Мои родители вечно кем-нибудь наряжались. Особенно на Новый Год. И не только Дедом Морозом со Снегурочкой. Бывало и наоборот. Когда мне было 10, они притворились грабителями. Ворвались в квартиру вечером 31 декабря и стали сгребать сладости и подарки в мешок.
К счастью, новогодних вещей было мало. И вскоре мама с папой сгребали всё подряд. При этом ругались, как сапожники и пахли не лучше. Напугали меня и дедушку.
Это дед Степан мне объяснил, что родители так фантазируют:
— Шутят они так, Гош. Посиди пока на кухне. Не выходи! — дед сделал телевизор громче, прикрыл дверь и пошёл играть с мамой и папой.
Хотя телевизор кричал новогодним огоньком, я слышал, как взрослые играют. Эти звуки беспокоили, но я знал, что дедушку подводить нельзя. Он не ударит, как папа. И не нагрубит, как мама. Дед убьёт видом своей маски: её за всю жизнь я видел всего дважды. Первый раз, когда украл сигареты, а второй и вспоминать не хочется.
— Ну-ка, малой, макушку дай свою, – дедушка приблизил горбатый нос и шмыгнул, а когда отвёл, то вместо лица была маска, – Поди отцу скажи, он служкой сегодня вырядился, у церкви на новую пачку собирает. Или к матери иди, она больной притворяется. Говорит, муж за пропажу курева избил до полусмерти. Оба: те ещё артисты.
Мне было 9, когда я украл папины сигареты. Дед не сдал меня, но ещё неделю носил маску чужака. Помню, самое страшное – это ощущение, что так навсегда. И дед Степан не сбросит маску, скрывающую настоящего дедушку.
Но он снял. Поэтому в 10 я смирно сидел на новогодней кухне и ждал, когда взрослые доиграют. Звуки за дверью всё нагнетались, пока не затряслась квартира и, наконец, кто-то не постучался. Гулкий стук перебил все прочие звуки, даже мой вопль: «Хватит!» Стучали так громко, что я захотел открыть окно.
На несколько секунд воцарилась тишина, потом скрежетнул замок. В квартиру вошли посторонние люди. Завели спокойную беседу, в которой я слышал только громкие ответы родителей и вздохи дедушки.
Потом остались шаги одного человека. Он щёлкнул выключателем, пролил воду в ванной, затем приблизился к кухне и вошёл. Это был дед Степан:
— Ухи-то не завянут так громко песни слушать, Гош? Давай-ка убавим — выключив звук, он сел на диван и минуту молчал. Лицо его изменилось: местами опухло и отдавало синевой.
— Деда, а мама с папой доиграли?
— Да-а-а, — протянул дед, проверяя карманы халата. Там он нашёл папиросы и впервые закурил при мне. Вздохнул.
— А что у тебя с лицом, дедуль?
— Маска новогодняя – подарок от дочки и зятя.
— Тебе больно?
— Есть малость… но коли сам играть полез. Нечего и жаловаться.
— А что это за игра?
— Названия ещё не придумал, Гош. Но милиционеры сказали, что родители твои играли не по правилам. Повезли доучиваться!
Мы ещё долго сидели и болтали о всяком. Дед курил, а я пил чай с белым хлебом.
Утром мы купили кучу вкуснятины, потратив половину дедушкиной пенсии. Все праздники ели до отвала. Родители вернулись в середине января. Выглядели почти настоящими, ни в кого не наряженными. Я обрадовался, потому что устал от игр. Хотелось семью с мамой и папой, а не фальшивыми героями.
Но скоро они начали опять. Дед часто говорил, что родители заигрались в детишек, а пора своего растить. Это обижало меня, потому что я чувствовал себя взрослым и только иногда прятался за маской ребёнка, чтобы прогулять школу или не мыть посуду. Бывало, дедушка злился на меня и сильно кашлял, пытаясь образумить. Но я отстаивал своё взрослое мнение. И тогда дедушка снова надел жуткую маску.
Мне было 11 и ощущение, что дед Степан никогда не станет прежним, стало особенно явственным. Потому что он лежал в гробу и совсем не походил на моего настоящего дедушку. Я узнал ту самую маску, которой так боялся: безразличия и пустоты.
Иногда думаю, что это тоже было игрой. Ведь со смертью дедушки родители задумались: как дальше без пенсии? Нет, наша жизнь не поменялась в миг. Но тогда мы начали думать.
Дед Степан оказался единственным взрослым среди нас. И своим уходом дал нам понять, что пора взрослеть.
Пора. Взрослеть. И перестать ненавидеть новогодние маски.