З Е М Л Я Г У Д И Т
Повесть
Автор повести Олесь Гончар
Олесь Гончар(1918-1995), полное имя — Александр Терентьевич Гончар —
украинский советский писатель, публицист и общественный деятель.
Участник Великой Отечественной войны.
Один из крупнейших представителей украинской художественной прозы
второй половины XX века. Академик АН Украины (1978).
Герой Социалистического Труда (1978). Герой Украины (2005 — посмертно).
Лауреат Ленинской (1964), двух Сталинских премий второй степени
(1948, 1949) и Государственной премии СССР (1982).
Продолжение 31 повести
Продолжение 30 — http://proza.ru/2020/12/26/1739
Зимой смертность в лазарете увеличилась. Усилия, которые Веселовский прилагал, чтобы спасти товарищей, помогали только частично. Помещение не отапливалось. В метель коридор засыпало снегом. Кормили вонючей, несолёной баландой — дважды в сутки по пол-литра. Больные и раненые умирали десятками. Живых от мёртвых начальник госпиталя отделял таким образом: заходил утром в палату, где на полу вповалку лежали пленные, тех, кто покрылся инеем, оставлял, — это живые, — а тех, на которых инея не было, приказывал вывезти. Мёртвые не покрываются инеем. Так была спасена, кстати, раненая медсестра Галя Королькова, за судьбу которой Ляля особенно волновалась. Веселовский заранее снял с нее иней, а охрана, вывозившая трупы, отвезла Королькову к одной из Лялиных знакомых, получив за это двух кур.
Предполагалось, что весной, как только члены подпольной группы кригслазарета более или менее окрепнут, им будет устроен коллективный побег. Веселовский уверял, что до весны их раны заживут. Весна наступила.
Ляля пришла в кригслазарет под вечер. Ни начальника госпиталя, ни санитарок уже не было. Только охрана стояла на дверях да пленные стонали в палатах.
Веселовский жил в конце тёмного коридора, в комнате, которая служила одновременно и жильём, и перевязочной, и аптекой. Заплесневевшие, влажные стены, куча гипса в углу, кровать, топчан, зарешеченное окно над ним с разбитыми стёклами. Когда Ляля вошла, врач что-то читал, стоя в белом халате на коленях в постели и прижавшись лбом к самой решётке. Уже вечерело, и света в комнате не хватало.
— Добрый вечер, Лука Дмитриевич, — поздоровалась Ляля, переступив порог. Каждый раз, когда она заходила в эту конуру, у неё жгучий мороз пробегал по коже.
Врач повернул к ней свою широкую, как лопата, бороду.
— Здравствуйте, Ляля, — и встал девушке навстречу. Врач был невысокого роста, и борода его казалась непропорционально большой в сравнении со всей фигурой. — Прошу садиться… — Он развёл руками: где же сесть. С брезгливой грустью глянул на топчан, полный клопов. — Садитесь на тумбочку.
Девушка стояла напротив зарешечённого окна в глубокой задумчивости, словно о чём-то напряженно вспоминая. Густые сумерки легли на землю, на тёмный, огороженный проволокой двор с конюшней в противоположном конце. Только над конюшней высокое небо ещё оставалось светлым, почти белым, освещённым последней умирающей краской заката, который угасал где-то справа, невидимый из окна. Ляля, освещённая этим небом, стояла совсем бледная и, кажется, не замечала в этот миг ни двора, ни неба, ни самого Веселовского.
— Ляля, почему вы такая? — спросил врач.
Девушка повернулась к нему, страдальчески подняв брови, будто узнавая его.
— Что случилось?
— Случилось, — тяжело сказала она. — Случилось, Лука Дмитриевич.
Врач сдвинул на лоб очки с единственным надтреснутым стёклышком, расправил широкие плечи.
— Что именно?
— Погиб отряд товарища Куприяна.
— Что-о-о-о?
— За Ворсклой… погиб.
— Весь отряд?
— Надо думать, что так.
— Не может этого быть, — заходил врач по комнате. — Это невозможно!
— Что невозможно?
— Что весь отряд. Кто-то же остался.
— Остались… мы с вами, — сказала Ляля.
— Я же говорю, что остались… Невозможно, чтоб его не было. Надо создавать самим!
— Ради этого я и пришла, Лука Дмитриевич. Есть постановление нашей организации: оставить Полтаву, уйти в леса.
Врач остановился посреди комнаты.
— Наконец, — облегчённо вздохнул он. — Наконец из этой ямы! — и ударил ногой по своему топчану. — Как мы тут не задохнулись…
— Первым выйдете вы, ваша группа. Сможете?
— Когда?
— Хоть завтра.
Врач с минуту помолчал.
— А ножницы для проволоки?..
— Ножницы и махорку вам передаст завтра утром санитарка Паша.
Веселовский подумал.
— Явор сможет? — Завтра ночью мы и выйдем.
— Явор ещё в гипсе. Но я сниму ему гипс. Я, собственно, нарочно держал его в гипсе, чтобы не перевели в концлагерь.
— Кучеренко сможет?
— У Кучеренко ещё раны гноятся. Но сможет.
— Жарков?
— Сможет.
— Обгаидзе?
— Сможет.
— Иванкин?
— Сможет.
— Вы? — улыбнулась Ляля.
— О, этот сможет, — повторил Лука Дмитриевич, и глаза его утонули в морщинах — так широко и добродушно расцвёл он в ответ Ляле.
— Вы уже выбрали место, где должны пробираться?
— Об этом не беспокойтесь, Ляля. Мы старые стреляные воробьи. Я изучил каждую колючку на этой ограде. Вон там, посмотрите, возле конюшни, есть желобок, видите?..
— Не вижу.
— Как же так? Я близорукий и то вижу. Желобок под оградой. Если перерезать самую нижнюю проволоку, то можно выползти, даже не подкапывая землю. До войны, правда, я не пролез бы там, брюшко было солидное, а теперь пролезу.
— Как охрана? Кто стоит завтра ночью?
— Карл и Франц.
— Какие они на посту?
— Карл ничего. Всё время мурлычет про Лили Марлен. А Франц более внимательный. Его всегда ставят на входе. Главное — Карл…
— Надеетесь, что Карл не заметит?
— Надеюсь.
— А если заметит?
Врач зажал в руке бороду, задумался.
— Если заметит, то, конечно, без предупреждения всех… прикончит на месте.
Оба помолчали.
— На всякий случай, — сказал Ляля, — мы выставим своих. Они всю ночь будут следить за охраной… Так что вы не волнуйтесь.
— Не буду, — согласился Веселовский. — Я привык надеяться на лучшее. Только бы не случилось это под проволокой. Если погибать, то хоть по ту сторону проволоки, на свободе.
— Нет, пусть лучше этого не случится, Лука Дмитриевич. Пусть всё пройдет счастливо.
— Будем надеяться. А дальше?
— Потом выйдете прямо к Шведской могиле, Сапига и Пузанов будут ждать вас. Там всё уточните окончательно и заберёте оружие. Правда, на всех не хватит, но всё, что есть, вы возьмёте.
— Дай нам до леса добраться, Ляля, — горячо прошептал Веселовский. — Добудем и на всех. Соединимся с другими отрядами, пойдём рейдом по всей Украине!
Лука Дмитриевич молодым движением сбросил очки как что-то ненужное, и, подняв голову, прищурившись, задержал взгляд на разбитом оконном стекле.
— Весна, — сказал он.
Сквозь разбитое окно тянуло свежестью, веяло на врача запахом весенних лесов, словно затянутых лиловой дымкой, если смотреть издали, а с близкого расстояния — радующих глаза каждой набухшей почкой. Неужели и впрямь через сутки или двое закончится это прозябание в четырёх заплесневевших стенах и начнется настоящая жизнь, достойная человека?
— Здесь мы уже больше не встретимся с вами… товарищ Веселовский. До встречи — там. На просторе!
Девушка крепко сжала его руку. Врач, щурясь, смотрел на неё, окутанную сумерками, бледную.
— Что вы так смотрите, Лука Дмитриевич?
Веселовский промолчал.
— Вас беспокоит, что завтра может случиться неудача? Не думайте об этом… Действуйте решительно, смело. Наши всю ночь будут следить за охраной.
— Нет, Ляля, я не об этом думаю. Я смотрю вот на тебя и думаю о всех вас… о молодых.
— Что ж вы думаете?
— Счастливы мы, Ляля! Счастливы мы, старшие!.. Тем счастливы, что воспитали себе помощь и смену — такое поколение… такой полк! Это же совсем молодой, совсем новый и вместе с тем уже вполне боеспособный полк! Надёжный, умный, честный… Пусть иногда недостаточно опытный, пусть иногда слишком горячий и потому не застрахованный от промахов молодости, но главное — верный, верный… С такой сменой можно уверенно глядеть в завтрашний день Родины. Надёжные руки будут творить её судьбу… Отстоят её в любых войнах, если они ещё будут когда-нибудь…
Веселовский проводил девушку до часового.
Пропуская Лялю, часовой, как всегда, пристально заглянул ей в руки. Она расстегнула сумочку, достала пачку сигарет.
— Битте, Франц…
— Данке шён, Ляля.
Девушка покраснела, а Франц, привычно взяв сигареты, козырнул уже за её спиной. Часто ей приходилось давать разным людям взятки, крупные и мелкие, но никак не могла привыкнуть к этому. Смущалась, будто не сама была в роли дающей, а, наоборот, принимала подачку.
Оказавшись за воротами, девушка облегчённо вздохнула. Воздух был пронзительно свеж. Земля, схваченная вечером лёгким весенним заморозком, слегка похрустывала. В канаве вдоль шоссе чуть слышно журчала вода, за день натопленная солнцем из остатков снега.
Продолжение повести следует.