ЧАСТЬ СТО ВОСЕМНАДЦАТАЯ (1917)
Глава 118.116. СПАСЕНИЯ НЕТ И БЫТЬ НЕ МОЖЕТ…
Гадко вспомнить. Я посоветовал генералу лучше вернуться в свою часть, где, наверное, он гораздо нужнее и полезнее, чем в Думе.
Мы расстались, а генерал вновь вернулся в "свой" кабинет.
В эти первые дни, вообще, не было отбоя от предложений своих услуг со стороны людей, занимавших видное положение до переворота, а в Думу шли работать все, начиная с рабочих и кончая сановниками.
Помню, по телефону из дворца великого князя Константина Константиновича ко мне обратились два его сына и просили передать Председателю Г. Думы, что они не могут в такое время ничего не делать и предлагали себя в распоряжение его превосходительства
Я доложил об этом Михаилу Владимировичу, который приказал благодарить молодых князей, но вместе с тем убедительно просить их сидеть во дворце и никуда не выходить.
Помню последний доклад Михаила Владимировича Государю. Тучи на политическом горизонте сгущались все более и более. Какая-то невидимая рука старательно разрушала все, что с таким неимоверным трудом созидалось немногими благомыслящими людьми, стоявшими на страже интересов государства. Положение становилось невыносимым.
Михаил Владимирович решил снова ехать к Государю и еще раз попытаться открыть ему весь ужас создавшегося положения. Аудиенция была получена, и Михаил Владимирович уехал.
По обыкновению я выехал на вокзал встретить его по возвращении из Царского Села. Подошел поезд. Из вагона в придворном мундире вышел Михаил Владимирович [Родзянко] (см. фото).
По его лицу и фигуре я без слов понял, что мало хорошего он привез с собой.
Проходя, молча по перрону, мы встретили начальника станции, который низко поклонился. "Здравствуйте", - любезно ответил Михаил Владимирович, а затем, обратившись ко мне, заметил:
"Вот человек и не подозревает, что видит меня в этом наряде последний раз". Мы сели в автомобиль. На мой вопрос, что означают его последние слова, Михаил Владимирович мне ответил:
"Я сегодня сказал Государю, что я у него в последний раз и больше его никогда не увижу. Я убежден, что это действительно так, я это ясно чувствую". Разговор умолк. Михаил Владимирович задумался. Через несколько минут он вновь взволнованно заговорил:
"Вы подумайте только, что делается. Я лишен возможности сделать секрет из моего посещения Государя, а что же получается. Сегодня, прибыв во дворец, я узнал, что передо мной Государем был принят Протопопов. Совершенно ясно - это было стремление в соответствующем духе подготовить Государя к моему докладу, и это я почувствовал с первых же произнесенных мною слов.
Быть может мне все же горячей речью, неопровержимыми доводами и удалось хоть немного поколебать Государя и заставить его задуматься над тем бедствием, которое неминуемо грозит престолу и государству, но что же далее... при выходе я столкнулся с Щегловитовым.
Это уже тяжелая артиллерия, и я убежден, что после выступления "этого орудия" от моего доклада в голове Государя ничего не осталось. Я ломлюсь в открытую дверь и ясно вижу, что спасения нет и быть не может". Михаил Владимирович был прав: это было его последнее свидание с Государем.
С 27 февраля, день за днем, с утра и до вечера, к Думе являлись всевозможные делегации, приходили непрерывной вереницей полки в полном составе, рабочие всех заводов и фабрик, учащиеся и т.д.
В толпе царило радостное и восторженное настроение, всюду сохранялся порядок. У всех на устах было имя М.В. Родзянко, к которому шли и шли без конца. По много раз приходилось Михаилу Владимировичу выходить к толпе и объяснять народу создавшееся положение. Михаил Владимирович выбивался из сил.
Свивший себе тут же в Думе прочное гнездо совет рабочих депутатов первое время держался как-то в стороне. Появились и из их лагеря ораторы, речи которых сначала лились в унисон с тем, что говорилось от имени Думы. Однако скоро картина резко изменилась. Тон представителей этой организации стал менять свою окраску.
Уже чувствовались демагогия и пораженчество. Последнее обстоятельство сильно беспокоило Михаила Владимировича, который не мог один бороться с этими явлениями.
Ряды членов Г. Думы, разделявших первое время непосильный одному человеку труд, стали редеть. Наконец настало время, когда уже окончательно изнемогавший Михаил Владимирович не мог найти себе заместителя.
Часто он рассылал во все концы гонцов за поисками членов Г. Думы, которых найти, однако, не удавалось. Совет рабочих депутатов блестяще воспользовался создавшимся положением и быстро, очень талантливо наладил дело пропаганды. И вот народ, стремившийся узнать правду и желавший понять происходящее, шел за разъяснениями в Думу, а здесь его встречали не депутаты, и народ получал "соответствующие" разъяснения и инструкции, приведшие его в результате к 25 октября.
Использовав до конца Г. Думу, совет рабочих депутатов с легкой душой переехал в полном составе в Смольный институт, где и продолжал свою разрушительную работу.
Пять суток не выходил Михаил Владимирович из Думы. С большим трудом его удалось уговорить поехать домой отдохнуть. Но едва он добрался до своей квартиры, как снова явились делегаты и умоляли Михаила Владимировича приехать немедленно в Думу, где его появления ждет громадная толпа.
Все улицы были запружены народом. Автомобиль с трудом продвигался вперед.
Люди, давя друг друга, стремились к автомобилю, чтобы ближе видеть своего Председателя Г. Думы. Многие пытались поцеловать его руку, многие плакали.
Против американского посольства толпа остановила автомобиль и требовала слова Председателя Г. Думы.
Эту картину увидел со своего балкона посол северо-американских Соединенных Штатов Фрэнсис и жестом пригласил Михаила Владимировича к себе. Мы поднялись к послу, и здесь с балкона Михаил Владимирович произнес речь, все время прерываемую восторженными криками народа. Михаила Владимировича на руках донесли до автомобиля.
После произнесенной им около Думы речи народ снова на руках отнес его в автомобиль. Здесь к Михаилу Владимировичу подошли начальники военно-учебных заведений и просили сказать несколько слов воспитанникам, выстроенным шпалерами вдоль улицы.
Слова Михаила Владимировича были покрыты несмолкаемыми криками "ура" военной молодежи и звуками оркестров.
Царило повсюду восторженное ликующее настроение, и если кто был опечален в эти дни, так это только один Михаил Владимирович Родзянко.
Да простит меня незабвенный Михаил Владимирович за эти скромные строки, которые я посвятил его памяти. Не для его защиты хотел я по мере сил и возможности восстановить в памяти, приведенные мною факты из его жизни.
В защите Михаил Владимирович не нуждается.
Я считал необходимым дополнить тот обширный матерьял, который в этой работе дает сам покойный, описанием событий, которым я был личным свидетелем и о которых, естественно, не мог упомянуть покойный Председатель Г. Думы в своих записках.
Недалеко то время, когда историк разберется в уже накопленном громадном матерьяле и, будет, наконец сказано веское слово, которое положит предел всем тем нелепым слухам, сплетням и инсинуациям, так старательно распускаемым вольными и невольными врагами правды и справедливости.