На стыке (Николай Рогожин) / Проза.ру

            НА СТЫКЕ
            (рассказ)
            «Волновать меня снова и снова –
            В этом тайная воля твоя»
            А. Блок «Пляски осенние»

В то лето, первое, послешкольное , я усердно готовился к экзаменам в институт. Оставался на подготовку всего лишь один практически только месяц, июль, финишный рывок. Повторение всего, чему поднахватался за последние полгода. В марафон были включены профилирующие биология и химия, а также физика, и обязательное сочинение. Экзамены полагалось сдавать в местном пединституте, а зачислить меня должны были, по итогам испытаний, в медицинский, далеко от дома, за тысячу километров, в городе у северного моря. Такова была система внеконкурсного отбора, для национальных кадров. С обязательным возвращением после обучения в Республику. Еще в декабре, в десятом, я, смутно о чем-то догадываясь, при получении паспорта, согласился на уловку матери записаться национальностью коми. И единственный из семейства пробивался к высшему образованию, неосознанно чувствуя свою благородную миссию. Старшая сестра закончила бухгалтерские курсы, давно была замужем, а брат, после восьмилетки, с трудом осваивал шоферское дело. Пересдавал на водителя несколько раз, пока отец, крутивший баранку всю жизнь, не договорился с одним приятелем, и принес из автошколы специальные карты-опросники, с которыми было экзаменоваться несравненно легче.
   А проживал я в доме родительском, который, конечно, считал и своим, на окраине большого села, районного центра, рядом с городом, который и являлся столицей автономной республики. Вообще – ответственное дело для незрелого ума. Выбирать себе дорогу. Самостоятельно, без подсказок – я недавно еще метался, между историческим факультетом, почему-то в городе Перми (хотелось уехать из дома), и актерским отделением, только что открытым в городе, в музыкальном училище. Ибо на сцене красовался чуть ли не с первого класса, пел, в хоре и соло, читал стихи, и даже плясал, и думал, сгожусь. Даже официантом, в ресторан, планировал устроиться, если никуда не попаду. Прочитал как-то, очерк-подвал в «Комсомольской правде». Подумал, уж со средним-то образованием в побегушки-то примут. Но все взвесил, прикинул и, конечно, от намерений своих отказался; практицизм, надежность сработали, варианты отпали. Душонка моя, хрупкая ещё, незрелая, естественно, к жизненным передрягам была не приспособлена. И ощущение своё, ненужности, зрящности, после окончания школы, я чувствовал почему-то, как-то, – особенно остро, тревожно... Тут еще вспоминалась, довлела неудача, с весны, на республиканской, медицинской комиссии, для военной медакадемии, которую не прошел, провалил, – из-за хронического тонзиллита. Гланды эти некстати, в очередной раз, воспалились, распухли, не давали свободно глотать. Почему это считалось таким важным и необходимым условием здоровья, без задоринки, – непонятно. Отоларинголог, важного вида, полный, в очках, доктор, никаких оправдательных моих слов слушать не желал, перечеркнул карточку, и написал: «не годен». Неприятно было его видеть, позднее, вечером того же дня, ужинающим, за соседним столом. В той столовой, военного городка, кормили по талонам и нас, а расселили по квартирам, где в комнатах стояло по несколько кроватей. Туда нас свезли, десятиклассников, кандидатов в училища, в середине апреля, поздним вечерним поездом, из разных ближних городов. Я, среди приехавших, даже встретил мальчишку, с которым четыре года назад ездил во всесоюзный пионерский лагерь, на берегу Черного моря, – Артек. Но, кажется, он меня не узнал, и я с ним даже не поговорил, не пообщался. И вот за все эти мои мучения-страдания, в компенсацию, решили меня пристроить на обучение в мединститут гражданский, без «военки». Остановил как-то, директор, Михаил Иванович, меня в коридоре, и пространно стал объяснять преимущества свободного, без ограничений, обучения, где все равно есть военная кафедра, и присваивают, по окончании, звания, как офицерам запаса…

Июльский жаркий день разгорался. Солнце уже припекало, и я спускался с пригорка, где стоял дом, стараясь побольше попадаться и прятаться в тень, двигался дальше. Путь мой был не близкий, минут на пятнадцать, если быстро, и помедленнее – двадцать. Зной порядком утомлял, но я предвкушал холодный квас, и даже мороженое, которые иногда продавались в центре, у площади, рядом с киоском «Союзпечати». Поначалу, однако, мне нужно было зайти в просторное, тяжеловесного стиля, длинное, с двумя входами, по бокам, здание райисполкома, получить и расписаться за важный документ. Первое, что увидел, как вошел, в небольшую приемную комнату РОНО, был объемный, но изящного вида чемодан из настоящей, цвета беж, крокодиловой кожи, на застежках и, видимо, тяжелый. В углу, пристроившись незаметно, сидела девушка, в платьице, дорожного, плотного покроя. С такими же ремешками, в бретельках с погончиками, и в беретике, натянутом на лоб. Вид она имела отрешенно-потерянный, но и выражающий досаду, и решительность.
– А Костик! – привычно бросила появившаяся следом за мной, женщина, с белыми кудряшками, со связкой ключей в руке – Проходи!
Таисия Романовна, когда-то, в начале восьмого класса, преподавала мне химию. Потом недолго побыла старшей пионервожатой в школе, и вот уже второй год заведовала отделом образования в районе. Конечно, знала мою мать, уборщицу райисполкома, прекрасно относилась ко мне, я иногда ей даже помогал, часто через мать, работая своеобразным бесплатным курьером, доставлял документы Михаилу Ивановичу.
– А что это у вас чемоданы расставлены? Переезжаете куда? – уже в ее кабинете, нарочито распалялся я.
– Ах, не говори – понизила голос Таисия Романовна – Приехала, учительница пения, начальных классов. Так ведь, не предупредив, не сообщив. Возись вот теперь. Хорошо, ключи остались, от Майи Борисовны… – заведующая задумалась, – ты ведь знаешь, где она жила?
– У бани, в двух-этажке…
– Слушай Костик, выручи!.. Проводи её! Вот тут еще распишись, в журнале… Олега сегодня нет, возит овощи с Опытного… – посмотрела умоляюще, вручила бумагу, лист напоказ, я мельком взглянул: «Постановление… для поступления…».
Вышли в приемную. Таисия Романовна с радостью представила только что оперившегося выпускника десятилетки, а теперь абитуриента, и познакомила с ним только что прибывшую учительницу пения, Асю…
Чемодан, поначалу казавшийся легким, все-таки, через минуты, стал руки оттягивать, но я добросовестно с ношей справился, еще и рассказывая подробности устройства Аси на новом для нее месте проживания. Ключей было два – от входной двери и от комнаты, прямо по коридору. Других хозяев в квартире не оказалось, чувствовалось запущенность и затхлость, даже мухи, в уголках рам, не шевелились,.. Хозяева, видимо, давно уже, уехали, – наверное, на лето. На кухне аккуратно сложились стаканами и кружками, тарелками и кастрюлями – посуда. А когда я сумел зажечь газовую плиту, и появившийся голубой огонек зашипел, он вызвал в Асе такую бурную радость, что она запрыгала. Краны в ванной и в раковине тоже, – функционировали.
   Я возвращался домой в каком-то затуманенном и смятенном состоянии. Жара уже спала, а полакомиться квасом или мороженым, я не успел. Не заглянул и в киоск. К тому же часа два повторения я уже потерял, время ушло, и нужно было наверстывать упущенное чтение, обдумывать материал. Но в голову, за столом, после привычного перекуса с бутербродом и чаем, в голову отчего-то ничего не лезло. Потом, ближе к вечеру, появилась с работы мать. Она ведь еще трудилась на основной работе в поликлинике, санитаркой, а райисполкомовская уборка была ее подработкой. «Сшибаю лишнюю копейку», как любила пошутить моя трудолюбивая и вечная труженица матушка… Была горда, что ее младшенький, то есть я, закончил школу без троек. Показывала аттестат соседям. А после вообще – удивила. Когда на выпускном, встала между паузами, из-за заставленного закусками стола, даже принесенными домашними солениями, и, взмахнув рукой, словно дирижерской палочкой, запела задушевную русскую песню. И все сидящие за столами родители дружно ее подхватили…
Затем появился брат, плескался под рукомойником, одновременно рассказывая веселые истории, – работал он под началом зятя, сестриного мужа, тот должность имел серьезную, основательную, начальник гаража, был старше жены на 10 лет, – наскоро ужинал и убегал, пропадая иногда до полуночи, а то и вообще, до самого утра. Ему не было никаких забот – осенью предстоял призыв в армию, и он гулял напропалую. Он уже получал одну отсрочку – попадал в больницу по пьяной серьезной травме, и его оперировали.
Позже всех приходил отец. Выматывающийся на работе бригадиром в совхозе, он часто приезжал прямо на машине-грузовике, чтоб назавтра, ни свет-ни заря, снова торопиться на поля. С ним мы в точное время включали по телевизору обязательную для обоих программу «Время», – я пристально, уже интересовался политикой, а отец походя, но тоже любил узнавать, что делается в стране, и происходит в мире.

К ночи, перед сном, в постели, я понемногу успокоился и уже, всё обдумав и взвесив, переживал меньше. Ася была под крышей. Она знала расположение магазинов, почты, столовой, где уже побывала, так что волноваться за ее устройство было нечего. Но вот что томило, – не попытался ведь я даже завязать это неожиданное, и наверняка бы многообещающее и приятное для себя знакомство дальше. Впрочем… Можно было появиться у ней с интересом: «Как устроилась?». Вполне логично, вежливо и обоснованно…
   Комнатка Майи Борисовны была мне памятна… В начале этого года, в середине зимних каникул, когда с концертами группы школьной агитбригады, в которой я давно участвовал, по плану, обходили детские сады и, случайно с провожаний возвратились обратно к ее дому, откуда вышли, получилось так, что завалились распить дешевое вино, с ребятами к ней, она пригласила, а потом все поуходили, и только одного меня она задержала тогда, оставила по незначащему вроде поводу, порепетировать песню… Потом она, разбитная это, смазливая учителка, лишила меня… девственности. Выяснилось, что она соблазнила красивеньких мальчиков, чуть ли не полшколы, и в этот порочный список попали как-то братья, девяти- и десятиклассник, одного уважаемого учителя, и тот, бывший полковой разведчик, все выяснил и разузнал, по очным ставкам, все пикантные подробности совращений, и разразился жуткий вселенский скандал. Развратница уволилась…

   Назавтра я отправился в город. Отдать документ, узнать расписание экзаменов. Автобус катился в город столько же примерно времени, сколько нужно было добираться пешком до центра села. Днем он ходил реже, поэтому народу набивалось в него достаточно, и с моей остановки я влез почти впритирку. Дальше остановки уже ютились на широкой автостраде, одной из основных, с юга и до столицы. Маршрут пролегал сначала по окраинным улицам, потом выходил на проспект, заворачивал к вокзалу, и шел обратно. Въехали в город, люди стали постепенно выходить, я сумел примоститься на нагретое сиденье, перед задней дверцей.
Я увидел ее сзади, когда вдруг, боковина ее тела, чуть пониже спины, шевельнулась мягко и незаметно, из-за смявшегося от сидения в душном автобусе платья, и слегка задержалась своей выпуклой половинкой, на мгновенье... Материя смялась в складку, упрятав ткань внутрь, и вырисовав упругий полу-мячик ягодицы. Ася одернула, расправила платье, и быстро двинулась вдоль начавшего движение автобуса. Мне надо было выходить на следующей. Но я так задохнулся от только что увиденного, и едва не пропустил свой выход, еле успев выскочить на верхней площади, у института…

Я всегда с удовольствием выезжал в свой родной, как считал, город. Знакомый с малолетства, когда тут бродил часами, глазея по сторонам, выпущенный из лесного таежного поселка, на каникулы к сестре, отмеривая эти улицы, проспекты, скверы, парк. Те шатания, наверное, приучили меня к самостоятельности, я старался быть находчивым, изобретательным. Ведь уже лет с семи я ориентировался, оставленный, в доме, один, и забредал и выходил из лесу легко, но вот сейчас, удивительным образом, после этой случайной встречи с Асей, вернее, даже не встречи, а какого-то рокового совпадения нашей поездки, сплоховал. В автобусе, где она не заметила меня, а я узрел ее в такой подробной откровенности в конце, да и прямо из обрывочных, но ясных мыслей до этого, о ней, меня очень растревожило. Обеспокоило. Поразило. Понемногу, в последующие дни, я волевым усилием старался погасить эти терзания по ней, заставил себя готовиться к экзаменам усерднее, собранно. И это мне удавалось. Потому как времени для подготовки оставалось совсем мало, действительно мало.

За неделю до экзаменов у меня нарисовался Ларик. Я сидел на летней веранде, а он, улыбаясь, появился в открытых по случаю духоты, дверях, и, ухватившись за верхний дверной косяк, пригнувшись, спустился в просторное помещение, нынешнего моего проживания. Сюда я перебрался с начала лета и, никому не мешая, занимался в свое удовольствие в этом уютном пространстве. Довольный, как и я, встрече, друг рассказал, как он съездил в Москву, оформляться в престижный известный институт. Его приняли, как золотого медалиста – без экзаменов. Таким образом, он уже влился в славный ряд студентов. Я ему завидовал. Дружили мы с класса четвертого, когда я, незадолго перед тем переехал из своего первого обитания, лесного урочища, в районный центр, и попал в школу, располагавшуюся в старинном купеческом особняке. На первую парту, где оставалось свободное место, посадили меня, и сюда же вскоре, из-за проблем с глазами, пересел и Коля Ларионов, успевающий по всем предметам ученик, скромный, интересный внешне, рассудительный, спокойный. Со следующего учебного года мы опять сели рядом, уже сознательно, и он стал для меня неразлучным, сначала приятелем, а потом и другом. Его ум, образованность, помимо школьной программы, разносторонняя эрудиция, способности, особенно в английском, который изучали, и где я откровенно плавал, импонировали и покоряли меня. Я тянулся невольно, и старался приблизиться к его уровню. Но он все равно, блистал по всем предметам, нигде ему не было равных, близко или рядом. А в сочетании с иронией и шутками, которые он изрекал, производили воображение, а иногда, порою, просто поражали и восхищали меня. Так что из-за него я и потянулся в тот экспериментальный, сборный, со всего района, математический класс, что собрали в 9-10 классах.
   Многим я делился с ним. Но вот тему девочек, отношений с ними, опускал или говорил обычно что-то общее, проходное, отрешенное. И сейчас, конечно, никаких своих мыслей или сведений, о знакомстве с Асей, я не сообщил. С другом своим другим, Вовкой Иевлевым, я давно бы поделился соображениями. Он с удовольствием любил слушать о моих «похождениях», я нескольких девочек за годы учебы в старших классах, перецеловал, в провожаниях с вечеров, в «признаниях», и было подобное не раз. Особенно «урожайными» получились зимние каникулы в оздоровительном лагере, на базе дома отдыха, за городом. Я там нацеловался с пятью, за два сезона, в 9-м и 10-м классах, по десять дней. Зачем так стремился или что меня влекло, – не осознавал. Конечно, жгучие, потайные, запретные плоды казались невероятно привлекательными, притягательно сладкими. Но и разочаровывали, – безразличным к тебе потом отношением, моих новоявленных «невест». Они испытывали, по-видимому, тот же единственно понятный интерес – естественного зова плоти. В десятом я, однако, был влюблен по серьезному, – хрупкая брюнетка из параллельного класса завладела моим вниманием глубоко и нешуточно. Однако на танцевальных вечерах в школе я не смел и не сумел к ней даже приблизиться – ее внимание привлекал мой приятель и тайный враг, староста класса, сыночек важных родителей – Казначеев, Юрка. Его отец был директором леспромхоза, а эта контора в лесозаготовительной Республике имела очень большое, если не определяющее, значение. Даже дом, где Юрка проживал, являл собой нечто монументальное. Шесть комнат, все удобства. Он приглашал меня не раз к себе, в отдельную свою комнату, я не отказывался, и снова стал чаще посещать его, пока та брюнеточка, раздорница наша, не уехала после зимних каникул, из нашего села, – навсегда.
   Поскольку будущее мое было зыбко, я ни о чем с Лариком не договаривался, но обещал ему нанести ответный визит, в ближайшие дни, с результатами уже экзаменов. Он проживал близко от центра, на боковой улице. А к Иевлеву я тоже собирался заглянуть, тот готовился тоже сдавать экзамены на месте – специально приехавшей комиссии, из Риги. Потому что поступал в РИИГА, на инженера гражданской авиации.

Она стремительно шла мне навстречу и уже призывно улыбалась, заметив меня. Я чуть не остановился, чуть ли не намереваясь свернуть в сторону, улизнуть, перебежать улицу, но это было бы как то уж несолидно, и невежливо. Он меня видела.
   Ее «привет!», сказанное обыденно, запросто, как ни в чем бывало, меня пригвоздило, да по-другому и не могло быть, и действительно не было странным. Но у меня стянулось, будто ознобом, лицо, натянутое, скривилось, и я едва справился со смущением, но отозвался на ее приветствие тоже… Она шла из столовой, было время за половину дня, а я уже оказался около вожделенного киоска, и уже издали, на витрине, видел газеты, – «За рубежом», «Неделя», те, которые собирался купить, но делать этого не стал, остановился возле неё, и мы, не сговариваясь, естественно завернули к пустовавшим по случаю будничного дня скамейкам, обрамлявшим площадь по одной стороне, примыкавшему к маленькому парку или большому скверу. Солнце стояло в зените, припекало, но ближнее, большое и раскидистое дерево, тополь, легкую и слабую прохладу, – давало.
   Все-таки мы обрадовались нашей встрече, и это было ясно обоим. Она жаловалась на скуку, потому и часто ездит в город. Там остались подружки. Она ходит с ними на пляж. Она ведь окончила то же самое училище, куда и хотел поступать я. Она и сейчас собиралась в город, – я, присмотревшись, заметил, что она была как бы в дорожном облачении, с сумочкой через плечо. Но все-таки мы договорились, что встречаемся завтра ровно в час, на этой же самой скамейке, и отправляемся купаться. Погода позволяла и вроде портиться не собиралась. «Где-то здесь ведь есть пляжи», – спросила Ася, ей хотелось знать. «Да – отвечал я, – места есть. Но очень неудобные, по расположению». Карьер по песчаной трассе за километр. Там стоят пруды, не совсем, правда, чистые. Еще есть подальше, тоже с километр – река. Уходившая в город, впадающая в другую, где и есть настоящий цивилизованный пляж. И подсыхает та речка все лето, в основном от молевого сплава. Бревна, которые там крутятся у берегов, очень верткие, опасные, скользкие. Как-то они зашибли одного мальчика, из младшего класса, не успели спасти. Да и в основном бегают туда мальчишки. Ну и самое посещаемое место – Опытное поле.
Мы прошли к остановке. Я посадил ее в автобус, она уехала. Но тут же я завернул к райисполкому, – там, у крыльца, стоял газик. Водитель его, Олег, уже заводил свою машину, но, узнав меня, мотор приглушил, и я спросил, работает ли он еще на ранних овощах. Олег кивнул, и я договорился. Что завтра в такое время он меня, с Асей, подвезет. Олег был другом моего брата, и даже бывал у нас в гостях, в доме. Время по часам мы сверили, как заговорщики. Я особенно гордился своим карманными, с благородного цвета кожаным ремешком, подаренными мне аккурат под конец мая, по окончанию школы, сложившимся на них братом и сестрой.

   Олег нас, лихо развернув, подбросил прямо к сходням наплывного моста через озерцо. Опытным полем называлось место, где был маленький поселочек, всего из десятка полтора домишек, похожих друг на друга, – проекта 2-х квартир с двумя входами, с боков. В них проживали работники опытного хозяйства, подразделения пригородного совхоза. Расположен он был в 3-х километрах от села. Кроме того, в Опытном поле располагался государственный пионерский лагерь, поэтому там вокруг да около, и место для купания, были окультурены, а лесные полянки рядом очищены, и поддерживался везде должный порядок, как и на этот мостике, наплывном, перекинутым через озерцо, на который мы с Асей вступили, выйдя из «газика».
   На том берегу, – а он был основной, где и купались,– людей было немного, сидели отдельно, группками, по 2-3 человека. Но вот в самом удобном месте, под развесистым тополем, устроились человек десять. Лица их были все мне знакомые, по школе, а некоторых я даже знал по именам, но вот что удивительно, во главе всей этой компании сидел Казначеев, мой школьный приятель, одноклассник.
Я его не видел больше месяца, с выпускного вечера. Асю попросил подождать, подошел. Юрка как-то посерел, потускнел, переменился. Казалось даже мне, что он надломился, психологически. Ну конечно, комсорг школы, теперь уже в прошлом, и не один год. Заводила, классный спортсмен (всегда носил значок КМС по лыжным гонкам, и я очень ему завидовал), заядлый турист, организатор, комсомольский вожак. И я всегда, все школьные годы общения с ним, чувствовал себя затравленно. Он издевался надо мною, натурально, и не словами там, нет. А просто своей снисходительной, назидательно-покровительственной ухмылочкой. Будто я всегда, ему, чем-то был обязан, или чего-то должен. С того же четвертого класса, когда я стал тянуться к Ларионову, Казначеев, будто проверяя меня, тоже вроде лез в друзья. Ручку подарил на первом уроке, когда я потерял куда-то свою. Это была своеобразная ручка-мунштучок. Перьями с двух сторон, она упрятывалась колпачками, и этим были очень удобны, оригинальны. Потом уже, дальше, разрешали писать шариковыми, которые приобрели необычайную популярность. Казначеев даже приходил ко мне домой, не один раз. И я, испытывая неловкость, должен был изображать гостеприимство. Хотя ничего приличного предложить не мог, кроме там чая, с хлебом-маслом. У Юрки же всегда угощался каким-то необыкновенным хрустящим, сахаристым печеньем, или настоящим, тающим в зубах, зефиром… Теперь вот сейчас я впервые ощутил какое-то свое, особенное положение. Без пяти минут студент. А Юрка должен был идти на службу, тянуть солдатскую лямку. Он был на полгода меня старше, и призывался вместе с моим братом, получившего отсрочку, в этом уже сентябре. Я же был наэлектризован ещё тем, что те самые, ранние овощи, Олег привозил и заполнял погреба в домах Казначеева и Старцева. Отец Юрки к тому времени уже поднялся да первого секретаря райкома, а Старцев был пред-райисполкома. И у того тоже был отдельный и благоустроенный, спрятанный за палисадникам, будто от лишних глаз, похожий дом.

Я вернулся к Асе. Мы пошли дальше. В этих дебрях небольшого озера, в мелких полянках, за кусточками-листочками, были такие укромные уголки, о которых знал только я. Здесь мы, с мальчишками, забирались глубоко и далеко, к разогретым и разлившимся, озерцам и отстойникам. Старались найти недвижную, не холодную воду, еще в конце апреля. И первыми в году бултыхались нырком. Открывали купальный сезон.
Ася разделась легко и быстро. Сняла свою кофточку. Осталась в лифе купального костюма. Потом освободилась от юбки, и предстала удивительной и совершенной фигурой восемнадцатилетней красоты. Грудки ее, чуть выпирающие из скромной материи, обозначались белой, нетронутой солнцем линией кожи, а все остальное тело, будто точеное, уже отливало бронзовым, блестевшим под бликами попадающего сюда светила, загаром. Нас потянуло друг к другу сразу, да так стремительно, и так неожиданно, властно и неодолимо, со всей силой плотской, животной, всеохватывающей страсти, что мы не помнили и не ожидали, как очутились в объятиях, и жадно, неистово искали вожделения, впиваясь поцелуями друг в друга, соединяясь в экстазе. Ей ничего даже не пришлось снимать. Она сама отодвинула тонкую, под промежностью, полоску трусиков, и… подогнувшись, пододвинулась вплотную ко мне. Свои же плавки, черные, сатиновые, с завязками на боку, мне пришлось расстегнуть. Они были плотные и тугие. Будто делал это всегда, но все же впервые в своей взрослой теперешней жизни. И дело продлилось и закончилось за секунды. Я мгновенно кончил, лишь только успев войти в нее, едва не мимо, спустил, и тут же вытащил, будто бы задеревеневший, заиндевевший от такой прыти, свой орган…

Мы набросились на еду, словно это был последний в нашей жизни пир. Пища была непритязательна. Но как же она была вкусна, не изысканна, но сытна! Я, в походную полевую сумку, где таскал несколько лет учебники и тетради, запихал, завернув в газету, – котлет домашних, хлеба душистого, огурчиков с парниковой грядки, зеленый лучок. И вдобавок еще прихватил картошку в мундирах, с солью, тоже припасенной, в спичечном коробке. Во фляжке восьмисотграммовой, принесенной отцом с войны («все, что завоевал!» – говаривал, смеясь, отец), – плескался уже холодный, но сладкий и вкусный, перед дорогой заваренный крепко чай. Утрамбовал я в кирзовый разбухший планшет и простыню, тонкую, цветную, из постельного комплекта. Хотел еще одеяло, но оно не влезло. Так мы и улеглись после трапезы, на шелковистую ткань, стряхнув в траву остатки еды, и замолчали, переживая и остывая от происшедшего.
– Какой ты быстрый и шустрый… я прям обомлела, Костик…
– Я тоже не ожидал от себя. И самое главное, от тебя… Ты такая… потрясающая… Мы встретимся еще?
– Не знаю. Я не хочу… пока… «Просто так», – не хочу.
– А как ты хочешь?
– По нормальному, по серьезному.
– Но что же мешает? Ах, да…
– Ты ведь уезжаешь. Надолго… В другую жизнь…
– Так я приеду. На каникулы. И писать буду.
– Пиши. Адрес знаешь…

Вода, в которую мы так и не окунулись, изредка поплескивала – здесь водилась рыба. Но сразу, и не сговариваясь, мы стали лихорадочно одеваться. Потому что вдруг, ни с того, ни с сего, меня и Асю стало подтрясывать. Может, от холода или от чего другого, но лишь только после быстрой ходьбы это состояние прошло, улетучилось. В пять часов от лагеря отходил дежурный автобус. Я туда Асю посадил. Сам сослался, что нужно посетить живущих здесь, из моего класса, друзей. Это было правдой. Здесь действительно жили два моих, бывших уже теперь, одноклассника. И я бывал у одного из них, Тарабукина. Мы даже как-то в прошлом лете, ходили в кино, в маленький здешний клубик... Картины показывали на день раньше, чем в селе, и мне это было удобно, не добывать билеты в кинотеатр, где народу всегда было много, не протолкнуться, битком…

   Я добрался домой совсем изнеможённый. И, кажется, был раздавлен усталостью более морально, чем физически Мы расстались у автобуса не так, как хотелось или мечталось. О следующей встрече не договаривались, да и она знала, что мне предстоял экзамен. Мне кажется, Ася сама была потрясена случившимся с нами не меньше меня. И не хотела, как мне показалась, быть со мной больше никогда…
Странно, но завтрашний экзамен не вызывал у меня никакого страха или волнения, как это было раньше. Будто бы я освободился от этого навязчивого состояния неминуемого провала, удрученности. И мысли были заняты другим, чем-то воздушным, легким, освобождающим от неопределенности. Тем более, буквально днями раньше, я узнал, что на мое место еще есть одна кандидатка, претендентка. Она была прошлогодней выпускницей, санитарочкой больницы, где работала мать, и об этом я узнал случайно. Первоначальное чувство раздражения и досады вдруг сменилось полным равнодушием к такому сообщению, будто оно касалось не меня, хотя именно мое будущее здесь ставилось во главу угла, и касалось только исключительно моей судьбы...
   Экзамен первый, биологию, первого числа, в пятницу, я сдал на «отлично». Все вопросы, попавшиеся мне, отбарабанил без запинки. Экзаменатор, молодой еще человек, с явным доброжелательством ко мне, задал один только дополнительный вопрос, но как я его понял, – очень существенный. Относится ли человек к животному миру? Я не смог правильно ответить. Но тут же вспомнил почему-то об Асе, и с экзаменатором согласился.
Самое горячечное время, четыре раза подряд, через, каждые 3-4 дня экзамены все-таки держали меня в напряжении переживаний, пережиданий. Как обойдется? Сумею ли преодолеть? Шестого я сдавал физику. И тоже – на пять. Без сучка и задоринки. Одиннадцатого была химия. И её я проскочил на «ура». И пятнадцатого, в пятницу, предстояло писать сочинение.
Я думал об Асе очень часто, и как позволяло настроение. Особенно по ночам. Даже представлял ее в сладостных мечтах. Она мне помогала, однозначно. Один раз даже, уже вечером, перед сочинением, не выдержал, побежал к ней, но остановился. И завернул к Иевлеву. Он жил рядышком, через улицу... И когда снова очутился у него, во второй раз, мы с ним напились.
Мне оставался последний экзамен, а он уже все сдал, собирался в дорогу. Поэтому повод был явный и достаточный. Светлый пузырящийся «Агдам» опьянял прямо на глазах. Молодая редиска с огорода друга будоражила вкусом и терпкостью. Мы, как всегда, разговорились основательно и откровенно. Но вот про Асю я ничего ни сказал, ни слова. А ведь был почти уговор, что про свои похождения буду ему докладывать, отчитываться, – всегда. Дабы самого его учить, образовывать. Но, кажется, мир переворачивался. Я словно окунался в другое измерение. Переходил в другую фазу, иной период жизни. Этап. Собственно, так и выходило.

   Сочинение сдавали всем потоком, скопом, около ста человек. Всех собирали и впускали в одну большую аудиторию, лекционный зал, – с рядами кресел, возвышающими друг над другом, до потолка. Впускали под строгим оком распорядителя, препода, просверливающего каждого испытывающим, словно наказанного, взглядом, и выдававшего входную бумажку, по списку, державшему в руках. На доске мелом были написаны темы. Мне приглянулась одна из них: «Образ Ленина в поэмах Маяковского». Казалось, что я достаточно с этим материалом знаком, сталкивался. Стал сочинять, выдумывать. Какие-то обрывки стихов монументального поэта пытался вспоминать, в общем – вымучивать хоть более-менее приличный текст. И, конечно же, – не справился. Следующим днем узнал, что поставили мне всего-то – «трояк!» Все существо мое провалилось, мысли путались!.. И еще два дня, как в тумане. Ведь по всем трем профилирующим предметам я набрал максимальное количество баллов, 15. А тут так просадиться, на этом «Ленине»! Но волнения оказались напрасны. 19 августа были вывешены списки. И меня – приняли! Мечта свершилась, и хоть это было ожидаемо, – я надеялся я верил, 15 максимальных, профилирующих баллов, вряд ли можно было игнорировать, – я был безмерно счастлив, горд, доволен. Поступила и та санитарочка, что была вроде конкуренткой мне, но ее определили в другой институт. Значит, были резервные места?..

Ларик как раз поспел к прощальному ужину, его усадили, и он выпил за меня рюмочку водки. Потом засобирались. Отец и брат, и Ларик. Вместе шли до автобуса. Мать не провожала, ее глаза и так уже блестели, и она отговорилась. Но повернула меня вдруг перед выходом, спиной, перекрестила, потом осенила спереди, обняла…
Сестра с мужем уже ждали на вокзале. Поезд отходил в ноль часов, ежедневный, на Москву. Какое-то оцепенение охватывало меня. Хотя я старался бодриться. Нескладно шутил, но на перроне, уже перед самой посадкой, вдруг замолчал. Все тоже, попритихли. Стояли в кружок, пять провожающих и я – шестой. Темная и теплая августовская ночь окружала нас в неярком фонарном свете. Рядом стояла такая же группка людей, и оттуда неслись смех и шутки. А мои провожающие угрюмо молчали, словно воды в рот набрали. И показалось, с каким облегчающим вдохом от нетерпеливого ожидания прислушались к трансляции об отправлении. Неловко я со всеми попрощался. С сестрой, с глазами на мокром месте, с братом, похлопывавшим меня по плечу, с зятем, ткнувшим в грудь… Ларик сильно потряс мою ладонь, словно хотел взять из неё всю силу, а отец, растроганно, нескладно, прижал меня на секунду к лицу. Он всегда был скуп на проявления чувств. Бедный мой батя. Ведь после возвращения с той жестокой последней войны он еще и отслужил другой срок, в сталинских лагерях, в пять лет, – за недолгий, в три дня, плен, под Вязьмой, в сорок первом. Тогда не привлекли, и сразу бросили на защиту столицы, в поредевшие роты, а после, в победные дни, вспомнили, стали разбираться, докопались... Все это как-то промелькнуло у меня в памяти. Я оторвался от родных и друга, вошел в вагон. Поезд неожиданно и медленно тронулся, я помахал в окошко рукой.

Не спалось. Я впервые так уезжал надолго. И в неизвестность. Поездка в Артек или на лето к бабушке, аж после пятого класса и на одномоторном самолете, были значительным событиями недолгой моей жизни. Но продолжались они дней 10, не больше. В лагерь на смену попал на 24 дня. С экскурсией, конечно, в ту же Ригу, Москву и Ленинград, – на пару недель. Гастролировал с агитбригадой по району по нескольку дней. И всё. Потому-то к дорогам я как-то попривык, к испытаниям в пути, в путешествиях, – приноровился и приспособился.
   Но теперь я уезжал надолго, – как минимум, на пять месяцев. Да полгода почти, чего уж там вертеть. Было над чем поразмыслить, и что-то для себя решить, обдумать. И главное, под непрерывный и безостановочный перестук этих рельсовых стыков: та-та, та-та, та-та… Всего следующего дня и, конечно же, почти половины ночи. Ну, планы, конечно же, были – и прежде всего – хорошо учиться. Но вот зачем? Я не понимал, может к счастью, что ли, для чего мне это надо, жить без мечты стать каким-либо специалистом в медицине. Склонялся, пока что, более-менее, к хирургии. Видел, и не раз, в поликлинике, где работала мать, этих серьезных, отстраненных от окружающих, всегда углубленных в себя врачей, постоянно занятых, будто отрешенных ото всех, и с усталостью в глазах. Один раз искал мать, и случайно открыл дверь в перевязочную, а там ужасающая, потрясшая, и надолго врезавшаяся в память, задевшая меня картина, – нога больного, большая, раздувшаяся в бедре, вытянутая, на кушетке, и вся измазанная йодом, в длинных иглах, торчащих из нее. А рядом – сидящий в ожидании хирург, удрученный, сосредоточенный. Но тоже, тогда, это мало теперь осознавал. Все как-то мимолетно, обрывками. Короче, плыть приходилось по течению, – наитием, определить, за что потянет, что больше увлечет, тем и заняться. В спорте, конечно, по-настоящему, хотелось себя попробовать. Может, писать что-нибудь, но что конкретно, тоже не знал и не ведал. И полные сумятицы и неопределенности мешались в голове мысли и думы о покорившейся мне девушке, об Асе. Как дальше? Что будет? Какие отношения с ней разовьются? Я ведь снова ходил к ней, уже в третий раз, и не застал. На звонок и стук никто не отзывался. Хотя мне казалось, что внутри, кто-то, определенно, есть. И потом еще одно обстоятельство меня смущало. Та легкость и непринужденность, с которой случилось наше физическое сближение. Может, она так со всеми, закрадывалась неотвязно предательская мысль? Вот это-то меня и беспокоило. Почему ее не было дома? Как-то рассказала, что по окончании учебы ее попросили из общежития, а она не хотела ехать домой, в свой Котельнич, Кировской области. Там у нее была только одна старая бабушка. Родители, давно разошедшиеся, оставили ее на попечение. Ведь я приходил достаточно поздно. Опять ночует у подружек? И все же, все-таки, какое-то мягкое, обволакивающее нежное чувство к ней, к Асеньке, во мне – теплилось… И назойливо вспоминалась любовь Константина и Аси, из недавно виденного фильма, – «Тишина»… И я решил. Что должен написать ей. Обязательно.

   Ждали ленинградского. Огромная толпа, сплошь из молодых людей, запрудила перрон у места остановки единственного общего вагона. Нетерпение, толкотня, переживания, от страха остаться здесь, на пересадочной станции, захлестнули и меня. Билет, транзитный, который я приготовил, и держал в руке, никому не понадобился, – никого на входе не проверяли. Но удивительным образом все разместились. Угомонились. Общий вагон, за 12 часов до пункта назначения, подкатился, и оказался совсем пустой. Я даже ухитрился – изловчился оказаться на второй полке, а сумку и чемодан уместить по-над головой, на полке свыше, – третьей…
Прибыли в шесть утра. Чемодан и сумку я сдал в камеру хранения. А себе оставил только легкую папку, с документами. И потом, дождавшись открытия вокзального ресторана, на втором этаже у зала ожидания, в восемь утра, плотно позавтракав, спустился к остановке автобуса. Куда ехать, я знал, потому как расспрашивал об этом еще в поезде…
В кабинет приемной комиссии, от просторного и величественного, с колоннами, вестибюля, меня провел проходящий мимо дядечка, который и оказался ее председателем. Доцент кафедры кожных и венерических болезней, как потом узнал. Секретарша привычно раскрыла мои документы. Отметила с восхищением мои «15 баллов», отослала в соседнюю комнату, к проректору по хозчасти. Там мне вручили направление в общежитие. Осталось самое сложное – перевезти туда свои вещи. Я это проделал с землячкой, не очень видной внешне девушкой. Она тоже подошла к дверям комиссии и кабинету проректора. Но уже сразу, с двумя чемоданами! Договорился, что подвезу сейчас сумку и чемодан свои, и мы вместе отправимся к общаге. Она подождет. В трамвае мы забрались на первую площадку, там было удобнее, просторнее, но нас тут же стали порицать и укорять стоявшие там женщины. Мол, не с багажом здесь садятся, а инвалиды. Так, в пререканиях, все-таки доехали до нужной остановки, вышли. Идти дальше было совсем недалеко, – метров двести.
В моей папке указывалась дата прибытия «не позднее 24 августа». Но в общежитии нас никто еще не ждал. Комната, предназначенная первокурсникам, ремонтировалась. Меня определили, временно, как сказала комендант, – в комнату напротив. Так я поселился с двумя шестикурсниками.

Я лежал на кровати и погружался в сожаления о своей незадачливой, нескладной судьбе. Асю перед отъездом не увидел. Не поговорил. Расстался с родственниками сухо. Еле влез на промежуточной станции. Вещи перевез со скандалом. И тут еще вселился не на нужное место. С явным пренебрежением превосходства появился передо мной живущий в комнате шестикурсник, этот Михайлов. И тут же он начал пить со своими приятелями, из общежития. Они даже сгоняли меня за добавочной порцией, я просовывал эти «бомбы чернил» через форточку, чтобы не вызывать подозрение у вахтерши. А потом Михайлов, демонстрируя свою боксерскую удаль, рассек губу собутыльнику; тот лежал вверх лицом, истекая кровью, а незадачливый боксер оказывал профессионально помощь, опять меня гонял за полотенцем и аптечкой, у той же вахтерши. Избитый парень, изрыгая угрозы, ушел, а Михайлов тоже, с другом другим, исчез, и я, наконец-то, решил от всей этой вакханалии отвлечься, забыться, отдохнуть. Оделся, и вышел прогуляться. Наступил уже поздний вечер. Темнота, с фонарями на углах. На улицах попадались все больше девушки, молодежь. Откуда-то доносилась гитара. Я шел, будто куда глаза глядят. Мой слух уловил песню моего любимого Ободзинского. Это гремела трансляция у кинотеатра. Перед сеансом. Сожалея, что билетов не было, я повернул вроде бы по направлению к общаге, но путь мой оказался неверным. Поплутав так не менее получаса, я все-таки вышел к той трамвайной остановке, откуда сегодня утром пришел с чемоданами и, добравшись, еще до полуночи, времени официального закрытия общежития, прошел в комнату, разобрал постель, умылся под краном до пояса, лег впервые в кровать, встревоженно забылся, задумался… Так, в пустоте комнаты, хлопотах в первый раз по устройству, когда вроде бы можно осваиваться капитально, но тут же знать, что это ненадолго, временно, я – уснул.
   Ремонт в соседней напротив комнате все же заканчивался, и я даже принял участие в уборке ее и, одновременно, присмотрел себе самое лучшее место, в дальнем углу, за шкафом. Позже нашел большую занавеску и, отделился, заимел маленькое, но уютное пристанище, конечно же, – по праву первого вселившегося. Вместе с личной тумбочкой рядом, самой лучшей и объемистей из всех других, что стало для меня гордостью… За два дня до начала учебы, наконец-то, ребята, всем гуртом, из разных районов республики, – приехали. Я их запомнил по экзаменам. Три человека. Стало веселее. Мы с нетерпением ждали начала сентября, но уже были обескуражены свалившейся неожиданно, от кого-то, новостью – едем в колхоз. И первого сентября, дождливым хмурым утром, нас собрали не на первую учебную лекцию, а на обще-курсовое, производственное собрание, по вопросу сбора урожая. И снова, буквально через неделю, опять общий вагон, и уже на сутки, потому что ехали далеко, на юг области. Потом эти снопы, со льном, по 25 в столбик, выдай норму… Правда, – без строгостей. И питание, – неприхотливо непритязательное. Пшенная каша, жидкий чай. Картошечка, естественно. И молоко. Суп с капустой и тушенкой. Грибы-боровички, иногда по вечерам, если повезёт, и когда их соберем, попутно, на «жарёху». Обретения новых друзей, знакомства с девушками из своей группы.
До дому было близко, всего-то восемь часов на поезде. Это иногда волновало. Но что мне там делать? Заявиться к Асе? И кто я буду? Ей и себе? Дезертир с трудового фронта?..

И вот мы, наконец, возвращаемся. Уже сплоченным, сложившимся коллективом, и курса, и группы. Какие интересные, славные веселые ребята и девчата! Витька Баша, из флотской северной столицы. Отчаянный и задиристый спорщик, застольный заводила. Владимир Алабышев, степенный и рассудительный, интересный собеседник, вставляющий к месту удачную и точную фразу, сын важных родителей, тоже из закрытого ближнего города, строящего атомные субмарины. Хохотушка Танька Водовозова, городская шутница, и любительница розыгрышей, обрекавшего меня на мучения в связи с умышленным для меня употреблением ударной дозы слабительных. Спокойная, с лебединой грацией и журчащим голоском, пава-красавица Ирина Беляева, из близлежащей северной деревни…

А первого числа октября, в понедельник, с уже сумеречного и морозного даже утра, началась наша действительная и правильная, настоящая учеба. Мы заполонили весь актовый зал института на первой лекции по общей химии, профессора, заведующего кафедрой, Евтушенко. Потом за общей химией будем изучать аналитическую, физ-коллоидную, органическую, физическую, и доберемся на следующем курсе, до биологической химии, где иссушит наши мозги этот несносный обменный и многотрудный, плохо запоминаемый цикл Кребса. Совсем не представляя, и не зная еще тогда, что есть и другие, биохимические процессы, ответственные даже за любовь… Дальше покатятся близкие дисциплины анатомия с гистологией, навалятся мертвечиной сочетаний латынь, придет на втором курсе легкомысленная физиология, и на четвертом семестре, перед третьим курсом, начнут нам читать микробиологию, уже, по-серьезному, и впервые я услышу настоящую клиническую, двухчасовую лекцию, – по туберкулезу…

   А пока что, второго декабря первого курса, утром, вместо лекции, мы застали задернутую синим бархатом занавеса сцену, услышали призывные фанфары, и увидели, когда створки открылись, зрелище представления с богами Олимпа, а после – торжественный президиум руководства института по случаю дня его рождения, речи выступающих. Потом нас водили по клиническим кафедрам, всех больниц, – бассейновой, городской, областной, – показывали, рассказывали о славной истории вуза, открытого еще за несколько лет до войны. Днем нас распустили, предупредив о вечере, который подготовлен лучшими силами самодеятельности, с последующими танцами под собственный оркестр, с началом в 19-00.
В 18 я договорился, и встретился у недавно открытого кафе «Веснянка», с Витькой Башой и Вовкой Алабышевым, рядом с институтом, на проспекте. Мы взобрались на высокие стулья бара в глубине зала, у стены и, к разочарованию, не обнаружили в буфете ни вина приличного, ни коньяка, или там хотя бы водки. Барменша предложила что есть, – шампанское или тягучую наливку сливянку. Согласились на последнее. Закусили сладко-приторный мягкой карамелью в скудной оболочке шоколада. В голове приятно зашумело, и пока шагали по внезапно заснеженному тротуару, неожиданно, как только вышли из заведения, стараясь поспеть на концерт, и ребята о чем-то весело болтали чуть впереди, в сознании у меня невольно пронеслись эти первые сто дней прошедшей учебной жизни. Поезда, колхоз, лекции, «анатомка»… Даже письма отчего-то всплыли, которые я два раза посылал Асе. Ответов так и не дождался; поначалу, правда, с замиранием и надеждой осматривал ежедневно висящий на полстены ящик с ячейками, потом постепенно успокаивался, и, казалось, медленно, но прозревал. Конвертов, предназначенных мне, так и не было, а я поймал себя на том, что был этому обстоятельству доволен. Изредка я получал только маленькие бланочки переводов, из дома, примерно раз в 3 недели. А перештемпелеванное, в дополнительных марках, за которые еще надо было доплачивать за обратную пересылку, «из-за выбытия адресата», никакого такого письма, нет – не было. Получал я такое подобное как-то, в своей ранней юности, в восьмом еще классе… Значит, послания мои, письма эти, с полу-признаниями моими и заверениями, Ася получала? Значит, она не находила нужным отвечать, или вообще рвала, возможно, эти мои листочки, не знаю. Я все позабыл, и не хотелось даже о ней и вспоминать, и этот вечер праздничный, с наливкой и снегопадом, и в предвкушении волнующей меня встречи с Беляевой – всё заслонил, перечеркнул... Я ведь с Ириной общался все чаще и дольше. Она жила в том же общежитии, что и я, но на втором только этаже, и нам часто приходилось идти по пути, на занятия и обратно. Мы даже садились по утрам в один вагон трамвая, и я всегда добывал, сторожил ей место, благо мы приучились садиться на кольце, у того самого магазина, самого ближнего, откуда я таскал в первый вечер «бомбы» для Михайлова. Я даже покупал иногда, уже поздним вечером, что-нибудь для нее в том же магазине, бутерброды с сыром для чая, или пирожки с ливером, когда катастрофически не хватало времени, если она задерживалась в библиотеке до конца, или в «анатомке» до позднего, разрешенного времени. Я же анатомию предпочитал зубрить дома, по учебникам…

Июль 2020.
Местечко Сунт, Фарерские острова.