Бен работал у нас парторгом ещё в старые времена. Он не был тем, кого можно было бы засунуть за пояс. Он сам кого хочешь мог бы засунуть. Парень он был хоть куда, видный, белые длинные взъерошенные волосы копнами в разные стороны торчали у него на голове и он время от времени проводил по ним своей рукой, когда выступал в собрании рабочих или крестьян. Горбатый нос, мелкий подбородок и смазанная речь выдавали в нём элемент всё ещё недобитого класса и маленькие голубые глазки пронзали одновременно уверенно и тревожно.
Однако, наступили тяжёлые времена и мир вошёл, или зашёл в новую фазу каменного века, когда greed & corruption started to rule again и злые, тёмные силы постепенно невидимым облаком тяжелили сознание граждан и людям нежилось спокойно. Они тосковали, дети плакали у окна, матери вздыхали и временами со слезой смотрели на них и даже не смели мечтать о прошлом. Бен утешая говорил им, что скоро настанет светлое будущее и улыбки снизойдут на лица граждан или появятся на них. На улице в ночной тьме было неспокойно, бились в агонии и параличе упыри и орали пьяные, милиция несмотря на то что была повсюду боялась их и старалась искать нарушителей где посветлее, ближе к фонарям и там где собирались дети, выписывая штрафы если кто-то бросил фантик или же вышел на улицу без родителей после девяти часов вечера; было жутко и граждане смотрели на Бена с надеждой. Но Бен очень высокомерно говорил, и что совсем не соответствовало настроению рабоче-крестьянских масс. В эти мгновения он был похож на злой, зелёный вирус и было такое ощущение, что как парторга его просто из подвортни работать привели. Вера Павловна плакала в углу и проклинала тот миг когда она его встретила.
Вдалеке временами был слышен салют и это означало, что мир ещё не встал и вертится, и ведь это значит что людям есть зачем жить, раз кто-то зажигает звёзды и пикарды, и кто-то вечерами невидимо подвешивает луну и утром её снимает, и на её месте светит солнце. Суламень дико хохотала на крыльце в ночи, и под гиканье и стон в тёмном небе звёзды падали на землю.
Бен всё знал и не мог ошибаться, также как и другие товарищи из просвещения масс. Ну что же пускай, все думают что я стебанутый, но пускай всё так, ведь всё равно мы не можем ничего сделать, пускай всё на свете должно происходить медленно и неправильно. И я чувствуя свою немоту не мог больше плакать и сухой ком застрял у меня в горле.
Нет, не споёт Максим Горький о таких как мы больше песен. Да, есть железные люди и надо дать им дорогу, они знают что хотят. Из них можно бы было делать гвозди, и не было бы в мире крепче гвоздей, им чужды измы и сеймы сентиментальности. Они не то что как некоторые, как, например, я рохля, который как-то всё сумел что не надо сочетать. Нет, не споёт Максим Горький о таких как мы...
Ну, да я что, я ничего, я "низшее звено", как сказал поэт, я бы так сказал, если бы меня спросили, точнее я бы продекларировал бы вот примерно так: Бен, в твоей буче, боевой и кипучей - и жизнь лучше, и жизнь круче!
- Вперёд товарищи, ура! - продолжал восклицать Бен, перебирая копны своих волос, - Ни шагу назад, товарищи, вместе мы победим!
Ну что же, подумал я, да, да, так и есть, пускай, пусть - "Все на свете должно происходить медленно и неправильно, чтобы не сумел загордиться человек, чтобы человек был грустен и растерян."