Я сидел на кухне перед открытым окном не спеша пил крепкий, не сладкий чай. За окном почти полный штиль. Не шевелится занавеска. Не шевелятся листья на деревьях. Лишь иногда налетит лёгкий бриз и чудится, будто деревья шепчут насмешливо «отпуск, отпуск». Да, отпуск уже почти закончился. Пролетел, испарился. И хоть было всё: море, пляж и пикник в прохладном лесу, хотелось чего-то ещё. Казалось, будто есть что-то недоделанное. Эврика!
- Таня! - позвал я дочь. – А не съездить ли нам в Храброво?
- Давай, а зачем?
Дочка у меня чудо. Всегда поддержит компанию. Всегда весёлая и общительная. Не хочу бахвалиться, но ума ей тоже не занимать. За что и ценят её друзья и подруги по университету.
- Ну, во-первых, ты там ещё не была. Во – вторых, там есть очень старый костёл. Недавно в нём обнаружили древнюю фреску. Проживёшь вот так, всю жизнь, в области и не будешь знать её достопримечательностей. Ну и в-третьих, я там когда-то служил.
Дочку долго уговаривать не надо. Пару бутербродов в рюкзак, термос с чаем туда же. Кроссовки на ноги.
- Я готова.
- Ну, тогда вперёд.
По городу разлилась вязкая жара. Плавила редкие машины на улицах, играла тяжёлым маревом, меняя контуры предметов на дороге. Я закрыл все окна в машине и включил кондиционер. Мы уже выезжали с проспекта Невского, когда в салоне, наконец, стало относительно прохладно. Мелькнула знакомая развязка и вот мы уже движемся по новой скоростной трассе. Всё же, это свинство, жить в городе и ни разу за три десятка лет не навестить старого знакомого. Нетерпение подстёгивало меня. Как же я раньше то не додумался до этого? Я больше чем уверен, что не найду там ничего, но хоть пройтись теми тропами, что ходил когда то. Вот и знакомый поворот на международный сектор аэропорта. По левой стороне, чуть дальше виднеется общежитие пилотов. А почти напротив съезда на международный сектор тропинка, что идёт мимо ДОСа. Тут я когда то жил. Дом изменился до неузнаваемости. Тут, оказывается, ещё живут люди. Я отогнал машину подальше от дороги по едва заметной тропинке и выключил двигатель. Сразу же стало тихо. Только где то в вышине чирикал перепел, тихо шуршала трава, да доносились неясные звуки от ДОСа. Бряцанье таза, детский писк, да туканье топора. Мы шли по тропинке, которая почти терялась в траве. Шуршала трава, веером рассыпались в стороны кузнечики, жарило солнце.
- Вот увидишь, говорил я,- сейчас зайдём за те деревья и увидим всё, что осталось от нашей позиции. Раньше эта дорога вела к КПП. А теперь, видишь как заросла.
Но, чем ближе мы подходили к деревьям, тем меньше у меня было уверенности, что я приехал правильно. Сразу за большими деревьями мы увидели обильную поросль молодых деревьев. От позиции не осталось и следа! Нет, я конечно, могу понять если бы разобрали деревянную казарму. Но, ведь кроме неё были ещё капитальные постройки. Кочегарка, гараж для тягачей, ангар для ракет, пункт заправки окислителя и горючего, обваловка пусковых установок, наконец. Ничего. Только слева огородился высоким забором из неструганных досок какой то хутор. Едва мы поравнялись с забором, как где то в глубине хутора хрипло залаял пёс. Судя по голосу, немаленький. Что то, типа «кавказца». Мы побродили ещё некоторое время между деревьев. Я пытался определить положение и относительно дороги и относительно ограды аэропорта. Ничего. Всё говорило о том, что приехал правильно. Только от дивизиона ничего не осталось. Я знал, конечно, что его расформировали давно, но, что бы так вот стереть. Теперь уж никто не вспомнит, что когда то тут стоял дивизион С-75 с весёлым позывным «Голосистый». Огромные кунги с антеннами, грозные ракеты. Где то тут стоя перед окном, смотрел сквозь стекающие капли дождя на колючий забор аэродрома, мокнущие самолёты и серую бетонку. Перед поездкой, конечно, заглянул в карты Гугл, но не найдя даже следов боевой позиции подумал «Ерунда, не видно на карте, найду визуально». И вот вам, нате! Нет кусочка моего далёкого прошлого. А ведь по сути, именно здесь, я узнал службу, понял, что значит выражение «Чтобы служба мёдом не казалась!»…
Приказ о выезде на полигон пришёл неожиданно. В первый понедельник марта 1987 года дивизион сменился с боевого дежурства и уже во вторник затрезвонили телефоны, забегали посыльные. В казарме началась лёгкая суета. Готовились списки уезжающих и остающихся. Весь дивизион в полном составе не отправишь, а на полигон необходимо прибыть «полным комплектом». Начали добирать из других подразделений. Неделя суеты и дивизион будто вымер. Когда за последним тягачом закрылись ворота в казарме остался лишь сокращённый состав. Что такое сокращённый состав? В теории – это количество личного состава способного при необходимости выпустить ракеты по противнику. То есть остался начальник штаба (за командира), офицер наведения (за всех офицеров технической батареи) и я – за всех офицеров стартовой батареи. Чтобы им не умереть от голода и холода оставили старшину дивизиона – прапорщика. Количество солдат рассчитали просто. Чтобы хватило на три смены (караул, дневальные, дежурные по кухне). И всё.
Сказать, что было тяжело, значит ничего не сказать. По негласному распоряжению командира дивизиона, в обычное время «стартовики» не ставились в наряды. Но, это в обычное время. Здесь же выходило, что дежурные по дивизиону меняли друг друга сутки через двое. Первые сутки с 19:00 до 19:00 стоишь в наряде – дежурным по дивизиону. Затем, до утра отдыхаешь. Следующий день – гоняешь бойцов по занятиям, физподготовке, регламентным работам. Ночь спокойно спишь, а вечером с 19:00 опять в наряд. Причём, наряд – это не просто «отбытие номера». Пашешь как обычно: занятия, регламентные работы, самоподготовка, но ещё добавляются и дополнительные обязанности. Контроль распорядка дня дивизиона, связь с дежурным по бригаде и прочая-прочая Ночь не спишь. Контролируешь дежурные службы: караул, дневального, связиста, истопника и даже повара. На отдых давалось два часа. С восьми до десяти утра. Но, что это за отдых, когда не успел сомкнуть глаз, а уже трясут за плечо «Пора вставать!».
Первое дежурство я отстоял бодрячком. Подумаешь, мало ли было в училище, когда сменившись с бессонного караула, бежал на дискотеку в увольнение, или в самоволку к девушке! Настоящая усталость пришла после пятого караула. Тогда, когда теряешь счёт времени и осознание пространства. К десятому наряду я уже ощущал себя роботом с программным обеспечением подпорченным вирусом и переполненной оперативной памятью.
- Товарищ лейтенант, чайку заварить? – начальник караула, сержант моего взвода видимо, похож на меня, такая же сонная муха. Ему ещё хуже чем мне. У него караулы через день.
- Согласен – отвечаю я. Хоть посижу минут пяток. Я смотрю на него, как он ставит чайник на плитку, достаёт заварку.
- А может пока чайник закипит в нарды?
- А давай!
Я уже начал выводить свои шашки из «дома». Только-только наметилась грандиозная блокировка с моей стороны, как в воздухе запахло проблемой. Я принюхался:
- Слушай, а чем пахнет то…
- Да сам не пойму, вроде палёной пластмассой.
Как по команде мы посмотрели на чайник. Пока я соображал, сержант подскочил как ужаленный. Сдёрнул чайник с плитки, промахал им в воздухе. Запах усилился.
- Блин, чайник то у нас электрический, с пластмассовыми ножками, а я его на плитку горячую. Всё! Башка совсем не варит.
На следующий день я проводил занятия по химподготовке с солдатами дивизиона. Свободных было не много, человек десять. Они уныло слушали тему, которую знали, скорее всего, как и я наизусть. Некоторые дремали с открытыми глазами. Кто таращился на меня, кто в окошко. Я старался не обращать внимания на эту расслабленность. Стоят в строю и то ладно. Но, вот то, что один из них играет перочинным ножом, совсем не хорошо. Это вызов! Неприкрытая демонстрация пофигизма.
- Козурак, что за игры в строю!?
Я протягиваю руку. Боец моча отдаёт мне раскрытый нож. Я беру его и резким движением бросаю в ноги нарушителю. По моей задумке, нож долен был воткнуться между сапог. Потом я скомандую ему «Подними нож и убери в карман. И чтоб больше я его не видел!». Но, то ли метатель из меня никакой, то ли сказалась бессонная ночь, нож втыкается в ногу бойца. Секундное замешательство, потом Козурак, скривившись в болезненной улыбке, не нагибаясь, понимает ногу, вытаскивает из неё нож, и отдаёт мне. Лекция о свойствах ядерного оружия продолжается. Я медленно хожу вдоль строя, чтобы не заснуть, иногда бросая взгляд на розовощёкого, наглого Козурака. И вдруг вижу, что из дырочки в сапоге сочится капелька крови, сворачиваясь на начищенной коже.
- Козурак!
- Я!
- Сходи в умывальник, промой ногу и подойди к старшине. Пусть он тебе даст лейкопластыря, что ли…
Он уходит, а через минуту ко мне подскакивает дневальный и тревожно шепчет на ухо:
- Товарищ лейтенант, Козурак упал в умывальнике и не дышит.
Через секунду я уже в умывальнике. Он действительно лежит на холодной плитке, раскинув руки в одном сапоге. Я нагибаюсь, бью его по щекам. Мертвенно-бледное, почти зелёное лицо вздрагивает, веки открываются. Потом взгляд скользит на ногу и тело опять обмякает. На меня нападает тупое оцепенение. Словно сквозь вату слышу доклад дневального. Вошёл в умывальник, снял сапог, портянку, сунул ногу под струю воды, а когда струя порозовела, вдруг брякнулся на пол. Я поднимаюсь с корточек и иду в канцелярию. Пару раз стукнув, захожу. Начальник штаба, подполковник Янчевский что то пишет в тетрадке, потом отрывается и вопросительно смотрит на меня.
- Товарищ подполковник, я только что убил бойца, он в умывальнике – говорю я спокойным тоном.
Янчевский подскакивает и мчится «на место преступления», а я остаюсь стоять посреди канцелярии, словно Ниоба превращённая в соляной столб. Минут пять из коридора доносятся неясный шум, возня. Потом у в входа в казарму взрыкивает КрАЗ. Постепенно шум перемещается к выходу. Потом КрАЗ взрыкивает опять и его рокот затихает где то у КПП. В канцелярию заходит подполковник. Устало садится на стул, роняет:
- Иди, продолжай занятия…
Уже минут через сорок со стороны КПП слышен сигнал вернувшегося тягача. А ещё спустя минут пять Козурак становится в строй, как ни в чём не бывало.
Вечером, на подведении итогов, начштаба вскользь касается этого инцендента. Оказывается у солдата оказалось гемофобия - непереносимость к виду крови. Когда его привезли в медпункт, старый опытный доктор быстро поставил больного на ноги, в прямом и переносном смысле. Рану промыл, забинтовал. Потом привёл в чувство, поставил по стойке смирно и громовым голосом объявил, что его поведение – симуляция. Что если он и дальше будет делать вид, что падает в обморок, его отправят в дисбат, как уклоняющегося от воинской службы. Я впервые видел подобную слабость. Когда мне резали палец, я всё норовил заглянуть, как выглядит кость, мышцы. Только повинуясь командам хирурга ложился, как и положено оперируемому. Да и при перевязке сдирал окровавленные бинты самостоятельно.
Тридцать пять дней пролетели. Триумфальной колонной победителей въехала колонна, вернувшаяся с полигона. А ещё через две недели к новому месту службы уезжал я. Туда откуда они вернулись – на полигон Сары-Шаган.