исторические фрески последними красками
---------------------------------------
Вот повесть о золотой рыбке, удачу приносящей.
Была рыбка весёлой и жила долго, пока не оказалась под опекой одного начинающего политработника.
Впрочем, сказание о её военно-морской биографии и об ужасном её конце давайте отложим на несколько страниц. Потому как намеченный путь нам преграждает исторический вопрос о Квумпе. Он, вопрос этот, поставлен кем-то, да так и оставлен стоять без всякой перспективы. Теперь он возвышается, громоздится, как мохнатый слон в тумане, отсекая тропинки всех обещанных планет. Пока не сдвинем этого слона на почётную обочину всемирной Истории, до рыбки нашей очередь не дойдёт.
Если бы этим озадачился бородатый Маркс, он, вероятно, начал бы так: «Вопрос о Квумпе тем отличается от тётушки Quickly, что к тётушке хотя бы понятно с какой стороны подойти». А поскольку бородатый Маркс уже никогда не выйдет за рамки своих настенных портретов и репродукций, остаёмся-таки с предметом нашей любознательности один на один. Сходу предлагаю не трогать это явление за прохладные уши, а начать с хвоста – с того, то есть, чем всё кончилось.
I.
Итак, Квумпа ушла в мир преданий. Говоря прямо, она мертва. И, как это полагается для военно-морского изделия, могилы не имеет. Буквально следуя судьбе подводной лодки «Комсомолец», дымилась, теряла управляемость, черпала забортную воду, кренилась, медленно падала с пузырями на дно. В гибели Квумпы, как в капле воды, отразился крах великого и непобедимого Советского Союза. А может и наоборот. Кто в ком отразился – теперь уже не суть важно. И это последнее, что здесь можно сказать всерьёз.
II.
Если факт гибели Киевского Высшего военно-морского политического училища (КВВМПУ, Квумпа) – дело установленное, то с датами у нас сплошная акварель и никакой чёткости.
Может, то был 1995 – год последнего курсантского выпуска. Формально вслед за этим Морполит, как сообщество военных чинов, держался над уровнем Киевского моря вплоть до середины 1996-го, но то был уже фантом, мираж в июльскую жару на асфальте Контрактовой площади.
Но и август 1991 года, когда на волне поражения ГКЧП были одномоментно упразднены партийно-политические органы СА и ВМФ СССР, вполне претендует на дату функциональной гибели КВВМПУ. Московские события тех дней и последующая за ними государственная реакция – были той самой верёвкой на шее Киевского Морполита и той самой табуреткой, выбитой из-под ног. Тело Квумпы в петле, понятное дело, брыкалось ещё какое-то время, но ...
Мне же представляется справедливым, что сроком истинной, то есть, духовной и метафизической гибели Квумпы, той чертой смерти, переступив которую, уже не отыграешь назад никак, является день и час позорной сдачи знамени Киевского Морполита в музей. Даже после удара 1991 года и последующего бесславного разложения, теоретически можно было на что-то рассчитывать, лелеять мысль о реванше. Однако сдача знамени решительно оборвала нить судьбы КВВМПУ.
Ныне у входа в главный учебный корпус Киево-Могилянской академии, то есть, на остывших кирпичах теперь уже античной Квумпы, красуется медная табличка с шумерской надписью бахвальского содержания: мол, никогда, никогда больше хромовый ботинок квумпаря не вернётся и не наступит!
Грош ей цена, этой табличке, как и самой нынешней академии, слепленной из мусора просроченных идей. Но когда настанет день вновь менять надписи у парадной двери, здесь, в периметре этих стен начнёт свой рост какое-то иное чудо Истории, а тому блестящему Морполиту родом из 1967-го, уже не воскреснуть.
III.
Споткнувшись о разночтение дат и сроков бесповоротного события, мне, как относительно честному летописцу, приличествует пойти запасным путём: рассмотреть гибель Квумпы не как медицинский голый факт, постыло очевидный, а как нарастающий процесс, как химическое превращения живого в неживое, как движения оползня к обрыву. И в этом деле, смею полагать, нам с вами скучать не придётся.
IV.
На каком этапе своего эпического 28-летнего похода Киевский Морполит оказался на гребне волны, в зените своего предначертания, чтобы медленно затем начать завал на ту сторону славы, вниз по склону?
Вероятно, то был некий, неведомый нам день, когда какому-то курсанту-кувумпарю крепко досталось на тёмной киевской улице от местных амбалов, и это впервые осталось без отмщения. С тех пор, как в столице советской Украины обосновалось КВВМПУ, здешнее племя было обучено, и знало, что за избитого курсанта Мополита сразу же, не откладывая, поднимется бешеный полк морячков со святыми бляхами на ремнях и отметелит без разбора целый район, если потребуется. Но ведь с какого-то неуловимого времени этого закона природы не стало, и начали квумпари периодически, где по делу, а где просто так, получать в бескозырку. На безвозмездной основе. По крайней мере, во второй половине 80-х такая практика уже укоренилась до полного бесстыдства. Редкие исключения из этого подлого правила лишь подтверждали угол падения авторитета некогда бравой Квумпы.
Хроника обнуления традиций Морполита, как это кажется, единственно верно рисует ступени, сходя по которым, училище неумолимо шло к своему краху. Всемирно-исторический контекст, в тиски которого угодило КВВМПУ в 90-е годы, стал своего рода «ударом милосердия», он формализовал, оправдал и ускорил это умирание. По крайней мере, традиции училища, установленные волей и примером его основателей, по мере движения к закату, усыпали этот путь, словно шишки, опавшие с ёлки.
Опираясь на логическую константу о том, что «всё начинается с чего-то», можно допустить: первым, невинным камушком будущего оползня стала такая малость, как вечерний чай. То есть, коллективное, организованное чаепитие уже глубоко после ужина, накануне общего отбоя. Было в Морполите такое правило, такой элемент повседневной жизни и служебного распорядка. Прямая и уместная калька с вечернего уклада жизни, установленного на кораблях ВМФ СССР. Осмелюсь допустить, что в военном флоте нет традиций второстепенных, и вечерний чай для экипажа – церемония почти столь же священная, как утренний подъём флага.
Некому теперь вспоминать – когда и при каком начальнике училища (должно быть, при Некрасове) он, чай этот, распиваемый на ночь глядя, был здесь упразднён. Продслужбе КВВМПУ, в ведении которой находился и камбуз, и чай, и заботы о пропитании личного состава, на флотские традиции было наплевать. Ей, продслужбе, хотелось спокойной жизни. При контр-адмирале Каплунове, втором отце-основателе Киевского Морполита, приведшем своё детище к зениту славы и материальному расцвету, даже заикаться о подобном никто не посмел бы. Он умел внушить подчинённым офицерам и служащим свой личный взгляд – «Это училище создавалось для курсантов, а не для вас!». По крайней мере, пока он был при власти, любой, кто пробовал согнуть это установление, получал разгром. Однако, никто не вечен, даже великий диктатор Каплунов, сделавший для КВВМПУ больше, чем было в человеческих силах. Едва сменилось командование Морполита, многие из тех, кто раньше боялся даже таблички с надписью «Начальник Киевского ВВМПУ», уверенно пошли на штурм кабинета нового адмирала. И вот ходил-ходил начпрод к начальнику училища, ныл-ныл, вздыхал-вздыхал, дескать, не управляемся, трудно, текучка кадров и геморрой, и таки уговорил! Не стало в жизни Квумпы вечернего чая для курсантов. Флотской культуры на плоскости Подола незаметно убыло.
Устои ВМФ, как показала практика жизни, уложены кем-то в виде поленницы дров, в которой любая, на выбор взятая традиция, чудесным образом всегда оказывается самым нижним, опорным элементом. Берёшь, изымаешь, и всю конструкцию начинает медленно вести на бок, по образу Пизанской башни, но только гораздо быстрей, с неизбежным обрушением. Иначе как объяснить всё, что последовало в Морполите дальше?
1. Упразднены девушки-официантки в столовой для третьего курса. Гордые третьекурсники опустились в статусе до новобранцев, перейдя на полное камбузное самообеспечение со всеми вытекающими нарядами на службу и грязным кухонным трудом. Третьему курсу навесили на шею обязанности вестовых по камбузу.
2. Упразднены девушки-официантки в столовой для четвёртого курса. С последствиями для квумпарей-выпускников, аналогичными участи ранее пострадавшего третьего курса.
3. Упразднён ежегодный чемпионат КВВМПУ по боксу. Немедленной пользой от данного мероприятия вроде бы не веяло. Однако, философский подход к вопросам жизни и смерти он несомненно воспитывал. Кроме того, сам процесс подготовки к этому ристалищу сплачивал квумпарей не хуже, чем коллективная подготовка к караульной службе на страшной Киевской «губе».
4. Упразднена привилегия выпускного курса, освобождающая его от нарядов дневальной службы. Ранее службу дневального на тумбочке в апартаментах четвёртого курса несли квумпари младшего призыва.
5. Упразднён законный, почётный порядок, согласно которому курсантам-выпускникам давалась привилегия перебраться из матросских кубриков, и прожить свой завершающий в Морполите год в условиях отдельных комнат каютного образца на 2-3 человека, с отдельным окном на свет Божий – кому на внутренний плац, а кому и на волю городскую с её короткими юбками.
6. По факту нарушена исконная практика училища, согласно которой курсант выпускного года не привлекался на всяческие массовые мероприятия, вроде гарнизонных дежурств, а уж тем более для репетиций и к участию в параде 7 ноября.
7. В нормальные времена квумпари-выпускники вообще не часто появлялись в родном училище - в основном дабы посетить занятия и пообедать. Командование считало их по факту уже готовыми офицерами. Им доверялась полная ответственность за свою собственную судьбу и свобода действий. Однако, чем глубже в горбачёвскую пятилетку, тем беспардонней стирались грани почётного статуса выпускника. Четверокурсники при власти контр-адмирала Коровина быстро превращались в сидельцев дисбата, едва отличаясь от квумпарей младших призывов степенью доверия к себе.
В этом смысле можно долго копаться в истории КВВМПУ последних его лет, можно откопать ещё чего-нибудь. Чтобы не делать этого, не тратить время и буквы, возьму на себя смелость резюмировать всё вышесказанное, и недосказанное, так: квумпари выпуска 1988 года свой четвёртый курс, как, впрочем, и всю свою учёбу, прошли в чёрном теле новобранцев, в ранге простых матросов, как расходный материал военной службы в мирное время. Только что в гарнизонный караул не привлекались в завершающий период – и то хорошо. Из уклада жизни, который они успели хотя бы частично застать в Морполите в 1984-м, в год своего поступления, через четыре года уже мало чего сохранилось. Так, оставаясь матросами по выучке, по вздрючке и по привычке, они и получили свои лейтенантские погоны на сутулые плечи. Выпускник Морполита 1985 года и выпускник Квумпы 1988 года – были два принципиально разных существа, две разные породы, они разительно отличались - и на ментальном уровне, по настроению, и даже чисто физически, по выправке, по энергетике движений. Да и по степени сияния, от лица исходящего, тоже сильно отличались.
В таком вот разобранном виде, при таких вот признаках нездоровья, Киевский Морполит незаметно прибило течением Истории к побережью 90-х. И всё, что случилось потом, лично мне кажется абсолютно закономерным.
V.
В 1989 году возле училища возникли пикеты: «Гардемарины, геть с Подолу!».
Это был один из передовых отрядов украинского националистического движения «Рух». И первая проба сил.
Роль политической стенобитной машины взял на себя Иван Салий - секретарь Подольского райкома Киева. Бывший, кстати, моряк Балтфлота. Будучи одним из лидеров «Руха», он фактически возглавил компанию по закрытию КВВМПУ. С тех пор администрация района начала бешеное давление на военное училище.
Этот конфликт, вроде бы чисто идеологический по своей окраске, имел большую персональную составляющую, и личные счёты сыграли в судьбе Морполита катастрофическую роль неодолимой силы, и стали фактором приговора.
Дело в том, что на излёте советской эпохи, в конце 80-х, когда политическое варево Перестройки уже забулькало, но ещё без видимых последствий, затеялись в Киеве большие выборы - то ли в городские власти, то ли ещё куда покруче. Иван Салий, причастный к административным верхам районной власти, пришёл в КВВМПУ на встречу с избирателями, в надежде заручиться поддержкой. Его там хорошо знали, поскольку в обход его должности многие вопросы жизнедеятельности Морполита не имели решения. И, видимо, регулярное деловое общение изначально не задалось. Так или иначе, в училище его риторически избили, устроили ему знатную трёпку. На общем собрании личного состава выступили мичман Вовкотруб, зам. начальника училища кап.1 р. Люлин, ряд курсантов – все под единым лейтмотивом: «Вы не достойны!». Вовкотруб даже вспомнил принародно, что Салий однажды запретил ему входить в его кабинет в фуражке. Люлин же говорил так: «В нашем лице вы потеряли такую поддержку! Мы готовим агитаторов и у нас тут полторы тысячи классных пропагандистов. Каждый из курсантов смог бы запросто сагитировать пару человек, и вы победили бы. Но вы потеряли наше доверие!». Салию предъявили всё, что только можно было вспомнить. Начальник училища контр-адмирал Коровин не присутствовал на этой встрече, но фактически в сценарии этого события чувствовалась его рука – у него были серьёзные личные счёты с Салиём, и теперь предоставлялась шикарная возможность для их сведения.
В результате, Салий те выборы продул. И приговор Киевскому Морполиту оказался тем самым подписан.
Чуть погодя, с распадом СССР, запретом КПСС, Салий отрёкся от всего на свете, что мешало его восхождению к власти, окрасился в щирого демократа, упрочил свои политические позиции, став руководителем города. Бесценные куски Подола оказались при нём в собственности иностранцев и коммерсантов. Он же довёл дело закрытия КВВМПУ до финальной точки. Помощь ему в этом деле оказали ряд актуальных деятелей украинской политики того времени: ультра-националист Хмара по прозвищу «совесть нации», Головатый, Павлычка и легион.
Контр-адмирал Коровин стоял за Морполит до последнего, держался как мог. Не только исторические обстоятельства и государственная немощь СССР последних дней были против него. Он сам был враг себе. За время своего командования КВВМПУ он продемонстрировал фатальную неспособность находить общий язык с властями. Если начальник училища 70-х годов Каплунов имел хорошие отношения со всеми инстанциями и важными персонами, вплоть до хозяина Украины Щербицкого, то Коровин умудрился поцапаться с чиновниками тотально. Дипломатическим даром он, видимо, не обладал.
А там, как знать, может время такое настало, когда любые усилия только отдаляют тебя от цели? Чёрная-пречёрная полоса глобальной тельняшки.
Впрочем, попробую быть справедливым. Мотивы и настроения власти тех безнадёжных лет кардинально изменились. И как знать – удалось бы лавировать тому же Каплунову на этом предательском мелководье? Далеко не факт! Если власть видит тебя врагом – договориться можно только об условиях капитуляции.
VI.
Гвоздей в крышку гроба КВВМПУ было много и разных.
На выпуске 1991 года случилась эпическая неловкость. Вернее, адское недоразумение. В общем, история, не смываемая кровью.
На выпуск пришёл Мулява, большой человек из ниоткуда. В народе о нём ходили слухи, что буквально недавно он был ещё каким-то нижним чином в армии, где-то на уровне старшины, если не сержанта сверхсрочной службы, но всем сердцем воспринял Московскую Перестройку и Незалежність України милої, во время себя проявил, продвинулся, отрекомендовался где надо. Словом, на волне горбачёвской революции сделал стремительную карьеру. Так или не совсем так это было, но теперь на его плечах красовались полковничьи погоны. И должность у него была – на страх врагам: главный по идеологической работе в украинской армии.
Так вот, некогда сержант, а ныне без пяти минут генерал Мулява явился на выпуск КВВМПУ. Пришёл в полевой зелёной форме, в сапогах и галифе, не сочтя нужным облачиться в парадное. Поднялся хозяйским шагом на трибуну, стал рядом с Коровиным и давай толкать речь о самостийности Украины. Делал это долго, витиевато, на узорчатой и цветастой украинской мове.
Раньше, в былые достойные времена, эту ключевую торжественную речь всегда произносил начальник училища, после чего курсанты-выпускники кричали дружное троекратное «Ура!». Но у Мулявы был другой план. Самозабвенная речь его оказалась увенчана патетическим восклицанием: «Слава Украине!». В ответ ожидалось громовое: «Слава! Слава! Слава!». По крайней мере, именно так оно, по замыслу Министерства обороны Украины, должно было отрабатываться на репетициях данного мероприятия. Однако, вопреки ожиданию, в ответ на церемониальное восклицание Мулявы над плацом КВВМПУ повисла невозможная, гробовая тишина. Военный идеолог Мулява остолбенело глядел на курсантов, и они смотрели на него, молча и с презрением, будто пленные герои на допросе. Мулява вопрошающим образом покосился на Коровина. Тот замер, как деревянный идол древней Руси, стараясь выглядеть не вполне живым. Однако, алые пятна нервной реакции предательски вылезли из-под воротничка его парадной рубашки, уверенно поползли вверх, по шее, по щекам и выше, покрывая всё единым ковром, и скоро лик адмирала стал краснее, чем новенький огнетушитель. Разъярённый Мулява, не говоря ни слова, не попрощавшись ни с кем, включая Коровина, развернулся на каблуках своих сержантских сапог и пошёл вон с территории КВВМПУ.
Понятное дело, что немилость новой власти к Морполиту была возведена тем самым в новую степень.
Некоторые, из числа сторонних наблюдателей скандала, не погружённые в исторический его контекст, не понимающие, в чём нерв современности, простодушно потом спрашивали у офицера Постникова, ротного командира: «Ну, ёлки-зелёные! Что же ваши орлы промолчали-то? Не могли что ли крикнуть чего-нибудь хорошее Муляве? Он же теперь отомстит!».
Постников терпеливо пояснял: новыми властями приветственный крик «Ура!» заклеймён, как чисто российский, имперский пережиток, и к применению на военной службе запрещён. На замену ему в украинских вооружённых силах введено троекратное восклицание - «Слава!». Однако, на репетициях собственного выпуска курсанты КВВМПУ постоянно и упорно кричали – «Сало! Сало! Сало!». Курсантов обломать не удалось. «С этими разбойниками разве сладишь!?» - подытожил Постников про своих питомцев. В общем, было принято компромиссное решение – пусть квумпари вообще молчат, чтобы не позориться. Вот и случилось то, что не могло не случиться.
VII.
Контр-адмирал Коровин всё ещё не терял надежды защитить Морполит на уровне Министерства Обороны.
И тут грянул ГКЧП!
Коровин объявил экстренный сбор всего личного состава КВВМПУ в курсантском клубе. От присутствующих там яблоку не где было упасть. Половина из них стояли в боковых проходах. Историчность наставшего часа понимали все. Сам Коровин, заняв место за трибункой на сцене клуба, озвучил короткую справку о сути происходящего теперь в Москве и решительно призвал поддержать московских путчистов. Надо отдать ему должное – он не колебался, не выжидал, чем оно там в далёкой столице всё обернётся.
Один из участников того знаменитого собрания свидетельствовал мне: контр-адмирал Коровин, резюмируя свой политический и человеческий выбор, заявил тогда, что руки не подаст тому, кто присягнёт Украине, и вообще, присягнуть дважды – это как застрелиться.
Краткая и мощная речь контр-адмирала произвела на личный состав училища неизгладимое впечатление. Морок бессмысленности и упадка, незаметно как прописавшийся над Морполитом и казавшийся господствующим рефреном его дальнейшей судьбы, был разорван в клочья, одним движением воли, одним словом. У людей расправились плечи. На волне воодушевления многим казалось: это только начало чего-то грандиозного, завтра будет приказ – и мы перевернём этот город! «Вот это мужик! Во, молодец!» - говорили друг другу квумпари, покидая собрание.
Однако уже на следующий день всех, кто посмел возрадоваться и вознадеяться, ожидал ледяной душ: поползли слухи, что Коровин Александр Михайлович первым же и присягнул на верность Украине. Так сказать, инкогнито. Что-то загадочное и жуткое случилось с ним за одну ночь. Выражаясь языком кинокомедии, должно быть его пытали.
Мы не можем перевернуть страницу дальше, бросив эту новеллу в позе недоумения. Историчности ради, нам придётся оформить сей нелепый эпизод в логичное, мотивированное умозаключение. Оставим на своей профессиональной совести такое:
Украина, по сумме всех потрясений позднего СССР, выпала в состояние государственной независимости, и Коровин, лишённый всякой надежды на руку Москвы, пытаясь спасти и себя, и училище, в числе первых военачальников Киевского гарнизона присягнул на верность новой власти и её флагу. Более того, в срочном порядке подвёл под украинскую присягу вслед за собой и весь Морполит. Всё было обставлено торжественно, при параде, со знамёнами. На почве этого в рядах личного состава КВВМПУ случился раскол. Далеко не все курсанты пошли на присягу, и от них отстали, но офицеров, желавших носить погоны дальше, заставили сделать это поголовно. Коровин же, которого многие и так в разной степени и по разным причинам недолюбливали, после всего им сказанного и совершённого, уронил своё имя.
Не смотря на поспешные политические манёвры с присягой новой власти, судьба начальника КВВМПУ с поражением ГКЧП была предрешена. Спустя некоторое время, в 1992 году, контр-адмирал был отстранён от командования и отправлен на пенсию.
VIII.
Киевскому ВВМПУ, или тому, что от него осталось, было отпущено исторической судьбой ещё пара лет. Два-три года лихорадочного биения в темпе конвульсий.
Годом последнего настоящего выпуска квумпарей, при соблюдении большей части старых правил и приличий, был 1992-й. На парадном плацу, после торжественных церемоний и ритуалов, едва попав в объятья родных и девок, свежеиспечённые лейтенанты откупорили бутылки с шампанским и давай пить-глушить – кто из бокалов, кто из горлышка, обливаясь пеной и щедро обливая всех вокруг.
Потом были ещё выпуски: 1993-го, 1994-го и даже 1995 года. Но то уже выглядело как пародия. Праздничные церемонии были перенесены на плац жилого городка №2, так как парадная территория №1 была полностью отдана Киево-Могилянской Академии. Церемониал был кастрирован и обезжирен, лишён блеска.
Да и курсантский материал уже был не тот – в КВВМПУ тогда учились те, кому совсем деваться было некуда, словно в ПТУ. Согласно откровениям офицеров-преподавателей, большинство курсантов тех лет были просто дебилами и бандитами.
Капитан 2 ранга Левченко, ротный командир периода 80-х годов и сам выпускник КВВМПУ ещё от первых наборов училища, человек, не склонный к грубости формулировок, выразил ту же самую мысль куда элегантней: «Курсанты выпуска 1988 года были последними, с кем ещё можно было о чём-то разговаривать».
Дальше, как мне это видится, качество человеческого материала, состояние учебного процесса и организация службы – всё это покатилось по наклонной, с ускорением.
Уже в период 1991-1992 в курсантские кубрики по ночам приводили блудных девок, которые голыми бегали по ЦП и плескались в курсантских умывальниках. И на этом мы ещё остановимся поподробнее. Потом.
Пока же обойдёмся легкой, обобщающей сентенцией: КВВМПУ стремительно деградировало и разлагалось, становясь той самой Квумпой последних времён.
IX.
После выпуска 1992 года в училище поспешили вывесить украинский «жёлто-блакитный» флаг. При этом красное знамя училища было передано на хранение в Музей Великой Отечественной Войны.
А в 1993 году власти назначили большой праздник в честь освобождения Киева от немцев. Приказали всем военным готовиться к параду.
КВВМПУ на гарнизонную репетицию заявилось без своего знамени. Командование гарнизона обомлело: вы что, совсем охренели? Часть, оставшаяся без своего знамени, считается расформированной! И руководству училища пришлось срочно обращаться в Музей ВОВ, уговаривать, унижаться, объяснять щекотливость ситуации, дабы его собственную реликвию ему вернули.
Родное знамя потом задержалось в КВВМПУ, и сопровождало три лейтенантских выпуска, которые были ещё суждены Морполиту. Но это была уже чистая декорация, без шлейфа военной мистики и духа победителей. Преданное знамя лишь обличало позор последних дней Квумпы.
X.
То, что погибло в 1992-м и было окончательно снесено с лица земли в 1996-м, уже на самой заре 90-х носило на себе грубые черты прогрессирующего разложения.
Ещё с 1990 года в Клубе училища обосновался какой-то кооператив: работал видеосалон с эротической «клубничкой» в репертуаре. Нет, сначала там крутили только боевики – с них всё началось. Но потом пошли темы уже без всякой оглядки на профессиональное «облико-морале» зрительской аудитории квумпарей. На разрыв мозга, как говорится. Кроме того, при видеосалоне открылся бар, поначалу, правда, безалкогольный.
Посещение клубной дискотеки для посторонних сделалось платным. С точки зрения коммерсантов, это был верный ход. Популярность Морполитовской дискотеки росла неудержимо год за годом, и не только среди местных фемин. Как ни странно, с начала 90-х квумпавскую танцплощадку облюбовали курсанты из ряда других военных училищ Киева. Они являлись небольшими группами, никого не трогали, держались вежливо и, занимая какой-нибудь самый дальний угол дискотечного зала, чтобы не мешать, самозабвенно медитировали в ритме «U Can't Touch This». Ни разу не случилось у них драк с квумпарями, которые, надо признать, всегда были к этому с охотой расположены. И квумпари, впервые за десятилетия соседства с «пехотинцами» в одном городе, прониклись к ним толикой уважения, почти подружились даже.
Они спрашивали у этих неприкаянных солдатиков: вам здесь мёдом что ли намазано? почему к нам ходите?
Те отвечали без всякой хитрости: если бы вы только знали – как тут у вас классно! у нас тоже есть свой дансинг-плац, но такой упадок! а ходить на городские дискотеки не охота – там нас просто бьют всякие гражданские.
Со временем в баре видеосалона начали продавать алкоголь всех степеней крепости – и поехало! С прорывом этой плотины матросы кадровой роты и курсанты стали «квасить», не стесняясь.
На почве ползучего краха Квумпы в роте обеспечения открылось беспробудное пьянство. Утром, проходя по тротуару улицы Волошской под окнами их кубриков, можно было обнаружить натюрморт всякого мусора, предметов одежды и обуви, других неожиданных вещей. Угоревшие от пьянки матросы выбрасывали всё это на улицу, не глядя. Один раз под утро из окна выпал в дупель пьяный моряк. Гражданские служащие КВВМПУ, мирно шедшие на работу, обнаружили это полосатое тело под стенами училища, позвали на помощь дежурную службу с КПП, и тем спасли воина для флота, для статистики. Пьяный до бесчувствия морячок падал со второго этажа, а потому сломал себе руку и пару рёбер.
Офицерство училища в лице своих лучших представителей тоже безоглядно опускалось, приспосабливаясь к гниловатым реалиям.
Пришла пора, когда уже никого не удивляли картины жизни, вроде такой: офицер Политотдела, секретарь Парткомиссии, стоя на входе в курсантский Клуб, продаёт кооперативные билетики на дискотеку. Или тот же портрет начальника Клуба сливочным маслом, распродающего втихую подопечное имущество – тоже со временем утратил авангардную новизну.
В период 1993-1994 годов коммерциализация КВВМПУ перекинулась на жилые ротные помещения. Бывшие кубрики стали брать в аренду некие застенчивые фирмы. Потом в аренду был сдан весь Клуб со всеми потрохами, а также курсантская столовая с камбузом в придачу. Когда пришло время для КВВМПУ закрыться окончательно, в варочном цехе бывшего камбуза Морполита уже во всю кипела кухня какого-то ресторана.
А воровство на фоне цветущей коммерции шло беспредельное. Кто могли и умели, тащили всё – мебель, камбузные припасы, матчасть, обмундирование, зеркала. Исчезали двери с петель. Постепенно выкручивались шурупы, пропадали куда-то дверные ручки. В один прекрасный день с КПП-3, охраняющего вход на жилую территорию училища, исчезла морская рында - около четырёх пудов чистой меди. При этом дежурный по КПП только пожимал плечами и делал круглые глаза, мол, не знаю, как это случилось. Один воин из состава роты обеспечения рассказывал потом, что никакой мистики в этом нет: просто некие, кому положено, подогнали грузовик с пятью матросами и одним мичманом на борту, сняли рынду и увезли в неизвестном направлении.
Новый начальник училища по фамилии Коврижко метался среди всего этого безудержного карнавала грабежа, но тщетно. Ибо нигде он не успевал и ничего ему возглавить не удавалось.
XI.
Капитану 1 ранга Коврижко выпала грустная и подлая доля стать могильщиком КВВМПУ. Иначе выражаясь, главным делом его жизни оказалось – закопать то, что уже умерло и разложилось, утилизировать милый сердцу политический труп. Ему, бывшему курсанту и выпускнику одного из первых наборов киевского Морполита, довелось оказаться последним начальником своей родной Квумпы. Такая вот планида человеку. Не позавидуешь!
По традиции, заведённой от самого основания училища в 1967 году, Коврижко заступил на должность Господа Бога Вседержителя, который повелевает громами и молниями, и навевает благоговейный ужас на всё живое и ископаемое. По крайней мере, всякий очередной начальник училища с погонами адмирала в хорошие времена естественным образом внушал именно такой букет эмоций личному составу Морполита.
Капитан 1 ранга Каталов, в 1992 году заменивший контр-адмирала Коровина на должности начальника, адмиральских погон так и не удосужился, не дождался, не заслужил. Однако, эхо фантомной субординации и чинопочитания досталось ему в наследство от всей плеяды предшественников-вседержителей. Так что, видимость управляемости и единоначалия в КВВМПУ некоторое время ещё сохранялась. К приходу же на эту должность Коврижко, киевский Морполит уже летел отвесно вниз, и даже видимостей никаких не оставалось. Страха и подобострастия в то время гораздо больше внушал к себе какой-нибудь эпический мичман Ханчич, нежели последний начальник КВВМПУ по фамилии Коврижко.
При иных обстоятельствах роль личности кап. 2 ранга Хильманчука в истории училища могла бы и не отметиться. А так – след остался. И поверьте, клёвый был человек! Ну, судите сами.
Надо было ехать в Севастополь за обмундированием – выпуск 1994 года был уже на носу. Заместитель начальника КВВМПУ по тылу Хильманчук энергично засобирался в дорогу. Однако, у кап. 1 ранга Коврижко на сей счёт было другое мнение. «Отставить Севастополь!» - распорядился он Хильманчуку своею властью. В том смысле, что пусть, дескать, кто-то другой поедет, а зам. нач. по тылу нужен командованию здесь, в Киеве, под рукой.
Что вслед за этим было бы в иные, достославные времена?
Любой офицер КВВМПУ, кроме начальника Политотдела, вытянулся бы в струнку, точно курсант 2 курса, подтянув живот и ягодицы, с лёгким, изящным прогибом в пояснице, приложил бы лапу к уху и молодцевато поедая глазами погоны начальника, ответил бы: «Есть отставить Севастополь!». Или: «Слушаюсь, товарищ адмирал!». Таким образом, поток событий изогнулся бы в другом, неизвестном теперь направлении. Однако, времена неслыханных поступков уже настали и властвовали безраздельно, поэтому мы знаем – что было дальше.
Кап. 2 ранга Хильманчук, вежливо выслушав распоряжение своего начальника по фамилии Коврижко, спокойно завершил упаковку багажника персонального авто, сел за руль и, никому ни слова не говоря, отправился на юг. В семье тоже никого на сей счёт не уведомил. В общем, получается, как сквозь землю провалился. День его нет, два, три...
Жена подняла тревогу, давай накручивать телефоны КВВМПУ, взвинтила милицию. Но никто в ответ не мог её утешить. Сведениями о её примерном муже, капитане 2 ранга Хильманчуке, будто в воду канувшем, никто не владел. Большая, недобрая загадка повисла в воздухе.
А потом вдруг по линии МВД приходит известие, что на какой-то трассе разбился похожий автомобиль, водитель изуродован до неузнаваемости, но скорее всего это и есть он, искомый Хильманчук. В общем, в семье воцаряется траур, в училище полным ходом идёт подготовка к похоронам, двери кабинета с табличкой «Заместитель начальника по тылу» опечатаны военной прокуратурой...
И вдруг является он, загоревший, отдохнувший, с документацией на обмундирование.
Немая сцена. Потом адские разбирательства. Потом безмятежная служба дальше.
Впоследствии бодрый тыловик Хильманчук ещё прославится грандиозной амурной дракой в своём кабинете, в результате которой он получит бутылкой шампанского по голове и попадёт в госпиталь. Но это - отдельная история, к гибели Квумпы не имеющая прямого отношения.
А может, имеющая. Как знать, как знать ...
XII.
Эпоха, накатившая на эту жизнь, словно цунами, поражала диапазоном и пестротой самых немыслимых ранее событий и влекла советских военных людей куда-то к грохоту невидимого водопада, не давая опомниться.
У жизни появились новые хозяева, и бывшие любимцы фортуны из числа подольских моряков, не желая с этим мириться, постоянно лезли в зону военного риска.
Был такой случай, очень даже показательный и типичный, на многие лады потом пересказанный за стенами КВВМПУ: о том, как заметные морполитовские офицеры Чурсин, Зеленов и с ними ещё пару каких-то каплеев, пошли в поход по бабам. После службы, или вместо службы – значения не имеет.
Молодецкая удаль и жажда приключений привела блестящих моряков в пиратский кабак, под вывеской Кооперативное кафе «Восточное». То было известнейшее заведение, зияющее своими дверями прямо на набережную Днепра, где-то между Речным вокзалом и КВВМПУ. Бабы там водились обильно, можно сказать, дежурили круглосуточно. Так что, расчёт был верен. При этом, офицеры Квумпы не учли одной важной малости: их апломб и напор, совершенно законные и неоспоримые каких-то ещё пару лет до этого, теперь налетали на стенку нового мироустройства, в котором всё стоило дурных денег, а звездочки на погонах уже никого ни в чём не убеждали.
Исходя из вышесказанного, нас не должно удивлять, что в Кооперативном кафе «Восточное» морполитовским офицерам не повезло. Весёлых баб они не сняли, но огребли знатных люлей. Сначала держались неплохо, но скоро групповая драка четыре на четыре клубком выкатилась на парадное крылечко. Оказавшись на улице, двое безымянных каплеев решительно спаслись бегством. Зеленов же бился с азартом, но часто пропускал удары, поэтому выпал из сюжета быстрее, чем враги успели вспотеть. А вот с Чурсиным пришлось повозиться. Тот случай доказал, что прозвище «Боксёр», полученное им в награду от благодарных квумпарей-курсантов, соответствовало не только выражению его лица, но и рукопашным навыкам. В общем, капитана 1 ранга Чурсина били долго, но зря, то есть, совершенно напрасно, ибо место битвы он всё равно покинул на своих ногах.
Кто были те враги, отбившие себе кулаки о светлые лики представителей КВВМПУ, не суть важно. Коренастые демоны горбачёвской перестройки, кооператоры с синими наколками на руках. Другой детализации не достойны. И мне вот думается: что было бы с этим кафе, случись подобный инцидент в эпоху 70-х? Едва первый побитый офицер показался бы в Морполите и слух об инциденте добрался бы до курсантских кубриков, целая рота, а то и все квумпари училища разом, не спрашиваясь никаких разрешений у своих начальников, снялись бы с места и всей массой в темпе олимпийского забега, не замечая заборов, ломанулись бы к месту происшествия, и подольские зеваки долго потом ждали бы, пока остынут кирпичи уничтоженного заведения. Ну, или примерно так. Однако же теперь, на заре 90-х, избиение офицеров не то, что не вызвало реваншистских волнений курсантских масс в стенах Морполита, но и не повлекло за собой никаких последующих неудобств для жизни самого «Восточного». Кафе, как мне помнится, благополучно просуществовало до конца 90-х.
XIII.
Курсанты КВВМПУ были обречены ходить тою же военною тропой, что и офицеры, их командиры. Те же самые вызовы эпохи и грани риска ждали их молодую кровь за стенами училища. И в отличии от своих начальников, они этот вызов приняли и дали на него ответ, который стоит отдельного рассказа.
В 1990-м году и далее, обстановка дисциплинарной тирании в училище, насаждённая стараниями контр-адмирала Коровина и усиленная карьеристами батальонного командования, режим, до синевы на шее, до пузырей из носа, затянутый на жизнях квумпарей в конце 80-х, словно по волшебству начал ослабляться - быстро и уже необратимо.
Курсанты набора 1988 года, последние квумпари, поступившие в училище как положено, на классических основаниях, заведённых ещё на заре Морполита, самопроизвольно выпали в состояние свободы. К завершению 1990 года, в обществе уже отчётливо тянуло дымком будущего государственного пожара, и в обстановке возрастающей растерянности командованию было уже не до курсантов. Вернее сказать – учебный процесс по инерции продолжался, воспроизводился на приличном уровне, а вот всё остальное, что составляло повседневную жизнь питомцев Морполита, быстро дрейфовало на периферию командирских забот. Свобода обняла квумпарей, как своих желанных женихов, и те уж не упустили свой шанс, отгуляли за себя и за тех предшественников Квумпы, кому с этим не повезло.
Не имея воли и власти для восстановления общей репутации Морполита на прежнюю высоту, курсанты тем не менее, нашли в себе и воли и сил, для того, чтобы заставить неприятельскую среду Киева считаться с собой, как организованной и решительной силой. Да, флотский корпоративный дух лежал в руинах уже давно и квумпарям не хватало мотивации встать, к примеру, за обиду своих командиров, или за пострадавшую честь училища. Однако своё личное «Я» они утвердить сумели, хотя бы напоследок.
Мне достоверно известен один из эпизодов весны 1991 года, когда поздним вечером двое курсантов КВВМПУ, возвращавшихся из увольнения, оказались в неприятельском окружении подольской шпаны и были оттеснены в укромный закоулок на Жданова (теперь – Сагайдачного) для «разговора». Разговор был понятно какой: деньги давай! – нет? – а если найду? Местной шантрапе хотелось выпить и почесать кулаки, так что драка не могла не начаться. В хаосе начавшейся свалки одному из курсантов сразу же удалось прорвать кольцо окружения и он, опережая скорость звука, драпанул в сторону Морполита, благо там было рукой подать. Оставшийся под огнём неприятеля был мой двоюродный брат П. – историческая, кстати, фигура. Он и свидетельствовал мне об этом эпизоде. С ним никак не могли сладить, невзирая на подавляющее численное превосходство, он продержался дольше возможного, и это спасло его. Когда силы начали покидать его, он достал из-под бушлата бутылку водки, которая была при нём, и пустил её в ход, аки булаву-дубинку. Успел пару раз дать ею по вражеским головам, пока она не разбилась. Однако, постепенно он стал пропускать удары со всех сторон и уже лежал на земле, пинаемый ногами, когда пришло спасение. Сбежавший его товарищ вернулся с целым взводом квумпарей. Те - кто в чём был, так и примчался - держали в руках ремни с бляхами, ротные табуретки и даже гантели из спорт-комнаты. Налетели, ударили и рассеяли силу вражью в один момент. Потом спокойно вернулись в стены училища, и там ни с кого за это не взыскали. Отчасти, это был ренессанс духа Квумпы 70-х.
Один этот случай ничего не поменял бы в настроениях неприятельской среды Киева в отношении курсантов КВВМПУ, однако те, на волне вышеописанного приключения, не успокоились и решили упрочить боевое своё реноме.
Припомнили, что неделей ранее одного честного квумпаря какие-то позорные уроды отметелили на танцплощадке «Жаба». В ближайшую субботу человек 20 курсантов явились туда с намерением восстановить равновесие в природе. Опознали двоих местных-причастных и начали их бить. Один убежал, а другой оказался крепышом и с ним пришлось повозиться. Били его, как рассказывают, полчаса - бляхами ремней, ногами, выбили чуваку глаз. Потом дружной фалангой отправились в рейд по центру Киева, творить торжество справедливости. Дошли сведения, что второй виновный (сбежавший) замечен где-то на Рулетке. Квумпари устремились туда. Но когда хотели выйти из «трубы», то есть из длинного перехода под площадью, то на выходе, у фонтанов Рулетки, курсантов ожидала толпа бритоголовых юношей-спортсменов, входящих в боевое крыло влиятельной банды «черепов». Неприятель подавлял троекратным преимуществом в численности. Квумпари, не ожидавшие такой встречи, споткнулись о воздух и остановились. Пошли напряжённые переговоры. Предводитель «черепов», некий вежливый юноша в модных штанах с олимпийскими лампасами, лет 25-ти на вид, сказал, что советует не залупаться, потому как у них имеется «ствол». Дальнейший тяжёлый обмен претензиями привёл к тому, что решили обойтись миром и миром же разойтись.
Удивительны оказались последствия этого «стояния на Рулетке»: местная полукриминальная среда в лице своих активных представителей признала место квумпарей под киевским солнцем, и они в какой-то степени даже подружились. В последствии, до лейтенантского выпуска КВВМПУ 1992 года, с квумпарей в центре города ни один волос не упал, и претензий к ним не бывало ни в чём, хотя квумпари, конечно, шалили почище иных разбойников. Фотографы с обезьянкой, художники углём, музыканты на флейте, продавцы тюльпанов и другие блошиные предприниматели, кормившиеся на пространствах Рулетки и в «трубе» под Рулеткой, безропотно платили квумпарям вечернюю мзду посильной денюжкой. И «черепа» предпочитали смотреть на это сквозь пальцы, хотя это была именно ихняя территория рэкета. Боссы «черепов» приняли мудрое решение, что проще дождаться – когда эти буйные головы, опоясанные ленточками «Киевское Высшее воен-мор. политическое училище», сами, естественным образом рассосутся в разные стороны, по флотам дальнейшей своей службы.
XIV.
А теперь, как ни увиливай, пора вернуться к голым девкам, обещанным чуть ранее. Здесь мы будем кратки и талантливы до предела.
В период времени между поражением московского ГКЧП и водружением над КВВМПУ жёлто-блакитного флага охранные свойства дежурных служб училища рассеялись, как призрак коммунизма. Судя по всему, на территорию Морполита проникнуть извне мог любой желающий. Просто никому это счастье было не надо. А вот голым девкам было очень даже надо. Им, этим легковоспламеняющимся существам, вечно чего-нибудь подавай.
Устное предание о последних временах Квумпы утверждает, что девицы-непоседы из числа разочарованных в ленинском Комсомоле протоптали надёжную колею в спальные помещения курсантов. В устном пересказе до сих пор гуляет следующая зарисовка о ночной жизни Морполита, как утверждается, типическая для начала 90-х.
Однажды курсанты привели к себе на ночь двух весёлых шлюшек. Квумпарей отнюдь не смутило то, что в их роте как раз ночевал дежурный по городку – лютый страж покоя и уставного правопорядка, не предусматривающего на территории Киевского ВВМПУ никаких запрещённых девок.
Всю ночь всем кубриком подружек драли. Время от времени шлюшки выходили в гальюн покурить. Там-то их и увидел один курсант, известный своим неутомимым пьянством. Разумеется, он не поверил своим глазам – подумал, что это нездоровый глюк, тяжкий фантазм, как следствие догнавшей его «белочки». Пройдя мимо привидений, он спокойно себе прошёл в кабинку гальюна, справил нужду. Возвращаясь обратно через умывальник, он опять узрел там обнажённых подруг, и с грустью понял – да, мол, белая белочка накрыла меня окончательно! По выходе из гальюна своими переживаниями относительно душевного своего здоровья он поделился с дневальным. Тот успокоил его: да, не переживай! это действительно девки, и они живые, настоящие ...
Когда шлюшки в очередной раз посетили гальюн, то чуть не до смерти напугали одного курсанта, который мирно плескался голышом в ванночке для мытья ног ...
Надо ли что-то добавлять на эту тему?
XV.
Не случайно экскурс в ночное ****ство по кубрикам КВВМПУ пересёкся с темой курсантского алкоголизма. Всегда подозревал, что ****ство и пьянство связаны меж собою так же родственно, как демократия и централизм в доктрине демократического централизма КПСС. Короче, одно вытекает из другого, доминируя по очереди.
В силу ряда причин, уже указанных выше, квумпарям к выпивке все шлюзы открылись, будто волшебная книга, и многие из них не нашли причин упираться против такого соблазна.
Один из курсантов, что называется, вовсе спился. Когда он «врезал» на ночь глядя, то становился идеальным, дисциплинированным воином - спал крепко, неподвижно, как упавший памятник из гранита. Но вот, однажды, угодил наш герой в чёрную полосу дисциплинарных наказаний: его долго не пускали в городское увольнение. Как уже объяснялось тут, Квумпа перестала быть территорией, свободной от алкоголя. Однако нашему герою надо было много! И вот, лишённый возможности пить как следует, он довольно быстро впал в безумие. Он стал бредить по ночам, стал кричать, что на него бросаются с ножами.
Спать с этим курсантом в одном кубрике оказалось проблематично. А уж нести ночную вахту дневального по роте – тем более, и даже страшно.
Покричав во сне, пометавшись в коечке, бедолага просыпался и выходил на ЦП, в сумерки ночного освещения. Шлёпая босиком по линолеуму, он устремлялся к очередному дневальному на тумбочке и приставал к нему с подробными расспросами: «Ты не видел, кто меня хотел зарезать?».
Пока дневальный соображал, что ему ответить, безумный квумпарь сам проникался неожиданной догадкой: «Аааа! Я знаю!! Это ты! Ты меня хотел зарезать!!! Я знаю...».
И только навыки партийно-политической работы позволяли дневальном выстоять живому до утра, и даже убедить буйного товарища попить водички из-под крана и вернуться в коечку.
Дело было спасено тем, что чёрная полоса в жизни нашего героя неожиданно обернулась на бело и его снова стали пускать в увольнения. К полуночи он возвращался из города в оптимальной алко-кондиции, и дальше, до самого выпуска, никто не видел с ним никаких проблем.
XVI.
Сказать, что все подольские золотопогонники в ту проклятую пору пили, было бы не правдой, ибо не все. Кто с кем соревновался в данных упражнениях – курсанты с офицерами, или наоборот - разобрать трудно, ибо всё относительно. Однако те некоторые, кто буквально вошел в затяжной штопор, оставили в истории Квумпы последних дней столь тягостное впечатление, что ничем это не закрасишь.
Назидательный пример капраза Чурсина буквально просится на первый план. Он, когда-то высокий, стройный лейтенант, заслужив большие погоны 1 ранга и большую должность комбата, буквально сорвался в ад. За какой-то год-полтора Чурсин катастрофически опух от пьянства, превратился в огромного, оплывшего слона. У него были огромные неприятности в семье, в чём-то можно его пожалеть, но что это теперь уже изменит? И в марте 1994 года, идя на службу в Мополит, он упал на выходе из метро «Почтовая Площадь». Инфаркт, сердце не выдержало, умер.
XVII.
Беру на себя смелость утверждать, что фундамент почитания Морполита его курсантами-квумпарями состоял из двух культов. То были культ личности начальника училища и культ «приёма пищи».
Основание первого культа заслуженно подпирала личность Каплунова, вице-адмирала, начальника училища в период 1972-1983 годов. Тот принял Морполит в его зачаточном состоянии, преумножил материальную базу КВВМПУ до пика развития и обеспеченности, установил порядок жизни и службы, беспощадно привязанные к интересам учебного процесса. Предельно суровый по отношению к офицерскому и преподавательскому корпусу Морполита, Каплунов Николай Сергеевич как никто другой после него сделал много для простых квумпарей и в интересах их. «Училище существует для курсантов, а не для вас!» - таким словами разносил он своих подчинённых на офицерских собраниях. Капитанам разных рангов служилось при нём тяжеловато.
Ребята-квумпарята, разумеется, и видели эту заботу о себе, и чувствовали её на себе. Отсюда и культ личности. Курсанты воспринимали начальника училища как диктатора всея Галактики – грозного, заботливого и снисходительного. Офицерский же корпус чуял в нём вечно голодного тигра и привык держаться в перманентном тонусе, в струнку.
После Каплунова культ почитания начальника училища медленно и незаметно стал отвязываться от самой личности, занимающей должность. Почитание, оглядка на верховного начальника постепенно прилипли к адмиральскому кабинету, к табличке «Начальник училища» на дверях. Так началась деградация вышеуказанного культа, перешедшая в открытую, обвальную форму только в августе 1991 года, по итогам политических метаний вокруг московского ГКЧП.
Второй основополагающий культ Морполита – культ «приёма пищи» - держался с упорством Брестской крепости. В то время, как наваждение богоподобия адмиральского командования таяло, будто минный сахар, камбуз воспроизводил великий ритуал кормления с настойчивостью восхода египетского солнца.
И даже когда дефицит личностей, столь необходимых для поддержания культа начальника училища, сломал мистическую преемственность права повелевать, камбуз Морполита продолжал исправно харчевать тысячу квумпарей, придерживаясь меню и стандартов качества, заведённых от начала своих времён. Курсанты паче всего другого на свете любили пожрать, то есть, команду - «начать приём пищи!» - исполняли в высшей степени инициативно. И камбуз исправно шёл им навстречу, так сказать, тащился на поводу их страсти. Устои Морполита рушились, начальство мельчало, великие идеи ХХ века проклинались, а на камбузе исправно продолжали готовить борщи, гуляши и вермишели, питая слепую веру квумпарей в то, что Квумпа вечна и неизменна, как белый хлеб с куском масла на завтрак.
И так оно шло до тех пор, пока однажды в глубинах флотского борща не обнаружили мышь. Варёную. Курсанты зачерпнули её чумичкой из раздаточного бачка, вместе с борщом.
Тогда у штурвала КВВМПУ всё ещё находился контр-адмирал Коровин, уже обречённый, но влечения к власти не утративший. Он хорошо знал, что такое большая флотская вздрючка, и не преминул показать свои знания на практике. В последний, видимо, раз.
В сей же день, как в борще обнаружили злосчастную мышь, на камбузе Морполита высадился десант командования и продслужбы, усиленный кем попало из санчасти. Люди в золотых погонах, явившиеся без объявления войны, устроили поварихам, дежурному наряду из числа курсантов, а так же всем причастным и непричастным вырванные годы. Устроили такой шмон, так лютовали, так вывернули нутро всему камбузному организму, словно то было дело святого реванша за позор поражения ГКЧП. Правда, до расстрела виновных на мусоросборнике дело не дошло. Однако на глазах поварской команды навернулись слёзы почти настоящего раскаяния. Многие были потрясены – и мышью, и вздрючкой, слившимися в одно тотальное событие.
Оскорбление гастрономических и патриотических чувств курсантов было таким образом отмщено, непорочное благообразие флотского порядка восстановлено вертикально. Камбузу вернули звание последней линии обороны КВВМПУ.
Порядок стоял каменно. Правда, не долго. Суток едва хватило.
На следующий день во время обеденного приёма пищи курсанты, осторожно заглянув в бачки с гороховым супом, обнаружили там новую погибшую мышь ...
Разумеется, камбузная смена того дня оказалась в обморочном состоянии. Ожидали чего-нибудь страшного, вплоть до разлома земной коры об головы виновных и дежурных. Но предвкушениям злорадных квумпарей сбыться было не суждено. Поразительно, но факт: вторая мышь в общем варочном котле КВВМПУ не вызвала ни малейшей реакции со стороны высокого командования и лиц, прямо обязанных по должности. Там, на адмиральском этаже, словно бы сломались, обмякли, осознали фатум неумолимого оползня событий, влекущего всех в небытие. Дежурные и младшие чины учуяли это, и никто из них не заявился в храм «приёма пищи», дабы натыкать варёной мышью кому-нибудь в харю.
А далее ...
Впоследствии совершенно обыденно в первых и вторых блюдах находили то связку ключей, то кусок зелёного бутылочного стекла, то 20 копеек одной монетой, то в котлетах чего-то постороннее. В нормальные времена из всех этих артефактов догадались бы сделать музейную экспозицию. Но времена были уже не нормальные.
На таком фоне совершенно не удивляет, к примеру, бегство из училища одного квумпаря, совершённое по гастрономическим мотивам. Как-то раз, во время вечерней поверки обнаружилось, что личный состав роты не досчитывается курсанта. Стали выяснять, учинили поиски, пытались найти следы пропавшего и на другой день, но тщетно. Зато обнаружили записку: «Надоело жрать вашу картоплю! Уезжаю трескать свою бульбу».
Итак, сбежал. Значит, хотя бы живой.
Курсант был родом с Беларуссии. Это объясняло его патриотичную верность бульбе. Но это не снимало с повестки дня командования КВВМПУ дурацкого вопроса – «Что с этим делать?».
Раньше этому беглецу никто бы не позавидовал. Советская власть с её немеряными силами розыска и преследования обязательно нашла бы его даже в партизанских трясинах белорусских лесов. Нашла бы, вернула бы под флаг ВМФ СССР и размазала бы о причальную стенку Черноморского флота. Символически выражаясь.
Новые исторические обстоятельства этому не способствовали. Депеши слать было некому, исполнять некому, искать и размазывать – тоже. Самым разумным ныне оказалось просто махнуть на беглеца рукой и списать его с довольствия на камбузе. Что и было сделано – одной рукой махнули, другой рукой списали.
После краха священного культа «приёма пищи» земля из-под Квумпы уехала окончательно.
XVIII.
По мере того, как Морполит осыпался и сжимался под давлением новой политической среды, отпадала необходимость содержания камбуза во всём его былом величии. Кадровые сокращения, давно уже волнами прокатившиеся по всем службам и кафедрам КВВМПУ, постучались и в эту дверь.
Задача рисовалась не из простых. Командование ломало голову – с кого начать? Это же не рядовое место, не какая-нибудь там кафедра научного коммунизма! Здесь в кого ни ткни – сплошь заслуженные ветераны перловки и пшёнки, отдавшие Квумпе три четверти своей калорийной жизни! Командование продслужбы, и даже выше, держалось за голову, не находя приличных решений. Благо, не бывает худа без добра, счастливый случай выручил в этом деле.
Звездою камбуза КВВМПУ была повариха по имени Вера Степура. Она была вожделенным магнитом для воображения целого поколения квумпарей, и свет её навязчивого образа проникает сквозь толщу 80-х и 90-х годов ХХ века аж до наших дней, выжигая глубокую борозду в летописи Квумпы.
Дурного за нею не водилось, хотя курсантское воображение она, конечно, смущала. Стояла Вера год за годом возле камбузных баков для варки блюд, будто статуя в лучах заката, и вносила свою лепту в строительство Коммунизма. Однако добрые времена сменились на лихолетье разгрома СССР. Народ, включая отличников боевой и политической подготовки, массово повредился умом, и в голове нашей поварихи тоже многое повернулось к лесу передом. Продержавшись почти безукоризненно и почти молодцом лет пятнадцать, не меньше, Степура однажды в ночь рухнула как Берлинская стена.
Та ночь у неё была связана с чем-то личным и трагичным, возможно с датой её 40-летия. Как знать? В общем, повод был такой что не объедешь стороной, не сможешь не напиться. И вот, едва настала полночь, Вера прикрылась шубой и, минуя спящего на тумбочке дневального, заявилась в матросский кубрик кадровой роты обеспечения КВВМПУ. Там живо проснулись. С пафосным восклицанием, взятым из героического кино-эпоса - «Ну, кто ещё хочет попробовать комиссарского тела?» - Вера Степура, девушка с большим размером ноги, широко распахнула свою богатую шубу перед изумлёнными матросиками. Под шубой, как говорят, она была в чём мать родила.
В чём родили нас матери наши – мы достоверно знаем. А вот что касается поварихи Веры, на сей счёт теперь имеются сомнения. Может, мать родила её в чешуе, как жар горя. Да что угодно! Иначе как объяснить дальнейшую реакцию кубрика? Едва глянув на фрагмент Веры под шубой, матросики переполошились и с криками - «Мама! Помогите! Полундра!!» - стали выбегать, кто в дверь, кто в окно, и звать на помощь дежурного по городку.
Дежурный по городку как раз не спал, скучая за чтением газеты «Спид-Инфо» на КПП №3, поэтому с удовольствием откликнулся на звуки внезапной паники в помещении кадровой роты. Галопом прибыв на место события, дежурный офицер с наслаждением зафиксировал там Веру Степуру с шубой на голо и факт нарушения ею уставной тишины после команды «Отбой!».
По утру о сем было доложено куда надо. Дошло и до руководства продслужбы училища. Там обрадовались и с великим облегчением вздохнули, сбрасывая груз морального долга со своих плеч. Теперь можно было не мучиться выбором и совестью, теперь было ясно – с кого начнутся увольнения персонала на камбузе. Ведь главное – обоснованно начать, а дальше само пойдёт, в темпе слепых сил природы.
Единственное, на чём запнулось начальство продслужбы ещё на целых пять минут – это формулировка, по которой предстояло уволить повариху Степуру. «За дискредитацию высокого звания ...» или «За заслуги перед ...»? Поколебавшись, решили уволить «По износу камбузного оборудования ввиду полной амортизации». Ну, или примерно так. То есть, политически нейтрально перед лицом суда Истории.
XIX.
Словно эхо катастрофы, тихо сотрясающей внутренности КВВМПУ, вдоль внешнего периметра Морполита также творилось что-то нездоровое. Неким загадочным течением к стенам училища влекло всяких типов, подорванных на телесеансах Чумака, контактёров НЛО, выпускников психлечебниц, чревовещателей, контрразведчиков-любителей и других детей альтернативной реальности и т.п.
КПП №3, что выходит на улицу Волошскую, следует считать самым популярным, самым натоптанным и самым намоленым местом Киевского ВВМПУ. Когда бывший курсант и выпускник Мополита, уже ставший тёртым офицером ВМФ, решал посетить Киев, дабы подышать воздухом ностальгии, пройтись улицами своей квумпавской юности, то ноги сами несли его сюда, под тень мощных тополей, к широким железным воротам. Здесь было самое оживлённое движение курсантских взводов и рот. Всё молодое воинство КВВМПУ вытекало отсюда в городской простор и стекалось сюда, словно к Гибралтару. Всмотревшись в колонны по четыре, слаженно отбивающие шаг, можно было случайно угадать в ком-то из новобранцев себя самого, будто заново поступившего в училище. Здесь почти наверняка можно было повстречать своих бывших командиров или преподавателей, всё ещё состоящих на службе. Здесь до последнего дня Квумпы витали призрачные духи и тени студенток, когда-то стаями ожидающих и караулящих своих любимых квумпарей, выходящих через ворота КПП в городское увольнение. Здесь душа бывшего курсанта томилась о невозможности пережить всё это заново.
И вот именно сюда, в это священное место на карте Квумпы, устремлялись, как мёдом соблазнённые, те самые жертвы постсоветского декаданса, калеки русской демократии, о которых упомянуто чуть выше. Они здорово оживляли здешнюю дежурно-вахтенную атмосферу, забавляя и озадачивая военную публику угасающего Морполита своей постмодернистской активностью.
Однажды здесь появился какой-то чудик в круглых очках-стекляшках и навязчиво пытался продать кому-нибудь целый мешок военных пуговиц СА. Под напором вахтенных квумпарей он в итоге отступил со ступенек КПП и пропал куда-то со своим мешком. А потом, через пару дней, вернулся с блокнотом и карандашом в руках. Представляясь спецкором «Спорт-Лото», он приставал к каждому встречному, пытаясь взять интервью. Тут-то ему и подвернулся капитан 2 ранга Кораблин, на свою беду вышедший через КПП на улицу Волошскую.
Кораблин был красавчик новой волны. Его принесло в Морполит с флотских окраин континента совершенно ещё недавно, последним приливом горбачёвской Перестройки. Он привёз с собой актуальную гибкость мышления и тёмную, ухоженную бородку на светлом лице – стилизацию образа китобоя по имени Нед Ленд из «Капитана Немо» советской кино-версии. Ничего подобного, в смысле героической растительности от уха до уха, Киевский Морполит не видывал от самого дня своего основания. Бородищи, бородки, усы, бакенбарды и полубаки – все эти художественные изыски проклятого царизма не приветствовались тут, в кузнице кадров ГЛАВПУРа, а значит, преследовались. В эпоху расцвета КВВМПУ, особенно при адмирале Каплунове, эту гарпунёрскую бородку капитану 2 ранга Кораблину выщипали бы на офицерском партсобрании по волосинке. Однако на границе 80-х и 90-х, в условиях самоликвидации советских доктрин, следить за единообразием воинского портрета лица стало некому и некогда, поэтому на украшение Кораблина смотрели сквозь пальцы, хотя и без энтузиазма.
И вот такой Кораблин, старший офицер, авангардный и красивый, попался тому чудику, бесчинствующему на подступах к славному КПП-3. Не сбавляя хода, капитан 2 ранга попытался отмахнуться: «Отставить «Спорт-Лото»! Вы что, гражданин, с ума спятили? Я не даю интервью! Я на службе!». Ан нет, не тут-то было. Миновать препятствие на своём пути в виде чудика с блокнотом ему не удалось.
Получив отказ, гражданин-придурок стремительно преобразился из спецкора «Спорт-Лото» в прокурора Нюрнбергского Трибунала. Шерсть на его загривке встала дыбом, и он, взяв офицера загрудки, заорал так, что птицы поснимались с деревьев по всей улице Волошской: «Аааа! Так это ты??!!». Кораблин попытался освободиться от захвата незнакомых ему лап, однако, не достаточно решительно, вернее, излишне вежливо, потому безрезультатно. Пользуясь замешательством жертвы в погонах, чудик щурился сквозь круглые стекляшки очков, как заправский дознаватель на допросе, и торопился развить свою тему: «А ведь я тебя не забыл! Я тебя, гад, пятьдесят лет разыскивал! Это ты, любимчик Гитлера, топил наши корабли на Балтике в сорок втором! Я всё помню! Я узнал твою капитанскую бороду, Эрих Топп!».
Всякие случайные зрители этого бесплатного представления готовы были даже согласиться с придурком имени «Спорт-Лото»: Кораблин со своей бородкой выглядел так ярко и замечательно, что полностью соответствовал архетипам советского, да и мирового кино относительно облика классического асса подводного флота Второй Мировой. Опасаясь, что ещё немного и его действительно примут за какого-то немца и, на всякий случай, арестуют, офицер Морполита рванулся уже как следует и городской дурик отлетел от него на безопасную орбиту. Не мешкая, Кораблин взбежал по ступенькам крыльца КПП и скрылся за дверью. Тем и спасся. Потом долго не мог продолжить свой путь из училища на простор города, поскольку подорванный гражданин продолжал нарезать хищные круги поблизости, и поделать с этим ничего было нельзя...
Не успели ещё птицы успокоиться на ветвях по улице Волошской, как вахтенный покой КПП-3 нарушила какая-то приличной внешности дама, с жэковским огоньком в глазах. Тут ей удачно попался подходящий курсант. Рукав его был украшен сине-бело-синей повязкой дежурной службы. Он стоял на ступеньках крылечка и медленно дымил сигареткой, отдавшись мечтам о военной пенсии.
Приличная дама устремилась к нему и застала его врасплох конфиденциальным донесением шпионского характера: «Передайте вашему главнокомандованию: секретное слово - «Яблоко»!». Сказав так, она решительно двинулась дальше по улице Волошской, ускоряя шаг и не оглядываясь. Дежурный квупарь выронил окурок и проводил её своими гляделками, растерянно хлопающими вслед. Потом пошёл и на всякий случай рассказал обо всём этом мичману - своему вахтенному командиру. Тот оказался циничен до полного здравомыслия, поэтому никакому главнокомандованию ничего передавать не стал. Однако поручил своей вахтенной команде усилить наблюдение за улицей и дальнейших контактов с «гражданскими» избегать. А то ведь городские психи они такие – сначала разговаривают, а потом, глядишь, могут и укусить...
Уставному благолепию закрепиться и воцариться здесь никак не получалось. Скоро пространства, прилегающие к КПП-3 облюбовал какой-то бродяга в серой шинели без погон и окружил этот объект своей великой заботой. Он появлялся тут почти ежедневно, к утреннему разводу курсантов на занятия. Через КПП начиналось большое движение личного состава училища, что и было предметом его особого вдохновения.
При виде плотных курсантских войск, повзводно выходящих через железные ворота, занимал надменную позу Наполеона и сопровождал утренний марш квумпарей бодрыми окриками старорежимного образца: «Шире шаг! Левой, левой, ать-два! Держать равнение, сено-солома!». Курсанты лыбились в его сторону и посылали его бодро матом.
Когда же здесь возникал какой-нибудь офицер с солидными погонами, бродяга прикладывал руку к своей голове, всклокоченной, как цветная капуста, и дурным голосом орал - «Смирно!». Так, с приложенной рукой, он бросался к офицеру с докладом. «Товарищ капитан! – рапортовал он, подбегая и молодцевато вытягиваясь в струнку, - За время моего дежурства замечаний не случилось! Продолжаю вести наблюдение!».
Ни у кого из офицеров не хватало военной смекалки вызвать дневальных по КПП и поручить им отвести «наблюдателя» за угол дабы набить ему там морду. А попытки игнорировать эту клоунаду, только раззадоривали его, да веселили случайных зрителей. Особо приглянувшихся ему офицеров бродяга в серой шинели брал под особую опеку, талантливо преображаясь в ординарца-сверхсрочника и отбирая хлеб у законной супруги. Он замечал какую-нибудь оплошность в военном облике офицера и с навязчивой заботой брался её ликвидировать.
«Товарищ капитан, у вас пушинка на плече! Дайте я смахну!» - протягивал свою корявую лапку и смахивал что-то.
«Товарищ капитан, у вас кораблик на груди не ровно висит! Давайте я поправлю!» - тянулся своими граблями к знаку и поправлял нагрудный значок «Гроза морей».
«Товарищ капитан, у вас галстук ослабился! Дайте я его подтяну!» - брал и подтягивал до самого кадыка.
И тому подобное.
Офицеры, разумеется, зависали в глубоком ступоре, разинув рот, беспомощно и безнадёжно опаздывая с какой-либо реакцией на происходящее. Ступор и пофигизм были психической основой всякой военной личности в то время.
Однажды бродяге попался заместитель начальника училища Самохвалов, капитан 1 ранга собственной персоной. Об этом офицере киевского Морполита трудно что-то добавить помимо того, что он был богом подводной войны в мирное время, и вам следовало избегать, дабы тень его случайно не коснулась вас. Американские дети по ту сторону океана пускались в рёв и слёзы, когда видели его портреты в своих комиксах. Однако чудак в серой шинели этого не знал. Поэтому, узрев фактурного капраза, тяжело выходящего через служебную дверь КПП, он кинулся ему наперерез, будто дежурный по Мировому океану, и с трудом одолевая инерцию своего разбега, принялся рапортовать по всей форме о тактическом раскладе сил в Восточном полушарии. Капитан 1 ранга Самохвалов остолбенел от дерзости, от наглости и от обилия новых для него сведений. Все известные ему слова вперемешку с матюками разом поспешили наружу, но ввиду их обилия застряли в горле, как в жерле корабельной пушки. В итоге Самохвалов замер, словно схваченный цементом, и только пучил на святого хама свои дикие глаза, как подобало бы царю морских окуней, извлечённого из морской пучины сетью вшивого рыбака. Болван в серой шинели, совершенно игнорируя взрывоопасность ситуации и не чуя, как собственная жизнь повисла на нитке, привычным движением заботливо поправил Самохвалову узел галстука, смахнул некую соринку с его погона, а затем потянулся рукою к наградным рядам на груди капраза, намереваясь поправить орден Ленина за трансарктический переход. А вот этого грозный атомоходец Самохвалов перенести не мог, а потому ожил, зарычал, пришёл в движение куда-то прочь подальше, и невыносимо дружелюбно сказал обормоту: «Не надо, товарищ, отставить, говорю, фу, фу!». А поскольку тот вознамерился проявить липкость и начал тянуться ему во след, Самохвалов, мягко увещевая «товарища» не делать ничего, миролюбиво пустился наутёк. Прибавил ходу, переходя с шага на рысцу, ушёл в отрыв, и благополучно рассеялся где-то на пересечении Ильинской и Волошской.
И правильно, кстати, сделал. Ибо такие времена настали: какого придурка в морду ни двинешь – обязательно попадёшь в демократа. А потом – угодишь с потрохами в газету «Сiльськi Вiстi», эту воронку новой жизни. И это только для начала!
В общем, бить придурков без оглядки на их политические убеждения могли только курсанты-квумпари. Что с них взять, с этих реваншистов КПСС, хулиганов-ленинцев?
XX.
Кстати, о Ленине!
Призрак ленинизма, изгнанный из КВВМПУ, долго ещё бродил где-то рядом. Незримый по своей природе, он доставал граждан муками совести и укорял недоеденным хлебом. В таком деле любому призраку не обойтись без проповедника, и таковой у ленинизма нашёлся.
Посетив кудрявый скверик, что отделяет клуб и жилую территорию Морполита от крестов Ильинской церкви, можно было застать его там, сидящим на убогой скамейке без спинки. То был зек, синий от наколок. Он только-только вот недавно вышел на волю после двенадцатилетней отсидки и никак не мог понять – куда он попал. Там за решёткой время остановлено однажды и навсегда, там – день не отличим от Вечности. А тут, на воле, реальность успела уехать так далеко, что было не ясно – куда поставить ногу, чтобы сойти на берег. Страдая от когнитивного диссонанса и не врубаясь в основы окружающей жизни, вчерашний зек, прозрачный от худобы, являлся в скверик под стенами КВВМПУ и вдохновенно жаловался всякому ротозею-квумпарю, случайно оказавшемуся поблизости:
«... Я уважаю коммунистов! При них гораздо лучше было. Да, они, козлы, меня сажали! Но ведь справедливо делали! Я честно крал, а они честно мня сажали, и я на них не в обиде! А эти нынешние пидарюги – это вообще не власть! Это пустые бакланы, которые заняты тем, что обсирают Ленина. Я бы многое им простил, и даже то, что я за ними красть не успеваю. Но Ленина я им никогда не прощу!
Сидел в «крытке» много-много. Тоска смертная, спасался чтением. Из всего чтива начальство разрешало держать в хатах только Ленина. У меня были два тома – номер «3» и номер «4». И пока я сидел там, оба тома прочитал по нескольку раз. Какой это был мозг! Какие вещи он говорил! Читаешь, и читать хочется. Потому что пишет человек буквально твоими собственными мыслями ...».
Случайный квумпарь, выслушав жаркую проповедь узника советской пенитенциарной системы, кивал рассеянно головою и спешил куда-нибудь уйти. Поскольку Ленина он читал только на корешках ПСС, стоящего на полке библиотеки, и разделить восторгов был не в состоянии.
Впрочем, синеватый адепт ленинизма недолго смущал квумпарей, аполитично слоняющихся вокруг своей родимой Квумпы, и куда-то вскоре пропал. Вероятнее всего, нашёл-таки способ вернуться в лоно матери-тюрьмы – единственное место, где всё ещё можно было спокойно почитать труды Ленина, не подвергаясь общественному остракизму.
XXI.
И вот теперь, когда эпические фрески о гибели Квумпы употребили все наличные краски, когда рисовать нечем, да и не о чем уже, самое время вернуться к обещанию, данному в самом начале. Пришло время ихтиологической трагедии.
-----------------
Действующие лица:
- золотая рыбка
- командир роты
- пьяная корейская бабушка
- баталер
- дежурный по роте
- девка в окне
- девкины сиськи, как отдельное действующее лицо
------------------------------------------------
Ну, поехали ...
Жила-была золотая рыбка.
Жила она в маленьком, но уютном аквариуме.
Аквариум стоял на столе канцелярии командира роты КВВМПУ.
Командир тот недавно перевёлся в Киев с Дальнего Востока, с просторов великого Края исторического тупика. Там он эту золотую рыбку и приобрёл.
Бывшая хозяйка рыбки, пьяная старушка-кореянка, пристала к нему на Второй Речке – купи, мол, да купи! Она, дескать, не простая, а волшебная, удачу приносит. Не из суеверия, а исключительно из жалости к пьяной немощи корейской бабушки золотая рыбка оказалась в надёжных военных руках.
И вскоре случилось настоящее чудо. Колёсики кадровой машины ВМФ СССР как-то нестандартно крутанулись и случилось то, о чём молодой офицер мог только грезить, закрыв лицо руками: ему открылся шанс покинуть этот мыс напрасных надежд и перевестись на сухой берег Днепра, в город киевских тортов. Чем он решительно и воспользовался.
Вместе со своим хозяином, получившим должность командира роты курсантов Киевского ВВМПУ, получила должность и золотая рыбка. Она была назначена талисманом удачи, получила в награду новый аквариум и была с почётом размещена в ротной канцелярии, у командира на столе. Офицер так уверовал в её чудесное влияние на свою жизнь, что уделял ей забот и времени не меньше, чем своей роте, и кормил её, золотую, так изысканно и обильно, словно хотел раскормить до размеров сковородочного карася. Рыбка не возражала и радовала своего подопечного благодетеля весёлым нравом и хорошим аппетитом.
Так бы оно и шло – от удачи к удаче. Но!
Рядом жил-служил баталер. Это такой военный юноша, который не вполне курсант. Это полтора курсанта, или половина мичмана. Служебный гибрид с примесью завхоза. Он отвечает за судьбу коллективного обмундирования, всякого барахла, мыла с гуталином и наравне с командованием роты мучается вопросом – где бы раздобыть чего-нибудь ценного для морской службы на сухом берегу. За эти свои мучения он награждён связкой ключей и многими вольностями, недоступными для рядовых квумпарей.
Так вот, баталер тот вёл двойную жизнь. Днём – служебную, превращающую его из человека в складскую функцию, а после захода солнца им овладевала жизнь культурная, на которую требовались тонкие нервы.
В тот раз, в ту трагическую пятницу, время шло как раз к полуночи.
Уже прозвучала команда «Рота, отбой!» и тени квумпарей в синих трусах перестали шаркать сланцами по ленолиуму ЦП. Рота забилась в кубрики и вытянулась по коечкам. Можно сказать, легла в строй, в горизонтальный. Эхо, пустота и караульная служба – это всё, что осталось живого на тёмной стороне планеты.
Начальник дневального наряда, старшина 2 статьи с двумя золотистыми лычками на квадратных погончиках, вздохнул облегчённо и самым серьёзным образом решил, что можно и самому уже пойти забыться до утра под суконным одеялом КВВМПУ. Вот сейчас он даст распоряжение дневальному на тумбочке – разбудить его за час до общего подъёма бойцов – и пойдёт, ударится головой о подушку, и потеряет наконец-то сознание.
Однако поток его сладких помыслов был некстати перехвачен ноющим чувством долга, предтечей всякой инициативы. В том, что инициатива – это главная беда на Флоте, его не сумели убедить ни полтора года срочной службы на ЧФ, где ему выбили зуб, ни два года учёбы в Киевском Морполите, обильные на залёты и неприятности самых причудливых форм. Он продолжал оставаться деятельным, ответственным бойцом, который вопреки заветам отцов-командиров что ни день привлекал к себе внимание.
Будучи сегодня дежурным по роте, он владел связкой ключей от всех дверей, и даже от канцелярии командира. По службе он имел такое право – заглянуть туда в ночное время для проверки обстановки, а то мало ли чего. Ну, вот он решил и заглянуть, не предполагая, насколько это невинное действие может отдалить его от собственной, заслуженной подушки.
Там, на столе командира, стоял аквариум с золотой рыбкой. Она, сердешная, и являлась главным действующим лицом наступившей ночи. Ради неё дежурный по роте отклонился от прямого, верного пути, ведущего из гальюна в кубрик.
Шагнув через порог канцелярии, включив там свет, он тепло поздоровался с блестящей вертихвосткой и минуту-другую любовался ею, постукивал пальцами по стеклянным стенкам аквариума, улыбаясь над её изящными пируэтами. Рыбка очень нравилась ему, потому что напоминала собою одну знакомую, безответную красавицу из Института иностранных языков. Такая же гордая, изящная и так же норовит повернуться к тебе хвостом.
Поглазев таким образом на чужое счастье, дежурный по роте вздохнул и полез в нижний выдвижной ящик командирского стола. Там, как было известно, лежал маленький спиральный кипятильник. Командир любил заварить себе чаю в гранёном стакане.
Дежурный, не мешкая, подключил кипятильник к розетке и бережно опустил его в глубины аквариума. Рыбка заметно взволновалась, однако тут же получила увещевательное заверение, что это делается для её же блага. Журнал «Юный натуралист» прямо так и пишет: аквариумные рыбки – родом из тропических широт, и любят водичку потеплее. Таким образом, истинный любитель природы не остановится не перед чем, дабы повысить градус Мирового океана в границах отдельно взятого аквариума. Вот как рассуждал дежурный по роте и был доволен собой. Он уже проделал это в своё предыдущее дежурство, и пока ходил в умывальник почистить перед сном зубы, вода успела на какую-то толику потеплеть. И рыбке – благо, и командиру угодил, хоть и тайно. Он уважал своего ротного и желал ему всех благ. Командир был деспот, но с человеческим лицом.
Итак, подключив золотую рыбку к электричеству, дежурный по роте покинул канцелярию. Перед ним лежал путь праведника – меж гальюном и кубриком, по прямой, никуда не сворачивая. Пять минут на ритуал омовения, потом отключить кипятильник – и всё, башкой с размаху о подушку! Занавес.
Однако тут его негромко окликнули и сценарий непорочной полуночи оказался уничтожен.
То был баталер, о котором мы уже успели подзабыть. В эту драматическую ночь он тоже стоял на вахте, правда, особого рода. Многие из квумпарей захотели бы подменить его на этом посту, если б знали!
Они были приятелями, поэтому дежурный по роте энергично отозвался на призыв, свернул с верного пути и в два прыжка оказался внутри баталерки, в тесноте деревянного ущелья меж рундуков. Свет был зачем-то выключен, и баталер впотьмах на ощупь затолкал дежурного в свою маленькую служебную комнатушку. Там было окно, и ночной свет с улицы слегка оживлял обстановку. Поставив дежурного перед окном, баталер сказал просто: «Смотри, там!».
Что увидел дежурный по роте?
Окно баталерки выходило в мир со стороны мусоросборника. До периметра внешнего ограждения КВВМПУ лежали метров 40 пространства, в котором с высоты третьего этажа ничего кроме самого мусоросборника разглядеть не получалось. А вот если направить свой пытливый взор дальше, устремить его за пределы территории училища, то ночной пейзаж внушал иные чувства. Там, вдоль ограждения КВВМПУ, параллельно ему, лежала улица Сковороды, тихая, типично подольская, малоэтажная. Шеренга домов, стоящая фасадами в лицо Морполиту, имела все признаки сонного погружения в ночь, выдавая смутные намёки редкой подсветкой из-за штор. Лишь в одном месте откровенно не спали на втором этаже, лишь одно окно светило ярко и откровенно, с вызовом даже. Поскольку, больше смотреть было не на что, дежурный по роте догадался, что ожидать сюрприза надобно именно там.
Не потребовалось напрягать глаза, чтобы с такого комфортного расстояния увидеть всё в подробностях и даже в морщинках. И вот, что дежурный увидел.
Некая фемина призывного возраста, погружённая в пламя электрического света, стояла перед зеркалом, разодетая, как на вечеринку, и медленно-медленно раздевалась, по одной пуговке в минуту. Она сама, и зеркало её, оказались расположены под таким волшебным углом, что внешнему наблюдателю не было решительно никаких помех видеть фас и профиль одновременно. Выпускник режиссёрского факультета не поставил бы этот сюжет лучше!
Сначала дева освободилась от внешней оболочки одежды, явно стесняющей её. То был ало-красный, маковый жакетик. Под ней оказалась беловато-розоватая блузочка, которую постигла та же участь быть развенчанной, расстёгнутой и красиво отброшенной куда-то в сторону. Дальше настала очередь чёрного бюстгальтера, в чашечках которого, надо признать, таки было кое-что!
Оставшись топлес, то есть, нагишом по пояс, ночная дева, не удалилась в покои, как можно было ожидать, а приступила к следующей части обязательной программы перед зеркалом. Она вручила свою молочную тёлочность своим же рукам, и они, руки эти, отымели девичьи дойки как тесто на пекарне. Мяли, доили по очереди, тянули в разные стороны и крест-накрест, оттягивали, как резину, подбрасывали, тёрли друг о друга и совершали разные прочие манипуляции, выходящие за рамки обычного воображения. Потом руки, видимо, устали. Однако покоя девичьим грудям это не принесло. Ловкими движениями тела ночная прелестница отпустила их в свободный полёт, и показала такой класс манипуляций, что грудям просто чудом удалось не оторваться от места своей прописки. Она раскачивала ими из стороны в сторону, потом вперёд-назад, потом мотала ими вправо-влево, будто боксёрскими грушами, потом подбрасывала их сильным движением от бедра, потом крутила грудями вкруговую, имитируя пропеллер. В штормовой болтанке сисек читались то роза ветров, то полёт бабочки, то знак математической бесконечности. Потом фемина стала подскакивать на месте и любоваться тем, как оживают и затихают эти милые колебательные движения.
Перед лицом этого зрелища время остановилось. Никакой хронометр не мог бы установить длительность происходящего. Так, в оцепенелом созерцании, хотелось провести остаток военной службы.
А потом бестия неожиданно шагнула куда-то в сторону, прочь из фокуса собственного окна, и внезапно грянул мрак. Видимо она щёлкнула пальцем по выключателю. Представление окончено.
Дежурный по роте, некоторое время ещё стоял неподвижно, не в силах поверить, что продолжения не будет. До боли в глазах он всматривался в ту область ночного пространства, в эту чёрную дыру, которая вот только что была ярким окошком и транслировала феерический ералаш. Но тщетно. Он пришёл в себя и почувствовал, как голова его опухла шире пределов, разрешённых природой, и не разлетелась на части только потому, что какой-то невидимый обруч железом, до ломоты стягивал её, удерживая в рамках 58-го размера бескозырки.
Держать баталерку во тьме, дабы не спугнуть эротического мотылька, более было ни к чему. Включили свет. Глаза баталера отсвечивали жёлтым, как у тигра. Сегодня ему в край нужен был собеседник, коллега-политработник для исповеди, для беседы по душам. Дежурный по роте, видя такое внештатное настроение товарища, поспешил воспользоваться этим и потребовал максимум подробностей. Они присели на крепкие табуретки, крытые золотистым лаком, и вот что выяснилось.
Как давно завёлся этот кружевной стриптиз под окнами КВВМПУ – не известно. Везунчик-баталер усёк его чисто случайно, как говорится, боковым зрением, когда готовился ночью к пересдаче экзамена по философии.
С тех пор он перестал включать у себя свет без крайней необходимости и стал постоянным, терпеливым и благодарным зрителем этого бесплатного театра.
Он пришёл к утешительному открытию, что разврат перед зеркалом происходит два-три раза в неделю. Часто в среду, в другие дни тоже бывает иногда, но в пятницу – всегда, непременно, обязательно, неукоснительно. Правда, разнообразием элементов сумасшедшая тёлка не балует, но зато всегда придерживается одного и того же времени – аккурат в полночь.
До этого баталер ненавидел науку философии, как личного врага, который не пускает его в летний отпуск. Однако затем, став заочным участником мистерии голых сисек, он изменился коренным образом, на уровне ДНК. Он научился размышлять и логично, и парадоксально, у него появилась привычка обставлять любое событие правильными вопросами, он почувствовал тягу к тому, чтобы обобщать и вычленять.
Найдя в лице дежурного по роте благодарного, и главное, вовлечённого слушателя, практически соучастника, баталер прямо тут и сейчас позволил себе задаться рядом глобальных вопросов и сделать пару неотразимых выводов:
1. Знает ли бесстыдница, что за ней наблюдают из окон Морполита? Вероятно, догадывается. Иначе откуда в ней столько усердия?
2. Чего бестия добивается? Нашего морального разложения? Напрасный труд. Кит, выброшенный приливом на берег и находящийся в периоде полураспада, разложению уже не подлежит.
3. Может быть, она страстно хочет познакомиться с будущим мужем-политработником и уехать с ним на Сахалин, чтобы жить в бочке из-под селёдки? Ну, тогда надо будет как-то подать ей знак. Сумасшедшие – это то, что нам сейчас нужно.
4. Ставя под сомнение пункт «3», следует предположить, что скорее всего безобразница приходит к полуночи с работы. Иначе объяснить конвейерное постоянство её выхода в эфир с точки зрения прогресса не получится. Если так, то работа у неё какая-то особенная, скорее всего, в ресторане. Работа взвинченная, там её накручивают со всех сторон, вот она и устраивает себе разгрузочную терапию перед зеркалом, снимает стресс. Правда, остаётся всё-таки не ясным – почему она упорно и принципиально не задёргивает шторы? Тьфу! Круг размышлений замкнулся ...
Дежурный по роте неожиданно для себя вовлёкся в поток сознания баталера и копнул обсуждаемый феномен на пару штыков глубже.
Откуда, спрашивается, она вообще у девок, эта страсть к собственным сиськам? И что первично – зеркало для сисек, или наоборот?
Подвесив в воздухе два чугунных вопроса, дежурный не надеялся на ответ, ибо чуялось ему, что загадка тут зияет слишком глубоко, и только наука отдалённого будущего способна разобраться с девками окончательно.
И тем больше оказался ошарашен готовой и кристально убедительной гипотезой баталера, стоящей того, чтобы её выдолбили в граните. Как оказалось, он сам давно уже на эту тему размышлял.
Всё дело в том, гласил баталер, что сиськи у девок – это их мускулы. Ровно так же как мужики любят рассматривать в зеркало свои бицепсы, так и девки следят за состоянием своих выдающихся частей тела. Подытоживая, он изрёк золотом: «И сдаётся мне, что ихние мускулы под лифчиком гораздо сильнее наших мускулов под рукавами. Вот я ещё не прислонился к ним, а уже побеждён!».
Ощущая медленное падение в пропасть открытия, дежурный по роте отёр себе лицо рукою. Оно оказалось в испарине. Что касается баталера, он так обрадовался, так разволновался, что предложил запарить чаю, а уж потом отправляться к отбою. Подтверждая своё намерение действием, он принёс из нычки свой кипятильник и хотел пойти за водой. Однако вместо своего терпеливого коллеги от застал только табуретку, с грохотом полетевшую по паркету.
В эту секунду дежурного уже не было в баталерке. Он летел как фотон, как луч от взрыва сверхновой галактики, опережая время, игнорируя стены и препятствия на своём пути. В своём желании успеть и спасти он вытянулся в одном прыжке от баталерки до канцерярии командира роты, как длинная сопля чистой энергии и чёрного ужаса.
Мгновение спустя, до слуха баталера сквозь открытые настежь двери донесся жалобный вой издыхающего животного, переходящий в какое-то бормотание, прощальный речитатив. Не сильно спеша, тот последовал на источник звука и аккуратно, в пол-лица, заглянул в двери канцелярии. Моментально оценив непоправимый кошмар ситуации, он укрылся шапкой-невидимкой. Не имея понятия о цепочке фатальных ошибок и случайностей, приведших к этой нечеловеческой гибели, он, как мог задокументировал свою непричастность. «Так, меня тут не было, и я ничего не видел! Был пьян, был в самоволке, валялся без памяти! Всё!», - с этими словами он убежал и спрятался в баталерке.
А дежурный по роте остался понуро стоять над местом своего преступления.
Аквариум, разумеется, активно уже парил. До закипания оставалась какая-нибудь минута. Бывшая золотая рыбка, лишённая дивного блеска и слегка разбухшая, дрейфовала по поверхности акватории вверх своим несчастным брюхом. Глазки её тоже выглядели слишком удивлёнными, чтобы давать надежду на жизнь...
Не соображая, что теперь делать и как поступить, дежурный, вероятно, до утра будет маяться у тела убиенной им рыбки. Попробуй уснуть в ночь перед собственной казнью!
Вот забрезжит утро, вот взойдёт солнце, хотя светить оно будет не для него. Вот придёт командир, довольный жизнью и судьбой, предвкушая доклад о том, что за ночь происшествий не стряслось. А тут ему дежурный – НАте, на лопате!
В иные времена иной командир, особенно если под настроение, мог бы превратить курсанта в ноль за такое. С применением всего арсенала мер дисциплинарного уничтожения. Но теперь ...
Теперь командир явится на службу, выслушает доклад, вникнет в суть дела, вздохнёт горестно, поглядит на болвана с жалостью, и никого убивать не станет. Потому что в гибнущей Квумпе – и так уже все мертвы, каждый на свой манер.
15 июня 2020 г.
------------------
31 декабря 2020 г.