Глава 3
По уму и дорОга
После удачного похода за грибами Антонина, жена Вячеслава, предложила мужу и гостю «полежать», пока она с дочерьми приготовит грибную солянку. Спать Вячеслав категорически не захотел:
- Что мы, дети малые, днём спать?
Никитин тоже отказался прилечь, хотя чувствовал тяжесть в грудине и слабость в теле. Накануне Пётр Петрович нагрузил своё сердце дорожными сборами, полуторачасовым переездом в другой район, эмоциональной встречей с новым приятелем и его семьёй. Сегодня ранний подъём и многочасовое путешествие по лесу резко изменили устоявшийся режим дня ослабленного болезнью учителя.
- Мы лучше поговорим с Петром, – впервые Вячеслав Малеев назвал своего гостя по имени. – Ничего, что я первым на «ты» перешёл?
- Я не против, – сдержанно улыбнулся Никитин, устало опускаясь на диванчик в прихожей.
Городской учитель с вечера всё ещё держался скованно, не позволяя себе открыться перед деревенскими людьми. Они показались ему навязчивыми и импульсивными, особенно старый отец приятеля.
Двое мужчин прошли в небольшой зал. Два узких окна, прикрытые тонким тюлем, пропускали мало света, поэтому в комнате было тускло. Если бы за окном не светило яркое солнце, то можно было бы подумать, что на улице пасмурная погода. С оклеенного белыми обоями потолка свисала старомодная, громоздкая люстра. Посередине комнаты распластался светло-коричневый ковёр, на котором стоял широкий стол, накрытый синей бархатной скатертью. Из-под длинной скатерти выглядывали полуободранные кубастые ножки, а над столом старые стулья высунули свои затёртые тряпичные спинки. Под двумя окнами по-хозяйски развалился длинный диван, застеленный светлым покрывалом; рядом с ним притулилась ваза с высокими кустами искусственных роз; по стене, напротив окон, расползлась лиана с крупными толстыми листьями, под ней размеренно отсчитывал секунды круглый маятник орловских часов в тёмно-коричневом ящике; в правом углу напротив вошедшего в зал гостя стоял телевизор на коричневой тумбе, почти рядом – тёмного цвета широкий книжный шкаф со стеклянными дверцами, а возле шкафа, в левом углу, тяжеловесное кресло откинулось назад короткой спинкой. Общая комната дома показалась Никитину похожей на сохранившееся жилище советской семьи начала восьмидесятых лет. В городе такой интерьер можно встретить лишь в бедных семьях. В деревне Вячеслава Малеева, по его словам, называли «богачом».
- Темновато здесь, – сказал хозяин, отодвигая стул.
- Есть немного, – осматривался гость.
- Северная сторона. Солнце сюда заходит только рано утром, – робко оправдывался Малеев перед новым приятелем. – Кусты сирени свет загораживают. Хотел их вырубить, да жалко. Все привыкли к сирени.
- Весной сирень хороша, даже-даже , да ещё под окнами. Представляю, какой аромат в комнате, – поддержал горожанин деревенского хозяина.
- Вот из-за аромата и оставляю-то каждый год, – радостно подхватил Вячеслав, усаживаясь на стул.
- Пусть остаётся. Не так уж и темно здесь, зато романтический настрой на всё лето, – искренне посоветовал Никитин, присаживаясь за стол напротив хозяина.
- Ну, ладно, пусть остаётся, – радостно прогудел Малеев, как будто только и ждал одобрения. – Как видишь, и обстановка у нас в доме скромная. – Вячеслав обвёл взглядом небольшой зал. – Денег на новую нет.
- Сейчас у многих снова напряжёнка с деньгами, как во времена Ельцина. Экономический подъём закончился. Снова экономическая аритмия.
- Да уж. В начале двухтысячных начинал строиться, цены невысокие были на все стройматериалы. Тогда все зашуршали: кто строиться, кто ремонтировать квартиры стал. Хорошее времечко быстро утекло. А я-то, наивный, думал, что так всё и останется. Две девки подросли, пока стены строил. Теперь девкам нужно одеться-обуться, всякие прибабахи молодёжные купить. Так и не могу мебель приобрести. Перенёс ту, что в старой хате была. Ладно, – резко остановил себя Вячеслав Малеев, – давай поговорим ещё о чём-нибудь.
- Если позволишь, Вячеслав, я хотел бы один деликатный вопрос задать. Не знаю, согласишься ли ты ответить на него.
- Задавай, – весело ответил Малеев. – Я человек простой, отвечу. Только прошу: называй меня тоже по-простому – Славик. Мне так привычнее.
- Хорошо, Славик. Я, честно говоря, тоже не люблю официальности в домашних условиях. – Никитин с душевным облегчением принял предложение приятеля: может, беседа и состоится.
- Отлично, – потёр руки хозяин дома. – Одну точку соприкосновения уже нашли. Что за вопрос?
- Как в вашей деревне обстоят дела с религией? Я вчера видел на пригорке небольшую церковь. Михал Егорыч сказал, что мало народу туда ходит. И сам он не ходит, хотя в Бога верит. Не стал его больше расспрашивать.
- И я верю. Не скрываю этого, как другие, – обыденно ответил Славик. – А ты?
- Ты веришь в Бога? – вместо ответа прозвучал вопрос Петра Петровича.
- В этом есть что-то постыдное? – уклончиво ответил новый приятель.
- Ничего. Но… всё же необычно для современного учителя.
- Как раз обычно для современного учителя, – повернулся Славик к книжному шкафу советского образца, за стеклянными дверцами которого стояли новые, старые и даже потрёпанные книги. Подошёл к шкафу, начал что-то искать, водя пальцем по книжным корешкам. – А вот для советского было необычно, мягко говоря. В лучшем случае высмеяли бы, в худшем – проверили бы на вменяемость. – Достал книгу в твёрдом переплёте с серой обложкой: – Вот посмотри. Книга «Библейская энциклопедия» архимандрита Никифора. Она в двух книгах, но можно пока с одной поработать. Возьмёшь почитать?
Никитин пожал плечами и сказал скупо:
- Я не очень... энциклопедии люблю.
- Когда-то всё бывает в первый раз, – настаивал Славик.
- Если только занять чем-то время перед сном.
- Нет, – Славик поставил книгу в шкаф. – Такие книги не читаются скуки ради. Над ними размышлять надо. – Вынул из толщины книжного ряда тонкую книжицу: – Могу предложить полегче: «Духовные стихотворения».
- То, что надо, – выпалил Пётр Пётрович, тут же протянув руку. – Обожаю стихи. Это у меня от мамы.
- Навсегда не дам, – предупредил Славик. – Только пока гостишь у меня.
- Я на большее и не претендую.
Никитин взял книгу в руки. С обложки глядел на него благообразный старец, с косматой седой бородой, в круглых очках, высоком чёрном клобуке.
Славик продолжал говорить:
- А что касается религии… По-разному. Одни, не скрываясь, как и я, говорят о вере. Другие имеют опаску, шепчут: кто знает, что дальше будет – неспокойно в России; если придёт к власти другая партия, то устоит ли вера православная; а то поставят на учёт и работать не дадут по хорошей специальности, как было в Союзе.
- Даже так? – удивился Никитин.
- Да, такие мнения тоже есть. Разговаривал у нас с некоторыми. Они в район ездят на работу. Сам понимаешь, оттуда разговоры идут.
- Впервые слышу, – ещё больше удивился горожанин. – Мы, вроде, в одной области живём. Но в Куревске таких разговоров нет.
- Люди опаску имеют, – не обратив внимания на слова Никитина, продолжил Малеев. – Думаю, это правильно. А вот я неосторожный.
- Хотел в вашу церковь сходить, – направил Пётр Петрович разговор в нужное ему русло.
- А тебе зачем? – откликнулся разговорчивый собеседник. – Интересно посмотреть? Сразу говорю: старинных икон нет, богатого убранства тоже. Приход небольшой. Поэтому экскурсия, как в Успенском соборе Кремля, не получится, сам понимаешь.
Никитин, волнуясь, опустил глаза. Сомнения не отпускали сердце: готов ли недавно появившийся в его жизни приятель понять чужие душевные переживания.
- Мучает меня один вопрос. Хотел со священником встретиться, – решился городской учитель.
- У вас же собор есть. Почему туда не сходишь? Там священство, я думаю, пообразованнее нашего батюшки.
- Меня в Куревске многие знают. Не хочу, чтобы стирали моё бельё, – признался Никитин.
- Да ну. В церкви тайна исповеди, – часто заморгал Славик, как будто испугался слов куревчанина.
- То исповедь, а я хотел просто побеседовать.
- Мы тоже к Боринской епархии относимся, поэтому я слышал от знакомых, что у вас хорошие священники в соборе служат. Никто из них пересказывать твоих слов другим людям не станет, – стоял на своём Малеев.
- И всё-таки. – Городской учитель пристально посмотрел на сельского: уж очень доверчивый. Не передаст ли их разговор в своём кругу? Да хоть и передаст. Никитина здесь никто не знает.
- Можем сходить, хоть завтра, если сомневаешься, – уступил Славик новому приятелю. – Как раз завтра воскресенье. Отец Захарий по воскресеньям задерживается до четырёх часов. В среду только до пол-одиннадцатого служит, в одиннадцать уезжает на маршрутке в райцентр.
- А в другие дни что, не работает?
- В другие дни у нас не служит. Пока не знаю точно, но говорят, что ещё какой-то приход окормляет.
- Что означает «окормляет»?
- Точное определение не могу вспомнить, – замялся Славик. – Если примерно сказать, то направляет в духовном совершенствовании.
- И какие отзывы об этом священнике?
- Батька мой от отца Захария в полном восторге. А моему батьке, знаешь ли, угодить сложно. Одно слово: старик.
- А сам ты ходишь в церковь молиться? На исповедь? – не надеясь на откровенный ответ, спросил Никитин.
– К новому батюшке ещё не ходил. Раньше в райцентр ездил, у нас ведь не было церкви. Только недавно её освятили, месяца четыре назад. Как раз по весне. Наше районное духовенство приезжало, ваш благочинный тоже был. На Пасху отец Захарий уже тут служил. Мы семьёй ходили на крестный ход. Народу – пропасть. Ну… человек семьдесят. Разумеется, все не вошли. Мы тоже в церковном дворике стояли. – И задал свой вопрос: – Ты всё-таки ответь: веришь в Бога? Или это тайна? Если не хочешь говорить, так и скажи: эта тема – табу.
Пётр Петрович до сих пор ни с кем не беседовал о собственной вере и уж тем более о том, что случилось с ним во время клинической смерти. Но Славику, видя его бесхитростность, решил открыться, ведь невозможно таиться всю жизнь от людей.
- Я не знаю, что тебе ответить. Верю ли я? – Никитин заговорил осторожно, с остановками, не имея представления, как может отнестись к его чистосердечным признаниям малознакомый пока человек, хотя он и считает Славика приятелем. Может, чужие мистические откровения оттолкнут Малеева, и он, посчитав нового знакомого психически больным человеком, навсегда расстанется с ним. – Когда лежал в реанимации, то попал на тот свет. Мне и самому до сих пор непонятно, что это было: опасная для психики игра воспалённого сознания или правда потусторонней жизни, о которой мы ничего не знаем.
- Пётр, а я верю, что потусторонняя жизнь существует, – твёрдо сказал Малеев. – Даже если к этому вопросу подходить с научной точки зрения. Куда-то же уходит энергия из человека после смерти тела.
- Атеисты считают, что испаряется.
- Как-то уж слишком простенько. Я не верю, что это мог сказать атеист. Ты лично хоть с одним атеистом был знаком? – Славик придвинул стул ближе к визави.
- Они что, внешне отличаются от простых смертных? – иронично поинтересовался Никитин.
- Отличаются, – невозмутимо ответил Славик. – Ты не увидишь у мужчин бородатости, которой страдают некоторые, якобы, верующие. Не увидишь у женщин длинных юбок. Отличаются и внутренним содержанием. Это интеллигенты в пятом-шестом поколении. Настоящие интеллигенты, – сделал ударение на слове. – Не мне чета. Я – что? Крестьянский сын, интеллигент в первом колене. А белиберду про испарение энергии, – поморщился он, – не атеисты говорят. У атеистов своя теория, научная психология. Они, кстати, не верят в жизнь после смерти и спасение в Боге. Их конёк – история и культура. А эти, – махнул Славик рукой, – так, дурачьё, которое рядится под атеистов. – И снова остановил себя: – Извини, перебил тебя. Слушаю дальше.
- Так вот. Я после выписки из больницы интересовался этим феноменом, – нерешительно продолжил Никитин, – искал ответ на различных сайтах. Кое-что нашёл.
- Интересно, интересно, – с детской непосредственностью подпрыгнул на стуле крупный мужчина.
Смущённый вначале, городской учитель немного раскрепостился, увидев искренний интерес Славика к себе, и увереннее продолжил:
- Психологи утверждают, что мир амодален, то есть в нём нет ни звуков, ни света, ни цвета, никаких ощущений. Ощущения формируются уже в человеческом мире, в обществе, за защитными барьерами организма. Думаю, поэтому, попав на тот свет, я не услышал никаких звуков и не почувствовал никаких запахов.
- Что, совсем никаких? – живо поинтересовался любознательный собеседник.
- Вначале – нет. – Пётр Петрович задумался: говорить или нет. Решился и сказал первую часть фразы скороговоркой: – И если бы со мной не было души ещё одного человека, то можно было бы с ума сойти или умереть от страха. Даже не знаю, как в моей ситуации правильнее выразиться. Нет, всё это не подходит. В общем, Слава, это необычно, мягко говоря.
- Души какого человека? – Славик всё-таки услышал то, что попытался спрятать в быстрой речи мирской «исповедник».
- Священника, – пришлось сказать Никитину.
- Во дела! – громко выкрикнул сельский учитель, словно это и поразило, и испугало его одновременно. Он быстро встал, прошёл от одной стены до другой вдоль окон, затем остановился возле гостя и отрывисто спросил:
- Говорят, есть ад и рай. Это правда?
Никитин, неохотно, будто устало, улыбнулся и кивнул. Славик мгновенно скис и грузно опустился на стул.
- Или их не существует? – усмехнулся он, подумав, что гость искусно его разыграл.
- Слава, я был и в аду, и в раю. – Пётр Петрович тягостно вздохнул и с шумом выдохнул, словно пытался освободиться от тоски, гнетущей душу.
Малеев порывисто встал со стула, резко провёл правой ладонью по левому предплечью:
- У меня мурашки по коже… Говорят, души туда по туннелю летят.
- Не знаю, кто летал по туннелю, я – по небу, – заговорил Никитин тихо, будто не хотел никого напугать своим рассказом. – Разные звуки слышал. Правда, не сразу, я уже говорил. Стоял гул, были пугающие звуки.
Малеев размашисто перекрестился и пересел подальше от Никитина – в кресло возле книжного шкафа.
- Но были и очень мягкие звуки.
- Значит, всё-таки правду наши церковники говорят, что на тот свет ангел несёт душу, чтобы она не испугалась? – отрывисто спросил Славик.
- Не знаю. Меня, то есть мою душу, ангел не нёс, – всё так же тихо продолжал Никитин, задумчиво глядя на растерянного приятеля. – Может, потому, что я был не умерший, – снова тяжело вздохнул и равнодушно посмотрел в окно, за которым слегка покачивала зелёными ветвями отцветшая сирень. – Сейчас я знаю, что существует другой мир – «тот свет». На Земле живут все вместе – и хорошие, и плохие люди. А там хорошие отделены от плохих. Физических тел нет, только души. Я не верил в существование ада, как не верят многие из интеллигенции. И за это неверие прошёл мытарства. Богу виднее. Наверно, по-другому меня нельзя было переубедить.
- Я то ли слышал от кого-то, то ли читал, что с помощью видений Бог о чём-то подсказывает, так проявляет милосердие к человеку. – Славик замолчал, что-то обдумывая. – Да-а, – почесал он затылок, поднялся с кресла и начал ходить по залу. – Значит, атеисты… Я не могу тебе не верить, – через некоторое время возбуждённо произнёс он. Остановился возле кресла, на котором только что сидел, помолчал немного и спросил с сомнением в голосе: – Ты же правду говоришь? – и осторожно присел на краешек кресла.
- Я не вру. У меня осталось много вопросов, на которые я пока не могу найти ответов.
- И не найдёшь, иначе всё было бы просто. – После короткой паузы Славик задумчиво произнёс: – Да, озадачил ты меня. А я, честно признаюсь, начал постепенно на сторону атеистов переходить. У них все законы гладко объясняются, комар носа не подточит. Вот этим они, видно, и берут людей. И постепенно места Богу в душе уже не остаётся. Современным церковникам нужно придумать новые методы работы с людьми, иначе проиграют идейную войну. Они же действуют старыми методами.
- Какими?
- Придумыванием примитивных объяснений, которые и отталкивают думающих людей. Всюду, куда нужно и ненужно, вставляют Христа. Даже то, что можно объяснить элементарными законами психологии, новоявленные миссионеры объявляют божественным проявлением. Разве так можно проповедовать? Согласен: старым, необразованным людям нужен примитив. Если им предложить объяснение чуть посложнее, то они растеряются. А вот людей поумнее примитив оттолкнёт, что и происходит. Непродуманными высказываниями снизили Божественную планку донельзя. А ведь Бог – это недосягаемая высота, – поднял Славик брови и протянул вверх руку. – К нему нужно тянуться, хоть немножечко. Вот интеллигенты и примыкают к атеистам.
- Если, как ты говоришь, «Бог – недосягаемая высота», то тогда именно Он создал и Вселенную, и земной мир. Тогда Он является причиной всего, что мы видим вокруг и даже чего не видим.
- А говоришь, что неверующий.
- Я этого не говорил.
- Понятно: сомневающийся, но с большим уклоном к вере.
- Может, и так. Со стороны виднее. Дороги к Богу у всех разные. Можно сказать, по уму и дорога, – безучастно проговорил городской учитель, словно тяготился разговором.
- Это ты верно подметил, – оживился Славик. – Скажи, как ты думаешь, зачем так рьяно взялись проповедовать религию?
- Время пришло говорить, – степенно ответил Никитин. – Время говорить о вечных ценностях в тёмные времена. Просвещать людей, чтобы спасти их. Образно говоря, запустить программу от самоуничтожения человека.
- А как ты относишься к проповедям в интернете?
Никитин пожал плечами:
- Видимо, хотят охватить как можно больше народа.
- Да, – чему-то улыбнулся Славик. – Батюшка в райцентре, у которого я исповедовался раньше, сказал, что призыв Христа идти и учить народы не ограничен местом. Сказал, что интернет, социальные сети и форумы помогают проповедовать большому числу людей. Так что ты прав. Только зачем охватывать многих? – сам себе задал вопрос Малеев. – Пусть каждый делает выбор для себя: верить или не верить. Я думаю, что так человек быстрее придёт к вере, пусть даже с горчичное зёрнышко. Это будет его духовная работа над собой.
- А как человек придёт к вере, если ничего не знает о ней?
- В России живёт и не знает? – усмехнулся Малеев в ответ.
- После революции от веры в России ничего не осталось, – глухо прозвучал голос Петра Петровича. – Распяли нашу веру, как когда-то Христа. В советские времена надругались над православием, до неузнаваемости исказили его тем же атеизмом, языческими суевериями. Во времена перестройки смешали с учением римо-католиков, протестантов, даже с агни-йогой. Смешно и грешно, – с серьёзным видом сказал Никитин, – но ведь и китайский гороскоп пристроили к православию. Глупости нет предела. И этот дух перешёл в начало двадцать первого века.
Славик в показной задумчивости склонил голову:
- В принципе, да.
- Я учился в советской школе. Помню, меня самого в классе осудили за то, что был с бабушкой в церкви. Согласен с Михал Егорычем. Он мне сегодня сказал: «Из людей привычку молиться вынули». Как сердце из груди вырвали. Убили человека. Пока новое сердце вырастишь…
- О, как ты поэтично сказал: «новое сердце вырастишь», – восхитился Славик.
- Больше прозаично. Горестно.
- Многие всё равно проходят мимо религиозных постов и сайтов. Зачем тогда охватывать многих? – упорствовал Славик Малеев.
- Проповедникам лучше знать. Мы можем только догадываться.
- Вот народ и догадывается: каждый, как может, – ухватился за эту мысль сельский учитель. – Полный раздрай в головах.
- Главного в людях нет: веры. Поэтому и раздрай в головах.
- Проповедей надо побольше читать народу? – сухо произнёс Славик.
- Без проповедей не обойтись. Кто подскажет новичку или подростку путь к Богу? – Пётр Петрович осторожно откинулся на спинку стула, медленно положил руки на стол. Его лицо стало бледным. Он приоткрыл рот и вдохнул воздуха. – Сам человек в такие дебри заберётся, – с трудом, глухим голосом проговорил он. – Всё смешалось в городах… православие, и язычество, и оккультные обряды. Нужен знающий человек… чтобы помог сориенти…ро…ваться, – мелко задрожали мышцы на лице учителя, затряслись пальцы на левой руке.
- Ты не представляешь, сколько новых язычников среди наших, деревенских. Вроде, простые люди, без затей. – Махнул рукой: – Все хороши, кого не вороши.
Никитин машинально схватился за левую сторону груди, голова его повисла, лицо исказила страдальческая гримаса.
- Что? – Увлёкшись разговором, Малеев не сразу сообразил, что случилось.
- Сердце… – Никитин дышал поверхностно, потому что воздух не проходил глубоко в лёгкие. Трясущейся рукой медленно достал из кармана рубашки нитроглицерин, вынул капсулу и положил под язык.
- Может, тебе лучше прилечь? – испуганно предложил Славик, только сейчас поняв, что у гостя сердечный приступ.
Никитин молча покачал головой.
- Может, фельдшера позвать? Она местная. Я позвоню. – Славик судорожно выхватил из кармана брюк мобильный телефон.
- Пройдёт, – прошептал больной учитель.
- Точно? – Хозяин не нашёлся, что сказать.
Никитин моргнул.
Славик в волнении ходил по залу. Он то присаживался на диван, то останавливался рядом с вазой, то медленно подходил к Никитину и стоял возле него молча, не шевелясь, с сочувствием глядя на ослабевшего приятеля.
Наконец Никитин облегчённо вздохнул полной грудью:
- Вроде отпустило.
- И давно сердечко барахлит? – хмуро спросил Славик, присев на кресло.
- После инфаркта. – Никитин больше не видел смысла скрывать болезнь.
- Вон оно что, – Славик немного вытянул вперёд короткую толстую шею. – Так ты поэтому в реанимации лежал? Работаешь или группа есть?
- Пока в отпуске. – Никитину не хотелось рассказывать подробности о своей болезни. Только приехал в гости, и сердце его выдало. Никитин был уверен, что отношение Славика теперь изменится к нему. Все меняли к нему отношение, когда узнавали, что он серьёзно болен – и атеисты, и верующие: никто не хотел иметь больного приятеля и тем более больного друга. Больной товарищ – это дополнительный груз ответственности.
- Ну, ладно, – бодрясь, проговорил Славик. – Бог не выдаст, свинья не съест. А сейчас иди-ка, дорогой, в постель.
- Да зачем это? – воспротивился Пётр Петрович.
- Без всяких возражений. Идём, идём, – хозяин дома слегка подтолкнул Никитина вперёд.
Славик проводил приятеля в свою спальню, которая находилась рядом с кухней. (Здесь гость отдыхал первую ночь. Сами хозяева ночевали на диване в зале.)
Как только Никитин лёг в постель, так сразу провалился в глубокий сон.
Светлана Грачёва
Воскресенск
29 июля 2017 года