Николай Николаевич Кулебякин, Коля Бугор, как его называли подчиненные, многие из них отмотали свои сроки и остепенились, после окончания политехнического трудился на заводе, начал сменным мастером, потом стал заместителем начальника цеха. За это время женился, родил сына, похоронил родителей, развелся, снова женился и опять развелся.
По субботам он, если не вызывали на работу, где часто именно по выходным что-то случалось, ремонтировал часы. Хобби у него такое было – часы в порядок приводить.
Кулебякин не помнил, где он прочитал или услышал, что надо, мол, как можно быстрее научиться жить как можно медленнее, иначе так и не почувствуешь вкус и цвет жизни, помрешь в суете. Мысль запала ему в голову, спряталась глубоко в подсознание, но часто оттуда высовывалась, скреблась, чесалась неприятно, мучила, намекала – живешь не так, помрешь в суете.
Достала мыслишка эта Николая. Написал он заявление с просьбой уволить его по собственному желанию и ушел с завода. Начальство долго уговаривало остаться, преференциями разными прельщало, но он не поддался.
Кулебякин часовых дел мастером стал. В магазине «Часы» ларек маленький завел, целыми днями сидел, людям часы чинил, батарейки менял, механизмы чистил, хобби свое в работу превратил.
Теперь он никуда не спешил, по вечерам на звезды с балкона смотрел – любовался, женщин встречных разглядывал неспешно и в подробностях, делал только то, что нравится, ел только то, что ему лично вкусно было, доставлял себе множество удовольствий вертикальных и горизонтальных.
Не все в его жизни безоблачно было, своя тайна, свой скелет в его шкафу у него имелся. Не скелет, конечно, в шкафу в спальне стояла наготове дорожная сумка с тем, что брать с собой разрешают, когда за тобой приходят: носков две пары, бельишко, рубашка, мыло, тетрадка школьная, ручка шариковая. Еще там лежал бутерброд. Каждое утро Николай открывал сумку, доставал бутерброд, съедал его за завтраком, а на его место клал свежий.
Знал Кулебякин, рано или поздно за ним придут, ни минуты не сомневался, что сумка ему понадобится.
Вы небось подумали, что Николай Николаевич в свободное от починки часов время банки грабил, например, или педофильствовал втихую, еще чем-то таким – этаким предосудительным баловался? А вот и нет!
Чего же он боялся, интересуетесь? Сейчас расскажу.
Дело в том, что он замедлитель времени изобрел – устройство простое и в своей простоте гениальное. Оно легко, если умеючи, встраивалось в механизм наручных часов. Носитель, человек, надевший часы с замедлителем времени, переставал спешить, начинал о жизни размышлять, часто оглядываться по сторонам, удивляться привычным вещам и задавать себе и окружающим странные вопросы:
- Что я тут делаю? Зачем я не своим делом занимаюсь? А какое все это имеет ко мне отношение? Кто эти люди вокруг? Почему у одних всего много, нахватали, а делиться не хотят?
Почему законы в стране странные такие? А по-другому жить можно? Вы хотите, чтобы я быстро бегал, а мне это зачем? Это предлагаете ломать, а это строить? А людям это зачем? Этих предлагаете слушать, а этих нет? Почему?
Вы хотите, чтобы я жил так, как вы хотите?! Извините, не хочу, хочу жить, как мне хочется!
Кулебякин каждому, кто часы в ремонт отдавал, замедлитель в механизм встраивал, хотелось ему, чтобы всем, как и ему, светлее на свете жилось.
Торопиться клиенты часовой мастерской начинали медленно, замечать начинали, что вокруг происходит, оценивать, меры принимать, жизни свои перестраивать.
Чиновники хлебные места бросали, уходили кто куда. Один в дворники подался и впервые в жизни удовольствие от работы получать стал. Другой на совещание по поводу организации новогодних торжеств, какого-то поэта древнего процитировал, мол, «Все прогрессы бесчеловечны, если рушится человек». Его в чем только коллеги не обвинили, но ему было все равно, он уходить собрался.
Но это мелкий чиновный люд, крупные рыбы в мастерскую к Николаю не заплывали, часы крупные рыбы носили фирменные, дорогущие, все больше швейцарские, которые редко из строя выходили.
Не сразу Кулебякин понял, что замедление – штука заразная. Те, кто находился в постоянном контакте с замедленным, тоже замедлялись. Началась в городе эпидемия. Первым ее заметил один социолог с соответствующей кафедры здешнего университета. Анкетирование провел массовое, сотни интервью. Когда результаты проанализировал, в ужас пришел: население к прогрессу охладело, карьеристы куда-то подевались, покойца и уютца люди хотят, расти и развиваться предпочитают во внутреннем плане, хотелки чужие в штыки принимают, сами самоопределяться хотят.
Социолог со своими выводами к начальству пошел, начальство перепугалось, к представителям спецслужб кинулись. Те приняли к сведению, данные засекретили и по инстанциям послали. Пока секретные материалы по инстанциям путешествовали, пока кому-то в голову пришло, что город срочно закрывать надо, пока приказ на закрытие согласовывали, эпидемия за пределы мегаполиса вышла, всю страну охватила, на другие страны перебросилась…
И как-то сами собой прекратились войны, разошлись по домам армии. Правители в частную жизнь удалились, министры и столоначальники стали по собственному желанию с насиженных мест сниматься. Чиновники воровать перестали, потому, что скучно это, а дел интересных вокруг – поле непаханое.
Совсем другая жизнь на белом свете началась. За Кулебякиным, понятно, так никто и не пришел. Долго еще, не спеша, с удовольствием ремонтировал он часы, батарейки менял, механизмы чистил…