(отрывок из повести "Милое Лето",в котором рассказывается о соколиной
охоте царя Алексея Михайловича)
Из Коломенского в Угрешу государь о два конь с князем Матюшкиным и невеликой охраной двинулись ещё затемно, а когда въезжали в ворота монастыря, на северо-востоке, по-над лесом, светлела розовая полоска рассвета, - будто веком сморгнула майская ночь.
Внизу, на речном берегу, в зарослях черёмухи поцокал, пробуя сначала горлышко, а потом принялся неутомимо выщёлкивать песню соловей; дальше, в лугах, драл белое полотно тумана коростель, свистели чибисы; в лужах заливались, курлыкали лягушки, - не спал Божий мир ни мига. Прохладный, сыроватый ветерок овевал разгорячённых коней и всадников.
Полной грудью вдыхал Алексей Михайлович хмельной воздух, в котором перемешались запахи весенней прели заливных лугов, оттаявшей земли, боровой хвои, лошадиного пота, - и они, эти запахи, волновали сердце и радовали душу, предвещая близкую соколиную потеху.
В Никольском храме государь, отстояв утреню, молился ещё отдельно пред иконой Николая Чудотворца о помощи в ратном деле князю Барятинскому, о бережении живота его, несть ран и погибели от рук злодейских.
Ватагу же сокольников с птицами под водительством Петра Хомякова послали к Острову накануне, - куда, после молитв в монастыре и прибудет Государь.
Из кречатни взяли несколько молоденьких челигов, двух дикомытов, чтобы испытать стариков после линьки, ну и, конечно, кречета нового, - Гамаюна.
Птиц с вечера, чтобы не глушить азарт к охоте, не кормили, а утром, перед государевым приездом, лишь вабили, да и то недолго.
Соколов привезли в берестяных мягких клетках, в которых они не могли ни поранить себя, ни заломить маховых перьев. Птиц нарядили к охоте: головы в клобучках, на перьях хвоста - серебряные колокольчики. А дабы пернатых не перегреть, клетки ставили в холодную воду, благо лужиц кругом хватало. Серебряные колокольчики тонко позванивали, когда птицы переступали в воде лапами.
Белоснежный кречет, а вернее кречатиха с красной отметиной тревожилась, - ей передавалась непонятная суета новых хозяев. То они о чём-то громко говорили друг с другом и даже кричали, то, она чувствовала, что перетаскивали с места на место клетку; её давно не кормили, и оттого предвкушала кречатиха скорую охоту, - и уж тогда она сама добудет в небе тёплого голубя и насытится.
Она плохо помнила тот край, где когда-то появилась на белый свет. Там, где вскормили её и почти подняли на крыло, всё было белым - и земля внизу, и бездонное небо сверху, и пух под крылом матери, в котором так хорошо хорониться от холода и страха.
Рядом с нею, в гнезде, пищали двое братьев, размером поменьше - в отца, а она уродилась в мать: даже красная отметина красовалась чуть выше лапы, - такая же и на том же месте растеклась, будто капелька алой крови. Так помнилось...
Но однажды всё изменилось, - исчезли белые небо и земля, родительские заботы и ласка, маленькие братья, а появилось вдруг лохматое, чёрное существо, которое унесло её к себе - в вечный мрак и голод…
Рядом с её клеткой стояла другая: по звуку серебряных колокольцев она понимала, что в соседней клетке сидит тот Пёстрый Челиг, которого она приметила на последней охоте.
В тот день они долго парили в небе, поднимались всё выше и выше, поглядывая друг на друга, а вовсе не вниз, на землю, где дробью сыпали тулумбасы, где новые хозяева дудели в рожки, призывно свистели, заставляя вернуться обратно.
Но оба знали, чтобы улететь далеко и навсегда, нужны силы, которые могла дать только свежая кровь.
Тогда Пёстрый Челиг поднялся выше неё, на мгновение замер, сложил крылья и камнем пронёсся мимо, - вниз, она лишь слышала тихий звон его серебряных колокольцев. А потом заметила, как ловко он ударил там, внизу, неповоротливую лысуху, - добычу, которой им бы хватило на двоих...
На звон колокольцев из соседней клетки она, переступая лапами, ответила, прозвенев своими.
Старший подсокольничий Пётр Семёнович Хомяков вразумлял рядового при клетках сокольника Наумку:
- Гляди мне, дурень, штоб не как в прошлый раз пустил обоих
одновременно! Сначала - челига Пестряя на утку! Да смотри сколь ставок сделает, да сколь раз мякнет, пока не заразит. Понял? Да не дай Бог отлетит неведомо куда! Три шкуры с тебя спущу!
- Понял! Бес давеча попутал…
- На беса не вали! Твой недогляд. Помни всегда, что ты холоп
царской, а не абы кого! Господа благодари, что Государь добр в тот
день был. А если нынче, - погрозил подсокольничий Наумке кулаком, - на всю спину огребёшь… розгой. Это уж от меня.
- Спаси Господи! - перекрестил лоб Наумка.
Пока Пётр Семёнович учил уму-разуму холопа, помяная, как тот выпустил Гамаюна с Пестряем и как тогда еле словили обоих, послышался конский топот, - по дороге из Угреши возвращались Государь с князем и верховой охраной.
Хомяков невольно залюбовался Государем, - тот появился из утреннего тумана ладно сидящий верхом на белом коне в ездовой червчатой бархатной чуге с канительной нашивкой жемчугом, подпоясанный гашником, шитым золотом по фону лазоревому, а по взмыленным бокам коня бились полы ферязи из малиновой зуфи, и из-под горностаевого меха горлатной шапки сияли восторгом царские очи.
Грядёт час потехи и счастья!
Подъехал Государь - сокольники шапки долой, - а подсокольничий Хомяков крикнул:
- Время ли, государь, образцу и чину быть?
- Коли готовы, - время! Объявляй образец и чин! - скомандовал Государь.
- По коооням! - растяжно, чтобы до всех долетело, прокричал Хомяков.
И ловко вскочили холопы в сёдла на коней своих, и вослед Хомякову строились согласно образцу и чину сокольники начальные и поддатние; натянул поводья в повозке с птичьими клетками Наумка, - и вся охотничья ватага уже готова двинуться за своим Государем на потеху.
Великий Князь пустил в галоп рысака ногайского!
Не отставал, хотя и в хвосте поспешал с клетками, Наумка. Как тут отстанешь, не дай Бог замешкаться - огребёшь розог, а то и из сокольников выгонят, - размышлял Наумка, настёгивая коня...
И вот - ватага на месте !
Скатилась большая вода Москвы-реки с заливных лугов, - оставила после себя слюдяные оконца, - сверкали они, отражая встающее красное солнце; и в каждом таком кровавом оконце суетились, крякали и кудахтали кряквы, шилохвости да лысухи; дрались, вздымая брызги в любовной истоме, селезни.
Матюшкин помог надеть Алексею Михайловичу рукавицу.
Хомякову поддатень передал должик Пестряя, который Пётр Семёнович обмотал вкруг рукавицы, и теперь, гордо держа челига на руке, борзо поскакал к Государю.
Алексей Михайлович принял Пестряя, стянул клобучок с сокольей головы, отстегнул должик; а загонщики пустились к озеру, гремя в тулумбасы, трубя велегласно в дудки.
Пестряй, заслышав дробь барабанов, завертел головой, будто стряхивал мрак с глаз; защёлкал клювом; а Государь, как бы благословляя, дунул ему в макушку, вскинул руку, - и челиг на мощном взмахе крыл начал набирать высоту.
Шум великий поднял уток заполошных, - они, свистя крылами, кружили над водой.
Взяв высокий верх челиг сделал первую ставку.
Алексей Михайлович, устремив очи в небо, замер, - узрел, как Пестряй завис на мгновенье, а потом, сложив крылья, падал долу.
- Ну, Государь, гляди теперь! - крикнул Матющкин.
- Вижу, вижу, брате, - тихо, почти шёпотом, ответил Государь.
Смолкли тулумбасы, заткнулись гудошники, - слышался лишь свист утиных крыльев, да громко колотилось в груди охотничье сердце Великого Князя.
И в следующее мгновенье - Пестряй вскользь мякнул селезня, но выбил из толстяка лишь несколько перьев.
Закрякали перепуганные утки, а челиг, поняв, что промазал, сделал круг над водой и, взмахивая крылами, вновь начал подниматься вверх.
Утки попадали обратно в кровавую воду.
На сей раз Пестряй взлетел выше, - Алексей Михайлович уж еле различал в небе просяное зёрнышко, в которое превратился челиг.
Вдругорядь ударили загонщики в тулумбасы, зугудели в дудки, поднимая на крыло обезумевших уток.
- Каков, а!? Нет, ты глянь, Государь, какой верх взял! - не скрывая восторга, молвил Матюшкин.
А камнем небесным уже нёс Пестряй ся к земле.
У самого берега, но над водой ещё, Пестряй заразил крякву, - словно острыми ножами полоснул ей шею одной лапой, а другой - впился когтями в жирную гузку, и с добычей - пал в прошлогоднюю осоку.
Там, сидя на тёплой ещё крякве, челиг торопился насытиться, вырывая клювом куски мяса, глотая их вместе с перьями. И призывно позванивали серебряные колокольцы на его хвосте.
Уже вскочил на коня поддатень Федька Кошелев, чтобы ринуться к месту, где скрылся челиг и отобрать добычу, как Государь поднял руку, приказал:
- Стой, Федька! Пусть терзает!
Кошелев осадил коня.
А Матюшкину молвил Государь:
- Мы, брате, Пестряя сегодня больше не пустим. Заслужил он свою трапезу. Давай Гамаюна глядеть!
Пока Кошелев, никем уже не отвлекаемый, неторопко искал в осоке Пестряя с утицей, Нумка подвёз клетку с Гамаюном старшому - Петру Семёновичу Хомякову, тот принял.
Хомяков осторожно достал птицу из клетки, усадил на свою рукавицу, зацепил замком должика опутень, и пришпорил коня, - Государь ждал!
Гамаюн слышала, что Пёстрый Челиг недалеко, - она ловила призывный звон его колокольцев, - он будто звал её разделить с ним добычу. Да смолк вскоре.
Когда Федька нашёл, наконец, Пестряя в осоке, тот сидел на остатках утицы, отяжелевший и вялый, то и дело, наклоняясь, вытирал кровавый клюв о траву.
- Набил брюхо-то, - ворчал Федька, подхватывая челига руками и надевая на голову ему клобучок. - Всё, всё сёдни, будя крылами-то махать!
И опять загремели тулумбасы, пронзительно загудели дудки, тревожа успокоившихся было уток. Но осталось их здесь совсем мало, - Пестряй распугал, да и загонщики старались, - шум творили великий!
Алексей Михайлович, видя малую потеху на сей луже, приказал всем двигаться дальше, - искать новое место, и ватагу возглавил.
Промчались кони луговым прыском несколько вёрст, и открылось взору всадников, вместо луж заливных, настоящее озерцо, воды которого сплошь покрывала плавающая дичь. Тут и решили испытать Гамаюна.
Принял Государь кречета на свою рукавицу, должик не стал цеплять, стянул клобучок, - птица, склонив голову набок, посмотрела в небо, потом повернула голову к царю, - взгляды их встретились: глаза царские, цвета небесного, сияли восхищением; чорные кречатьи - тревогой и злостью.
Она повертела головой, ожидая увидеть Пёстрого Челига, но нигде его не видно и не слышно, - тогда решила она, что ждёт он её в небе.
Алексей Михайлович с замирающим сердцем, так же, как и Пестряя, благославляя, дунул кречету в маковку и пустил вверх.
Птица большими кругами набирала высоту.
Ей приходилось сильно взмахивать крыльями, потому что от прохладной ещё земли не поднимался восходящим потоком тёплый воздух, зато лёгкий ветер с севера поддерживал её тело, и оставалось ей лишь парить против, не теряя высоты.
И так, - то скользя против ветра, то работая крылами, - по, она поднималась и поднималась в бездонное небо, которому, она знала, нет ни конца, ни краю.
Внизу на земле, у озера, шумели загонщики, да свист множества утиных крыльев перекрывал и гудки дудок, и дробь тулумбасов.
С наслаждением сердечным следил царь земной за полётом царицы небесной - Гамаюна, - видел он, что новая птица достойна прежней, такой же стати, величава и царствена.
Птица, не делая ставок, брала верх за верхом.
Поднималось и солнце, превращаясь из кроваво-красного в диск золотой.
Отогревалась ночная земля, - парил и струился тёплый воздух от неё, и Гамаюну всё легче становилось набирать высоту. Она внимательно смотрела окрест, - где, где Пёстрый Челиг?! Она напрягала слух, - не прозвенят ли серебряные колокольцы в бескрайнем небе?! Иногда ей казалось, что она слышит их звон, но нет, - это шум снизу доносился и напрасно тревожил её.
Алексей Михайлович, сидя верхом на рысаке, внимательно всматривался в небо, - там новый кречет почти терялся из виду.
- Оле! Каков лёт! - молвил царь Матюшкину. - Ты, слепой, - острил в хорошем расположении духа царь, - поди-ка не видишь?!.
- Вижу пока… Но верх великий взял!
Все ждали ставку, когда, наконец, Гамаюн выберет цель, замрёт на миг да ринится вниз.
И тут из сухой прошлогодней осоки загонщики спугнули серую цаплю. Выгнув шею, вытянув голенастые ноги, цапля почти вертикально устремилась вверх.
Гамаюн заметила добычу, - мгновенная ставка, сложены рамяно крылья, - аки стрела, понеслась кречатиха долу.
Цапля почуяла угрозу, - она цепко ловила глазом врага, и видела, что схватки не миновать, главное - рассчитать силы и попытаться ускользнуть в сторону.
Но и защита мощная была у цапли, - клюв её, коим могла напрочь перекусить кречатью голову.
В последний миг Гамаюн увернулась от пики-клюва, которым цапля чуть не пронзила врага, и, не коснувшись друг друга, разминулись птицы.
Цапля красносмотрительно поднималась горе, Гамаюн же, сделав круг над головами охотников, и не обращая внимания на летающих уток, устремилась за нею.
- Оле! Оле! Оле! - неслись возгласы охотников.
- На вторую ставку пошёл! - восторженно крикнул Матюшкин царю.
- Вижу, брате, добро, добро! - царь молвил .
Начиналась настоящая потеха.
Цапля, чтобы уменьшить кречету путь разгона, поднималась всё выше и выше, но в скорости лёта она проигрывала, и вот - Гамаюн стремительно обгоняет, а цапля угрожающе щёлкает клювом вслед, но тщетно, - кречет берёт паки верх великий.
И тогда цапля, чуя, что она никогда не поднимется выше кречета, идёт на хитрость: она летит в сторону, как бы ускользая с пути, где ждёт её смертельный удар!
Охотники внизу уже не кричали восторженно “оле! оле!“, - они гнали по весеннему бездорожью коней, следя за потехой кречета и цапли.
Более десяти ставок - в верху великом - сделала Гамаюн.
И вся ватага без остановки не одну версту мчалась на взмыленных конях за птицами, а они - то пропадали в весеннем бездонном небе, то являли взору ошеломляющий, смертельный поединок. Охотники гнали коней, не обращая внимания ни на время, ни на вёрсты, - ватага была уже за Угрешей, севернее монастыря.
Наконец, всадники остановились на берегу неведомой речушки, которая серебрилась в низине, извилисто вытекая, из лесов дремучих. Небольшая деревенька боком привалилась к реке, а на заливном лугу, дальше, два белобрысых мальца закидывали плетёную вершу в лужи, потом тянули её за верёвки на берег, там улов, сверкающий на солнце, переваливали в мешок.
Но как ни вглядывались Великий Князь и Матюшкин с Хомяковым в небо, - птицы пропали!
- Упустили!!? - хмурил брови Государь. - Как есть, упустили!
- Не могли, Государь, упустить… Разве бросит Гамаюн добычу?! - ответствовал Матюшкин.
Хомяков всю дорогу глаз зорких не сводил с неба, но и он сейчас молчал.
Тут к всадникам подъехал Наумка, к седлу его коня была приторочена пустая гамаюнова клетка. Наумка стянул шапку, пар от головы шёл.
- Ты, дурная голова, откель здесь? - злобно вопросил Хомяков. - Ты, холоп, пошто клетки с птицами бросил?!
- Не гневайся, начальный… Пошто бросил? Не бросил... ето, а отправил к Острову на кречатню… С Келиным Васькой… А сам за вами... ето, думал, куды Гамаюна-то … а сюды, на место, - похлопал Наумка рукой по пустой клетке обочь седла.
- Ишь, хитрован!... Ты вот што: скачи-ка воон к тем огольцам да спроси: не видали они кречета с цаплей? - разумно приказал Хомяков холопу.
- Я… ето, мигом!
Наумка пришпорил коня и поскакал к рыбарям.
А те, узрев незнакомого человека в кафтане и в колпаке с мехом, пали на колени, решив, что перед ними барин.
Наумка, не слезая с коня, рече:
- Колико рыбы имали?
Мальцы молчали. Устрашились - а ну, заберёт “барин” улов?
Што молчите? Али немые? - продолжил допрос Наумка. Деревня-то...ето, как называтца?
- Русаукино, - разлепил рот белобрысый, что постарше.
- Нешто русалки в ней живут? - рассмеялся Наумка.
- Не знам мы… - осмелев, молвил тот же.
- А птиц не зрели? Цаплю с кречетом? Не заразил ли кречет цаплю?
- Как же - зрели… Они туда, за пустошь Дёмину, пали… Оба два…
Белобрысый махнул рукой, показывая на другой, высокий, берег.
- А есть ли брод ?
- Ага, после омута мелко.
- Точно?!
- С места не сойти!
И будто в подтверждение своих слов рыбари, подхватив мешок с рыбой, наддали в деревню.
Наумка по-разбойничьи свистнул вослед, а сам пустил коня вдоль речки, где вскоре действительно приметил песчаное дно брода.
В четыре шага перешёл конь воду. Наумка сдвинул шапку набекрень и, освободив ухо, прислушался: с холма доносился знакомый звон серебряных колокольцев, - там Гамаюн, там! Не обманули мальцы.
Гамаюн, распластав серую цаплю на земле, рвала куски тёплого мяса, торопясь насытиться.
Наумка призывно посвистел, но птица, казалось, и внимания не обратила. Да так лишь казалось, - на самом деле она сразу заметила хозяина, она слышала свист, но голод был сильнее, и она продолжала терзать добычу, звеня серебряными колокольцами на хвосте.
Пётр Семёнов Хомяков заметил, где холоп перешёл речку, - туда и сам направил коня, а за Хомяковым рысцой тронулись и Государь, и Матюшкин, и остальные.
С холма Дёминой пустоши взору Государя открылся благоточивый вид!
Слева, из лесов дремучих, вьюнкой струилась, уже почти вошедшая в берега, небольшая речка; в лужах на равнине - плескалась тьма птиц разнообразных; тепло солнечное подняло жаворонков ввысь, - они, невидимые, будто бились о тонкий купол весеннего неба, и он радостно звенел; в деревне, - петухи перекрикивались; на лугу, - по первой травке паслись коровы. И Гамаюн цел. Вот только об одном жалел Государь, что не увидел, как кречет заразил цаплю, - да не горе! Много потех будет впереди, главное, что новый кречет - хорош!
Теперь можно и возвращаться, но охотники, да и кони, - устали от многоверстовой погони.
- Стан ставить! - отдал приказ Алексей Михайлович.
Засуетились холопы, - кто шатёр временный разворачивал, кто костерок для очага вздувал, иные за водой к реке спустились.
Государь позвал Хомякова:
- А кто этот холоп, шустрый такой, у тебя? - молвил Государь, перстом указуя на Наумку, который стоял в отдалении, держа на рукавице Гамаюна.
- Наумка Полбин, помощник при клетках, - ответил Хомяков.
- Пусть подойдёт.
Хомяков махнул Наумке рукою. Холоп подъехал, спешился с коня, передал Гамаюна начальному Хомякову, снял шапку и, перекрестив лицо, склонил голову.
- Аз, Государь и Великий Князь, жалую отныне служить мне поддатним сокольничьим!
Сердце холопа готово было жаворонком выпорхнуть, - до земли поклонился Наумка...
А через малое время вся ватага охотничья вкушала чаи, - царь Алексей Михайлович с братом Матюшкиным пили китайский в шатре, а остальные, да теперь и Наумка с ними, заваривали кипрей со зверобоем; кони на южном склоне холма щипали вылезающую травку.
- Чюден вид окрест, - задумчиво молвил Государь, окидывая куртины взором. - Ты-то, слепой, видишь ли? - паки подшучивал Алексей Михайлович над князем Матюшкиным.
- Как не вижу! Эдакого-то простору! Душа летит… - ответствовал князь.
- Я вот думаю: а не поставить ли здесь терем охотничий? Тишина, покой… и дичи-то непуганой числа нет, тьма, - рассуждал Государь, прихлёбывая чай.
- Воля твоя, я бы поставил, - согласился Матюшкин… - Вот только ехать далеко, - добавил по раздумью.