Бен работал у нас парторгом ещё в старые времена. Он не был тем, кого можно было бы засунуть за пояс. Он сам кого хочешь мог бы засунуть.
На улице в ночной мгле было неспокойно, бились в агонии и параличе упыри и орали пьяные, милиция старалась искать нарушителей где посветлее, ближе к фонарям и там где собирались дети, выписывая штрафы если кто-то вышел на улицу без родителей после девяти часов вечера; было жутко и граждане смотрели на Бена с надеждой. Они тосковали, дети плакали у окна, матери вздыхали и временами со слезой смотрели на них и даже не смели мечтать о прошлом. Вера Павловна плакала в углу и проклинала тот миг когда она его встретила.
Вдалеке кто-то зажигает звёзды и пикарды, и кто-то вечерами невидимо подвешивает луну и утром её снимает, и на её месте светит солнце. Суламень дико хохотала на крыльце в ночи, и под гиканье и стон в тёмном небе звёзды падали на землю.
И я чувствуя свою немоту не мог больше плакать и сухой ком застрял у меня в горле.
Нет, не споёт Максим Горький о таких как мы больше песен. Да, есть железные люди и надо дать им дорогу, они знают что хотят. Из них можно бы было делать гвозди, и не было бы в мире крепче гвоздей, им чужды измы и сеймы сентиментальности. Нет, не споёт Максим Горький о таких как мы...
- Вперёд товарищи, ура! - продолжал восклицать Бен, перебирая копны своих волос, - Ни шагу назад, товарищи, вместе мы победим!
"Я согласился бы жить на земле целую вечность, если бы прежде мне показали уголок, где не всегда есть место подвигам. "Всеобщее малодушие" - да ведь это спасение ото всех бед, это панацея, это предикат величайшего совершенства!"
Ну что же, подумал я, да, да, так и есть, пускай, пусть - "Все на свете должно происходить медленно и неправильно, чтобы не сумел загордиться человек, чтобы человек был грустен и растерян."