На дорогах людской памяти встречаются разные ценности. Бывает, самый скромный романс - то ли по заряду чувств, то ли по удачному названию, то ли по блеснувшему в нем перышку Жар-птицы - становится, как выражения и слова, крылатыми. И шествует он по этим дорогам рядом с могучей симфонией, не оступаясь в обочину забвения.
А, если случится, кому заглянуть в далекие времена его создания, откроется иной раз любопытное. Выплывут из временной мглы и оконтурятся забытые уголки истории, перекрестки человеческих судеб, оживут люди - разные. Одни из них когда-то пронесли через долгую жизнь высоко поднятый факел таланта, составив эпоху в русском искусстве. Другие, не выдержав борьбы, споткнувшись, быстро погасили свой огонь, иногда вместе с жизнью. Но и недолговечный, он был не менее ярок и горяч и стоит даже сейчас разговора о нем.
Поговорим же об одном таком огоньке. Заглянем в уголок истории, с которым связано создание романса Чайковского "Страшная минута”.
Всего два с половиной года Евлалия Павловна Кадмина была солист¬кой Московского Большого театра. Успех и триумф, сопровождали каждое ее выступление. Но лишь один человек упорно и неутомимо боролся за ее необычный и яркий талант, следя за ним, выдвигая, шлифуя и предо¬стерегая - автор "Страшной минуты", которую и посвятил ей. С ее же именем связана короткая, мало известная, но блестящая рецензентская деятельность композитора.
Трагична судьба Кадминой. На двадцать восьмом году жизни - чет¬вертого ноября 1881 года она приняла яд перед представлением пьесы Островского "Василиса Мелентьевна".
Смерть ее произвела огромное впечатление на русскую интеллиген¬цию. Вся пресса страны откликнулась. Долгое время сенсация, внимание, легенды и вымыслы окружали ее имя. Даже автор "Записок охотника" не прошел мимо и написал о ней свою "Клару Милич".
Так вот - о "Страшной минуте", и о том времени... Конечно, соз¬дание музыкального произведения - всегда таинство. Но, может быть, мой рассказ подскажет пытливым путь к его решению, а решает пусть каждый по-своему. Тем более, комментировать события будет постоянный музыкальный обозреватель "Русских ведомостей" тех лет - автор "Страшной минуты".
В начале марта 1873-го года на квартире инспектора репертуара императорских театров Бегичева, как всегда, собрался полный кворум. Среди приглашенных был и Чайковский. Хозяин - почитатель Малого театра, особенно актрис, был в ударе.
- Други мои, - обратился он к гостям,- положение бедственное.
Малый театр капитально ремонтируется. Канитель долгая. Актеры томят¬ся ... Что если нам соорудить в Большом нечто вроде русской феерии, сказку разыграть что-ли... И чтобы все три труппы приняли участие - оперная, драматическая и балетная... Композитор, можно сказать, свой… Как твое мнение, Петр Ильич?
- Я, что ж - не прочь. Только ведь пьесы нет.
- Будет! Поклонимся в ножки Островскому. Пишет он быстро. Будет! И чтобы все наши корифеи - Ермолова, Никулина, Федотова, Самарин... Само собой, из Большого кое-кого... Только там на актерскую игру не большие мастаки.
- Д-да... Додонова можно... Постойте, Кадмину!
- Кто такая?
- Она только что принята в труппу, будет дебютировать в партии Вани в "Сусанине".
-Погоди, я что-то читал... Где "Русские ведомости "?... Ага... ’’Большой успех во втором концерте имела г-жа Кадмина... Эта юная артистка обладает чистейшим меццо-сопрано теплого тембра... Кроме хорошей постановки голоса - большая выразительность и твер¬дость. Обнаружила недюжинный талант, который позволяет надеяться, что ей предстоит блестящая будущность сценических успехов"...
- Это ты писал?
- Я.
- Ты обычно не очень хвалишь.
- Ока стоит похвал.
- Красива?
- Даже слишком. Смесь цыганки с русской красавицей. А глаза совсем трагические... Но главное талантлива. Простота, задушевность - и изящество. богатство оттенков, чувство меры. К тому же - актриса! Редчайшее сочетание.
Весна 73-го года выдалась ранняя и дружная. Уже в середине марта началось буйное озорство ручьев. На реке сначала посинел от злости на щедрое солнышко, затем вздыбился в яростном гневе лед. Неистово трещали и ссорились на улицах московские воробьи.
Петр Ильич любил русскую весну. А тут еще Островский посылал ему акт за актом свою "Снегурочку". Слова сказки были напоены весенней сотью. Радостное настроение прочно завладело им и не перебивалось, как обычно, хандрой. В три недели легко и свободно была закончена объемистая партитура. А в самый разгар репетиций... Впрочем, во избежание возможных неточностей предоставим слово самому музыкальному обозревателю: "30-го апреля, в понедельник, в Большом театре, при многочисленном стечении публики совершился весьма успешный дебют молодой певицы г-жи Кадминой... В отношении глубокого художественного проникновения в мельчайшие подробности сценических и музыкальных свойств партии Вани она далеко оставила за собой всех своих предшественниц. Мастерская игра, глубоко прочувствованное пение... Не верится, что она впервые появилась на подмостках публичного театра. Разве только недостаточная сдержанность и горячая порывистость ее исполнения свидетельствуют о некоторой неопытности обуздывать свое вдохновение. Эти недостатки усугубляют уверенность в замечательном таланте; время и опыт сгладят их и внесут в ее исполнение спокойную художественную объективность" ...
И вот - первое представление "Снегурочки". После песни Леля в исполнении Кадминой зал взрывается яростными аплодисментами, криками "Браво!"
-Спасибо вам, Петр Ильич,- услышал он голос консерваторской учительницы Кадминой Александровой-Кочетовой.
-Причем я, Александра. Дормидонтовна? Вам-спасибо за ученицу.
-Вы подхватили мою эстафету. Кто из начинающих пользовался таким вниманием музыкальной критики? Наконец, Лель - целиком ваше создание. Вы удовлетворены?
-Безусловно. Вы же знаете наших певцов. Большинство из них на сцене либо беспомощны, либо чревовещатели на котурнах. Попро¬буй рассчитывать на них в нормальной человеческой опере. Вы посмотрите на Ермолову, Федотову, Самарина... Какое очарование!..Вот бы наши так. Сложно было бы писать оперы без царей и принцесс... Хотелось бы писать - для таких, как вaшa ученица.
-Петр Ильич, этого не понимают наши корифеи. Внимание
музыкального критика истолковывается по-обывательски. Вокруг нее уже мастерят забор из зависти и злобы...
-Разве?.. Хм... видите ли, я глубоко убежден - в характере ее дарования, в манере исполнения - будущее русских певцов. А за это стоит бороться, не так ли?.. Значит, - "иди своей дорогой и пусть люди говорят что угодно".
Выбросив вперед обе руки, к ним шел Бегичев.
-Петр Ильич!...А-а, светлейшей Александровой-Кочетовой мое нижайшее... Черт побери, ваш черноглазый Лель свел с ума всю публику. Феноменально! Огонь и грация!.. Не посрамила перед Малым, честь Большого. Сегодня даже наш горемыка-оркестр к хор пробудились от постоянной спячки... Между нами, я было сунулся к ней за кулисы...Куда там! Глаза, как у пифии. Ожгла так - еле ноги унес... А на сцене куда девался трагизм - озорство, лукавство... Быть ей кумиром Москвы! Да, кстати, Рубинштейн предлагает всей братии закатиться завтра, с утра на Воробьевы и устроить поминки "Снегурочке". Идет?..
День начинался такой, как будто специально был заказан небу. Вверху по голубой шири только изредка нет-нет, да проплывал белый легкий кораблик...
Они расположились у синей смешливой от солнца реки на площадке, покрытой громадным зеленым пологом. Вокруг под сугробами цветов - сады села Воробьева... Далекие маковки московских церквей посылали гостям свои золотые улыбки.Настроение у всех удивительное.
-А ну, друзья!.. Еще и еще раз за светлую память нежной Снегурочки, за долгую жизнь ее создателей и пусть живет красное лето!.. Ура!, - провозгласил Рубинштейн. Ему вторили крики "Ура", звон рюмок, смех. Со всех сторон поблескивали любопытные глаза местных крестьян.
-Чудно! Мы сейчас устроим совместный пир с берендеями и берендейками, будем праздновать Ярилин день... Кто со мной за вином и сластями? - кинул клич Рубинштейн и торжественно обратился к "народу:
-Уважаемые крестьяне села Воробьева! Подсаживайтесь к нам. Выпьем вместе за светлое солнышко, а потом споем и спляшем... Ближе!. Смелее!.. Берите кружки!
-Можно, если барин не шутит!
-За солнышко, так за солнышко!..
-За веселых господ!..
Музыканты грянули плясовую. Вот от толпы отделились первые смельчаки. И пошло... Гости от души веселились, хлопали в ладоши.
-Каково! А ну-ка, черноглазый Лель, покажи всем, что и мы лыком не шиты!,- крикнул кто-то.
-Просим, барышня!.. Красавица какая!.., -поддержали крестьяне.
Кадмина запела песню Леля, а затем пустилась в пляс.
-Ай, да барышня!..Поет, как деревенская! И пляшет....-восторгались крестьяне.
- А несколько минут спустя, она сидит в сторонке, обхватив колени руками - угрюмая, потухшая... Уставилась неподвижными глазами на что-то несуществующее...
К ней подсел подвыпивший Бегичев:
-Королева! Владычица!.. Перед вами все померкло, как...
как перед новою царицей порфироносная вдова....
Смотрите, у ваших ног - покоренная вами Москва... и еще кто-то, кого вы не замечаете... одно маленькое восхищенное сердце...
-Простите г-н Бегичев,- обрывает его Кадмина, - но "восхищенные сердца" тотчас приводят меня в дурное настроение. Притом, я не любопытна, меня интересует одно единственное сердце.
-Да?.. Чье?
- Нескромный вопрос... мое собственное.
-Да?.. Гм... Ушла... Скажите!..
Он направляется к Чайковскому.
- Петр Ильич, что она такое?
-Кто?
- Да, эта... твое протеже... Она, знаешь, какая-то странная - с мужиками беснуется, как чертенок, а порядочного человека жалит, как пчела.
- Аа!.. Меценаты, особенно деликатные, скверно действуют на
ее нервы.
-Скажите... А не высоко ли залетает эта пчелка?!
Но Чайковский уже не слышат. Он ищет глазами Кадмину, идет к ней.
- Что взгрустнули, Евлалия Павловна? Устали?
Она вздрогнула, повела недобрым взглядом... Затем потеплела.
- A-а, Петр Ильич... Садитесь. Нет, не устала.
- Отчего же в глазах сумрак:?
- Не знаю... И злюсь, когда задают этот вопрос.
- Характер у вас, действительно, несносный. Не буду, злюка. Развеселитесь. Грешно хандрить при столь блестящем начале.
- Не грешно, Петр Ильич. Не вы ли писали, что русская опера ютится на итальянских задворках, певцы влачат жалкое существование... Ведь нам платят разовые за то, чтобы... не пели. А что ждет певицу, если она не княгиня и не... если она живет только на сцене?..
-Верю, знаю... Но вы будете часто выступать в концертах.
Ваше имя уже привлекло публику.
-А что концерты?! Тесно мне, тесно и там... Вот если бы в опере, как в драме - воздух, простор! И чтобы - настоящее, чело¬вечье... Хочу, хочу... Ай, как невозможно много я хочу!
Чайковский молчал, опустив голову. Он прекрасно знал, что в здании русской оперы единственный владыка - антрепренер италь¬янской оперы - Мерелли. Наблюдал он, как театральная молодежь, эти золотые болваны, проведя все действо в буфете или артистической, вопят от восторга, впрягаются в повозку вместо жеребцов и катают на себе по московскому морозцу итальянских примадон... Когда Мерелли поставлял уж очень "залежалый товар", некоторые наиболее трезвые меценаты начинали вздыхать и вспоминать о русской опере. Разумеется, до очередного приезда госпожи Патти. Тогда они сами не прочь были сбросить свои собольи шубы и стать вместо коренников в санки сей звезды.
Между тем, купечество, мещанство, да и студенчество не очень жаловало итальянское "чириканье", охотно ходили на представления русской оперы, хотя они были редки и убоги. Как-то Кадмина не выдержала. В присутствии вездесущего синьора Мерелли задала она мучавший ее вопрос директору консерватории:
-Милый господин профессор, скажите, зачем в Москве существует консерватория, если московская русская опера — только затычка итальянских окон? Ведь калечить желторотую юность несбыточными посулами
безбожно, взрослые дяди не должны это делать...
Пока директор искал подходящий ответ, синьор Мерелли рассыпался в комплиментах;
-Если русские господа-театралы вывалят в снег и простудят г-жу Джулиани, он будет готов поклониться русской придмаонне в ножки и попросить заменить ее в "Фрейшюце", пока она не изволит поправиться-
-Ну что ж, - с иронией ответила Кадмина, - Буду ждать и соглашусь... хотя бы для того, чтобы доказать, что в Москве существуют, если не русская опера, то русские певцы.
Мерелли оказался пророком. Г-жа Ддулиани заболела сразу же после премьеры и последовавшего за ней катанья на рысаках "интеллектуальной" породы. Вместо нее роль Анхен из "Фрейшюце" пела Кад¬мина. И сразу же откликнулся на это необычное выступление в италь¬янской опере Петр Ильич Чайковский: "Следует удивляться смелости и таланту молодой певицы, успевшей в баснословной короткий срок изучить трудную партию и предстать в ней перед публикой не в качес¬тве робкой ученицы, но во всеоружии совершенно законченного артистического развития. Г-жа Кадмина была вознаграждена восторженным приемом со стороны публики, предубеждение которой против русских артистов всем известно".
Тем временем забор из зависти и злобы рос. Тучи над ней не рассеивались, время от времени разливаясь обильным дождем сплетен и склок. Бездействующие служительницы муз развлекались, усердно увлажняя тщательно собранной мутной водой кулисы русской оперы...
Мы к вам, душечка Евлалия Павловна. Пришли поздравить. Вы становитесь знаменитостью. Опять статья, опять вы - "редкая способ¬ность модуляции, артистическое чутье"... и прочее и прочее. Не каждый удостаивается такой чести.
- По-моему, вы тоже удостоились. Там о вас тоже сказано.
-Да!.. Но как?! Скажите, разве это справедливо? Я не могу взять
правильно ни одной ноты?!.. Спрашивается, как же я попала в Большой театр?
-Да... Как?.. А знаете, господа, я тоже возмущена. И бросьте поздравлять, успокойтесь... В статье сказано - мне тоже далеко до идеала, из-за неправильного приема иногда сдавливаю голос... Очень досуж ваш рецензент!
- Ну, знаете, душечка, уж вам-то пенять нечего. На наш взгляд вы просто околдовали его. Как вы достигли этого?
- Я колдую публично, на сцене. Другого колдовства не знаю...
Но какое же оно слабое, если не действует даже на вас, господа!
Вы считаете, что я не заслуживаю лучшей похвалы?
- Да..., но...
-Вы сходитесь в оценке с автором музыкальных обозрений. У него тоже часто бывает "но"...Значит, все несправедливы ко мне... Бросьте, господа, поздравлять... Простите, скоро мой выход.
- Мы уходим, душечка... Вы сегодня нервны..Нет, какова?!
Оставшись одна, она задыхалась от ярости. Болото проклятое... Даже моя честь и гордость - поддержка учителя, успех на сцене - оборачивается против меня... Не брезгуют ничем... Если бы было главное - возможность часто петь... От безделья все взбесились... Погибну я здесь…"
Между тем, Петр Ильич получал одну анонимку за другой: "Не бу¬дет ли постоянный музыкальный обозреватель столь любезен сообщить через свою газету, какого рода вознаграждение он предпочитает за столь энергичное - под стать своему музыкальному и литературному темпераменту - продвижение молодых певиц. Кое-кто хотел бы восполь¬зоваться его услугами, если, разумеется, условия окажутся подходя¬щими"... Что поделаешь, посредственность борется в меру сил и даро¬вания... Перестать писать о том, о чем нужно писать?.. Глупо.
Просто надо слегка очистить воздух и обезоружить сплетников... Ну, что ж, господа, придется постоянному корреспонденту быть любезным и выстрелить публично смехом в ваши медные лбы.
Вскоре Бегичев читал своим гостям статью Чайковского в очередном номере "Русских ведомостей": "0тчего бывают люди и даже сборища людей, приходящие в яростный восторг от карикатуры "Развлечения" или гривуазной шансонетки Лекока, но безмолвствующие перед картиной Рафаэля, или после симфонии Бетховена? Мне случалось, например, в прошлом сезоне нередко упоминать об одной высокоуважаемой артистке с тем сочувствием, какого она по справедливости заслуживает. Некоторые из сослужителей и сослужительниц ее по храму Талии и Мельпомены находили мои отзывы до крайности преувеличенными и лицеприятными, мне даже писались письма, в которых с большим или меньшим остроумием глумились нещадно и надо мной и над предметом моих искренних восхвалений... Другая, гораздо менее достойная уважения артистка, во всеуслышание рассказывает, что за благоприятные отзывы я беру взятки, причем, называет меня не иначе, как копеечником"…
-Ха-Ха-ха!,.. Ай, молодец!.. Вежливенько проехался по физиономиям склочников и прохвостов. Сегодня вся Москва будет хохотать…
- Однако, послушайте дальше... Дон Кихот намерен вести борьбу за вкусы, за возрождение русской оперы...
С умом ли, капля, ты меня пробить взялась...
Меня гранитную, - ты, право, стоишь смеха.
Но капля молча все кап, кап - и пробралась.
Итак, читатель, отныне вы будете свидетелем грандиозного единоборства, в котором роль громадной скалы исполнит публика - я же буду настойчиво капать, а проберусь ли, покажет время".
- Ну, что скажите, господа? Вот вам и скромный, молчаливый Петр Ильич...-восклицал Бегичев,- Да он - борец!... Не то, что мы,
способные лишь брюзжать за кулисами, да в подола актрис... Ёй-богу, хвала ему и уважение!
Любители мутной водички действительно были обезоружены. Новые пробные шары навлекли смех и издевку на их авторов. Однако опера продолжала влачить жалкое существование.
-Позор, - негодовал Чайковский после возобновления в Большом театре "Рогнеды", - В столичном городе обширной и могущественной империи оперный театр низведен на степень ярмарочного балагана.
- Это не новость,- вздохнул его собеседник - известный музыкальный критик Николай Дмитриевич Кашкин.
- Ни одного верно взятого аккорда, ни одного такта без раздирающей эхо фальши. Ни один из исполнителей-солистов не знал своей партии, хоры издавали жалкое мяуканье, а оркестр спал.
В общем длинно, мерзко, позор, тоска!..
- А Кадмина? |.
- Как всегда, выказала блестящую талантливость, как всегда, одна вывозила оперу... Только ведь невесело смотреть на мстительную и гордую Рогнеду среди этой балаганной потехи... Право, она могла бы блистать и среди лучшей оправы.
- Ты будешь писать о "Рогнеде"?
- Конечно. Писать, кричать - кричать, писать, дьявол их всех побери!
-*-
-Здравствуйте, Евлалия Павловна.
- Боже мой, Петр Ильич!.. Откуда?.. Ну, конечно, из лазурной Италии - Венеции, Рима... Счастливец!.. Как показалась вам расплакавшаяся Москва?
- У меня к ней странное отношение: я ее страстно люблю и в то же время ненавижу, точно будто я ревную ее к чему-то, точно будто она изменила мне.
- Счастливая Москва... Ну, а как я пела?
- Умница. Голос окреп, установился, больше самообладания и сдержанности, в игре больше обдуманности... Словом, из талантливой дебютантки с большими надеждами вы стали, как я и предполагал, настоящей артисткой.
- Спасибо вам, мой чудесный покровитель.
- Но вам нужно не только пожинать лавры, а и слушаться дельных советов.
- А разве я не слушаюсь?
- Вы изволите разыгрывать истерики и ставить в тупик всех, даже фальшивую госпожу!
- Боже мой, вы всерьез... Вы не должны всерьез... Когда меня разозлят, я могу наговорить такого... На самом деле я хотела только уверить всех в вашем полнейшем ко мне равнодушии.
- А стоило ли доставлять такое удовольствие?.. Погодите, я уверю вас в обратном. Напишу в вашу честь жестокий романс - страстное признание в любви. Я ведь обид не забываю.
Ты внимаешь, вниз склонив головку, очи опустив...
Ты не знаешь, как мгновенья эти страшны для меня...
И полны значенья.....
- "Странно. Хочется написать пародию, насмешку, а получается
всерьез... Ирония, вообще, трудно дается... Да и объект уж очень своеобразен... Истинно музыкальна, умеет понимать и доносить малейшие оттенки чувств... Как светла и гармонична бывает на сцене и как неуравновешена в жизни... Яркая, почти цыганская внешность и столько тонкости и вкуса в игре... А может, я просто влюблен?... Чепуха!.. В талант ее - да. В нее, когда она на сцене - да. В нее - нет".
Он не обманывал себя. Пять лет тому Дезире Арто покорила
его своим талантом актрисы и певицы. Он тогда решил - без неё не может, а
"невеста" через два месяца после помолвки стала женой итальянского тенора, даже не известив об этом недавнего жениха. А "жених", покоен, счастлив... Увидав ее снова, не поверил, что когда-то страдал. А таланту ее снова готов поклониться...
" Сейчас нет даже прежних эмоций... Есть, как всегда, глубокое преклонение и волнение перед самым прекрасным в природе и страх за него... Сохранит ли она свой дар?.. Распорядится ли умело?.. Вряд ли... Набедокурит... Она сказала "Тесно!" Дать бы простор ее буйным силам, теплому - то легкому, то густому – голосу"...
Увлекшись, он забывает о первопричине, об иронии, забывает о самом объекте...Тот образ, какой внезапно ему представляется, уже
не допускает шуток... Только "жестокие" нотки напоминают о начальном смысле,..
Некто, по-настоящему влюбленный, произносит страстный монолог, "как в драме", своей нежной застенчивой любимой.
А она :
- Петр Ильич! Верить ли, что мне посвящены эти слова и эта музыка?
- Пожалуй, я также, как и вы, буду злиться, когда мне кто-либо, кроме вас, задаст этот вопрос... Трудно шутить над глазами скорбящей мадонны.
Очевидно, шутка, как и месть, не удалась. Посвящение начертано автором,
как говорится, в здравом уме и твердой памяти...
Но разве вы не живете только на сцене - сегодня Рогнеда, завтра - Азучена, а я - в музыке?.. Вот мы и квиты.
Осенью 75-го года Евлалия Павловна сделала последнюю попытку... Гневная, стояла она перед главным администратором Большого театра:
-Так не может больше продолжаться. Поставьте на наше место даже госпожу Патти - через год она задохнется. Певица должна петь.
-Уважаемая Евлалия Павловна,-ответили ей,- Господин Мерелли имеет контракт. Изменить его я не имею права. Да и вряд ли нужно изменять.
Русская опера в Москве не пользуется успехом.
-Это не правда!.. Впрочем Золушка у очага тоже не пользовалась успехом, а умытая и приодетая была принята, как принцесса. Неужели это не понятно
- Вы - фантазерка. А администратор, кроме прочего, еще и коммерсант.
-О, мне слишком хорошо известна ваша коммерция! Да разве мне одной?!.
Г-жа Дкулиани получает, как и положено ведущей солистке, а русская певица одного с ней положения - как последняя итальянская статистка...
-Дорогуша, что я могу сделать?.. Могу только дать совет - строго между нами... Вы слишком строптивы, дорогая... С вашим талантом, внешностью, обаянием вы могли иметь такое громадное содержание, какое и не снилось г-же Джулиани... Но вы... вы... Излишняя принципиальность и мечтательность
не сопутствуют материальному успеху,..
- А вы...вы... Кто же вы, если считаете этот путь единственным?!
И она ушла из Большого театра... Поистине, годы эти - "страшная минута"
для русской оперы в Москве... В связи с этим тот же музыкальный обозреватель гневно громил театральные порядки, гибельное бездействие солистов."Нельзя не сожалеть, что мы лишаемся этой замечательной, даровитой и многообещающей артистки... Я уверен, что рано или поздно порядок вещей в нашем театре изменится... я верю, что для родного искусства настанут лучшие дни и тогда Кадмина появится у нас вместе с целым роем других талантов".
Она уехала за границу... Но получить прочное и почетное место в постоянном театре за рубежом без связей и положения - не то, что провести короткую гастроль, особенно для русской певицы.
В итоге - несколько лет метаний, одиночества, тоски по родине и... потеря контральто. Угрюмая, надломленная возвращалась она на родину уже исполнительницей сопрановых партий...
Летом 79-го года всегда пустой театр "Семейного сада" буквально ломился от публики. Достать билет на оперу с участием Кадминой было почти невозможно.
После спектакля за кулисы ворвались студенты:
-Г-жа Кадрина, мы... мы преклоняемся перед вами... мы благодарим вас...
Просим выступить у нас в студенческом клубе... Очень просим!
- Благодарю вас, господа. Я не смогу.
- Пожалуйста. Мы просим вас... Принесем на руках... Вы...
- Благодарю вас, не смогу... Устала, больна.
- Смотрите, мы у ваших ног.. У-мо-ля-ем, у-мо-ля-ем!..-
не сдавались почитатели.
- Благодарю вас, устала... Сейчас устала. Простите и оставьте меня, оставьте!
Она с силой захлопнула дверь.
-Вы чуть не отхватили мне руку... Здравствуйте, Евлалия Павловна!-
раздался знакомый голос.
- Боже мой, Петр Ильич!.. Вы были здесь? На концерте? Слушали?..
- Да, и не первый раз. Прослышал о вас и проделал далекий путь - с Украины.
- Зачем?.. Разве приятно присутствовать на похоронах?
- На похоронах?.. Да... Нет, вы, как всегда, неотразимы. Я не
знал, что Маргарита может так потрясать и быть в то же время изящной и простой... Вы - необыкновенная артистка... Только... только где же ваш контральто?..
-Разве только контральто?.. Не удалась жизнь, Петр Ильич.
-Вы ее недавно начали.
-Раз люди стали невыносимыми, значит, давно... Не верю, боюсь, бегу... Поверьте, тягостны даже овации... Студенты - милые, восторженные -
благодарят, просят... А я ищу, куда бы скрыться... Отхожу и отдыхаю только
на сцене ненадолго... и еще... Мне все труднее становится петь даже
сопрановые партии. Мой голос, как бальзаковская шагреневая кожа,неотвратимо сжимается со всех сторон... Сначала я потеряла низы...помните, они приводили вас в восторг. Теперь, кажется, я теряю верха... Мне страшно... Я больше не верю в себя... Странно, вы - единственный человек, с кем я впервые говорю обо всем этом...
- Что вы думаете делать дальше?
- Меня приглашают в Харьков - в драматический на первые роли... Я устала от поездок, гастролей, от неустроенности. Очевидно, приму приглашение. Да и не начинать же снова в Большом уже подбитой, искалеченной...
- Помните, вы хотели, чтобы в опере,"как в драме"...
-Да ...И все-таки, знаю - буду в драме тосковать по опере...
Вот теперь уже есть ваш"Онегин", ваша Татьяна. Значит, есть начало - "как в драме", а я - кончаю... Недавно инкогнито слушала повторный консерваторский спектакль "Онегина"...И-ой, как ревела, как будто хоронила себя...
- Есть "Онегин", но без артистов, без игры, как ваша. Значит, нет "Онегина" ... и вряд ли будет, пока я жив... Есть люди,которые слишком рано родятся... Они необходимы, но судьба их не из легких...
Рано родилась?,- повторила в раздумье Кадмина,- И все-таки, много могла бы, но дурно, неумело распорядилась... Пустяки считала важным, важное - пустяками... Всегда почему-то спешила... Наверное, слабые всегда спешат, а встретится страшная минута - спотыкаются...Она действительно тосковала. Надлом, раздражительность, одиночество опутывали все сильнее. Малейший повод мог привести к катастрофе. А что такое повод?!.. Любовь к богатому бездельнику, пренебрегшему женитьбой на актрисе - вот и повод...Постоянный музыкальный обозреватель надеялся на перемену порядков ... Порядки еще долго оставались те же, а г-жа Кадмина поспешила подвести итоги, заплатив жизнью за последнюю ошибку и за последнюю мудрость.