А Т А К А С Х О Д У
Повесть
Автор повести Василь Быков
Василь Быков, Василь Владимирович Быков(1924-2003)
(белорусс. Васіль Уладзіміравіч Быкаў).
Советский и белорусский писатель, общественный деятель.
Участник Великой Отечественной войны. Член Союза писателей СССР.
Герой Социалистического Труда(1984). Народный писатель Беларуси(1980).
Лауреат Ленинской премии (1986). Лауреат Государственной премии СССР(1974).
Лауреат Государственной премии Белорусской ССР(1978).
Продолжение 14 повести.
Продолжение 13 — http://proza.ru/2020/12/25/1350
Вскоре я увидел его — без шапки, в распахнутой шинели, с пистолетом в руках Ананьев метался между бойцами по склону, пытаясь задержать беглецов и одновременно догнать передних, чтобы с ними остановить всю роту.
— Стой! Стой!
— Стой! — не своим от ожесточения голосом заревел и я, подбегая к мостку.
По брёвнам его на меня уже мчались двое бойцов, вид их был довольно растерянный. Однако я уже понимал, что от них требовать, и знал, как одолеть их страх. Страшным голосом выругавшись, я одной рукой затряс автоматом, и бойцы, кажется, что-то поняли. Метнувшись от близких ударов пуль, они торопливо скрылись за насыпью. Туда же бегом кинулись те, что вылезли из речки. С их мокрых шинелей ручьями лилась вода.
Два пулемёта на высоте, захлёбываясь, извергали потоки пуль. Очереди, каждая третья пуля в которых была трассирующей, жалили землю, снег, воду в реке, брызгали снегом и грязью.
Ананьев выскочил из речушки едва не последним — грязный, мокрый, с зажатым в руке пистолетом, затвор которого застопорился в заднем положении, выдвинув вперёд тонкий воронёный ствол. Пулемётная очередь обдала ротного брызгами грязного снега, но он даже не уклонился от неё — одним махом взлетел на обмежек, и я подался ему навстречу. Командир роты, однако, не взглянул на меня, будто не узнал. Впрочем, с первого взгляда я тоже едва узнал его такое, ещё никогда не виданное мною, тёмное, искажённое гневом лицо. По щекам его стекал пот. Грудь и живот старшего лейтенанта были в грязи, шинель сбоку распорота. Он подбежал к насыпи и, увидев тут бойцов, что беспорядочно залегли на откосе, с ожесточением закричал:
— В цепь! В цепь!!
Его тут же послушались, несколько человек поднялись и, пригнувшись, отбежали, чтобы залечь пореже. Нисколько не укрываясь от пуль, которые взвывали вверху. Ананьев проследил за бойцами, затем оглянулся в другую сторону и крикнул:
— Васюков!
Кажется, только сейчас он заметил меня и окликнул так привычно я буднично, как это делал вчера или когда-нибудь ещё, когда не было ни этой беды, ни моего такого некстати теперь ранения. Как всегда, я без слов вскочил с откоса и, сиганув через лужу, бросился по обмежку. Там за кустами над болотцем, где был взвод Пилипенко, ещё продолжалось беспорядочное движение, некоторые из бойцов залегли над речушкой, а человек пять бежали по косогору в тыл на пригорок. Пулемёт с высоты теперь бил туда.
— Всех — в цепь!
Я не оглянулся, но я слышал его приказ и мчался короткими перебежками, то и дело плюхаясь в мягкий подтаявший снег и через десять секунд вскакивая снова. Сначала с высоты по мне не стреляли, затем, наверно, всё же обратили внимание на одинокого беглеца, и пулемёт с рассеиванием в глубину сыпанул горстью пуль. Одна из них хлестко щёлкнула под руками, что-то светловатое мелькнуло внизу, я с маху упал и сжался на пересыпанной светом стерне. Падая, наверно, сдвинул повязку, плечо остро заболело, стиснув зубы, я минуту мычал, едва превозмогая боль. Между тем очередь метнулась к насыпи, надо было бежать дальше, и я схватил автомат, приклад которого оказался расколотым. Протирка и ёршик, выпав из отбитого затыльника, валялись невдалеке в снегу.
Однако пилипенковцы были уже близко, ещё один бросок — и я укрылся за ольшаником, который хотя и не защищал от пуль, но всё же прикрывал от вражеских глаз с высоты. Крайние в цепи автоматчики, расползшись по обмежку, начинали окапываться, я подбежал и растянулся возле одного из них, что невозмутимо лежал, широко раскинув ноги. Кажется, он что-то жевал.
— Где Пилипенко?
Боец молча кивнул в сторону и натянул на затылок ворот шинели.
Окапываться почему-то он не собирался.
— У вас что — нет лопаты? — спросил я. Автоматчик молча двинул бедром, у которого торчал черенок пехотной лопатки.
— Окапывайтесь скорее!
Перестав жевать и повернув в сторону худое, тронутое серой щетиной лицо, он окинул меня равнодушным взглядом:
— А зачем?
— Как зачем? Чтобы уцелеть!
— Дурной ты, гляжу! — вдруг с нескрываемым презрением сказал автоматчик. — Долго ты думаешь тут уцелеть? До обеда? Или, может, до вечера?
Самое нелепое заключалось в том, что, в общем, он был прав, неправ был я. Я понял это в ту же минуту, хотя такое открытие, разумеется, не принесло мне радости, и чтобы задушить в себе неожиданную досаду, я рванул от бойца подальше.
Пригибаясь за голым, местами довольно-таки густоватым кустарником, я побежал вдоль цепи и вскоре вместо Пилипенко в какой-то впадине-ямке наткнулся на лейтенанта Гриневича. Замполит был ранен и, откинувшись на локте, со страдальческим видом лежал на боку. Брюки его были сдвинуты к коленям, незнакомый боец в телогрейке, склонившись над лейтенантом, поспешно и неумело бинтовал ему бедро. Руки бойца плохо слушались, бинт закручивался, и Гриневич раздражённо прикрикивал:
— Да сильней ты затягивай! Не бойся!
— Сейчас, сейчас!..
Я вбежал в ямку и опустился рядом.
— Что — здорово?
Боец не ответил, лейтенант коротко из-под каски взглянул на меня и поморщился. С виду, однако, он был не так плох, как мне показалось вначале, только, как и все, был грязный и загнанно, устало дышал.
Я подумал, что рана у него, пожалуй, не трудная. Действительно, вместо ответа он вдруг довольно бодро спросил:
— Где командир роты?
— Там, возле мостка.
— Сволочи! — поморщился замполит. — Что натворили! Дразнили с одного бока, а ударили с другого.
— Командир роты приказал: всем в цепь! — сказал я.
Гриневич приподнялся на локте:
— Беги, передай Пилипенке. И чтоб ни шагу назад! А то на склоне положит всех.
Я было поднялся бежать, как увидел поодаль старшину — громко ругаясь, тот гнал в цепь трёх бойцов, которых вернул, наверно, от самого пригорка.
— Гэть! Гэть вашу мать! Я вам покажу тикаты!
Наши в цепи не стреляли, погодя прекратили огонь и немцы — наверно, бить было не по кому или уже стало далековато даже для пулемётов. Пилипенко устало пробежал ещё немного, пока от немцев его не заслонил кустарник, затем по взмежку свернул в нашу сторону.
Я опустился на мокрую полу шинели.
Однако не успел старшина добежать до нашей впадины-ямки, как с другой стороны послышалось торопливое чваканье ног, все оглянулись — решительной походкой сюда направлялся Ананьев. Он по-прежнему был без фуражки, в наспех застёгнутой на пару крючков шинели, сбоку которой непривычно болталась знакомая планшетка Ванина. Увидев её, я понял, что младшего лейтенанта нет. Командир роты вдруг остановился над ямкой, будто неожиданно для себя наткнулся на нас.
— Ну! — произнёс он тоном, от которого у нас похолодело внутри. — Что расселись? Что расселись, так вашу растак! Бегите дальше! Драпайте!
Он уставился в какую-то неизвестную нам точку у ног замполита в стоял так, вызывающе грозно возвышаясь над всеми. Гриневич, автоматчик, который, перевязав замполита, без дела ерзал внизу, и потный, усталый Пилипенко, что на беду как раз сунулся сюда, — все молчали. Старшина часто дышал, шмыгал простуженным носом, не решаясь высморкаться и, может быть, сознавая какую-то свою вину перед ротным.
— Почему драпанули? Драпанули почему? Я вас спрашиваю, старшина Пилипенко!
— Так цэ ж... обкружалы, — неуверенно начал Пилипенко и замолчал. Вскоре, однако, он уже решительнее выпалил: — А хиба мои одны драпанулы?
— Ах, не твои одни! — подхватил Ананьев. — Оправдался! Выкрутился, как... Не его одни! И Ванина тоже — это ты хотел сказать?! Но Ванин на высоте остался, а ты тут! На какого же хрена тогда ты тут нужен!
Ананьев зло, раздражённо кричал. Таким я давно уже не видел моего ротного и чувствовал тут себя неловко до крайности. Я то вскакивал, то садился — хотелось куда-нибудь убежать от этого его гнева, хотя ни в чём не чувствовал себя виноватым.
Гриневич тоже неловко застыл на боку, попытался было что-то сказать, но Ананьев никому не давал вымолвить слова. Наконец замполит вставил:
— Что материться без толку? Окапываться надо.
— Материться? — грозно сказал Ананьев. — Мало материться! Надо высоту вернуть! Поняли?
Гриневич с непроницаемой сосредоточенностью на тёмном, тронутом гримасой боли лице сказал:
— Вряд ли вернёшь!
Впрочем, Ананьев и сам, наверно, не был уверен в своих словах, потому что не ответил и, минуту помедлив, сунул пистолет в кабур. Рота уже вся залегла двумя группами, на этой стороне речки не было заметно никакого движения, но позиция была тут более чем неудачная: все подходы с тыла находились на виду у немцев.
— А теперь что ж! — сказал командир роты, поворачиваясь лицом к высоте. — Получается, Ананьев — трепач! Донёс про высоту, а сам в болоте сидит!
— Я же говорил вчера! — напомнил Гриневич. — Не надо было лезть. Пусть бы сидели, чёрт с ними. Приказа на атаку не было, зачем было выпендриваться!
— Ты мне про атаку не дуди! — снова загорячился Ананьев. — Атака первый сорт. А вот сегодня обос… я! —закричал командир роты и повернулся к унылому Пилипенко. — Я же приказал тебе остановить взвод! Какого же ты чёрта сам кинулся за всеми?
— Так биглы ж!
— Видели его: биглы! И ты побежал! Ну, тогда и бегай! Рядовым бегай! Я снимаю тебя со взвода! Понял?
— Знимайтэ, — покорно сказал старшина, пожимая плечами. Затем, как-то враз приняв независимый вид, стянул шапку и её подкладкой вытер с лица пот. — Така мени бида! Тьфу!
— Тебе стадом овец командовать, а не взводом! Тюфяк!
— Та хто е.
Пулемётчик с высоты, кажется, что-то заметил на этой стороне и длинной очередью запустил через кустарник. Две пули щёлкнули на краю ямы, пырснув в небо чёрной землёй. Ананьев, однако, не двинулся и по-прежнему грозно стоял над нами.
— Гриневич , командуйте взводом! Всем окопаться и не спускать глаз с противника.
— Лейтенант ранен, — сказал я.
— Что?
— Ничего страшного, — махнул рукой Гриневич. С излишней поспешностью он вскочил на раненую ногу, но туг же поморщился и снова опустился на землю. Ананьев видел всё это, но не сказал ни слова — круто повернулся и стремительно зашагал к дороге. Я выбрался из ямы и побежал следом.
Продолжение повести следует.