сперва в Коллегию, а после, к ночи — к старому другу, прихватив у папаши Хереса что-нибудь вкусненькое, чем можно закусывать крепчайший рыбацкий ром. Главное — вернуться с посиделок у Криса к утру, выпить эликсир, снимающий похмелье, и успеть взбодриться до того, как идти с Рэном в Академию. План был составлен, одобрен единоличным произволом и обязателен к исполнению.
      
      Все вышло так, как Анхель и предполагал. Почуяв отдых, мальчишки иззевались уже за столом, не осилив толком основательные порции, наложенные папашей Хересом для дорогих гостей «с дороги». Так что алхимик со спокойной душой оставил их уже спящими, хоть и не преминул поставить заклятье-маячок на дверь их комнаты и предупредить хозяина, чтобы, если проснутся, и их потянет на подвиги и приключения, задержал любыми правдами и неправдами до его возвращения. Заказал и копченостей, за которыми намеревался заглянуть после посещения Коллегии.
      Явиться и отметиться в Коллегии должен был каждый маг, получивший ранг полного мастера, приехавший в Этванд по делам или любому иному поводу. Притом, можно было не соблюдать этикет, то есть, не облачаться ни в парадную, ни в какую иную мантию, и Анхель, хоть и распаковал ту самую, бархатную, с вышивкой, но надевать ее не стал — подождет до завтра. Вот представить ученика он обязан при полном параде, затем и доставал, чтоб тяжелая ткань отвиселась, а то чары чарами, а от них бархат страдает все-таки. В Коллегию он отправился так, как привык — в чистой, но обычной дорожной одежде, даже не стал накидывать сверху плащ: здесь, в Этванде, было не в пример теплее, чем в это же время на Туманном берегу. Стойко выдержал неодобрительный взгляд мастера Дорса — старого и сморщенного, как печеное яблоко, привратника в здании Коллегии, который был таким, сколько он себя помнил, и, наверное, Бреннан его тоже таким будет помнить — старик казался незыблемым и вечным, и так же вечно брюзжал на «молодь», позволявшую себе не кутаться в балахон и не нахлобучивать рабочий колпак. Поставленный перед привратником флакон с эликсиром от ревматизма даже не был попыткой задобрить старика, просто Анхель прекрасно знал, как того мучают боли в суставах, и каждый раз привозил ему что-то: то лекарство, то теплейшие боты из целебного меха диких горных коз, то жилет-поддевку из собачьей шерсти. Колючий взгляд из-под кустистых бровей слегка потеплел, но того Анхель уже не видел, поднимаясь по широкой лестнице, украшенной светящимися каменными шарами.
      — Магистр Круак! — радостно поприветствовал его молоденький секретарь.
      — Вечер добрый, Эраен. Магистр Каваль у себя?
      — Да, и свободен. Я доложу?
      — Я сам, работай, — Анхель сочувственно покосился на громоздящиеся вокруг папки и свитки, отметил замученный вид парнишки и усмехнулся про себя: горячая пора у секретариата Коллегии, прием и распределение новых учеников.
      Магистр Каваль — нынешний глава Коллегии — вызывал у Анхеля всегда двойственные чувства. Это и уважение: мало кто справился бы со всеми организационными вопросами, неизбежно возникающими, если под началом у тебя такая беспокойная братия, как маги. И опаска: боевиков Анхель недолюбливал еще со времен учебы, а магистр Каваль именно боевиком и был. И восхищение: свою магию и темперамент, у всех боевых магов буйный, магистр держал не в узде даже, а в бронированном латной перчаткой кулаке. Неизменно холодный, внимательный и очень опасный. По нему невозможно было сказать, что большую часть времени этому человеку приходится проводить в кабинете среди гор бумаг. Мощная, монументальная его фигура ничуть не утратила смертоносной грации, не заплыла жирком спокойствия. Скинуть официальную мантию — и в бой, пугая врага одним лишь видом до мокрых штанов.
      — Магистр Каваль, — коротко, но уважительно поклонился Анхель, постучав и войдя после разрешения в кабинет.
      — Магистр Круак, — столь же коротко кивнул глава Коллегии. — Не ожидал увидеть вас в Этванде так скоро.
      Анхель прекрасно расслышал и намек на свою извечно бродяжничью жизнь, и интерес к тому, что привело известного нелюбителя столичной суеты в Этванд, тогда как сам король пожаловал ему поместье на Туманном берегу.
      — Я привез ученика, глава. Завтра я хотел бы представить его и провести Испытание.
      — Вас внесут в списки, — благосклонно наклонил голову магистр. — Что-то еще?
      Анхель глубоко вдохнул, ненадолго задержал дыхание и проговорил как можно более спокойно:
      — Аудиенция у его величества, глава. Так скоро, как это будет возможно.
____________________

* ликтор - это не от латинского, здесь нет такого языка! Это именование, как и все прочие слова "лекция", "ликторий" - произошли от имени Ликтс (Ликс, Лекс) - первого в задокументированной истории учителя магии. Его написание в разных источниках отличалось, отсюда и "лЕкция", и "лИктор".


Глава тринадцатая


       Крис, извещенный о визите заранее запиской, отправленной Анхелем с мальчишкой-посыльным, ждал на широкой веранде своего дома, со всеми удобствами расположившись в одном из двух плетеных кресел за низким столиком. Это была своего рода традиция: встречаясь после долгого отсутствия, сперва выкурить в молчании по трубочке, внимательно присматриваясь друг к другу. Крис был урожденным южанином, с самой оконечности Соленой пустоши, и эту привычку принес оттуда.
      Анхель остановился у ступеней веранды, поприветствовал хозяина так, как полагалось по его южным обычаям, прижав сложенные в замок ладони к сердцу и с легким поклоном вытянув их вперед. Пружинисто поднявшийся ему навстречу Крис повторил приветствие, закончив его приглашающим жестом. Стоило только им устроиться в креслах, из дома выскользнула закутанная в полупрозрачные покрывала женщина с подносом, на котором с трудом помещались пиалы с травником, огромная пресная лепешка и миски с медом, перемешанным с мелко толчеными орехами, сушеными фруктами и ягодами. Анхель принял из рук хозяина щедро отломленный кусок лепешки, обмакнул в медовую массу и принялся есть, запивая горьковатым травяным настоем. Ритуал был соблюден: хлеб преломлен, гость вкусил угощения, показывая, что не таит зла и рад гостеприимству хозяев. Можно было переходить к курению, а потом уж — к разговорам за стаканом рома, да под вкуснейшие копчености папаши Хереса.
      Обменявшись с Крисом кисетами с курительной смесью, затягиваясь слишком крепким с отвычки ароматным дымом, Анхель рассматривал старого друга, отмечая первые тонкие прядки седины, засеребрившиеся на висках и в длинных ухоженных усах, новые морщинки, пролегшие в уголках глаз и на смуглом челе. Вспомнилось, что Крис в два раза старше, а ведь так и не скажешь, пока не приглядишься: южане долго сохраняют молодость, особенно, если не позволяют себе лености и праздности. Мастер боя же и вовсе выглядел его ровесником, невысокий, гибкий, подвижный как ртуть. Он совсем не казался сильным, этот худощавый, жилистый человек. Но Анхель своими глазами видел, с какой легкостью порхает в его руках тяжелое боевое копье-хазра с длинным, сабельно изогнутым наконечником. Сам был свидетелем тех сокрушительнейших, смертоносных ударов, за которые Хрясь-Пополам получил свое прозвище; да и тому, как под вроде бы несильным ударом кулака Криса, которого разозлили просьбами их показать, надвое раскололась толстенная дубовая столешница, тоже. Мастерство Криса было неоспоримо: он прошел три войны, в первой, с Хаватом, воевал еще мальчишкой, едва получившим имя и настоящую, а не деревянную саблю. Насколько Анхель знал, именно та война привела Криса на путь боевого мастерства. На его смуглой щеке, прямо поверх глубокого шрама, затейливой вязью змеилась татуировка с именем его первого учителя, прославленного мастера Сарга. Сами боги велели ему стать воином, даровав имя «Рассекающий».
      Анхель крепко надеялся, что Крис сможет стать для Кьяо хорошим учителем и мастером. За то время, что он сам знал мастера боя, он заметил и его мудрость, и проницательность, и умение сдерживать по-южному бешеный темперамент в крепком кулаке воли, и его бесконечное терпение по отношению к ученикам, если те были не совсем уж бесталанны.
      — Где тебя год носили ветра, мой непоседливый друг? — выбив трубку в каменную чашу-пепельницу, заговорил Крис, и его голос, глубокий, бархатный, внезапно напомнил Анхелю, что какое-то время они были и любовниками. Единственный раз в жизни, когда алхимик не был ведущим в постели — но сколько же он нового узнал и о своем теле, и о том, как дарить ласки!
      — Ты удивишься, Крис, но почти год я просидел на Туманном берегу, никуда не срываясь.
      Заглянув ему в глаза, Крис мягко улыбнулся и кивнул:
      — Ты нашел, наконец, ту кочку, которую желаешь обустроить под свое жабье гнездышко.
      Анхель рассмеялся, вынужденный признать: сравнения у Криса все еще были не в бровь, а в глаз, он именно у южанина подхватил эту забавность.
      — Истинно так, Крис, истинно так. И не только! Я нашел гораздо больше, чем ожидал. Ученика для себя, я привез его сейчас и намерен отправить в Академию на первый курс. И еще… Ученика для тебя.
      Мастер Крис слегка склонил голову к плечу, пробежался пальцами по толстой черной косе, как делал всегда, когда был заинтригован.
      — Думаешь, мальчишка из рыбацкой деревушки будет достойнее всех тех, кто уже прошел через мои руки?
      Крис давно сетовал, что никому из тех, кто приходит к нему учиться, на самом деле мастерство боя не интересно. Ведь это не просто умение махать остро заточенной железякой, но путь воспитания души и тела, философия жизни, определяющая многие, если не все, поступки и помыслы человека. На самом деле  все те подростки, юноши, а иногда и девицы, которые каждый год приходили в школу мастера Криса и учились владению оружием, не становились мастерами боя. Все они именно что были «дрыномашцами», как презрительно именовал это сам мастер. В жизни Криса было всего трое истинных учеников, и все они сейчас шли по пути совершенствования мастерства в разных уголках Ванделара. Анхель знал, что Крис все еще ищет четвертого, который, возможно, станет и последним его истинным учеником, но с каждым годом все меньше надеется отыскать.
      — Очень непростой мальчишка, Крис. Нимир, дарованный штормом.
      Тонкие смуглые пальцы крепче сжали черный шелк косы.
      — Я видел, как он двигается. Как ходит, дышит, говорит, ест. Но главное — я видел его желание учиться.
      — Приведи его. Завтра, как я понимаю, ты будешь занят своим учеником?
      — Да, и надеюсь успеть переделать большую часть дел. Но послезавтра мы придем к тебе.
      — Утром.
      — Утром, — согласно улыбнулся Анхель, наливая Крису еще рома.
      По молчаливому уговору больше не касались темы учеников. Анхель живописал свою «кочку» и устроенное логово, но больше — людей, невольно удивляясь тому, что, оказывается, многое узнал о них, рассмотрел, даже редко выбираясь из Хеллета. Крис же только мудро щурил раскосые темные глаза и усмехался. Ему, жившему под светом Анаха уже девятый десяток лет, со стороны было, наверное, почти смешно видеть и это удивление, и то, как Анхель потихоньку принимает изменения в себе, свое многоступенчатое, крохотными шажками, взросление. Именно взросление, ведь, по сути, ни детства, как такового, ни опыта в семейных и прочих отношениях у мага не было, его он приобретал только сейчас, приняв на свои плечи бремя наставничества.
      На рассвете Крис напоил его собственноручно заваренным челлахом, на вкус Анхеля — невероятная мерзость, но опьянение и первые признаки похмелья челлах снимал мигом. Его рецепт, к слову, алхимик знал давно, но почему-то заваренный его руками, этот напиток не проявлял и половины долженствующих свойств. Анхель был уверен в том, что Крис — не маг, совершенно и абсолютно. Но все же было в нем что-то… Как в любом мастере, будь то боевик, пекарь или каменотес. Известно же, что мастерами не нарекают просто умелых трудяг. Нет, мастер — это не просто слово, это показатель того, что в любое свое действие человек вкладывает всего себя, и есть у него при этом магия или нет ее — не суть важно. Частичка души ли, желания — остается в содеянном и сотворенном. Хотя, вот он сам — целый магистр, а челлах как не получался правильным, так и не получается. Заинтригованный, он рискнул озвучить свой вопрос Крису.
      Мастер боя искренне и весело рассмеялся, возмутительно бодрый и свежий после ночи бесед и возлияний.
      — Это потому, что ты в голове знаешь, как он должен действовать, но в сердце не доверяешь «пустынной отраве», предпочитая ей свои собственные зелья.
      — Но у тебя…
      — Мне ты доверяешь, Элэ. Из моих рук готов принять все, ведь так? — Крис утишил голос, прихватил цепкими, горячими пальцами за подбородок, заставляя смотреть себе в глаза, в бархатную черноту южной ночи, навеки поселившуюся в них. — Готов отдать мне самое дорогое, что у тебя теперь есть?
      — Да, — хрипло, шепотом из мигом пересохших губ, вытолкнул маг.
      — Я оправдаю твое доверие, Элэ. А теперь — иди, солнце скоро взойдет.
      
***


      Мальчишки уже проснулись, как Анхель и думал, чинно сидели рядком за стойкой, угнездившись на высоких табуретах, видно, уже накормленные, потому что соленые сухарики из мисочки тягали лениво и неспешно, запивая их травником. Волевым усилием запретив себе обдумывать пока что последние слова Криса, Анхель, кивнув на приветствие Кьяо и Рэна, поднялся наверх. Порадовался предусмотрительно притащенной слугами в его комнату бадейке с прохладной водой, окунул в нее голову, изгоняя последние капли хмеля. Если часовой артефакт, висящий за стойкой, не разрядился и показывал время правильно, то до церемонии Испытания еще оставалось шесть часов, и за это время Анхелю нужно было много чего успеть. Например, спросить уже — сколько можно откладывать этот разговор?! — Рэна, согласен ли он на метку наставника? Потому что было бы намного лучше, если бы в Академии мальчишка показался уже с ней.
      Определенно, каждый визит мага в столицу нес в себе элемент первозданного хаоса, потому что, сколько бы Анхель ни строил планов, как бы ни продумывал их, что-то обязательно шло не так. Вот и этот день начался с того, что никакого разговора с Бреннаном Анхель завести не успел. Стоило спуститься вниз, как его сходу огорошили вопросом:
      — Учитель, я плохой ученик?
      Анхель от неожиданности, от того, с каким горестным недоумением вскинул на него глаза Рэн, чуть не запнулся на ровном месте.
      — Что? С чего вдруг, Рэн?
      Мальчишка молча ткнул пальцем в свою еще совсем по-детски гладкую щеку, золотистую от загара и в чуть заметном пушке. Уточнять не потребовалось, Анхель с облегчением рассмеялся, потрепал его по кудряшкам, которые пора было уже сбрить:
      — Прости, ученик. Все думал, думал — как тебе предложить, согласишься ли?
      — И раздумывать не стану! Конечно, да! Вы же — мой учитель, как я могу не согласиться? — все еще сердито пропыхтел Рэн, но вместо ожидаемой попытки вывернуться из рук только прижался сильнее, доверчиво утыкаясь в грудь носом.
      Ставший свидетелем — и, как позже понял Анхель, инициатором этого разговора, папаша Херес довольно крякнул и выставил на стойку оплетенную корой цехинника бутыль:
      — За такое не грех и выпить по капельке, магистр Круак!
      Анхель предложение оценил, но мягко отказался:
      — Вечером, мастер, вечером. Когда вернемся после всех дел. Вот тогда эта ваша чудесная настоечка придется очень кстати. Магические татуировки, знаете ли, заживают быстрее, но наносятся больнее, чем обычные.
      — И то верно, — согласился папаша Херес. — Я потому вашего ученика сильно жирным да острым не кормил.
      Анхель глянул на него с великой благодарностью, кивнул и поманил мальчишек за собой. Ему завтракать не хотелось, только не после челлаха. Да и пора было уже приниматься за дела — сами они не сделаются.
      
      Мастерская старого Унара никогда не пустовала, слишком уж хорошим мастером в своем деле тот был. Располагалась она, вопреки обычному, не на первом этаже просторного двухэтажного дома, а именно на втором, и отличалась огромными окнами, пропускавшими довольно света для такой тонкой и кропотливой работы, какой было нанесение магических татуировок. Кроме них, мастер Унар занимался и вживлением артефактов, все рисунки на теле Анхеля, все его камешки и колечки были делом рук именно этого мастера. Старший сын Унара работал подмастерьем у отца, перенимая его опыт, младший — пошел в ювелиры, и сделать заказ на комплексную защиту у этого почтенного семейства было куда дешевле и целесообразнее, чем метаться по разным мастерским.
      Анхель и не собирался метаться, он сразу же договорился о большом заказе: все татуировки первой ступени для Бреннана, кое-что для Кьяо, кое-что для него самого. Но сперва — метка мастера и веточки вереска для Рэна. Остальное можно будет сделать после зачисления, потому что второпях такое не делают. Нанесение даже первой, не особенно сложной гармонизирующей татуировки занимало от пяти часов до двух дней. Конечно, после нее Бреннан будет лежать пластом еще день, как минимум, потому что это в самом деле болезненный процесс. О чем мастер Унар подробно и рассказывал, кропотливо работая над первыми в жизни будущего мага рисунками. Сперва были эскизы — выписанные тонким пером на особом тончайшем пергаменте изображения вересковых метелочек, в которые вплетались руны имени магистра Круака, так затейливо и хитро, что не с первого раза разберешь, где они есть. Но на готовой татуировке эти линии будут отливать золотом по зелени, так что тот, кто задастся целью, легко прочтет нужное.
      Бреннан, внимательно выслушивавший старого мастера, удостоверился, что будет очень больно, и побелел, как морская пена. Хотя при нужде ведь даже не пискнул никогда — а ожидания боли боялся больше самой боли.
      — Я буду с тобой, подержу за руку, — сразу же сказал Кьяо. — Во мне нет магии, и она не помешает правильно нанести рисунок, ведь так, Анхэ-э-эль?
      Анхель кивнул, ему самому быть рядом с учеником не полагалось — как и любому другому магу. Отчасти именно затем он и взял Кьяо с собой, предполагая, что его поддержка будет кстати. Но только отчасти, да и не бросать же мальчишку на папашу Хереса на весь день, пусть привыкает к неумолчному шуму большого города, к толчее на улицах, к чужим лицам. В общем, со всех сторон польза, благодарение богам.
      Выставленный из мастерской, Анхель не собирался торчать под дверью. Дел было по горло, и радовало только то, что все нужное можно было найти, заказать или купить готовое прямо в Академическом комплексе, который и сам был маленьким городом в городе. Здесь располагались не только Академии и Коллегия, но и гостиные дворы для родных и близких приезжих учеников, для магов, у которых не было своей собственности в Этванде, таверны и небольшие респектабельные ресторации — на любой кошель, лавки артефактов, мастерские любого направления, от стеклодувных до ювелирных, кузницы и зачаровательные площадки. Белое Кольцо было бы для кого чужого наистраннейшим, особенно после красот Красного. Но Анхель его любил, как родной дом, знал в нем любой закоулок и нужную мастерскую отыскал сразу.
      — Благословение Анаха тебе, мастер Шереш.
      Чтобы смотреть в лицо тому, к кому он обращался, приходилось задирать голову: мастер-кузнец Шереш был родом с самой окраины обжитого мира, с Лебединой земли, и всем своим видом напоминал о почти безжизненных каменных нагромождениях, едва ли не круглый год покрытых льдом и снегом. Его лицо словно вытесали из гранита вода и ветер, оно все было в мелких рытвинках от перенесенной в юности огневицы и в черных точках окалины, забившейся в эти рытвинки. Обнаженное тело скрывала только густая белая поросль, во многих местах подпаленная, да плотный кузнецкий фартук, прикрывающий самое дорогое от искр и пара.
      — И тебя пусть не оставят боги, — пророкотал мастер-кузнец, коротким жестом предлагая выйти из жаркой кузни на воздух. Видимо, прямо сейчас был ничем срочным не занят.
      Угнездившись на грубо вырубленной из бревна скамье, глядя на устроившегося прямо на земле кузнеца, Анхель сказал:
      — Я приведу к тебе мальчика, мастер. Твое искусство непревзойденно, говорят, ты по одному взгляду можешь определить, каким оружием должен владеть человек. Я хочу сделать ему подарок.
      Мастер Шереш некоторое время молчал, глядя прямо в его глаза — и взгляд у него был совсем не человеческий. Анхель слышал байки про то, что на Лебединой земле — Эрхаа — живут не совсем люди. Слышал и все те шуточки, что бытовали среди моряков-северян, мол, эрхи со своими медведицами спят, и те рожают им медвежат, а медведи покрывают их баб — и те после рожают таких вот эрхов. Глупости, конечно, но вот именно сейчас Анхель усомнился в том, что под этими злыми байками не было какой-то реальной основы. Потому что чутье, натренированное на Кьяо, внятно говорило ему: перед ним не чистокровный человек. Тот народ, что дал ему корни, возможно, давно уже вымер, но его кровь продолжается в эрхах, даруя им поистине медвежью мощь, способность ладить с любым зверьем, от кошки до свирепого белого медведя, не зря же именно медведей они там, на Эрхаа, и разводят вместо овец или коз. Из медвежьего пуха прядут нитки, а после — вяжут свои удивительные шаны — гигантские полотнища, которыми и обматываются вместо обычной одежды. У каждого клана эрхов — свои цвета шана, и, говорят, горе тому дураку, который посмел надеть чужой шан. А чисто-белые носят их жрецы, хотя, опять же, по байкам моряков судя, эти самые жрецы и вовсе не носят одежд, только шкуры медведей — или собственную шерсть… Так далеко на север Анхель еще ни разу не забирался, потому не мог ни подтвердить, ни опровергнуть слухи.
      Мастера Шереша ему посоветовал Крис, услышав, что оружия у его будущего ученика нет. И даже не стал говорить, что сам подберет ему то, что придется по руке — без лишних слов понял, что Анхель очень хочет сделать Кьяо подарок, достойный начала его ученичества. Алхимик имел на это полное право, кому, как ни ему это делать? Конечно, семья Хават собрала для своего приемного сына некоторую сумму, и по меркам Ракуйки — весьма значительную… Анхель не стал им говорить, что по столичным меркам она будет вовсе не так велика — ну, прожить пару месяцев, экономя на всем, на чем только можно. За Кьяо он нес ответственность — перед собой и перед богами, ему и обеспечивать нового человека.
      — Приводи своего мальчика, — наконец, прогудел кузнец, отведя пронизывающий насквозь взгляд небольших, ярко-голубых глаз.
      — Благодарю, мастер, — поклонился алхимик, поднимаясь. — Мы придем завтра, после полудня.
      Следующей остановкой Анхеля была мастерская стеклодува, за ней — лавка точных приборов, потом — одежная, где он заказал для Бреннана три полных комплекта алхимических мантий, а в следующей — защитные очки и «намордник» — артефакт очистки воздуха. А ведь это было только начало! Сколько всего нужно первачку, чтобы успешно учиться, он знал прекрасно. И не собирался экономить.
      В мастерскую Унара Анхель вернулся как раз к моменту, когда все трое: мастер, Бреннан и Кьяо, бережно поддерживавший брата, — спустились вниз. Рэн смотрел на мир красными и слегка припухшими от слез глазами, Кьяо, судя по искусанным в кровь губам, тоже изрядно попереживал за время нанесения татуировки, и только старый мастер был благодушен и абсолютно доволен проделанной работой. На щеках Бреннана красовались изящные рисунки, пока еще окруженные красновато-лиловой каймой, которая к завтрашнему утру должна была сойти. Но Анхель прекрасно знал, что сейчас мальчику больно, очень больно — настолько, что он вряд ли сумеет в ближайший час что-то внятно сказать, а уж за слезы, то и дело наворачивающиеся на глаза, его и вовсе не осудит ни один человек, испытавший на себе нанесение магической татуировки. Потому он просто шагнул к Бреннану и крепко обнял его.
      — Ты молодец, Рэни, просто молодец. Я очень тобой горжусь. Сможешь немного потерпеть? Нужно зайти, чтобы швея подогнала твои новые одежки по мерке, а потом — вернемся на гостиный двор, отдохнешь перед Испытанием.
      Бреннан, чуть слышно всхлипнув, кивнул, вернее, боднул его в плечо, и Анхель погладил его по жестким кудряшкам, дав время собраться с силами и отстраниться самостоятельно.
      — Благодарю, мастер Унар. За остальным мы придем, как и договаривались.
      — Буду вас ждать, магистр Круак, — приняв уговоренную оплату, довольно кивнул старый мастер.
      Анхель поторопился провести своих подопечных по нужным лавкам, забирая все заказанное, и вернуться в «Посох и Цепь». Бреннану, да и Кьяо тоже, нужно было отдохнуть. До Испытания оставалось два часа, а лучше было бы, чтоб их было двадцать — тогда Бреннан не был бы так измучен. Ну почему он не подумал об этом раньше? Все равно церемонию проводят сейчас каждый день, ведь маги с учениками и сами будущие ученики приезжают в столицу не все скопом, а потихоньку подтягиваются с конца Колоса и весь Хмельник. Кое-кто и вовсе проходит Испытание уже в Вересне, после официального начала учебы, все-таки Академия одна на весь Ванделар, море коварно и нет гарантии, что корабль с того же Савата или Кама прибудет в порт вовремя, не задержавшись из-за шторма. Да и от порта в Этванд еще надо добраться, а это — не одна неделя пути. И Анхель считал, что весьма дальновидно и мудро было принято постановление Коллегии о приеме даже опоздавших учеников, пусть им и труднее влиться в учебу, но возвращаться домой, а потом снова путешествовать, и снова бояться опоздать — еще хуже.
      Так что мог он, мог, пораскинув мозгами, записать Бреннана не на сегодняшнюю церемонию, а на завтрашнюю. Мальчишка бы отдохнул, набрался сил, пережил боль нанесения татуировки и спокойно пришел бы к Чаше. Нет, временами все-таки ты такой идиот, магистр Круак, и как только боги терпят!
      — Я справлюсь, — вырвал его из невеселых мыслей негромкий, еще слегка хриплый от слез, но твердый голос Рэна. — Учитель, не переживайте так.
      — Да я и…
      — Анхэ-э-эль, у тебя все по глазам видно, — усмехнулся Кьяо, облизнул прокушенную губу, и это привело Анхеля в чувство.
      — Так, отлично. Значит, сейчас отдыхаем, пьем… мастер Херес, есть у вас тот восхитительный горячий напиток из нисских зерен? Сделайте нам погуще, чтоб сил прибавилось. Вот, значит, пьем ниссад, отдыхаем, наряжаемся — и вперед. А пока оба в мою комнату — марш. Буду вас приводить в божеский вид.
      
      То, что дорога от Ракуйки до Этванда была не такой уж и легкой, и что второй день без сна, зато с ночными разговорами и ромом, пусть он и пил совсем немного — это после трех недель пути все-таки чересчур, а он уже не молоденький парнишка, Анхель понял, когда, обработав Рэновы татуировки, отправил его немного полежать, напоив обезболивающим эликсиром, и взялся за Кьяо. Точнее, взялся намазывать заживляющей мазью его искусанные губы.
      Это было слишком близко. Слишком. Он не среагировал вовремя, почувствовав на своих пальцах узкий, теплый, шершавый, как у кошки, язык. Не убрал руку, не прикрикнул на позволившего себе такую откровенную провокацию Кьяо. Просто замер на месте, продолжая медленно поглаживать влажную и скользкую от мази губу, под подушечкой чувствовались бугорки, вспухшие вокруг проколов, а наглый язык скользил дальше, забирался кончиком между пальцев, касался ладони. И горели золотом и синими искрами колдовские глаза айнарэ, и сами собой сжимались пальцы, стискивали на затылке текучую своевольную медь волос…
      Наваждение разбил голос служанки, стукнувшей в дверь и сообщившей, что папаша Херес уже сварил заказанный господином магом ниссад. Отстраняясь от Кьяо, Анхель дышал, как вынырнувший с глубины ловец жемчуга. И испытывал, наверное, те же чувства, которые испытывает ныряльщик, увидевший самую большую жемчужину в своей жизни, но не сумевший до нее донырнуть. Не посмевший, вернее — потому что это было глубже, чем он мог себе позволить.
      Кьяо вниз он отправил молча, побоялся, что наговорит лишнего. Хотелось отвесить гаденышу такого леща, чтоб уши отпали, но сдержался: не так уж мальчишка и был виноват, просто он подросток, у которого прямо сейчас играет кровь, и желания больше, чем мозгов.
      «У меня, похоже, тоже от разума осталась одна труха», — с неудовольствием думал алхимик, спускаясь вниз, где и Кьяо, и Бреннан уже чинно восседали за стойкой, принюхиваясь к густому ароматному напитку в своих пиалах, сдобренному взбитыми с патокой сливками.
      — Его не нюхать надо, а пить, — усмехнулся им и взялся за свою порцию, старательно «не видя», какими глазами, с какой тоскливой жадностью смотрит на него Кьяо, невольно облизывая губы, хотя их он еще не успел испачкать ни в сливках, ни в напитке.
      «Дразнить можно не только тебе, рыбка».
      Чем он, взрослый, выдержанный, серьезный мужик, занимается? Со злости на себя он чуть не подавился глотком ниссада, едва не закашлялся и умудрился макнуть в сливки кончик носа. Допил и приказал мальчишкам умыться и собираться — до Академии еще нужно было дойти. Сделать то же самое следовало и ему. Холодная вода прогнала остатки злости и чуть уняла туманящую голову усталость. Из комнаты Анхель вышел, уже собравшись и обретя такое необходимое для данного момента спокойствие.
      
      Если бы люди умели летать, как птицы, то с высоты Академический комплекс показался бы им рисунком разомкнутого пыточного браслета или строгого ошейника с шипами внутри. Центром его было здание Коллегии, по правую руку от него шли Академия Алхимиков и Травников, за ней — Академия Боевой магии. По левую располагались природники-стихийники и погодники. Пять гигантских зданий, в сечении напоминавших трехлучевые звезды, разделялись небольшими парками, тренировочными полигонами и аренами, длинными трехэтажными зданиями общежитий. Весь комплекс целиком был обнесен единой кованой оградой с пятью воротами, и каждые украшала арка с гербом, на котором красовались символы Коллегии в целом и Академий в частности. На гербе Академии Алхимиков и Травников была отчеканена та самая Чаша с черепом и веточкой живокорня. Через ворота неспешно, но и не слишком медленно шли люди, и среди них можно было увидеть уроженцев всех шестнадцати островов Ванделара, а наметанный глаз отличал смуглокожих раскосых южан и бледнокожих светловолосых северян, круглолицых и светлоглазых жителей центральных островов и таких же рыжиков, как Бреннан — с восточных, с Лайрана и соседнего с ним Кьярана. Их не было слишком много — но в просторном, как храм, холле Академии оказалась целая толпа, впрочем, довольно скоро упорядоченная старшими учениками. Родные, сопровождающие и просто зеваки были быстро оттеснены к стенам, и перед гигантской Чашей, возвышавшейся на круглом мраморном постаменте посреди зала, остались только сами соискатели. Наставники, у кого они были, выстроились полукругом перед толпой, глядя только на своих учеников.
      Когда Анхель шел к Чаше в свои одиннадцать, пожалуй, он не испытывал и толики того душевного трепета, который пронизывал все его существо сейчас. Внешне оставаясь спокойным, он оглядывал остальных претендентов, особенно внимательно вглядываясь в тех, у кого на щеках золотились тонкими росчерками наставнические метки. Были и те, чьи щеки не украшали даже обычные татуировки со знаками мест рождения: то ли такие же сироты, каким был когда-то он, то ли обычные дети, отправившиеся в Академию по совету магов, случайно обнаруживших в них искру дара богов. Анхель смотрел — и не мог не гордиться своим учеником, его спокойствием, его решимостью, когда тот шагнул вперед, услышав свое имя, названное секретарем Коллегии, и уверенно опустил руку на холодный полированный агат. И что-то внутри затрепыхалось, забилось, как рыбка в сети, когда свечение Чаши не остановилось, лишь коснувшись основания черепа. Нет, теперь оно, словно живительный эликсир, заливало его целиком, яснее ясного показывая: Бреннана благословили сами боги, то ли за помощь Кьяо, то ли просто за то, что у него чистая душа и в ней довольно желания помогать людям.
      «Да!» — хотелось крикнуть так, чтоб отозвалось эхо. Хотелось смеяться и петь, дойти до храма и вознести богам самую искреннюю и горячую благодарность. Анхель шагнул вперед и опустил руку на плечо обернувшемуся к нему Рэну, улыбнулся и негромко сказал:
      — Терпения и прилежания тебе в учебе, Бреннан Хават, мой ученик.
            

Глава четырнадцатая


        Серогрив мерно бухал копытами, вернее, чавкал — дорога раскисла от нудного, словно уже осеннего дождя, и верный друг по самое брюхо был уже не серым, а грязным. В этой глинистой грязи был и сам Анхель, радуясь только тому, что непромокаемые сапоги из рыбьей кожи натянул по самые бедра, а вместо плаща по укоренившейся за два года привычке оделся в рыбацкую куртку на тюленьем меху и с глубоким капюшоном. Его-то он и натянул поверх второго, вязаного, от свитера, да по самый нос. До чего же мерзкая погодка, ну? Да и весь конец лета выдался не в пример прошлогоднему — холодным и слякотным. И ему, квакавшему в Хеллете в одиночестве, было от того стократ тоскливее.
      И кто бы мог подумать, что он — ценивший именно что спокойствие одиночества всю свою жизнь! — будет так тосковать без Бреннана и Кьяо? Не спасали ни работа, в которую погрузился с головой, иногда забывая поесть, ни ходко продвигающийся труд по фундаментальному исследованию все тех же сафаридовых конкреций, ни забота о хозяйстве Хеллета. Не хватало ему… не хватало обычного человеческого тепла. Весь этот год он держался лишь на силе воли и воспоминаниях, читая и перечитывая обстоятельные письма ученика, присылаемые с Рашем. Кьяо писал скупо, и все больше опять же о брате, а не о себе.
      Уезжая из Этванда, доверив мальчишек преподавателям Академии и мастеру Крису, Анхель попросил Кьяо приглядывать по возможности за младшим. Ну слишком уж хорошо ему помнилось, как без стеснения задирали первачков-жабонят боевики. Ох, кто б ему сказал, что не стоит равнять себя, приютского выкормыша, с мальчишкой из полной рыбацкой семьи! С мальчишкой, у которого не было абсолютно никакого пиетета и опаски перед боевыми магами, да который, к тому же, слишком хорошо намотал на будущий ус, как эти самые боевики обращались с его учителем в прошлом. Рэн при первых же попытках утвердиться за его счет за словом в кошель не полез. Умудрился взять боевиков на «слабо», вызвать — и подраться на кулачках, да так, что разбирались аж при кураторах Академий! Неслыханная дерзость: какой-то травяной жабенок — и побил будущего боевика заместо того, чтоб тихо порскнуть прочь и затаиться!
      Анхель, хоть и пил после успокоительный настой, Бреннаном гордился — до слез. И смеялся до слез же, представляя себе, какими были лица этих высокомерных засранцев, которых так легко повозили по грязи. Подозревал, конечно, что без Кьяо не обошлось. Наверняка ведь бегал к брату и потихоньку учил тому, что постигал сам под руководством своего мастера — а Крис умел драться далеко не только оружием.
      Кьяо… Ох, наваждение рыжее! Ни одной ночи не обошлось без снов о нем. Не спас его тот феерический пятидневный загул, в который ушел, с рук на руки передав Крису ученика и дожидаясь аудиенции у его величества. И который прекратил сам же, словно от угара очнувшись, когда понял, что изо всех работников тех пяти веселых домов, что успел обойти, выбирает неизменно рыжих парней. Сперва понять не мог, а сейчас — уже и понял, и смирился: испугался он, вот что. Испугался того, что чересчур быстро погружается в омут по имени Кьяо. Только уже тогда было поздно бояться. Перечитывая скупые строки его писем, Анхель словно наяву слышал его голос, выходя на камни, вдыхая острый запах моря — вспоминал, как отголоском его пахли рыжие кудри, сколь бы далеко от моря ни был Кьяо. Сейчас, с каждым днем продвигаясь все ближе к Этванду, Анхель и предвкушал, и боялся встречи. Боялся не удержать себя в руках.
      Усилием воли отодвигая мысли о Кьяо, Анхель заставил себя вспомнить, как, наконец, получил извещение, что аудиенция ему назначена. Как собирался: трижды перепроверил, все ли хорошо с уложенными в зачарованную шкатулку бутылями, а магистерскую цепь чуть не оставил на кровати. Разиня! Вновь вспыхнуло высоким костром восхищение его величеством, когда понял, что аудиенция неофициальная. Право, Дарвальд словно мысли чужие читал по-писаному, Анхель просто не представлял, как бы он перед доброй сотней придворных вручил королю свой подарочек. А там, в строгой, почти скромной обстановке королевского рабочего кабинета, было куда проще поставить шкатулку, оттянувшую ему все руки — два десятка бутылей, не шутка! — и со всей серьезностью сказать:
      — Я привез вам лучшее, что сумел отыскать на Туманном берегу, государь. Почти источник долголетия.
      Открывать шкатулку, конечно же, пришлось самому, как и предыдущие десять раз, пока его проверяли служаки Тайной канцелярии и внутренней гвардии. Придворный алхимик — уже другой, не желчный старикашка Роен, а давний знакомец и однокашник самого Анхеля, просветив бутыли заклятьем, поднял брови: мол, серьезно? Ром? Да еще и не какой дорогущий, а самый что ни на есть рыбацкий? Анхель тогда только усмехнулся и кивнул.
      Усмехнулся и Дарвальд, рассматривая оплетенные пенькой бутылки, вынул одну, сковырнул воск невесть откуда вытащенным ножом, зубами вынул корк и принюхался, щуря довольные, словно у удачливого китобоя, глаза:
      — Слава богам! Хоть кто-то догадался! — и вытащил откуда-то из-под столешницы два грубых стеклянных стакана.
      Из дворца Анхель ушел своими ногами, конечно, но совершенно пьяный и в сопровождении парочки гвардейцев, которым приказано было доставить его до «Посоха и Цепи» в целости и сохранности. Запомнил только сожалеющий вздох его величества:
      — Вот всем ты, магистр Круак, хорош, а пить совсем не умеешь.
      Наутро дико болела голова. Анхель постарался вспомнить, о чем говорил с его величеством, трижды облившись потом, прежде чем понял, что ничего лишнего не сболтнул. И, от греха подальше, уехал из Этванда в тот же день.
      И вот — возвращался, торопясь к приему переводных экзаменов у Бреннана. Вез ему целую кучу гостинцев от родни, письма-то он всегда отправлял с Рашем, а вот все остальное пришлось погрузить в неизменный короб. Почти год он не видел своих мальчишек и даже не представлял, насколько они могли измениться. Вернее, представлять-то представлял, каждый день, но насколько это совпадало теперь с реальностью? В таком возрасте дети так быстро меняются, что он временами боялся не узнать обоих. И в то же время был уверен, что узнает мигом, хватит и одного взгляда.
      Одергивал себя, замечая, что подгоняет Серогрива: по такой дороге не стоило заставлять верного друга скакать во весь опор. Хотя и хотелось, сердце уже давно летело где-то там, вместе с грако, несшим весточку о приезде Анхеля. Когда впереди с шумом свалилось подрубленное дерево, перегородив дорогу, мгновенное осознание ловушки вымело прочь все мысли, оставив голову холодной, кристально-чистой. Рука сама метнулась к стягивающим грудь ремням-перевязям: на одной были нашиты ножны метательных ножей, на второй — крепления для узких стеклянных колбочек с самыми необходимыми эликсирами и зельями. Заставив себя не торопиться, Анхель осадил Серогрива: дерево было разлапистым, хоть и не слишком толстым, какую другую преграду конь бы преодолел, но не настолько высокую.
      Мимо плеча свистнула короткая стрела, предупреждая. И на дорогу выбрались три человека, не очень-то и похожие на переквалифицировавшихся в разбойники крестьян. Слишком добротной была их одежда, да и взведенный, с болтом на ложе, арбалет — отнюдь не крестьянский охотничий самострел, а игрушка посерьезнее! — намекал, что эти ребята — не простого полета поморники.
      — Слезай, мужик, ты уже приехал, — глумливо усмехнулся один, в вызывающе-малиновой фесере с полосатым ястребиным пером у тульи.
      — М-да? Что-то слишком быстро я до Этванда добрался, — дернул углом рта Анхель, стараясь не очень явно следить за тем, у которого был арбалет. В кулаке он сжимал все-таки извлеченную из перевязи склянку с эликсиром «черного тумана». Проклятое дерево ему очень мешало. Нужно было дождаться момента, когда оно останется позади, использовать эликсир и пустить Серогрива во весь опор. Облако непроницаемой дымной взвеси скроет его на некоторое время от стрелка, и можно будет уйти от них, пеших, потому что присутствия лошадей он не чуял. Да даже если и были, разбойникам понадобится время, чтобы добраться до них. Когда требуется, Серогрив может скакать, как не всякий иной конь, так что попробуй еще догони. Вся проблема сейчас состояла в этом дереве, донные проглоты его заешь! Впрочем, ради того, чтобы выжить, можно было и не ломиться вперед. Позади дорога была чиста, что еще раз доказывало: эти люди — не разбойная шайка, те бы точно перегородили дорогу и впереди, и за его спиной. Идиоты!
      — Хватит болтать, смерд, с седла, быстро! — рявкнул малиновый, нервно стискивая рукоять уже наполовину обнаженной абордажной сабли. Вот так-так, да этот малый, определенно, из бывших моряков, а может, и все они, то-то лошадей нет — непривычно им верхом. Возможно, что из разжалованных офицеров. Впрочем, к донным проглотам интерес, не время сейчас.
      Анхель привстал в стременах, словно в самом деле собирался спешиться, отпустил повод Серогрива и одним движением сплел заклятье щита. Вообще-то, оно было стационарным, и требовалось закреплять его на материальных объектах, вроде деревьев, проемов или стен. Но незакрепленный щит тараном пронесся вперед, раскидывая двух из трех разбойников, а следом стеклянным крошевом разлетелась брошенная оземь склянка, мгновенно наполняя воздух дымными черными клубами. Анхель рванул повод, Серогрив понятливо развернулся с необычайной для такого массивного животного грацией, с места скакнул вперед, вернее, назад. Анхель пригнулся к его гриве, резко высвистывая команду перейти в галоп.
      Арбалетчика он недооценил. Вернее, это не его задел щит, ломая кости и откидывая на срубленное дерево. Но понял это Анхель только тогда, когда в бок, обжигая вспышкой боли, воткнулся болт. Боги все-таки хранили его: стрелок ли промазал, или короб, притороченный за спиной, сбил ему прицел, но болт, разорвав мышцы, скользнул по ребру и почти вышел наружу. Это Анхель понял, когда доскакал до первого же постоялого двора, с которого не так давно и выехал. С седла его снимали сам хозяин и подскочивший конюх: несмотря на не слишком серьезную рану, крови он потерял довольно, на ходу только и смог — выпить пару эликсиров, чтоб не свалиться в беспамятстве с седла и доехать.
      Извлечь болт помогал опять же хозяин постоялого двора, пришлось протолкнуть острие, чтоб вышло насквозь, а там уже перекусывать клещами под головкой наконечника и вытягивать хвостовик.
      — Повезло вам, вашмажство, — ворчал он, прихватывая обе раны широкими стежками. — Печенка-то цела, гляди-ко, близь-близь болт прошелся, а не зацепил.
      — Твоя правда, — шипя сквозь зубы, криво усмехнулся Анхель. — Боги меня берегут, видимо, еще зачем-то нужен.
      — Дык, вестимо, зачем. Я ж вас помню, вашмажство. Крине-то ребеночка перевернули, а? Так ему уже третий годок пошел, Эсти кличем.
      Анхель откинулся на взбитую подушку и уже гораздо искреннее усмехнулся. Эсти, значит. «Сбереженный». А он и не помнил… Вот, значит, как Тоя-Судьба ниточки связывает.
      Хвала богам — и собственному мастерству, конечно! — что после ранения не привязалась лихорадка. На третий день Анхель решительно запретил себе отлеживать бока и вышел к обеду вниз, заслышав гомон множества голосов. Зал таверны при постоялом дворе был полон, столы заняты целиком, и он пристроился на единственном свободном табурете у стойки, рассматривая обозников. Скорее всего, именно обоз с королевской десятиной и кое-чем еще на торг это и был, а судя по выговору возниц и охраны — шел он из Орша. Допив налитое хозяином подогретое вино, Анхель окликнул толпящихся у стойки мужчин:
      — Господа, кто у вас главный?
      Вперед тут же выдвинулся плечистый здоровяк с рожей записного плута, яснее ясного дававшей понять, что он не просто глава охраны, но и торговец, скорее всего, уже не раз и не два подвизавшийся на доставке в столицу собранной с округа десятины. Не зря же в чем-то, что напоминало бы форму, тут было всего трое молодцев с форменными же мечами в потрепанных ножнах. Значит, торговец доверием барона Орша обласкан, иначе бы обоз с десятиной сопровождало не меньше полутора десятков баронских солдат в дополнение к купцовым охранникам.
      — Эльен Саж, вашмажство, — представился тот.
      — Хорошего дня, мастер Эльен, — кивнул Анхель. — Четвертого дня на дороге в Куренку на меня напали. Я прошу разрешения на путешествие в вашем обозе.
      Нахмурившийся при словах о нападении торговец кивнул и принялся расспрашивать.
      — Трое, мастер Эльен, трое, по крайней мере, я видел лишь троих, но скромному алхимику и этого хватило, как видите.
      — Где трое, там и десяток.
      В торговце произошла разительная перемена, и вот уже Анхель имел удовольствие наблюдать настоящего бойца, одним лишь приказом запретившего своим людям пить вино и пиво, вторым — велевшего облачиться в броню и подобрать сопли.
      — Они не выглядели разбойниками, — заметил Анхель. — Скорей, разжалованными на берег моряками, возможно даже, офицерами, но уверять не буду.
      — Да какая разница, вашмажство? За разбой и нападение на королевского мага одна дорога — на виселицу.
      Алхимик согласно склонил голову. В самом деле, разницы нет.
      
      Эльен Саж не собирался надолго задерживаться на этом постоялом дворе, он и зашел-то с обозом сюда только затем, чтоб передать хозяину несколько бочек соленой рыбы. Анхель, хотя двигаться было все еще неприятно, собрался быстро, оставив в уплату за помощь трактирщику коробок с самыми ходовыми эликсирами, хотя тот и отнекивался, мол, за здоровье внучка и дочери еще и не то сделал бы, алхимик остался непреклонен.
      В седло он, впрочем, не сел — для почтенного мага, да еще и раненого, обозники отыскали местечко в одной из повозок, к которой привязали и Серогрива, в нее же и короб мажеский сгрузили, мол, зачем конягу заставлять тащить груз? Анхель не сказал бы, что путешествие в телеге было комфортнее, чем в седле, но помалкивал и старался беречь бок. Пару часов спустя обоз проехал мимо того самого места, кто-то уже оттащил срубленное дерево в сторону, на пожухшей листве были еще заметны характерные черно-серые пятна от дымовой завесы. Охрана чуть не принюхивалась, но до Куренки обоз дошел без приключений.
      А там Анхелю явно подмигнула хохочущая Тоя-Судьба.
      В Куренке обоз собирался заночевать. Хотя здесь и не было такого большого постоялого двора, чтоб вместить всех, только захудалая, явно видевшая лучшие времена таверна, но люди мастера Сажа и не собирались оставлять свои повозки, им куренские не внушали доверия. Да и то правда — кто-то же оттащил дерево с дороги? Значит, могли и знать о местных «озорниках» и прикрывать их делишки. Но до соседней деревни обоз уже добраться не успевал, так что волей-неволей расположились на околице, составив повозки в круг. И прошествовавшего к лагерю мужчину встретили настороженно.
      На крестьянина тот был похож не особенно, скорей, на денщика или лакея при особе какого местного барончика. Анхель напряг память, пытаясь вспомнить, под чьей рукой должен бы находиться этот округ. Вспомнил, что Куренка — это самая граница владений барона Тарка, только не мог никак сообразить, кто нынче этот самый барон — старый Волен или уже кто-то из наследников. Ну не были ему интересны такие мелочи. И пока он об этом раздумывал, пришелец уже успел переговорить о чем-то с мастером Сажем, а тот, поднявшись от костра, направился прямиком к нему.
      — Вашмажство, тут такое дело… Спрашивают, нет ли у нас лекаря или мага, кто б мог помочь.
      Анхель вопросительно вскинул бровь, отставив миску с недоеденной кашей.
      — Да вот типчик из господского дома говорит, его господин с полнедели как нарвался в лесу на бешеного вепря, покалечился и сильно страдает.
      — На вепря? С полнедели тому? — Анхель ухмыльнулся с нескрываемой иронией. — Ай-яй-яй, какая беда, должно быть, у него сильно поломаны ребра?
      К чести мастера Сажа, он очень быстро все понял. И неприметными знаками приказал пятерым своим бойцам приготовиться. Анхель же только кивнул:
      — Конечно, я посмотрю на болящего. Он один? От «вепря» больше никто не пострадал?
      Служка, прислушивавшийся к разговору, просветлел лицом и затараторил, что господин был с друзьями, и вот один из них тоже был ранен, но раны у него не столь серьезны.
      «А третий, который был с арбалетом, вовсе здоров. И его надо бы тоже отыскать и «осмотреть», — подумал алхимик, тронул мастера Сажа за плечо и показал три пальца. Историю нападения он за время пути успел хозяину обоза поведать, так что тот все прекрасно понял и кивнул. Ну а слугу, кажется, вовсе не удивило, что мага подорвались сопровождать аж шестеро обозников. Раз маг — аж целый магистр, по «венку» судя, то такое бережное отношение к нему понятно. Что все шестеро — здоровенные лбы при оружии — тоже: что с них взять, неотесанных деревенщин? Эти и в сортир с дубьем да мечами ходят, как привыкли.
      Господский дом оказался даже не усадьбой, а просто добротным, на каменном подклете, деревянным домом чуть в стороне от деревни, в окружении запущенного и заросшего сада. Видно было, что он, как и вся Куренка в целом, знавал лучшие времена: облупилась краска на скрипучих воротинах, на кое-где перекошенных ставнях, потемнела и поросла мхом черепица на крыше, дорожку от ворот к крыльцу давно уже никто не посыпал песком, она заросла травой. Само крыльцо щерилось выломанной ступенькой, сбоку стояла доска, которую так и не прибили на место. В доме пахло одновременно и нежилым духом, и гнильцой, и резким запахом не утруждающих себя частым мытьем мужчин, крепким куревом и сивушным перегаром. Откуда-то с лестницы тенью порскнула девушка с тазом, из которого на Анхеля пахнуло запахом крови и гноя.
      — Чистой воды принеси, дура! — гаркнул ей вслед слуга и повел всю компанию наверх, нимало не заботясь о том, что с сапожищ обозников комьями падает грязь: полы в доме и без того чистотой не блистали.
      А дальше все было очень быстро. Стоило слуге открыть дверь в просторную, скудно обставленную комнату, где на широкой кровати лежали двое раненых, а у окна, закрытого ставнем, на кресле развалился третий — тот самый арбалетчик, мастер Саж глянул на Анхеля, тот, пробежав взглядом по лицам, кивнул — и через минуту парни уже вязали арбалетчику руки. Тот, белый от бешенства, глядел на алхимика, явно узнавая его и понимая, что кончилась их разбойная вольница. Жертва выжила — и явилась мстить. Да не простая жертва, как оказалось. Тогда, в лесу, он вряд ли смог рассмотреть под капюшоном магистерские татуировки. Зато сейчас налюбовался вдоволь, пока Анхель осматривал и перевязывал пострадавших от заклятья щита грабителей. Мастер Саж твердо вознамерился довезти до столицы всех троих: за поимку разбойников полагалась королевская награда. Анхелю, проворчавшему, что лечить тех, кого все равно повесят — напрасная трата времени и труда, он пообещал оплатить и потраченные эликсиры с мазями, и работу. Без лечения оба раненых разбойничка склеили бы ласты — до столицы было еще две недели пути.
      Прикинув и так, и эдак, Анхель решил, что к экзаменам он всяко успевает, даже с учетом задержки в четыре дня и того, что обоз движется намного медленнее. Зато путешествовать с ним безопаснее, а лишние приключения ему ни к чему. Как ни к чему мальчишкам и знать о том, что успело случиться с ним по пути.
      
***


      Первым делом, добравшись до столицы, мастер Саж, прихватив Анхеля, как пострадавшего и свидетеля, вместе с пленными разбойниками отправился в комендатуру столичной стражи, оставив обоз на постоялом дворе в Зеленом Кольце. Оба раненых за время пути успели поправиться, так что шли своими ногами. Все две недели все трое разбойников отмалчивались, да их и не старались разговорить — на то у городской стражи есть свои дознаватели. Попытка сбежать была только одна, и после нее всех троих в ближайшей же деревне заковали в наручные кандалы, а через те пропустили цепь, закрепленную на обрешетке телеги. Их и по городу вели так, на цепи, и на эту процессию оборачивались все встречные-поперечные, улюлюкали мальчишки, переговаривались зеваки. Анхель морщился: представление им тут, что ли? Но молчал и только глубже натягивал капюшон на нос, скрываясь и от взглядов, и от мелкой мерзкой мороси, сменившей такой же мерзкий мелкий дождь, ливший последние два дня. Рана от болта подживала, но в боку все равно тянуло и ныло, хотелось плюнуть на все и поскорее добраться до «Посоха и цепи», заказать у папаши Хереса его лучшей настойки и горячую ванну, а после — не менее горячий ужин, завалиться в постель и как следует отоспаться. И уже после, с утра, идти к Бреннану, и с ним вместе — к Крису и Кьяо. Отдых, как бы ни хотелось увидеть мальчишек, был все же в приоритете.
      Дорога в столицу в этот раз оказалась на изумление выматывающей, хотя, наверное, это из-за ранения и того, что пришлось тащиться вместе с обозом лишние дней восемь, а то и полную неделю. Анхель внутренне негодовал и раздувался, как недовольный жаб: ему всего-то сорок семь, это же не может быть признак подкрадывающейся старости? Конечно, нет! Чушь какая, он просто засиделся на одном месте — и вот результат, несчастная царапина и плохая погода вгоняют его в хандру! Нет-нет, Хеллет, конечно же, любим и обожаем, уютен настолько, что даже притупилось вечное шило в известном месте, а зубы на базальте науки он за год отточил на зависть айнарэ, но пора завязывать с сидением в логове и написанием многомудрых — сам себя не похвалишь, никто не похвалит! — трудов. Вот не далее как в прошлом году он как раз думал, что никогда не бывал на Эрхаа, так почему бы и… да?
      Ему пришлось отвлечься от приятных мыслей и планов: всех прибывших завели в небольшой полутемный зал, впрочем, освещение вскоре добавилось, когда разгорелись магические шары в нарочито грубых держателях на стенах. Троих разбойников, не утруждаясь тем, чтобы расковать, затолкали в зарешеченную нишу, ярко освещенную сразу тремя шарами. Возле конторки возник писец, невозмутимый, как статуя Мара, замер так же неподвижно. Потом в зал неожиданно ввалилась целая куча народу: какие-то мужчины в мундирах городской стражи, мелькнула пара морских офицеров, кто-то в блекло-сером, сухой, как щепка, высокий старик в багровой мантии судьи. Анхель искренне не понимал, что происходит. При чем тут судья, если максимум, что должны были сделать в комендатуре — записать их свидетельства и забрать пленных!
      Меж тем, никто и не подумал объяснить слегка озадаченным «героям» смысл происходящего, вместо этого и Анхеля, и Эльена Сажа с его парнями почти загнали на стоящие вдоль стены скамьи, как раз напротив клетки с разбойниками. Судья поднялся на возвышение, изломался в двух местах, словно подпиленная доска, даже его мантия, казалось, ниспадала жесткими прямыми — деревянными — складками с острых колен. Некто в сером гаркнул неожиданно звучным и каким-то жестяным голосом:
      — Под очами Анаха, Тои и Мара! Да восторжествует справедливость! — стандартную фразу начала судебного разбирательства.
      Анхель стряхнул с головы капюшон и с тяжелым вздохом выпростал из-под ворота магистерскую цепь.
      Ну а дальше все случилось очень быстро, почему-то напомнив этим  момент, когда парни мастера Сажа вязали разбойничков в Куренке. Тот самый серый распорядитель своим жестяным голосом зачитал обвинительную бумагу, из которой Анхель, наконец, узнал имена напавших на него людей. И по-первости преизрядно удивился: Кеден Тарк? Младший сын барона Волена? Потом понял: баронет, по традиции отправленный служить, как и любой из младших сыновей, не наследников, умудрился запятнать честь мундира и вылететь со службы с полным разжалованием и списанием на берег. Конечно, барон Волен взбеленился: он сам в бытность третьим сыном изрядно побороздил Океан и дослужился до капитана эскадры, но вынужден был оставить службу во флоте, получив известие о гибели всей семьи, в том числе и старших братьев, в эпидемии легочной чумы, которая едва не опустошила три из шестнадцати островов Ванделара тридцать лет назад. Ему, не особенно вникавшему в сложную науку управления округом, пришлось всему учиться в спешном порядке и совершая все присущие новичку ошибки. Тарк он поднял, пусть и ценой невероятных усилий, но всю жизнь, кажется, тосковал об оставленной службе. По крайней мере, такие слухи ходили. А младший сынок, отправленный туда, куда самому барону так хотелось, наплевал на службу, море, честь офицера, опозорил имя отца… Выдав младшенькому крохотный окраинный надел, барон Тарк его туда практически сослал с наказом разобраться в делах. Но баронет не сумел — или, что вероятнее — не пожелал. Конечно, Куренка едва сводила концы с концами, несмотря на то, что стояла на тракте, была окружена достаточно плодородными землями и лесом, потому что прежний управляющий был сквалыгой и вором, а у самого барона и у его наследника до нее не доходили руки. А баронет еще и усугубил, не умея жить скромно и не желая вникать в тонкости ведения деревенского хозяйства. Неурожайный год повлек за собой то, что Куренка не смогла собрать ежегодную десятину. Ну а баронет Кеден внезапно решил, что разжиться деньгами за счет мимоезжих путников — это хорошая идея.
      Анхель едва не сплюнул, но вовремя опомнился.
      Разбирательство было недолгим, алхимика коротко допросили, следом за ним и мастера Сажа, его подручные же и вовсе не удостоились внимания. Собственно, обвинение в разбое грозило бы баронету пожизненной каторгой, но нападение на простолюдина или даже знатного господина — это одно, а вот нападение на мага — со-о-овсем другое. Все маги — прямые вассалы его величества, и нападение на них приравнивается к государственной измене. Так что Анхель счел приговор абсолютно справедливым: всех троих приговорили к казни через повешение. Он не успел и глазом моргнуть, как приговоренных выволокли из клетки, следом из зала выгнали всех прочих на широкий двор комендатуры.
      Оказывается, там и виселица была. Просто никогда ранее Анхель не задерживался здесь на то время, чтобы увидеть хоть одну казнь и понять, что это — вот та странная конструкция, закрепленная на стене здания и похожая на коновязь. Хитрый механизм поднял балку на высоту сперва человеческого роста, приговоренных поставили под нее, накинули петли — и балка поднялась с чуть слышным скрежетом выше. Анхель отвернулся. Ему лицезрение казни никакого удовольствия не доставило, а вот Эльен Саж и его парни смотрели с нескрываемым жадным интересом.
      «М-да, и как после такого ужинать?» — подумал Анхель.
      К тому моменту, как он перешагнул порог «Посоха и Цепи», неаппетитное зрелище испарилось из его памяти, а пустой живот завладел всем вниманием, направляя его только на божественный аромат жаркого с травами и витающий над стойкой дух крепкого пива.
            
Глава пятнадцатая


      Академия звенела тишиной: шли занятия, Анхель специально подгадал время, а через толстенные, как замковые врата, двери аудиторий не просачивалось ни звука. Стук подбитых сталью каблуков отражался от высоких сводов, множился и дробился, порождая фантомное ощущение чужого присутствия за спиной. Анхель еще сильнее выпрямил спину, стиснул зубы, пережидая вспышку боли в боку. Непарадная, но дорогая, новая мантия сковывала тело, заставляя чувствовать себя странно. Отвык он, отвык от мантий, надевая только кожаную рабочую — и только в лаборатории.
      Нет, пожалуй, не только в одежде было дело. Он отвык от этих стен. Несмотря на то, что Академия дала ему большую часть знаний, он так никогда и не смог полюбить ее, потому что не чувствовал себя здесь уютно и защищенно. Именно поэтому всю жизнь искал для себя то самое «логово», именно потому всей душой вцепился в Хеллет — в наконец найденный дом. И именно потому никогда не согласится преподавать здесь. Отсюда и росли корни у его тревоги за Бреннана, которую, как сорняк, рвал и выпалывал с каждым прочитанным письмом, заставляя себя поверить: Рэни — не он, приютский недокормыш, Рэни крепкий, умный, стойкий мальчишка, который всегда будет чувствовать за спиной свой род. И поддержку своего наставника, что бы ни произошло. Именно потому он ни словом не пожурил Бреннана за ту драку с боевкой, хотя ему, как первому учителю юного дарования, и пришло гневное послание, даже два — разом от двух кураторов. А потом еще и еще, потому что Рэни, как ориата — магические потоки, стянул к себе весь первый курс, но не как пастуший пес отару, а как лидер — отряд. Впервые за все время существования Академий никто из боевиков или стихийников не посмел унизить, обидеть или походя отогнать оплеухой с дороги первачка-травника или алхимика-жабенка. Чревато было: на пути рискнувшего словно из-под земли вырастал наголо бритый мальчишка с ватагой таких же первогодок, жалил язвительными и на удивление точными комментариями обидчика, а стоило замахнуться — и потерявшие всякий страх молокососы накидывались скопом, не боясь ни второкурсников, ни третьекурсников, ни парней постарше. Попробуй отмашись от них, не зря же стая тью способна отогнать от гнездовищ грако или ворона, заклевать позарившуюся на яйца ласку.
      Анхель был горд: впервые на его памяти студенты Академии Травников и Алхимиков смогли сплотиться вокруг кого-то, и этим кем-то стал его ученик. Может, это тот самый переломный момент в истории, после которого начнется что-то новое? Загадывать он не брался, слишком часто сталкивался с тем, как замысловато путает нити людских ожиданий и чаяний озорная богиня Судьбы и Жизни.
      Кабинет куратора Академии остался тем же. Высокие стрельчатые двери в арке, увитой травами и лозами, бронзовая табличка только поновее, да имя на ней другое — старый-престарый магистр Карен до последнего дня жизни оставался на своем посту, но два года назад взор Мара нашел его прямо за рабочим столом. «Магистр Элиссан Виннен», гласили вычеканенные в бронзе руны, значит, место старика занял его первый заместитель и помощник. Не особенно приятный типус, но придется с ним договариваться. А он-то еще гадал, отчего в письме куратора Академии столько яда между строк, на подпись внимания не обратил зря, зря. Помнится, когда он защищал свою младшую магистерскую, Виннен все пытался его срезать. Странно, с чего бы такая нелюбовь? Не перешел же он почтенному магистру дорожку в чем-то? Хотя, если учитывать то, что сам Виннен выше третьей степени не поднялся… Ох, ну, неужели из-за этого он станет доставать придирками Рэни?
      Анхель искренне не знал, как действовать в подобных случаях. Не было у него опыта, он мог только пропускать мимо ушей все намеки и подначки и стараться минимизировать ущерб еще более усердной работой. Но сейчас, когда здесь, в стенах Академии, учится его ученик — да и просто дорогой ему мальчик — он был обязан отреагировать хоть как-то. И отреагирует, если понадобится — достаточно жестко. Пожалуй, он был даже готов на то, чтобы воспользоваться благоволением его величества, если понадобится. Да, хотя вполне можно обойтись и одним намеком на таковую возможность. Виннен не из тех, кто осмеливается поднять голос на сильного, если, конечно, Анхель не ошибается в интерпретации его поведения. Что ж, вот сейчас он и выяснит.
      Анхель поднял руку и трижды ударил дверным кольцом в узорчатую бронзовую пластину.
      
***


      Разговор с куратором оставил тягостное впечатление. Вроде бы, Анхель и был прав, отстаивая своего ученика, и отстоял, но все равно было такое ощущение, что его, как в детстве, вывозили мордой в грязи и наплевали в душу. Остановившись у затененной ниши, где на тяжелом мраморном постаменте застыла в вечном напряжении бронзовая, слегка позеленевшая от времени статуя Кериона, одного из основателей алхимии как науки, Анхель по привычке заглянул в его котел, хмыкнул, разглядев среди вороха пожертвованных «на удачу» шпаргалок бутыль с чем-то явно горячительным, тронул кончиками пальцев отполированную бесчисленными прикосновениями учеников лопатку-мешалку в руке алхимика. Как давно — и одновременно недавно — он сам осторожно опускал в котел всеми правдами и неправдами выпрошенную у папаши Хереса бутыль его лучшей настойки перед последним и самым важным экзаменом. До сих пор не знал, куда деваются все эти бутыли после? Потому что, выйдя из аудитории, своей в котле Кериона он уже не увидел. Наверное, кто-то из наставников обходит все такие «приметные» места в Академии и собирает подношения.
      Раскатисто ударил колокол на башенке, и через минуту распахнулись двери аудиторий, коридор, как русло пересохшей реки после весеннего дождя, наполнили выплеснувшиеся из них потоки учеников, гул и гомон множества голосов. И, как талая вода, смыл с души горький осадок после разговора с куратором звонкий, взвившийся ликованием, крик:
      — Учитель!
      А потом в грудь врезалась, едва не снеся с места и заставив охнуть, рыжая комета.
      — Рэни, Рэни, уф, — рассмеялся Анхель, обнимая изрядно вытянувшегося за год, но, кажется, слегка отощавшего мальчишку. Крепко сжал за плечи, отстранил, вглядываясь — любуясь! — в синие глазищи, влажные и сияющие. — Вырос как, ученик. Занятие на сегодня последнее?
      — Да! Мы к брату сейчас, да? — Бреннан дождался кивка, угрем вывернулся из рук, обернулся к замершим на почтительном расстоянии подросткам: — Тео, за старшего. Меня не ждать, заниматься подготовкой по плану.
      Анхель заметил, как коротко, четко, почти по-военному кивнул высокий крепыш, по виду — уроженец какого-то из южных островов. А Бреннан уже тянул его, ухватившись за руку, и сиял, сиял, как солнышко:
      — Идемте, учитель! Ох, как Кьяо обрадуется! Мы вас так ждали! — и, через пару ударов сердца, встревожено, на тон ниже: — Что случилось, учитель?
      Анхель только вздохнул. От кого он хотел скрыть свое ранение, дурак набитый? От своих мальчишек? Если даже Рэни заметил почти мгновенно, то Кьяо учует запах и вовсе за десять шагов.
      — Позже, Рэни, когда соберемся все вместе.
      Бреннан не стал допытываться, только коротко кивнул и слегка закусил губу, краем глаза отслеживая, как Анхель идет. А тот, заметив эти поглядки, постарался не перекашиваться на раненый бок, да, кажется, все равно безуспешно: все, что было нужно, глазастый ученик уже увидел и выводы сделал. Потому что и шаг умерил, и за руку тянуть перестал, пошел рядышком чинно-чинно, только все равно норовил притереться поближе.
      На щеке Бреннана темной зеленью выделялась дубовая веточка, искусно прорисованная, вплетенная в самый первый рисунок. Анхель осторожно тронул ее кончиками пальцев, когда остановились на ступенях Академии, привыкая к внезапно ударившему по глазам солнцу: над Этвандом распогодилось, клочья туч расползались, как рваная простыня, открывая пронзительную синеву Колосня. Татуировка, судя по еще заметной, хоть и почти сошедшей припухлости, была свежая. Рэни не писал о ней, а ведь дубовые ветки алхимикам набивают очень редко — это все-таки знак боевиков. Знак лидера.
      — Это ребята, — на лице подростка обозначилось смущение, заалели кончики ушей. — Недавно совсем, только зажить успело.
      — Ты ее заслужил, ученик, — Анхель ласково провел по золотящемуся под солнцем ежику на его макушке, колкому, едва начавшему отрастать после бритья. — Идем, я ведь тоже очень соскучился по вам.
      
      Криса о своем приезде Анхель на этот раз заранее не извещал, хотя и следовало. Вроде, забыл, но в глубине души ворочалось что-то странное, мерзенькое: «не забыл, просто хочешь увидеть, как тебя встретит Кьяо». И кто бы подсказал, что это такое было? И откуда взялось? Будто последнее «приключение» все-таки не обошлось без заражения крови, только не болезнью, а чем-то невидимым, но не менее разрушительным. Или это повлияла общая сырость и серость вкупе с мыслями о возрасте?
      — Учитель, все хорошо? — ворвался в сознание встревоженный звонкий голос.
      Анхель потряс головой и криво улыбнулся:
      — Устал, Рэни. Просто устал, нынче в дороге было не так весело, как в прошлом году.
      Хотел успокоить мальчишку, да только, кажется, сильнее встревожил: Бреннан снова крепко взял его за руку и не отпустил до самого дома мастера Криса.
      Ничего там, у Хрясь-Пополам, не изменилось, кажется. Все тот же уютный дворик, та же терраса с креслами и столиком, разве что подушки и накидки с них убраны — сыро. Бреннан вообще как к себе домой во двор влетел, на ступеньках скинул ботинки, чтоб не пачкать чистое дерево и половички из лозы уличной грязью, нетерпеливо выстучал замысловатую дробь по двери. Через пару минут она бесшумно распахнулась, и закутанная в полупрозрачную накидку девушка едва успела отступить, пропуская подростка.
      — Здравствуй, Ни-Лин, — поприветствовал ее Анхель, зная, что она все равно не ответит, соблюдая очень строгие обычаи южан. Он и имени ее знать был не должен, но то, что Крис назвал ее при нем, было показателем доверия.
      Девушка молча поклонилась, жестом приглашая его войти. Это удивило: неужели он удостоен еще одной степени близости? И за что? Раздумывать было некогда, так что он просто переступил порог, оставив и свою обувь на ступенях. Слуги заберут, вычистят, поставят у огня, чтоб к моменту ухода гостей принести сухой и чистой. Ни-Лин неслышно скользила впереди, отводя с его пути расшитые бисером занавеси. Анхель не был в доме мастера Криса дальше гостиной, но сейчас он шел в самое сердце этого дома, выстроенного на южный манер, с запрятанным в центре внутренним двориком, который одновременно и домашний храм — именно там южане размещали свои алтари. Что еще могло прятаться там, Анхель не знал, но уже чувствовал покусывающее за живое любопытство.
      Ни-Лин замерла у очередной занавеси, развернулась к едва успевшему остановиться и не сбить ее с ног алхимику и поднесла к спрятанным за газовым покрывалом губам палец в извечном жесте тишины. Анхель кивнул, заинтригованный просто донельзя, подошел к занавеси, оказавшейся двухслойной. Ни-Лин отдернула внутреннюю, а через внешнюю, сложенную из хитро прилаженных тонких дощечек, оказалось прекрасно видно тот самый внутренний двор. Он был разделен высаженными в каком-то особом порядке кустами и шпалерами с вьюнками, розами и плющами. И на видимой Анхелю части, усыпанной крупным белым песком, танцевали человек и смертельно-опасное пламя, то и дело бьющее высверками молний. Нет, не пламя и не молнии — Кьяо, конечно же Кьяо! Учитель и ученик, и смертоносная, но такая завораживающая пляска остро отточенной стали между ними. Анхель затаил дыхание, вцепившись в тонкую деревянную колонну, краем глаза заметив тихо-тихо замершего на плетеном половичке у края опоясывающей дворик террасы Бреннана. Подросток тоже во все глаза следил за этим поединком, не рискуя даже шелохнуться, чтобы не отвлечь брата.
      Крис в полуночно-черном одеянии мастера, с уже слегка растрепавшейся косой, не просто так нападал на Кьяо. На его лице сверкало настоящее удовольствие, почти торжество. Анхель намеренно смотрел пока только на него, потому что боялся — не сдержаться, вышагнуть туда, нарушить, даже нечаянно, гармоничное безумие этого танца. Но все-таки посмотрел — и больше не смог отвести взгляда, с ужасом и восторгом понимая, что у Кьяо завязаны глаза, что его белоснежное одеяние не украшено алой вышивкой — это кровь пятнает его, но ее совсем немного, потому что любой выпад боевого копья Криса парируется, и Кьяо тут же переходит в атаку, и под бритвенно-острым лезвием хазры распадается ткань и плоть, окрашивая его алым…
      — Кхай!
      Команда прозвучала одновременно с лязгом скрестившихся лезвий. Кьяо немедленно отшагнул, замер, только резко вздымалась под тонким полотном грудь.
      — Ахэ.
      Сдернул с лица повязку, без улыбки глядя на довольно усмехающегося наставника.
      — Ты меня достал, ученик. Отличный был выпад. Но начало боя ужасно.
      Кьяо молча поклонился, принимая и похвалу, и упрек с благодарностью.
      — Приберись, искупайся и переоденься. Жду тебя в атане через полчаса, и ни мгновением раньше.
      — Да, мастер, — снова поклонился Кьяо, старательно не глядя на младшего, нетерпеливо заерзавшего на своем половичке.
      — Рэн, идем, — отдав Кьяо свое копье, Крис прихватил Бреннана за плечо, не дав ему и словечка проронить, повлек за собой к той самой занавеси, что скрывала Анхеля, и алхимик поспешно отошел назад, догадываясь, что Крису зачем-то нужно сперва поговорить с ним, а уж потом дать им увидеться.
      Атаном именовалось просторное, скудно обставленное, вернее, практически совсем пустое помещение где-то рядом с внутренним двориком. Судя по тому, что такие же планчатые занавески прикрывали узкие, но длинные, от пола до потолка, рамы, эти рамы и были дверями на террасу внутреннего дворика. У сплошных стен располагались высокие кожаные подушки — или низкие пуфы, сложно было определиться. Посредине стоял широкий, шестиугольником, низкий стол, из украшений — две трехцветные миниатюры, обрамленные строгими рамками черного дерева, крохотный фонтанчик на магическом движителе, заставляющем воду стекать по искусно выполненному из камешков ложу водопада, спрятанному среди мха и прихотливо изломанных маленьких деревьев. Ни-Лин внесла в атан два бумажных фонаря, расписанных цветами, следом за ней неслышными тенями засновали слуги, выставляя на стол деревянные подносы-короба с курительными и чайными принадлежностями, и так же неслышно удалились, оставив мужчин наедине. Когда и как Ни-Лин утянула из комнаты Бреннана, Анхель даже не смог отследить, что уже было странно. И, кажется, не ему одному заметно, потому что старый друг смотрел встревоженно, хотя и не спешил озвучить увиденное.
      — Я знаю, что не в порядке, Крис, — вздохнув, констатировал Анхель. — Но это временно. Я просто…
      Повисшую паузу разбил сам мастер боя, неторопливо священнодействовавший, заваривая напиток из южных трав. Его голос вплетался в тихое журчание воды в фонтанчике и шорох деревянной метелочки, растирающей в пиале травяную пасту с медом.
      — Ты больше не можешь быть один. И не будешь. Сегодня я экзаменовал Кьяо. Я дал ему все, что был в силах — но он взял больше. Мне нечему его учить, дальше он пойдет путем мастера сам.
      Анхель поперхнулся воздухом и словами, беспомощно заморгал.
      — Что-то такое я и подозревал год назад, увидев тебя, — продолжал Крис, разводя смесь кипятком и покачивая пиалу в ладонях, позволяя напитку омывать стенки. — Когда-то давно я встретил мальчика-сироту, который считал себя волком-одиночкой. И даже был им вполне успешно. Но только пока не встретил богами избранного спутника. И тогда стало видно, что никакой он не одиночка. Что у него, как у созданной мастером головоломки, не хватает ровно половины кусочков. Той самой половины, что была бережно вложена в душу совсем другого существа и заставляла его маяться, метаться, не в силах понять себя и свои стремления, заставляя рваться к неведомой цели. И вот, Тоя-Судьба привела их друг к другу… — он помолчал, вложил пиалу в руки молча внимающему Анхелю, обхватив ее поверх его ладоней. — Я исполнил свой долг мастера до конца. Точнее, я попытался это сделать. Чистота и неискушенность Кьяо была очевидна, как бывает очевидна ценность беспорочной жемчужины, стоит только взять ее в руки. Задача мастера — подготовить ее, ведь даже самая прекрасная жемчужина не может остаться неприкосновенной, прежде чем занять свое место в драгоценности. Но он отказался возлечь со мной, отказался и разделить ложе с кем-то еще. Только смотрел, о, поверь, смотрел он внимательно. И, знаешь, похоже, я ошибся — это была не жемчужина. Сам того не заметив, я выковал и закалил стальную оправу, которая обнимет уже давно ограненный и готовый засверкать в ней камень.
      — Какой камень? — еле слышно спросил Анхель, поднимая голову и вглядываясь в глаза Криса сквозь ароматный пар травника.
      — Самый подходящий этой оправе, Элэ. А теперь пей. Это поможет тебе сегодня.
      Анхель поднял пиалу и медленно выглотал напиток, даже не пытаясь привычно разложить его на составляющие. А когда опустил, в дверном проеме шелестнула бисерными кистями занавесь, и сердце дрогнуло и затрепыхалось, словно птаха, учуявшая близящегося к ловушке птицелова.
      
***


      Крис оказался прав, впрочем, как и всегда оказывался, мудрый старый змей! Только его колдовские травы, наверное, и помогли Анхелю продержаться все оставшееся до ночи время, исполнить все ритуалы, полагавшиеся свидетелю наречения мастера, попрощаться с Крисом, забрав обоих мальчишек к папаше Хересу. И там обстоятельно рассказать им, как прожил этот год без них, не запомнив ни слова из сказанного. Напряжение между ним и Кьяо казалось полотнищем паруса, в который бешено бьет ветер. Еще немного — и не выдержат фалы, треснут ликтросы, вырвет рифы из люверсов. Бреннан, чуткий, словно штормгласс, демонстративно зазевал и попрощался до утра, тихонько выскользнул, плотно прикрыв дверь. Кьяо немедленно подскочил, и Анхель только кивнул, глядя, как он накидывает на петельку кованый крюк, запирая дверь изнутри.
      Оба молчали. Анхель смотрел на Кьяо, любовался им неприкрыто: голенастый тощий подросток раздался в плечах и вымахал в росте, и на алхимика теперь смотрел самую малость сверху вниз. Крепкий костяк оплели мускулы, словно ремни, под рубахой не сразу и заметишь, но стоит полотну обтянуть грудь или плечо — и вот они, жесткие даже на вид. Отросшая за год непокорная грива собрана в плотную косу — в его же запястье толщиной. Анхель представил, как стянет с нее простой черный шнурок, как медленно, никуда не торопясь, распустит эту живую солнечную медь, жадно сглотнул.
      Ему хотелось всего и сразу: запустить пальцы в волосы Кьяо, провести губами по знакам на щеках и висках, по сильной шее, вылизать яремную впадинку, попробовать на вкус каждую золотистую веснушку на выцелованной солнцем коже… Он не успел ничего. Просто в один миг Кьяо стоял у двери, а во второй — вжал Анхеля в неразобранную постель, распял его, не давая шевельнуть руками. Не давая пока больше ничего, только глубоко вдыхая, ведя носом вдоль лица от виска до края челюсти. И там, где бешено билась под кожей жилка, опалив жарким выдохом, коснулся сухими губами, лизнул шершавым языком — и укусил, больно и так сладко, что Анхель не смог сдержать вскрик. Его словно ударило изнутри молнией, и без того полувозбужденный близостью желанного партнера член встал мгновенно и каменно, вынуждая еще шире развести бедра, заерзать в напрасной попытке уменьшить болезненное давление. Каждая деталь одежды сейчас ощущалась абсолютно лишней, но он не мог даже шепотом попросить Кьяо раздеть его и раздеться самому. Не было слов, не было даже четко составленной мысли.
      Они и не понадобились — Кьяо, заведя его руки за голову, перехватил оба запястья одной ладонью, не сжимая — лишь обозначив, чего хочет, сдвинулся в сторону и свободной рукой вытянул сорочку Анхеля из-под ремня, расстегнул пряжку, провел ладонью по боку, нахмурился, осторожно обводя контуры свежего шрама. Анхель хотел бы сказать, что ему не больно, но и на это не было слов, только взгляд, глаза в глаза — и того оказалось довольно. Кьяо понял, лег рядом, все еще не отпуская. Задрал сорочку до груди, наклонился — и Анхелю пришлось кусать губы в кровь, сдерживая крик снова.
      Ему казалось — он опытен в ласках, уж сколько раз он дарил их своим мимолетным, на одну ночь, любовникам и тем, с кем сводила Судьба надолго. Ему казалось — он и принимать ласки научился, Крис был отличным учителем во всем. Но сейчас выходило так, что ничему он не научился. Весь его опыт, словно плохо принайтованные бочонки с палубы в шторм, канул в какое-то темное безумие, и все, что ему оставалось — отдаться на волю Кьяо. Крис был другим: жестким и требовательным любовником, он обращался с Анхелем, как со своим любимым копьем, крепко удерживая и повелевая. Кьяо… Кьяо нельзя было сравнивать с ним, и Анхель перестал это делать, повернув голову и впиваясь зубами в его руку, чтобы хоть как-то заглушить рвущийся изнутри вой.
      Кьяо не раздел его — сорвал штаны и сорочку, как мешающую добраться до вожделенного подарка обертку. На коже загорелись царапины — когти у него оказались не подпилены, а отточены до бритвенной остроты. Анхель только представил себе, как эти тонкие костистые пальцы — сильные, словно из стали откованные, эти острые когти вторгнутся в его нутро, замотал головой, не в силах терпеть еще один сводящий с ума взрыв похоти, от которого свело яйца, и член влип в живот, истекая предсеменем. Как и когда Кьяо разделся сам, он не смог отследить, казалось, тот не отрывается от его тела, ни на мгновение не оставляет его в покое, клеймя свободную от татуировок кожу — своими следами, укусами, царапинами. Он не сумел понять, откуда Кьяо взял масло — или мазь? Или что это было вообще? Просто Кьяо рывком перевернул его на живот, и выставленные в совершенно непотребной позе ягодицы тут же ощутили по укусу. Анхель с силой уткнулся в подушку лицом, надеясь, что это поможет, и никто не услышит его вой. И снова, только и успев — глотнуть воздуха, потому что по расщелине прошелся жесткий язык, и этого было уже слишком много, но кончить ему не дали. Анхель не хотел знать, чему еще научился Кьяо вприглядку. Но пришлось, потому что ненасытный гаденыш явно не собирался позволять ему просто излиться. Перехватил шнурком со своей косы у самого основания члена и за яйцами, затянул — и ввинтился в зад языком, жестко раздвинув ягодицы. Анхель сорвался на хрип, но даже не потянулся к себе — руки до боли под ногтями сжимали подушку.
      Какой-то каплей здравого рассудка Анхель понимал — бесполезно умолять. Можно только принимать все, что Кьяо творит с его телом, как принимает обессиленный пловец милость и немилость волн. И он покорялся, принимал, той же каплей рассудка удивляясь, что его тело, оказывается, способно получать все большее и большее наслаждение, хотя каждый прошедший миг ему кажется, что больше он не вынесет. И когда в него все-таки вторгались когтистые пальцы, на удивление не причинив боли, и когда эти же пальцы легли на горло, сжимая до невозможности дышать, до поплывшего на какие-то мгновения сознания, пока там, внизу, в него медленно втискивался совсем не маленький член, заполняя, кажется, до самого горла, и когда Кьяо, прижимая его спиной к своей груди, поддавал бедрами, насаживая на себя до влажного шлепка плоти о плоть, в нем копилось и копилось наслаждение, как копится в реторте концентрированная эссенция, которой достанет лишь одной искры, чтобы взорваться и разнести не только свое узилище, но и всю лабораторию вместе с экспериментатором.
      Когда когтистые пальцы подцепили шнурок и распустили узел, взрыв произошел — и больше Анхель ничего не помнил и не чувствовал.
            

Глава шестнадцатая


       Пробуждение было… Ох, хвала всем добрым богам за то, что оно вообще было, потому что проснулся Анхель перед рассветом с таким чувством, словно выполз на вожделенный берег из бешеного штормового моря. Или выбрался из бочки с бешеными кошками. Повернуть голову оказалось тяжело и больно до сдавленного скулежа, горло и шея болели так, будто его вытащили из петли в последний момент, уже повешенного. Да и все тело отзывалось на малейшее движение вспышками боли в самых разных местах. Но под всеми этими неприятными ощущениями таилась сытая истома удовлетворения, плавившая кости и внутренности, как мед.
      Он все-таки повернул голову, щекой почувствовав жесткое и щекотное прикосновение волос, ощутив исходящий от них запах моря, южных трав и крепкого юношеского пота. Память о прошедшей ночи проснулась в этот момент, заставив его одновременно смутиться и обрадоваться. Смущение было вызвано в большей степени непониманием: чтобы ни единым звуком не отказать Кьяо, он должен был… должен был, наверное, дойти до последней грани отчаянной жажды близости, когда все равно, как, лишь бы с желанным партнером. И, кажется, именно до этой грани он и дошел, потому что, вспоминая сейчас себя и свои мысли по дороге в Этванд и особенно после ранения, он мог только мысленно плеваться. Год, год с момента, когда попрощался с мальчишками и уехал, прошел для него, как в тумане, и не запомнился ничем, кроме каторжного труда над монографией и писем. Прав был Крис, тысячу, сто тысяч раз прав: встреча с Кьяо переломала и перемолола все привычное, и в первую очередь — самого Анхеля. А вчерашняя — поставила все на свои места. Эту их ночь можно было считать тем самым оглушительным множественным щелчком, с каким становятся на свои места части собранной головоломки с последним верным движением.
      Анхель был более чем уверен: скажи он хоть самым тихим шепотом, покажи хоть взглядом: «нет» — и не было бы ничего. Кьяо слишком чуток, чтобы брать свое силой, слишком хорошо помнит, от чего спасался с такой прытью, что выбрал смерть в шторме, а после — преображение без гарантий успеха. Нет, то, что он вчера творил, насилием не было ни в едином движении, потому что Анхель принял это все, эти ласки на грани боли, как должное. Именно такие ему нужны были, чтобы вынырнуть из серости, в которую сам же себя и загнал. Фу, вспомнить тошно! Да и не стоит вспоминать, потому что от этой стылой, кисельно-болотной мерзости внутри не осталось и следа, все выжгло бешеное пламя Кьяо.
      — Анхэ-э-эль? — сонно прозвучал голос с подушки рядом, и Анхель, сдерживая стон, перевернулся набок, закидывая на горячую юношескую грудь руку, уткнулся в рыжие кудри.
      — Спи, Кьяо, еще рано. Спи.
      И скоро уснул и сам.
      
      Второе пробуждение было куда приятнее первого, хотя бы потому, что проснулся Анхель от легких ласковых прикосновений, от которых по телу расходилась мягкая прохладца, уничтожающая неприятные ощущения. На горло лег смоченный заживляющим бальзамом лоскут мягкой ткани.
      — О, а еще восстанавливающий эликсир бы, — хрипло подсказал он, не открывая глаз, и почти сразу почувствовал у губ узкое горлышко флакона, глотнул медово-мятной свежести, почти сразу унявшей боль в горле, улыбнулся и все-таки продрал глаза.
      Кьяо, сосредоточенно вымачивающий очередной лоскут в бальзаме, выглядел виноватым и глаз не поднимал. Бреннан, выставляющий из собственной сумки очередной флакончик, еще сильнее поджал губы и свел брови. О, похоже, имела место быть головомойка, устроенная младшеньким старшенькому после лицезрения разоспавшегося наставника. Ох-ох-ох!
      — Рэни, не злись.
      Мальчишка вскинул голову и со стуком поставил флакон на стол, упер руки в бока.
      — Не злиться?! Учитель, вы бы себя видели! А особенно — свою шею!
      — Рэни… Бреннан, сядь. Кьяо, помоги мне сесть тоже.
      Анхель подождал, пока Кьяо подоткнет ему под спину подушку, а Бреннан устроится на табурете, все еще сердито ерзая, миролюбиво улыбнулся.
      — Рэни, разве я дал понять, что мне плохо?
      Глаза мальчишки недоверчиво расширились.
      — Со мной все в порядке. Намного большем, чем вчера, когда я пришел за тобой в Академию. Даю слово, ученик, слово магистра.
      Бреннан тихо всхлипнул и птичкой слетел с табурета, мгновенно угнездившись на краю кровати и приникая к Анхелю, как ребенок за утешением. Впрочем, очень аккуратно приникая, чтоб не потревожить повязки и примочки.
      — Все хорошо, Рэни. Прости брата, уж он-то точно ни в чем не виноват.
      — Да-а-а, конечно! Когтищи отрастил — и не виноват?
      Кьяо, наконец, отмерший, выдохнул тихий смешок, вторя пока еще хриплому смеху Анхеля.
      — Я подстригу…
      — Да ни в коем случае! — совершенно серьезно сказал Анхель, глядя ему в глаза.
      Бреннан фыркнул ему в плечо, слегка повозился и выскользнул из рук, поднимаясь, задрал подбородок и с независимым видом сказал:
      — Я сейчас спущусь вниз, закажу завтрак, подожду его и принесу сюда.
      И вышел, всем собой показывая, как он надеется, вернувшись, найти учителя и брата в том же состоянии, что и сейчас, а не худшем.
      Анхель только беспомощно улыбнулся ему в спину, он совершенно не привык к чужой заботе, и даже те месяцы, что Бреннан прожил в Хеллете с ним, не научили его принимать эту заботу, как должное. Вернее, тогда он… не понимал, что это именно забота. Все изменилось за этот год и за одну ночь. За одно утро. Ему словно промыли глаза, сдернули шоры, выполоскали из разума застилающую его муть.
      О нем заботились.
      О нем кто-то волновался.
      Нет, не кто-то. Его ученик и его… любовник? Нет. Ни одно, ни второе слово не отражало полной мерой отношение Рэни и Кьяо.
      Задумавшись, он поймал Кьяо за руку, рассматривая плотные, жесткие когти, в самом деле очень остро заточенные, похожие на крохотные кинжалы. Кто? Партнер? Спутник? Компаньон? В глубине души он уже знал ответ. Слово казалось густо-алой жемчужиной, спрятанной в складочках мантии моллюска, который долго, терпеливо растил ее, облекая перламутром острую и оттого ранящую песчинку.
      Возлюбленный. Любимый.
      То, что родилось из отчаянной жажды любви маленького сироты. То, что он с таким тщанием прятал от самого себя, облекаясь в искусственно взращенное принятие одиночества, в цинизм, в нежелание привязываться к кому-то больше, чем к постельной грелке.
      Анхель поднял голову, повинуясь мягкому, очень мягкому движению ладони, коснувшейся его подбородка, мгновенно ныряя в черную бездну, расцвеченную золотыми лунными бликами и голубым сиянием жизни.
      — Возлюбленный. Любимый. В моем родном языке нет таких слов, но я возьму их из твоего языка, Анхэ-э-эль.
      Алхимик слегка смутился: выходит, кое-что он не про себя подумал, а вслух? Но долго смущаться не вышло. Кьяо коснулся его губ так осторожно и нежно, словно боялся теперь причинить боль. Анхель сам углубил их поцелуй, запустив обе руки в его волосы, как и хотелось вчера, поглаживая за ушами и слегка нажимая на основание черепа, поймал сорвавшееся с ровного ритма дыхание, выпил невольный стон и прикусил тонкую нижнюю губу. И недовольно заворчал, когда Кьяо отстранился, разрывая поцелуй.
      — Нет, Анхэ-э-эль! Только когда заживут следы моей несдержанности.
      — Хорошо, — алхимик усмехнулся. — Но, когда это случится, ты споешь для меня, Кьяо.
      — Я спою для тебя, Анхэ-э-эль.
      Да, то, что случилось ночью, Анхелю понравилось. И, несмотря на последствия, ему хотелось повторения. Но еще больше ему хотелось показать, что любовь бывает и другой. Утопить свою кусачую рыбешку в нежности, так, как он это и представлял год назад. Добиться лаской несдержанных стонов, заставить кричать от наслаждения, а не боли, даже если она тоже приносит удовольствие. Научить — отдать весь свой опыт, все свои умения. И после — экзаменовать.
      — Анхэ-э-эль, я…
      — Кое-что я могу, и не особо шевелясь, — промурлыкал Анхель, роняя совершенно явно поддавшегося Кьяо на постель рядом с собой. А сил на то, чтобы сползти пониже, развязать шнуровку и слегка стянуть штаны на Кьяо, ему вполне хватило.
      Бреннану же хватило ума и такта появиться с обедом только полчаса спустя. И никак, кроме протянутого Кьяо горшочка с заживляющей мазью для губ, не прокомментировать их вид.
      
      Оставаться на вторую ночевку у папаши Хереса Бреннан категорически отказался.
      — Меня ребята же ждут, нужно повторить все — экзамен на носу!
      Анхель в который раз испытал приступ гордости за ученика и только попросил Кьяо проводить брата. Впрочем, мог и не просить — тот и так собирался это сделать. Сам он заставил себя подняться, потому что десяток… ладно, сотня царапин и синяки на горле — это не те травмы, которые должны уложить его в постель. Правда, перед тем как спуститься вниз, намотал на шею мягкий шелковый платок, прикрывая большую часть следов. Остальное-то все равно под одеждой не видно.
      Кажется, папаша Херес искренне обрадовался, увидев его живым и здоровым, и Анхель слегка недоумевал по этому поводу. Неужели, он выглядел так плохо прошлым днем? Но потом он понял: скорее всего, вездесущие слуги что-то слышали ночью. Должно быть, ему не в полной мере удалось сохранить тишину, а на заглушающее звуки заклятье у него тогда не хватило соображения. Вот же дурак, ну? Впрочем, поразмыслив, понял: на самом деле ему ни капельки не стыдно, ему все равно, что там кто подумает. Его чувства к Кьяо были настолько велики и кристально-чисты, что оскорбить их сплетнями или косыми взглядами, вернее, обращением внимания на эти сплетни и взгляды, было попросту невозможно.
      До возвращения Кьяо Анхель просидел внизу, слушая трактирщика, который только рад был пересказать ему еще раз все, чему сам был свидетелем за прошлый год. И к концу этого вечера Анхель уже не мог и смеяться, до того уморительно папаша Херес изображал это в лицах.
      — Довольно, довольно, иначе я задохнусь от смеха, — он спрятал лицо в ладонях и попытался отдышаться, и за поставленную перед ним пиалу с ниссадом со свежайшими взбитыми сливками был весьма благодарен.
      А когда в очередной раз облизывал с губ сливки и густой напиток, встретился взглядом с вернувшимся Кьяо и даже слегка вздрогнул, такой неприкрытой жадностью и жаждой были полны глаза его юного любовника-любимого. Что ж, силы он восполнил, боль утихла и, кажется, не собиралась возвращаться, спать он не хотел… Кьяо ждало неторопливое и скрупулезное, как и все, что делал Анхель, обучение ласкам. Настоящим, чувственным, нежным. И отнюдь не вприглядку, потому что главной заповедью Анхеля было «Запомнил? Повтори!».
      
***


      Время до экзаменов Бреннана пролетело стремительно. Анхель, поддавшись порыву, лично наведался в общежитие к первачкам, поприсутствовал на их коллективном занятии и… принялся разъяснять то, что на лекциях почему-то пропустили наставники. Какие-то мелочи, но, оказывается, он до этих мелочей доходил сам, как и многие другие алхимики-практики. Может быть, это и было правильно? Может, нужно было позволить мальчишкам набивать шишки самостоятельно? Хотя все его естество восставало при одной этой мысли. Сколько ожогов, сколько легких отравлений он пережил, пока не стал мастером? Да бессчетно! И позволять пройти через это же детям? Ну и каким бы учителем он при этом был? А ведь каждый, каждый такой удар по организму аукнется в будущем, уже в зрелом возрасте! Ну нет, Анхель допустить такого не мог.
      Ничуть не удивительно было, что все первачки спустя пару дней таких вот занятий заглядывали буквально в рот алхимику, и Бреннан ощутил что-то вроде ревности: это ведь его учитель! А у других есть свои учителя, пусть бы сами учили и рассказывали, ведь некоторые даже приехали в Этванд! Подростку было невдомек, что вся его маленькая ревность прекрасно видна Анхелю, и тем большим был стыд и раскаяние, когда алхимик, приведя его на постоялый двор и попросив Кьяо дать им немного времени наедине, объяснил, что и зачем он делает.
      — Посмотри на мои руки, малыш, — Анхель закатал рукава, открывая руки до локтей, показывая сотни старых, почти невидимых и давно заживших ожогов, царапин, следов от пара и кислот. В некоторых местах, присмотревшись, Бреннан заметил настоящие рытвины, которые прикрывали витки узоров татуировок.
      — Все эти ранения и ожоги, пусть они и затянулись, зажили, когда-то принесли мне немало боли и проблем. И еще принесут, ведь любое повреждение кожи сопровождается незаметным отравлением алхимика. То, что я вам даю, те знания, приемы и хитрости — все это однажды убережет от подобного. Но разве справедливо утаивать это от твоих товарищей? Твоих друзей, ведь вы, кажется, подружились?
      — Простите, учитель, — мальчишка низко опустил голову, его уши, щеки, даже затылок пламенели от стыда. В самом деле, ну как он мог?
      — Ты понял, Рэни. И запомнил, надеюсь, — Анхель притянул его к себе, обнимая и показывая, что словесная выволочка закончена, он больше не сердится.
      — Да, учитель. Я… Я просто…
      — И не ревнуй, малыш. Если бы не мое исследовательское шило, которое не позволяет долго сидеть на одном месте, наверное, я бы все-таки принял предложение ректора и стал преподавать в Академии. Мой собственный учитель, магистр Валлен, тоже был одним из наставников. И, признаться, мне тоже иногда очень хотелось, чтобы он и все его внимание принадлежало только мне одному. Но это было невозможно, он всегда был окружен учениками, и только в редкие свободные часы я мог получить его для себя одного. Сейчас я стараюсь, очень сильно стараюсь дать тебе то, чего не имел сам. В первую очередь я — твой учитель.
      — Вы больше, — Бреннан уткнулся в его плечо, и его голос звучал глухо, словно он изо всех сил сдерживал слезы. — Больше, чем учитель. Вы и Кьяо — моя семья.
      Анхель попытался сглотнуть перекрывший горло ком, но не смог, и потому только крепче обнял Рэни и хрипло прошептал:
      — Да, мой хороший. И так будет всегда. Следующим летом, обещаю, мы отправимся путешествовать на Север и заедем в Ракуйку, увидишься с родными.
      — А сейчас, учитель?
      — А сейчас, как только ты сдашь все экзамены, мы поедем в Димирский лес. Там у меня есть маленькое отшельничье логово, — Анхель справился с собой и улыбнулся, ероша снова отросший колючий ежик на макушке Рэни. — Но, по сути, оно мне больше не требуется, и я хочу забрать оттуда все, что может еще понадобиться. А заодно по пути мы с тобой соберем кое-какие травы, растущие только там, научу тебя и Кьяо охотиться на полосатиков и белок, если повезет — добудем бобра или даже барсука. Согласен?
      Рэни просиял, как солнышко, и рьяно закивал. Кажется, его жизнь снова была прекрасна.
      
      Как говаривал магистр Валлен, «хорошая мотивация — залог успеха». Мотивация у Бреннана, как Анхель смел думать, была очень хорошей, так что к экзамену мальчик был готов. Конечно, очень волновался, ведь, кроме наставников Академии, должны был присутствовать и учителя, и задавать разные каверзные вопросы будет иметь право не только он, Анхель, но и другие, и далеко не все магистры питают к ученикам даже не уважение, а и просто теплые чувства, особенно, к чужим. В общем-то, Анхель и шел туда, чтобы одним только присутствием ободрить Рэна, показать, что рядом.
      У первого курса было всего два экзамена, теоретический и практический. Это начиная со следующего года учеников уже нагрузят и этикой, и историей, и землеописанием, и курсом бытовых, а после и боевых заклятий — даже алхимики обязаны были изучить основы. Сейчас же, после целого года чистой теории и практики начального курса алхимии, первачки обязаны были знать перечень основополагающих ингредиентов, способы и методы их добычи и обработки, инструментарий, теорию и практику работы в лаборатории, уметь варить около двадцати — тридцати самых простых и ходовых составов. Анхель с ностальгической улыбкой вспоминал, как же сам волновался, готовясь войти в экзаменационный зал и тянуть билет. Теория ему казалась самой трудной, ведь легко можно было допустить оговорку, забыть какую-то мелочь. Вот в лаборатории — дело совсем другое, там руки сами все помнят!
      Судя по бледному виду Бреннана, его обуревали те же мысли. Но еще мальчишка крепко сжимал губы и стискивал кулаки, а значит, решимости у него — хоть отбавляй. И это просто прекрасно, ведь Рэни явно настроен идти в числе первых. А наставники любят смелых и решительных. Самому Анхелю пришлось довольно жестко себя тренировать, чтобы не теряться перед наставниками. Несмотря на беспокойный характер, он был все же довольно робок в общении со старшими. И до сих пор неустанно благодарил добрых богов за то, что достало решимости однажды хотя бы просто заговорить с тем мастером, который готовил лекарства для приюта.
      Ударил полуденный колокол, и Анхель усилием воли отодвинул подальше воспоминания. Сейчас время было для учеников, и он собирался получить удовольствие от своего первого в жизни раза в роли экзаменатора. Право, разве это не награда за долгий и упорный труд? Ну и что это магистр Валлен так улыбается, а магистр Кассия смотрит с опаской? И ничего у него не хищная ухмылка. И руки он потер просто так! О боги, хорошо-хорошо, да, он предвкушает! Ну как это «что»? Поедание младенцев и хруст юных черепушек, в которых пока еще маловато мозгов. Кто-нибудь, передайте магистру Кассии воды!
            
Глава семнадцатая


      Мир бесконечно полон чудесами и тайнами, которые терпеливо ждут своего первооткрывателя. Где-то за окоемом, что выгибается синей чашей, наверняка таятся новые острова, населенные незнакомыми народами или исполненные лишь девственно-чистой от вмешательства человека природы. Корабелы год от года совершенствуют свои творения, и когда-нибудь в океанские просторы выйдут окрыленные парусами корабли, способные преодолеть гигантские расстояния, и вести их будут капитаны, готовые нанести на карты и вписать в лоции новые пути и земли. Исследователи опишут их путь и их открытия, и то, что мнилось рискованно-новым, бесконечно трудным и опасным, станет обыденным, хоть и опасным не менее.
      Иногда магистру Анхелю Круаку очень хотелось дожить до этого времени, а главное — дожить еще полным сил и желания исследовать это новое, что будет открыто. Несмотря на довольно серьезный для человека возраст — совсем недавно ему исполнилось пятьдесят пять лет — он был магом, а маги гораздо дольше не одаренных богами людей сохраняют молодость, силу и здоровье. Годы не отражались на нем, словно маг-алхимик смог создать тот самый легендарный Эликсир Вечной Молодости, но дело было вовсе не в изысках алхимического искусства, хотя и в них тоже. Дело было лишь в том, что девять лет назад Анхель волей добрых богов встретил свое счастье и сумел его не упустить.
      Посмеиваясь над собственными мыслями — слащаво-выспренними, словно снова взятыми из модного дамского романчика, Анхель медленно растирал в каменной ступке сафаридовый жемчуг, вопреки обыкновению — не стоя над рабочим столом, а угнездившись на широком подоконнике лаборатории, и вопреки же собственным правилам — почти не глядя на то, что делает. Большая часть его внимания была направлена во двор, где по каменным плитам, почти до гладкости вычищенным и отполированным, стремительно скользили и перемещались во всех направлениях два бойца. Один — в полуночно-синем одеянии мастера, второй — в белом, ученическом. Еще шестеро мальчишек и девчонок кругом расселись по краю площадки, символически обозначенной меловой линией. До учеников Анхелю было мало дела, а вот на Кьяо он перестать пялиться не мог, лишь усилием воли слегка одергивая себя, чтобы не застывать статуей, забывая обо всем, даже о деле.
      Восемь из девяти лет они прожили вместе, бок о бок прошли через массу приключений, которые кому иному и привидеться не могли, вытаскивали друг друга из стольких передряг, что о них уже можно было написать не один, а целую серию романов. Что-то такое, кажется, Кьяо и задумывал, особенно утвердившись в том, что на результат его труда благосклонно смотрят не только Анхель и брат по крови. Анхель давал ему время обдумать идею, выносить ее, обкатать, как волны обкатывают морскую гальку, облечь в цветной драгоценный перламутр слов, как моллюск облекает в него песчинку, порождая настоящий жемчуг. Знал, что первым читателем и редактором все равно станет сам, потому что Кьяо все еще слегка смущается того, что делает. «Я мастер боя, Анхэ-э-эль»! Но мастер — это мастер всегда, и Кьяо вкладывал в свои книги всего себя в той же мере, что и в обучение своих подопечных, защиту своего алхимика в пути или любовь к приемной, но ставшей более чем родной, семье.
      Именно написание книг, точнее, сперва одной: о быте, нравах, жизни и традициях айнарэ, стало «платой» Кьяо за создание «Трансмутатора». И бывшая «рыбка» подошла к делу очень основательно, в итоге выдав практически академический научный труд. Намного больше времени, чем заняло его написание, потребовалось на проработку легенды, откуда и как мог узнать все эти сведения молодой человек. Ох и помотались они тогда с Кьяо по всем тем участкам побережий всех островов Ванделара, которые граничили с территориями разных стай айнарэ. Юг и Север, родной Туманный берег, Восток — свои нюансы оказывались везде. С южными, к примеру, местные рыбаки вели довольно оживленную торговлю, и даже были случаи, когда раненых людей не пожирали, а помогали добраться к берегу. На Севере же все обстояло с точностью до наоборот, и тамошние айнарэ по праву носили звание самых кровожадных и безжалостных хищников, вступая в непримиримую борьбу с эрхами из-за любой мелочи. В общем и целом, получился достаточно полный и далеко не однобокий труд. Даже сам Кьяо узнал много нового о бывших сородичах. Что еще больше утвердило его в понимании: он выбрал единственно верный путь, попросив помощи у богов, а после и у Анхеля. И каждая их ночь вместе, даже если они просто ложились и засыпали рядом, была ему доказательством.
      Кьяо всему научился. И брать — властно, неотвратимо, не позволяя не то что отказаться, но даже задуматься об отказе. И отдаваться — до последней капли сил, до последней грани, принимая то, что со сводящей с ума искренностью и нежностью, с сияющей радостью отдавал ему Анхель. Он сам узнал, что такое любовь-страсть и любовь-нежность, и научил своего любимого мага доверию — полному и безоговорочному. Настолько полному, что временная слепота вследствие сорвавшегося эксперимента и взрыва в лаборатории не стала для Анхеля слишком сильным потрясением. Он сумел пережить почти три месяца без зрения, доверяя рукам и голосу Кьяо. Но главное — он понял, что ему есть, кому довериться, что бы ни произошло.
      
      Анхель оторвался от созерцания очередного учебного боя Кьяо, глянул в ступку и выругался в три рыбацких загиба: еще немного, и вместо бархатистой пудры из «жемчуга дураков» вышла бы слишком летучая пыль. Надо прекращать глазеть на любимую «рыбешку» и заняться делом. В конце концов, до отъезда в Этванд осталось совсем немного времени, как раз для первичного настаивания. А потом придется профильтровать раствор, разлить по бутылкам, запечатать воском и выезжать: до выпускного экзамена Бреннана времени все меньше. Сердце в который раз объяло теплом и гордостью: из стен Академии выйдет не подмастерье, не младший мастер, даже не мастер, а магистр шестого ранга! Первый за все годы, вернее, столетия существования Академии выпускник, в столь юном возрасте добившийся таких успехов. Лучший на своем курсе, глава Студенческого братства. Бреннан — Суровый Жабенок, впрочем, совсем скоро уже это прозвище превратится в «Суровый Жаб». А с острого языка Рэни весь его курс величает самого Анхеля Мудрым Жабом. Протестовать и спорить бесполезно было и тогда, после экзаменов первого курса, и сейчас — тем более. Прозвание давно уже стало едва не столь же узнаваемым и официальным, как у мастера Криса его «Хрясь-Пополам».
      Анхель почти закончил смешивать порошок с основой — крепким ромом тройной очистки, когда в дверь лаборатории постучала крепкая рука. Коротко — раз-два-три, чтобы не слишком отвлечь, но сильно, чтобы все-таки достучаться.
      — Да, Кьяо, я сейчас, — голос через артефактный «намордник» звучал глухо и слегка гундосо, но без артефакта Анхелю грозило выползти из лаборатории изрядно навеселе — от концентрации паров рома не особенно спасало даже заклятье вытяжки и открытое окно.
      — Раш прилетел, спускайся, я буду в гостиной.
      Анхель поторопился закончить все и прибраться: прилет Раша всегда означал письмо от Рэни, но Анхель не ждал его так рано, ученик обычно давал грако отдохнуть, прежде чем отправлять обратно. А сейчас, судя по срокам, бедный птах и дня не провел у Бреннана. Что случилось? Тревога холодной змейкой вползла в грудь и обвила сердце, заставляя торопиться. Кьяо не станет открывать письмо без него, так что новости узнают вместе. Анхель составил последние колбы в держатель, вытер руки и вышел, усилив заклятье вытяжки на время своего отсутствия.
      Одного взгляда на Кьяо хватило, чтобы понять: он тоже встревожен. Любимый рыжик наматывал круги по гостиной, как чующая кровь в воде акула. И сразу схватил оставленное на каминной полке послание, стоило Анхелю ступить в комнату.
      — Открывай, Кьяо, открывай, — кивнул алхимик, доставая из шкатулки любимую трубку и кисет с травяной смесью — предчувствовал, что будет не лишним успокоиться. Но не успел даже как следует набить чашку. От прочитанного захотелось одновременно схватиться за грудь, прижимая затрепыхавшееся в дикой тревоге сердце, и ринуться собирать вещи. Потому что Бреннан кратко, сжато и отрывисто писал о болезни мастера Криса и его просьбе приехать как можно скорее. «Я сделаю все, чтобы он вас дождался». Значит, надежды на выздоровление нет… Рэни был не из тех, кто опускает руки, в ученике Анхель был уверен, как в самом себе. И все же… Верить не хотелось до крика. Крис уже без малого тридцать лет был для Анхеля чем-то надежным и незыблемым. Он был светом Анаха, и не для него одного. Представить, что этот свет погаснет, было немыслимо. Невозможно!
      — Я приготовлю лошадей и провиант. Собирайся, выезжаем на рассвете, — отложив письмо, жестко приказал Кьяо, выдергивая Анхеля из состояния растерянности.
      — Да… Да, ты прав.
      Кьяо оказался рядом в один скользящий шаг, слегка встряхнул за плечи и крепко прижал к себе, не говоря ни слова. Но этого хватило, чтобы вспомнить: Анхель не один, и он не единственный, кому Крис дорог. Для Кьяо его Мастер и Учитель — почти бог, несмотря на то, что его ученичество продлилось всего год, и виделись они после не слишком часто. Но истинная связь Учителя и Ученика совершенно не зависит от времени и расстояния. Такая была между Анхелем и Бреннаном, он знал, каково это.
      — Собираемся, Кьяо.
***


      Давно прошли те времена, когда Кьяо боялся ездить верхом. Он сумел справиться со своим страхом еще в год, когда был учеником Криса. И выбрал для себя такого же гиганта-тяжеловоза, как Серогрив, воспитал из жеребенка-трехлетки надежного друга. Тиньо — «перелив волны» — ровно бежал бок о бок с Серогривом, не обгоняя и не отставая. Хотя Анхель чувствовал, как Кьяо хочется свистом пустить его в галоп, но он сдерживается: в Этванде галопом не позволено скакать даже королевским вестникам. Впервые в жизни Зеленое Кольцо казалось ему таким огромным, а впереди еще Красное и часть Белого…
      Дорога до столицы не отложилась в памяти ничем, кроме движения — на пределе выносливости коней, с раннего утра до ночной темноты, когда продолжать путь уже невозможно даже с заклятьем ночного видения. Не было даже усталости, просто какое-то тяжелое онемение во всем теле и звенящая пустота в мыслях. Звенящая от постоянного рефрена: «скорее, скорее!». Анхель знал, что они успеют, но от этого было ничуть не легче. Потому что никакие эликсиры, никакие декокты и самые магически насыщенные отвары не могут повернуть время вспять и отнять у человека возраст. Крису девяносто пять лет. Для обычного человека, не отмеченного даже самой крохотной искоркой дара богов, это весьма почтенный возраст, а учитывая все полученные Крисом за его долгую жизнь раны… Чудо, что мастер боя смог дожить в телесной крепости до таких лет. А ведь еще зимой все было хорошо, они были в Этванде проездом, и Анхель отметил только, что серебра в черной косе мастера стало много больше, чем половина, да прибавилось морщин у глаз. Словно отказывался верить в конечность жизни старого друга, в саму возможность его смерти. Обманывал себя, о, как же упоенно лгал самому себе, что все те эликсиры и снадобья, что коробами привозит Крису — просто «на всякий случай», что Бреннану поручил присматривать за ним — чтоб ученику было у кого отогреться душой. Все он понимал, а верить не желал.
      
      Красное Кольцо мелькнуло незамеченным, Анхель едва не порвал ворот куртки, высвобождая магистерскую цепь, даже не поздоровался со знакомым стражником, только поторопил его резким жестом. И едва дождался, когда ворота откроются достаточно, чтобы Серогрив смог протиснуться. Следом с той же прытью ринулся Тиньо, и снова замелькали дома, живые изгороди и кованые решетки. Они направлялись сразу к дому Криса, Анхель был уверен: Бреннана они найдут именно там, тем более что день клонился к закату, и занятия в Академии уже закончены.
      
      Все вышло именно так. Стоило им спешиться у ворот и шагнуть во двор, слуги тут же увели уставших коней, а на веранде очутилась Ни-Лин, и теперь уже их молча поторопили резкими взмахами. Впрочем, в этом и нужды не было, оба спешили к Крису, уже до краев полные горьким пониманием, что эта встреча — последняя. Едва разулись и сбросили на веранде плащи, пронеслись по коридорам с распахнутыми занавесями, шагнули в просторную, светлую комнату, где из мебели стояли только низкая и узкая кровать и полностью заставленный лабораторным оборудованием и склянками с лекарствами столик у окна, да плетеное кресло, с которого им навстречу поднялся Бреннан — осунувшийся и усталый, с запавшими и обведенными красной каймой от бессонных ночей глазами.
      А совершенно седой и словно разом высохший, как выбеленный солью корень, Крис только улыбнулся, не сделав и попытки подняться. Все, что в нем осталось прежнего — голос, бархатный, негромкий, но исполненный внутренней силы.
      — Ахао, коро нэ.
      — Ахао, Аваро нэ, — Кьяо опустился на колени перед его ложем, коснулся лбом и губами костлявой кисти.
      — Ахао, Крис, — Анхель присел на край кровати, накрепко, до кровавого привкуса, закусив щеку.
      В южном наречии было множество слов для приветствия, передающих все нюансы отношения ко встрече. «Ахао» — говорили, зная, что вскоре предстоит распрощаться навек. Крис назвал их «коро» — это тоже было впервые, и слово значило «сердце». Так не обращались к чужим, к просто друзьям и даже к дальним родичам. Так приветствовали только самых близких, любимых. Почему только сейчас?! Почему так поздно, добрые боги?!
      — Ученик, оставь нас ненадолго.
      Кьяо, судорожно вздохнув, поднялся и вышел за дверь. Анхель занял его место, опустившись на колени и взяв в ладони иссохшие пальцы Криса.
      — Твое сердце плачет, Элэ. Даже я, старый сушеный кактус, в котором никогда не было ни капли воды богов, это чувствую… — Крис с трудом перевел дыхание, в его груди хрипело и клокотало: великого воина подкосила обычная простуда, стремительно перетекшая в легочную лихорадку, почти уже сжегшую его. — И в этом много моей вины.
      — Крис, не…
      — Молчи. Я слишком поздно понял, кем мог бы стать... Кем должен был стать. Коро нэ, ахат ях, вахам имирэ аро.
      — Ахато, Крис. Тэ коро нэ, тэ даанах нэ. Лэнэн тэ, сат нариэ таро. Вард ях!*
      — Значит, ты не откажешь мне в последней просьбе, Элэ…
      Анхэль уже не в силах был сдерживать горячо и больно наполняющие глаза слезы, они беззвучно катились по щекам, и прятать их не имело смысла.
      — Любой, Крис.
      — Ни-Лин… Я написал все в письме, она отдаст… Позови Кьяо.
      Кьяо ворвался в комнату, не понадобилось и звать — слышал из-за двери, ведь не нашел в себе сил уйти дальше, чем на пару шагов.
      — Ты знаешь, что делать, ученик.
      Совместными усилиями Кьяо и Анхель подняли Криса, одели в принесенное Ни-Лин мастерское облачение. Во внутренний двор ученик нес учителя на руках, но на тренировочной площадке поставил на ноги, и Крис отстранил его, словно прикосновение босых ног к чистому песку вдохнуло в него силы. На мгновение показалось даже, что и коса его снова льется по спине полуночно-черным шелком, и морщины пропали, и в глазах сверкают звезды южной ночи. Пальцы твердо сомкнулись на поднесенном Кьяо копье-хазре, и грозное оружие легко взлетело в воздух, со свистом вспоров его и с лязгом столкнувшись с таким же копьем Кьяо… А потом Крис просто упал, и Кьяо подхватил у самой земли уже бездыханное тело.
      Великий воин, Мастер и Учитель ушел так, как и хотел, как и должен был уйти — в бою, и не имело значения, с кем и каким был тот бой.
            
__________________________

* - Сердце мое, прости меня, не сумевшего стать тебе семьей.
- Прощаю, Крис. Ты сердце мое, ты свет Анаха мне. Любовь к тебе, как благословенный дождь для пустыни. Боги видят!


Глава восемнадцатая



      «Здравствуйте долго, коро нэ, и да хранят вас добрые боги!»
      
      Анхель не чувствовал усталости и боли от затекших ног. Он просто стоял на коленях у свежего холмика, в изголовье которого робко расправлял листики крохотный дубовый саженец, осторожно подвязанный к воткнутому в землю боевому копью. Пройдет много лет, и копье врастет в ствол, станет частью дерева, как и тело лежащего под его корнями.
      
      «Я чувствую ищущий меня взор Мара и готов его встретить, хотя и не исполнил всего, что должно».
      
      Анхель чувствовал, что в душе стоящего на коленях рядом с ним Кьяо тоже исходит кровью свежая, первая в его новой жизни рана. И потому потянулся к нему, обнимая — сердцем к сердцу, раной к ране. Как разделенное счастье — всегда больше, так и разделенная боль всегда легче.
      
      «Именно вам я передаю право и обязанность завершить все мои дела. И, прежде чем я расскажу о них, нужно поведать вам историю одной славной девочки, которой я попытался стать отцом, раз уж не сумел сделать этого для тебя, Элэ. Таково было мое искупление».
      
      Двадцать пять лет назад мастер Крис еще иногда участвовал в военных действиях, особенно, если приходилось оборонять рубежи Ванделара от беспокойных южных соседей, которые то и дело пытались отщипнуть хотя бы кусочек от чужого пирога. Даже если это будет Соленая пустошь. Тем более что эта самая пустошь — настоящий кладезь богатств.
      
      «Не всегда удавалось нам успеть вовремя, так же как королевскому флоту не всегда удавалось обнаружить верткие мелкие суда тчак и сжечь или прогнать из наших вод. И тогда с них высаживался десант, как рой саранчи, уничтожавший прибрежные поселения. Пленных они не брали никогда — невозможно было бы разместить на их посудинах. И тем страшнее был результат.
      В тот раз мы почти успели. Когда ворвались в деревушку, тчак еще грабили дома и развлекались с пленниками. И только поэтому девчушка, с которой мое копье смело насильника, осталась жива. Ей было всего девять зим, и у нее не осталось никого. Потому через два года в храм на имянаречение ее вел я».
      
      «Ни-Лин» — на южном наречии означает «стоящая на распутье». И теперь, читая письмо-завещание Криса, Анхель и Кьяо понимали, почему девочку так назвали. Соблюдая строгие правила южан, Ни-Лин, тем не менее, категорически отвергала ту судьбу, что ждала женщину по этому самому южному укладу. Ей была противна сама мысль о том, что придется выйти замуж и покориться какому-то мужчине. Но более всего ее ужасала необходимость лечь под этого мужчину и отдать в его руки свое тело. Испытанные в детстве ужас и боль трансформировались в полное и безоговорочное неприятие мужчины как партнера в постели. А беспомощность — в страстное желание стать сильной и уметь себя защитить. Крис ничуть не солгал, говоря, что у него было всего три истинных ученика до Кьяо. Потому что четвертой была ученица — приемная дочь, или, скорей уж, внучка.
      У Криса к каждому из них оказалось по одной-единственной просьбе.
      
      «Кьяо, мой Ученик, что превзошел своего Учителя. Ты возьмешь Ни-Лин своей первой ученицей, дашь ей все, что сочтешь нужным и экзаменуешь. На ее щеках нет моего имени, и мне не ведомо, будет ли там твое. Все в воле богов, и их именами я заклинаю тебя: исполни мою волю, мастер боя Кьяо Хават, чье Имя — Поющее Копье.
      Анхель, мой друг. Ты поможешь Ни-Лин исполнить ее предназначение. Как тебе известно, женщинам в момент их взросления иногда открывается цель их прихода в этот мир. С первой кровью Ни-Лин видела сон, в котором держала на руках своих детей. Но ее неприятие соития с мужчиной так велико, что зачать обычным способом она сможет только в том случае, если это будет насилие. А такой судьбы я своей дочери желать не могу. Я долго размышлял, как можно это исправить, и понял, что никак, но выполнить свое предназначение Ни-Лин сможет в том случае, если зачатие произойдет иным способом. И доверить это вмешательство в естественный ход вещей я могу только одному человеку, одному магу — тебе. Стань проводником воли богов, их именами я заклинаю тебя: исполни мою просьбу, магистр Анхель Круак, чье Имя — Мудрый Жаб».
      
      Крис, старый мудрый змей, знал, кого и о чем просить. И наверняка понимал, что, ставя перед ними задачи, которые потребуют много сил и времени, отвлечет этим от погружения в скорбь. А когда все будет исполнено — время сгладит острые грани памяти, позволив вспоминать его без ослепляющей боли.
      Анхель в самом деле был в силах выполнить его последнюю волю. И, поговорив с самой Ни-Лин, уже начал планировать, что именно для этого понадобится, что нужно заказать, а что отыщется в его собственных закромах. Согласился он и выкупить у нее дом Криса, понимая, что в новой жизни ей понадобятся, скорее, деньги, чем иное имущество: оставаться в Этванде Ни-Лин не хотела. Несмотря на то, что большая часть ее жизни прошла здесь, она желала вернуться на родной остров и поступить в береговую стражу. Пусть ею двигало желание отомстить, но это было ее решение, многажды обдуманное, взвешенное и нерушимое. Он лишь предупредил, что для выполнения последней воли Криса и ее предназначения потребуется около двух лет, получив в ответ твердое и решительное:
      — Я знаю и согласна. В том сне я знала, что мои дети — от самых лучших мужчин, которые только могли повстречаться на моем пути. Я принимала их, но понимала, что не могу стать для них хорошей матерью — во мне не проснулась та любовь, что связывает мать и дитя. Боги освободили меня от нее, дав возможность уйти без сожалений и со знанием, что оставляю детей в надежных руках их отцов.
      — Отцов? — удивленно поднял брови алхимик.
      — Их было двое, и, хотя я носила их одновременно, они не были похожи.
      Задача Анхеля враз стала вдвое труднее и вдесятеро интереснее. И это остро напомнило ему тот самый момент, когда он, ведомый азартом ученого, согласился создать для Кьяо «Трансмутатор». Словно бы Тоя-Судьба с игривым смешком толкнула его на новую неизведанную тропу, а Вела-Магия подмигнула с пожеланием дерзнуть. И он уже знал, кто станет ему ассистентом и помощником в этом грандиозном эксперименте. Конечно же, Бреннан — его первый и пока что единственный ученик.
      
      С похорон Криса до выпускных экзаменов было достаточно времени, чтобы Анхель собрал «свой» курс, всех однокашников Рэни, внимательнейшим образом выслушал их и нещадно погонял по всем профильным предметам. Мальчишки стонали, но не слишком громко. Впрочем, какие же они мальчишки? Взрослые, уже совершенно оформившиеся мужчины, и все как на подбор — плечистые и крепкие, чему виной, несомненно, Бреннан и его увлечение искусством боя. После того, как Кьяо стал мастером и уехал из Этванда, чтобы исполнять свой добровольный долг и сопровождать Анхеля, Рэни не перестал навещать мастера Криса. А старый змей первое время ничего не говорил Анхелю, тот сам выспросил у ученика, что и как. В итоге едва не поругался с Крисом, но всучил-таки плату за обучение Рэни основам. Мастером боя Крис его сделать не обещал, но Бреннану оно было и не нужно. Главное было то, что он, обучаясь сам, после учил и своих друзей, повторяя нехитрую истину, почерпнутую из рассказов учителя: хороший алхимик должен быть как волк, которого кормят ноги. А значит, должен быть выносливым, телесно крепким, подготовленным к долгим путешествиям и всяческим неожиданностям. В том числе и стычкам с разбойным людом, будь то на суше или на море.
      Анхель смотрел на них и думал, что на месте его величества Дарвальда сформировал бы из этих парней особое подразделение королевских магов. Мало ли что может случиться, а ребята привыкли работать в команде, сплотились и знают друг друга, сильные и слабые стороны. Если бы это были боевики — цены бы такой команде не было. Но вот алхимики… Хотя именно эти ребята отличались страстью к исследовательской работе, недаром же на их курсе нет ни единого выпускника, что остался бы всего лишь в ранге подмастерья, и только трое из двадцати были младшими мастерами. Остальные выпускались в ранге полного мастера, и Анхель чувствовал, что, как и Бреннан, этим они не удовлетворятся.
      Что ж, как показало время, Анхель не зря восхищался своим королем.
      Отгремели штормовыми валами экзамены, оставляя на берегу новой, взрослой и самостоятельной жизни выпускников. Готовились к церемонии вручения рангов и званий все пять Академий, готовилась к ежегодному балу Коллегия магов. Анхель получил именное приглашение с золотым обрезом и пометкой «обязательно к исполнению», напомнившей ему события десятилетней давности, которые и стали отправной точкой в лоции его жизни. Гадая, к чему такая важность, он все-таки заказал себе новую парадную мантию и начистил цепь со знаком Коллегии.
      — Приглашение на двоих, — заметил, поглядывая на Кьяо, уткнувшегося в очередную кипу листов с черновиками романа.
      — А? — тот вскинулся и сонно заморгал, оказывается, он уже минут десять как просто дремал, подперев голову рукой.
      — И что ты делал ночью, мой золотой? — усмехнулся Анхель, растрепывая его наскоро связанный хвост.
      — Думал.
      Алхимик вопросительно приподнял бровь, предлагая ему продолжать.
      — Учитель Крис был мудр. Я никогда бы не пожелал лечь с женщиной и тем оскорбить тебя, даже ради того, чтобы оставить потомство, — Кьяо мягко закрыл ладонью рот собравшегося возражать мага. — Рано или поздно такое желание во мне бы проснулось, это непреложный закон бытия. Да и тебе, как одаренному богами, нужно передать свою кровь и свой дар дальше. И я помню, что ты говорил про желание остепениться.
      — Я говорил? — удивился Анхель.
      — Это было еще до того, как я сменил хвост на ноги. Ты говорил с Рэни, а я, как всегда, невольно подслушивал.
      — О…
      Сходу Анхель не смог вспомнить подробностей, но да, кажется, такой разговор у него с учеником был.
      — Если Ни-Лин выносит и родит для нас детей…
      Кьяо замолчал, перебираясь на кровать и притягивая к себе алхимика. После смерти Криса он еще больше и чаще обнимал Анхеля, словно это убеждало его: любимый рядом, жив и здоров, и взор Мара еще нескоро коснется его.
      — Осталось лишь придумать, как сделать так, чтобы зачатие произошло одновременно от нас двоих, — тихо хмыкнул ему на ухо Анхель, не думая отстраняться.
      — Я верю в тебя, ты придумаешь.
      — Ох, ну, если ты так веришь…
      Разве он мог подвести эту искреннюю, безграничную веру?
      — Так что ты говорил о приглашении? — напомнил ему Кьяо.
      — Что оно на двоих. Тебе придется облачиться в свое мастерское одеяние.
      Кьяо прерывисто вздохнул, наверняка снова вспомнив Криса.
      — Да… придется.
      — И я вплету тебе в косу черную ленту.
      Кьяо сполз ниже, пряча лицо на его плече. Знал, что Анхель никогда не осудит за такую слабость, как слезы, знал и то, что сдерживать их сейчас, когда никто, кроме любимого, не видит — не нужно. И если он может оплакать ушедшего учителя, как человек, это благо.
      — Анхэ-э-эль, я хотел бы спеть для него. Хотел, чтобы рядом со мной в этот момент были все, кто был ему дорог. Будто бы я пою от вас всех.
      — Так и сделаем, Кьяо. Так и сделаем, — пообещал алхимик, закрепляя это обещание ласковым поцелуем в соленые от слез губы.
      
***


      Анхель все-таки не зря искренне восхищался его величеством. Король всегда внимательнейшим образом относился и к нуждам, и к достижениям своих магов, и отчеты кураторов Академий не ложились в дальний стол младшего помощника третьего заместителя второго секретаря его канцелярии. А не выделить выпускной курс Академии Алхимиков и Травников куратор Виннен не мог, даже несмотря на молчаливое противостояние с этим самым курсом, все девять лет не утихавшее. Так что Анхель почти и не удивился, когда на церемонии чествования отличившихся выпускников появился не только его высочество Дариан, но и его венценосный батюшка. О том, что будет принц, куратор предупреждал, а вот явление короля было неожиданным: к стоящему на возвышении куратору Виннену, готовящемуся сказать речь и зачитать списки, подскочил секретарь, бледный и с алыми пятнами нервного румянца, горячечно зашептал что-то на ухо. Виннен тоже спал с лица и нервно дернул цепь со знаком Коллегии, но больше ничего и не успел. Двери зала распахнулись, в него сперва прошел десяток королевских гвардейцев пополам с королевскими же магами-телохранителями, потом — облаченный в парадную ливрею церемониймейстер, звучно стукнувший жезлом о мраморный пол и провозгласивший:
      — Король Шестнадцати островов Ванделара, его величество Дарвальд III Ванделид!
      Словно ветер пригнул колосья: все гости, выпускники и наставники Академии склонили головы перед вошедшим в зал королем. Дарвальд прошел к возвышению, поднялся, внимательно обозрел собравшихся и коротким жестом приказал куратору Виннену продолжать церемонию. Принц придвинулся к нему и что-то тихо проговорил, улыбаясь. Анхель заметил еще утвердительный кивок и перевел все свое внимание на куратора, а после — на выпускников, выходящих вперед и выстраивающихся в шеренгу согласно заслуженным рангам.
      Добрые боги, как же он был горд тем, что каждый из этих двадцати молодых магов сегодня получит не простенькие медные цепи с медальонами, а серебро, а на плечи Бреннана ляжет и вовсе золотая крученая цепь! Как он был горд тем, что каждый, каждый из них, преклонив колено и проговорив слова присяги его величеству, поднимался и, прикасаясь кончиками пальцев к медальону, находил взглядом не только своего учителя, но и его, и Кьяо — и коротко склонял голову. И как же он был рад, когда к кафедре вышел сам король и в установившейся тишине объявил, что учреждает первый в мире — подумать только! — Исследовательский орден под патронажем его высочества, главой которого назначается не один из замшелых старых пней Коллегии, а магистр шестой степени Бреннан Хават! Ему снова, как в день поступления Рэни, хотелось закричать «Да!», схватить ученика в охапку и закружить, хотя вот это у него получилось бы вряд ли: его маленький рыжик уже давно перерос учителя, сравнявшись в росте с Кьяо, да и в плечах был теперь пошире. Он открыто улыбался и ничуть не стеснялся того, что от распирающего грудь счастья и гордости на глазах вскипают слезы. Пусть он украдкой стер их пальцами, они были, были!
      Уже потом Рэни рассказал ему, что им всем дали полугодовой отпуск, чтобы будущие орденцы навестили семьи и отдохнули. После же их ждало возвращение в столицу, где будет отстроена резиденция Ордена, лаборатории и новое общежитие, проработаны Устав, права и обязанности каждого члена, ну и вся прочая бумажная и организационная волокита. Прожив в Этванде девять лет, внимательно насмотревшись на магов Коллегии, Бреннан с посильной помощью Анхеля разобрался в хитросплетении отношений и действий и понимал, что король дал им всем огромный шанс стать не заурядными магами в своих городах и деревнях, а кем-то большим. Двигать алхимию, как науку, развивать и расширять горизонты познания. Анхель был с этим согласен. Как и с заявлением ученика, что даже звание главы Ордена не заставит его сидеть сиднем в столице. Ведь хороший алхимик — это тот, кто похож на его учителя.
      — Рэни… — растроганно улыбнулся Анхель.
      — Никто меня не переубедит, — упрямо наклонил бритую наголо голову Бреннан.
      — Я и не собирался. И, Рэни, на эти полгода, вернее, насколько получится, я все-таки надеюсь справиться раньше, ты будешь нужен мне, как ассистент.
      Бреннан просиял и немедленно согласился.
      
      Прежде чем забрать с собой Ни-Лин и уехать в Хеллет, они сделали то, что хотел Кьяо. И в благословенной тишине, среди множества деревьев отзвучал поминальный плач — пел Кьяо на родном языке, и Анхелю невольно вспомнилась та песня, что он слышал, стоя над маленькой бухтой своего логова. Да, и сейчас он чувствовал боль и горечь, но было и отличие: несмотря на скорбь, к концу в песне Кьяо звучала и гордость, и радость, и обещание помнить и не посрамить этой памяти недостойными поступками. И потому уходили с кладбища они хоть и со слезами на глазах, но слезы эти были уже не так горьки.
      
      
***

 
      
      Магия не всемогуща, но всеобъемлюща в тех областях, где ее применение возможно в принципе. И если что-то невозможно сотворить прямым воздействием, дай время — и маги придумают обходной путь. Магия не знала способа гарантировать двойное зачатие, ни в одном старинном или же современном труде не было ни единого заклятья или алхимического декокта, что помог бы достичь подобного результата.
      «Значит, мы придумаем свой способ», — уяснив это после скрупулезного изучения самой крупной библиотеки Коллегии, сказал Бреннан. И работа закипела. За три года было много что сделано, создано, открыто и написано. Пожалуй, большую часть именно открытий можно было смело приписывать Бреннану и его юным коллегам, чему Анхель был безмерно рад. Взять хотя бы «зерцало незримого», то есть, попросту — прибор, позволяющий во много раз увеличить самые крохотные вещи вроде капли крови или кусочка растения. А «зерцало» со встроенной в него фокусирующей линзой из ориаты еще и позволяло магически манипулировать этими вещами на их сверхмалом уровне. Выделить из семенной жидкости то, что оказалось одной из частей, необходимых для зарождения новой жизни в теле женщины. Отыскать в женских органах — исследовали они с Рэни, конечно, не людей, а доступных млекопитающих вроде коз, свиней и обезьян, — ту самую вторую часть, с внедрением в которую «живчика» из семени мужчины начиналось развитие плода. Выяснить, каким образом получается многоплодная беременность.
      Да, времени ушло много больше, чем предполагалось. Ну так и работа была проделана безумно огромная, затронуты такие пласты многих наук, в том числе и лекарского дела, и артефакторики, и алхимии, что в одиночку не справился бы и гений. Себя Анхель таковым не считал, трезво оценивая собственные возможности. Зато своих мальчишек — и Рэни, и остальных орденцев, которые внезапно заинтересовались темой и вгрызлись в нее, словно донные проглоты в кита-подранка — да, искренне называл гениями. Конечно, Крис просил заняться этим только его, но нет, один человек, хоть каким бы одаренным богами магом он ни был, не смог бы. Во исполнение же последней воли мастера Криса именно он, Анхель, сейчас должен был проделать самую последнюю манипуляцию, ради которой, собственно, и была проведена столь гигантская работа.
      Сказать, что Анхеля слегка потряхивало, значило солгать в превосходной степени: его трясло в нервном ознобе, ведь именно он и именно с этого момента нес полную ответственность за жизни и здоровье уже не одного, как в случае с Кьяо, а сразу троих людей. И пусть двое из них — это пока еще только мутноватые опалесцирующие капельки, хранящиеся в стазис-поле в крохотных пробирках, но теперь лишь от его искусства и от силы его магии будет зависеть их будущее здоровье, как и здоровье их матери.
      Дрожь отпустила сразу и резко, только что тряслись руки — и вот уже снова четко выверено каждое движение, стоило взять в них нужный инструмент. Анхель внимательно взглянул в лицо спящей Ни-Лин, коротко кивнул сам себе и склонился над разведенными и жестко зафиксированными ногами женщины, вглядываясь в опущенное почти на ее живот «зерцало». Уже другое — позволяющее лекарю проникнуть взором сквозь преграду плоти, рассмотреть внутренние органы без рассечения, так, как они есть. На периферии сознания тянулись мысли о том, что через несколько лет подобные «зерцала» появятся во всех крупных городах Ванделара — его высочество, заинтересовавшись результатами, не просто так потребовал предоставить ему описание всех созданных инструментов, а патенты на оные были оформлены в какие-то просто нереально короткие сроки. И при этом — не в собственность Коллегии, а в собственность Ордена, что само по себе было революционным: его высочество, как полный патрон Ордена, выплатил за каждого его члена все долги Коллегии, если таковые были. Со дня своего основания Орден Искателей трудился во благо короны и свое собственное, ни от кого не завися.
      Уникальный инструмент, дитя союза артефакторики и ювелирного дела, целительства и алхимии, словно живой организм, верткое и хищное насекомое, проскользнул в глубины тела Ни-Лин, жестко контролируемый и направляемый волей мага. Внутри, в слегка утолщенной, обтекаемой головке он нес две совершенно крошечные капсулы, в которых содержались самые лучшие, самые верткие и прыткие «живчики». Через два канала они вскоре будут выпрыснуты в непосредственной близости от готового к оплодотворению «ядрышка» — материнской клетки. И задачей Анхеля было направить их сквозь ее оболочку одновременно, чтобы впоследствии «ядрышко» разделилось на два и сформировало два отдельных плода. К его вискам, усиливая и концентрируя дар, прижимались слегка выпуклые кабошоны из ориаты — не более бобового зерна, но зато заряженные силами всех членов Ордена настолько полно, насколько им хватило времени. Для столь краткого воздействия — более чем достаточно.
      Вот он, момент истины, квинтэссенция всей их напряженной трехлетней работы! Крохотный, идеально отлаженный механизм, в «зерцале» выглядящий ужасной головой какого-то червя, вытолкнул свое содержимое, и Анхель полностью отрешился от реальности, усилием воли и очень узким лучом, почти иглой заклятья поймав два сблизившихся «живчика» и направив их внутрь. Еще мгновение — и оба увязли в плотной оболочке «ядра», извивая нитевидные хвостики. Еще миг — и они внутри, и от Анхеля, по сути, больше ничего не зависит… Убрав заклятье и «червя», деактивировав все остальные артефакты, он снял обруч с ориатами и оперся снова подрагивающими руками о край операционного ложа, ощутив, как навалилась на плечи самым настоящим гранитным хребтом многомесячная усталость. До этого момента ее нивелировал азарт ученого, но теперь ему, как и остальным орденцам, требовался отдых.
      — Анхэ-э-эль? — благоразумно не входя, в щелочку приоткрывшейся двери позвал Кьяо.
      — Я закончил. Сейчас приведу все в порядок и выйду, — ответил маг, выпрямляясь.
      Следовало уложить все еще спящую женщину как полагается, укрыть ее и прибрать все инструменты по местам. Ни-Лин проснется сама, не запомнив и не ощутив ни единого неприятного прикосновения мужчины. Вот теперь было немного странно понимать, что именно ради этого — ради ее спокойствия — столько выдающихся магов королевства три года трудились, попутно совершив десятки важнейших открытий. Впрочем, иногда великие и безумные дела начинаются с сущей малости, например, с желания одного алхимика получше изучить свойства никому прежде не нужного и не интересного «жемчуга дураков». Воистину, непознаваемы пути Тои-Судьбы, и Вела-Магия под стать своей божественной сестре!
      
***


      В том, что лекарка-повитуха выгнала из спальни Ни-Лин и Кьяо, и Анхеля, не было ничего необычного. Вряд ли роженица хотела бы видеть их в такой момент рядом, или чтоб они ее видели — довольно было того, что оба отца все семь месяцев беременности едва не хороводы водили вокруг нее, стараясь облегчить ее состояние. Хотя — благодарение всем добрым богам! — не случилось за это время ни единого осложнения, ни даже случайной простуды или царапинки. Ни-Лин слегка сердилась и утверждала, что они превратили ее в стеклянную статуэтку, и дай им волю — обернут в мех и спрячут в выстланную бархатом коробочку. А она боец! Кьяо кивал с абсолютно серьезным видом, но именно он больше всех вокруг трясся за каждый чих Ни-Лин. Анхель прекрасно понимал: Кьяо слишком хорошо помнит, как опасно было носить икру айнарэ, и даже тот, кто оплодотворил, не всегда мог и хотел защитить беременного партнера.
      Анхель же был на удивление спокоен. За свою жизнь он столько раз сталкивался со всевозможными проблемами и болезнями беременных, что под рукой всегда был запас самых нужных эликсиров, мазей, капель, а в памяти — хоть и среди ночи разбуди, вспомнит мигом! — хранилось множество заклятий на все случаи жизни. Вот и теперь у него на рабочем столе выстроилась целая батарея склянок, горшочков и баночек, и очередная чашка воды с накапанным легким успокоительным эликсиром была втиснута в руку Кьяо.
      — Пей и сядь. Не мельтеши, все будет хорошо.
      — А если…
      — Никаких «если». Все предопределено, ты забыл? — Анхель сел в кресло и утянул Кьяо себе на колени, хотя удобнее им было бы наоборот. Обнял покрепче, поглаживая по спине и раздумывая, не зря ли все-таки не стал ставить заглушающее плетение на дверь и стены спальни роженицы. Нет, наверное, не зря: так он хотя бы немного мог догадываться о ходе процесса.
      Время показало, что он был прав. Несмотря на легкую беременность, рожала Ни-Лин долго и трудно. И в конце концов Анхелю пришлось все-таки вмешаться. Видимо, Тоя-Судьба распорядилась, чтоб Ни-Лин больше не могла иметь детей, раз уж ей так противны женская суть и предназначение.
      Закончив с Ни-Лин, Анхель вышел из ее комнаты, вытирая окровавленные руки, и не успел даже вымыть их начисто, когда Кьяо, дельфином вившийся над широкой колыбелью, бережно вынул оттуда малюсенький плотный кулек, разразившийся неожиданно громким плачем, и сунул ему. Пришлось подхватывать и держать… Осознание того, что держит теперь не чьего-то чужого, а своего — кровь от крови и плоть от плоти своей — пришло с опозданием. Это было как стукнувшая прямо в макушку молния, как внезапный озноб и жар одновременно: дитя на его руках — его сын.
      — Девчонка, — прыснул Кьяо, тряхнул слегка всклокоченной гривой и расхохотался еще сильнее, глядя на ошеломленное выражение на лице новоявленного папаши. — Твоя, светленькая — девчонка. Не все, как видишь, идет по планам Тои-Судьбы.
      Анхель поморгал, вгляделся в красное, сморщенное, страшненькое личико, в чертах которого пока еще не мог угадать ни капли похожести на себя, улыбнулся и аккуратно пожал плечами:
      — Ну… Значит, у нас с тобой дочка и сын.
      — У нас? — Кьяо оборвал смех, шагнул ближе, обхватывая ладонями его плечи.
      — У нас. Как же иначе?
      Кьяо сглотнул и неожиданно как-то совсем по-детски шмыгнул носом.
      — Спасибо, Анхэ-э-эль…
      — Вот же глупая рыбка! Надумал себе невесть что?
      — Я больше не буду, — мазнув украдкой по щекам ладонями, Кьяо улыбнулся и взял из колыбели своего сына — точно своего: из-под мягкого полотна выбивался медно-рыжий, солнечный чубчик.
      
***


      Ни-Лин бросила в разгоревшийся костер последнюю тряпку — простой полотняный плат, которым закрывала лицо. Глядя на то, как скомканное полотно превращается в золу, словно сгорает ее прежняя жизнь, она лишь сильнее выпрямляла спину и расправляла плечи. Здесь и сейчас рядом с ней не было никого — ни ее приемного отца, да будет Мар к нему милостив, ни ее второго, но ставшего истинным первым, наставника, ни человека, которого она в последние полтора года привыкла называть братом.
      На последние угли, на еще пляшущие по ним язычки пламени упали жгуче-черные пряди, перехваченные тонкой алой лентой. Упали, с треском вспыхнули и сгорели. Заботливо залив кострище водой, Ни-Лин заложила его заранее снятым дерном, поставила на место лопату и подхватила под уздцы подаренного Кьяо коня. Все ее вещи были собраны заранее и уложены в артефактный короб, тоже подарок — от Анхеля. Сейчас ее никто не провожал — мужчины и дети были внизу, в Ракуйке, в гостях у Хаватов. Ни-Лин знала, что они встретят ее на ступенях храма, когда она выйдет оттуда с новым именем. Готовая к новой жизни.
      Было ли ей страшно? Одиноко? Нет, спешиваясь у храма и кланяясь пожилому гетиру, впервые не пряча лица перед чужим мужчиной, она, отныне и пока он не назовет ее имя — безымянная, не чувствовала ни страха, ни одиночества. Только острый холодок предвкушения и какую-то сумасшедшую свободу быть… ничьей, словно еще не рожденное дитя, о котором не известно даже, какого оно будет пола. Должно быть, так чувствует себя душа, отпущенная Маром и еще не пойманная в тонкую петельку на кончике нити в руках Тои. Шагая под своды храма, под ровный звон медной чаши, преклоняя колени под пелену, она не думала ни о чем, отдаваясь полностью на милость богов: смотрите, Всехранящие, я чиста перед вами!
      — Имя тебе Шаллах!
      Плеснуло в лицо соленой морской водой, словно впечатало отныне и навсегда это новое — до крика родное, долгожданное, истинное! — имя: «Жгучий ветер».
      
      Они стояли на ступенях, все четверо: брат, наставник и дети, которые ни разу в своей жизни не произнесли слова «мама», но уже знали ее, как «тетю».
      — Где бы тебя ни носило, сколько бы ни прошло времени, помни, что здесь есть дом, где тебя примут и помогут, — сказал Анхель.
      — Я запомню это, брат.
      — Иди своим Путем с честью, — коснувшись татуировки на ее щеке, сурово свел брови над смешливыми глазами Кьяо.
      — Клянусь в том, наставник.
      
      Уже давно скрылась из виду маленькая фигурка всадницы с коротко обрезанными черными волосами и в темно-синем мужском одеянии мастера боя, а Анхель все думал, все вспоминал ее лицо, по которому ясно читалось: да, она будет помнить, что где-то здесь есть ее названный брат и наставник. Но вот жить она будет только своим умом и полагаться — только на себя. И отчего-то вновь обрадовался до подступивших к глазам слез — что больше не один. Что однажды Тоя-Судьба связала две ниточки в один узел, сплетая самую настоящую сеть-ванду, в которую поймались их с Кьяо души. Что его счастье оказалось волшебной ориатой, несмотря на то, что все началось с «жемчуга дураков».