Мужчина и женщина. Если мужчина сильный, то женщина слабая. Но мужчина может прожить своей силой, а женщина не может прожить своей слабостью. Для поддержания жизни женщины ее слабость неизбежно должна быть дополнена хитростью. Поэтому женщины хитрее мужчин. Но среди мужчин есть и такие, которым недостает силы. Вот такие мужчины могут стать человеками, при условии, что их природный недостаток мужественности будет компенсирован умом, а не хитростью, которая препятствует очеловечиванию мужского существа. Нет природного ума, ибо от природы он есть только у всего человеческого рола в целом, а не в отдельных частях. Правда, бывают исключения, но они так редки, что входят в процент статистической погрешности. Есть не природный ум, а природная хитрость. Другое имя такой хитрости, - это сообразительность. Так вот умными становятся не хитрые существа, но, напротив, глупые, тупые, если глупость им мешает жить настолько, что губит их. Те немногие из мужских существ, которых глупость еще не погубила, и становятся умными только благодаря труду, жизненным испытаниям. Из опыта, пытки трудом и нуждой появляется в муках творчества человеческий разум как побочный продукт, отвлеченная способность создавать неведомую тупым существам удивительную реальность у себя в уме (в сознании). Эта реальность и есть мир культуры, в котором можно быть человеком.
Памяти друга. Вспоминаю своего усопшего друга. Он отличался завидным умением размышлять вслух о природе вещей. Умное усмотрение (видение) им вещей как идей, их воплощений мне напомнил разговор в темнице накануне казни метельщика Караколя с захватчиком вольного города мастеров, герцога де Маликорна из сказки «Город мастеров». В ответ на вопрос герцога: «Почему тебя любит народ, метельщик?», тот отвечает: «Что мне легче ответить на то, почему он не любит вас, ваша светлость».
- Известно почему, - потому что у меня есть горб
- Но и у меня он есть, ваша светлость, - ответил Караколь.
- Да? Значит, у тебя есть какой-то секрет. Признайся мне, метельщик. И я освобожу тебя».
Примерно так. И у моего умершего друга был такой секрет. Он был тоже горбатый. Только горб свой носил не на спине, а в голове. Он расправился в нем крыльями свернутого ума. Благодаря крылатой силе ума он умел парить над миром сущего в своих мыслях. Эта способность ума позволила ему овладеть диалектикой. У него была большая любовь к любой мысли, как у Караколя была любовь к простым людям. И все же гибкий, изворотливый ум мешал ему окончательно стать философом, увлекая его в паутину хитроумия и превращая в философиста. Да, именно философиста, нет, не софиста, а любителя ткать паутину понятий, в которой он путался сам, как в пеленке младенец, чтобы скрыться от грубой действительности. Настоящая философия не склонна к самообману, даже если это философский обман.
Утопия. Если подумать, то можно выделить два мира противоположных друг другу6 это мир яви, наяву и мир грезы, сна. Схематически используя такую мировую дилемму, можно истолковать развитие человечества как и всякого сообщества существ, живущих не только бессознательно, но и сознательно, как в целом, так и в каждой части этого социального целого: в сообществе и в отдельно взятом существе (человеке).
Сообщество разделяется на тех, кто живет бессознательно, сознательно и сверхсознательно. Эти категории людей всем сознательным существам, начиная с Платона как автора «идеального государства» или политии (царства) идей, известны: бессознательные – это кормильцы, сознательные – воины, сверхсознательные – правители. Что удерживает каждую из групп в границах их категории? Добродетель как разумное (мерное) ограничение (определение). Кормильцы ограничены тем, что производят. Поэтому они должны быть умеренными, ч то кормить других тем, что произвели. Они бессознательно растут, как жизнь, и дают возможность и другим расти, жить.
Воины ограничены чувством реальности, тем, что она как жизнь ограничена смертью. Поэтому они должны обладать волей, мужеством как способностью бороться за мир, за гармонию в обществе. Они должны быть готовы умереть не естественно, как труженники-кормильцы, но неестественно, не своей смертью, смертью других и за других. Они умирают дважды: убивая других и, будучи убиты другими, воинами-чужаками.
И, наконец, правители. Они ограничены самосознанием, сознанием свое значимости в качестве представителей всего ими организованного общества в государство. Такое сознание собственной значимости, избранности называется существами, этими людьми, мудростью. Правители понимают, что они не рискуют жизнью, как воины, и не ломают, гнут спину в трудах на земле. Нет, они паразитируют, живут за счет жизни и трудов кормильцев и смерти воинов. Единственное оправдание их существования в обществе заключается в том, что они хитрят. Вот эту хитрость сидения на троне одним местом комментаторы зовут хитростью ума. В чем же состоит это пресловутое действие так называемого ума? В том, чтобы уметь управлять другими, управляя собой. Кто такой правитель? Это идеолог. Он правит, манипулирует людьми, корыстно управляя идеями ради собственной власти. Разумеется он выдает свой частный интерес, свою личную власть за власть всего общества, организованного в государство, то есть, подменяет частным всеобщее, что как раз делает идеолог. Идеолог подменяет власть над всеми властью над собой, выдает эту власть над собой властью всех над ним, демонстрируя, показывая, представляя отказ от всего того, чем располагают кормильцы и воины, - от имущества, от семьи, от детей, от жены, от друзей. Разумеется власть тем и опасна, что она все человеческое обесчеловечивает, превращая в себя как господство над всеми.
На что похоже идеальное государство Платона? Разумеется, на любое реальное государство только со скидкой на то, что оно так представляется, но так не существует. Представление общества есть уже заведомо греза, его идеализация, и тогда это утопия, то есть, картинка со знаком плюс, или, напротив, его вульгаризация, и тогда это дистопия, то есть, картинка со знаком минус.
Возьмем современное общество. В нем есть бессознательные существа. Это трудовой люд, трудящиеся. Их труд не просвещает сознание, его обостряет, но, напротив, его затемняет, отупляет, ибо это рабский, вынужденный труд. Сознание просыпается в народе, когда он лукаво, хитро обогащается, обуржуазивается, превращается в коллективного капиталиста.
У капиталиста есть сознание. Правда, у него нет стыда и совести. На уровне общественного сознания буржуа все продается и покупается, - продается и покупается даже то, что не продается и не покупается. Ну, да, ладно. Где вы видели стыд и совесть в реальной жизни?! Эта жизнь наяву. И в ней нет места для людей сверхсознания или хотя бы самосознания.
Впрочем, есть и люди самосознания, но как исключение и в значении самосознания как сознания своей значимости в качестве избранных. Но эти исключения заслуживают быть исключениями из правил продажности. Видите ли, они не продаются, потому что ник то не может предложить ту цену, которой они заслуживают.
Но как жизнь наяву меняется в грезах о жизни? Мир грез и кошмаров представляет нам его в виде ада, чистилища и рая. В аду идет борьба за кусок хлеба не на жизнь, а на смерть. Это просто кошмар. В чистилище пробуждается сознание от греха, Грехом является бессознательная жизнь в плену у своих желаний. Очищаясь от эгоистических желаний, грешник осознает, что нужно жить для общего блага, а не для своего частного интереса. Он развивается, развивая свое сознание грешника, чтобы перейти на новый уровень.
Заключительный уровень – это уровень рая, то есть совершенства. Однако утопическое сознание не знает того, что совершенство в реальности есть недостижимая цель, а не достижимый результат. Достижимо только совершенствование того, что развито в качестве пика, вершины развития. Причем, развитие есть эволюция от низшего к высшему, если переход от одного к другому является необратимым скачком.
Таким образом, типичным образом и даже образцом для подражания новомодных уже фиктивных (фантастических) картин реальности является религиозная картина мира. Популярным художественным выражением такой картины стала «Божественная комедия» Данте Алигьери. Религиозная картина мира мифична. Но в ней есть соль реальности, ее выжимка, как она дается человеческому сознанию. Но всегда следует помнить, что человеческое сознание по своей природе идеологично, превратно, превращенным образом видит, воспроизводит реальность в себе. То, что это сознание отражает реальность верно в той степени, в которой оно не просто превратно ее толкует, но криво видит, то есть, творит ее в самом себе как уже свою реальность и реальность себя.
Если сознание идеологично, то бессознательное мифично. Оно как Оно является источником вдохновения в творчестве. Идеология эгоистична и есть то самое Я, которым мнит себя сознание. Миф коллективен и поэтому можно говорить о коллективном, социальном бессознательном, которое по ошибке или недомыслию многие называют ментальностью. Ментальность характеризует не бессознательное, но, напротив, сознание. Ментальна идеология как перцепт, представление, а миф же аффективен.
У современных, ментальных или интеллигентных (цивилизованных) людей, пребывающих уже в плену не мифа, а идеологии, спорадически или периодически появляются бессознательные состояния сознания. Их специально катализируют мифологи. К их числу относятся фантасты, которые науку превращают в сказку. Это так называемые «научные фантасты». Они являются катализаторами научной мистификации, которая продолжает существовать в научной идеологии одновременно и в проявленном виде частного случая и в непроявленном виде магического основания. В качестве примера можно взять утопический проект братьев Стругацких с их «миром Полудня». Этот мир составлен из сознательных людей, которые оказавшись волей случая или специально по плану наблюдения в качестве так называемых «прогрессоров», подталкивают инопланетные дикие или варварские общества в ближнем космосе к цивилизованному состоянию. Есть еще и так называемые «странники» путешественники уже не во времени, а в пространстве, в дальнем космосе. Деятельность странников не понятна людям «мира Полдня», ибо с точки зрения людей они поступают избирательно, выбирая исключения, чтобы жертвовать правилами. Так представляется людям вмешательство странников, ибо их цели являются трансцендентными человеческому познанию.
Есть у Стругацких и своя дистопия, представляющая собой три круга общественного сосуществования несознательных, сознательных и сверхсознательных людей. Несознательные люди живут во внешнем круге по «волчьим законам».
В среднем круге живут сознательные люди по законам права и обязанности, долга. Для них существование несознательных людей представляется жизнью в аду.
Но есть и те, кто в центре. Именно туда пытаются попасть сознательные люди. Но ход туда заказан им, ибо там обитают сверхсознательные или райские существа. Чтобы попасть туда, нужно уже родиться там, быть райским по рождению. Вот такая дистопию для многих, но не для некоторых врожденно избранных.
Чему в реальности могут соответствовать утопия и дистопия братьев Стругацких? Естественно самой реальности уже не в грезе и в кошмаре, но наяву. В реальной жизни есть и нормальные, сознательные люди. Теперь (в цивилизации) их большинство. Прежде (в дикости и варварстве) их было меньшинство. Но есть и другие люди, которые живут не по плану, но как придется, случайно. Это случайные, ненормальные люди. Говорят, есть еще сверхнормальные люди. Так говорят, но я не видел. Они есть, но, вероятно, не среди людей. Почему же? Потому что это те, кого прежде называли «святыми». Правда, сами святые говорили о себе, что они «великие грешники», то есть, хуже обычных, нормальных людей, которые «малые грешники», короче, «мелкие бесы». Это как? А вот так: грешники – бесы, потому что если человек в грехе, но не он живет, а грех в нем. Этот грех и есть «бес» на натуральном языке мифа, для которого свойство носителя есть сам носитель. Мифический человек не замечает переноса, для него все едино.
Так кто же такие спасители, святые, странники? Это существа из духовного мира. Это духи. Они являются идеями для фантастов, позволяя им представлять, идеологизировать реальность, скрываясь за вуалью ментальности, идеологии, иллюзии.
Актер-воск. Такой актер, когда застывает, горит синим пламенем. Это Андрей Мягков. Сама фамилия накладывает на него характерный отпечаток интеллигентской мягкости. Вот посмотришь на его лицо с высоким лбом, переходящим в плешь, и замечаешь, что оно отсвечивает восковой маской. Так и хочется сказать ему: «Маску-то сними»! Естественно, что субъективно актер пытается изобразить из себя жесткого человека с твердым характером. Но тогда объективно он теряет чувство реальности и начинает кривляться как доморощенный интеллигент, не являющийся кем-то, а только представляющий кого-то. Вечный репрезентант. Вот тогда и застывает его лицо как восковая маска, и он превращается в «живой труп», марионетку сцены. Актер-воск как закомплексованный интеллигент в очках и шляпе сторонится людей, но радуется, потирая от удовольствия руки, добившись признания на сцене. Кого же он играет объективно? Его актерская игра есть сплошное кривляние на сцене, паясничание паяца. Но кого мы видим на сцене? Того, кого он не в силах скрыть, - самого себя. У него все плывет и он сам плывет, как воск, который вытапливают для освещения сцены. «Гори актер, но не сгорай на сцене».
Есть, точнее, был еще один актер, который никак не мог скрыть самого себя. Он, в отличие от Мягкова, не сторонился публики. Он любил публику, и она любила его. Это, как и Мягков, Андрей, только Миронов. Однажды он попробовал, попытался представить того, кого Мягков прятал от самого себя, в «Фантазиях Фарятьева», поставленной Ильей Авербахом по пьесе Аллы Соколовой. Но в результате получилась только пародия на интеллигента. Когда смотрел этот фильм, ждал, но так и не дождался, когда нам, зрителям, Миронов покажет, наконец, свой язык: «Не ждали, чьерт побьери»? Ну, когда он начнет привычно дергаться, кривляться, как паяц? Как тут не вспомнить инженера Кириллова из «Бесов» Достоевского, который хотел, изругавшись, показать язык публике своим метафизическим самоубийством. Но Миронов из другого жанра, из потешного, комического балагана. Ему нечего делать в пространстве идей мира Достоевского со своей фиглярской интеллигентностью.
Впрочем, вышла пародия не только у Миронова, но и у Марины Нееловой, которая до того наигралась в несчастных женщин, влюбленных в женатых мужчин, что ведет себя в предлагаемых обстоятельствах как спец по «старым девам». Так она намеренно вызывает раздражение у зрителя глупыми славословиями в адрес своего любовника Бедхудова в присутствии другого мужчины, нет, «тряпки», Фарятьева. Он вполне заслуживает того чтобы ему как ухажеру сказала: «Нет» такая вся несчастная Неелова. Понятное дело, быть несчастной – это ее амплуа по жизни на сцене. Но ей не давали бы режиссеры такие роли, если бы она не соответствовали им. У нее и лицо такое капризное и несчастное, как у принцессы на горошине. Одним словом, «Белка».
Зло. Есть зло, которое является следствием наших действий, поступков, совершаемых необдуманно, без знания того, к чему они могут привести и приводят, или из благих намерений.
Наследственное. То, что было результатом выбора одного, стало условием существования другого, его потомка. Оно стало для него законом жизни, его натурой, которую нельзя изменить не изменив его самого. Но возможно ли такое? Даже если это возможно, то будет уже другое существо.
Писатель и его герои. Почему Федор Достоевский пускался в откровения в своих сочинениях, озвучивая их не от собственного лица (образа) автора, а от не-собственного лица сочиненных героев? Неужели ему было страшно тех идей и желаний, которые беспокоили его самого, и, чтобы снять тревогу, он приписывал их созданиям своего воображения, тем самым отводя их от себя. Именно так объяснял литературную манеру письма русского писателя Лев Шестов в своей «Философии трагедии», посвященной творчеству Федора Достоевского и Фридриха Ницше.
Кто ты: мужчина или женщина? Зачем человека ставят перед такой дилеммой? Затем чтобы он выбрал тот вариант, который помешает ему продолжить свой род? Неужели на Земле уже случилось перенаселение людей? Или еще почему? Прежде, чем ответить на этот вопрос, зададимся другим вопросом, который поможет нам осмыслить предыдущий вопрос: «Следует ли нам специально идентифицировать себя как мужчину или женщину»? Интересно, почему мы должны делать предметом выбора то, что выбирает сама природа: наш пол?! Ведь мы уже рождаемся с готовым полом. Он нам дан как данное. Что делать с данным? Разумеется, использовать его себе во благо. Или пренебрегать им во имя того, чего нет у тебя, но есть у других. Это означает не любить самого себя. Но кто может любить других, если он или она не любит даже себя?
На чем здесь строится игра? На интересе к чужому, чего нет у тебя, что ли? Или на выборе, который возведен в культ. Культ выбора! Хорошо, если ты хочешь выбирать все, что угодно, то оптимально будет выбрать не пол, но ролевое поведение, свойственное другому полу. Например, ты мужчина. Если тебе не нравиться вести себя как мужчина, веди себя как женщина. Но для этого не обязательно не быть мужчиной. Можно продолжать быть мужчиной, имитируя женщину в поведении, если тебе так хочется. Глупо менять пол, потому что изменив его, ты все равно не станешь женщиной. На это говорят: но тогда можно стать трансгендером. Лишив себя мужского достоинства, ты не становишься женщиной, я являешься трансгендером. Для чего ты искусственно лишаешь себя своего естественного пола? Только для того, чтобы потешить свое самолюбие отличаться от других, быть другим, иным самому себе? Не похоже ли это на сумасшествие? На одержимость ложной идеей, ибо такая идея лишает человека его индивидуального естества, материального бытия. Таким образом можно изменить не только свою судьбу, испортить ее, но и судьбу своего рода, других людей без их ведома и согласия, и в результате расстроить преемственность поколений, саму традицию быть человеком как культурным существом. В данном случае культурное изобретение в виде выбора пола может разрушить, уничтожить само условие существования человеческого общества.
И, вообще, человек еще не готов к изменению своей природы. Было бы лучше, осмысленнее затратить ту энергию, которую люди тратят на глупые шалости по изменению пола на решение социальных проблем естественных мужчин и женщин. Таким образом тормозится решение этих проблем: голода, нужды, крова, эпидемий и болезней, неграмотности и отсутствия полного образования. Лишь решив эти проблемы, можно переходить к решению иных проблем, связанных уже с индивидуальным выбором своей натуры, но не пола, потому что в этом вопросе главный интерес – это интерес наслаждения, а не искусственного рождения и смерти, что более важно, чем наслаждение, потому что касается самого существования, а не получения от него удовольствия.
К тому же разумнее проявлять свою активность не в изменении того, что есть, а в создании того, чего еще нет, - равного для всех не выбора, но развития творческих, способностей, а не естественных потребностей. Следует развивать средства удовлетворения естественных потребностей и совершенствоваться в своих творческих способностях создавать новый мир не искусственной, виртуальной, но живой культуры. Вот тогда сама жизнь станет культурной. Но такое развитие застопорилось в условиях существования буржуазной цивилизации. Ему мешают те отношения, которые сложились между людьми. Это отношения вещной зависимости людей. Вот поэтому буржуа не то, что не любят других людей, используя их как вещи, они сами себя ненавидят, пытаясь изменить свою природу опять же чисто вещным образом, относясь к себе, к своему телу как к вещи, которую можно поменять, обменять на рынке.
Советский образ жизни. Сначала этот образ жизни был передовым, авангардным образом жизни нового человека – человека будущего. Но потом, как и все в этом мире, он поиздержался и вышел из моды, постарел, стал рядиться в традицию, оказался образцом для подражания подрастающего в советских условиях жизни поколения.
Правая и левая правда. Есть не только «левая фраза», но и «левая правда». Это правда отрицания, протеста, критики. Но есть и «положительная правда». Это правда признания, одобрения, защиты (апологии). Такая правда правая. Она права. Тогда как левая правда не права. Левая правда находится вне права. Она не держится середины, магистрали, а находится на маргиналии, блуждает, «блудит» на обочине, за скобкой, вне поля, за ним, на маргиналии. «Леваки» - это идеологические блудники. «Праваки» же есть идеологические доминаторы.
Мне равным образом чужды как левая, так и правая правда. Это «правда». Вообще, что такое правда? Это вульгарная истина. Куда низменной правде до возвышенной истины. Кто стоит на стороне правды, тот саму истину представляет и воспринимает возвышенным обманом. Ведь он ощущает, чует правду своим нутром. Правда – это натуральная истина. Есть вульгарные, натуральные, обычные люди и есть у них натуральная истина. Они делятся, как и правда, на правых и виноватых (левых). Такое двузначное, двусмысленное мышление характерно для большинства людей. Они все воспринимают натурально так, как представляют его. Взять хотя бы презентации. Ведь это не презентации, а репрезентации. Но они выдаются за данность, хотя являются заданиями.
Обычные люди как существа обычая, традиции саму культуру употребляют в качестве натуры, «едят» ее, приговаривая «не одним хлебом жив человек…».
Если правда относительна, есть правая и левая, то истина абсолютна. Натуральная правда не ведает того, что сама натура может быть не натуральной. Она, эта правда, все делит на одно и другое. Но в таком делении она является неведомо для самой себя единой. Кто ведает это, тот и понимает истину. Он не выбирает истину, не принимает чью-то сторону. Это истина его «выбирает». Причем такой выбор есть выбор без выбора. Такова натура, природа вещей. Но есть и природа идей. Идеи приходят к тому, кто пребывает в истине. Я так думаю, но пребывая я в ней или нет, наверняка не знаю, все сомневаюсь. Натуральные люди не сомневаются. Они не думают, они принимают решения.
Истина. Есть такая истина, с которой живому человеку трудно ужиться. Узнает он такую истину и уже жить не хочет, потому что она потеряла для него всякий смысл. Поэтому негоже смущать обычных людей необычной, потусторонней для них (трансцендентной им) истиной. За порогом жизни человек открывает в себе божественное, в котором уже его нет, а есть все то, что важнее его. До порога такое имперсональное настроение внушает религия, в которой чувствуется дыхание Бога. Если человек гуманен, то Бог божественен. Иисус как человек есть поводырь, проводник в этом мире. В нем человека заслоняет Бог, когда человек оказывается за порогом различения натурального и гуманного (культурного), человеческого.
Все церковные службы и образы нужны только для этой жизни, чтобы человек не потерял в ней свой человеческий образ как образ и подобие Бога. В своем отношении к человеку Бог становится ему близким. Но когда человек приближается к Богу, то все человеческое и социальное в служении Богу уходит куда-то и остается только Бог. Религия только подводит к нему и как плот оказывается ненужной и бессмысленной на той стороне, в ином мире, на дальнем берегу Бога. Она, как и человек, и люди, там лишняя.
Философия и наука. Философия – это сущность, а наука – явление. Философия – высшее, а наука – низшее. Есть философская наука (или метанаука). Она есть проявление философии, ее явление. Но есть и другие явления философии, как, например, философская мистика, философская мистификация (или идеология), философское богословие, философская мораль (или метаэтика), философская лирика, философский эпос, философская драма, философская живопись, философская технология и прочее. Все это явление мысли в любом материале (чувства, воображения, воли или веры), прежде всего, в слове.
Тогда сама философия есть явление, но чего? Конечно, идеи. Философия – это явление идеи как сущности философии. Но что такое наука в отношении идеи? Она есть явление явления. Поэтому философская наука есть рефлексия, отражение самого отражения. Идея есть излучение, а философия – отражение, спекуляция. Философская наука есть понятие как отражение в мысли идеи. В этом смысле философская мысль как мысль по преимуществу или чистая мысль есть посредник между человеческим понятием и божественной идеей. Посредством человеческих мыслей в нашем материальном мире воплощаются божественные идеи. Философская наука изучает такие воплощения как произведения, сочинения мыслителей или настоящих философов. Философские ученые не являются мыслителями. Они не презентируют, а репрезентируют философию.
Научные же философы не делают и этого. Они занимаются философией науки. Такая, с вашего позволения сказать, благоразумный читатель, является отражением не мысли, а счета, отражением науки или отражением отражения отражения. Это «рабочие сцены» науки.
Есть еще одна разновидность околофилософской публики. Это ученые философы. То есть, такие специалисты от философии, которых научили (кстати, философии нельзя научить, но ей можно научиться, как это сделали философские ученые, будучи не философом, а вечным его учеником) для пропаганды, просвещения «темных масс» публики (народа), научили так, что они не умеет даже выносить суждение, довольствуюсь своим мнением, то есть, собственной мнимостью. Ученые философы есть вульгарные философы, философы для обучения или грамотного употребления готовых («мертвых») мыслей.
«Живые мысли» есть только у мыслителей. Философские ученые интеллектуально оживают, когда изучают их мысли. Философский ученый может быть мыслителем, если мыслитель изучает чужую философию. Именно он и является настоящим философским ученым, занимающимся не своей, а чужой философией с точки зрения своей собственной философии, если в этом есть нужда, например, в том, чтобы удостовериться, является либо он, либо другие философы, как Платон или Аристотель, мыслителями. Мыслитель может быть и учителем философии и даже заниматься философией науки, но такое занятие будет иметь не прямое, а косвенное отношение к его философии.
Любовь. Это страстное желание пожалеть другого, в том числе, и в самом себе. В этом смысле любовь заразительна. Когда жалкого человека пожалеют, то он может восстановить свой человеческий образ, быть благодарным к великодушным – любящим.
Любовь есть сострадание, ибо тот, кто жалеет, страдает за другого. Он отнимает сострадание у другого, разделяя его с ним. Причем это сострадание касается как души, так и тела того, кого он жалеет.
Но любовь есть не только сострадание. Она есть и восхищение, обожание высшего, по отношению к которому выступает страдательной, жалкой стороной.
Таким образом, любовь есть движение как сверху вниз в жалости, так и снизу вверх в восхищении. Она прекрасна в жалости и возвышенна в восхищении.
Виновата ли Анна Каренина? Да, виновата. Виновной сделал ее автор, Лев Николаевич Толстой. И в чем она виновата? Она виновата уже в том, что завела любовника Вронского, будучи замужем за Карениным. Она была бы не виновата перед мужем, если бы честно призналась ему, что любит другого и не может уже быть замужем за Карениным. И только тогда, когда Каренин дал бы ей развод, сошлась бы с Вронским. Но она все сделала наоборот и поэтому оказалась виновной.
Любовник Анны не смог вынести того, что любит ту, которую все его близкие и знакомые осуждают и что именно он виноват в этом. Он не смог сжиться со своей виной и посчитал наилучшим выходом из пикантного положения расстаться с любовницей, чтобы больше не мучиться. Анна же, предчувствуя это любящим сердцем, решила тоже расстаться с ним, расставшись со своей жизнью. Она не думала о том, что навсегда оставляет своего сына без матери. И все потому что один грех прелюбодеяния порождает массу других грехов, еще более ужасных, например, самоубийство.
Каренина была виновата в том, что считала себя вправе любить не мужа, но любовника, будучи еще замужем. Ей была все равно, что чувствуют другие, ибо она была во власти стихии любовной власти. Именно такого рода слабость присуща женщине, за что ее справедливо осуждают общество, люди. Не устояла, ибо была слаба, любопытна, что будет, как Ева. А Адам показал свою слабость ума, уступив ей. Каренин тоже виноват в том, что не боролся за чувство своей жены. Он полагал, что если они женаты, то не следует уже добиваться расположения своей жены. Когда он узнал, что рогат, необходимо было сразу же развестись. Нечего махать руками после драки. За него Анне Каренине отомстил автор, убив ее на страницах романа причем ее же руками, пардон, ногами. Какой же вы, Лев Николаевич, оказывается, мстительный человек.
В итоге самым виновным в романе стал его автор. Он своим пером не просто приговорил героиню к смерти, но и собственноручно привел приговор в исполнение. А еще говорят, что автор моралист. Нет, он не моралист, он имморалист. Он аморален в своем морализаторстве. Это утонченная аморальность. Выходит, что, из добра, из добрых побуждений следует зло. Захотел преподать моральный урок и сам оказался «великим грешником». Не случайно Льва Толстого церковь отлучила от Бога. Толстой и Бога превратил в такого же лицемерного моралиста, каким он был сам. С чем он боролся, а боролся он с религиозным ханжеством, на то и напоролся. Стал моральным ханжой. Нет, я не осуждаю писателя, но его понимаю. Таков человек. Се человек (ecce homo). Нужно его принимать таким, каким он есть и становится. Он не становится лучше и даже может стать еще хуже, чем есть.
Человек – понятие относительное. Почему люди не едят людей? Потому что они люди. Они такими были всегда? Нет, они такими стали. То, что человек, не является людоедом, есть результат воспитания. Однако прежде, когда люди ели людей, у них существовал культ еды, культура употребления себе подобных в пищу. Они были глупыми и поэтому думали, что когда ели мертвых близких, то тем самым давали им новую жизнь в себе, своем теле. Вот такими они были законченными материалистами. Теперь же мы очеловечились и только иногда возвращаемся в прежнее положение нелюдей, когда эксплуатируем себе подобных. Нет, мы уже не едим их буквально, но продолжаем уже цивилизованно использовать людей, жить за их счет.
Сегодня мне приснилось, что я сидел за столом, заставленным мясом. Я отведал мяса. Мясо было странным на вкус. Оно было каким то безвкусным. Потом мне сказали, что это мясо убитого для еды человека. Это сказали мне его родственники. После этого я перестал есть мясо. Но не подавился тем, что съел. Говорят, что человечина сладкая на вкус. Мне она показалась безвкусной. Ешь ее, как будто ешь бумагу. Наверное, это была бумажная человечина. Родственники стали сокрушаться за столом, какие они плохие, - даже детей своих братьев и сестер приготовили для еды. И все почему? Потому что очень хотели кушать. Я спросил: «Зачем же вы их стали кушать»?
- Как это зачем? – переспросили они и объяснили, - Если бы мы не стали кушать слабых, то сильные умерли бы с голода. Таков закон жизни.
Сказав это, они заплакали от горя, что перестали быть людьми. Они жалели не столько бедных детей, сколько самих себя. Наверное, поэтому и съели их. Жалость к себе не остановила их, но, напротив, настроила против детей.
Для чего я записал содержание кошмарного сна? Не для того, чтобы поглумиться над человеком. Но тогда для чего? Для того, чтобы напомнить человеку, что он человек благодаря не бессознательному, явлением которого был ночной кошмар, а сознанию. Сознание человека делает человеком. Но только если это сознание не эгоиста, а гуманиста и альтруиста. Бессознательно человек эгоист. Находясь в таком состоянии, он может сделать все, что угодно этому состоянию. Сонный может почувствовать уголком сознания, что делает плохо, но все равно будет тупо делать это. Поэтому можно сказать, что сон есть вход в иную реальность, странную для гуманиста, ибо в ней нет нравственности (совести) и морали (долга, стыда), от которых остались неживые воспоминания. Человечность, гуманность понятия относительные. Они есть культурные понятия, чуждые натуре человека. До тех пор, пока относительное представляется массовому (обычному) человеку, идеологизируется абсолютным, человек может продолжать быть человеком. Это, конечно, иллюзия, - иллюзией является то, что человечность принимается за данность, за природу человека. Но это полезная иллюзия, «ложь во спасение», так сказать. К сожалению, сущность человека не стала еще его естественной данностью. Поэтому ему неестественно быть неестественным только в условном, культурном смысле. До сих пор еще культура не стала натурой человека. Она остается не живой, призрачной. Культура – это прекрасный сон человечества. Она является идиллией, которая в любое мгновение сна может обратиться в кошмар. Необходимо пробудиться от этой жизни в материальном мире, чтобы тебе открылась иная реальность, уже не смертной жизни, в которой если не ты ешь, то едят тебя, но вечной жизни в духе.
Опять же напишу: «к сожалению», ибо духовной жизнью живут только духи, а не люди как душевные существа. Душевное существо несчастно тем, что не принадлежит целиком ни миру материи, ни миру духа, но распято быть между ними. И следует помнить, что половину жизни мы проводим в снах, которые настолько же благоприятны, как грезы, насколько опасны, как кошмары. Таков удел всех тех, кто раздвоен, но не различает сущность и натуру. К счастью, мы не животные и различаем это. Но, к несчастью, мы не духи, которым не надо различать, так как духовная природа и есть их сущность. Так кто же такие так называемые «падшие духи»? Это те духи, которые были духами и перестали быть ими, потому что их существование (природа) прекратила быть сущностью. Но они этого не знают. Он полагают, что являются духами. Между тем они духи без духа. Поэтому бессознательно они пытаются материализоваться, чтобы быть хотя бы ничтожеством по сравнению с тем, кем были, но все же быть.
Люди же по своей натуре животные, материальные существа, тогда как в сущности духи, но не реально, а только душевно, культурно, в принципе, иллюзорно.
Где живут духи? Духи нигде не живут. На то они и духи. «Где» и «когда» - это материальные понятия.
Смерть как переход к иной жизни. Начало новой жизни есть оборотная сторона конца прошлой жизни.
Иное и Не-Иное. Является ли Иное иным самому себе? Является. Оно не принадлежит самому себе и иное для себя. Но тогда Не-Иное является ли также по модели самоотношения Иного не-иным самому себе? Является. Не-Иное не иное для Не-Иного. И даже больше: не-иное для Не-Иного и иное ему, если это иное является материальным, а Не-Иное не материальным, а идеальным, духовным. Но вот для него, для иного, Не-Иное уже иное.
С места на место. У каждого человека как сущего и не простого сущего, а существа, причем, существа с разумной душой в перспективе, есть место в этом мире. Но есть ли оно в ином мире? Вот в чем вопрос. В ином мире нет места человеку. Там есть место только покойнику. Покойник не человек. Для чего нужен иной мир? Для успокоения. В нашей жизни человек мечется с места на место и никак не может найти себе место, свое место. Нет ему места в этом мире. Он постоянно экзистирует, меняет места обитания, бытия. И что тогда такое время? Это уместность. Переход с места на место есть скачок, разрыв бытия как пребывания того же самого тем же самым. Человек разрывается между местами, не может усидеть между ними как между стульями. Такова его экзистенция в этом мире. Разрыв во времени и пространстве вызывает обновление, реализацию того, что было только возможно и стало актуальным. Как только человек полностью актуализируется, он становится ставшим, отдает концы, уходит туда, откуда пришел, уходит из этого мира, трансцендирует уже виртуально (потенциально), но реально (актуально). Именно в смерти его экзистенция, наконец, устанавливает коммуникацию, контакт с трансцендентностью и успокаивается, застывает как гипсовая маска бытия. Он достиг предела воплощения. Духи живут за счет нашей смерти. Они питаются нашими мыслями, чувствами, желаниями. Они мотивируют нас на исполнение в качестве идей. В этом смысле человек является экземпляром реализации идеи в материи, материальной действительности.
Человек экзистенциален, если он пребывает в экзистенции, то есть, вне себя как данности, находится в задании. Он ищет себя как то, что потерял.
Воскрешение отцов как возвращение потерянного. Отец Отца. Чем был занят Гамлет? Местью. Тень отца, явившаяся Гамлету, требовала отмщения. Чем она была для Гамлета? Его прелестью. Он стал нянчиться с этой местью, нежить и холить ее, любоваться ей, пока она не увлекла его на преступления, уничтожив в душе Гамлета как соблазн все, что было не ей в ней. В результате Гамлет стал тенью тени и оказался в мире призраков. Этим миром и является театр. Так Гамлет превратил реальный мир в театр, и театр стал реальным, а мир, реальность – театральной. В этом заключается драма Гамлета. Его вопрос – есть действительно вопрос быть или не быть, но только казаться, представляться. Он выбрал представление и проиграл. Он подменил себя, представился сумасшедшим. Но представление в жизни, а не на сцене, чревато реальным превращением. Так Гамлет на самом деле сошел с ума и превратил свою и чужую жизнь в Датском королевстве в кровавый абсурд мести.
Но это Гамлет, а как же поступил незаконорожденный сын своего отца - Николай Федоров? Он сочинил свою прелесть в виде учения о воскрешении отцов. Не будучи признанным сыном он искал признания в качестве подобия, копии отца. Что такое воскрешение отцов как не их копирование? Как можно возродить, родить отца? Только его представлением, разыгрыванием его самого. Нужно сделать так, чтобы тебя уже не было как сына, а был только отец на твоем месте.
Если заниматься воскрешением отцов, а не рождением сынов, то человеческий род прекратится на земле. Отцы потому и уходят, чтобы на их место пришли сыновья отцов как не мертвые копии, а живые оригиналы. В их оригинальности оживают отцы, когда они живут своей, а не их жизнью. Их жизненный круг уже завершен, и они ушли в страну предков, в мир «вечной охоты». Это мир той охоты, того желания, которое не меняется. Это желание жизни в смерти. В жизни желание жизни исполняется. В ней меняются только исполнители, представители жизни. Творит жизнь сама жизнь как мир, как его полноценное состояние данности для задания. Человек может творить не жизнь, но культуру, будучи вдохновлен на это самой жизнью, в которой нет ему готового места.
Человек живет готовностью. Ему следует приготовиться, чтобы найти свое место в жизни. Но найдя свое место, он выдыхается. Он отдыхает, когда находит, наконец, самого себя. Вот тогда он и теряет самого себя вместе с жизнью. Для чего теряет? Для того, чтобы снова найти в новом материале. Так это он находит самого себя как отец в сыне или сын находит себя в отце? Нет, это Я находит себя как одно в другом: отец в сыне и сын в отце. Я разрешает им приватизировать себя, но тем самым оно ускользает от них обоих, ведь они: отец и сын узнают в нем не его, а самих себя на чужом месте. Таким способом (образом) осуществляется двойная подмена: Я не-Я и не-Я Ты.
Абсолют существует в отношениях. Он есть само отношение относящихся друг к другу. Такова сущность духа. Дух в Духе есть Отец в Отце. Сын Бога есть Отец людей. И Бог есть Дух, и Спас есть Дух. Отец надеется на Сына, доверяет Сыну, а Сын верит в Отца. Их Духовность есть Любовь. Вместе они уместны как Абсолют уже не абстрактный, а конкретный, который вмещает в себя все сущее как сущее всеединое. Вместе они: Вера, Надежда и Любовь есть София как душа мира. Так Бог замкнут на мир. Но одновременно Он и открыт на то, что превосходит Его. То, что, превосходит его, есть не в нем, но есть то, в чем Он. Так в чем же Он находится? Разумеется, в отношении. В отношении к чему? К Иному, к Сокрытому Богу. Бог скрыт не только от нас, Он скрыт и от самого себя. Ему все открыто, кроме Самого Себя, Божественного Я. Вот он и ищет его во всем и находит в нас, но этим не удовлетворяется. Поэтому все дальше и продолжается.
Дух и его прелести. Дух безвиден. Материя представлена. Она является подставкой духа. Дух представляет себя нами. Мы его прелесть.
Зачем человеку нужны наркотики? Затем, чтобы почувствовать себя соблазненным, увлеченным. Человек употребляет наркотики от скуки. Есть скука бытия. Это самоповтор. Человек бежит от привычки. Но в том, в чем он ищет неповторимое, он находит только привычку, одну повторимость. Подсаживаясь на наркотики, он превращается в саму привычку, становится наркоманом, «живым наркотиком». Живой наркотик распространяет наркотик вокруг себя. Не только себя, но и других людей, наркоман заражает, прельщает быть просто наркотиком, веществом, вещью. Самым сильным, крепким наркотиком является капитал, превращающий живых людей как трудящихся в «мертвый труд», человеческий капитал, вещь для использования.
Противоядием против наркотической заразы является отношение к человеку не как вещи, которую используют, а как к лицу, к личности, которую любят. Настоящие люди используют не людей, а вещи по их прямому назначению.
Иудеи, христиане и мусульмане. Хотя иудеи, христиане и мусульмане похожи друг на друга тем, что являются людьми Писания, они отличаются друг от друга своим миросозерцанием. Они похожи буквально, но различаются духовно. Между ними можно найти внешнее (поверхностное) сходство, но есть внутреннее (глубокое) различие. Если иудеи материалисты, то христиане идеалисты, а мусульмане реалисты в духовной жизни. Как это надо понимать? Иудеи и мусульмане обрезаны своей крайней плотью, а христиане своим сердцем. Посвящение Богу среди людей Писания (Книжного Откровения) носит разный характер. Так, например, иудаизм и ислам носит натуральный характер, а христианство неестественно. В отличие от иудеев и мусульман, христиане воспринимают свою веру не как данность, а как задание. Причем это задание невыполнимо. В этом можно найти объяснение тому, что появился ислам после того, как религии, точнее, Бог приобрел человеческий вид, очеловечился. То, что Бог очеловечился, стал восприниматься не столько как человек, сколько по человечески, к сожалению, не сделало человека божественным. Вот эта религиозная неудача заставила некоторых христиан отказаться от образа Христа, а язычников остановила принять христианство. Они выбрали ислам как новую разновидность иудаизма, так как сам иудаизм был только для евреев, а не для всех семитов и хамитов. Впрочем, эти подробности малоинтересны, ибо не имеют отношения к духовному, а являются натуральными, этническими, социобиологическими явлениями.
Дети, подростки и взрослые. Дети глупы, подростки дурны, а взрослые хитры. В социальной биомассе разум распределяется не равномерно, имея волновой характер. Только как исключение он частично проявляется в ком-то одном в виде ума. Поэтому для разумного порядка в социобиологической массе, то бишь, в обществе возникает необходимость в установлении варнового, кастового строя. Что и произошло в начальные, простые, ясные времена. Со временем все усложнилось и смешалось в одну бессмысленную демократическую массу. Другое дело если бы разум равномерно распределялся по всей социобиологической массе двуногих существ. Тогда они перестали бы выделяться из общей живой массы только своими ногами да руками, бывшими ногами.
Сон – голос бессознательного. Сон является голосом, видом бессознательного. По сну мы ясно судим о бессознательном. Мы видим, что бессознательное не знает культуры. Оно натурально. Причем натурально в животном, естественном смысле слова. Другое дело сверхсознательное. Оно не естественно, а сверхъестественно. Сверхъестественное духовно, без усилия, само собой идеально. Сознательное же держится не на самом себе, а на вдохновении, на помощи Бога и на личном усилии сознательного, идейного, то есть мыслящего человека, ведомого идеей.
Бог-неудачник. В чем именно заключается неудача Бога в изготовлении человека? В том, что он не дал ему ума. Вдохнул в него как в прах (пыль, грязь, глину) жизнь, но запретил ему срывать плоды с древа познания добра и зла. Приучил его жить животной жизнью, жизнью древа жизни в животном (земном) раю. Неужели он не знал, что животное любопытно и не будет довольствоваться растительным образом жизни? Все он знал, знает наперед. Только так, нарушая запрет, заповедь, человек может очеловечиться. Разум дается естественному существу не просто так, а через искушение, соблазн, страдание, испытание как желание быть лучше, чем он есть. В этом проявляется неблагодарность человека по отношению к Богу, его нежелание довольствоваться малым, той мерой, которая отпущена человеку. За это нарушение меры, закона, разума он и был наказан тем, что потерял свое естественное (животное) место, но так и не изменил своей животной натуры в качестве социального существа. Для того, чтобы не исчезнуть, он вынужден был заняться работой, производством культуры, которая держится на одном усилии, ибо того, что дано человеку как дар от природы, которой наделил его Бог, недостаточно, чтобы быть человеком. Бывает, достаточно одного усилия, чтобы то, чего нет, появилось. В народе говорят: «терпение и труд все перетрут». Человечность достается человеку трудом, с трудом.
Но это оправданная неудача, точнее, эксперимент Бога, ибо ко времени творения человека, Бог уже создал ангелов из себя. Но с ними случился конфуз. Они возгордились, забыли свое место быть явлением Бога, а не его сутью, сущностью. Это только Бог является тем, в качестве кого существует. Только в нем сущность совпадает с существованием. В ангелах сущностью совпадает не с существованием, а с натурой, с данностью. Они даны не сами себе, но Богом. Вот поэтому Бог стал экспериментировать уже не с собой, но с прахом, с тем материалом, который как грязь остался от творения, чтобы творение знало свое место твари. Но и здесь у него мало что получилось. Если ты даешь жизнь твари, то устрой ее разумно не только в целом, но и в частях этого целого. «Пожалел» Бог человека, не дал ему ума, чтобы он не возгордился. Так человек украл его у Бога и как ворованным теперь им пользуется не на законных основаниях.
Развод. Развод – это естественное следствие действия животной страсти. Брак, основанный на человеческом отношении, а не на животной страсти, долговечен. Брак же, основанный на животной страсти (сексе) между мужчиной и женщиной, краткосрочен, ибо объект сексуального влечения изменчив. Для такого влечения главное разнообразие. Секс существует для того, чтобы люди изменяли друг другу. Это обычное явление в их отношениях друг с другом, когда эти отношения сводятся к отношениям мужчины и женщины. Другое дело, когда отношения между мужем и женой есть отношения между людьми, а не животными. Но трудно, почти невозможно найти человека, тогда как легко найти забаву для секса. Тем, кто путает отношения между мужчинами и женщинами с человеческими отношениями, неведомо знать, что такое быть человеком. Быть мужчиной или женщиной – это человеческая слабость. Человек слаб. Он часто сбивается и живет по закону плоти – волчьему (зверскому) закону для господ или скотскому закону для слуг.
Сущность и природа человека. Можно, конечно, сущность для ясности назвать по-философски (на философский лад) идеей, а природу материей. Но зачем переходить на «высокий стиль», когда мы говорим не о «высоких материях» (ноумене), а о тварном (феномене). Здесь вполне уместен «низкий, вульгарный (простонародный) стиль».
Под природой человека следует понимать его субстратность, материальность (материальную причину), из чего он состоит, в качестве чего он дан. Он дан в качестве социального животного. Он не минерал, не железо и не растение, хотя в нем есть и то, и другое, и третье. Он принадлежит миру животных или живых существ. Причем таких животных, которые организованы как части в одно целое – общество. Поэтому, в целом, он общественное существо, но наряду с этим в качестве части есть индивидуум. ОН существует индивидуально таким образом, что способен сам представлять уже все общество. Но для этого он должен иметь представление, чтобы быть представителем всего общества как собрания людей. Имеют указанное представление только такие существа, которые имеют сознание. И вот здесь, в этом пункте, мы уже оказываемся в ином состоянии бытия, нежели только живое бытие. Это состояние разумного бытия. О чем это говорит, что это означает? Ничто иное, как то, что разумно устроено, организовано не только общество (общее) в целом, но и, в принципе, каждая (всякая) его часть в виде отдельно взятого человека. Природа у человека живая и вместе с тем общая (социальная). Это то, что является, то, что является видимым, телесным, органическим, материальным.
Но что природа человека дает увидеть? Она дает увидеть не только материальность, материальное, но и идеальность, идеальное. Идеальным в человеке является сознание. Его увидеть и понять может только тот, кто имеет сознание. Здесь на уровне сознания, сущности мы переходим с порядка, с уровня «чего», природы, естества на уровень «кого». Это то, что скрыто от всего, но есть во всем благодаря разуму. Сущность, разум, идея пронизывает всю природу, но сосредоточивается, как общество концентрируется в самом человеке (человеческое – это концентрированное выражение социального), в нем в качестве субъекта. Природа, в том числе природа человека, есть объект, а сущность человека есть субъект. Субъект и объект чего? Труда, творчества. Сознание человека есть усилие (воля), труд, творческий акт (деяние). В этом смысле природа человека, его естество есть материал развития сущности человека как сознательного, идейного существа. Идеей, а идея есть категория разумного порядка, человек связан с миром не только природным и миром себе подобных, но тем миром, кому он подобен, но не является. В этом смысле его сущность идеальна, принадлежит миру идей, опосредствованным образом, то есть, посредством разума. Он имеет доступ к разуму через волю, труд, сознание, его работу, но сам им не является, то есть, у него иная природа, чем у разума. Она не идеальная, а материальная. Но своей сущностью человек относится к тому, что ему трансцендентно, - к миру идей. Такими они ему представляются, хотя являются для самих себя существами духовного, идеального порядка. Они духи, данные нам в качестве мыслимых существ. Они могут являться нам только в виде мыслей.
В этом смысле их природа разумна, а тело не материально, а идеально. Для нас они безвидны. Они бестелесные существа, если тело понимать как нечто материальное. Их видеть можно только умом, идеально. Но они есть реально, а не иллюзорно, как создания нашего воображения, нашей фантазии, мечты. Причем их реальность высшего, духовного порядка. Человек же есть существо пограничное, если понимать его положение между природой и сущностью как сущность в природе. Сознание человека существует в естественном, а не сверхъестественном, материальном теле. Оно есть выражение идеального в материальном, воплощение идеального в не идеальном, или, вернее говоря, не идеальное выражение. Это выражение идеального. Поэтому оно близко, имманентно идеальному, но для самого выражения, а человек является выражением, представлением идеального, идеальное трансцендентно в качестве природы идеального. Идеальное ему не дано, а задано как идеал, к которому он бесконечно стремится для воплощения в материи мира.
Таким образом, человек есть трансцендентальное, которому близка, имманентна материя, но чужд дух, ему трансцендентный, хотя человек представляет его как идею. Человек не является духом, хотя он представляет его умом в виде идеи. Ему дается ум в качестве разумной, а не животной (волевой) или растительной (чувственной) души. Если так понимать сущность человека, то он есть разумная душа, склонная к воплощению в материи того, что она представляет как идею своего произведения, труда. Человек есть разумная душа в отношение к духу, которым вдохновляется на акты творчества. Креативные акты человека имеют уже не естественный, природный характер, но культурный, искусственный, точнее, искусный характер, искушают его, соблазняют его трансформировать мир, преобразовать его на свой, человеческий манер.
Вместе с тем, человек как уже не разумная душа, но часть общественного организма, точнее, социальной организации, представляет общество. Выходит, у него двойная не только природа (живая и общая, социальная) но и двойная сущность. А как иначе: ведь он пограничное, двусмысленное существо: дано в природе (индивидуальном организме и популяции) и обществе (социальной организации) и задано в культуре как проекте воплощения идеального в материальном. Для этого ему следует быть близким и миру вещей и миру идей. И все же мир идей ему трансцендентен, ибо человек находится в мире вещей. Духовное доступно ему только в идее, но не в своей сверхъестественной природе. Напомню: природой идей является разум. Именно в разумном виде дух является душе. Что же тогда такое душа вообще и разумная душа в частности? Душа есть подставка духа, как слово есть подставка мысли. Мысль обитает в слове как смысл слова. Дух обитает в человеке как душа. Но не просто как душа, а как разумная душа. Так и слово имеет смысл, если оно умное, а не безумное, бессмысленное.
Итак, человек есть представитель материального в материальном. Но он есть такой представитель общества только благодаря сознанию, то есть, представления в социальной материи идеи. Природа человека социальна (материальна), но сущность его идеальна (сознательна). Конечно, сущность человека бедна и абстрактна в духовном отношении, но в материальном отношении и культурном (трудовом, прежде всего, в душевном) преломлении она богата и конкретна.
Предназначение человека быть средством, слугой воплощения духа в материи мира (космоса и времени). Побочным явлением этого воплощения является сам человек уже как личность. То есть, у него по мере творческого развития личности и совершенствования в качестве великодушного возникает не только обязанность по отношению к миру и для по отношению к людям, но и совесть по отношению к самому себе и к тому, кто скрывается за этим самим собой и кому человеческое Я ближе самого человека, - к Я, одновременно Не-Иному и Иному. Как Не-Иное это Я Бога, а как Иное это Я того, что скрыто в Боге от самого Бога.
«Анна Каренина» (История Вронского). Недавно опять урывками смотрел сериал «Анна Каренина» режиссера Карена Шахназарова. Не имеет смысла сравнивать этот мини-сериал с творением Льва Толстого. И не потому что Шахназаров не является Толстым (понятное дело, имеет смысл сравнивать Шахназарова с ним самым по его работам), но потому что в сериале Анна Каренина представлена глазами Вронского для сына Анны Карениной. Такова фантазия режиссера, его замысел. Это уже Шахназаров: смотреть на Анну Каренину глазами Алексея Вронского, а не сам Толстой. И что можно увидеть? Конечно, Анну как объект соблазна Вронского. На большее Шахназаров не отважился. Было бы интереснее посмотреть, как он видит «Анну Каренину» глазами Константина Левина как образа автора в романе. Но он не дерзкий человек и неудобно чувствует себя на чужом месте Льва Толстого. У него есть свое место популярного человека. Ему проще показать как муж (актер Максим Матвеев, играющий Алексея Вронского) смотрит влюбленными глазами на свою жену (Елизавету Боярскую, играющую саму Анну Каренину). Именно для этого – показа господ на зависть народу - и создается сериал («чудо» техники манипуляции, а не искусства), который смотрят миллионы обывателей. Но это как-то не совсем прилично показывать, демонстрировать свою любовь не миллионам зрителей, а друг другу на глазах у всех. «Анна Каренина» не подиум, не красная дорожка киношного фестиваля. Но автор сериала и занятые в нем актеры считают «Анну Каренину» удобным местом, рамками для своих фантазий и отношений. Тем более, что сам толстовский роман в свое время оказался скандалом в благородном семействе великосветских романов.
В результате вышла «черная комедия» на бытовую тему в интерьерах «дворянских гнезд» и великосветских салонов викторианского харассмента на российском материале. Сериал вышел и попал прямо «в струю». Какая бедная, несчастная Анна Каренина. Но автор (Карен Шахназаров) не осуждает Анну, как Лев Толстой, он жалеет ее, как это модно ныне. И в этой жалости любуется ею и ее любовником («эльфами») и откровенно смеется над «рогатым» («орком») Карениным (воплощением великосветского обмороженного Мордора). Такое отношение уже предрешено выбором автора взгляда пустоголового сноба. Эльфы-любовники оставили обманутого мужа и его сына не только с рогами, но и с ушами. Недаром Лев Толстой в описании делает ударение на ушах Каренина.
- Бабушка, а зачем тебе такие большие уши?
- Это чтобы лучше тебя, внучка, слушать.
Каренин внимательно слушает, но ничего не слышит, кроме звонкого шума в своих больших, музыкальных ушах. Не слышит ничего, кроме шума, звонкого от смеха над ним счастливых любовников. Этот же шум беспокоит его сына. Он по наследству передался ему от обманутого отца и является знаком, символом того, что его тоже обманули и бросили на произвол судьбы, как минимум, дважды: предпочтением ему любовника и самоубийством maman. Вот он и спрашивает «негодяя» Вронского, зачем тот похитил у него матушку, ради чего? Неужели, ради адюльтера?! Но что может сказать «пижон» и «мажор» Вронский? Лишь свою историю соблазна той, которая только и ждала, как ниже пасть. Прелюбодеяние заканчивается самоубийством падшей. Такова судьба «падшей женщины». Ее можно и пожалеть. Почему бы и не пожалеть тем, кто удержался от соблазна. Это звонок, сигнал для них. А тем, кто пал, разделить с ней такую жалкую судьбу.
Жалко, что в сериале не нашло место и время история Константина Левина и Китти Щербатской. Но эта история для глаз и ушей не обывателей, а более взыскательной культурной публики. Поэтому после просмотра этого «теледива» остается в душе лишь горький осадок от лицезрения «популиса» нового века, принявшего эстафету у пресловутых «мушкетеров» и не менее пустых «гардемаринов» прошлого века. Конечно, Дюма-отец не Лев Толстой, но все же, чего нельзя сказать обо всех (туземных и иноземных) экранизациях их произведений. Один хлам. Экранизации создаются для тех людей, которые не умеют читать книжки. В этом смысле сценаристы и режиссеры - «благородные люди», «просветители», так сказать-с, которые приобщают безграмотную публику к классике. В этом же жанре работают и современные литераторы, стряпающие свои комиксы. Не будем называть имен, - они на слуху у всех, кто умеет разглядывать картинки и читать убогие строчки под ними. Правда, жалко даром потерянного времени. Лучше хорошую книжку почитать, чтобы исправить впечатление. Утешением остается чувство облегчения, что смотрел не весь сериал от начала и до конца, а только частями.
Природа, характер и личность человека. Природа у людей одна и та же – это природа социального существа, живущего (животного) в обществе. Но характеры бывают разные. Правда, они имеют границы в своем существовании (проявлении) и поэтому могут быть обобщены по типу материализации. Физиологическую (материальную) основу человеческого характера, его этоса (деятельной души) составляет темперамент. Человек может быть уравновешенным и жизнерадостным сангвиником или замкнутым и печальным (депрессивным) меланхоликом. А может быть равнодушным и апатичным флегматиком или, напротив, подвижным (динамичным) и нервным холериком. Наиболее благоприятным состоянием для человеческого воплощения является физиология сангвиника. Все прочие типы темперамента являются отклонениями от нормы, от меры воплощения души в тело, ибо повышают сопротивляемость телесного материала ввиду чрезмерного либо усиления, либо ослабления жизненной энергии (животного действия).
Более специфический характер имеет не сам характер человека (прошу у взыскательного читателя извинения за случайно появившийся в рассуждении каламбур), а его индивидуальность. Индивидуальность вместо с темпераментом создают коридор развития характера человека, его деятельной души. Если темперамент детерминирует (определяет) его вообще, то индивидуальность ограничивает его в частности, отличая от других частностей, отдельно взятых людей.
Характер – это то, что есть в человеке от натуры, от его естества, природы. Недаром в народе говорят: «Не противься моему нраву», то есть, характеру. Нрав человека составляет натуральную основу его нравственности, это его моральный облик как естественного существа. Характер человека – это его моральная физиономия.
Другое дело, человеческая личность. Личность идет не от природы, а от сущности человека, от его сознания, точнее, уже его самосознания, сознания самого сознания. Характер является естественной основой личности человека, но не она сама. В характере есть принцип, но нет идеи. Она есть в личности. Личность разрешает человеку быть всем человечеством в своем собственном лице. Не отличаться от других людей в качестве индивидуальности и не быть абстрактно на них похожим, быть им подобным живым социальным индивидом, а конкретно проницать их всех своей личностью. Это возможно только благодаря идее. Но для этого необходимо найти в ней для себя место. Но как найти в ней место, если она идеальна и не имеет места локализации. Другое определение ее пустого места – всеместность. Как, каким образом ее локализировать? Своей несгибаемой волей, крутым, упрямым характером? Но упрямство дурно и глупо, между тем как идея блага и умна. И потом никакого конечного характера не хватит для обуздания бесконечной и вечной идеи. Значит, нужно как-то заинтересовать идею, но не пребыванием в человеке, - в нем она как в клетке материи, - а, напротив, освобождением человека от своего естества.
Актер в студии. На днях смотрел повтор юбилея артиста Дмитрия Харатьяна в в развлекательной программе Максима Галкина на Первом канале. Посмотрел, то, что просмотрел прежде. Смотрел, чтобы не заскучать на экзамене «на удаленке». И не зря смотрел. Вот сейчас пищу об этом.
Что можно сказать? Юбиляр относится к тому классу актеров, которых принято называть «артистами». Больше того: Харатьян еще принадлежит к числу тех артистов, которым мало сцены в театре, - они из самой жизни могут сделать и делают театр, как небезызвестная героиня романа Сомерсета Моэма. Обычные, нормальные актеры играют на сцене. Необычные актеры, вроде Харатьяна, продолжают игру, превращая подряд, что ни попадя, в свой бенефис. Это видно невооруженным взглядом, - не верю! – театр в театре, постановка, подстава.
«Чем легче женщину мы любим…». О чем говорят эти строки из «Евгения Онегина» Александра Пушкина? Они говорят о природе женской любви. Эта любовь, а не сама женщина, как думают, глупые мужчины, глупа. Богине красоты - Афродите ( той же Венере) - Бог-Отец, согласно закону естества (тела): «чем красивее, тем глупее», не дал ума, оставив его своей умной дочери Афине, согласно обратному закону уже ума: «чем дурнее, тем умнее». Главное, чтобы дурным не оказался сам ум, ведь природа скупа, - она не дает и то, и другое вместе. Поэтому влюбленная женщина теряет свой ум, то есть, меру, осторожность, и увлекается, как ребенок сказками, которыми потчует ее любовник. Об этом и пишет Пушкин-сказочник: «Чем легче женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей». Чем мы легкомысленнее, веселее в обращении с женщиной, тем больше привязываем ее к себе. Все познается в сравнении, тем более, в противопоставлении. Ведь мы, мужчины, обязательно добиваемся обратного эффекта, если труднее, сложнее, серьезнее любим женщину и таким образом отбиваем у нее всякую охоту, желание нам нравиться. Увлекает нас желание, то есть, то, чего нам не хватает, а не хватает нам, прежде всего, ума. И соответственно обманув женщину, мы, мужчины, портим ее, о чем пишет Пушкин: «И тем вернее губим средь обольстительных сетей». Обман, обольщение не спасает, а губит женщину, ибо ее любовь есть самообольщение. Кто виноват, что ее обманули? Конечно, она сама. Потом раскрыв обман, она, поумнев, но не став еще человеком, то есть, великодушным существом, прощающим всякую пакость, «вечно обиженная», мстит неверному любовнику. Тем самым она окончательно, так и не повзрослев, как «дитя мести», уже обманывает мужчин. Постарев, она выходит из любовного употребления. Век женского обмана короток. Он измеряется ее обманчивой, временной (изменчивой) красотой. Такой приговор выносит ей время.
Так кто же виноват? Бесспорно тот, кто обольщает, соблазняет, совращает. Разумеется, мужчина. Но кто дает ему повод для соблазна? Естественно, женщина. Условием соблазна является увлечение, желание. Чем соблазн берет влюбленных? Желанием. Глуп и глупа тот и та, кто поддается соблазну, очаровывается, увлекается, теряет всякую осторожность, не бережет себя, о себе не заботится, ибо необходимым средством заботы о себе является сдержанность, осторожность, разум, самопознание. Кто пользуется глупостью? Хитрый человек, склонный к обману. Почему? Потому что любовь вне сферы души, в теле есть иллюзия. Глупый человек принимает половое желание за любовь. Не надо путать, терять голову. Одно дело - похоть, другое дело – добродетель. Глупые довольствуются похотью. Любовь их портит. Умным достается любовь, ибо она есть не похоть, желание, а жалость к низшим, падшим. Тот, кто любит, вызывает жалость. Ему хочется помочь. Причем такое хотение есть хотение без хотения, потехи. Любовь к низшим умна, к высших глупа, а к равным есть уже не любовь, а эгоизм, подменяющий, вытесняющий других собой. Поэтому среди равных уместна не любовь, а уважение, сродни снисходительности, но не к другому, другу, подруге, а к самому себе. Уважение предполагает уважить не другого, а самого себя. Самоуважение держит другого на расстоянии, но не делает его чужим. Чужой остается за порогом. Друг, подруга стоят на пороге. Любовь обманчива тем, что стирает другого из представления любящего, будучи не в состоянии признать его в его отдельности от него.
Любовь к высшим есть самообольщение. Она смешна. Возвышает не восхищение, самообман, а самоотречение, спасительный отказ от того, что превосходит тебя, не дано тебе, не для тебя, а для другого, лучше тебя. Если хочешь стать лучше себя, откажись от себя, от своего эгоизма, от желания связать собой то, что лучше тебя.
Настоящая любовь освобождает другого в тебе самом от тебя.
Бог любит людей, но люди, эти глупые создания, любят только себя в Боге. Когда они говорят о Боге, они ставят себя на Его место и восхищаются собой, своим представлением Бога. Это чистой воды «дурная идеология». Впрочем, другой идеологии не бывает. Она на то и идеология, чтобы быть такой. И все почему? Потому что одно – быть увлеченным идеей, как философ, другое – «иметь» ее, как идеолог. Глупое занятие – «иметь» идею, ибо как только «поимеешь» идею, так она будет иметь тебя в виду в качестве введения в вид, представление, обман.
Чем проще в мысли, в мышлении, тем понятнее в слове, в изложении. Выдумывать трудно. Легко стелить словами то, что уже свернуто в мысли. Легче излагать то, что уже подумано, чем думать на ходу, в разговоре. Необходимо развернуть в мысли то, что свернуто в чувствах. Но прежде, чем разворачивать, следует схватить умом в мысли то, что же свернуто. Схватив мужицкой хваткой, легко раскрутить то, что спрятано в чувствах. Анализ приводит к тому, что следует собрать, обобщить, обабить. Но легко можно испохабить то, что разобрал, собрав в ином порядке, как это делают люди с нетрадиционной ориентацией в голове.
Телеглаз из 70-х. Удивительное дело, но телеспектакли, снятые в конце 70-х – в начале 80-х гг. ХХ в., оставляют тебя с точным и резким до боли ощущением реальности представленного как происходящего в самой жизни. Чем это можно объяснить? Не знаю, но, может быть, тем, что это были последние годы перед смертью художественного кино. К тому времени оно перешло на телевидение и стало камерным. Это был его последний вздох. На театральной сцене агония искусства продолжалась до конца века. Уже в XXI веке от него ничего не осталось не только в кино и на телевидении, но и на сцене: театральной, балетной, оперной, эстрадной. Остался один цирк, пародия да техника.
Философ, философский ученый, научный философ и ученый философ. Философ знает, что думает, а философский ученый думает, что знает. Научный философ даже не думает, что знает, потому что не умеет думать, но умеет считать. Он считает, что думает, то есть, думает как считает. Ученый философ или учитель философии учит, то есть, не знает, что думает и не думает, что знает и даже не считает, что думает, он учит тому, что не знает, не думает и даже не считает, но имеет сказать, то есть, имеет философское мнение, - заблуждается и на счет философии, и на свой собственный счет. Последний, околофилософский вид человека умеет только философски заблуждаться.
P.S. По мне такое сравнение многое говорит о философах как о снобах. Поэтому это сравнение иронично. Важно быть не философом, а человеком. Человек и думает, и знает, и считает, а не только читает и пишет, и учит самого себя. А как же другие? Пускай сами учатся.
Бессознательное, сознательное и сверхсознательное (надсознательное). Если бессознательное символично, то сознательное буквально, а сверхсознательное духовно. Сознательное – это само сознание в сознании относительно того, что им не является, и того, чем (или кем) оно является. Вне сознания сознательное превращается в бессознательное, если подавляется низшим, или в сверхсознательное, если восхищается высшим.
Ясновидение, телепатия, телекинез, телепортация. Перечисленные явления связаны с деятельностью или покоем сознания. Они имеют место быть, когда сознание выходит из себя, точнее, человек выходит из сознания.
Животное, человек и ангел. Животное пребывает в бессознательном, в природе, в теле, человек находится в сознании, в душе, а ангел существует в сверхсознательном, в духе.
Искусство и философия. Говорят, что искусство конкретно, а философия абстрактна. Это неверно, вернее, не точно. Не столько этим они отличаются друг от друга, сколько настроением. Есть художественное, поэтическое настроение, и есть философское настроение. Если поэтическое настроение есть настроение чувства, то философское настроение есть настроение ума. Бывают и абстрактные чувства, и ум бывает конкретен. Мир искусства – это мир чувств. Искусство разнообразно. Мир философии – это мир разума, разумный мир, мир идей. Он не разнообразен, он един. Философ во всем видит одно, ибо умом видит безвидную идею. Художник во всем видит все, ибо видит глазом – органом чувства. Для него все есть мир вещей. И человек есть вещь, только живая. Глаз так устроен, что видит только тело, а тело конечно, отдельно от другого тела. Ум видит отдельно от отдельного общее, их вместе как всеобщее.
Абстрактное и конкретное в искусстве и философии не одно и тоже. В искусстве абстрактным является то, что отвлечено от непосредственной связи чувства с предметом, а конкретно то, что непосредственно для чувства, - оно само как представление (образ) и им представленный предмет или лицо (в образе). В философии, напротив, абстрактным является то, что связано не с предметом, а с мыслью, ибо предмет дается мысли не прямо, а через другой предмет, уже как предмет сознания, его образ, или посредством слова в его смысле. Конкретным же в философии становится сама связь мыслей друг с другом. Эта связь и есть идея, которая владеет умом философа. Художником владеет чувство, доступное его душе. У деятеля, творца искусства особая душа. Это художественная, поэтическая, чувствительная душа. У философа душа разумная.
Поэт и философ не только отличаются, расходятся друг от друга, они и сличаются, сходятся друг с другом. Их связь метафорична. Другое дело связь философа с ученым. С тем философа объединяет не метафора, а метонимия, перенос внимания. Только ученый переносит свое внимание с целого на часть, а философ заостряет свое внимание на целом, а не части.
Метафоричность связи философа с поэтом проявляется в том, что они работают с формой. Только форма у поэта декоративная, композиционная, а у философа конструктивная. Философа занимает не декор, не деталь, а идея. Он конституирует мысль в качестве понятия из идеи, которая ему дана. Поэту, художнику дана не идея произведения, а вещь, в частях которой он ищет композицию, как она устроена. Художник любуется вещью и пытается передать карандашом, кистью, а поэт словом образ предмета в деталях, а не вне их. Для того, чтобы увидеть предмет как эстетическую ценность, как художественное произведение (артефакт), ему следует составить из них композицию в своем сознании, собрать в одно живое целое, доступное прекрасному (гармоническому), низменному (комическому) или возвышенному (трагическому) чувству. Для эстетического вкуса есть гармоничное, нормальное и есть дисгармоничное, ненормальное или безобразное. Только это не натуральное, естественное безобразное, но, напротив, искусное, эстетическое безобразное. От такого безобразного можно получить эстетическое наслаждение. Только это будет наслаждение формой, а не содержанием безобразного. Дисгармонично и возвышенное, но не само по себе, как комичное, а позицией эстетического созерцателя, чувствующего превосходство предмета над собой, субъектом. Это драматическая позиция. Только в прекрасном искусству удается уравнять субъекта с объектом эстетического любования (созерцания). Это уравнение растворяет творца и зрителя (слушателя, читателя) с артефактом.
Таким образом, дополнение одного конечного (субъекта) другим конечным (уже объектом) создает иллюзию связи с бесконечным, ибо наложение одного конечного на другое размывает их границы и вот тогда наслаждение является бесконечным, бесформенным, неопределенным. Так стирается грань между субъектом и объектом художественного творения и восприятия. Эта грань обнажается, как только мы предаемся не чувству прекрасного, но размышлению, включаем в дело ум и отключаем чувство. Вот тогда нам является сама идея художественного произведения – идея в образе как прообраз – в качестве бесконечного, неисчерпаемого в толковании содержания в конечной форме выражения.
Искусство выразительно, а философия содержательна (идейна). Возможны гибриды (кентавры). В них есть и выразительность, есть и содержательность, но нет и чистой чувствительности, и чистой идейности. К слову сказать, художественная идейность вторична, но не идеологична. Идеологичность – это уже третичность идейности, заинтересованность ею в значении политического использования как целедостижения. Сама идея недостижима, и философ это прекрасно знают. Другое дело, идеолог, - он не знает и знать не хочет. Поэт же может увлечься идеей, но обязательно в образе предмета или лица. Причем его увлечение будет отличаться эстетической незаинтересованностью, иначе оно утратит душевность, чувствительность, потеряет саму художественность в материальном как уже чувственном, телесном без души. В этом смысле в искусстве есть значение и даже есть значимость как явленный поэту сокровенный смысл. Загадка искусства как раз связана с тайной смысла как душой уже не тела, а формы. Формой души и является разум как тело духа. Эта тайна все переворачивает с ног на голову, одно подменяет другим и выдает за другое. Почему это происходит? Потому что только так можно представить себе и помыслить превращение уже не натуры в культуру, а культуры в сюрреальное.
Философия и не-философия. Философия похожа на науку своим методом изложения. Но творческим построением (конструированием) она напоминает искусство. Также как и искусство, философия имеет личный характер и связана с экзистенциальным опытом мыслящего. Однако если искусство и наука имеют дело с конечным объектом своего стремления, то философия, как теология, выходит уже на бесконечный объект трансцендирования.
Быть или казаться? Гамлет задавался вопросом: «Быть или не быть»? Это был не его вопрос, ибо он отвечал на другой вопрос: «Быть или казаться»? Народ, точнее, люди из народа задаются гамлетовским вопросом чисто риторически (это «вульгарная риторика» или «антириторика»). Почему же риторически? Потому что демонстрируют самим звучанием вопроса ложность такого выбора, скрадывая это выбор, - не выговаривая разделительный союз «или»: «Была не была». Этот фразеологизм выговаривается, когда человек отказывается от выбора, так как выбор превращается в гадание. Так говорит человек, оказываясь в ситуации буриданова осла, стоящего между двумя охапками сена. Что же предпочесть это или то, иное? Но та ли это ситуация? Гамлет ставит вопрос, а осел Буридана только выбирает. Причем он выбирает из того, что не отличается на глаз от другого. Где же здесь выбор? У Гамлета в самом вопросе проговаривается предельность вопрошания: быть или не быть. Это вопрос о самом бытии, о существовании. То есть, в самом вопросе есть часть ответ о том, что он уже есть. Другая часть ответа заключается в том, продолжать ли ему быть или нет, кончиться, покончить с ним, с бытием, но тогда и с самим собой, стать ничем и никем. Это в подводке вопрошания. Но в его доводке он уточняет его, переформулирует, теряя при этом его предельность. Можно, конечно, сказать, что он конкретизирует вопрос, делая его менее абстрактным, отвлеченным от жизни и более прагматичным, практичным, подталкивая себя тем самым к выбору. Смиряться, сгибаться под ударами судьбы или сопротивляться самой судьбе, тому, что на роду написано? Следует ли сопротивляться своей карме? Или, напротив, принять все таким, каким оно есть? Тень ли отца, отравленного короля, беспокоит, мучит Гамлета? Не является ли она симптомом его сомнения в том, своей ли смертью умер его отец или ему помогли его мать и дядя? Ведь если это убийство, то кто убил? Тот, кому это выгодно. Кому выгодно убийство короля? Его брату, ведь после смерти короля он стал королем по старинному обычаю датчан, то есть, викингов передавать власть не от отца к сыну, - по вертикали, парадигмой, а по горизонтали, по соседству, синтагмой, - от брата к брату. Нужно принять этот обычай, не сопротивляться ему. Или оказать ему сопротивление, наказать обидчика, пусть даже если он его дядя. Но таким образом, путем нарушения старого обычая, будет введен новый обычай передачи власти, - от одного поколения властителей к другому поколению.
Почему Гамлет принимает решение сопротивляться ударам судьбы? Потому что убийство отца – это только первый удар судьбы. Второй удар судьбы – это соучастие матери Гамлета в убийстве, ибо она продолжает быть королевой. Она только меняет своего короля, выбирая брата прежнего короля. Таким образом, она остается у власти. Она как военный трофей была дополнительным стимулом убийства прежнего короля. Она же, Гертруда, и соблазнила своего деверя, Клавдия, убить мужа. Для чего? Она и так, при старом короле, правила. Но тот король был старым, а этот молодым. Затем он будет обязан ей своей властью. Значит, она будет править не только Датским королевством, но и им самим. Она будет шантажировать его убийством, будучи связана с ним круговой порукой. Их связывает преступление как исход борьбы за власть. Но в случае с властью важно не столько захватить власть, сколько удержать ее. Как можно удержать ее? Предупредив догадку обидчика новым преступлением – убийством уже Гамлета как соперника в борьбе за власть. Тем более, как можно не догадаться, ведь все тайное становится явным, когда случается. Грядет покушение на Гамлета. Гамлет об этом догадывается о том, о чем догадывается Клавдий, - восстановление справедливости через отмщение как старинный обычай уравнения является дополнительным стимулом в борьбе за власть. Именно возможностью убийства уже не только мужа, но и сына, для него племянника, Клавдий шантажирует мать Гамлета, утешая ее рождением их наследника. Для Гамлета – это третий, крайний, уже последний удар судьбы. Он вынужден оказать сопротивление, иначе его просто не будет. Вот, оказывается, почему он так ставит вопрос: «Быть или не быть». Если он смириться, согнется, то сломается, умрет, точнее, ему помогут умереть. Кто поможет? Его же друзья по страхом собственной смерти. Все так и бывает в жизни. Гамлет обречен сопротивляться. Но как можно сопротивляться? И тут на помощь ему приходит театр. Нужно притвориться, сыграть роль на сцене. Только сценой станет не театр, а сама жизнь во дворце. На такой исход выбора его наводит (индуцирует) приезд во дворец бродячего театра. Артисты этого театра разыгрывают сцену того, что сделает Гамлет в жизни. Перед кем они играют? Перед новым королем и прежней королевой. Они разыгрывают спектакль власти, показывают, что власть может быть спектаклем, что и случится в будущем, уже в наше, современное время, то есть, время во времени, в настоящем.
Но Гамлет пытается показать, что это только игра. Что для этого нужно? Уже не быть, а казаться, показаться смешным, шутом. Шут не так опасен, как соперник в борьбе за власть. И он принимает роль шута. Но такую роль в его положении может играть только сумасшедший. Необходимо прикинуться дураком, чтобы его оставили в живых, для безопасности. Для Гамлета вопрос «быть или не быть?», быть не самим собой, а уже просто быть, может быть положительно решен только таким ответом: «стать, быть сумасшедшим, шутом при королевском дворе». Теперь для Гамлета быть – это казаться. И он начинает вести призрачную жизнь – жизнь «живого трупа». Само положение в качестве сумасшедшего приводит Гамлета к серии убийств. Он становится серийным убийцей. Так бывает часто с теми, кто подменяет себя и ведет уже жизнь не свою, а чужую. Он мало того, что убил себя как себя, но еще и других убивает не только морально, как Офелию, свою возлюбленную, но и физически, как, например, Полония, ее отца. Где же здесь выбор? Когда быть для него становится казаться, тогда его бытие становится не-бытием. И здесь он обречен. Не он выбирает, а его выбирают. В качестве кого? Бунтаря, разрушителя всего Датского королевства, в котором все прогнило. И почему? Потому что распалась связь времен: между временем отцов – прошлым - и временем детей – будущим. Нет настоящего между ними, ибо настоящее – это быть, а не казаться. Следует показать себя, но не в разрушении, а в созидании, творчестве. Гамлет разрушает, а творит Шекспир.
И все же, что значит: быть, а не, напротив, не-быть? Это значит проявиться или быть непроявленным? Быть проявленным, чтобы не быть непроявленным? Или быть непроявленным, чтобы не быть проявленным? Являться или скрываться? Гамлет предпочитает скрываться. Но он не может стать невидимым. Тогда он прикидывается другим, отказывается в явлении от самого себя. Но долго скрываться под чужой личной невозможно. Он вынужден раскрыться и подставить себя под удары судьбы и умереть. Сопротивление судьбе смертельно. Он сопротивляется судьбе, но не как быстроногий Ахилл, а как хитро(быстро)умный Одиссей. Но такое сопротивление в Новое время уже не спасает в Новое время, а губит героя. Герой не успевает опережать события своей мыслью, ибо уже заранее проиграл, сделал глупость, - прикинулся глупым. Даже такая, мнимая, глупость, ложь во спасение не спасает, но губит человека, и не его одного.
Не следует играть на доске глупости по-глупому. Все равно глупость обманет тебя тем, что ты сам проведешь, обманешь себя. По-умному не следовало, вообще, затевать такую глупость, - прикидываться дураком. Нужно было просто исчезнуть, на время. Но тогда не было бы трагедии «Гамлет». В трагедии действует не герой, а рок, не герой играет, но судьба героем. В этом заключается не добрая, а злая ирония судьбы. Судьба повторяется, но уже не как мировая драма, а как личная трагедия. И она не есть комедия, ибо комедия смехом спасает то, что не может трагедия спасти слезами, - смыслом развития. Трагедия не развивает, она обессмысливает само течение, уже не развитие, жизни. Данте назвал свою Комедию Божественной, ибо она спасла его в раю от забвения в аду. Своей трагедией «Гамлет», как, впрочем, и другими своими трагедиями, Шекспир лишил человека веры в спасение. Нет спасения, ибо выбор в любой сторону ведет к смерти, к торжеству судьбы как жнеца жизни, срывающего ее цветы. Герой любой трагедии является без вины виноватым и несет наказание за преступление, на которое обрекает его судьба. Где здесь смысл? Налицо явная бессмыслица бега белки в колесе. Трагична сансара как борьба за жизнь ради удовлетворения желания жизни как власти над самой жизнью. Комична нирвана как отказ от такого желания. Жизнь есть комедия, а не трагедия с точки зрения уже не страдания проявления, а покоя непроявленного. В нем всегда можно быть другим, не таким, каким являешься. В жизни другим являешься не ты, - ты тот же самый, - а сама жизнь.
Лицемерная культура и циничная цивилизация. Традиционная культура есть культура лицемерия. Такой культуры придерживаются консервативно настроенные люди или «люди-консервы». Они «обморожены» традицией. Главное в такой культуре сохраниться, не протухнуть. В таком «обмороженном», традиционном виде даже «гавно», а всем известно, что является «гавном», уже не совсем «гавно», ведь оно не пахнет. Лицемеры или традиционные люди прячут свои пороки, выставляя вперед свои добродетели. Традиционная культура поощряет сословность. Ярким примером такой культуры является английская культура викторианской эпохи.
Напротив, циничные люди как массовый тип социального существа составляют уже не культуру, а цивилизацию. В цивилизации, не в пример культуре с ее культом морали (долга), в котором нрав человека сведен к долгу (совесть к стыду: быть порочным стыдно, поэтому лицемеры прикрывают его добродетелью), выставляется на первый план порок, а прячется добродетель. Цивилизованные люди любят делиться друг с другом пороками, им нравится демонстрировать свою порочность, например, сексуальные извращения (педерастия, лесбиянство, трансвестизм), сребролюбие и стяжательство, лишение себя сознания с помощью наркотиков, алкоголя и пр. Цивилизация поощряет массовую унификацию, демократию. В ней нравственность сводится к морали, а мораль понимается как право, т.е. отношения между людьми сводятся к отношениям между вещами. Это и понятно, ибо в цивилизации сам человек превращается в вещь среди вещей, их представляющих в качестве капитала, человеческого капитала или вещи. Ярким примером такой цивилизации является современная американская демократия либералов. Унификация в ней достигла уже пика бессмыслия, не только уравнивания права людей, но и стирая естественные, биологические различия между ними в языке. Поэтому не случайно цивилизованные люди перестают размножаться и меняют свою половую идентичность. Естественно возникает подозрение в том, что цивилизация появилась для уничтожения человеческого рода. Инстинкт самосохранения живых существ мешает такому уничтожению. Поэтому приходит на ум простое объяснение появления такой цивилизации в связи с перерождением людей помимо их воли и сознания под влиянием существ иного мира, в которых они превращаются. И эти существа далеко не ангелы, а сущие демоны. Такое объяснение приемлемо для человека мифа. Напомню: миф является естественной установкой традиционного сознания человека лицемерной культуры.
Вера и разум (мысль). Чтобы верить, не нужно думать. Вера не допускает сомнения как исключения веры. Но она, вернее (?), верующий может имитировать мышление в целях апологии своей веры и критики иной веры или неверия. Чтобы думать, не надо верить, - в мышлении можно вполне обойтись без веры.
Сон: его сущность и причина. Сущностью сна является представление того, что стоит. Так для чего снится, представляется? Для устойчивости того, что стоит. Стоит ли? Стоит, ибо стоять – значит существовать. Следовательно, сон есть представление существования, его подставка. Причина сна заключается в том, что он вызывается к бытию, существованию для того, чтобы бытие воспроизвелось, установилось. Для этого сон как представление бытия есть его подстановка и подстава, так как сон выдает себя за бытие, за то, что есть, представляя в своем собственном виде. Сон есть бытие как его иллюзия, от которой бытию следует отличиться в качестве яви. Сон нужен бытию, реальности, чтобы быть ей – быть явной. Реальность скрывается во сне. Открывается она, когда становится явной, самой явью, уже не представляется (репрезентируется), а является (презентируется) в качестве презента, дара бытия. Сон как иллюзия, представление необходим бытию, чтобы оно установилось, стало ставшим. Как только бытие станет, так устанет и опять заснет, чтобы снова пробудиться от сна. Это будет бытие уже кого-то, кто проснулся? Для чего проснулся? Для представления себя в качестве реального, существующего. В этом смысле жизнь проснувшегося есть сон во сне, ибо, просыпаясь, он оказывается в другом сне как в представлении представления. Ведь чем занят тот, кто проснулся от сна? Тем, что он пытается вспомнить, представить себе то, что видел во сне. Тем самым, будучи существующим, он занят представлением, подставкой своего существования.
Модальности творчества. Когда речь идет о творении, то имеется в виду то, что есть невозможная возможность. Для того, чтобы она была необходима возможность невозможности. В творении то, чего еще нет в наличие (как наличного), становится тем, что есть как актуализация возможности. Если мы говорим о творении всего из ничего (имеется в виду учение о творении мира Богом в авраамических теологиях), то подразумевается это все вне Бога. Но так как вне Бога нет ничего, то это все в ничто. Теологический Бог творит мир не из Себя. Почему? Потому что если бы Он творил из Себя, то сотворенным было бы одной природы с ним. Так как природа у теологического Бога духовная, то есть, не материальная, иммматериальная, то и мир был бы духовным, а не материальным. Но в теологии имеется в виду творение Богом не только мира духовных существ, но и существ душевных, живущих в материальном теле в материальном мире. Последних он творил и творит не из Себя. Тогда творит из кого или чего? Человека отн вторит из того, что уже сотворил до творения человека, то есть, из материала мира. Но сам то мир Бог творит из чего? Если Он творил и творит из ничто, то сотворить мог и продолжает творить ничто и ничего больше, то есть, больше нуля.
Значит, Он не творит. Но нет творит. Тогда из чего? Из неопределенного материала, который определяется по мере творения. Этим материалом является первоматерия или сама возможность как таковая, то есть, возможность возможности. Она не есть уже возможность невозможности, ничто, но возможность что, в данном случае только возможности. Из нее можно уже творить. Если она является возможностью чего? Возможностью творения, возможностью мира. Эта возможность уже не самой возможности как противоположности возможности невозможности, но возможность того, чо может актуализироваться в наличность. Бог творит мир из возможности мира. Мир возможен до творения как замысел, идея. Эта идея мира чисто духовная, то есть, она уже актуальна как духовная, но не актуальна еще как материальная, ибо она материализуется, воплощается в материале при локализации, определении, если есть место (пространство) и время.
Творение мира и человека Богом есть творение самого Бога как творца, как причины творения, - это с одной стороны. С другой стороны, творение есть творение самого мира как становления и осуществления его как ставшего, материализованного. Так в акте творения то, что было одним, становится двойственным: Творящим (Богом) и сотворенным (миром, человеком). В творении, воплощении Бога-Духа в материале в качестве Души мира и разумной души в теле человека, происходит разделение между Богом-Творцом и и материальным миром-творением. Но этим творением, материализацией, материальным выражением, представлением Бога миром последний (мир) поддерживает свое существование в качестве материального. Поэтому в акте творения духовное непосредственно материальным.
Опосредствованно мир может представлять Дух только отвлеченно в сознании, когда доходит в своем развитии до человека как сознательного существа. Такое не материальное представление Бога является идиллическим, то есть идеальным не в бытии, существовании как духовное, но в сознании как разумное. Дух является человеку как душе в материальном теле в качестве разума. Человек же творит с умом из идеального в сознании, а не в бытии, то, что в материале мира становится, творится как вторично, искусственно или технически материальное.
Таким образом, выходит, что Дух творит материю. То, что существует сотворенное, определенное безначальным и бесконечным (беспредельным) духом его конечное воплощение, существует материально, то есть, ограничено местом и временем. Его понимание как сотворенного, то есть, образа и подобия является пониманием самой материей, естеством творения в качестве интуиции. Дискурсивное же понимание является уже не буквальным, но иносказательным, в переносном, символическом смысле, предполагающим вторичную буквализацию, то есть, использование уже слов не как имен вещей, а слов как имен имен. При этом понимание становится не идеальным, но утрированно идеальным или идеализированным, то есть, идиллическим, идеологическим. Чтобы понимание стало духовным, необходимо возвращение к материи, но уже материи не словесной или живописной (наглядной), а умозрительной, медитативной, идейной. Тогда такое понимание является качестве видением самих безвидных (ненаглядных) идей.
Сумасшедший от узости ума. Человек может сойти с ума от заключения себя в клетку представления. Все, кто представляют себя, уже больны умом, с него сошли, ибо возможно представлять не себя, но другого. Единственно, что можно, не сходя с ума, так это представлять себя не как себя, а как уже другого. Почему же? Потому что представление себя уже есть иное состояние ума, чем присутствие в нем (в уме).
Социальность человека. Как мужчина нуждается в женщине и женщина нуждается в мужчине, так и человек нуждается в другом человеке. Так как обыкновенно человеком становится мужчина или женщина, то человек находит другого человека в том, кто был и является мужчиной или женщиной. Как правило, мужчина находит человека в женщине, а женщина в мужчине. Они нуждаются друг в друге не только физически, телесно как мужчина или женщина, но и душевно как люди. Тогда их мужское или женское достоинство есть явление человеческой сущности. Эта сущность, пребывая в себе, ищет проявления для себя. Но для себя оно может стать только посредством другого человека. Человеческая сущность есть связь человека с другим человеком. Эта связь идеальна в сознании человека, но в своем телесном проявлении она материальна. Ее материальность носит социальный (общественный) характер. Она может быть направлена и на того же человека, то есть, на самого себя. Но и в этом случае человеческая сущность для полноты выражения должна осуществиться посредством другого человека. В каком это смысле? В том смысле, что другой может подарить тебе самого тебя через себя. Через другого человека ты сам к себе же и вернешься. Причем это возвращение к себе обернется дополнением тебя в виде вашего с ним потомства. Так жизнь устроена, что социальность человека становится естественным продолжением его животности. Человеческая жизнь есть уже не только жизнь животного, но намного больше и лучше в качестве жизни существа с разумной душой. В разуме человеческая душа обретает целостность в качестве его части.
На разумном уровне развития индивидуальная душа достигает равновесия, встраивается в порядок душ и становится сознательной, личной, с сознанием себя. Этот порядок душ разумен, ибо разум есть не индивидуальная инстанция, но всеобщая, но проявляется она индивидуальным образом. Если душа становится явлением всеобщего разума, то она делает индивидуума (человека) личностью. Личность понимает себя как явление Я. Это Я есть в человеке. Оно может служить человеку, быть для него. Но человек, если он личность, не может не понимать того, что оно, это Я, есть, имеется в виду (в идее) и у других человеков. Оно связывает, объединяет их в одно Я. Я инвариантно. Его вариациями являются Я человеческих личностей. Это я и есть дух. Вдохновляясь, люди как личности узнают друг друга. Они узнают друг друга только потому, что в них узнает себя одно и тоже Я. Это Я и есть Бог.
Если, все же, человек начинает использовать это Я в своих интересах, то есть, подменяет Я самим собой, отождествляет Я со своей персоной (личностью), то Божественное Я тут же обращается в свою прямую противоположность – демоническое Я, иллюзию Я, которое может погубить человеческую душу. Иллюзия Я есть эго (ego), ложная идентификация Бога (Духа) человеческой личностью. Вот тогда человек начинает считать себя уже богом. Но он не Бог, а только явление Бога ему как сознанию, которое таким образом становится самосознанием.
Не надо путать явление с сущностью. Явление или существование совпадает с сущностью только в самом Боге, но никак не в человеке и даже не во всем человечестве или в целом мире. Ни отдельно взятый человек, ни все человечество и даже не весь мир не есть Бог. Но это не мешает им быть соответственно материальным, телесным и душевным явлением Бога. Бог существует как человек, как люди, как мир, - вот именно «как», - но не есть ни человек, ни человечество, ни мир. Он есть и больше, и лучше, - Дух, - и в качестве Духа Он творит все перечисленное, так сказать, материализуется, определяется, ограничивается этим в качестве меры этого.
Мужчина или женщина в качестве души в теле, достигнув разумного уровня развития, может уже совершенствоваться в своей душе, духовно (Богом, с его помощью) возрастать к совершенству.
Преподавание философии в вузе. Учебная философия. У философии с образованием студентов в вузе большие проблемы. Как правило, ей не владеют не только студенты философских факультетов (о студентах прочих факультетов и речи нет), но преподаватели философии. Они эксплуататоры, но не ее лично, а только собственного представления философии. К счастью, философия не их служанка. Как госпожа мысли она расположена к мыслителям (настоящим, чистым философам, без всякой инородной – педагогической или научной - примеси), а не к учителям житейской (бытовой) мудрости и тем более дидактикам от философии, использующим философию для забивания «бедной головы» студентов всяческими прописными истинами – идеологическими представлениями, - которые в философии составляют лишь «философские мнения» (так называемые «философемы»), но далеко не знание и тем более мысль, идею. Знание в философии есть факт, материал, из которой готовится мысль. На пути к своей цели – идеи – мысль становится понятием, точнее, находит себя в виде понятия, понимается им как мысль.
Философия является проблемой для образования вообще. Только на уровне высшего образования она начинает осознаваться как проблема. На среднем и нижнем уровне образования она вообще не осознается и не узнается как сама по себе. Там она находится еще в себе, в коллективном бессознательном учеников. На поверхность сознания она всплывает только у студентов, магистрантов, аспирантов и преподавателей. Но всплывает в качестве чего? Разумеется, иного для их сознания, для их мысли. Своей философия может стать, если человек сам научится мыслить. В принципе, ей можно научиться. Причем научиться только самому. Научиться не сразу, а потом, когда-нибудь, может быть, если прежде не умрешь. К сожалению публики, подавляющее большинство людей так и не успевает ей научиться. Для чего тогда учиться? Неужели не понятно? Для того, чтоб начать то, что не имеет конца. Именно поэтому философии нельзя научить. Поэтому когда преподаватель занимается со студентами философией, тогда он тоже, как и студенты, учится у философии, в лучшем случае, в качестве первого, старшего ученика. По этой причине всякие оценки в философии имеют условное значение. Это значение настолько условно, насколько оно философично.
Философ ищет идеи. Идеи оставляют для него следы в сознании. Это мысли. Следуя путем мысли, мыслитель приходит к понятию (смыслу) или пониманию. Философ – это мистик идеи и рефлектор (спекулянт) понятия.
Ученый же ищет не идеи, а знания как результат разрешения проблемы. Его манит не тайна, как философа, посвященного и ей причащенного, а загадка, на которую он находит отгадку. В этом смысле ученый не мистик, а маг. Он не причащается, а открывает, демистифицирует, разоблачает, обличает тайну как открытие. Он профанирует сакральное. Идеолог же, напротив, сакрализует профанное, возводит в культ, делает безусловным условное. В качестве идеолога и выступает учитель философии или ученый философ. Научный философ ищет философию, но находит науку. Философский же ученый ищет науку, но находит философию. В научной философии есть наука, но там нет никакой философии. В философской науке от философии остался лишь ее след превращения в науку. В ученой же философии есть все, что угодно, но нет даже науки. От философии же есть одно название.
Становиться человеком. Человеком нельзя стать, но можно становиться. Это почему? Потому что человек – возможное, а не реальное существо. Человек как реальность есть не человек, а живое существо. Но это такое живое существо, которое не довольствуется просто жизнью. Он стремится к осуществлению ее смысла. В этом качестве он и есть возможный человек. Он будет становиться таковым тем больше, чем чаще мы будем относиться к нему как к человеку. В этом же смысле можно говорить о женщине, что к ней нужно относиться как к человеку, как к матери своего ребенка, как к другу по жизни, как товарищу по несчастью быть не тем, кем являешься, а кем можешь быть, - человеком.
Японский характер. Сегодня вечером смотрел фильм Владимира Познера про Японию и японцев «Обратная сторона кимоно». Это была последняя серия фильма. Так что скрывает японское кимоно? Кимоно – это обертка. В него завернут японец, японка как конфетка. Сладкая ли это конфетка или горькая, а, может быть, кислая? Это восточная сладость, от которой у европейца, есть такая вероятность, скрутит живот и он естественно побежит в туалет. Организму ведь не прикажешь. Так и от русских прелестей у иного басурманина живот окажется в расстроенном состоянии.
Японская конфета горчит тем, что Познер назвал долгом («он» по-японски) или чувством зависимости человека от всех, начиная с родителей. Каждый японец находится в неотплатном долгу перед обществом, семьей, родителями, государством, императором и пр. Познер не может скрыть своей неприязни к так понимаемому долгу. Хотя, надо отдать ему должное, он ничего не говорит сам, а находит таких японцев, которые критикуют свой, японский образ жизни и систему воспитания (образования, обучения). Судя по кислой мине Познера, ему не нравится подавление личности коллективом. И тут Познер срывается и отвязывается не на японцах, а на советских людях, на советской школе, на советском образе жизни. Это плохо. Он осуждает такую школу. С какой точки зрения он осуждает? Разумеется, с американской точки зрения. Ведь он учился в американской школе, где развивались личные способности Вовы Познера. В советской школе, он судит по своим детям, которые в ней учились, способности его детей не развивались, но подавлялись серой массой учеников.
Голос Познера вещает за кадром о единообразии японкой школы. Познер употребляет не то слово, несмотря на свое бахвальство тем, что он «независимый журналист». Независимый от чего? От правильного употребления русских слов или понимания того, что он говорит? В его случае – случае похвалы разнообразию или многообразию следовало с осуждением говорить не о единообразии, но однообразии. Но Познер не в ладах с немецкой диалектикой, - ему как французу («лягушатнику», винолюбу) немцы («боши», «колбасники», пиволюбы) не нравятся. Диалектик знает, что единообразие есть средний термин между двумя противоположностями: многообразием и однообразием. Единое есть зараз и одно во многом и многое в одном. Но наш журналист так и не научился думать в понятиях, как немец. Пижонство мешает. Он умеет только идеологически представлять, что свойственно французу, то есть, видеть все с двух сторон: с одной стороны, он как индивидуалист, с другой стороны, японец как коллективист. Он дружит со значением, но не дружит со смыслом. Для значения у него есть глаза, а для смысла у него нет ума. Французы скептики. Для них характерна как для скептиков контрадикторная изостения, то есть, склонность доводить до предела, сводя к бессмыслице то, что им не нравится. Но этого мало. Познер, получив образование в США, многое усвоил у англосаксов, например, их позитивизм (фактологию) и утилитаризм (в американском варианте прагматизм).
Японец – азиат. Азиаты любят коллектив и не любят из него выделяться, иначе станешь «притчей во языцех, « белой вороной». Познер как европеец и американец любит выделяться из коллектива. Поэтому он и независимый журналист. Тогда зачем ему Иван Ургант? Для рейтинга? Или одному скучно быть? И в своей программе и в телепоездках по миру он выбирает другого в качестве собеседника и спутника. Если спутник, то зачем старый? Для этого достаточно самого Познера. Пусть будет молодой, для развлечения. В качестве такового вполне годится комик Иван Ургант.
Еще показательнее оказался разговор о роботах. Дело не в том, что не только человек использует технику, но и техника начинает со временем использовать человека. Только умные люди это понимают не буквально, а в переносном смысле. Это в каком смысле? В том самом, - не сама техника использует человека, а технический человек начинает пользоваться не только другими существами, но самим собой как механизмом с цифровым пошаговым алгоритмом. Так появляется человек-робот. Это не робот превращается в человека, а, напротив, что намного хуже, человек превращается в робота. Прежде он был слугой животного царства, а теперь стал слугой царства техники. Ведь прежде в роли техники выступала традиция с одномерным ритуалом и глупым (натуральным, буквальным) мифом, его кругом описывающим, срезая острые углы смысла. Со временем миф стал более изощренным, замысловатым.
Но Познера интересует не это. Его занимает идеологическое представление как журналиста и публициста. Ему важно делить людей на пшеничных и рисовых, любителей вина (тонких людей) и любителей пива (грубых людей). Кстати, американцы есть дети не пшеницы (водки), а кукурузы (наркотиков). Мир по мнению журнального идеолога делится на вольных индивидуалистов и невольных коллективистов. Что нужно делать по суждению «нашего» журналиста? Нужно соизволить превратиться из коллективиста в индивидуалиста. И тогда будет тебе счастье. Японцы-коллективисты так и остались непонятны ему. Его последние слова посвящены тому, что необходимо еще раз посетить Японию, чтобы в ней разобраться. А то получается нечто непонятное, прямо что-то иррациональное: чем больше познаешь японцев, тем меньше их понимаешь. Так всегда бывает с идеологией и с идеологами. Почему? Потому что они делят мир, но не делятся в нем, оставаясь каждый при своем. Так обстоит дело с любимыми Познером американскими демократами, для которых свои же собственные республиканцы-консерваторы чужие. Вот они с ними и воюют на идеологическом фронте, нарушая их демократические (гражданские) права. От них не отстают в отчуждении и консерваторы, обвиняя демократов в склонности к половым извращениям, вроде гомосексуализма и прочих сексуальных перверсий. Оно и понятно: поздний капитализм – это пик развития системы отчуждения человека от человека и от самого себя и в необходимое рабочее время и в свободное от работы время развлечения, а не духовного труда.
Показательным стало неприятие Познером как человеком европейской культуры чтения японской массовой культуры разглядывания детских картинок (манга). Почти все японцы от малого до великого не спроста посвящают свое время этой детской забаве. Японская культура в сегменте манга свидетельствует об инфантильном характере японцев. Однако и в этом осуждении японцев Познер оказался непоследовательным, так как вполне сознательно высказывается о своей любви к США и ее культуре, высшими достижениями которой являются комикс (comics - глупые истории в картинках в качестве американских манга), предназначенный для людей, которые с трудом читают текст, любовные истории (love story), вестерн (western), детектив действия (action) и боевик (blockbuster) для агрессивных и психически неуравновешенных людей. Большинство американцев книжек, помимо комиксов, не читают, а если и читают, то читают «ридерс дайджест» (Readers Digest) - журнал для семейного чтения, в котором содержатся краткие пересказы литературных произведений. Впрочем, сейчас в связи с повсеместным падением уровня культуры, ее омассовлением, вульгаризацией во всем мире, связанным с «цифровым просвещением» городских и сельских низов, это основная продукция культурного потребления «для души» американцев стала «духовным хлебом насущным» и для прочих народных масс. Немногочисленным интеллектуалом, занятым обслуживанием власти и народа, остается только вспоминать с горьким сожалением о былых временах существования «высокой культуры». Сейчас эта культура не развивается, а сохраняется только как музейный экспонат или технически репродуцируется для ознакомления потребителей. Бывшие творцы превратились в «грамотных потребителей», указывающих «безграмотным потребителям», как правильно, с художественным вкусом, душевным тактом и эстетическим удовольствием потреблять «духовную продукцию». Теперь они не творят, а только продуцируют технические модели, бывшие некогда художественными и интеллектуальными произведениями (артами и артефактами).
Половой вопрос и посторонний. Как мужчина может относиться к сексуальным извращениям7 Отрицательно, не относиться. Другое дело быть ни на кого не похожим. Я как уже не мужчина в качестве данности, а человек в качестве заданности могу только приветствовать стремление человека походить не на другого, а на самого себя. Только зачем для этого менять пол или вести себя как женщина. Для того, чтобы не походить на других существ, но на самого себя, лучше практиковаться не в сраме, а в уме. К сожалению, все могут осрамиться, но не все могут поумнеть.
Разум и сверхразум. Разум – это ум человека, то есть, тот его вид, который представлен и представляется человеком. Сверхразум – это ум сверхчеловека как более высшего существа, чем человек. Этот сверхчеловек всем нам знаком, но не все знают, кто он на самом деле. Он само человечество, то есть, все люди вместе взятые, не только в настоящем, но и в прошлом, и в будущем. Именно оно, это человечество и обожествляется людьми. Так люди служат друг другу. Служение людям в абстракте, в общем виде и называется религией. Тогда, естественно, напрашивается вопрос: «Есть ли Бог». Ответ: «Конечно, есть, но не про нашу честь». Довольствуйтесь тем, что можете себе представить, - друг друга, выдавая «это» за Бога.
Автор и герой. Странные отношения связывают автора с героем его сочинения. Не побоюсь сказать: отношения прямо мистические. Иначе как объяснить такую сопричастность героя автору, что он ведает о тайных помыслах своего создания. Загадкой является сама способность автора создавать персонажа, его характер. Ведь герой должен быть живым, естественно действовать в пространстве и во времени повествования, ни на минуту не отпуская от себя внимание читателя. Иначе читатель потеряет всякий интерес к произведению и отложит книгу в сторону, забыв о ее существовании. Герой нужен автору для того, чтобы быть его ушами и глазами в сочинении, быть средством описания и изображения. Одновременно герой является предметом описания. В некоторых сочинениях, - в творениях автора от первого лица, - герой прямо занимает место автора, подменяет его. Автору так проще вести повествование, не разделяясь на образ автора в сочинении и образ героя. Тем более, что обозначая, выделяя свой образ, автор нарушает цельность повествования, расщепляет его на того, кто наблюдает со стороны за собственноручным повествовательным (романным, нарративным) действом, и того, кто является предметом наблюдения. Наблюдатель является читателю как он сам, ибо читатель невольно отождествляет себя с наблюдателем (автором, творцом), чему не сопротивляется авторское Я в силу своей имматериальности, если только специально не скрывается (щифруется) для того, чтобы создать ложное впечатление натуральности происходящего, как если бы происходящего само собой, своим чередом, как это бывает в настоящей, а не придуманной жизни.
Дьявол. Зачем он? Зачем он, вообще, нужен и в качестве кого? Он нужен в такой картине и истории мира, в которой центральное место занимает Бог.
Есть такое сомнительное выражение, которое претендует на интеллектуальность: «Величайшая хитрость дьявола заключается в том, что он убедил мир в своей нереальности». Редко можно встретить такую глупость, выдающую себя за умность. Дьяволу незачем убеждать того же человека в своей нереальности, ибо он и так по своей природе материально нереален.
Другое дело, когда он желает прикинуться посланцем Бога и является человеку в ложном виде Спасителя, выдавая себя не за того, кем является. Является же он человеку для прямо противоположной цели – не спасти, но погубить человека. Вот для этого он и обманывает человека, - так легче с ним справиться, показывая всем своим призрачным видом свое абстрактное совершенство и соблазняя им человека отказаться от своей, положенной ему существенной материальности воплощения.
Поколение стеба. Начиная с конца 50-х – начала 60-х ХХ века появляется так называемая «молодежь», у которой, видите ли есть «свою культура» как противная культуре прошлых поколений. Эта культура называется просто «контркультура». К сожалению, данное противопоставление до сих пор носит не культурный, а бескультурный, не то, что варварский, а прямо дикий характер. Культура так и не смогла полностью «переварить» дикость как натуральное, докультурное, точнее, внекультурное состояние людей. Прежде, например, в XIX веке, имел место конфликт поколений, описанный русским писателем Иваном Тургеневым в романе «Отцы и дети». Но он носил культурный характер. И дети, несмотря на всю свою эпатажность, были благородны. Но теперь, начиная с так называемых «молодежных движений» (битников, хиппи, рокеров, панков и прочей «подворотни»), уже третье поколение людей, даже остепенившись, продолжает вести контркультурный образ жизни. Почему? Да, просто потому что оно, как и предшествующие ему два других поколения, в своем составе содержат критическую массу ненадежных, неразумных существ.. Это я прекрасно вижу по своему поколению. Такому поколению нельзя доверить будущее. Они все воспринимают как «стеб», как мишень для насмешек. Нечто подобное как предупреждение уже было в начале XX века. Тогда в связи омассовлением культурного общества появилось много «хамов», которые заговорили своим «диким языком» примитивизма (авангардизма). В результате появился новый стиль «культурной жизни» - стиль «хамов». Ответом на хамство стал так называемый «серебряный век» русской культуры.
Но современный стиль «диких» молодых людей, которые умеют только стебаться не вызвал никого противодействия в культурном обществе. Да и какое противодействие может быть в культурном обществе, если это общество обратилось в богему психически неуравновешенных и сексуально испорченных существ.
Что такое философия и что нужно знать о ней ее любителям. Для любителей философия она есть любовь к мудрости согласно ее собственному названию. Так проще с ней обращаться. Но таким образом можно управиться не с ней самой, а только с ее названием, чисто номинально. Проблема сразу встает во всей своей величине, как только мы пытаемся определить не столько, что такое любовь, а что такое мудрость. Что она такое, если философия есть любовь, влечение, стремление к мудрости? Обычно мудрость представляют в качестве всезнания. Но это представление мудрости, а что такое понятие мудрости, необходимое уже не для представления, идеализации мудрости, а для ее понимания такой, какая она есть? Мудрость есть нечто такое, что нельзя не знать после «снятия» напряжения ума.
Русская философия. Русская философия есть та же философия, что и греческая философия, индийская или немецкая. Только она существует уже на материале русской жизни и словесности. Русская философия много взяла у греческой философии, в частности, у такого философского учения, как платонизма, а также у классической немецкой философии, особенно у Шеллинга и Гегеля. Если древнегреческие мыслители и средневековые отцы церкви придали русской философии форму созерцания (умозрения) и помогли удержать в ней соответствующее ей содержание мысли, то новые немецкие философы заразили русских мыслителей деятельным (эффективным) характером своей философии и внушили им понимание идей в качестве трансцендентальных (предельных) целей разума. Русские философы стали полагать, что антиномический, противоречивый характер целей разума может быть снят не самим человеческим разумом, но сверхразумной верой в Бога.
Что же нового вложили русские мыслители в философию? Какова их оригинальная, своеобразная лепта в нее? Она связана не с самой философией, а с тем положением, в котором оказались эти мыслители. Это положение является не собственно философским, но идеологическим. Поэтому русская философия не оригинальна, но оригинальна русская идеология, так называемая «русская идея». Эта идея заключается в том, что русская дума (мысль) является по-восточному созерцательной в своем становлении (размышлении), но по-западному деятельной в своем исполнении, изложении, результате. Русская мысль уже не как явление (свет) идеи, но как ее тень скатывается с философской точки («кочки») ума и погружается в «болото» идеологии. Что же представляет такая мысль? Она пытается представить место своей приписки – Россию – с одной или с другой стороны: Востока или Запада. Русские мыслители бьются над проблемой: какую сторону выбрать в споре консерваторов, вещающих об «особом пути» России, или либералов, призывающих русских на «столбовую дорогу» прогрессивного человечества. Вот и вся «философия».
Правда, в русской философии фигурируют и не идеологические представления, а, если не философские идеи, то теологические символы, вроде мифологем Богочеловека, Софии как Премудрости Божией, мистической темы «воскрешения отцов». Этим порой увлекаются консерваторы, когда устают от своих ид-е(о)-логических культиваций. Или, напротив, научно истолкованные философемы, например, идеального или диалектики, чем злоупотребляют прогрессисты – эти материалистические идеалисты.
Смерть. Всему приходит конец. Конец жизни называется смертью. Любое действие заканчивается. Оно заканчивается результатом. В результате действие бездействует. Жизнь как становление, изменение данного, превращение в иное становится ставшей данностью. Дальше живет только память о жизни, ставшей смертью. Эта смерть есть часть, - мертвая часть жизни, то есть, часть жизни вне жизни как становления.
Смерть есть естественный результат жизни как зла. Жизнь зла. Пока ты борешься с жизнью, которая живет смертью живых, ты благ, являешься добрым и разумным существом.
Философия есть любомудрие. С утра пораньше (спозаранку) на пробуждении (в состоянии боддхи) приходят умные (мудрые), а не глупые мысли, нас посещают идеи. Мудрость есть один разум, разум без добавки глупости. Один только разум и есть мудрость. Мудрость как одно есть во всем (во многом). Все вместе и есть одно (разумное) целое. Отдельно взятое из всего глупо. Все связывает вместе любовь. Она и есть связь многого, единство разного вплоть до противоположного. Поэтому предметом философии как любви к мудрости, к одному разуму и является одно во многом. Одним во многом является бытие. Явление бытия есть разум. Все в одном – это все (многое, мир) в бытии. Но равно ему и обратное: одно во всем – одно бытие. Любовь как таковая и есть разум и разум есть любовь. Разум находит себя в общении, называет, осознает, знает себя в слове. Единство бытия и разума есть истина, как согласие между ними, соответствие их друг другу. Бытие в сознании есть разум. Разум вне сознания есть бытие. Разум есть свое иное бытия.
Для человека все в одном есть только в сознании по уму, умом. Одно во всем есть тяготение всего ко всему или любовь, которая разлита по всему миру. Значит, все в одном – в уме, в разуме как мудрость. Одно во всем – это любовь. Поэтому философия есть одна любовь, есть занятие любовью, любовное применение, точнее, применение любви. Так занятие любовью или только приготовление к любви? Заниматься философией, философствовать – значит быть занятым любовью. Заниматься философией – это заниматься всем в одном, в разуме, в сознании. И, действительно. Быть со всем вместе можно только в мысли, мысленно, в размышлении. Все как мир доступен человеку только в размышлении, в мысли философски. Благодаря чему? Одному разуму, мудрости.
Сущность мудрости заключается в идее. Идея есть явление духа, разумное явление духа. Дух является человеку в разуме. Значит, телом духа является разум. Дух является человеку в душе. Поэтому человеческая душа разумна. Но у человека тело, в отличии от духа, ангела, не идеально, совершенно, а материально, несовершенно, спутанно с прахом, с пылью, с примесью. У человека душа умная, а тело глупое. Поэтому душа управляет телом. Но тело сопротивляется, являясь душе в виде ее страстей, которые обуревают ее. Необходимо обуздать страсти и страхи, желания человека. Это может сделать только разум. Но разум чтобы управлять со страстями, должен войти им в доверие, стать для них своим, тоже страстью. Вот эта страсть, стремление к разуму, к одному разуму, влечение к нему, интерес только к нему, занятие любовью и есть философия как любовь к мудрости. Такая мудрая любовь одаривает человека в меру его человечности мудростью. Это человеческая мудрость. Человек настолько мудр, насколько человечен. Человечность делает человека универсальным.
Естественно, заниматься любовью со всем миром, со всеми людьми, со всем человечеством невозможно. Это не в человеческих силах. Но можно заняться естественной, телесной любовью с одним из многих. В результате совместное занятие двоих друг другом породит, сотворит третьего, иного, чем они. Уже в самом естестве любовь созидательна. Со всем же миром можно заниматься любовью только в сознании, создавая его в нем. Тогда если в твоем сознании поселится разум как любовь ко всему, в сознании воцарится мир, гармония, универсальное равновесие, свойственное человеку по его мере, по человеческой мере, какая доступна только человеку. Эта мера и есть человеческий разум как измерение человека.
Таким образом, заниматься любовью со всем миром можно только в самом себе, в мысли, мысленно. Вот почему философия как любомудрие требует от человека личного участие, полного (универсального) вовлечения самого себя в философию. Человек увлекается философией как любовью к чему? Ко всему. Но в чем? В одном, в уме, в разуме. Поэтому увлечение человека философией есть любовь к самой любви. Ближайшим образом такой сугубой любви является самосознание, то есть, любовь не к одному себе, но ко всему в себе. Такая любовь в себе носит умозрительный, мысленный характер. Для человека как телесного существа необходимо сделать любовь к себе любовью ко всему вне себя. Но он не может любить всех сразу. Тогда человек в лице мужчины начинает заниматься всеми по очереди. Кем всеми? Разумеется, женщинами, чтобы любовь дала свои плоды в виде детей. Вот, оказывается, почему мужчины полигамны. Человек же в лице женщины занимается любовью с одним мужчиной потому, что только так можно родить ребенка, от одного мужчины. Можно, конечно, родить ребенка следом за первым и от другого мужчины. Но кто будет заниматься первым ребенком, когда женщина будет творить следующего ребенка? Вот почему женщина моногамна.
Итак, есть любовь к самому себе. Она абстрактна и несовершенна, ибо человек есть только часть целого. Ограничиваясь собой, он лишает себя всего остального, целого, поменяет целое лишь одной его частью. Любовь к самому себе есть любовь в себе, эгоизм Любовь, развиваясь в человеке, выходит из себя и проявляется в любви к другому. Она начинает жить в другом. Благодаря любви человек находит себя уже не в себе, а в другом человеке. Так любовь возвращается к нему, становится любовью для себя. Любовь в себе и для себя есть уже не абстрактная, а конкретная, реальная любовь, настоящий разум. Если она единит любящих, то она является их мудростью. Это уже не абстрактный, а конкретный, реальный гуманизм, человеколюбие. Это мудрая любовь. Мудрая любовь ко всем возможна для человека только в виде (идеи) философии в его сознании, на уме, в мысли. Идея в мысли – это и есть философия. Идея есть мудрость. Мудрость в мысли – это любовь к ней – к мысли. Но не только к мысли, а к самому знанию. Знание обретает себя, находит в мысли, если собрано, сосредоточено, находится в любви. Сосредоточено на чем? На идее. Мысль, сфокусированная на идее, дает знание, узнает его во всем как в материале познания.
Философия есть любомудрие. В философии мудрость является делом любви. Только делая что-то с любовью можно сотворить нечто. Делая (с) умом мысль, делая мысленно (мысль уже дело – дело сознания), мы творим разумом из мысли понятие в идее. Понятие есть дитя мысли, дитя мыслителя. Он творит ее умом, занимаясь философией, любовью к мысли (как явлением идеи) с идеей. Значит, философ в уме занимается любовью с идеей. В результате идейной любви из мысли появляется понятие, смысл. Смысл понимается. Понимается то, что натворил философ.
Наконец, философия есть любовь. Это идейная любовь, любовь к идее, которая вдохновляет философа на мышление. Результатом такой идейно любви и является понятие, которым эта любовь возвращается к идее. Философия есть идейная любовь или любовь к идее, любовь к тому, что является человеку в мысли. Что же ему является? Дух. Значит, философия для философа, мыслителя есть любовь или вдохновение в мысли как явлении идеи. Вдохновение (в любви) рождает, пробуждает в человеке мысль. Из мысли как из материала своей разумной души человек изготавливает понятия, которыми понимает вдохновляющую его на мышление идею. Но идея существует не только в человеке. Она существует во всем как одна любовь, одно бытие, один разум. Идея как явление духа связывает в уме человека все в одно в виде мысли таким образом, что одно становится всем, миром. В чем? В бытии, в реальности. Вся реальность доступна (понятна) человеку только в мысли как понятие.
Если философия есть любомудрие, любовная мудрость, то мудрость есть мудролюбие, мудрая любовь.
Теория заговора. Так как человек не все знает, то, что не знает, он подозревает, что не знает специально, потому что кто-то это утаил от него.
Ум, мудрость и глупость. Дома мудрости – дома печали, дома глупости – дома радости. Почему Эразм хвалил глупость? Потому что она приносит радость сознания того, что другие люди еще глупее, чем он сам. Ведь все прочие хвалили не глупость, а умность, ругая глупость. Глупо хвалить то, что приносит печаль, сознание того, какой ты дурак. Вот почему Эразм хвалил глупых, - они не ведали, что так глупы.
Право, мораль и нрав (нравственность). Современное общество является цивилизацией права, правовой цивилизацией. Право уравнивает неравное. Неравное натурально. Равное искусственно. Оно примиряет части друг с другом посредством вещей. Но право не мораль. Мораль еще не управляет обществом. Современным обществом управляет право, правовой, а не моральный закон. Правовой закон уравнивает людей посредством уравнения вещей, которым служат люди. Они любят вещи, прежде всего, вещь всех вещей, - капитал, и используют ради этого людей. Мораль может править посредством общего долга, внешним выражением которого является стыд, виновность перед другим, не вещным обществом капитала, а человеческим обществом, в котором главное общее – человек. Это уже после морального общество возможно общество человека или нравственное общество, в котором главное уже не люди в общем, а всеобщее в каждом человеке. Сейчас же нравственное или совестливое схватывается не как универсальное, но только как личное в значении частного, касающегося этоса, характера отдельно взятого человека.
Новая форма существования. Новая форма существования уже больше, шире, чем жизнь. Для нее как для себя – значит для другого, для всех.
Денежный вопрос. Вопрос денег – это вопрос не качества, а количества. В деньгах важно не то, что есть они или нет, а то, сколько их. То есть, деньги. Капитал – это количество, а не качество. Когда говорят о человеческом капитале, то человека сводят к вещной массе, к денежной массе.
Капиталист и пролетарий. Капиталист – это хозяин капитала, а пролетарий (рабочий) – это сам капитал, переменный капитал, то есть, тот капитал, который приходит и уходит, переходит из рук в руки капиталистов. Капитал работает, работает на капиталиста. А вот капиталиста представляет, выражает политик, ибо политик есть представитель не народа, не капитала, а его хозяина. Причем именно во властных руках политика концентрируется капитал (экономия). Политик экономит на капитале – на народе. «Экономика (народ) должна быть экономной», как говорил великий эконом, Леонид Ильич. Так народная масса, рабочий люд становится слугой своего (капитала) хозяина.
Философия и наука. Если наука все упрощает, то философия все усложняет. Почему? Потому что наука ориентирована на результат, который тем результативнее, чем он проще, а философия ориентирована на процесс, который тем процессуальнее, чем он сложнее. Этим процессом является мышление, а результатом знание. Наука (ученый) знает, философия (философ) мыслит.
Кредо философа. Философ верит не в себя, а в свою философию, в Бога Душу Мать, то есть, в Мудрость. Его вера есть любовь к ней – к мудрости. Он надеется на то, чем не обладает. Он любит ее, а она нет, не любит, но испытывает его любовь, одаривая не собой (мудростью), но его теплохладным (не горячим) дыханием – разумом. И все ради спасения философа, иначе он сгорит в ее любви – мудрости. Вера философа – это идея. Идея является не словом, как в религии, а мыслью. Идея является уму в мысли в меру, в логическом порядке по смыслу (понятию).
Среди людей он единственно разумен. Разум как целое всеобщее в нем, – в отдельно взятом, - является особенным разумом – умом. Все прочие люди наделены не умом, но чем-то иным, что более или менее напоминает его. Так ученые не разумны, но рассудительны, ибо пользуются не умом, а холодным (строгим и точным) рассудком для опыта. Деятели искусства сообразительны, то есть, сообразны образу, на который молятся как на образец (парадигму).
Союз дьявола и антихриста. На днях читал беседы по «высшей социологии» Григория Климова и наткнулся на упомянутое им представление Николая Бердяева о союзе дьявола и антихриста. Толкование такого представления, данное Климовым, меня удивило, и я задумался над его смыслом. Кто может быть антихристом? Из какой среды он придет? Из той же среды так называемого «божьего народа», из которой в мир пришел Иисус Христос как его противник или нет? Возможно, почему бы нет. Если Иисус Христос является Спасителем человека, человечества от греха как власти дьявола, то кем является антихрист? Он не может не быть тем губителем людей, который придет под видом нового спасителя, чтобы обманным путем не спасти, но погубить людей, все человечество. Но тогда он станет проводником дьявола, его посланцем в земном мире. Если это так, то кто такой дьявол? Это противник Бога как Творца человека и всего мира? Почему, вообще, дьявол противостоит Богу? Например, Климов полагает его символом дегенерации. Так ли это? Действительно, если дьявол есть противник Бога как Творца, то он является разрушителем творения Бога, его уже не генерации и градации, но дегенерации и деградации. Но зачем его связывать с «божиим народом»? Этот народ выбрал Бог, а не дьявол, во всяком случае, так этот народ говорит и убеждает в этом все другие народы. Не совсем понятно, вернее, совсем не понятно.
Для ясности необходимо снова вернуться к фигуре (символу) Спасителя. Кем считал себя сам Спаситель? Он считал себя Сыном Бога. Бог – его Отец. Откуда такое представление? Ведь его нет в иудейском законе, нет в Ветхом завете. Его нет и в Коране мусульман. Почему же последователи Иисуса Христа так считают и приписывают такое самоописание Иисусу Христу? В царстве Духа нет тех отношений, которые есть в материальном мире. Поэтому именование Иисуса сыном Бога носит не буквальный, а символический характер. Но что тогда символизирует такой знак семейных отношений внутри Бога как Духа? Его имманентный характер. Богу имманентно не только его разумное, совершенное естество (природа), но и та природа, которая от него производна как творение от Творца своим разумным устроением. Через творение мир имманентен Духу как Творцу.
Но Дух одновременно и трансцендентен миру как уже Дух по своей сущности, идее, ибо мир создан Создателем не из Него, а из того, что ему противоположно как Бытию не-Бытие, Что (Сущности) – Ничто (не-Сущность). Именно трансцендентность Бога, его трансцендентный эгоизм и символизирует дьявол.
Иисус же, как второй Адам, символизирует не рождение человека, а его спасение от греха, связанного с разделением Адама на самого себя и Еву (Жизнь в миру). Разделившись, человек уже не может просто жить в раю, питаясь от древа жизни, он вынужден познать разделение, в котором таится как добро, так и зло, то есть. питаться от древа познания (отличия) добра и зла И если второй Адам приходит в мир для того, чтобы спасти людей, то антихрист появится для того, чтобы не освободить людей от греха, но, напротив, укрепить их в нем, что чревато Страшным судом над человеком. Он подставит человека вместо себя для Божьего Суда.
Русская, восточная и западная философия. Еще в начале ХХ века российский философ Владимир Эрн противопоставил восточную, в частности, русскую и западную философию, полагая три критерия разделения в онтологии, гносеологии и «социологии» (социальной философии) вместе с антропологией. В онтологическом плане или плане бытия, существования русская философия придерживается принципа реальности, а западная - меональности, в гносеологии, в самом познании русская философия держится логоса, а западная – рацио, и, наконец, в социологии русская философия персоналистична, а западная имперсоналистична В последнем разделении руссская философия персоналистична, является персонализмом потому что есть практическая, моральная философия. В ней акцент делается не на статичном, итоговом, результативном, готовом обществе (и человеке), а на возможном, не в ставшем, в развитом состоянии, а в становлении, динамике совершенствования. Русский персонализм есть тонизм; он основывается на личном усилии, на практическом напряжении воли. Есть волюнтаризм.
Западная же философия есть рационализм. Она имперсональна, ибо ориентирована на объективном и эффективном (прагматическом) вещном результате опыта (эмпирии), нежели на субъективном и утопическом личном участии в идеализации реального, намного более важной для ребяческого сознания своей сказочной неуловимостью, чем в конечной реализации идеального, ясной и отличной для повзрослевшего сознания.
Такое противопоставление Эрном и его единомышленниками восточной и западной философии условно и носит явно идеологический, а не философический характер. В западной философии имеет место не только рационализм, но и волюнтаризм. В ней есть все то, чего, кстати, в русской философии в связи с ее недоразвитостью в связи с детским, если не утробным, состоянием развития, в отличие от других восточных философий, как, например, индийской или китайской, еще не наблюдается как хорошего, позитивного, так и вполне негативного момента собственной развитости и совершенствования. Многое в русской философии заемного у той же западной философии, которая уже преодолела трудные места в детском, подростковом, юном развитии, давно стала совершеннолетней. Но у нее есть другая напасть – она миновала прогрессивную (зрелую) стадию в своем развитии и клонится к упадку, вырождению и полному исчезновению, вслед за индийской и китайской философиями, которые уже находятся в реликтовом, окаменевшем состоянии. И никакие попытки западных востоковедов и дилетантов-теософов реанимировать их не могут увенчаться успехом. Собственную способность оживить, модернизировать отжившую восточную философию, смешав ее с западной наукой, теософы прикрывают туманным флером, нет, не мистики, а тривиальной мистификации.
Указанные Вл. Эрном черты русской философии есть характерные приметы возрастной (детской) болезни идеологизма в философии, когда она забавляется (играет) представлениями, не дотягивая в уме еще до понятия. Она так и не смогла и к двадцать первому веку повзрослеть, как это случилось с другими восточными философиями и с известными западными. У нее, у русской жизни, есть свой опыт, но те понятия, которыми она понимала и понимает его не свои, выросшие из нее как из земли цветы, а чужие, -греческие, немецкие и пр. И только слова свои, русские слова да картинки (иконки), но понятия чужие. Надеюсь, что и понятия когда-нибудь да появятся свои, собственные. Пока же дает о себе знать, с одной стороны, непроизвольная заданность помышления в качестве пассивной активности, а с другой стороны, произвольная мечтательность в виде активной пассивности. Но то и другое состояния далеки еще от подлинной эмансипации духа, готового к самостоятельному осознанию и пониманию.
Вероятно, задержка с понятиями собственного творения, приготовления вызвана идеологическим морализаторством и практическим, митинговым активизмом, так свойственным русским людям. Им бы остановиться да задуматься и разродиться мыслью. Но тут же уже готово верное слово, молитвословие, от которого нет никакой охоты больше думать, а тянет только верить, что все будет хорошо, авось, само собой, как Бог на душу положит.
От философии остается только идея, которая тут же при ее появлении, когда она еще не отлилась в мысль, сливается в слово должного поучения и идеологического наставления на догматический путь к заранее установленному столбу (столпу) привычной (тривиальной) культовой истины.
Поэтому понятно, что в русском мире остается живо противостояние между душой (чувством) в лице гения и духом (волей) в лице святого, на что указывал еще Николай Бердяев, имея в виду гений Пушкина и святость Серафима Саровского. Уж слишком далеки эти миры друг от друга. Требуется развитие среднего, интеллектуального элемента. Причем необходимо развивать не рассудочный (научный) элемент, коего больше, чем достаточно, а именно разумный (философский). Философская мысль у русских носит еще вполне «детский», в лучшем случае, «подростковый», не самостоятельный характер. Святому никогда не стать мудрым, а мудрому святым. Мудрыми становятся, святыми рождаются. Философом можно стать, но никак не святым. Для святости требуется другая натура, - уже не человеческая, материальная, но ангельская, идеальная, духовная. У человека есть душа, но даже великодушие не может изменить натуры. Оно может только облагородить ее, чтобы она была полезна, а не вредна, - и только. Это глубокое заблуждение, что святыми становятся. Еще никто из людей не стал таковым. Следует поверить на слово не праздным людям, а тем из них, которых оные называли «святыми». Так они, эти названные святые, никогда не признавались в этом. Единственно, кто у нас состоялся как философ, так это поэт Пушкин или писатель Достоевский. Именно Пушкин нашел те слова, в которых есть наша мысль, а Достоевский нашел те слова, в которых есть наша идея. Вероятно, такой уж у нас характер не философский, а поэтический и художественный, возможно, научный. Наша земля лучше рождает не собственных Платонов, как хотелось считать «русскому университету», а собственных Гомеров или Невтонов.
Пора уж повзрослеть, а не увлекаться идеологической прелестью. Больше ясности и трезвости в мысли, больше настоящей идейности, сдержанной разумом и противной безудержной и фальшивой (лицемерной, ханжеской) идейности, идеологичности. Ясность и трезвость есть в русском (православном) богословии. Их даже больше в нем, чем необходимо для веры, что чревато ее обострением, резкостью, ригористичностью. Поэтому, кстати, такой «жалкой» является русская традиционная мистика, по этой вынужденной причине свившая себе гнездо в безумных сектах. Но ясности и трезвости нет в русской философии, отравленной ядом утопизма, занятой либо анахроничным (теистическим) морализаторством, либо модернистской и постмодернистской (натуралистической, атеистической) софистикой в виде «материалистической диалектики» или синергетики как «теорию всего», - этих «еретических учениях» лживого прогрессизма (позитивизма).
История, ХХ век, век XXI. Двадцатый век проиграл всю историю и не выиграл, а проиграл. Если двадцатый век есть «экспресс всей истории», то двадцать первый век есть «экспресс экспресса». Из-за этой «сугубой рефлексивности» XXI век так и остается непонятным подавляющему большинству современников, у которых не хватает ума разобраться в нем. «Болезнью века» стала цифровизация вселенской культуры, которая стирает последние признаки вторичного интеллекта у прямоходящего существа. Одиноко чувствовать себя мыслящему существу среди этой культурной пустыни, где смыслы конвертированы (выхолощены, стерилизованы) в цифры.
Представление и присутствие мысли. Следует различать представление мысли в понятии и ее собственное присутствие в качестве явления идеи. Тем более это трудно сделать, если имеешь дело с текстом, да к тому же еще извлеченным из глубины (пропасти) истории. Философ должен быть немножко историком, чтобы уметь увидеть в артефакте мысли время (эпоху), чтобы сдуть, смахнуть пыль эпохи и под ней увидеть вечность идеи. Однако увидеть ее мало, - необходимо еще понять идею. А для этого философу следует уподобиться филологу, чтобы за буквой найти скрытый смысл. Но как только он найдет смысл, то ему следует забыть технику изложения и перенести свое внимание (интенцию) с грамматики слова на логику смысла, осмыслить авторский замысел текста. Таким образом мыслитель может встретиться не с представлением мысли словом, но с ней самой воочию, с ее собственным присутствием в своем сознании.
Вульгарная старость. Что люди прежде держали при себе, когда пребывали в сознательном состоянии и демонстрировали свой стиль, то они отпускают на «вольные хлеба», когда теряют с возрастом контроль над своим безобразным нутром. Как это (характерное) вульгарно, наглядно видно на экране, на котором любят выступать так называемые «звезды» (популярные люди), уже вышедшие в тираж. Становится противно на душе от жалкого зрелища, как осыпается фальшивая позолота с подурневших от времени былых идолов. Вот тогда, чтобы привлечь к себе внимание, устроить скандал, они пускаются в откровенности, демонстрируя полное отсутствие художественного вкуса (чувства стыда) как симптома «грязной совести», вызывая естественное желание у приличной публики спрятать их в чулан, где пылятся забытые всеми некогда потешные игрушки.
Краса и обаяние. В красоте, например, женской, нет никакой тайны. Она скоро наскучит. Красота не вызывает симпатии. Для этого она слишком узнаваема. Конечно, она не вызывает отвращения, как безобразие. В ней есть образ. Но он вульгарный, массовый, народный. Она, как нос, на всех росла, но одной досталась, то есть всех «оставила с носом». Видно, что красота самодостаточна, что мы не нужны ей как ее друзья, но нужны лишь как поклонники. Красота отчуждает, точнее, она влечет, но привлекает как чужая сила. В ней есть некоторая искусственность, поверхностность ставшего, а не объемность становящегося. Красота понятна как красота без понятия, - и так видно. Она заразительна в восприятии, то есть, признается всеми за красоту. Она интересна сама по себе, поэтому самодостаточна и нуждается только в поклонении, о чем уже было сказано, но в другом контексте. В этом смысле она возвышается над теми, кто любуется ею. Именно ж\этим массовым обожанием она и отчуждается. Все стремятся к ней, но никто из них не может обладать ею. Это она обладает всеми. Причем она не делится собой, но всех делит, ссорит, понуждая к обладанию собой.
Совсем иначе с обаянием. Женское обаяние, очарование симпатично. Оно не холодит, но греет и просветляет душу. В ней показывается просвет в чаще безобразия. Обаяние манит, привлекает и интересует, чем же оно так интересно? В нем есть скрытность, тайна, загадка, которую тянет разгадать.