(Рассказ из цикла "Аты-баты...")
«Взвод, выходи строиться на рубон!» - весело завопил на всю казарму дневальный, увидев, что во входную дверь, окутанный клубами морозного пара, ввалился дежурный по взводу сержант Михеев. Затопали сапоги. Молодёжь, надвинув шапки на уши, сгрудилась у дверей, не решаясь раньше времени выскакивать наружу, где сейчас было за двадцать. Все ждали старшину Микрюкова, который, не торопясь, шествовал к выходу. Подойдя к столпившимся у дверей первогодкам, Микрюков жестом указал на дверь, и толпа хлынула на улицу, зябко ёжась в гимнастёрках и пряча руки в карманах галифе…
«На рубон!»… Что может быть слаще для солдата, чем эта команда, непонятная для гражданских лиц, не посвящённых в таинства военной службы? Эта команда, неведомо когда и где, родилась как производное от слова «рубать». Но «рубать» – не означает лихо махать шашкой либо другим аналогичным оружием. Рубать – это значит работать ложкой, а согласитесь, сие – не самое тягостное занятие для солдата. Естественным образом этот боевой клич заменил все призывы строиться на завтрак, обед и ужин. А уж если и закричит дневальный: «Взвод, выходи строиться на обед!» - значит, в казарме находится кто-либо из руководства части, чей слух не следует осквернять не предусмотренными уставом командами.
Полковая столовая, в которой кормился и отдельный взвод охраны, находилась неподалеку от казармы взвода, как раз с противоположной стороны просторного строевого плаца. По установленному в полку регламенту следовать в столовую надлежало строем, по периметру плаца. Путь был невелик, но во время дождя либо в мороз он был мучительно долог… В огромной столовой, куда единовременно набивалось до полутысячи воинов, вешалки для верхней одежды отсутствовали напрочь, а принимать пищу в шинелях либо бушлатах не полагалось. А потому в любой мороз «молодёжь» топала строем к столовой вокруг плаца в одних гимнастёрках, сжав в кулаки мёрзнущие пальцы. «Деды» движение в строю игнорировали и поодиночке рысцой бежали в столовку напрямик через плац. «Рубон» как приятный ритуал был обставлен определенными канонами. Минут за двадцать до «часа Х» в столовую уходил «на заготовку» дежурный по взводу, захватив с собой одного из двух дневальных. «Заготовщики» обязаны были накрыть к приёму пищи два стола, каждый на десять человек: принести нужное количество алюминиевых мисок и ложек, эмалированных кружек, поставить во главе стола тарелку с хлебными пайками, «десятники» - бачки с первым либо вторым блюдом, рассчитанные на десять человек и пр.
Собственно, заготовкой как таковой занимался только дневальный, а дежурный скоренько «заправлялся» сам и шествовал назад, в казарму. Его возвращение означало, что столы для взвода уже накрыты. Дневальный, оставшийся в столовой, не имел права есть в одиночку, особнячком и ждал прихода взвода. Он же обязан был заблаговременно заготовить и отставить отдельно «расход» для второго дневального. Второй дневальный бежал в столовую только после возвращения всего взвода и съедал остывшую кашу в индивидуальном порядке.
Приём пищи также проходил в строгом соответствии с «табелью о рангах». Первым с черпаком в руке к «десятнику» подходил старшина взвода. Ловко прокрутив черпаком по дну бачка, он вылавливал почти всё то, что в рецептуре солдатской кухни называлось «мясом». Твёрдо усвоив, что «количество надо компенсировать качеством», не нагрузив себе и полмиски, старшина брал другую миску и таким же образом разбирался со вторым. Далее следовал компот или кисель (разумеется – полная кружка), причём не имело значения, достанется ли молодым хотя бы по полкружки. Обеспечив себе полное меню, Микрюков садился за стол и начинал нехотя ковырять в миске ложкой.
После старшины к столу поочерёдно подходили другие старослужащие, порой подолгу ковыряясь черпаком в бачках и выгребая из них всё мало-мальски стоящее. Затем уже черпаком завладевал один из «молодых» и справедливо, по-братски делил на всех оставшееся…
Поковырявшись в мисках и выпив компот, старшина, не дожидаясь, пока отобедают остальные, поднимался из-за стола и командовал: «Выходи строиться!» На ходу запивая недоеденную пищу, пряча по карманам остатки хлеба, молодые бросались к выходу. Однажды молодёжь взвода попыталась взбунтоваться и отвоевать для себя отдельный стол, без стариков, но эта вольность уже в тот же вечер была подавлена жёстко и окончательно.
Неудивительно, что молодые солдаты зачастую ходили полуголодными. К этому следует добавить, что тогда, в далёкие семидесятые, Родина не слишком баловала своих защитников разносолами. И если не голодали те счастливчики, коим довелось служить за границей (Германия, Чехословакия, Куба и др.) либо в окрестностях столицы, то на задворках необъятного Союза основными пищевыми ингредиентами на солдатской кухне были квашеная капуста, перловка и сушёная картошка, пюре из которой имело непередаваемый серо-голубоватый оттенок.
Все робкие недовольства по этому поводу намертво убивались лозунгом «Солдат обязан стойко переносить все тяготы и лишения воинской службы». Это крылатое изречение покрывало всё – и нераспорядительность (а нередко – и открытое воровство) армейского начальства, и ненадлежащее хранение продуктов, и ужасающую антисанитарию на солдатских кухнях и в столовых. Кто хоть раз подержал в руках чёрную от времени, помятую и вечно сальную солдатскую миску (ложку каждый старался заиметь свою) того времени – вряд ли её забудет!
Порой такая низкокалорийная пища съедалась молодым солдатом за один присест огромной порцией, тяжесть в желудке дополнялась жесточайшей изжогой, но уже через час-полтора вновь возникало чувство голода. Но «подкормиться» дополнительно «молодым» было уже негде, а потому не считалось предосудительным, уходя из столовой, забрать с собой никем не тронутый кусок чёрного хлеба.
В один из вечеров, когда взвод пришёл на ужин, мордатый повар из своей «амбразуры» подозвал старшину Микрюкова и что-то шепнул ему, кивнув на «заготовщика» - дневального, который спешно заглатывал перловую кашу, не дожидаясь, пока старшина скомандует на выход. Но старшина приказал строй молодых вести обратно в казарму одному из сержантов. Дневального, вскочившего из-за стола вместе со всеми, Микрюков ласково усадил обратно:
- Не торопись, пережёвывай пищу тщательно!
Дневальный управился с кашей и уже хотел взяться за кружку, когда старшина поставил перед ним ещё одну миску горячей каши:
- А добавку!?
Удивлённый дневальный сказал: «Спасибо!» и вновь заработал ложкой. Микрюков сидел за столом против него и умильно улыбался; весь кухонный наряд через широкую амбразуру внимательно наблюдал за этой сценой. Видя, что вторая миска подходит к концу, старшина обернулся, подмигнул повару – и на стойке амбразуры появилась ещё одна миска с кашей…
С трудом одолев вторую миску каши, дневальный потянулся за кружкой, но Микрюков подальше отодвинул кружку и поставил перед ним третью миску:
- Ешь!
Благость исчезла с лица дневального:
- Я не хочу больше, товарищ старшина…
- Ешь! – строго повторил Микрюков и звонко треснул дневального по бритому лбу увесистым черпаком. Дневальный со слезами на глазах втолкал в себя ещё несколько ложек каши и после этого обречённо прошептал:
- Всё, не могу больше!
Микрюков взял миску с оставшейся кашей и надел её, как шапку, на голову дневального:
- А теперь марш в казарму, самолётчик, и попробуй уронить по дороге!
Термин «самолётчик» ещё более засекречен для непосвящённого читателя, чем «рубон», хотя связан с ним самым неразрывным образом. Если обратиться к современному блатному жаргону, то в нём существует понятие «крысятничать» - т.е. красть у собрата, у ближнего своего что-либо по мелочи. Уличённый в «крысятничестве» объявляется «крысой» со всеми вытекающими из этого факта неприятными последствиями – побоями и т.д.
Понятие «самолётчик» практически полностью в то время соответствовало понятию «крыса». «Самолётить» в столовой означало в отсутствие сотоварищей тайком выбирать из бачков и съедать самое лакомое. Старшина по-своему наказал виновного, предав его позору, а проступок – огласке.
Вместе с тем, подобные же действия со стороны стариков по отношению к молодым не считались предосудительными. Случались во взводе и такие «монологи»: «дед», подмигивая своим дружкам, спрашивает только что прибывших «молодых»:
- А доводилось ли вам, сынки, на самолёте летать? Нет? Ну, тогда завтра полетаете!
Наутро молодые узнали, что такое – взводный «самолёт»: в столовой ни у одного из них не оказалось утренней двадцатиграммовой порции масла…
Но что удивительно – несмотря на отвратительное питание, на откровенное неравенство в распределении даже такой убогой пищи, из месяца в месяц угловатые плечи молодых солдат неизменно округлялись, а мышцы наливались новой, по-настоящему мужской силой. И всё меньше времени требовалось на обед, и всё чаще оставалась несъеденной осточертевшая перловая «шрапнель»… А через год бывшие новобранцы сами уже посмеивались над вновь прибывшими: «Ешьте, салажня, скоро надоест!»