НЕОБХОДИМОЕ ПРЕДИСЛОВИЕ
Добрый день всем, кто решил зайти на мою страничку! Я долго думал – нужно или нет редактировать воспоминания своего отца Румянцева Александра Константиновича? Долго думал, несколько лет. И ведь сомнения не напрасны! В наше время диких скоростей и беспардонного переписывания истории мало кому будет интересна история простого крестьянского парня, прошедшего путь от никому неизвестной деревушки под названием Бариново и до самого Берлина. Мало кому. Но, возможно, кто-то и дочитает до конца и задумается, а, задумавшись, вспомнит с благодарностью кто об отце, кто о деде, а кто – просто о людях, которым выпало несчастливое счастье жить в годы, о которых рассказывает мой отец.
В. Румянцев
ВОСПОМИНАНИЯ О ПРОЖИТЫХ МИРНЫХ И ВОЕННЫХ ГОДАХ
Посвящается жене Надежде Михайловне,
детям, внукам, родным и близким
А.К. Румянцев
Я никогда не собирался писать никаких мемуаров о мирных и военных годах, о своей жизни, о себе, но после настойчивых просьб фронтовых друзей, а особенно боевого друга - Героя Советского Союза полковника Резниченко И.И. и по настоянию детей и внуков решил всё же на 63-м году жизни взяться за перо.
Эту рукопись я не могу назвать мемуарами или открыть для читателей что-то новое. Нет, я просто хочу рассказать правду о том времени, которое пришлось пережить мне и моим сверстникам.
Жил я так же, как и все советские люди, воевал, как и все мои боевые друзья по оружию.
Наверное поэтому я решил назвать свои записи просто своим личным дневником, в котором постараюсь последовательно рассказать о своей жизни до войны, во время войны и до сегодняшних дней.
Верно говорит пословица: жизнь прожить – не поле перейти. В своей жизни я неоднократно убеждался в её правоте.
БАРИНОВО
Родился я 27 сентября 1923 года в Костромской области Буйского района Елегинского сельсовета в деревне Бариново в семье крестьянина-середняка, состоявшей из пяти человек.
Мать, Раиса Петровна, с утра и до позднего вечера работала в поле, ухаживала дома за хозяйством, кормила семью и воспитывала троих детей.
Старшая сестра Катя во многом ей помогала, а мы, я и моя младшая сестра Аня, тогда были ещё совсем малыми и любую работу воспринимали как игру.
Отец Румянцев Константин Ерастович летом от зари до зари работал в поле: пахал и боронил землю, сеял зерно, лён, а к осени всё убирал и свозил на гумно. У нас была своя лошадь, что очень сильно облегчало нелёгкий крестьянский труд. А на гумне уже вся семья цепами (молотилами) обмолачивала снопы.
Зимой отец уезжал в лес, ходил в лаптях иногда по пояс в снегу, выбирая подходящее для дров дерево , валил его и вёз домой, где мы окончательно разделывали дерево: пилили, кололи на дрова и складывали в красивую большую поленницу. У папы была мерка и во время пилки дров он строго замерял каждый следующий участок ствола. Так и трудились без отдыха, потому что надо было жить и выживать. У каждого жителя деревни было своё индивидуальное хозяйство, всё делали своими руками и ни о какой механизации даже не мечтали. Все рассчитывали только на свои собственные силы, умелые руки и на крестьянскую смекалку.
Наша Костромская область всегда славилась своей прекрасной природой. Мы, детвора, детство своё проводили в поле или в лесу и очень рано уже умели отличать деревья, знать названия ягод и грибов. В протекавшей неподалёку речке Бариновке мы ловили решетом рыбу и за это нам иногда попадало от мамы, ведь решето – и то было в большом дефиците. Но ведь и рыбу приносили к столу!
С лукошками уходили в лес по грибы и за ягодами иногда за 5-10 километров от дома, не боясь зверей, часто терялись в лесу, но всегда каким-то способом находили дорогу домой. Усталые и довольные приходили с лесной добычей домой и даже успевали помогать родителям встречать корову с пастбища.
Вокруг Бариново было ещё несколько деревень и, если в какой-нибудь из них был праздник, в нашей деревне можно было услышать мелодии балалаек или гармошек. Рядом с нашей деревней находились Трофимово, Елегино, Суболово, несколько хуторов, а в двух километрах село Ушаково с приходской церковью и лавкой (магазином), где можно было купить конфеты, пряники, хлеб, валенки, ситец, лошадиную сбрую.
В каждой деревне насчитывалось до 20-30 дворов. Все дома были пятистенные, рубленые, а кое у кого даже украшены изразцами и балконами.
В Ушаково в бывшем купеческом двухэтажном доме открыли школу, в которой я начал учиться.
В школе было холодно, учебников и бумаги почти не было, один учебник на 4-5 человек. Собирались все в одном доме и делали уроки. Ручек не хватало. Резали малиновую лозу и к ней нитками приторачивали перо. Когда заканчивались чернила, делали их из натёртой красной свеклы. Пока записываешь домашнее задание – разобрать можно, а пока дойдёшь до дома «чернила» высыхают и практически ничего не понять. В школе были грифельные доски, на них и писали грифелем. Писали и на церковных книгах, которые брали без разрешения у родителей, за что частенько получали подзатыльники.
Честно говоря, учился я не очень, но и не был отстающим. Зато любил, чтобы всё делалось быстро. Даже в лес не мог идти спокойным шагом, только бегом. Грибы и ягоды набирал быстрее и больше всех.
Сам смастерил себе «ранец» - ящик с заплечными верёвками для учебников. Рано просыпался и просил мать обернуть мне ноги портянками и надеть мне лапти, потому что у самого это плохо получалось. Мама быстро меня обувала и ставила в ящик чекушку с молоком и клала кусок хлеба, а иногда даже и огурец. До школы эти два километра я не шёл, а бежал вприпрыжку и часто в чекушке от сильной тряски получалось сбитое масло и сыворотка.
Ну и шалил, конечно.
Однажды взял у отца большой острый топор, чтобы сделать для чернильницы пробку, но не хватило сил, чтобы его удержать и ударил себя лезвием по пальцам. Разрубил два пальца и ноготь и, увидев кровь, очень испугался. Недели две ходил в больницу на перевязки.
Как-то зимой сделал себе санки, а тут захотелось ещё и лыжи сделать, а из чего – непонятно. Решил разобрать большую деревянную бочку, которую отец когда-то купил для засолки огурцов или грибов, но она без надобности уже долгое время лежала в подвале. Сбил с неё обручи, кое-как построгал рубанком нижнюю сторону, отрезал от черезседельника ремни, приколотил их к лыжам и весь день катался с горы.
На следующий день отец обнаружил остатки бочки и так крепко меня отстегал ремнём, что запомнилось мне на всю жизнь.
И ещё один раз мне крепко попало.
На самом видном месте в горнице висело небольшое зеркальце, одно на всех. Я где-то достал портрет Карла Маркса и решил прибить его пониже зеркала. Взял молоток, гвозди и принялся за работу. Не рассчитал один удар и вместо гвоздя попал по центру зеркала и оно треснуло по всей своей длине или высоте.
Отец вечером вернулся из леса, а я, заранее поужинав, быстро забрался на тёплую печку. Отец в этот вечер ничего не заметил, но на следующее утро, сев за стол и взглянув на зеркало, удивился: «Што это за верёвка на зеркале висит?», подошёл к зеркалу и увидел трещину. «Кто разбил?» - все молчат, молчу и я, но и так было понятно, что никто кроме меня. И опять мне крепко попало.
У нас было два кормильца – лошадь и корова – и мы жили лучше по сравнению с другими односельчанами, но для нормальной жизни и нам многого не хватало, ведь на глинистой земле без удобрений с низкими урожаями большую семью прокормить было трудно, поэтому многие крестьяне, жившие «от земли», были вынуждены бросать обжитые места, продавать или временно заколачивать свои дома и уезжать на заработки в большие города: в Москву, Ленинград, Кострому, Иваново-Вознесенск.
Мы многого не знали. Не знали того, что в 30-х годах в стране поднялась тяжёлая промышленность, а вот сельское хозяйство считалось отсталой отраслью.
В декабре 1927 года на очередном съезде ВКП(б)было принято решение о всеобщем развёртывании коллективизации сельского хозяйства, что и проводилось в нашем районе с 30-го по 34-й год. Плохое время… Кулаки (зажиточные крестьяне) восстали против новшеств и, как могли, вредили тем, кто вступил в колхоз. Они травили скот, жгли овины, амбары, дома, убивали активистов.
Люди тоже по-разному принимали коллективизацию. Более зажиточные крестьяне были против колхозов, а бедняки, наоборот, радовались в надежде, что сообща будет легче прокормиться.
В Бариново колхоз создали в 1933 году, когда мне исполнилось 10 лет. Тогда только и говорили о том, что кто-то скоро приедет из райцентра с какой-то новостью и, действительно, из Буя на лошадях приехали два представителя для организации колхоза. Почему-то запомнилось, что один из них был одет в чёрную хромовую куртку, а другой в тёмно-зелёную гимнастёрку. Мы, местные пацаны, смотрели на них с любопытством и интересом.
Тот, что в чёрной куртке, спросил, где лучше провести сход, и ему посоветовали собрать народ на лужайке у дома Харитоновых. Тогда он попросил нас оповестить всех жителей деревни о времени и месте схода и мы стремглав разбежались по Бариново.
Собрание проходило долго, до темноты, даже пришлось зажечь две керосиновые лампы на столе, чтобы можно было записывать.
Утром за завтраком мама сообщила, что в Бариново организован колхоз, а отца избрали в члены правления и даже председателем. Много дней народ «бурлил», велись разные разговоры. Мы тоже «бурлили»: надо было решаться первыми уводить со двора лошадь со всей сбруей и корову на общий двор. Мать плакала и говорила, что не сможет этого сделать. Вместе с ней плакали и мы. В конце концов, отец грохнул кулаком по столу и сказал: «Не пропадём! Не мы одни такие!». Не помню, кто выводил лошадь и корову, но почему-то запомнилось, что их выводили все дворы одновременно.
Конечно же, ни я, ни другие ребятишки не понимали сложности этого вопроса, не понимали, какая борьба ведётся в деревнях. Понимание этого процесса пришло к нам много лет спустя.
Итак, мой отец Румянцев Константин Ерастович, окончивший четыре класса церковно-приходской школы, бывший полковой писарь царской армии, считавшийся в деревне середняком, был избран председателем колхоза Бариново и в нашей большой избе в длинные зимние вечера почти каждый день проходили сходы и заседания правления колхоза. В доме всегда было много народа, все курили так, что нечем было дышать, ругались, спорили.
Для меня и старшей сестры Кати и это было развлечением, в тёмные морозные вечера мы носились по сугробам с палками по деревне, сзывать народ на собрание. И тут у меня случались неприятности – стучишь палкой по раме, а попадаешь по стеклу… И несёшься потом без оглядки, чтобы не попало.
Колхоз постепенно набирал силу, исчезали межи между участками, ломались изгороди, а весной в Бариново пригнали четыре трактора ХТЗ с острыми шипами на железных колёсах. Тракторы непривычно грохотали, пугая лошадей и собак, и только нам, мальчишкам, доставляли удовольствие.
В 1934 году, когда мне исполнилось 11 лет, убили Кирова. Мы узнали из газет, что «1 декабря врагом народа Николаевым был злодейски убит С.М. Киров». Все газеты и журналы пестрели фотографиями Кирова, его называли трибуном революции, одним из первых помощников Ленина, пламенным борцом за Советскую власть. Мы, дети, наравне со взрослыми тяжело переживали эту утрату.
Но было и другое! 14-го февраля учитель рассказал нам, что после внезапного и мощного напора льда в Северном Ледовитом Океане затонул пароход «Челюскин». Начальником полярной экспедиции был Отто Юрьевич Шмидт, а вместе с ним на борту находились ещё 105 человек. При высадке на лёд погиб один человек, завхоз Могилевич, которого затянуло под воду. Экспедиция провела на льдине 60 суток!
Страна с волнением следила за спасением челюскинцев и первыми получили звание Героя Советского Союза лётчики Ляпидевский, Леваневский, Молоков, Каманин, Слепнёв, Водопьянов и Доронин, вывезших людей с льдины на Большую Землю.
В 1935 году правительство издало ряд законов по заселению земель на Дальнем Востоке, где катастрофически не хватало рабочих рук. В этом краю надо было строить города, заводы и фабрики и укреплять дальневосточную границу.
Началось массовое заселение Дальнего Востока. Туда ехали все, кто пожелал, независимо от специальности. Для людей, изъявивших желание поехать на восток, создавались определённые условия, на них распространялись льготы.
Отец тоже начал колебаться – продолжать ли жить в Бариново или рискнуть и поехать в неизведанный край. Он много ночей не спал, сидя на табуретке и обхватив руками голову. Мама как-то спросила: «Ты о чём думаешь ночами напролёт?». Отец от неожиданности вздрогнул и ответил: «Хочу поехать на Дальний Восток, но как поехать? Где взять силу, чтобы решиться на это? Что вы будете делать и как жить без меня?». Отец всю жизнь прожил в Бариново в доме, который он когда-то построил со своим отцом Ерастом. Не дезертирство ли это? Не побег от трудной жизни?
Мама сказала: «Решай сам».
Отец решил, написав заявление в правление колхоза, взял там характеристику и справку, в которой «Румянцев Константин Ерастович состоит членом колхоза с 1933 года, сын крестьянина-середняка, твёрдым налогом (заданием) не обкладывался, избирательных прав не лишался, 2-го мая 1937 года был освобождён» (документы из архива отца).
Все документы отправили в Буй, ответ пришёл очень быстро и в семье закономерно началась предотъездная суета, слёзы, переживания, сборы.
В деревне все были удивлены решением отца. Начались пересуды, толки. Люди веками жили на одном месте и не могли себе представить, что кто-то может решиться на смену мест. Наверное, многие завидовали, но так же многие говорили : «Господи, Константин-то что удумал – едет на край света, уж дальше-то и ехать некуда! Совсем с ума сошёл…»
Только много лет спустя я понял, как нелегко было отцу оторваться от земли и взять в руки не плуг, а кисть маляра, чтобы вскоре стать квалифицированным рабочим на авиационном заводе!
В марте 1937 года отец уехал, а мы стали ждать от него писем. Мама продолжала трудиться в колхозе, а по вечерам в доме, потому что забот не убавилось даже с отъездом отца – мы ведь росли потихоньку.
Мы ждали от отца писем, а их всё не было и не было.
В зимние вечера в нашей избе часто собиралась деревенская молодёжь, под балалайку или под гармошку танцевали, пели песни, а если не было музыки, то девчата плясали под «тра-ля-ля».
Летом выходили гулять в поле на межу, которая отделяла нас от деревень Ушаково, Брагино и Елегино. У нас заводилами были Саша Ромашов, братья Морозовы, старшая сестра Катя и, конечно же, Миша Антонов, который здорово играл на балалайке. Мне очень хотелось научиться так же играть и на вечеринках я всегда с нетерпением ждал, когда Мишка пойдёт покурить, и хватался за балалайку. Начал с разучивания «Барыни» и девчата, к моему удовольствию, вскоре выходили плясать уже под мой аккомпанемент. У меня тяга к музыке была с детства и я ещё до отъезда отца упрашивал его купить мне гармонь, но он отказывал мне категорически, ссылаясь на то, что, дескать, во-первых, нет денег, а во-вторых, то я совсем заброшу учёбу…
Наконец пришло долгожданное письмо от отца. Он рассказал, что очень долго ехал. Добрался до станции Бочкарёвка в Амурской области (потом её переименовали в город Куйбышевка-Восточная, а затем и в Белогорск). Встретили его там хорошо и устроили маляром на железной дороге. Начальник конторы П.Н. Желнов даже выдал аванс и часть его отец выслал нам. Пока временно поселился в сарае с товарищем, но ему уже пообещали квартиру. Рассказал, что в городе много магазинов и очень хорошее снабжение продуктами. В конце письма он попросил мать отправить меня к нему, чтобы 1 сентября 1937 года я там уже пошёл в школу. Папа немножко схитрил, пообещав купить мне балалайку и гитару.
Конечно же, я «загорелся» и не давал матери прохода ни днём, ни ночью, чтобы отпустила меня к отцу, да ещё и поездом, которого я ни разу в жизни не видел!
Мать долго не соглашалась, но мне удалось её уговорить, хоть она очень переживала за меня, но отец настаивал в своих письмах, потому что ему одному квартиру могут не дать.
Наконец мать сдалась и пошла в лавку, в которой купила мне материал на костюм, яловые ботинки и кепку в клеточку, а вечером повела меня к местной портнихе. Костюм через несколько дней был готов, но… В плечах тесен, брюки короткие. Мать дома брюки удлинила, а с пиджаком так ничего и не смогла сделать. Я не огорчался, ведь меня ждал длинный путь на Дальний Восток!!!
ПОЕЗДОМ НА ВОСТОК
В июне 1937 года я выехал. В дорогу мать сварила мне кролика, картошки, в каравай запекла несколько яиц, положила в мешок сухари, сахар, полотенце с мылом, а на тесёмочке под рубашкой спрятала метрики, справку об окончании четырёх классов и красненькую купюру достоинством в 30 рублей.
На другой день рано утром у крыльца уже стояла запряжённая лошадь. От Баринова до Буя 35 километров. Мы приехали туда ближе к полудню и купили билет в общий вагон. Я с нетерпением на перроне ожидал свой поезд и он, наконец, весь в клубах пара, подошёл. Поезд следовал из Москвы через Буй до самого Владивостока!
В вагоне мать уговорила мою будущую попутчицу приглядывать за мной в пути, чтобы я из вагона не выходил до самой Бочкарёвки, где меня встретит отец.
Поезд незаметно тронулся и мать, поцеловав меня, со слезами на глазах выпрыгнула на перрон. Женщина-попутчица пригласила меня сесть рядом с ней и, позвав из другого отсека свою дочь, пригласила меня пообедать с ними. Я отказался, потому что очень стеснялся. А у них на столе появились колбаса, печенье и горячий чай.
Постепенно я освоился, охотно отвечал на их вопросы, а позже к нам подсел моряк, которому понравилась дочь попутчицы. Он даже принёс с собой патефон и нам в пути было весело.
Чем дольше мы ехали, тем больше открывались друг другу. Женщина стала проявлять ко мне почти материнскую заботу и, в конце концов, почти полностью они взяли меня на своё довольствие, но не безвозмездно! На больших станциях, где поезд стоял 15-20 минут, женщина командовала: «Шурик, за кипятком!» и я хватал чайник и бежал к водогрейке, часто нарушая очередь и даже иногда получая подзатыльники, и с полным чайником нёсся стремглав в вагон.
С ночлегом было, правда, совсем плохо. Все полки были заняты и мне приходилось спать на полу под нижней полкой. Как только люди укладывались спать, женщина давала мне какую-то дерюгу и, подложив под голову мешок, я засыпал, будучи уверенным, что жизнь прекрасна, ведь лето, тепло и поезд едет! Вспоминал своих деревенских друзей, а утром первым бежал умыться и уже без робости садился за общий стол.
На четвёртые или пятые сутки показался Байкал, а моя провизия до сих пор лежала в мешке нетронутая и, естественно, пассажиры начали принюхиваться к неприятному запаху. Наконец, женщина спросила: «Шурик, а что у тебя в мешке?» «Кролик и яйца…» Все начали хохотать, а я выбросил все продукты в открытое окно.
На станции Байкал пассажиры запаслись чистой водой и жирным копчёным омулем.
КУЙБЫШЕВКА-ВОСТОЧНАЯ
На десятые сутки ближе к вечеру поезд прибыл на станцию Бочкарёвка, которая уже называлась Куйбышевкой-Восточной. Проводник потрепал меня по голове и сказал: «Выходи, дорогой наш пассажир, а мы дальше поедем, до самого Владивостока!» А я упирался, не желая выходить, ведь я ехал в Бочкарёвку, а не в Куйбышевку! К моей огромной радости, второй проводник привёл в вагон моего отца и спросил: «Ваш?» Отец схватил меня, начал целовать. Говорит, что как от матери получил телеграмму о твоём выезде, так и жду всё время. А сам в испачканном краской комбинезоне – говорит, что не успел после работы переодеться, мы, дескать, по ночам тут работаем, красим новое здание вокзала. Мне вокзал сразу понравился: большой, двухэтажный, деревянный. И перрон тоже деревянный, пахнущий свежей лиственницей.
Поезд ушёл и отец повёл меня в одну из комнат вокзала, где стояло множество бочек с краской и олифой и разный малярный инструмент.
Переодевшись, отец повёл меня домой.
Перешли по виадуку через железнодорожные пути и очень скоро оказались у длинного и низкого барака. «Вот, сын, наше комсомольское общежитие!» Внутри общежитие показалось мне большим и чистым. Вдоль стен стояло более тридцати кроватей, между ними тумбочки, а в центре комнаты – бильярдный стол! В дальнем углу комнаты была дверь с надписью «Красный уголок».
Папа, заранее укрепив на своей кровати два поперечных бруса и уложив на них деревянный щит, расширил кровать до размеров почти двухместной. На тумбочке в стеклянной банке были конфеты «подушечка», невероятно вкусные и ароматные, которых мне прежде ни разу не приходилось пробовать.
Лето, зиму и ещё часть следующего лета мы прожили в этом общежитии. Я перезнакомился со всеми парнями в общежитии и они ко мне очень хорошо относились.
Я научился очень неплохо играть в бильярд и почти всегда побеждал. Иногда выигрывал «всухую» и проигравшие больше со мной не играли. Папа сначала помалкивал, но потом начал упрекать меня в том, что я бильярду уделяю больше внимания, чем урокам.
Папа уходил на работу по гудку и выдавал мне по 50 копеек на обед. Я либо обедал в школе, либо в большую перемену бегал к гастроному, где всегда продавались вкусные горячие пирожки с мясом и с капустой.
Летом 1938 года к нам приехали мама, Катя и Аня.
Началась новая семейная жизнь, практически с нуля, но с квартирой у папы никак не получалось. Всё лето жили в каком-то сарае рядом с общежитием, спали на деревянных щитах, на сундуке, но были под крышей и совершенно не боялись дождей.
К сожалению, начальник железнодорожных мастерских только обещал квартиры, чтобы только привлечь рабочих, но их ведомство квартиры не строило и отец начал искать выход из создавшейся ситуации и, в конце концов, уволился с этой работы и устроился в 81-е авиамастерские красить на аэродроме самолёты. Ему там очень понравилось и по работе, и по гораздо большему заработку.
В том же году мы получили двухкомнатную квартиру в деревянном двухэтажном доме в районе Сосновки. Одна из комнат одновременно являлась и кухней. Рядом с домом находился дровяной сарай, а за ним метрах в трёхстах текла широкая река Томь, впадая затем в Зею.
Здесь и прошли мои позднее детство и ранняя юность.
Я и Аня учились в школе, а Катя устроилась на работу официанткой в Дом Красной Армии, а потом, закончив курсы, поступила на работу в швейную мастерскую имени Челюскина, где и проработала до призыва в Красную Армию.
Мать работала прачкой в воинской части и, несмотря на свой сравнительно молодой возраст, очень уставала. Единственное, что удерживало её на этой работе, это близость к дому, дававшая ей возможность в любое время присмотреть за нами.
Присмотр присмотром, но, в основном, мы были предоставлены сами себе. Бегали на Томь ловить рыбу и не только днём, но и ночью. Томь – красавица река, широкая, с множеством заливов и заливчиков, с чистейшей прозрачной водой! А рыба! Сом, карась, плеть, касатка, щука. Мама варила часто уху или просто жарила рыбу на сковородке, а я очень гордился тем, что кормлю семью.
Город Куйбышевка-Восточная быстро строился, рос вширь, хорошел. В магазинах было полно продуктов и промышленных товаров, но всё было очень дорого и не каждый мог себе позволить купить то, что очень хотелось купить.
Я начал увлекаться рисованием и кое-что получалось совсем неплохо. Сначала рисовал пейзажи, натюрморты, а потом увлёкся «коврами» на стену к кроватям, которые тогда считались очень модными. В нашем доме жили много военных и их жёны заказывали мне такие вот «ковры». Они приносили мне холстину или простынь, я натягивал холст на подрамник, грунтовал клеем, белилами и под трафарет делал карандашом наброски: львы, тигры, лебеди на пруду, пейзажи. Краски и кисточки брал у папы. За эту работу я получал два, а иногда и три рубля! У нас, у меня и Кати, была мечта купить собственный патефон, чтобы слушать любимые пластинки с модными в то время фокстротами, вальсами и танго.
У папы был патефон, но нам он пользоваться им не разрешал, опасаясь, что мы можем сломать пружину, и заводил его сам после работы, слушая свои любимые «Сени» и «Светит месяц».
Но мы, наконец, купили вскладчину на базаре свой патефон и возле нашего дома стала часто собираться молодёжь и мы устраивали танцы.
Папа обещал купить мне балалайку и гитару при условии, что буду хорошо учиться. Хоть я учился совсем не очень хорошо, отец своё слово сдержал. Мне всегда нужно было напоминать, чтобы я сделал уроки, а вот Аня была отличницей и очень послушной. Она и по характеру, и внешне была очень похожа на маму. Конечно же, и я не был второгодником, но учиться мог гораздо лучше.
К гитаре и балалайке мы приобрели ещё и мандолину.
У меня был довольно неплохой музыкальный слух, а желание научиться играть было просто огромным! Любую услышанную мелодию я сразу подбирал на гитаре и разучивал. Все инструменты настраивал на слух. До сих пор жалею, что в детстве не получил музыкального образования. Катя тоже играла на гитаре, а Аня на мандолине. Такой, знаете, маленький семейный оркестрик…
Но время было очень тревожное. Конечно же, мы не понимали полностью ситуации и того, что война совсем уже скоро придёт на нашу землю.
Дальний Восток продолжал заселяться. Через нашу станцию проходили составы с семьями, едущими заселять Приморье, но часто проносились и воинские эшелоны со станками, машинами, пушками, с набитыми красноармейцами вагонами.
Летом 1938 года японцы внезапно напали на наших пограничников у озера Хасан, но получили достойный отпор. Мы, пацаны, с восторгом распевали песенку «На Хасане наломали вам бока, били, били, говорили «Ну, пока!»», по многу раз бегали в клуб смотреть кино «Три танкиста».
А «пока» было уже совсем близко.
С1921 года между СССР и Монгольской республикой установились крепкие дружественные отношения, что очень сильно не нравилось Японии. В 1939 и 1940 годах японцы сосредоточили свои войска у реки Халхин-Гол, нарушив границу Монголии, но были разгромлены войсками под командованием Г.К. Жукова, за что он был удостоен звания Героя Советского Союза.
Мы знали об этих боях, потому что в город начали поступать раненые.
К этому времени я перевёлся из железнодорожной школы в школу №5, которая находилась на горе довольно далеко от дома, но я никогда не опаздывал к началу уроков. Мать не будила меня, я вставал сам пораньше, завтракал и бежал на вокзал посмотреть на красноармейцев. У некоторых из них на груди уже блестели медали «За отвагу», «За боевые заслуги», а у некоторых даже и ордена! А форма! Как мы восхищались красноармейской формой! мы ещё не имели понятия, какой ценой достаются награды, но каждый мальчишка был уверен в том, что, окажись он в бою, проявил бы такое же мужество и героизм! Так уж устроены мальчишки. Сейчас вот смотрю на внуков своих: Павлика, Геру, Игоря и знаю, что никто из них никогда не возьмёт в руки куклу. Пацаны играют в войну, так уж повелось веками.
В Куйбышевке_Восточной был построен кинотеатр имени «312 павших героев» в память о погибших в борьбе за советскую власть. Неподалёку была и их братская могила.
Японцы зверствовали на Дальнем Востоке вплоть до 1922 года и остались в народной памяти, как убийцы и мучители.
Жители бывшей Бочкарёвки рассказывали нам о бесчинствах отрядов под командованием атаманов Семёнова и Меркулова, барона Унгерна над простыми людьми, рассказывали о страшной гибели Лазо в паровозной топке.
Рядом с нашей школой находился Дом Красной Армии (ДКА), где стояла парашютная вышка. В выходные дни тут было не протолкнуться. Многие увлеклись парашютным спортом и прыгали, предварительно купив билет за 20 копеек. Я стоял в толпе ротозеев, с восхищением наблюдая за полётами смельчаков и отчаянно труся. Мне даже и в голову не могло прийти, что очень скоро мне придётся прыгать с парашютом, но уже не с вышки, а с крыла боевого самолёта.
Плохие времена. Сразу же после событий на Халхин-Голе началась война с карело-финнами. До сих пор не утихают споры о том, кто же победил в той войне, но жертв она принесла просто огромное количество, хоть и длилась всего несколько месяцев.
В то тревожное время в газетах писали, да и нам на уроках, что мировой экономический кризис резко обострил все противоречия в капиталистическом мире и тем самым ускорил приближение второй мировой войны.1 сентября 1939 года в день нападения Германии на Польшу Англия и Франция объявили Германии войну. Началась вторая мировая..
После окончания 8-го класса я решил пойти на работу и одновременно продолжать учёбу в вечерней школе. Мама помалкивала, а папа ругался и требовал, чтобы я закончил 10 классов, но я настоял на своём.
Конечно же, моя настойчивость была оправдана кое-каким небольшим секретом. Честно сказать, я не сдал экзамен по математике и сдачу экзамена перенесли на осень, а я этого очень не хотел, потому что считал, что учитель очень вредный и просто ко мне придирается. Отец об этом знал и после долгих уговоров всё же повёл устраивать меня на работу в авиамастерские в механический цех учеником токаря.
Меня прикрепили к токарю 7-го разряда Якову Леонтьевичу Гузееву, которому я безгранично благодарен за его отношение и ко мне, и к своему делу. Я быстро учился, начиная с азов. Сначала мне поручили покрасить все станки в цехе, а недели через две поставили работать на маленьком револьверном станке, на котором я вытачивал болты 0,5 мм и нарезал гайки. Через пару месяцев меня перевели уже на большой токарный станок «Красный пролетарий», освоил сверлильный и фрезерный станки, научился затачивать на наждаке свёрла и резцы, а позже начал выполнять и более сложные заказы – от штангель-циркуля и до микрометра. Зарплата сначала была ученическая, а когда мне присвоили 3-й разряд, стал получать чуть меньше, чем отец.
Считаю, что мне очень повезло в том, что моё детство прошло в деревне, а юность в городе. Я получил необходимые знания и закалку как деревенским трудом, так и заводским.
Очень меня впечатлил заводской гудок в Куйбышевке-Восточной – сильный, басовитый, он гудел несколько раз в день и мне казалось, что его слышит весь мир. С первым гудком отец вставал, поднимал меня, мы быстро одевались, а мать что-то из снеди клала нам в сумку. Быстро шагали с отцом по своей Сосновке, поднимались на гору и через считанные минуты предъявляли на заводской проходной свои пропуска.
В этом же цеху работали мои друзья из Сосновки: Боря Бородин, Вася Федюра, Коля Прохоров. Кто-то из них предложил продолжить учёбу в вечерней школе. Я не возражал, тем более, что и сам хотел именно так и сделать, но очень переживал по поводу не сданной математики. Всё же мы решили пойти к директору вечерней школы, который принял нас очень приветливо. Выслушал каждого из нас и сам задал много вопросов.
Я рассказал ему свою историю с математикой. Директор улыбнулся и сказал: «Вижу, что вы неплохие ребята, приняли самостоятельное решение о вечерней школе. Вас зачисляем, а математику пересдашь в процессе учёбы».
Мы были на седьмом небе от радости! На следующий день сдали документы, уточнили, кто в каком классе будет учиться и переписали расписание уроков. Чуть позже мы узнали, что в 1940 году прошёл большой призыв молодёжи в Красную Армию и в вечерних школах был огромный недобор учащихся.
Через несколько недель некоторые из моих друзей охладели к учёбе, считая, что очень много задают уроков на дом. Боря забрал документы и уехал учиться на машиниста, а вскоре за ним ушли из школы Коля и Вася. Так получилось, что из всей нашей компании я остался один, но вскоре обзавёлся новыми друзьями.
Это было время замечательных побед и открытий. Мы восхищались подвигами Чкалова, папанинцев, Стахановым, Гризодубовой. Наш энтузиазм подогревался патриотическими фильмами и фильмами о том, «как хорошо в стране советской жить»: «Чапаев», «Щорс», «Котовский», «Волга-Волга», «Трактористы»… Во всём чувствовался высокий настрой народа, жизнь просто кипела! Трудно передать, с какой энергией мы брались за любое порученное дело!
В общем, работал и учился, успевая в свободное время искупаться в реке Томь, позагорать, порыбачить, поиграть с ребятами в волейбол и даже покататься на чужом велосипеде.
В школе я познакомился с Шурой Ситниковой и начал провожать её до дома и, проводив, спешил домой. Родители, узнав о нашей дружбе, начали подробно выспрашивать о Шуре. Наверное, так это бывает в любой семье. Шурины родители тоже всегда были рады , когда я приходил в гости. Наверное, и те, и другие уже собрались нас женить, но я даже и не задумывался на эту тему.
Работал с большой охотой. Конечно же, деньги играли большую роль во все времена, но иногда похвала мастера за качественно выполненную работу была не менее приятна.
В 1941 году с весны в наших мастерских начали активно после рабочего дня проводить всевозможные занятия по военной подготовке с нами и со старшими товарищами, уволенными ранее с военной службы в запас. Изучали устройство противогаза, гранаты, винтовки и даже ручного пулемёта. Нам это всё было очень интересно, но, даже не смотря на интерес, мы очень уставали – занятия велись через день по 1-2 часа. Часто по воскресным дням в противогазах мы совершали небольшие походы, рыли окопы, тренировались в метании гранат. Время для учёбы и отдыха почти не оставалось.
Хочется сказать, что занимаясь всем этим, мы не чувствовали приближения войны и даже представить себе не могли, что совсем скоро, уже в сентябре этого года, мы в теплушках товарного поезда будем ехать на фронт.
ВОЙНА НАЧАЛАСЬ…
Воскресный день начала войны я помню очень хорошо. Было очень солнечно и тепло. После завтрака я пошёл в городской кинотеатр за билетами для себя и для Шуры. Купив билеты на вечерний сеанс, я пошёл в свой дровяной сарай, где натянул на подрамник полотно и загрунтовал его, чтобы рисовать очередной «ковёр». Я работал с увлечением и закончил работу около 7 часов вечера. Тщательно вымыв руки, я поспешил к Шуре, не обращая внимания на то, что в некоторых местах у репродукторов скопилось много людей.
На углу улиц «Набережная» и «Кирова» у репродуктора тоже стояла толпа и я опять проскочил мимо, боясь, что мы можем опоздать в кино. Тётя Варя, шурина мама, вся в слезах сказала, что на нас напали немцы и сейчас по радио выступает Молотов. Сначала я просто растерялся, но, переведя дух, сказал: «Ну что же, значит пойдём на фронт защищать Родину!».
Ещё не понимая полностью свалившейся на нас беды, мы всё-таки пошли в кино, но смотрели его без интереса.
Дома уже все знали о начале войны и, конечно, все были очень встревожены. В нашем доме жили много военных и их всех куда-то вызвали по тревоге.
В нас в то время очень сильно было развито чувство патриотизма, мы искренне верили, что разобьём фашистов в кратчайшие сроки.
Многие ребята призывного возраста и «отставники» получили повестки из военкомата. На всех предприятиях проходили собрания, занятия по противовоздушной обороне. В наших мастерских тоже чувствовалась повышенная нервозность, но рабочие начали работать гораздо быстрее и иногда задание, на выполнение которого раньше уходило несколько дней, сейчас выполнялось за несколько часов.
Город стал напоминать растревоженный муравейник. У приписных пунктов и военкомата толпы добровольцев записывались в действующую армию. Кого-то записывали, кому-то отказывали.
За считанные дни с полок и с витрин магазинов исчезли все товары, которые в изобилии были до начала войны. Очереди за хлебом стали увеличиваться с каждым новым днём. Ежедневно народ собирался у репродукторов слушать сводки Совинформбюро. Шли ожесточённые бои на западном фронте, наша армия, неся огромные потери, отступала вглубь страны, оставляя противнику наши земли и наших людей. Через Куйбышевку-Восточную потянулись на запад длинные эшелоны с живой силой и военной техникой.
В авиамастерских на специалистов стали накладывать «бронь», которая на определённое время освобождала от призыва в армию. Такую «бронь» получил отец, а я должен был призываться только в мае 1942 года. Большинство молодёжи и комсомольцев начали писать заявления в райком комсомола с просьбой отправить их на фронт. В их числе был и я.
Папа, узнав об этом, пошёл к начальнику мастерских выпрашивать «бронь» и для меня. Мне её выдали до мая 1942 года, но я оказался очень настойчивым.
Через несколько дней наши заявления уже рассматривались на комсомольском собрании и было принято решение удовлетворить заявление комсомольца Румянцева и ходатайствовать перед городским комитетом комсомола о досрочном призыве в Красную Армию. Вместе со мной такие ходатайства получили В. Зачейнов, Н. Прохоров, Э.Федюра, В. Мищенко, Г. Брехун и другие ребята, фамилии которых я, к сожалению, не запомнил.
ПРИЗЫВНИК
В начале сентября 1941 года я получил повестку, прошёл медицинскую комиссию и был признан годным к службе.
В это время наш военкомат формировал из дальневосточников две дивизии. Одна дивизия – лыжники, вторая – десантники. Я попросился в десантную. Дни летели быстро, работать и учиться в вечерней школе уже не хотелось, хотелось быстрее на фронт.
И вот однажды, когда мы пришли на работу, нас, призывников, пригласили на второй этаж в красный уголок, где нас уже ждал комиссар наших авиамастерских, который, встав из-за стола, каждому из нас пожал руку и сказал: «Товарищи комсомольцы! Мы гордимся вами. Получено распоряжение сделать вам полный расчет в течении 2-3 дней в связи с призывом в Красную Армию, с чем вас и поздравляю! 27 сентября к восьми утра вам надлежит прибыть с вещами в военкомат для отбытия к месту службы.»
Расчет мы получили в тот же день. Дома поднялась суматоха, переживания, мамины слёзы. Перед отъездом в нашем доме собралось несколько друзей, Шура. Все желали скорой победы и возвращения домой, а Шура обещала писать письма.
На следующий день я и папа к восьми утра прибыли к военкомату. Часов в двенадцать нас построили в колонну и повели на станцию, где уже стояли несколько пульмановских вагонов. Было много шума, слёз, неразберихи, а старшие вагонов нам так и не дали толком попрощаться со своими близкими.
До самого вечера состав проводил какие-то маневры, из вагонов никого не выпускали. Прямо посреди вагона стояла железная печка, которую мы постоянно подбрасывали поленья, чтобы согреться. Ближе к ночи состав дёрнулся и, набирая ход, понёс нас на запад.
Так и закончилась моя юность.
БУДУЩИЕ ВОИНЫ
Ехали мы ровно 18 суток. Шёл октябрь 1941 года и уже начинало холодать. Днём ещё была плюсовая температура, а уже к вечеру на крышах домов появлялся иней. Мы не знали, куда нас везут, а о названиях станций спрашивали только у местных жителей. Что-то нам подсказывало, что нас везут не прямо на фронт, а куда-то в ином направлении.
Во второй половине октября поезд остановился на станции «Безымянная» Саратовской области. Нам уже изрядно надоел вагон и мы с нетерпением ждали команды на выход, чтобы размяться, но послышалась другая команда: «Всем выйти из вагона с вещами!» Практически у всех давно закончились продукты и курево и мы надеялись пополнить запасы на этой безымянной станции с одноимённым названием, но нас всех построили в общую колонну и командиры довели до нашего сведения, что станция «Безымянная» является конечным пунктом нашего следования. На самой станции, кроме нескольких индивидуальных построек, ничего нет и нам до места нашей будущей дислокации предстояло пройти около пятидесяти километров до села Фриденгейм, где нас встретят, накормят и дадут возможность отдохнуть.
И колонна двинулась в долгий путь. У кого-то был в руках почти пустой чемодан, у кого-то за плечами такой же почти пустой мешок, а кто-то шёл и подавно налегке. Было прохладно. Отсидев почти без движения 18 суток в вагоне, мы быстро уставали. Через каждые 5-6 километров объявлялся короткий привал и мы садились на холодную землю, а некоторые просто падали на неё, засыпая на ходу. Таких мы будили, спасая тем самым их от простуды. Так и шли – степь ровная, ни кустика, ни дерева, ни воды…
Нам было непонятно, как тут могут жить люди? Изредка попадались казахские или киргизские поселения, состоящие из низеньких мазанок. Селение от селения располагались чуть ли не в десяти километрах друг от друга и, проходя через них, многие из нас меняли свою гражданскую одежду на жёлтые лепёшки, которые тут же съедали.
Мы шли день и ночь. Во второй половине следующего дня мы увидели село Фриденгейм, до которого нам нужно было прошагать ещё километров шесть. Если бы оно располагалось дальше, мы бы просто не дошли! Впрочем, дошли бы… Не имели права не дойти!
Это село оказалось совсем безлюдным. Как мы узнали позже, в Фриденгейме жили немцы-поволжцы и их за несколько дней до нашего прибытия всех выселили в Казахстан и в другие республики Средней Азии, считая, что из них могут создать так называемую «пятую колонну», которая может ударить по Красной армии с тыла. Их выселили с очень ограниченным количеством личных вещей по указанию Сталина.
По улицам бегали брошенные хозяевами животные, в домах практически была оставлена вся мебель и вещи, в амбарах полно зерна, муки, а в погребах – запасы продуктов на зиму.
Мы рассредоточились по селу, занимая любой, приглянувшийся нам дом. Один из ребят, поселившихся в нашем доме, вывел из сарая за рога большого барана и мы решили отметить наше прибытие. Пока одни разделывали тушу, другие пошли искать дрова, но их как раз в селе не оказалось. Местные жители топили брикетами из кизяка или подсолнуха. С топливом разобрались, но никак не могли сообразить, где же печь? Оказалось, что немцы выкладывали что-то наподобие камина и вмазывали в него котёл на 2-3 ведра воды – вот и вся недолга.
Через пару часов мы уже ели барана и запивали мясо вкусным бульоном из кружек, а потом все уснули крепким сном и проспали до самого утра.
Это было большое село, до четырёх километров в длину. Дома стояли вольготно, как минимум, в ста метрах друг от друга. Это не были азиатские юрты, а настоящие дома, срубленные из дерева или сложенные из кирпича. Нам навстречу попался мужчина лет пятидесяти и представился председателем колхоза, прибывшим сюда только вчера, как и мы. Мы удивились, ведь в селе нет ни одного человека, не считая нас, плюс животные, оставшиеся без хозяев. «Вот вами всеми я и буду командовать»- сказал председатель.
В центре села находилась двухэтажная школа и мы поспешили занять один из классов, чтобы было место для ночлега. Хоть и на голом полу, но в тепле, ведь все классы отапливались печью.
В селе не было никаких воинских частей, казарм, складов, кухонь и прочего. Нам самим предстояло в самое короткое время всё это создать и мы приступили к работе. Откуда-то привезли несколько котлов и один из нежилых домов мы оборудовали под кухню. Выделялись наряды не только для охраны территории, но и на чистку картофеля, поиски топлива, на выкачивание воды с большой глубины и много прочего, так необходимого в армейской жизни. Так же заставляли сгонять скот в гурты и отправлять его на станцию для погрузки в вагоны.
Я попал в хозяйственно-строительную бригаду. Первое, чем мы занялись, это сооружением двойных нар в классах. Через пару недель были сформированы отделения, взводы, роты и батальон. Постепенно начала налаживаться наша армейская жизнь. Мы стали изучать уставы, стрелковое оружие, тактику ведения боя.
Наша гражданская одежда пришла в полную непригодность, но солдатское обмундирование нам выдали примерно через месяц после прибытия во Фриденгейм. Нас постригли, отмыли в бане так, что мы едва узнавали друг друга.
В свободное от занятий время, конечно же, писали письма родным и близким и получали ответные письма от них, а иногда и скромные посылки.
Как нам стало позже известно, на этой территории по приказу Ставки Верховного главнокомандующего стал сформировываться 9-й воздушно-десантный корпус, состоявший, в основном, из сибиряков и дальневосточников. В состав корпуса входили 3 воздушно-десантные бригады (20,21,22). Я попал в 20-ю ВДБ 3-го батальона и 3-й роты. Командиром роты был старший лейтенант Богданов, а командиром взвода - младший лейтенант Молоков.
Перед корпусом была поставлена простая задача – в кратчайшие сроки подготовить личный состав к предстоящим боям в тылу врага, что было совсем непросто.
Кроме того, по солдатскому «телефону» стала распространяться информация, что нас готовят к заброске в глубокий тыл врага на Украине.
По молодости своей мы не очень хорошо понимали опасность этого плана (если таковой имелся), поэтому отнеслись к информации почти спокойно. Мы были молоды, полны задора, очень патриотичны и только и думали о том, как скорее нам вступить в битву с врагом.
Нас начали учить парашютному мастерству. Мы каждое утро тренировались в прыжках с деревянных вышек разной высоты с выполнением разворотов в воздухе, обучались рукопашному бою, изучали тактику ведения боевых действий в тылу врага, действия стартовых, финишных и подрывных групп.
Наладилось нормальное обеспечение питанием. Начали формировать подвижные группы, обеспечивать патрулирование по селу, охранять отдельные объекты.
Однажды зимой наш взвод был назначен в караул. Школа, превратившаяся в казарму, находилась метрах в трёхстах от караульного помещения. Я впервые с боевым оружием – винтовкой был выставлен на пост. Мы охраняли обычный сарай с открытыми настежь воротами, в котором хранилось различное зерно россыпью. На этот пост часовые обычно выставлялись на четыре часа посменно. Валенки на весь караул были одни – огромные и никогда толком не просушивались. Разводящий привёл меня на пост, спросил о ясности поставленной задачи и, услышав утвердительный ответ, ушёл в караулку. Зима в тот год была лютой. Разбушевалась пурга и меня продувало насквозь, несмотря на тулуп, одетый поверх шинели. Казалось, что ветер преследует меня и от него невозможно нигде укрыться. Ноги, обутые в сырые валенки, быстро замёрзли, как бы шустро я ими не притопывал. Мне припомнился мой тёплый дом в Бариново, дышащая жаром печка и тёплые полати, и даже сейчас, когда я в тепле пишу свои воспоминания, меня бросает в озноб…
Ветер и не думал утихать и дул всё сильнее и сильнее, сдирая с крыши сарая дранку. Пытаясь вызвать караульного, я выстрелил из винтовки в воздух, но за воем вьюги никто выстрела не услышал. Когда, отстояв положенные 4 часа, я вернулся в караулку, то, сняв валенки, увидел, что оба моих больших пальца на ногах совершенно белые. Мне их ребята долго оттирали то снегом, то шерстяными варежками, но я был на несколько дней отстранён от всех нарядов.
А однажды за самовольный выход из строя я получил от помкомвзвода два наряда вне очереди. Ещё не получив военного обмундирования, мы занимались за околицей строевой подготовкой. Наступил полдень, время обеда. Помкомвзвода решил, что неплохо бы было пройтись строем по деревне с песней и мы грянули:
Эх, махорочка, махорка,
Породнились мы с тобой!
Вдаль глядя в дозоре зорко,
Мы готовы в бой!
Я, как самый низкорослый, встал на левый фланг в самую крайнюю шеренгу. В кармане три рубля… Проходя мимо магазина, я выскочил из строя, быстро купил в магазине две баночки консервов и опять вернулся на своё место, наивно полагая, что никто моей шалости не заметил, но, подойдя к школе, помкомвзвода подал команду «смирно!» и: «Красноармеец Румянцев, выйти из строя!» и объявил мне два наряда вне очереди. Конечно, в душе я очень обиделся, но деваться было некуда. После отбоя я и ещё трое нарушителей под чутким руководством старшины роты до утра драили полы в казарме, а с командой «Подъём!» вместе со всеми побежали на физзарядку. На следующую ночь отрабатывали второй наряд. В общем, двое суток без сна, поэтому и запомнилось на всю жизнь.
Нам всё было в диковину, ведь до войны мы жили совсем другой жизнью, и даже эти два внеочередных наряда, хоть и казались нам страшной несправедливостью, но мы знали, что идёт страшная война и чем строже с нас спрашивают сегодня, тем больше шансов выжить на фронте.
Однажды после занятий командир роты приказал нам тщательно умыться, потому что после обеда нам предстоит пройти медицинскую комиссию. Мы уже дня за три до этого знали о скором прибытии комиссии и ждали этого события с интересом и мальчишеским нетерпением.
Кто-то из комиссии сказал, что десантники отбираются по особым правилам, а тех, кто этим требованиям не соответствуют, тех отправят в маршевую роту. Так и произошло. Не прошедших комиссию сразу же загружали в машины и куда-то увозили. Мы, конечно, понимали, что их отправляют в запасные полки или прямо на фронт.
Я очень волновался перед медкомиссией. Наконец, подошла и моя очередь. Незнакомый лейтенант сонным голосом сообщил мои данные: «Румянцев А.К. 1923 года рождения 27 сентября, рост 167 см, вес 51 кг». Один из врачей постучал меня по коленям молоточком и что-то шопотом сказал другому врачу. Я встревожился и попросил направить меня в десантники вместе с моими друзьями дальневосточниками. Старший из комиссии с двумя шпалами на петлицах сказал: «Товарищ Румянцев, у тебя плоскостопие, вес маленький. Унесёт тебя вместе с парашютом куда-нибудь и не найдём потом». Я возразил: «Не унесёт! Буду прыгать затяжным, я умею!» Члены комиссии заулыбались и я понял, что мне повезло и я останусь в своём 9-м ВДК.
ИНСТРУКТОР ПО УКЛАДКЕ ПАРАШЮТОВ
Через два месяца к нам в роту прибыл новый старшина с четырьмя ромбиками в петлицах, низкого роста, коренастый, а на груди красовался значок парашютиста с цифрой 250. Он спросил: Кто имеет образование семь классов и желает учиться на инструктора по укладке парашютов, поднять руки!» Кто-то из красноармейцев спросил: «А долго ли учиться и где учиться?». «Учиться один или полтора месяца, школа в пяти километрах отсюда». Записались я и ещё несколько человек.
Через три дня подъехала полуторка и уже через полчаса мы с личными вещами и постельными принадлежностями выгружались в селе Лизендергейм.
Нас было пятнадцать человек. Мы выбрали два более-менее подходящих дома, расселились в них и в этот же день приступили к изучению парашюта и методов его укладки. Занятия вёл старший инструктор 21-й бригады старший лейтенант Назаров Г.И., а всеми хозяйственными вопросами заведовал старшина Иванченко П.А. Хорошие были люди, отлично понимающие солдатскую жизнь и во многом шли нам навстречу. Питание было гораздо лучше, чем в селе Фриденгейм.
Кроме теоретических занятий мы выполняли много другой работы: уборка помещений, приготовление пищи, дежурства и наряды. Но самым главным была подготовка поля к посадке самолётов с обязательным выкладыванием по ветру огромной буквы «Т» из белого полотна.
Время летело незаметно и мы быстро изучили весь необходимый курс занятий. Теперь мы ждали прибытия самолёта, с которого должны были совершить свой первый прыжок с высоты тысяча метров. И вот, наконец, в небе появился четырёхмоторный самолёт – тяжёлый бомбардировщик. Летел он медленно, страшно шумя моторами, а при посадке поднял много чёрной пыли и снега. Мы сбежались к самолёту, чтобы встретить лётчиков и инструкторов по прыжкам.
Конечно же, мы ( с разрешения лётчиков) сразу залезли вовнутрь самолёта и начали с любопытством его изучать. С удивлением увидели, что для прыжка из самолёта есть не только двери, но и люк в полу, что крайне неудобно для десантирования, а уже о кучности сброса десанта не приходится и говорить…
В день первого прыжка каждый из нас складывал свой парашют под наблюдением инструктора, который замечал любую морщинку и заставлял делать переукладку заново, говоря: «Парашют – твоё боевое оружие, уважай его! И никогда не говори ему «ты», а только «вы» и он тебя не подведёт!».
А огромный самолёт стоял в сторонке, подрагивая от работы всех четырёх моторов. Нам было немного не по себе. Ничего удивительного, обычное волнение перед неизвестностью.
Когда надеваешь на себя парашют, сразу же приходит чувство дискомфорта. Нужно как можно плотнее подтянуть подвесную систему, чтобы при открытии парашюта до минимума свести силу динамического удара, поэтому ранец притянут так сильно, что десантник находится почти в полусогнутом положении, что весьма неудобно. Ожидание самого прыжка в подобной «упряжи» мне очень скоро так надоело, что я был готов уже прыгнуть откуда угодно и куда угодно, лишь бы освободиться от уже изрядно надоевшего ранца.
Хоть мы давно ждали этого момента, но сегодня волнение захлёстывало. Первый раз в самолёте… Я стоял у открытой двери третьим, представляя, как буду прыгать. И вот: «Приготовиться! Пошёл!»
Перед глазами всё завертелось. Потом маленький стабилизирующий парашют крепко встряхнул меня и перевёл из кувыркания в вертикальное положение. Через несколько секунд – хлопок над головой, напоминающий по звуку вытряхивание простыни. Раскрылся основной парашют. Я посмотрел вверх – купол цел! Волнение тут же прошло. Лечу!!!
Лечу на двадцати восьми тоненьких капроновых стропах. Земля медленно приближается. Теперь главное – сгруппироваться. Уже слышу крики с земли: «Вместе держи ноги, вместе!!!» И всё же удар о землю довольно сильный. Правду говорили инструкторы, что как ни жди приземления, а оно всегда будет неожиданным.
Укладывая парашют, вдруг ощутил к нему прилив необъяснимой благодарности. Наверное потому, что он был моим единственным другом в полёте. На «Вы», только на»Вы» - мысленно согласился я с суровым инструктором.
Примерно через неделю наш ТБ улетел, а на смену ему прилетел американский «Дуглас». Вот это был самолёт! Большой, светлый, с двумя дверьми, скоростной! Мы один раз спрыгнули с высоты тысяча метров, а потом несколько раз с высоты пятьсот метров. Опыт приходил постепенно. Вскоре сдали экзамены по теории, всем было присвоено звание инструктора, выданы значки парашютистов и сразу же нас вернули в село Фриденгейм.
Я вернулся в свою роту, учился сам и учил своих товарищей парашютному делу.
Вскоре поступила команда сдать постельные принадлежности и загрузить их в машину. С собой взять оружие, личную одежду и трёхдневный сухой паёк.
КИРЖАЧ
Пешком дошли до станции Безымянная, погрузились в вагоны и через несколько дней прибыли на станцию Киржач, что во Владимирской области. Своё имя этот городок взял от названия реки, на которой он вырос. А реку, левый приток Клязьмы, так назвали древние племена, живущие здесь когда-то («керджи» - левый). Первое упоминание о Киржаче было найдено в записях великого московского князя Ивана Даниловича, которого в народе звали Иван Калита и который собирал русские земли под начало Москвы. В 1778 году был учреждён Киржачский уезд. Центром его была монастырская слободка, которая сливалась с селом Селиванова Гора. Их и объединили в названии одним словом – Киржач! От Киржача вдоль Стромынского тракта шла бойкая торговля, а в 1812 году по древней Стромынке прошло Владимирское ополчение на помощь русской армии в войне против Наполеона.
Такая вот справка о городке, в который мы попали волей случая и наших командиров.
Недалеко от Киржача в деревне Федоровское дислоцировалась наша 20-я воздушно-десантная бригада. Нас разместили по большим тёплым деревянным домам, очень напоминавшим мне наш дом в Бариново. Хозяева топили печи, а мы в свободное время занимались заготовкой дров. И, конечно, учёба с утра и до вечера!
Изумительная природа средне-русской полосы, чистые леса, белые снега, продолжительные походы на лыжах, всё это запомнилось на всю жизнь. А главное – люди, которые проявляли к нам столько доброты и тепла, что это трудно переоценить. Они наверняка знали, что очень скоро нам, мальчишкам, вступать в бой и не все из нас вернутся домой.
Запомнился зимний день 1941 года. Стояла безветренная погода. Мы должны были прыгать на заснеженное поле между лесом и Федоровским. Когда взлетели, ветер усилился. В этих условиях каждый десантник должен учитывать снос относительно земли и управлять парашютом так, чтобы ветер не снёс его за деревню, за которой был большой овраг. Для этого нужно было взять в руки несколько строп и потянуть их так, чтобы усилить скольжение, а перед самым приземлением их отпустить для того, чтобы купол заполнился воздухом и смягчил посадку. Я этого не учёл и, чтобы не оказаться в овраге, приземлился в центре деревни.
Через деревню проходила телефонная линия и я, не рассчитав траектории, левой ногой зацепил один из проводов, который тут же оборвался. Мне повезло, я отделался только растяжением ноги, а могло быть и хуже. Местные жители отвезли меня в санчасть, где я и провалялся почти две недели.
С наступлением весны нас перевели в гарнизон, расположенный в лесу. К этому времени на моём счету было уже 7 прыжков с парашютом. К слову, нам заменили шёлковые парашюты на квадратные, которые были гораздо удобнее первых.
Для каждой роты в лесу были сооружены просторные шалаши, спортивные площадки. Занятия по боевой и строевой подготовке усложнялись с каждым днём, но мы находили время, чтобы сходить в лес и чем-нибудь полакомиться.
Мы совершали длительные марш-броски в Костромскую, Ивановскую и Ярославскую области. За нами следовали полевые кухни, но мы чаще пользовались сухим пайком. В конце каждого похода мы приводили себя в порядок и строем и с песней заходили на территорию расположения гарнизона. Мы всегда пели одну:
Ты, любовно сшитая, пулями пробитая,
У костра прожженная в холод и в метель,
Временем потрёпана, бережно заштопана
С пожелтевшим воротом серая шинель.
Ты пропахла порохом, но так стОишь дорого,
Фронтовая спутница многих дней, ночей,
В ночь сырую длинную служишь ты периною,
Согреваешь ласково, серая шинель.
Плотная, суконная, Родиной дарённая,
Разве может взять тебя пуля и шрапнель!
Против сердца воина не бывать пробоине –
Орденом украшена серая шинель.
Я вернусь с победою, выпью, пообедаю,
Расскажу о подвигах фронтовых друзей.
Со слезами, с гордостью в лучший угол в горнице
Мать повесит бережно серую шинель.
Мы уже знали наверняка, что не сегодня, так завтра нас отправят на передовую.
ОТ КИРЖАЧА ДО СТАЛИНГРАДА
Немцы, не справившись с обещанным блицкригом, теперь рвались на Северный Кавказ, чтобы получить нефть Грозного и Баку и тем самым перерезать нефтепровод, протянутый от Кавказа и до Сибири.
2 августа 1942 года ранним утром прозвучал сигнал тревоги и мы быстро построились на поляне. Один из прибывших утром генералов сообщил, что на советско-германском фронте резко ухудшилась обстановка и пришло наше время защищать Родину. И ещё он сообщил, что 9-й ВДК переименовывается в 36-ю гвардейскую стрелковую дивизию и за хорошую боевую выучку нам вручается гвардейское красное знамя.
Командиром дивизии был назначен Герой Советского Союза М.И. Денисенко, которого в дальнейшем сменил генерал-майор Лиленков.
Изменились и названия бригад: 21-я ВДБ стала называться 104-м гвардейским стрелковым полком, 22-я – 106-м гсп и 23-я – 108-м гсп.
Я попал в 104-й гсп, командиром которого был гвардии майор Быков, затем гвардии майор Хоцкевич, а комиссаром - гвардии майор Семёнов.
Через три дня нас привезли на станцию Киржач, погрузили в товарные вагоны и повезли в неизвестном нам направлении. Лишь на станции Грязи, где нас начали кормить и довооружать, мы поняли, что нас везут к Сталинграду.
Состав всё шёл в южном направлении и ничто не напоминало о войне, как вдруг 6 августа в 8 часов утра послышался пронзительный самолётный рёв и прозвучала длинная пулемётная очередь. В крыше нашего вагона сразу появились дыры-пробоины, а внутри вагона щепа ранила многих красноармейцев. С содроганием вспоминаю этот момент. Был смертельно ранен мой друг юности Вася Федюра, которому пуля попала в голову и прошила гортань. Он хрипел, а кровавая пена всё шла и шла… Поезд резко затормозил и мы повыпрыгивали из вагонов, стреляя по самолётам из винтовок, что было совершенно бесполезно, и самолёты, отбомбившись, улетели.
Собрав у убитых документы, мы тут же на краю леса выкопали братскую могилу и похоронили тех, с кем всего час назад вели душевные беседы в вагоне. Вот так и начали терять боевых друзей ещё не доехав до линии фронта.
…………………………………….
….Страница утеряна….
…………………………………….
Быстро разгрузив вагоны, набили патронами и гранатами вещмешки, зарядили диски автоматов и пулемётов и пешим ходом двинулись в направлении Сталинграда, до которого было примерно пятьдесят километров.
Мы отправились в путь с наступлением темноты. Было приказано соблюдать светомаскировку и не курить. Шли всю ночь. По уже выработавшейся привычке прикинули, что к рассвету прошли около сорока километров.
С момента прихода в 36-ю ГСД я уже числился не инструктором, а первым номером ручного пулемёта. Сошки РПД (ручной пулемёт Дехтярёва) больно упирались в левое плечо, а три моих товарища несли шесть коробок с пулемётными лентами.
Ранним утром мы прибыли на безлюдную станцию Чепурники, стоявшую на краю большого поля, на котором нам приказали оборудовать оборонительную линию.
Маленькими сапёрными лопатками копали широкие и глубокие траншеи, ходы сообщения, одиночные окопы для стрелков и пулемётчиков, минировали поле и ставили «ежи» из колючей проволоки. Твёрдая глина трудно поддавалась копке, на руках появлялись и лопались кровяные мозоли, но, наскоро их перевязав, мы продолжали обустраивать оборону, так как каждому бойцу была назначена норма. Все ожидали скорого появления немцев в этих местах.
СТАЛИНГРАД
За пять дней почти непрерывной работы мы превратили район Чепурников в довольно прочный опорный пункт. Появилось время для долгожданного отдыха, после которого солдаты повеселели, слышались шутки, смех. Но внутри каждого из нас в томительном ожидании подхода немцев была тревога. Где фронт? Когда начнём? И уверенность – пусть только фриц сунется, мы ему накостыляем!
Совсем недалеко от нас канонада не прекращалась ни на минуту. Были слышны разрывы снарядов, пулемётные очереди. Немецкие самолёты бомбили Сталинград и, наконец, над нашей обороной зависла «рама» - двухфюзеляжный самолёт-разведчик. Опять поступила команда о соблюдении строгой светомаскировки, ограничении передвижений. Даже пищу принимали ранним утром и поздним вечером, а обедали сухим пайком.
Нам говорили, что наша оборона для немцев - дело второстепенное, что они рвутся к Волге севернее Сталинграда и только после прорыва займутся нами.
Наша 36-я ГСД на недолгое время вошла в состав 57-й и 62-й Гвардейских армий, которыми командовали соответственно Ф.И. Толбухин и В.И Чуйков, а потом до окончания войны она находилась в составе 64-й армии под командованием генерал-лейтенанта М.С. Шумилова.
5 августа 1942 года после наступления темноты нам приказали взять оружие, боеприпасы и выходить на построение.
Мы оставляли хорошо оборудованную оборону и боевым порядком двинулись на Сталинград. Шли всю ночь, сильно устали. В направлении горящего города непрерывно шли войска, бронетехника, а навстречу нам из города уходило от войны гражданское население, вывозили раненых. Стариков, женщин, детей и раненых под покровом ночи на лодках перевозили на левый берег Волги, а оттуда везли боеприпасы и продовольствие.
Пройдя через Красноармейск, Бекетовку и Сарепту, на рассвете мы прибыли в район плодово-ягодного совхоза.
Мы расположились в оврагах и в глубоких балках и ощущали, как содрогается под нами земля. До передовой было не более одного километра. Следующей ночью нам было суждено сменить на передовой уставшую от непрерывных боёв часть.
8 августа 1942 года мы сменили пропавших пороховой копотью бойцов и заняли их места в траншеях на самом переднем крае. Впереди нас была нейтральная полоса шириной около семидесяти метров, а за ней уже немецкие окопы.
Справа от нас протекала Волга, к северо-западу находилась деревня Песчанка, позади – низина с оврагами, в которых размещались артиллеристы, миномётчики и танки, а за ними шла дорога на Бекетовку через пригорок, на котором стояла деревянная мельница.
Не скрою, нам было очень страшно, мы понимали, что не каждому суждено уцелеть в предстоящей мясорубке. Много позже из некоторых источников я узнал, что в битве за Сталинград погибло более сорока семи тысяч советских воинов. Думаю, что это не окончательная цифра.
Эта первая ночь на передовой была самой волнующей и беспокойной. Каждый боец оборудовал «под себя» окоп – углублял и расширял его по своему усмотрению, маскировал бруствер, делал ступеньки, чтобы в нужный момент быстро выскочить из окопа, в стенках окопов выкапывали ниши для гранат и для бутылок с горючей смесью.
Немцы, конечно же, знали, что против них выставлена новая часть, и непрерывно обстреливали наши окопы, ведя беспорядочный огонь. Мы огрызались из своих окопов ответными выстрелами.
Я тоже подготовил для своего пулемёта площадку и был готов к стрельбе, а мои подносчики патронов в своих окопах, соединённых с моим короткой траншеей, держали наготове пулемётные диски.
Утром 19 августа завтрак привезли очень рано. Быстро раздали солдатам кашу, хлеб, сахар и наполнили водой солдатские фляжки.
В 6 утра «заговорила» наша артиллерии и продолжала обстрел фашистского переднего края в течение 30 минут. Снаряды летели над нашими головами, стоял ужасный грохот.
По траншее пробежал командир взвода младший лейтенант Молоков Г.В., стараясь перекричать грохот канонады: «После артподготовки приготовиться к атаке! Задача – выбить немцев с переднего края!» - и побежал дальше. Мы приготовились к атаке. Нервы напряглись до предела.
Артподготовка закончилась и огонь был перенесён в глубину обороны противника. «В атаку! Вперёд!» - и красноармейцы выскочили из окопов, короткими перебежками устремившись к вражеским окопам. Я поддерживал их пулемётным огнём и мгновенно израсходовал первый диск. Заменив диск, я выскочил из окопа и пробежал с пулемётом метров пятнадцать, чтобы не отрываться от своих солдат. Кто-то из бойцов только лишь полз по нейтральной полосе, кто-то делал рывок и падал, чтобы опять подняться для следующего рывка, кто-то падал навсегда…
Мы уже преодолели половину нейтральной полосы и немцы начали забрасывать нас гранатами с длинными ручками, ведя при этом интенсивный пулемётный и миномётный огонь.
Командиру взвода Молокову оторвало левую ногу, а мы даже не могли к нему приблизиться под шквальным огнём, чтобы вынести его с поля боя. Я попытался перебежать к нему, но в пяти шагах от меня разорвалась мина и меня ранило в лицо тремя осколками. Кровь заливала правый глаз так, что я даже не мог вести огонь из пулемёта.
День был очень жаркий. На нейтральной полосе стояли четыре обгоревших танка и я, обливаясь потом и кровью, пополз к одному из них. За ним уже прятались раненые, а вокруг танка лежало много убитых.
На жаре, без воды мы прождали за танком до наступления темноты и только потом вернулись в свои окопы кто ползком, кто на ногах. Кого-то вынесли санитары. Мы были в таком состоянии, что, если бы днём у танка появились немцы, то они бы нас легко перекололи бы всех штыками…
Ночью меня вместе с другими ранеными отправили в Бекетовку в 503-й медсанбат.
Утром мне сделали перевязку, а на четвёртые сутки с белой повязкой на голове меня отправили назад на передовую. Прибыв на КП 3-го батальона, я доложил комбату о прибытии в его распоряжение. Комбат улыбнулся и сказал; «Вольно! Пока не снимешь повязку, будешь у меня связным!». Комбат был новый - узбек по фамилии Ахмеров, а наш комбат погиб. Погиб и командир третьей роты гвардии старший лейтенант Н.Е. Богданов. Комвзвода Молоков скончался от потери крови.
Ночь прошла относительно спокойно. Вместе с другими связными копали и углубляли траншеи, передвигаясь по ним почти свободно. Наверное, немцы тоже зализывали раны.
Утром всё повторилась. Громыхала артиллерия, трещали автоматы и пулемёты. Очень досаждала немецкая авиация, которая господствовала над Сталинградом. Наши самолёты редко появлялись в небе и, если вступали в бой, почти всегда были сбиты. Умели немцы воевать.
Зато они не могли сравниться с нашей ночной авиацией. «Кукурузники» подлетали на бреющем полёте к немецким позициям и сыпали бомбы на головы врагов и на их боевую технику.
С утра до вечера их самолёты утюжили наш передний край, сбрасывая бомбы и обстреливая из пулемётов. Они иногда пролетали так низко, что нам казалось, что они заденут нас своими шасси. Переходя в пике, лётчики включали сирены, стараясь вселить в нас ужас, сбрасывали дырявые железные бочки, которые тоже невыносимо выли. Но ещё с самолётов сбрасывали листовки, в которых немцы призывали нас сдаваться в плен, утверждая, что дальнейшее сопротивление бесполезно.
Мы старались не обращать внимания на их агитацию и листовки хорошо шли на растопку и на самокрутки.
Итак, я стал связным у комбата. Он почему-то с первого дня стал называть меня не красноармейцем, а просто Шуриком. Сначала было непривычно, но потом стало даже приятно слышать своё деревенское имя. В его маленькой землянке практически ничего не было: земляная лавка, на которой, если повезёт, он мог несколько минут отдохнуть, телефонный аппарат и гильза-коптилка при свете которой можно было работать с бумагами.
Однажды после того, как комбат поел, я вышел из окопа с его котелком и ложкой, чтобы их вымыть и увидел кружащий на малой высоте самолёт. Как только я успел укрыться в землянке, раздался сильный взрыв. Гильза-лампадка подпрыгнула и потухла. Сброшенная фашистом бомба разметала накат землянки и нам открылось небо. Мы, к счастью, не пострадали и передвинулись ближе к переднему краю, а остальные связные приступили к восстановлению наката в командирской землянке.
Передний край располагался за неглубокой, но длинной балкой и то, что я увидел, потрясло меня. В балке закапывали убитых, закапывали наспех и вокруг стоял невыносимый запах. Разве можно было подумать, что в очень скором времени мы привыкнем и к нему.
Я как-то шёл по краю балки и мне навстречу попался солдат, который нёс на своих плечах раненого. Я не поверил своим глазам – раненым оказался Вася Мищенко из Благовещенска, с которым мы вместе призвались и ехали на запад в одном вагоне! «Саша, друг! Отвоевался я!» - сказал Вася и я увидел, что у него оторвана левая ступня. У нас не было времени для разговоров и я, попросив передать привет Куйбышевке-Восточной, побежал догонять комбата. Вдруг над нашей головой просвистела мина. Мы упали, мина взорвалась позади нас и от солдата и Васи Мищенко не осталось и следа.
Четыре танка, о которых я уже упоминал, так и остались на нейтральной полосе и в одном из них мы оборудовали наблюдательный пункт. Чтобы более-менее безопасно попасть на НП, была вырыта траншея прямо под танк. Комбат с кем-то в танке говорил по рации и до меня долетали обрывки слов «ясно», «так точно», «слушаюсь», а потом громкий голос комбата: «Шурик, ко мне! Срочно найди всех командиров рот и передай им приказ быть готовыми к атаке!» Я выполнил приказ и через несколько минут «заговорила» наша артиллерия, а потом по сигналу зелёной ракеты мы поднялись в атаку, но нас уже было гораздо меньше, чем в первый раз.
Рядом с танком был установлен пулемёт «Максим», который своим огнём поддерживал атаку гвардейцев, но он вскоре умолк и комбат отправил меня посмотреть, в чём дело. Я подполз к пулемёту и увидел, что оба пулемётчика убиты.
А в немецких траншеях шла рукопашная. Слышались взрывы гранат, короткие автоматные очереди, крики, стоны, ругань на русском и немецком языках. Немцы в панике начали убегать из своих окопов.
Из танка весь в крови выбрался капитан артиллерист, но лицо его было почти радостным: «Ничего, до свадьбы заживёт! Немного песком посекло. Надо сейчас поддержать наших ребят артиллерией». И через считанные минуты ударила артиллерия.
Комбат Ахмеров приказал мне найти командиров рот и передать, что после залпа «катюш» необходимо подняться в атаку и выбить немцев из очередной цепи окопов.
Я был, как бы сейчас сказали, упакован по полной: карабин, патронташ, две гранаты, нож десантника. По ложбинке где бегом, где ползком добрался до командиров рот и передал им приказ, после чего отправился в обратный путь. Не прошёл и половины пути, как вдруг по нейтральной полосе, по которой я возвращался, ударили артиллерия и «катюша». Несколько снарядов разорвались недалеко от меня. Перед глазами закачалась земля, что-то больно ударило по спине, подбросило и перевернуло на спину. Почему-то запомнилось, что до начала обстрела я полз к какому-то бревну, чтобы использовать его в качестве защиты, но сейчас, немного придя в себя, я не увидел никакого бревна. Я оглох, в голове стоял звон. Немного полежав, проверил, целы ли руки и ноги. Убедившись, что всё в порядке, перевернулся на живот и пополз в сторону маячившего вдалеке кустика, от которого я отправлялся выполнять приказ и у которого так и остались лежать трупы пулемётчиков.
Броском добежал до кустика и кубарем скатился в ложбину, после чего доложил комбату о выполнении приказа. «Не ожидал тебя увидеть живым, видел, как на тебе несколько снарядов разорвались… Молодец, Шурик!»- похлопал меня по плечу комбат. Так я случайно попал под залп родной «катюши». В этот же день комбат был тяжело ранен в голову и в правое плечо. Мы положили его на дно траншеи, сделали перевязку, а потом, когда стемнело, с тремя солдатами вынесли к машине, чтобы отправить в госпиталь в Бекетовку. На прощанье он сказал: «Шурик, возьми мой ППШ, он хорошо пристрелян, и отомсти за меня и за наших ребят!». С его автоматом я не расставался до окончания сталинградской битвы. Без комбата стало скучно и маетно, ведь никто не знал, каким будет новый комбат, а меня служба связным тяготила своей неопределённостью и бестолковой суетой. Хотелось как можно быстрей вернуться к своим ребятам.
Раны на лице уже почти затянулись, опухоль сошла и я снял повязку. Вскоре комбатом был назначен командир 2-й роты гв. старший лейтенант Кочет. Он прибыл со своим связным и я был отправлен в мою 3-ю роту.
В роте было очень много незнакомых мне людей. Узнав, что я пулемётчик, мне тут же вручили так хорошо знакомый мне РПД. Вместо трёх подносчиков патронов мне выделили всего лишь одного и мои боевые будни продолжились, практически ничем не отличаясь от первых дней моего нахождения на фронте. Но мы уже понюхали пороха и с каждым новым боем накапливали столь необходимый на войне опыт, изучали уловки и повадки фрицев, каждый солдат уже хорошо представлял себе свою боевую задачу.
От рассвета и до заката стаи «мессеров» пролетали над нашими головами бомбить Сталинград. Город горел днём и ночью. Немцы пытались пробиться к Волге с южного направления, но наша дивизия не пропустила ни одного танка и положила очень много немецкой пехоты. Поняв, что здесь они не пройдут, немцы начали искать другие возможности для прорыва нашей обороны.
Моей задачей являлось психологическое и, если повезёт, физическое воздействие на противника, поэтому я вёл из РПД огонь по из переднему краю, соблюдая личную маскировку: после трёх-четырёх очередей перебегал в другой окоп, затем опять в другой и так весь день.
Как-то, израсходовав все патроны, я решил самостоятельно пополнить боезапас. Патроны находились позади наших окопов в специально вырытой для них яме. Я выполз из окопа и без особых усилий дополз до ямы и положил один ящик с патронами в свой вещмешок. Вдруг в небе появился немецкий самолёт. Лётчик, заметив одинокую фигуру на открытой местности, развернул самолёт и начал пикировать. С воем на малой высоте пронёсся надо мной и сбросил несколько бомб. Я вжался в землю и, после разрывов, рванул к недалёкому кустарнику. Немец успел развернуться и опять пошёл на меня в атаку, сбросив ещё несколько бомб. Странно, но бомбы рвались то слева, то справа от меня! Фашист словно издевался надо мной, заходя на третий круг. Я распластался на земле, будучи уверенным в том, что всё, что теперь уже наверняка… Вместо бомб лётчик прошил рядом со мной землю из пулемёта и взмыл в небо, но неожиданно задымил и камнем рухнул на землю – зенитчики славно сработали!
Я, потный и грязный, вернулся в окоп и осмотрел себя - ни одной царапины! А вот полы шинели были в многочисленных дырках. Судьба…
Было очень тяжело смотреть на полыхающий город, на десятки сбиваемых в небе наших самолётов. Заняв господствующие высоты, немцы прямой наводкой из орудий и миномётов били по лодкам и плотам Волжской флотилии, перевозящих раненых, провизию и боеприпасы.
По ночам немцы сбрасывали с самолётов ракеты на парашютах, которые очень долго горели, освещая наши позиции. Мы по ним стреляли до тех пор, пока не удавалось их сбить или пока не потухнут. Мы были прижаты к Волге и отчаянно сопротивлялись.
С 15-го августа и по 12-е сентября 1942 года на подступах к Сталинграду разыгралось самое сильное сражение. По несколько раз в день мы то поднимались в наступление, то отбивали атаки немцев. Мы безоговорочно верили в свою победу, но 23-го августа немцы прорвались к Волге. Нам сообщили, что севернее Сталинграда в районе посёлка Рынок фашисты отрезали от других частей 62-ю армию Чуйкова. Фашистская авиация подвергла город варварской бомбардировке, сделав за день более 2000 самолёто-вылетов. Горела Волга, горела земля, горел воздух. Бомбардировки прекратились только с наступлением темноты.
Здесь, в боях под Сталинградом, я и мои товарищи вдруг особо почувствовали, что такое Родина , ведь и без войны чувство любви к Родине заложено в нас с детства. Детство, свой дом, деревенская или городская улица – это малая родина. Красота лесов и полей, гор, рек – и это малая родина для каждого в отдельности. И всё это вместе – Родина с большой буквы и нам пришлось не только взращивать хлеб, плавить металл и строить города, но и с оружием в руках защищать её от ненавистного врага. Ведь, получив приказ отбить у врага высоту, населённый пункт – это был только приказ на конкретном месте, а по большому счёту, сдерживая противника на маленьком своём рубеже, мы защищали всю страну – от самых западных до самых восточных границ, включая мою родную деревню Бариново и так любимую мной Куйбышевку-Восточную. Родина!
Приказ №227 Верховного Главнокомандующего «Ни шагу назад!» был доведён до каждого бойца. Нам, комсомольцам 40-х он был понятен, да и если бы не было такого приказа, мы бы стояли до конца. За Волгой для нас не было земли, мы знали это и без комиссарских лекций. Тяжело было каждому из нас. Мой пулемёт часто так нагревался, что до кожуха было невозможно дотронуться голой рукой. Тогда я отодвигал его в сторону и стрелял по немцам из автомата, дожидаясь, пока остывал пулемёт.
Большой размах получило снайперское движение. Опыт снайпера Зайцева широко изучался в общевойсковых газетах и на занятиях и находил применение в реальной обстановке.
Мы выстояли под Сталинградом, выстояли и в войне.
В середине ноября 1942 года в ходе успешного наступления наших войск у города Калач и хутора Советский отборная группировка немецких войск общим числом около 300 тысяч человек оказалась в прочном кольце окружения. Это был успех, но мы знали, что это ещё далеко не конец сражения.
Наступила зима. Очень холодная. Сильные ветры, снег, морозы. Нас одевали очень тепло. Каждый солдат был одет в тёплое байковое бельё, поверх которого форменное обмундирование, фуфайка, поверх неё шинель, тёплые портянки, валенки, на голове шерстяной подшлемник, шапка-ушанка, на руках рукавицы из овчины.
У немцев ничего подобного не было. Они рассчитывали на лёгкую прогулку, такую же, как по Европе. Блицкриг… Просчитались, не нужно было им к нам соваться, в СССР!
19 ноября после продолжительной артиллерийской и авиаподготовки немцы перешли в наступление с целью прорвать кольцо, бросив в бой около трёхсот танков, но потерпели полный провал. (Я смотрел фильм «Горячий снег» об этом сражении и был потрясён правдивостью сюжета!)
Зимой наш 104 гвардейский стрелковый полк передислоцировали в район деревни Дубовка (Дубовый овраг). В деревне было около двадцати деревянных домов, а в центре стояла небольшая церковь кирпичной кладки, от которой часто рикошетили вражеские снаряды. На колокольне мы оборудовали наблюдательный пункт. Против нас стояла румынская часть, которой командовали немцы. Мы знали, что вояки из румын слабые, да и отношение к нам у них было совершенно другое по сравнению с немцами. На отдельных участках фронта немцы часто использовали их как прикрытие, вызывая к себе страх и ненависть румынских и итальянских солдат, которые тоже присутствовали у Сталинграда в достаточном количестве. Собственно говоря, румыны и итальянцы воевали только из-за страха перед немцами.
Как-то раз к нам в землянку зашёл комбат Горбатов и сказал: «Ребята, перед нами стоят румыны. Их немцы ставят только на ночь, а сами в это время пьют свой вонючий шнапс или спят. Позавчера наши саперы разминировали один проход к их траншеям. Надо бы ночью «сходить в гости» и притащить пару «языков». Добровольцы есть составить компанию сержанту Поспелову?»
Согласившихся было пятеро, в том числе и я. Горбатов облегчённо вздохнул, сами ведь согласились и никого не нужно отправлять в рискованную вылазку приказом.
Весь день сержант Поспелов наблюдал за обороной немцев на этом участке, а ночью, надев белые маскхалаты, мы вышли в поиск. Шли, ползли, сохраняя между собой интервал в 3-4 метра. Мороз крепчал, но очень скоро мы уже были насквозь мокрые. На переднем крае немцы вели неприцельный ружейно-пулемётный огонь и нас это почти устраивало. Изредка взлетали осветительные ракеты и мы тогда замирали, ожидая, когда они погаснут и затем ползли дальше.
Перед немецкими траншеями Поспелов негромко скомандовал «Вперёд» и мы ворвались в траншею, где никого не оказалось. Пробежав несколько метров по траншее, мы увидели слабый свет в одном из окопов, вход в который был прикрыт плащ-палаткой. Мы втроём ворвались в окоп, а двоих оставили снаружи для прикрытия. В окопе находились три румына: двое спали, прижавшись друг к другу, а третий крутил в руках какую-то верёвочку для подвязки своей обуви. Увидев нас, он так растерялся, что не смог выдавить из себя и звука. Те двое тоже спросонья ничего не понимали и, услышав команду «хенде хох» и увидев наши ППШ и звёздочки на шапках, послушно подняли руки вверх, не оказав ни малейшего сопротивления. Бедные румыны были одеты в простые тонкие шинели, а ноги обуты в войлочные, но почему-то тяжёлые боты. Видя, что они не собираются сопротивляться, мы отобрали у них винтовки и даже не стали связывать им руки и затыкать кляпами рты. Один из румын даже сказал, что снаружи у него стоит пулемёт. Мы и пулемёт забрали и со всем этим «хозяйством» благополучно вернулись в свои окопы.
Комбат был очень рад, объявил благодарность и дал полдня отдыха как небольшую награду за риск и за выполнение задания. Не могу припомнить, чтобы под Сталинградом награждали кого-то из пехоты. У нас на груди были только гвардейские значки.
Комбат Горбатов позже рассказал, что когда румын привели на КП батальона, накормили и напоили тёплым чаем, они сказали, что вообще-то не собирались завтракать у русских и, если бы мы пришли за ними минут на тридцать позже, то ещё неизвестно, чем бы всё закончилось, потому что их должны были сменить в окопах немцы. Когда их спросили, почему их боты такие тяжёлые, они ответили, что это Антонеску специально так их обувает, чтобы не смогли далеко убежать от передовой. Может шутка, а может и правда. Впоследствии двоих румын наши политработники использовали для выступлений по радио на переднем крае с призывами о сдаче и бессмысленности продолжения сопротивления.
На одном из участков наша линия обороны как бы почти вклинивалась своим остриём в оборону немцев. В этом острие был я со своим РПД. Обзор в обе стороны был отличный, а вот мороз назло немцам крепчал с каждым днём. В нашем окопе мы хранили боеприпасы, бутылки с горючей смесью, тут же заряжали оружие и, если удавалось, то и спали тут же.
Однажды в окоп заглянул командир взвода младший лейтенант Спицын и отругал нас за то, что у нас прямо под носом каждый день в упряжи проходит белая лошадь, развозя немцам пищу, а мы до сих пор ей не уничтожили. Мы восприняли это как приказ. Два дня мы вели наблюдение, а на третий скосили лошадь пулемётной очередью. Мне, выросшему в деревне, очень было жалко её, но война есть война… Лошадь пролежала весь день, а на следующее утро мы её не увидели – съели немцы лошадку, а сани разобрали на дрова. Такая вот правда войны.
В декабре 1942 года мороз стал невыносим даже для нас, чего уже говорить о немцах… Кольцо окружения вокруг немцев сжималось всё туже, мы часто меняли позиции, а наше место занимали новые части. Мы понимали, что готовится что-то очень серьёзное. Прибывало всё больше и больше танков и артиллерии, часто «играл» «катюши»и, когда над нашими головами пролетали сотни снарядов в сторону немецких укреплений, мы даже иногда вставали во весь рост, намечая для себя рубежи в случае получения команды «вперёд!». Немецкие самолёты всё реже стали появляться над нашими окопами, а когда появлялись, то сбрасывали бомбы куда попало и в беспорядке удалялись на свои аэродромы.
Господству немецкой авиации в небе пришёл конец. Днём немцев бомбили наши «Илы», а ночью – «У-2» - «кукурузники».
Как ни пытался Гитлер помочь фельдмаршалу Паулюсу прорвать блокаду, всё было напрасно. С нашей стороны была обеспечена большая плотность огня. Однажды два тяжёлых транспортных самолёта, сопровождаемые тремя «мессершмидтами» попытались пролететь вовнутрь кольца, но наши зенитчики открыли по ним ураганный огонь. Один транспортник рухнул, не долетев до переднего края, а второй упал уже на немецкой территории. «Мессеры» бросились врассыпную. Несколько солдат, и я в том числе, выскочили из траншеи и побежали в низину к горящему самолёту. Он догорал, а вокруг него, разбросанные взрывом, валялись тёплая гражданская одежда, полушубки и много буханок хлеба грамм по семьсот каждая. На них стояла дата изготовления -1939. Конечно же, мы не удержались и попробовали хлеб на вкус и тут же выплюнули, решив, что если Гитлер кормит солдат таким хлебом, то им точно очень скоро придёт конец.
Кольцо окружения сжалось уже до таких размеров, что немцы практически полностью потеряли возможность для маневра. Оборонялись они отчаянно, но уже и сами понимали, что грядёт их полное поражение на берегах Волги.
ОПЯТЬ УЧЁБА
20 декабря 1942 в наши окопы прибежал связной командира батальона и начал громко выкрикивать мою фамилию. Я ответил, что я Румянцев и поинтересовался – зачем и кому я понадобился? Связной сказал, чтобы я взял карабин или автомат и свой вещмешок и шёл вместе с ним в штаб. Это было неожиданно не только для меня, но и для всех находящихся рядом солдат. Я молча и быстро положил в вещмешок запасной автоматный диск, взял автомат и отправился следом за связным. Пересекли по траншее равнину, потом по распадку выскочили на открытое место и побежали. Над головой пролетали снаряды, но для нас это было уже почти привычно.
Тут и там попадались заснеженные бугорки – могилы наших солдат, навсегда оставшихся в сталинградской земле.
Штаб находился в землянке в два наката, к которой тянулось несколько проводов связи. Связной зашёл в землянку, а я присел на стоящий рядом пустой ящик из-под патронов и свернул самокрутку, теряясь в мыслях о причине моего вызова в штаб.
Наконец, из землянки вышел комбат и, поздоровавшись, сказал, что связной проводит меня в штаб полка, а далее – в штаб дивизии. На мой вопрос: «Зачем?», он сказал, что для меня война временно закончилась, потому что меня отправляют на учёбу.
На КП дивизии нас оказалось несколько человек и нам сообщили, что мы все – пулемётчики, первые номера и являемся заместителями командиров отделений, а поэтому мы направляемся на курсы пулемётчиков Сталинградского фронта в город Уральск Казахской ССР. Нас поблагодарили за службу и пожелали успехов в учёбе.
Вечером мы переправились на левый берег Волги, на какой-то маленькой станции сели в товарный вагон и отправились в путь. Ну что же, прощай, плодово-ягодный совхоз и Дубовка, прощай, Бекетовка, прощайте наши родные 36-я ГСД и 104-й ГСП. Не верилось, что уже завтра мы не услышим шума боя, не увидим наших однополчан. Было горько от того, что здесь я потерял очень многих друзей, с которыми принял свой первый бой ещё жарким августовским днём 1942 года..
В вагоне было ужасно холодно. Маленькая прожорливая железная печурка требовала постоянно дров и мы кидали в неё всё, что попадалось под руку.
На четвёртый день мы прибыли на маленькую безлюдную станцию Уральск. Разбросанные хаотично юрты казахов ничем не напоминали городские дома, но по мере удаления от станции нам всё чаще начали попадаться деревянные и кирпичные дома, а позже мы вышли на красивую улицу с комендатурой, кинотеатром и множеством различных строений.
Пулемётная школа располагалась в кирпичном двухэтажном здании довольно далеко от станции. Местные жители рассказали, что до войны здесь была средняя школа. В бывших классах оборудовали двухярусные кровати для нашего отдыха, в других классах мы занимались учёбой.
Через двенадцать дней после нашего отъезда с передовой мы узнали, что немцы под Сталинградом полностью разгромлены и мы вместе со всеми праздновали эту победу, искренне считая, что и мы внесли в неё свой посильный вклад.
Учёба проходила напряжённо и не только днём, но и по вечерам и даже ночью. В основном, мы изучали станковые пулемёты, но много внимания уделялось и изучению другого стрелкового оружия, топографии, зубрили строевой и гарнизонный уставы, часто и далеко ходили на лыжах, несли постовую службу, занимались заготовкой дров и многим другим.
Основной темой было изучение пулемёта «Максим»: его устройство, баллистику и все его боевые качества мы знали назубок! Разбирали и собирали замок с завязанными глазами и на скорость.
Раза три за время учебы ходили в клуб смотреть фильмы.
Однажды по берегу Урала совершили лыжный марш-бросок к месту последнего боя и гибели В.И. Чапаева.
Время летело незаметно. В школе я был принят в кандидаты ВКП(б). курсанты и преподаватели были очень дружны, мы часто беседовали на различные темы и в нас росла уверенность в том, что после окончания учёбы нас всех отправят на Южный фронт.
В апреле 1943 года наша учёба в пулемётной школе подошла к концу. Вернее, это была даже не школа, а курсы «Выстрел» Сталинградского фронта. Тут «делали» младших лейтенантов, командиров пулемётных взводов. Фронту очень были нужны низовые командные кадры. Нам выдали новую форму и в петлицах у каждого уже красовалось по одному кубику.
Все мы одним товарным поездом были отправлены на фронт.
МИУС-ФРОНТ
Каждый из нас хотел вернуться в свою родную часть, но после ликвидации Сталинградского фронта обстановка на фронтах резко изменилась. Изменились и номера воинских частей. 62-я ГА Чуйкова В.И. была переименована в 7-ю ГА, наша 64-я ГА Шумилова М.С. – в 7-ю ГА. Я счастлив, что мне пришлось воевать в 7-й армии и в своей 36-й гвардейской стрелковой дивизии под командованием Героя Советского Союза генерал-майора, а позже генерал-майора Лиленкова. Командиром 104-го гвардейского стрелкового полка сначала был гвардии майор Быков, а затем гвардии майор Хоцкевич, а комиссаром – гвардии майор Семёнов. В этой дивизии мне довелось быть с первого дня её формирования. Боевой путь дивизии -
Итак, мы ехали на 4-й Украинский фронт. Тем временем 2-я гвардейская армия на реке Аксай добилась значительных успехов. Она совместно с 28-й и 51-й армиями и при поддержке конно-механизированного корпуса генерал-лейтенанта Кириченко Н.Я. 7-го февраля по льду перешли реку Дон и освободили города Батайск и Азов, а 14 февраля 1943 года выбили фашистов из Ростова.
Глубокой ночью наш поезд прибыл на маленькую станцию на противоположном от Ростова берегу. Оба моста через Дон были взорваны. В небе то и дело вспыхивали осветительные ракеты, слышалась ружейно-пулемётная и артиллерийская стрельба. Мы поняли, что это уже фронт и дальше ехать некуда.
Рядом с нами на станции стояли ещё два эшелона с ранеными. Наш поезд ещё не успел полностью остановиться, как объявили тревогу. Поступила команда срочно покинуть вагоны. Наспех построившись, мы получили приказ отлавливать диверсантов, находящихся в нашем тылу и показывающих ракетами цели бомбёжек для немецких самолётов. Мы толком не успели даже рассредоточиться по районам поиска, как в небе появились немецкие самолёты и на наши головы посыпались бомбы. Загорелись вагоны, отовсюду неслись крики и стоны раненых. Наши зенитчики принялись за свою работу, а нам было приказано выносить раненых из горящих вагонов. Стрельба, огонь, неизбежная при этом бестолковая суета не были нам хорошими помощниками в выполнении задания. Я был физически не очень силён и взваливать на себя тяжёлое тело было очень непростой для меня задачей, но раздумывать было некогда, речь шла о жизни или смерти. Заскочив в вагонное купе, задыхаясь от дыма, я взвалил себе со второй полки тяжело раненного бойца и на удивление легко донёс его до тамбура. Двери в тамбуре были открыты с обеих сторон. Держась одной рукой за поручень, я уже сделал шаг на нижнюю ступеньку, но вдруг раздался сильный взрыв и мы оба полетели вниз, отброшенные взрывной волной. Я выронил свою ношу и сильно ударился о другой стоящий рядом вагон и потерял сознание. Не помню, сколько пролежал, но когда пришёл в себя, то почувствовал сильную боль в голове, спине и в правом плече. Кто-то потряс меня за плечо, требуя, чтобы я встал на ноги, но я не смог.
Светало. Немного полежав, я с трудом перевернулся на живот, переполз рельсы и скатился в кювет. С трудом, но всё-таки сел. Было очень холодно. С радостью отметил, что ноги двигаются. Осторожно огляделся. Повсюду лежали недвижимые тела, была разбросана одежда, постельные принадлежности. Некоторые вагоны продолжали гореть. Я медленно поднялся на ноги и подошёл к группе военных. В голове шумело, перед глазами всё кружилось. Кто-то из офицеров сказал, что сейчас сюда прибудет специальная часть, а нам, пока совсем не рассвело, необходимо собраться на окраине станции.
Мы собрались на окраине и вскоре командир сказал, что мы вступаем в состав 2-й гвардейской армии, штаб которой находится в Батайске. Я вместе с группой командиров взводов был направлен в 33-ю гвардейскую стрелковую дивизию в 88-й гвардейский стрелковый полк.
Следуя за связным, мы довольно быстро дошли до Ростова и, догнав свой полк, на ходу доложили командиру стрелковой роты гвардии лейтенанту Скворцову о прибытии в его распоряжение.
Мы шли в направлении города Шахты, а одиночные немецкие самолёты сбрасывали бомбы и обстреливать из пулемётов нашу колонну, но мы упрямо двигались вперёд.
Прошли Шахты и Новошахтинск. Мы шли и видели сгоревшие дома. Ужасное зрелище. Местные жители нам рассказывали о зверствах немцев и полицаев, которые в массовом порядке расстреливали людей и сбрасывали трупы в затопленные шахты, а иногда и не трупы. Люди, увидев нас, смеялись, плакали, давали нам кто лепёшки, кто махорку, кто просто семечки.
В некоторых деревнях и сёлах люди сами казнили полицаев и их тела кое-где ещё раскачивались на деревьях.
Моя война продолжилась. Я получил под своё командование пулемётный взвод с двумя расчётами. Мы преследовали немцев буквально по пятам и уничтожали прикрывающие их заслоны, на вооружении которых имелось стрелковое оружие и даже лёгкая артиллерия.
2-я ГА и 33-я ГСД, в том числе и наш 88 ГСП совместно с 91 ГСП овладели Матвеевым курганом и вышли к деревне Анастасиевка и хутору Степановскому. После тяжелых боёв 2-я ГА была выведена в резерв 4-го Украинского фронта. Мы находились в резерве с апреля по 10 июля 1943 года. Армия была размещена в отдельных районах Ворошиловоградской области, а её штаб – в райцентре Свердловск. Наш 88-й полк расположился у деревни Дарьевка.
Я хорошо помню эту небольшую деревушку. Недалеко от неё протекала неширокая речушка из которой мы брали воду, стирали в ней портянки и наше просоленное потом обмундирование.
Сюда из освобождённых городов, сёл и деревень к нам прибывало необученное пополнение. Доукомплектовывались полки, батальоны, роты, взводы, проходили многочисленные занятия и тренировке, но особое внимание уделялось ночной тактике ведения боя при захвате высот.
Из-за отсутствия витаминов многие солдаты страдали куриной слепотой – днём видели нормально, а ночью практически теряли зрение, но таковые от занятий не освобождались и к каждому не видящему в темноте прикреплялся зрячий боец.
Фронт находился в пятидесяти километрах от нас. Днём мы отдыхали или практиковались в маскировке, а ночью занимались тактикой.
После быстротечной передышки и полного укомплектования взводов мы, взяв по два боекомплекта на каждого, покинули деревню Дарьевку. Шли всю ночь и, конечно, сильно устали. Понимали, что идём не на концерт, а в первый эшелон на передовую. Никому из нас не хотелось умирать, но нужно было сделать всё возможное и невозможное для того, чтобы изгнать с нашей земли или уничтожить фашистскую нечисть. Или погибнуть самим.
На наших топографических картах была обозначена высота 277,9 метра. У этой высоты у реки Миус проходил главный опорный пункт глубоко эшелонированной обороны немцев. У нас эта оборона никак не называлась, но Гитлер лично дал ей название «Миус-фронт». Миус-фронт по замыслу гитлеровцев должен был стать фронтом мести за жестокое поражение под Сталинградом. Его основу составляла 6-я армия.
К лету 1943 противник создал здесь мощную оборонительную линию, состоящую из трёх линий обороны.
Первая линия проходила по правому берегу реки Миус на 12 км в глубину, а ширина минных полей составляла более 200-т метров. Каждый квадратный километр был усеян пулемётными точками, защищёнными бронированными колпаками.
Вторая линия проходила по правому берегу реки Мокрый Еланчик и Крынка, захватывая деревни Красный Кут и Андреевка.
Третья линия тянулась вдоль западного берега реки Кальмиус восточнее города Сталино (Донецк) и городов Макеевка и Горловка.
Весь этот огромный район был изрыт окопами, траншеями и противотанковыми рвами. Он занимал по глубине не менее пятидесяти километров и имел восемьсот опорных пунктов!
Рано утром мы пришли на берег реки Миус. Речушка как в ширину, так и в глубину 4-5 метров. Нам приказали залить в пулемёты воду и держать их в полной боевой готовности.
Наша 2-я ГА прибыла на смену 5-й армии генерала Цветаева, которая, прорвав на узком участке оборону немцев, понесла большие потери и остановилась, а нам предстояло продолжить наступление в направлении городов Харцыск и Снежное.
18 августа 1943 года после артподготовки в шесть утра мы перешли в наступление и вышли на рубеж деревень Степановка, Куйбышево и Мариновка, которые находились севернее Саур-могилы. Бой был страшным. Вокруг рвались снаряды и мины, на наши головы пикировали мессершмидты, стоял непрерывный треск пулемётов и автоматов. Казалось, что стонет сам Миус-фронт.
Противник понял, что против него оказались новые свежие части и бросил на нас около 50-ти танков с пехотой. Наша артиллерия подпустила танки на 200-300 метров и начала бить по ним прямой наводкой. Танки тоже ожесточённо огрызались в ответ. Завязалась настоящая дуэль. Более 20-ти танков было подбито, остальные начали отступать. Немцам не удалось с наскока овладеть Степановкой.
Наша 33-я ГСД несколько раз переходила в контрнаступление, стараясь отбросить немцев как можно дальше от Степановки. Мы, пулемётчики, в основном работали на флангах, не давая врагу прорваться в тыл.
День 29 августа врезался в память. Немцы пошли в наступление, бросив против нас десять танков и пехоту. Командный пункт дивизии находился в 2-3 километрах от нас в глубокой балке. Во время бомбёжки балки был смертельно ранен наш комдив генерал-майор Герой Советского Союза Н.И. Селиверстов. С КП его на плащ-палатке выносили наши артиллеристы под руководством гвардии капитана Крылова А.Н., живущего сейчас в городе Новочеркасск. Н.И. Селиверстов скончался от ран, его тело вывезли самолётом в Ростов и там похоронили. 35 лет спустя на месте его гибели ветераны 33 ГСД совместно с партийными органами г. Снежное поставили памятник герою.
В тот злосчастный день мы сумели отбить атаку противника, а через несколько дней перешли в наступление и, выбив немцев с их переднего края, вышли на открытую местность и начали окапываться.
Метрах в двухстах позади нас стоял одинокий домик, в котором до войны отдыхали механизаторы во время полевых работ, а теперь служил прекрасным ориентиром как для нас, так и для немцев.
За ночь мы хорошо врылись в землю и рано утром на нас налетели итальянские бипланы, которых мы называли «музыканты». Я не знаю, что это за модель, но нам они причинили много бед, сбросив на нас ящики то ли с минами, то ли с гранатами. Более часа они не давали нам никакой возможности даже высунуться из окопов, с противным воем пикируя на нас и поливая нас пулемётным огнём. Мы несли огромные потери и не только от них. Немцы находились на господствующей высоте и стреляли по нам, как в тире по мишеням.
К вечеру в окопы начала поступать вода и находиться в них уже не было никакой возможности. Мы пересчитали оставшихся в живых бойцов и наличие боеприпасов, а раненых отправили в тыл. Было принято решение ночью совершить бросок к подножию Саур-могилы, что мы успешно сделали под покровом темноты. Окопы тут были сухими, а немцам стало труднее вести стрельбу на поражение, потому что, сократив с ними дистанцию, мы тем самым сузили им широту обзора.
Перед нами возвышалась гора, а справа зеленел лес – Леонтьевский байрак.
Саур-могила… Свидетель многих событий о которых сложены песни, сказания, думы. Никто не знает наверняка, откуда произошло такое название, но всё сводится к тому, что Саур был некогда героической личностью, иначе почему тогда название кургана не меняется веками? Мы знаем из истории, что эти земли подвергались опустошительным набегам крымских татар, приходившим сюда за добычей и рабами и отличавшимися невиданной жестокостью.
Рассказывают, что на этом кургане стоял когда-то сторожевой казацкий пост. Такие же посты стояли на линии прямой видимости от Харцызска до запорожского острова Хортица. Казаки близлежащих постов, завидев тучи пыли, поднимаемой татарской конницей, зажигали на сторожевых вышках смолу. Пламя и дым замечали казаки следующего поста и тоже поджигали смолу и далее по цепочке. Когда сигнал доходил до Сечи, навстречу татарам выходило казачье войско. Саур был одним из самых смелых казаков и обладал недюжинной силой и весёлым нравом, за что его очень любили запорожцы.
Как-то раз атаман приказал Сауру нести на кургане боевой дозор с отрядом казаков, назначив его старшим. Говорят, что то лето было очень жарким, с частыми скоротечными грозами и с полынными душными ночами. Однажды небо затянулось чёрными тучами и в полдень вдруг наступили настоящие сумерки, загремел гром и засверкали молнии. Казаки поздно заметили столб пыли – татары быстро приближались к кургану. Казаки едва успели зажечь смолу, как татары ворвались на курган и завязалась сеча. Казаки не давали татарам приблизиться к вышке до тех пор, пока не увидели, что на соседнем посту приняли их сигнал. Казаки сражались до последнего. Прибывшие им на помощь запорожцы нашли среди множества трупов Саура и его порубанный отряд и похоронили их по казацкому обычаю, засыпав тела землёй, нанесённой шапками, и сделав над ними могилу высотой с курган.
В 1936 году правительство Советской Украины объявило Саур-Могилу памятником истории и героического украинского эпоса.
Наверное не зря эти земли так плодородны. Наверное потому, что щедро пропитаны кровью людской…
Освободительная миссия Донбасса выпала на долю 4-го Украинского фронта под командованием генерала армии Толбухина Ф.И. В состав фронта входили: 51-я армия под командованием генерал-майора Труфанова Н.И., 5-я украинская армия под командованием генерал-полковника Черевиченко Я.Т., 2-я гвардейская армия (генерал-лейтенант Крейзер Я.Г.), и 28-я армия (генерал-лейтенант Герасименко В.Ф.).
Из сводки Совинформбюро: В Донбассе, юго-западнее Ворошиловграда, наши войска отбивали атаки крупных сил пехоты и танков противника. Наши войска сбили 103 самолёта противника, из них 95 в районе Донбасса.
Во второй половине августа немцы перешли в крупное наступление. Танки и пехота подошли на 150-200 метров к нашим позициям, но прорвать оборону им не удалось. Наши танки пошли в лобовую атаку, расстреливая немцев в упор. За танками с криками «Ура! За Родину! За Сталина!» пошла пехота. Я с одним расчётом находился в роте. В таком ближнем бою, когда из-за разрывов снарядов и дыма невозможно отличить своих от противников, мы оставляли у пулемёта одного бойца, а сами с автоматами в руках вместе с пехотой поднимались в контратаки.
В конце концов, немцы были отброшены назад, а мы вернулись в свои окопы.
Фронтовые газеты в то дни часто писали, что ведутся бои местного значения. «Местного значения»… Это означало, что войска, ведя бои, не наступали, но и не отступали. Так, топтались на месте… В таких вот местного значения боях погибало очень много людей. Очень много! Мы понимали, что наше «местное значение» связывает немцам руки и здесь, на рубеже у реки Миус, мы не давали им покоя ни днём, ни ночью. Мы своим огнём не давали немцам возможность скрытно менять позиции, маневрировать, в общем, лишали их покоя, отдыха и сна.
Однажды к позициям 88-го ГСП приблизились два «Тигра» и, остановившись, начали стрелять по нашим окопам термитными снарядами. В ответ мы открыли по ним огонь из противотанковых ружей (ПТР).
Я в это время сидел в мелком неудобном окопе и решил перебежать в другой окоп. Шагах в десяти от меня была огромная воронка от бомбы. В воронке находился ротный расчёт с миномётом. Выбрав удобный момент, я выскочил из окопа и побежал к воронке, но позади меня вдруг разорвалась мина и я кубарем скатился на дно воронки. Один из миномётчиков спросил меня: «Товарищ гвардии младший лейтенант, Вы ранены?». В горячке боя я не почувствовал никакой боли, хоть и увидел дырку в кирзовом сапоге. Не обращая на миномётчика внимания, я выполз из воронки и прополз метров двадцать к окопу, в котором находились мои «ПТРщики». Кричу: «Почему не стреляете?» - молчат. Оказалось, что окоп им достался очень узкий, на одного человека, а их было двое. Для стрельбы из ПТР нужен крепкий и надёжный упор, но в этой ситуации его обеспечить было невозможно. Сильной отдачей после выстрела бойцу выбило правое плечо и он корчился от боли. Я решил вправить ему плечо и сильно дёрнул его правую руку вниз – плечо встало на место! От резкой боли боец вскрикнул, побледнел, но спустя минуту заулыбался. Второй боец подхватил ПТР и перекатился в рядом находящийся окопчик, тоже рассчитанный на одного.
«Тигры» продолжали вести по нам огонь. Боец трижды выстрелил из ПТРа и один танк загорелся! «Горит, зараза, горит» - радостно закричал боец. Второй «Тигр» тут же заторопился задним ходом к своим позициям, продолжая выпускать по нам снаряд за снарядом.
Наступил вечер, мы, как всегда, подсчитали потери, боезапас и я составил на обеих миномётчиков наградную анкету. Если они живы, то должны были оба получить медаль «За отвагу».
Ранение у меня оказалось лёгкое, взвод я не оставил, обходясь помощью наших санитаров, и через месяц уже даже не хромал.
Немецкий Генеральный Штаб, видя наше постоянное давление на участке у реки Миус, решил, что именно здесь мы готовим большое наступление и перебросил сюда дополнительные силы, сняв несколько дивизий с Орловско-Курской дуги. Просчитались… В страшном танковом сражении под Прохоровкой была уничтожена крупнейшая танковая группировка противника, а мы на нашем участке перешли в наступление и в начале сентября высота 277,9 – Саур-Могила перешла в наши руки.
Верховный Главнокомандующий в одном из своих приказов указал, что войска Южного фронта могут по полному праву считать себя участниками прорыва немецкой обороны на Курской дуге, чем мы несказанно гордились!
……………………………………………….
С тех пор прошло долгих 43 года. По приглашению советско-партийных органов мне и моей жене Надежде Михайловне посчастливилось ещё раз побывать на легендарном кургане на котором и вблизи которого решалась судьба нашей Родины.
Тихо сейчас здесь, но до сих пор юные следопыты, как грибы, собирают осколки мин, бомб и снарядов. Шепчут листвой полезащитные посадки, а на кургане звучит бой Кремлёвских курантов и голос Левитана – «От советского Информбюро…» - запись радиопередач военных лет о событиях на Южном фронте и опять в памяти всплывают события тех пламенных лет. Слышится треск автоматов и пулемётов, разрывы снарядов, вой пикирующих самолётов, а когда звуки боя постепенно затихают, начинает звучать торжественно-траурная мелодия, а потом песня, написанная участником боёв за Саур-Могилу В.Д. Серебряниковым, проживающим в г. Торез:
Послушай ветры над Саур-Могилой,
Коснись рукой пахучих диких трав,
Здесь мужество с боями проходило,
Легендою для всех навеки став.
Когда земля дрожала под ногами,
Когда металл от взрывов уставал,
Солдаты шли в бушующее пламя
Туда, где не выдерживал металл.
Солдаты шли, степь кровью окропляли,
Горячей кровью каждую версту,
Но отстояли, выдержали, взяли
Немыслимой отвагой высоту.
Послушай ветры над Саур-Могилой
И ты поймёшь, кто эту землю спас,
Чьё мужество в боях освободило
Врагу не покорившийся Донбасс.
Вознёсся в небо памятник бессмертья
Героям, павшим доблестно в боях,
Которым жить не годы, а столетья
Как Память, в благодарных жить сердцах.
………………………………………………
Враг отступал. В результате выхода за вторую оборонительную линию Миус-фронт перестал существовать.
В начале сентября 1943 года 2-я ГА и 33-я ГСД , преодолевая упорное сопротивление противника, вышли на реку Кальмиус и пробили брешь в очередном мощном оборонительном рубеже гитлеровцев.
10 сентября нами были освобождены города Волноваха и Мариуполь, а 14 сентября - Куйбышево, Алексеевку, Осипенко, Верхний и Нижний Токмак.
Мы очистили советский Донбасс от фашистских захватчиков. Усилиями советских солдат и простых людей немцам не удалось отправить в Германию ни одной тонны донецкого угля. Эта победа далась нам ценой огромных потерь. Достаточно сказать, что только одна 5 украинская армия понесла потери в 23 238 человек! Примерно такие же потери понесли и другие армии.
СЕВЕРНАЯ ТАВРИЯ
В конце сентября 1943 года наша дивизия вышла на оперативный простор. Перед нами была поставлена новая задача – прорвать оборону противника на реке Молочная, освободить северную Таврию, Херсон и выйти к низовьям Днепра. Мы вышли к реке Молочная, но прорвать оборону у Васильевки и у Ворошиловки нам не удалось, потому что там были укрепления в два и три противотанковых рва, ширина и глубина которых доходила до 5 метров. Видя, что мы ещё недостаточно закрепились, немцы неоднократно бросались на нас в атаку, но… «бои местного значения»…
В начале октября 1943 года наша 2-я ГА совместно с 28-й и 51-й армиями перешла в наступление, завязав тяжёлые бои на реке Молочной за освобождение городов Мелитополь и Запорожье. Кровопролитные бои шли с 14-го по 23-е октября и мы выполнили поставленную задачу, сначала освободив Запорожье и несколькими днями позже Мелитополь.
Наша дивизия освобождала город Скадовск и заповедник Аскания Нова. Помню, как мы шли с автоматами наперевес вдоль разрушенных войной заборов, не встречая на своём пути ни одной зверушки. Местные жители говорили нам, что звери частично разбежались, более ценных немцы отправили в Германию, а остальных съели.
30 октября мы вышли на рубеж Волновахская, считавшимся восточной окраиной Перекопа. В этом месте у гитлеровцев была налажена переправа через Днепр, которую они использовали для отвода своих войск на правый берег.
2 ноября 1943 года с большими потерями, но мы освободили от врага северную Таврию.
Осень. Распутица. Непрерывные дожди. Непрерывные бои. Мы устали. Боеприпасы тоже истощились. Наша 2-я ГА перешла к обороне по линии Екатериновка-Каховка-Британы-Казачьи лагеря-Алёшкин-Збурьевка-черноморское побережье. Позже я узнал из источников, что наш общий фронт составлял около 500 километров.
Перед воинами 33-й ГСД стояла задача не допускать форсирования Днепра противником, а так же не дать ему возможности выйти к нам в тыл или на берег моря. Наш 88-й ГСП остановился в Малой Каховке. Мы начали копать на берегу Днепра окопы и ходы сообщений. Противник нас обстреливал, но мы продолжали окапываться, да и Днепр был для нас своеобразной защитой. Роты получили пополнение, в основном, из вылечившихся в госпиталях солдат и с освобождённых районов Украины. Солдатская фронтовая жизнь постепенно вдруг стала быть больше похожей на жизнь прифронтовую. Днём мы чистили оружие, прожаривали от паразитов и стирали бельё, отдыхали и несли боевое дежурство, а вечерами участвовали в эвакуации в тыл раненых.
По «солдатскому радио» шла информация, что мы будем форсировать Днепр выше Каховки, напротив районного центра Береслав, который занимали немцы. Мы разбирали деревянные дома, делая из брёвен плоты, ремонтировали уцелевшие лодки.
Так же мы эвакуировали и местных жителей. Многие из них не верили, что здесь опять будут бои и не хотели оставлять свои дома. Их приходилось убеждать, так как мы отлично понимали, что чем меньше здесь будет гражданского населения, тем меньше будет жертв, да и нам будет спокойней. Командование для эвакуации жителей выделяло как гужевой транспорт, так и грузовики.
Однажды вечером ко мне подошёл командир автоматной роты гв. Лейтенант Шишов и предложил мне из стрелкового батальона перейти к нему в полковую роту автоматчиков. Я ответил, что я уже привык к своему батальону, кроме того, моя военная специальность от самого Сталинграда – пулемётчик и меня вряд ли отпустят. Шишов сказал, что это уже не моя забота. На мой вопрос, почему именно я, он сказал, что знает меня ещё с Миуса, когда наш полк находился под Степановкой. Мы тогда, помню, перешли в наступление, но немцы поднялись в контратаку и два моих пулемётных расчета так прижали немцев к земле, что они до позднего вечера не могли поднять головы. Ну что тут возразить? Через несколько дней поступил приказ о переводе меня в автоматную роту, где я и принял командование первым автоматным взводом.
Тогда я толком не знал, какие боевые обязанности должны нести автоматчики, но Шишов доходчиво объяснил, что наша задача – как можно быстрей сблизиться с противником и в ближнем бою его уничтожить, прорваться в тыл к противнику и навести там страх и панику, взять «языка» и живыми вернуться назад.
В моём взводе были автоматчиками Лёня Калимбет, Ваня Бережной, Павел Глинский, Анфим Митруков, Вася Фролов и многие другие, с которыми мне довелось повоевать плечом к плечу и через 30 лет после войны встретиться ещё неоднократно.
Разгромив мелитопольскую группировку войск противника в северной Таврии и продолжая наступление, мы в составе 4-го Украинского фронта вышли к перекопскому перешейку и захватили два плацдарма: один - на южном берегу Сиваша, второй – у города Армянск.
ПЕРЕКОП
2-й ГА совместно с 51-й А была поставлена задача уничтожить противника на Перекопском перешейке, форсировать Сиваш и развивать наступление в направлении Евпатории и Севастополя.
Незадолго до нашего наступления в Крыму выпал снег. Старожилы говорили, что такого не случалось уже лет двадцать.
У меня и у командира роты старшего лейтенанта Байденко Л.Ф. были сапоги, сшитые из плащ-палатки, которые промокали насквозь, а заменить их было нечем. У других командиров и солдат положение было не лучше.
Справа от наших позиций находился Красный Перекоп, а наша 33 ГСД предстояло форсировать Сиваш.
Мы были во втором эшелоне и нам приказали окопаться. Снег и грязь сильно мешали нам копать окопы, траншей и строить блиндажи, но мы вгрызались в землю, несмотря ни на что. Рыли окопы и днём, и ночью, а всего в паре километров от нас гремели бои.
Наша походная кухня располагалась метрах в пятидесяти позади нас в небольшой яме. В память врезалось, как недалеко от неё сидел боец в неглубоком окопе и чинил обувь. Во время очередной бомбёжки наш санинструктор Тамара укрылась рядом с бойцом в окопе. Авиабомба угодила между кухней и окопчиком и от Тамары и бойца не осталось ни следа. Вторая бомба разорвалась вблизи пары лошадей, возивших кухню и их так глубоко засыпало землёй, что откопать их не было никакой возможности.
Перед форсированием Сиваша во всех частях проводилась интенсивная боевая подготовка. В ночь перед наступлением в наших рядах царило необычное оживление, проводилась агитационно-массовая и политическая работа. До каждого солдата и офицера доводилось содержание приказа: «Настал час, когда Родина приказывает начать решительные наступательные действия по ликвидации крымской группировки противника! Фашистская мразь, захлопнутая нами в Крыму, должна быть уничтожена! Мы бьёмся на земле, политой кровью наших отцов и братьев в 1920 году – тогда полководец Фрунзе вёл красные войска на штурм Перекопа, форсировал Сиваш и очистил Крым от банд чёрного барона Врангеля! Тогда молодая Красная Армия совершила подвиг, который будет жить в веках. Пусть же наш героизм повторит подвиг воинов Фрунзе и вознесёт славу нашего оружия! Пусть на наших сталинградских и донбасских знамёнах засияет слава освободителей Крыма!»
В марте 1944 года на коротком партийном собрании перед форсированием Сиваша я был принят в Коммунистическую партию большевиков.
В снежную погоду мы подошли к Сивашу. Вдоль его берега скопилось множество боевой техники и пехоты. Каждый боец знал, что Сиваш нужно форсировать как можно быстрее и зацепиться за крымский берег. Снег и грязь словно были заодно с фашистами и чрезвычайно затрудняли наше наступление. Переправа через перешеек, возведённая нашими сапёрами, была узкая и очень шаткая и постоянно подвергалась обстрелам со стороны немцев. По переправе было приказано перемещаться только бегом или быстрым шагом, а длина переправы составляла около километра. Солдаты падали на бегу из-за шаткой опоры под ногами, поднимались и снова бежали вперёд и вперёд. Взрывной волной многих гвардейцев сбрасывало в воду, но остальные продолжали свой бег. Один из снарядов разорвался рядом с нами и нас окатило ледяной волной, а осколком смертельно ранило командира автоматной роты гвардии капитана Шишова. Я его запомнил на всю жизнь – умного, обходительного командира. Осколок размером около 15 см пробил ему шинель и фуфайку и разворотил левое плечо. Капитан скончался на месте от потери крови и я принял на себя командование ротой автоматчиков.
Мы проскочили переправу и, ступив на крымскую землю, развернулись в цепь и пошли в наступление на занятую немцами деревню Тарханы. Немцы начали отступать под прикрытием артиллерии. Из деревни к окопам подъехало три грузовика и немцы спешно начали в них грузиться, но наша артиллерия практически в упор расстреляла все три машины, а мы тем временем обошли деревню с флангов и окружили немцев. Поднявших руки немцев брали в плен, не поднявших уничтожали – кровавый закон всех войн. Это был наш первый бой на крымской земле. Все наши помыслы были связаны с освобождением Севастополя, поэтому мы совершали длинные переходы по каменистым крымским дорогам, лишь изредка отдыхая только для того, чтобы перемотать портянки на стёртых до крови ногах. Трудно поверить, что на ходу можно спать, но было именно так – идёшь и спишь и стоит только идущему впереди тебя солдату остановиться, как ты втыкаешься либо ему в спину, либо в острый край его каски. Буркнешь русское крепкое словечко, вроде как проснёшься, опять засыпаешь и продолжаешь движение.
КРЫМ. СЕВАСТОПОЛЬ. САПУН-ГОРА
Как-то по колонне передали команду: «Командиру автоматной роты – в голову колонны!» Оставив за себя заместителя командира второго взвода гв. младшего лейтенанта Шарыпова, я побежал в голову колонны и, найдя там командира 88 ГСП Героя Советского Союза гв. полковника Мандрыкина Е.И., доложил о своём прибытии. «Немцы драпают в сторону Евпатории – слыхал об этом?» - спросил полковник. Я утвердительно кивнул головой. «Очень хорошо! Выделяем в твоё распоряжение две машины, грузи в них два взвода своих автоматчиков и вместе с артиллеристами догони немцев и задержи их до прихода наших основных сил! Задача понятна?» «Так точно!». «Через пятнадцать минут полк сделает короткий привал, выводи автоматчиков в голову колонны, там тебя будут ждать две автомашины с гаубицами».
Мы разместились в машинах и вместе с артиллеристами двинулись вперёд, отрываясь от своей колонны. Километров через десять въехали в небольшую деревню. Навстречу нам шла женщина. Мы остановили её и стали спрашивать, есть поблизости немцы и, если есть, то сколько, как называется деревня и куда она идёт? Она сказала название деревни и сказала, что идёт к старосте получить за работу зерно. Мы ей сказали, что староста уже расстрелян, а она должна сесть в кабину и поехать вместе с нами, чтобы показать, где находятся немцы. Она без особого желания села в кабину и километров через пять попросила остановить машину, сказав, что за следующим холмом деревня Братское, в которой сейчас немцы и попросила отпустить её.
Мы поблагодарили женщину за помощь, отцепили от машин обе гаубицы и рота, развернувшись фронтом, устремилась на деревню. Жители, увидев нас, обрадовано выносили молоко, хлеб и воду, но нам было не до этого. Оборона немцев проходила сразу за деревней. Я отправил наблюдателя на крышу одного из домов и наблюдатель доложил, что оборона проходит метрах в ста от околицы и что в сторону деревни едет легковушка стального цвета.
Мы сразу же сделали засаду с двух сторон улицы, спрятавшись за невысокими каменными заборами. Машина влетела в деревню на высокой скорости, я приказал без команды не стрелять.
Как только машина поравнялась с нами, мы дали вверх очереди из автоматов. Машина резко затормозила и мы вытащили за шкирки из неё трёх офицеров и шофёра в белых перчатках. Никто из нас не умел водить машину и мы затолкали её за первый же дом.
С пленными спустились в один из подвалов, где уже находились человек пятнадцать местных жителей. Мы их обыскали и у некоторых отобрали оружие.
Вдруг послышался сильный взрыв и в погребе стало темно. Дав одному из гражданских винтовку для охраны пленных и сказав ему, что в случае чего стрелять на поражение, а сами выскочили из подвала.
Машина, спрятанная нами, горела, а вокруг лежали тела моих автоматчиков. От дома шёл сержант Вася Кирюшин, держась руками за распоротый живот из которого свисали внутренности. Мы понесли его в ближайший дом, но он умер на наших руках.
Мина попала прямо в машину и уничтожила и её и семерых бойцов.
Организовав сначала оборону Братского, мы не дали возможности немцам отступить. Оставив одну группу в деревне, мы двумя группами зашли противнику с флангов и по сигналу ракеты вступили в бой. Это явилось для гитлеровцев неожиданностью, они заметались в поисках путей отхода, но мы им не дали никакой возможности отойти. Скоротечный бой закончила нашей маленькой, но победой. Много немцев сдались в плен, остальные же…
В этом бою особенно отличились гв.сержант Калабухов и рядовые Ромашко, Кошевой, Горячев, Бережной и Калимбет.
К вечеру подошли наши основные силы и я доложил гв.полковнику Мандрыкину, что поставленная задача выполнена, но мы потеряли семь человек. Сдав шестьдесят пленных и четверых из подвала, мы получили разрешение похоронить своих гвардейцев. С помощью гражданского населения мы вырыли братскую могилу и, обернув тела погибших плащ-палатками, опустили их в неё. Я произнёс речь, поклявшись мстить врагу за их смерть. Люди плакали. Засыпав могилу землёй, мы дали очередь из автоматов и поспешили догонять свой полк, который тем временем выбил немцев из очередного села и расположился на ночлег, а в шесть утра мы продолжили движение.
В Крыму уже чувствовалась весна, днём было совсем тепло. Впереди нас виднелись горы и казалось, что ещё немного и мы подойдём к ним вплотную, но они, казалось, убегают от нас вместе с немцами.
Через 35 лет в Севастополе я встретился с гв. полковником Мандрыкиным и он, вспоминая крымские бои, сказал мне: «Всё помню, Саша, ты хорошо тогда бил немчуру, крепко бил!»
Преодолевая сопротивление мелких групп противника, в середине апреля передовые части 2-й ГА вышли к реке Альма. Наступление было успешным и газеты сообщали, что только за один день боёв нами было уничтожено 16 самоходок и 57 машин врага, захвачено более 2000 пленных и освобождено около 30 населённых пунктов. 13 апреля наши соседи, солдаты 51-й армии освободили Бахчисарай, а 14 апреля – Симферополь.
Мы в составе 33-й ГСД вышли на Бельбековское направление, но встретили мощное сопротивление противника и остановились, поэтому сходу взять Севастополь не удалось.
(Справка: командующий 17-й немецко-фашистской армией в Крыму генерал Э. Енекс считал, что их оборона в Крыму непреодолима и, поэтому, их войскам была поставлена задача во что бы то ни стало удерживать Севастополь!)
Позднее из источников я узнал, что командующий севастопольской группировкой генерал-полковник Альмендингер в своём обращении к войскам писал: «Я получил приказ фюрера защищать каждую часть севастопольского плацдарма. Его значение вы понимаете. Ни одно имя не произносится в России с бОльшим благоговением, чем Севастополь. Именем фюрера я требую, чтобы все оборонялись в полном смысле этого слова, чтобы никто не отходил, чтобы удерживал каждую траншею, каждый окоп, каждую воронку! Напоминаю, что мой приказ о расстреле на месте тех, кто оставляет свою позицию, сохраняет полную силу!»
Немцы были уверены в том, что они смогут удержать Севастополь в своих руках и, используя воздушные и морские пути, перебрасывали без перебоя сюда новые и новые силы.
На подступах к городу на линии наступления нашей армии они оборудовали три мощных оборонительных рубежа. Основным и решающим узлом обороны в зоне действия 2-й ГА, в том числе 33-й ГСД, которой командовал генерал-майор Герой Советского Союза Угрюмов Н.С., являлись Мекензиевы горы. Тут в среднем на каждые 10 метров обороны у немцев было по одному орудию, по 2 пулемёта и до 20 солдат и офицеров. Против нашей наступающей роты могли противодействовать в среднем 32 пулемёта и 15 миномётов!
Прорыв такой мощной обороны требовал тщательной и всесторонней подготовки, поэтому на КП 2-й ГА прибыли представитель Ставки Верховного Главнокомандующего Маршал Советского Союза А.М. Василевский и командующий фронтом генерал армии Ф.И. Толбухин. Они хорошо знали нашу 2-ю ГА. Василевский лично руководил ею в 1942 году под Сталинградом, когда армия получила первое боевое крещение, а Толбухин, командовавший тогда 57-й армией, всегда оказывал помощь гвардейцам.
2-я ГА, выйдя на Бельбек и, заняв Камышовую бухту, поднялась на высокие Мекензиевы горы.
84-й ГСП расположился справа от нас у железнодорожного моста, а наш 88-й ГСП левее, вытянувшись вдоль железнодорожного полотна. Камышовая бухта постоянно простреливалась немцами. На Мекензиевых горах остались окопы наших солдат, державших оборону Севастополя в 1942 году. Мы находили ржавые патроны, котелки, каски, одежду. Почистив и углубив окопы, мы встали на передний край, который проходил по вершине Мекензиевых гор, соединяющихся с Сапун-Горой, а на противоположной стороне горы, в нашем тылу находилась большая пещера, в которой мы отдыхали, находясь в относительной безопасности. Ниже пещеры у железнодорожного полотна была уложена труба, из которой текла чистая вода, которую мы использовали для питья, приготовления пищи и стирки. В пещере, несмотря на тёплую погоду, по ночам было прохладно. От нашей позиции до противника напрямую было около ста метров, но, если спуститься с горы, а потом подняться на гору, занятую немцами, то расстояние, пожалуй, было более пятисот метров.
Наступил Первомай и настроение по этому случаю было приподнятое. Говорили, что к этой дате планировалось освободить Севастополь, но не получилось. Немцы круглосуточно укрепляли свою оборону, это подтверждали и наши дивизионные разведчики, добывавшие в каждом своём рейде «языка». Пленные тоже утверждали, что прорвать их оборону практически невозможно.
Мы днём и ночью вели с НП наблюдение за передним краем противника, то и дело щёлкали винтовки снайперов, пулемётчики вели огонь по их позициям, мешая укреплять оборону, погромыхивала артиллерия, а в Камышовой бухте стояли танки, готовые к бою.
1-го мая 1944 года я, как обычно, рано утром проверил посты на переднем крае и у штаба полка. Всё было более-менее спокойно, а в полдень меня вызвал начальник штаба 88-го ГСП гв. майор Циркин и приказал выделить 7-8 автоматчиков для получения праздничных подарков, прибывших из тыла. Через несколько минут подарки были доставлены и розданы солдатам. Вы даже не представляете, сколько было радости! Девичьи фотографии, их адреса, сигареты, махорка, карандаши, бумага, кисеты, платочки, шерстяные носки, книга Твардовского, хорошие добрые слова, пожелания и поздравления!
Всё шло к тому, что вот-вот начнётся решающее наступление. Я собрал командиров взводов у пещеры, всем поставил конкретные задачи, а с наступлением темноты решили выйти на рекогносцировку местности, чтобы подготовить для роты исходное положение для наступления.
Мы располагались на противоположной стороне горы и считали себя в безопасности. Я с командиром 1-го взвода и несколькими солдатами сидели на солнышке и о чём-то беседовали. Наверное, вспоминали довоенную жизнь… Вдруг послышался противный свист и рядом с нами разорвалась мина. Всего нас было 11 человек.
Я помню взрыв и горячую волну, сбившую меня на землю и больше ничего – потерял сознание. Несколько человек было убито, остальные получили тяжёлые ранения.
…Небольшое отступление: через 35 лет, когда в г. Скадовске была встреча ветеранов 33-й ГСД, и после необходимых мероприятий уже вечером в гостинице я разговорился с соседом по комнате Васей Фроловым из Ворошиловоградской области , который рассказал, что 1 мая 1944 года он был на Мекензиевых горах под Севастополем в составе роты ПТР и был тяжело ранен осколком разорвавшейся мины в бедро и в левую ногу и получил инвалидность 2-й группы: «Нас было 11-12 человек. Вместе с нами был тяжело ранен командир автоматной роты 88-го ГСП, фамилию которого я забыл…»
Я подскочил на койке: «Вася, так это же я, Румянцев Александр!». Мы не могли уснуть до утра, вспоминая боевых друзей и прошедшие бои.
Автоматчик Глинский П.П., живущий сейчас в донецкой области, рассказал свою историю о том дне – он только зашёл в пещеру, как раздался взрыв и, выскочив назад, он увидел много убитых и раненых, а меня в бессознательном состоянии увезли куда-то на машине.
После этой встречи кто-то написал стихотворение «Случай на Мекензиевых горах»:
В минуту долгожданного затишья,
Когда ушли на время смерть и страх,
Шальная мина шлёпнулась чуть слышно
Буквально рядом, в нескольких шагах.
Конец! Бежать в пещеру слишком поздно!
Текли мгновенья, Что я сделать мог?
Огонь войны неумолимо, грозно
Накрыл, застав всех нас врасплох…
Ничего не помню. Автоматчики Лёня Калимбет и Ваня Бережной спустя 35 лет рассказывали, что сразу занесли меня в пещеру, но через несколько минут из-за потери крови меня стало сильно трясти и они вынесли меня на свет и завернули в тёплое одеяло, а потом погрузили на повозку, затем на полуторку и куда-то отправили.
Я не помню, куда меня привезли, только помню белый потолок и стены. Мне подумалось, что это сон, но постепенно память начала возвращаться ко мне.
Я спросил у сестрички, где я нахожусь? Она ответила, что я в госпитале в Бахчисарае и сегодня 3-е мая и я опять уснул. Не знаю, сколько я спал. Всё тело болело. Меня разбудила медсестра и сказала, что меня будут оперировать и сделала обезболивающий укол.
Тяжёлая была операция: проникающее ранение в левую височную часть головы с выпадением мозгового вещества…
А в этот день мои гвардейцы безуспешно штурмовали оборону немцев под Севастополем, неся тяжёлые потери. День 3-го мая стал решающим в штурме Севастополя: войска 2-й ГА овладели Мекензиевыми горами полностью и вышли к Северной бухте, а нашей 33-й ГСД было присвоено звание «Севастопольская».
Утром 9-го мая наши войска приступили к заключительному этапу штурма Севастополя и к вечеру этого же дня город был полностью освобождён. Немцы потеряли более ста тысяч убитыми и пленными, была полностью захвачена их боевая техника.
После этого войска 2-й ГА были выведены в резерв и, сосредоточившись в районе Саки, начали приводить себя в порядок. Им предстоял большой переход на Балтику, чтобы участвовать в освобождении Эстонии, Латвии, Литвы и Кенигсберга. 213 человек получили звание Героя Советского Союза за освобождение Севастополя, но и погибло с 8 апреля по 10 мая почти 15 тысяч воинов, а ранено около 7 тысяч.
Для истории хочу назвать фамилии командиров, с которыми я прошёл этот отрезок своего боевого пути:
Командующие 2-й ГА: генерал-лейтенант Р.Я. Малиновский, генерал-майор Я.Г. Крейзер и генерал майор Г.Ф. Захаров. Командиры 33-й ГСД: генерал-майор Утвенко, генерал-майор Н.И. Селиверстов, гв.полковник К.Я Тимчик, генерал-майор П.М. Волосатых и генерал-майор Н.С. Угрюмов. Командиры 88-й ГСД: гв. полковник Жаркао и Герой Советского Союза гв. полковник Е.И. Мандрыкин. Заместитель по строевой части гв. полковник Герой Советского Союза Д.И. Шамура.
Когда в палате нам сообщили о взятии Севастополя, все радовались, а я плакал. Мне было горько и обидно, что мне не пришлось участвовать в финале этой грандиозной битвы. Мне было грустно от того, что я остался без своих автоматчиков, от того, что я видел разрушенный Севастополь в нескольких километрах, но так до него и не дошёл.
Мне сделали операции на голове, груди и на животе, удалив наиболее крупные осколки и заковали в жёсткий гипс на долгое время, в котором я находился в абсолютно беспомощном состоянии.
Однажды к нам в палату пришёл офицер и спросил, есть ли желающие подписаться на новый заём 1944 года? Все согласились, подписался и я на двухмесячный оклад и в последующие два месяца в госпитале мне было трудновато без денег.
Так случилось, что мне пришлось участвовать в боях за три высоты, не обозначенных на географических картах, но имевших огромное значение в нашей общей победе над врагом: Мамаев курган под Сталинградом, Саур-могила на Донбассе и Мекензиевы горы с Сапун-горой близ Севастополя. И не только участвовать, но и пролить на них свою кровь.
После освобождения Севастополя по приказу Сталина из Крыма начали вывозить крымских татар, которые в своём большинстве прислуживали немцам. Говорят, что их вывозили в Казахстан, а Крым заселяли украинцами, белорусами и русскими – теми, кто потерял кров во время немецкой оккупации. На мой взгляд решение о выселке татар было правильным.
Дней через двадцать после ранения всех тяжелораненых погрузили на машины и вывезли из города на станцию Партизаны. Тут нас прямо на носилках уложили вдоль железнодорожного полотна в ожидании прибытия санитарного поезда. Было уже очень тепло, многие из нас просили воды, но санитары не давали, уговаривая раненых потерпеть до подхода поезда, где нас и накормят, и напоят, а пока только медсестра смачивала всем мокрой тряпочкой губы.
Поезд подошёл через три часа и началась суетливая погрузка и ближе к вечеру поезд тронулся в путь. Никто не знал, куда нас везут, мы лишь пытались ориентироваться по названию станций.
ГОСПИТАЛЬ
Через несколько дней пути мы прибыли в Ташкент. Поезд простоял несколько часов, но город нас не принял, так как все госпитали были забиты ранеными, и нас повезли дальше и привезли в военный госпиталь №1267, располагавшийся на бульваре М.Горького в городе Самарканд. Госпиталь располагался в большом двухэтажном здании с множеством пристроек и тоже был забит ранеными, которые лежали даже на полу в коридорах. Их перевозили из коридоров в палаты по мере освобождения коек.
Меня сразу принесли на носилках в большую и светлую офицерскую палату, в которой уже лежало около двадцати человек.
Средняя Азия изнывала от жары. Солнце пекло весь световой день и в палате стояла сильная духота и мне с моими пробитыми лёгкими иногда было очень плохо. Временами изо рта начинала течь кровь, не хватало воздуха, болела голова и не давал покоя гипс, в который я был закован от шеи. Лишь под утро, когда спадала жара, раненые засыпали, но и во сне стонали, бредили и кричали. Днём, до полуденного зноя, в промежутки между завтраками и обедами раненые немного оживлялись и вели разговоры.
О чём говорили? В основном, о войне, боях, погибших товарищах. О доме или семье говорили мало, вроде как стесняясь рассказывать о своём личном. Многие боялись, что могут вернуться домой калеками и не могли представить, как их встретят родные люди.
Многие мечтали быстрее вылечиться и вернуться в боевые части, чтобы продолжить бить врага. Лечение велось интенсивно. Повторные операции, повторные боли, волнения…
Меня отправили на рентген и врач, огорчённо хмыкнув, сказал: «У тебя, товарищ Румянцев, в голове и в груди множество осколков и придётся тебе их носить всю жизнь, потому что новой операции ты просто не перенесёшь!»
Таскаю я в себе этот «металлолом» уже 42 года. Иногда осколки дают о себе знать, но я не сдаюсь.
В госпиталь часто приезжала местная художественная самодеятельность, согревая наши души песнями «Катюша», «Платочек», «Землянка», «Давай закурим» и многими другими. Они как бы возвращали нас в наше недавнее боевое прошлое, в окопы к друзьям, некоторых из которых уже наверняка нет в живых.
Часто показывали кинофильмы. Местные предприятия поставляли нам фрукты. Иногда проснёшься, а на тумбочке лежат несколько яблок – и настроение поднимается и благодарность просто захлёстывает. Спасибо душевным узбекам!!! Может быть именно они помогли мне успешно перенести повторные операции черепа и грудной клетки.
Я пролежал в госпитале пять с половиной месяцев и вот, наконец, наступил день выписки. Все, кто попадал под комиссию, очень волновались, заходя по одному в кабинет, в котором, помимо главврача находилось ещё двое мужчин в белых халатах. Врач давал на каждого характеристику и диагноз, с которым тот или иной боец прибыл в госпиталь.
Меня, конечно, спросили про самочувствие. Я ответил, что нормально, только иногда кружится голова. Врачи потихоньку перебросились несколькими словами, а потом попросили меня выйти на минутку из кабинета.
В коридоре ребята набросились на меня с вопросами, но я не знал, что им ответить.
Через несколько минут меня опять вызвали в кабинет и врач сказал, что, учитывая серьёзность моего ранения, мне определена инвалидность третьей группы и согласен ли я с таким заключением? Я ответил, что инвалидность третьей группы является рабочей и от меня больше пользы будет на переднем крае и, если врачи с этим согласны, я отказываюсь от инвалидности. Врач улыбнулся и сказал, что они рассмотрят мою просьбу и сообщат результат после обеда.
В коридоре опять расспросы, советы, шутки. Я еле дождался обеда и, наскоро проглотив свою порцию, помчался к кабинету врача.
Врач встретил меня с улыбкой и сказал: «Комиссия ВТЭК, учитывая вашу просьбу, признала вас годным к дальнейшему прохождению службы в Вооруженных силах, но вы должны написать заявление, что отказываетесь от инвалидности».
Радости моей не было предела! Справка гласила: «В боях за Советскую Родину гв.лейтенант 88 ГСП Румянцев Александр Константинович 1923 года рождения был ранен 1 мая 1944 года и получил проникающее ранение в череп с выпадением мозгового вещества, в грудную клетку и в полость живота». В Выписке было указано, что «…находился в госпитале для укрепления рубца левой височной области, дефекта костей черепа и окрепших рубцов грудной клетки и брюшной полости, а поэтому, отказавшись от инвалидности, признан годным к строевой службе в действующей армии».
19-го сентября я выехал из Самарканда в Ташкент, где находился штаб Средне-Азиатского Военного Округа. В Ташкенте я был зачислен временно в резервный полк, но мы рвались на фронт, несмотря на то, что у многих раны ещё не достаточно зажили. Я был освобождён от некоторых занятий и мне не давали полных физических нагрузок.
Вскоре мне сообщили, что я включён в список офицеров, отправляемых в Москву, но необходимо немного подождать. Оказалось, что в Москву нельзя отправлять офицеров в полевой форме. Нам были выданы ордера на пошив новой формы и 5-го ноября мы прибыли в Москву.
МОСКВА И ЗАРАЙСК
Получив направление в очередной резервный полк, я прибыл в Зарайск, что в 100 км от Москвы, где, встав на учёт и получив от командира разрешение, я выехал обратно в Москву, чтобы разыскать родного дядю, который при защите Ленинграда был тяжело ранен и получил инвалидность второй группы.
В Москве посмотрел выставку трофейного оружия, а затем разыскал институт имени Калинина, в котором в вневедомственной охране работал дядя Шура Румянцев. Он как раз стоял на посту с винтовкой в руках у красного знамени.
Дядя Шура встретил меня как родного сына. Сдав дежурство, мы отправились к нему на квартиру, находившейся в полуподвальном помещении. Тут он снимал комнату. Гостеприимная хозяйка накрыла стол, немного выпили. Я слушал рассказ дяди Шуры о блокадном Ленинграде со слезами на глазах, о том, как погибла его жена Лиза.
Утром с интересом и радостью смотрели на колонны людей, идущих с транспарантами и красными флагами к Красной площади на демонстрацию в честь 7-го ноября, а на следующий день я вернулся в Зарайск.
Потянулись долгие дни занятий. Нас привлекали к патрулированию на железнодорожном транспорте. Мы проверяли документы, выявляя подозрительных лиц, иногда случались и перестрелки. В общем, мы помогали чекистам отлавливать дезертиров и прочий сброд, подрывающий экономику страны изнутри и сеющий панику среди мирного населения.
В общем, помогали чекистам и милиции – так было надо и приказы командира не обсуждались.
В Зарайске мне пришлось побыть не более месяца. Когда фронты топчутся на месте, тогда и спрос на пополнении совсем не велик, а вот при наступлении фронты крайне нуждаются в пополнении новыми офицерскими кадрами взамен выбывших из строя по ранению или насовсем.
Мы получали информацию о своём будущем прямо в столовой – придёшь на обед и читаешь на доске объявлений список тех, кому следует сегодня явиться в строевую часть. Это означало, что надо готовиться к отправке на фронт. Вот сидишь и ждёшь два дня, а если через два дня тебя нет в списках для отправки, то опять два дня ждёшь. Я почти месяц каждый день внимательно изучал списки, тщетно пытаясь отыскать свою фамилию и, в конце концов не выдержав, сам пошёл в строевую часть и после этого через два дня увидел в списках свою фамилию.
ПОЛЬША
В строевой части была организована группа из семи человек, в которой я был старшим. Мы получили свои личные дела, денежные и продовольственные аттестаты и направления и отправились в расположение 1-го Белорусского фронта, которым командовал Г.К. Жуков. На Белорусском вокзале в Москве нас ждало разочарование – в военной комендатуре сказали, что в первую очередь формируют и отправляют большие команды и поставили в наших направлениях штампик «мест нет». Да ещё и поезда ходили только через день.
Моя группа регулярно собиралась к восьми утра на вокзале и так же регулярно военный комендант ставил штамп «мест нет».
Собравшись в четвёртый и в последний раз на вокзале, я принял решение добираться до Бреста либо поодиночке, либо по два человека на любых поездах, идущих в направлении фронта.
Очень скоро я уже был в Бресте с документами группы, нашёл себе комнату, зарегистрировался в комендатуре, а через шесть дней прибыли и остальные члены моей группы за исключением одного офицера.
Осмотрели днём разрушенный фашистами Брест, а вечером выехали в Польшу на поезде и вскоре прибыли на границу Восточной Пруссии в город Млава.
Шел конец 1944 года. Зима была тёплой и снежной и влажной. На занятиях мы промокали насквозь и во время коротких перекуров толпились у костров, пытаясь хоть немного просушить хотя бы портянки.
К этому времени после стремительного наступления Советской Армии завершились Висло-Одерская и Восточно-Померанская операции, а в ходе Варшавско-Познаньской операции 17 января 1945 была освобождена столица Польши Варшава.
С освобождением Польши, Венгрии и частично Чехословакии Советская Армия овладела Восточной Пруссией, Восточной Померанией, Силезией и вступила в столицу Австрии Вену.
Теперь оставалась одна задача – окончательно разгромить силы вермахта, а конкретно 1-му Белорусскому и 1-му Украинскому фронтам выйти за реки Одер и Нейсе и овладеть Берлином, чтобы скорее закончить кровопролитную войну.
К предстоящим боям готовились очень серьёзно. Очень сильно мешало незнание польского и немецкого языков, что делало иногда невозможным общение с местными жителями. Незнакомые территории, города и селения требовали большой бдительности, так как из-за каждого угла можно было получить пулю. Даже в освобождённых нами городах действовали террористические и вооружённые группы, которые убивали советских офицеров и солдат, а так же местных жителей.
Восточная Пруссия покрыта лесами, болотами и мелкими озёрами со множеством отдалённых друг от друга хуторов, рядом с которыми проходили узкие дороги, часть из которых были шоссейными. Вот в этих лесах и на хуторах и скрывалось множество хорошо вооружённых банд и диверсионных групп, которые совместно с фашистами орудовали в наших тылах.
Как-то после занятий, часа в четыре дня нам была объявлена боевая тревога. Все офицеры, вооружившись автоматами, гранатами и пулемётами и личным оружием, сели в пять грузовиков с прицепленными к ним пушками и выехали за Млаву.
Через 15 километров езды машины остановились, мы встали в общий строй и получили задачу «прочесать» большой квадрат леса и находящихся в нём хуторах, в которых по имеющимся данным укрывается большая вооружённая банда. Их посты («кукушки») находятся на деревьях, поэтому нам было приказано соблюдать предельную осторожность.
Проехав ещё около тридцати километров мы развёрнутым строем вошли в лес и, пройдя около трёх километров и проверив по пути пару хуторов, двинулись дальше. Вскоре слева от нас раздался сильный одновременный залп нескольких орудий – это был общий сигнал для бандитов для вступления в бой против нас. Мы начали сдвигаться влево на звук залпа, затрещали автоматы и пулемёты и уже через пару минут два наших офицера привели трёх бандитов, одетых в полувоенную польскую форму. Мы начали делать перебежки от дерева к дереву, высматривая врагов. Ждать долго не пришлось – около пятидесяти головорезов, замаскированных ветками и используя деревья в качестве прикрытия, попытались атаковать нас так же развёрнутым строем, создавая плотность огня. Мы залегли и тоже открыли по ним сильный огонь. Наша вторая группа, проехав немного дальше и услышав орудийный залп, спешилась и ударила бандитам во фланг по хутору из пушек, который являлся бандитской базой. Они в панике начали сдаваться в плен. Кто-то из них сказал, что нас сейчас атакуют оставшиеся в лесу бандиты.
Оставив около пленных 30 человек охраны, наша вторая группа атаковала бандитов с тыла и частично уничтожила, а частично взяла в плен около 60 бандитов. Так же было захвачено 3 пушки, 4 пулемёта, множество патронов и гранат, 2 ПТР, 20 фауст-патронов.
Хутор, служивший бандитам базой, состоял из трёх домов и двух сараев, сложенных из красного кирпича. Во всех строениях имелись хорошо оборудованные амбразуры, а из дверей сараев выглядывали стволы пушек. Командир группы гв. майор Николаев приказал взорвать весь хутор и через несколько минут от хутора ничего не осталось. Правильно это было сделано или нет – не мне судить. Война…
В этом бою мы потеряли 6 человек и ещё 8 были ранены. Так прошёл мой первый бой на польской земле.
ГЕРМАНИЯ
Новый 1945 год я встретил уже на территории Германии. Сначала находился в 69-й армии, 265 ГСД, 66 ГСП на должности командира стрелковой роты, а в конце марта всвязи с уплотнением фронтов и укомплектованием крупных соединений был переведён на должность командира автоматной роты в 3-ю Украинскую армию, которой командовал генерал-полковник В.Н. Кузнецов. Командиром 23-й ГСД был генерал-майор В.М. Шатилов, а командиром 674-го ГСП – гв.майор В.И. Давыдов. Эта армия освобождала Восточную Померанию и громила немцев на реке Висла.
Приняв роту автоматчиков, я говорил с солдатами, командирами взводов и убедился, что рота боевая и имеет большой военный опыт. Многие бойцы и командиры были уже неоднократно ранены и возвращались неизменно в строй после лечения.
Честно говоря, я даже не предполагал, что не только останусь в живых в этой мясорубке, но ещё и буду после войны охранять Государственную границу. Со мной вместе в это время воевали отличные командиры-гвардейцы: ст.лейтенант Харитонов А.Н., лейтенант Лубяко Н.П., мл. лейтенант Смык Л.К. Когда я рассказал, что воевал под Сталинградом и Севастополем, я завоевал их доверие и уважение, что крайне важно на войне.
Наша рота была укомплектована на 80 процентов и хорошо вооружена. Вдобавок к нашему стандартному вооружению у нас появились и фауст-патроны, брошенные в панике отступающими немцами. Для нас, автоматчиков, это было большим подспорьем. Фауст-патроны оказались очень простыми в обращении и были чуть ли не у каждого солдата.
Все ждали продолжения боёв. Командиры и политработники разъясняли обстановку, призывали к бдительности и секретности, учили нас, как форсировать реки и каналы, тактике ведения уличных боёв и мы догадывались, что речь идёт о штурме Берлина.
Участились занятия, семинары, различные сборы и инструктажи с командирами отделений и младшими офицерами. В взводах и ротах проводились политинформации, выпускались боевые листки. На партийных собраниях многих принимали в партию.
ЗЕЕЛОВСКИЕ ВЫСОТЫ
Во все подразделения была выдана карта Германии и карта Берлина, на которых было написано: «Товарищ»! Взгляни на карту – 70 километров отделяют тебя от Берлина, это в восемь раз меньше, чем расстояние от Вислы до Одера! Ещё один могучий удар, и падёт Берлин – столица гитлеровской Германии!»
Все это прекрасно понимали. Каждый хотел дойти до Берлина, втайне желая вернуться домой живым и невредимым, хоть каждый знал, что это будет суждено далеко не каждому.
Перед нами были Зееловские высоты – именно тут Гитлер надеялся остановить наступление наших войск.
Дорогой мой читатель, пойми – я не ставлю перед собой задачу описать масштабно те действия, которые происходили во время войны. Я пишу свою автобиографию и военной период своей жизни как бы освещаю «из окопа». Может написанное мною совсем не талантливо, но это моя жизнь. Пусть мой стиль коряв, но повторюсь, что это моя жизнь и спасибо тому, кто это примет и поймёт!.
В боях за Берлин моя рота выполняла различные задачи. Она участвовала в общем наступлении стрелковых подразделений, осуществляла прорывы на узких участках обороны противника, наводила на немцев страх и панику в тылу, неоднократно приводила «языков», забрасывала гранатами огневые точки врага, оказывала помощь разведчикам не только в выполнении их задач, но и часто пополняла их ряды.
Входя в города и населённые пункты, приходилось «выкуривать» немцев из подвалов, из всех квартир на этажах, прочёсывать весь дом или целый квартал, сопровождать пленных до первого штаба. Если удавалось захватить дом или несколько домов, то приходилось удерживать объекты до подхода основных сил, а это было очень нелегко.
Зееловские высоты оказались очень крепким орешком, так как нам нужно было преодолевать множество искусственных и естественных препятствий. На прорыв этих глубокоэшелонированных укреплений, как я узнал позже, были направлены 8-я ГА Чуйкова В.И., 47-я Армия , 3-я, 5-я и 69-я украинские армии. Для штурма Берлина стягивалась большая группировка войск, велась интенсивная подготовка к наступлению на Зееловские высоты.
Два взвода из моей роты автоматчиков во главе со мной были прикреплены к стрелковому батальону, а один взвод выделялся в распоряжение начальника штаба полка.
Однажды к нам в роту прибыл политработник и попросил срочно собрать всех коммунистов, беспартийных, а так же всех свободных от нарядов. Рота собралась в небольшом полуподвальном помещении и политработник сказал: «Товарищи! Остались считанные часы до всеобщего наступления. Мы идём на штурм Зееловских высот! Каждый знает, что там, в блиндажах и окопах, сидят те, кто разрушил нашу мирную жизнь, кто принёс нам страдания и муки, кто в 18 лет заставил нас состариться, заставил покинуть наших матерей и невест. Нам нужна Победа и её принесёте Родине вы, мальчишки!»
Чтобы уточнить истинное расположение переднего края противника, маршал Жуков пошёл на хитрость и начал артподготовку и разведку боем не как обычно на рассвете, а ночью 14-го апреля. Залпом ударили сорок тысяч орудий. Земля гудела и содрогалась под нами. Казалось, сотряслась вся приозёрская равнина! 143 прожектора ослепили немецкую оборону! В атаку двинулись танки и пехота. У меня до сих пор перед глазами стоит эта завораживающая и потрясающая картина! (Данные по количеству орудий и прожекторов из книги генерал-лейтенанта К.Ф. Тепегина «Последний штурм» стр 27)
17 апреля начался штурм высот, немцы оказывали упорное сопротивление.
Гудела земля – артиллерия била по высотам, перенося огонь от переднего края вглубь обороны противника. Наши самолёты бомбили позиции немцев с минимальной высоты, одновременно поливая их огнём из пулемётов. Четыре дня высоты были в огне, а 2-го мая наша 3-я Украинская армия совместно с 23-й ГСД и 5-й Украинской армией, прорвав оборону противника, завязали бои на окраинах Берлина.
Немного отклонюсь от рассказа, чтобы поведать вам, дорогие читатели, о наших «друзьях союзниках», которые стучат себя сегодня в грудь, громогласно заявляя, что без их помощи не были бы разгромлены ни фашистская Германия, ни милитаристская Япония.
Тут, под Берлином, немцы жестоко сопротивлялись и стояли насмерть, не зная, что на Западном фронте война для них уже давно закончилась. Там немцы сдавались в плен без сопротивления десятками тысяч, поэтому «союзники» широким фронтом вышли на Эльбу. Их «помощь» я видел собственными глазами. Наши войска освобождали территории Польши и Германии, штурмовали Познань, Прагу с её предместьями, Варшаву, Магдебург и множество других городов, но били только по сосредоточениям немецких сил именно туда, где нам оказывалось сопротивление. «Союзники» под предлогом помощи, зная, что скоро эти города будут нами освобождены, направляли на них полчища бомбардировщиков, которые практически стирали города с лица земли. Не вижу никакой необходимости уничтожать бесцельно города и десятки тысяч мирных жителей.
Я проходил по улицам полностью разрушенной Варшавы, вспоминая руины Сталинграда – по улицам могла передвигаться только пехота, преодолевая бесконечные кирпичные завалы. Прежде чем продвинуться вперёд нашей технике и обозам, приходилось расчищать хотя бы частично улицы.
Однажды в Варшаве я увидел сидящего на груде обломков плачущего старика. Я спросил: «Почему плачешь, отец?» Он показал на камни и сказал: «Вшистко, вшистко!» и показал рукой на развалины. Подошедшие поляки сказали мне, что на этом месте стоял четырёхэтажный дом, но за два часа до нашего прихода налетела союзная авиация и всё здесь разбомбила, а под завалами погибла вся семья старого поляка. Я дал ему пачку сигарет, немного сахара и хлеба, но этот старик до сих пор стоит у меня перед глазами.
БЕРЛИН
3-я Украинская армия вела наступление на Берлин с северо-западной стороны, отвоёвывая города Бацлоу, Цеперник и Бернау. У Бацлоу мы встретили особо ожесточённое сопротивление немцев, потому что тут была выстроена мощная оборона.
23 апреля Военный Совет 1-го Белорусского фронта обратился с воззванием к солдатам и офицерам: «…перед вами, советские богатыри, Берлин! Вы должны взять его и взять как можно скорее, чтобы не дать врагу опомниться! На штурм Берлина! К полной и окончательной победе, боевые товарищи!»
И мы снова двинулись в наступление. 24-го апреля в районе города Кетцин наш 1-й Белорусский фронт объединился с 3-м Украинским фронтом и берлинская группировка противника была полностью окружена и блокирована. Штурмом приходилось отвоёвывать каждый метр берлинской земли: баррикаду за баррикадой, дом за домом, улицу за улицей. Мелкими группами наша 23-я ГСД с автоматами, пулемётами и фауст-патронами медленно пробивалась к центру Берлина. Немцы яростно сопротивлялись. Теперь против нас сражались не только опытные солдаты вермахта, но и дети возрастом 12-14 лет – гитлерюгенд.
Столица Германии агонизировала, часы её были сочтены. Нам приходилось, если мы не могли выбить из того или иного здания сопротивляющихся немцев, то здание приходилось разрушать. В Берлине было много автоматчиков, снайперов и пулемётчиков, которые с верхних этажей вели по нам прицельный огонь, блокируя наше свободное передвижение особенно на перекрёстках улиц и в местах наибольших завалов, поэтому нам приходилось передвигаться малыми группами в любое время суток. Много бед приносили и «фаустники», стрелявшие по нам из самых неожиданных мест.
В ночь на 29-е апреля части 79го стрелкового корпуса нашей 3-й Украинской армии овладели мостом через реку Шпрее и захватили плацдарм на её южном берегу северо-западнее рейхстага и после ожесточённых боёв захватили «дом Гиммлера»вплотную подошли к рейхстагу, но взять его с хода не удалось.
Наша 23-я ГСД и в том числе 674-й ГСП гв. майора Давыдова, готовились к последнему рывку. 30-го апреля после мощной артподготовки начался штурм, в котором приняли участие все части, прорвавшиеся на этом участке к рейхстагу. Мы встретили жесточайшее сопротивление и первая атака захлебнулась. При повторной атаке в здание рейхстага прорвались только мелкие группы и внутри завязался смертельный бой. Мне вдруг подумалось – а вдруг мне опять не повезёт, как под Севастополем в этот же день ровно год назад? Мысль мелькнула и улетела. 2-го мая Берлин пал, сопротивление немцев прекратилось. Трудно сказать, кто первым ворвался в самое логово зверя. Каждый ветеран вправе считать, что это был он, даже тот, кто не был у рейхстага в эти минуты, ведь в Победу внесли свой вклад все – от фронтового санитара и до генерала, от подростков, сутками не выходивших из цехов и до руководителей предприятий в тылу. Мы прошли, мы победили! И я прошёл. Трудно, больно, страшно, но прошёл от Сталинграда и до Берлина… А кто был первым – оставим это нашим потомкам.
В последние боевые дни мы переворачивали чуть ли не каждый труп немца, надеясь узнать в нём мёртвого Гитлера, но.. история всем известна – личный шофёр и адъютант Гитлера Кемпке описал это в книге «Я сжёг Адольфа Гитлера».
8 мая 1945 года был подписан Акт о капитуляции Германии.
Вскоре после войны я узнал, что при взятии Берлина на один квадратный километр у нас приходилось 360 орудий и миномётов – страшная сила!
Многие скептики сегодня говорят, что взятие Берлина не было такой уж сложной задачей, потому что был виден конец войны, на нашей стороне были и военная сила, и моральная, что, мол, это далеко не Сталинградская битва и так далее.
Да, дорогие мои, это не Сталинград, но… Но с 16-го апреля по 8-е мая 1945 года войска 1-го Белорусского и 3-го Украинского фронтов потеряли убитыми и без вести пропавшими 304887 человек, 2156 танков, 1220 орудий и миномётов, 527 самолётов. А вот союзники за год войны на Западном фронте в общей сложности потеряли 206000 человек.
Сухая статистика о потерях во 2-й мировой войне: Советский союз – 20 млн (в том числе 11 млн уничтожено фашистами в лагерях смерти)., Югославия - 1 млн 700 тыс., Польша – 6 млн., Франция – 600 тыс., Англия – 370 тыс., США – 300 тыс., Китай – около 6 млн., Германия – свыше 13 млн., Италия – 0,5 млн., Япония – 2,5 млн. Страшные цифры! (Справочник «Мы и планета» 1985 г., стр. 43).
Вот вам и ответ на вопрос кто понёс наибольшие потери. До сих пор данные о погибших и пропавших без вести уточняются и цифры неумолимо идут на увеличение.
Берлин лежал в руинах, был перекопан окопами и траншеями, улицы завалены баррикадами, дома представляли собой сплошные руины, везде валялась черепица и битые кирпичи, мирное население пряталось в подвалах, боясь высунуться наружу, а мы в победной горячке радовались тому, что и на их земле грянул гром, ведь и нам не чуждо было чувство мести. Многие из нас потеряли своих родных и близких, боевых товарищей, дома наши тоже в огромном количестве были разрушены и ведь не мы начали первыми!
Как-то мы удерживали оборону полуразрушенного углового многоэтажного дома. Я с группой автоматчиков спустился в полуподвал для проверки и мы обнаружили в нём несколько женщин, стариков и детей. При нашем появлении они все встали и смотрели на нас с ужасом, наверное думая о том, что мы поступим с ними так же, как с нашим гражданским населением поступали их военные соплеменники на нашей земле. Геббельсовская пропаганда отлично справлялась со своими задачами, поэтому у этих людей вариантов выбора не было.
В нашей группе был солдат, немного говорящий по-немецки и он перевёл им мои слова о том, что мы не воюем с гражданским населением, но если среди них есть военные, пусть выйдут вперёд. Никто не вышел. А наверху грохотала война…
Я сказал им, что они свободны и могут, когда закончится бой на их улице, они могут бесплатно получить похлёбку, кусок ржаного хлеба, кашу и чай. Они слушали с недоверием. Когда бой стих, немцы потянулись из подвалов на улицу. Они не верили, что могут свободно идти домой. Они не верили, что мы не будем по ним стрелять.
Недалеко от этого дома стояли две наших полевых кухни и рядом с ними никого не было. Первым появился худой давно небритый старик, потом два тощих мальчугана и женщина с дочкой. Повар в фуфайке дал им супа, каши, хлеба и по маленькому кусочку сахара. Увидев это, немцы устремились к полевым кухням со своими мисками и кружками и вскоре образовалась большая очередь, но мирная картина продолжалась недолго.
С верхнего этажа бросили гранату и она оглушительно разорвалась на мостовой, ранив несколько человек. Наши автоматчики тут же окружили дом и начали прочёсывать этаж за этажом и взяли в плен двух фашистов. Когда мы вели их мимо людей, одна женщина попросила расстрелять их на месте, но мы ответили, что нельзя устраивать самосуд над пленными, пусть с ними разбираются там, где нужно.
ПОБЕДА!!!
Для меня война закончилась 3-го мая 1945 года в 16:00 в том же доме, где мы спускались в подвальное помещение к немцам. Старшина роты Саша Семакин пришёл к нам в отличном настроении и спросил: «Патроны ещё остались?» На наш утвердительный ответ он сказал: «Ребята, патроны вам больше не понадобятся и ужинать мы сегодня будем в ресторане! Гвардии лейтенант, я только что слышал собственными ушами, что война закончилась и нам надо сворачивать оборону и небольшими группами переходить к вон тем домам, к месту сбора!»
Мы ему сначала не поверили, в это просто невозможно было поверить! Только постепенно до нас начал доходить смысл сказанного – а ведь и вправду, дальше-то идти и некуда! Первые чувства? Опустошение. Мы шли к этому долгих четыре года и вот пришли. Не верилось, что всё закончилось, что не надо окапываться или идти в наступление, страдать в госпиталях от ран и хоронить боевых друзей. ВСЁ! Теперь по домам восстанавливать всё, что было разрушено зверьём в человеческом облике, теперь к родным и близким! Домой!
Я приказал зарядить патронами диски и мы дали в воздух длинный прощальный залп, как салют в честь окончания войны.
Старшина Семакин Саша… Замечательный товарищ, пробивной – при нём мы всегда были сыты в любой обстановке и в достаточной степени обеспечены боеприпасами. А вот судьба у него тяжёлая: бывший матрос, держал оборону Севастополя. Был ранен, взят в плен и увезён в Германию в концлагерь. Названия лагеря я не запомнил. С помощью друзей выжил, немного набрался сил и вместе с группой заключённых сбежал из лагеря, но его поймали, жестоко избили и вернули назад. Наши войска освободили пленных и часть их влилась в наши войска как пополнение, в том числе и Саша. Он быстро расположил к себе и солдат, и командиров. Ходил с нами в многочисленные атаки и в скором времени стал старшиной роты и дважды был представлен к правительственным наградам.
Итак, дав салют, мы привели себя в порядок и вышли на открытую улицу. Как-то странно было идти, не пригибаясь, не прижимаясь к стенам домов, не совершая перебежек.
Войска выводились за пределы Берлина, выводилась и техника и другое военное имущество. На этих же окраинах хоронили ребят, не доживших до Победы.
Мы пробыли в Берлине двое суток. Отсыпались. Стирали одежду, писали письма, чистили оружие. Тут и там слышалось пиликанье трофейных губных гармошек, а иногда и русской двухрядки. Немцы выползли из подвалов и принялись расчищать завалы на улицах. Над головами проносились наши истребители, патрулируя небо, по улицам в направлении окраин шли танки. Среди наших воинов всё чаще стали появляться и союзники – сытые, в новых мундирах. Мы недовольно ворчали: «Союзнички… Со вторым фронтом кота за хвост тянули, а как увидели, что мы громим фрицев на всех фронтах, сразу прибежали на раздел пирога Победы. Дал бы нам сейчас Жуков приказ, погнали бы мы этих вояк без остановки до самого Ла-Манша!» Мы уже тогда понимали, что они – наши враги уже прямо сейчас и вполне возможно, что скоро нам придётся воевать и против них.
НА СТРАЖЕ ЗАПАДНЫХ РУБЕЖЕЙ
В одну из майских ночей соединения 23-й ГСД были построены по полкам и пешим порядком мы двинулись в путь. Шли полтора суток и прибыли в город Магдебург. Город был не сильно разрушен. Его разделяла река Эльба. Мы прошли немного по её берегу и прибыли в военный городок.
Городок был построен капитально с немецкой аккуратностью. Двух-трёхэтажные домики из кирпича, большой асфальтированный плац, огромная столовая, хорошо оборудованный КПП с двумя шлагбаумами – вот это да! В этом городке и расположилась наша дивизия.
Прекрасные помещения, широкие коридоры и комнаты, рассчитанные на отделение по 10-12 человек, пирамиды для винтовок и автоматов в специально сделанных в стенах нишах… А мы… Нас война вообще отучила спать под крышей.
Постепенно жизнь входила в мирное армейское русло. Каждый из нас постепенно «разряжался», выдыхая из себя пороховую копоть войны. К нам она продолжала приходить во снах ещё долгие годы. Командиры по ночам выкрикивали команды, солдаты тоже что-то кричали и, просыпаясь, долго не могли понять, где они находятся. Светлые стены, потолки, чистые кровати – всё это было крайне непривычно для нас после окопов и подвалов.
Старшины устраивали прожарку белья в специальных печах, чтобы избавиться от «окопных пассажиров», выдавали чистое бельё, стирка белья не прекращалась весь световой день. В комнатах мылись полы, окна. Каждый из нас думал, что наверняка совсем недавно тут жили гитлеровцы, а теперь вот живём мы и это факт!
Cтаршины не давали нам скучать, донимая зубрёжкой уставов. Кроме того, мы начали изучать историю ВКП(б), которая была утверждена ЦК ещё в 1938 году, но в предвоенные и военные годы было не до неё – готовились к Большой Войне и воевали. А сейчас нас всех больше всего волновал вопрос – когда можно поехать домой: в Россию, Белоруссию, на Украину, в кавказские и азиатские республики? Война ведь закончилась!
В этих казармах мы пробыли около двух месяцев. Сначала домой отправляли легко раненых и больных. С каждым днём нас оставалось всё меньше и меньше, а новое пополнение не поступало.
В июле меня вызвали в политотдел на собеседование. За два дня до этого собеседование прошли 12 человек, которые сразу уехали домой. Я был уверен, что и со мной случится подобное, но…
В политотделе мне было предложено остаться в Германии ещё на пару лет, мотивируя тем, что я коммунист, имею образование ( в то время 7-8 классов считалось почти средним!) и им нужны младшие командиры. Я такого поворота не ожидал, ведь, как и все, я стремился домой к родным, горел желанием восстанавливать разрушенное войной народное хозяйство. Мне объяснили, что такие, как я, нужны и здесь, потому что нужно охранять государственную границу, а восстанавливать страну могут и без меня. Мне нечего было возразить и я согласился.
В строевой части вместе с временным удостоверением командира роты я получил строгое указание скомплектовать роту в течение двух дней. Формирование частей для охраны демаркационной линии в ГДР проходило в строгой секретности. Комплектовали части проверенными в боях людьми.
За два дня рота была полностью укомплектована. Командирами взводов у меня были гв.старший лейтенант Харитонов А.И., гв.лейтенант Лубяко А.П., гв.младший лейтенант Кузьмичёв П.Л. (через три месяца погиб, разбившись на мотоцикле) и его сменил гв.младший лейтенант Королёв И.К., старшиной роты был назначен гв.старшина Челкумбаев, а моим ординарцем и переводчиком – Коля Смирнов.
В середине июля я был назначен начальником главной заставы. Участок демаркационной линии, на который распространялась наша ответственность, составлял около 4-х км и проходил через контрольные пункты Шахт-Мария, Бенсдорф, Эслебен, Бург, шоссе Берлин-Нойхандеслебен, Хайбелюген и ещё несколько, названия которых не сохранились в памяти.
После Постдамской конференции на некоторых участках проходило выравнивание границы. В некоторых местах мы отходили, оставляя свои позиции под ответственность союзникам, в некоторых местах союзники уступали нам. Если базы союзников оставались временно в нашем секторе, то им было разрешено продвигаться на машинах, не заезжая в населённые пункты. Такое же правило касалось и нас, когда мы временно оставались в союзнических секторах.
Работы было очень много и спать приходилось урывками. Устанавливали связь как вдоль нейтральной полосы, так и в населённых пунктах, копали и оборудовали запасные позиции, КП и НП.
Случались и мелкие конфликты особенно когда мы закрыли границу «на замок» и немцы оказались разделены, имея родственников по обе стороны границы. Естественно, вместо того, чтобы оформить временное разрешение на проход в нашу зону, они использовали потайные тропы и переходы, минуя наши посты. Таких мы перехватывали, задерживали и после тщательной проверки решали – разрешить им следовать дальше или под конвоем сопроводить назад и передать союзникам.
Эти миграции ещё были обусловлены тем, что под союзниками жить было голодно, а на нашей стороне была колоссальная потребность в рабочих руках и за работу выдавались продуктовые карточки, поэтому и старались местные жители любыми путями попасть из западной части Германии в восточную.
Наряду с охраной границы нас изрядно донимали всяческие инспекции, навалилась куча отчётов – мирная жизнь вернулась к нам вместе с бюрократией.
К нам из СССР постоянно прибывало пополнение вместо отъезжавших на родину бойцов. Мы с интересом расспрашивали новичков о делах, происходящих на родине, каждому ведь тоже очень хотелось домой.
В начале 1946 года мне присвоили звание гв.старший лейтенант.
В середине сентября почти неделю на нашем магдебургском полигоне проходили занятия по тактике ведения боя и стрельбе. Возвращаясь после занятий в казарму, меня перехватил связной из полка и сообщил, что меня вызывает начальник штаба полка. Оставив вместо себя заместителя, я отправился в штаб. Там заместитель командира полка сказал, что шесть человек, в том числе и я пойдут в дивизию сдавать зачёты по истории партии. Это было неожиданно, ведь мы совершенно не готовились к этому. Заместитель «успокоил», сказав, что подготовимся на месте.
Мы готовились два дня, а на третий день предстали перед комиссией, которую возглавлял прибывший из Москвы генерал-лейтенант.
Мне достался вопрос с биографией В.И. Ленина. Что и как я рассказывал, вспомнить не могу, но получил четвёрку. У нас, офицеров, на языке вертелся один вопрос – когда нас отпустят домой, и мы его задали в перерыве генералу, как члену Военного Совета. Генерал пообещал поговорить с Москвой и завтра сообщить нам ответ. На следующий день пришёл ответ, сообщающий о том, что если кто-то желает домой, то пусть пишет рапорт, проходит комиссию, сдаёт дела, но в любом случае очень скоро нас всех сменят.
Мы разъезжались по своим частям в приподнятом настроении и я сразу написал рапорт и прошёл медкомиссию.
10 октября 1946 года пришёл приказ о моей демобилизации и зачислении в запас. Несколько дней сдавал отчёты, имущество и передавал личный состав новому командиру роты.
На проводы пришли все фронтовики, которые не были задействованы в нарядах. Старшина Дуамбек Челкумбаев принёс новые яловые сапоги, Саша Королёв – две пуховые подушки, а Лубяко Коля подарил красный трофейный аккордеон.
МИРНОЕ ПОСЛЕВОЕННОЕ ВРЕМЯ
25 октября 1946 года из припограничной станции Швангфельде я выехал в Магдебург. Для демобилизованных был подготовлен специальный товарный поезд, в голове и хвосте которого были прицеплены платформы с зенитно-пулем1тные установки, а у каждого из нас было при себе личное оружие. Часто на территории Польши на поезда нападали вооружённые банды, иногда поезда пускались под откос, завязывались настоящие бои. Нам повезло, мы проехали Польшу спокойно и на последней перед СССР станцией мы сдали личное оружие.
Пока с сентября 1941 года по ноябрь 1946 года я находился в армии, в моей семье произошли некоторые изменения.
Старшая сестра Катя в апреле 1942 года была призвана в армию и там закончила курсы радистов. Служила в составе 2-го Дальневосточного фронта, 15-й армии, 188-го отдельного батальона связи. Принимала участие в войне против милитаристской Японии, а 18-го сентября 1945 года была демобилизована. После демобилизации вернулась в Куйбышевку-Восточную и вышла замуж за военного, который не хотел там жить и уехал в Латвию в город Либава (Лиепая) и позже вызвал Катю к себе, а потом уговорили приехать в Либаву и отца с матерью.
Я тогда ещё находился в германии и, узнав о намерении семьи переехать в Латвию, категорически возражал и будущее подтвердило правоту моих возражений. Переезд состоялся, несмотря на мои возражения и дорого обошёлся семье как материально, так и морально.
У Кати с Николаем совместная жизнь не сложилась и они развелись. Я как раз в это время приехал в Либаву (Лиепаю). Мне предлагали здесь остаться, но я категорически отказался. Меня тянуло в Россию и я, забрав с собой Катю, поехал поездом на Дальний Восток в дорогую сердцу Куйбышевку-Восточную, которую считал своей второй родиной после Костромской области. Там я рассчитывал вновь встретиться со своими довоенными друзьями и устроиться токарем в авиамастерские.
В Москве купить билет на пассажирский поезд, следующий на восток, оказалось невозможным делом и мы решили воспользоваться товарно-пассажирским поездом. Хоть было и холодновато, но мы не унывали – печурку топили круглосуточно, продуктов хватало и через тридцать суток мы, наконец, добрались до Куйбышевки-Восточной. Временно жили в квартире моих хороших друзей. Я никак не мог понять, что заставило отца и мать бросить этот городок и поехать в Либаву? Как бы нам было хорошо сейчас вместе!
Младшая сестрёнка Аня закончила десятый класс и готовилась к поступлению в педагогический институт, но познакомилась с офицером медицинской службы и вышла за него замуж. Сначала снимали, как и мы, комнату в Куйбышевке-Восточной, а позже перебрались под Благовещенск на станцию Маховая Падь и в 1946 году у них родился сын Юра.
Шёл декабрь 1946 года, стояли лютые морозы ниже сорока градусов. Хорошо, что у меня и у Кати была тёплая одежда и продовольственные талоны на месяц, но в стране была введена карточная система и каждый демобилизованный должен был в течение этого месяца устроиться на работу и уже от предприятия получать продовольственные карточки, иначе – голод.
Наступил новый 1947 год. Одев парадно-выходную военную форму я отправился навестить Шуру Ситникову и ей родителями, с которыми не виделись долгих пять с половиной лет. Волновался. Прихватил с собой бутылку вина и закуску. Хотелось пригласить Шуру на танцы в железнодорожный клуб. В знакомых окнах горел свет. Тётя Вера чистила картошку. Увидев меня, вскочила, обняла, поцеловала и заплакала. Говорит, что Шура и дядя Коля скоро вернутся с работы. И вдруг из другой комнаты выбегает курчавая девчушка не более двух лет от роду. Спрашиваю: «А это чья девочка?» «Шурина дочь, наша внучка, а папы нет. Не дождалась тебя Шура, вышла замуж за старшину, а он через два года уехал на Курилы и пропал.» - и тётя Вера опять заплакала.
Вскоре пришли и дядя Коля с Шурой. Посидели, поговорили, выпили вина, а в клуб Шура идти отказалась, потому что не в чем идти, за войну всю одежду на еду потратили.
Через месяц пошёл в городской военкомат становиться на учёт. Начальник второго отдела строго посмотрел на меня и сказал, что я должен был сделать это много дней назад, так как моё личное дело уже давно пришло. Мне его тон не понравился и я ответил, что не являлся потому, что хотелось отоспаться за пять лет войны. Далее беседа пошла уже в более дружелюбном русле.
Дня через три после постановки на учёт меня вызвали в отдел кадров МВД, где мне предложили встать на спецучёт и перейти на работу в органы внутренних дел. На раздумье дали несколько дней. С Катей вместе прикидывали так и эдак и, в конце концов, решили дать согласие, потому что проблемы с жильём и питанием уже вышли на передний план. Катя, к тому же, была беременна.
Для ознакомления с будущей работой и с документацией меня отправили в Хабаровск и вскоре я получил своё первое назначение на станцию Средне-Белая, что в Амурской области, а в январе 1947 года у моей сестры Кати родилась дочь Света.
Постепенно жизнь налаживалась и я старался вернуть родителей как можно скорее опять на Дальний Восток. Мама болела раком желудка, её было необходимо срочно лечить. В Лиепае я оставил им на дорогу пять тысяч рублей и очень скоро родители вернулись. Они малой скоростью отправили багажом сундук с нехитрым скарбом, но его в пути разграбили и родители потом очень сильно и долго переживали.
Новая и ответственная работа для меня была ещё почти незнакома и я вникал во всё и днём, и ночью, часто забывая об отдыхе. Много курил, корпя над документацией. А мама чувствовала себя всё хуже и надо было принимать срочные меры. Временное облегчение после больниц в Хабаровске и Благовещенске сменялось опять мучительными болями.
При нашей областной больнице работал врач Мамушин Сергей Александрович, как говорят, хирург от Бога. Он внимательно осмотрел мать и сказал: «Всё очень плохо. Если вы и мама согласны, то я сделаю операцию и, если операция пройдёт успешно, то мама проживёт столько, сколько ей положено. Если же нет, то не более девяти месяцев». На семейном совете мы решили согласиться и операция прошла на первый взгляд успешно. Мама после выписки посвежела, повеселела, появился аппетит. Она даже пыталась делать по дому какую-нибудь работу, но мы старались её от этого оградить. Но через семь месяцев ей опять начало становиться хуже и мы повторно положили её в больницу к профессору Мамушину. Мы часто навещали маму, принося ей новости и продукты. Новости она слушала с интересом, а вот кушала всё меньше и меньше, находясь под постоянным присмотром медперсонала.
Палату, в которой лежала мама, обслуживала молоденькая черноглазая симпатичная медсестра Надя. У меня и в мыслях не возникло, что она скоро станет моей женой.
В канун нового 1948 года в клубе я пригласил Надю на вальс и с этого вечера началась наша дружба.
А мама сгорала прямо на глазах и ничто ей помочь не могло. Как-то я сказал ей, что Надя – моя невеста. Мама тихим голосом сказала: «Надя хорошая девушка.» - и замолчала навсегда.
Мама умерла 16 марта 1948 года на 56-м году жизни. Надя была на похоронах и вскоре мы стали жить вместе и 2-го мая сыграли свадьбу.
Надя оказалась хорошей хозяйкой, а я помогал ей по мере сил и возможностей.
Быт потихоньку налаживался. Обзавелись огородом, купили козочку, кабанчика, завели несколько кур. Суровый дальневосточный климат заставлял всех работать и на себя.
В декабре 1948 года родилась дочь Людочка, а через два года в феврале 1951 года – сынок Вова. Мы так радовались!!! После войны мы умели радоваться всему и даже повседневный труд дома и на работе был нам в радость. Потому что были ещё молоды! И даже успевали бегать в клуб на танцы!
По долгу моей службы нам приходилось часто переезжать с места на место и всегда начинать всё с начала: быт, огород, живность.
В 1953 году к нам переехал папа и прожил с нами всю свою жизнь до 1977 года. Очень много нам помогал, а когда в июне 1956 года родился сын Витя, то папа полностью взял на себя заботу о нём и внук вырос буквально на руках у своего деда.
В 1954 году меня направили на год учиться в Ленинградское военно-политическое училище МВД СССР и после его окончания присвоено специальное звание капитана внутренней службы.
Начиная с 1957 года к офицерскому составу стали предъявляться серьёзные требования в отношении получения средне-технического и высшего образования. А как его получить? Всю мою юность и юность моих ровесников забрала война, а после войны нужно было не учиться, а выживать. Теперь же вопрос стоял конкретно: либо образование, либо рапорт об увольнении в запас на стол! А ведь у меня с учётом военных лет уже тогда была довольно большая выслуга! И что? Всё напрасно? И в 1958 году я поступил на заочное отделение в Хабаровское культпросвет училище. Учился упорно и закончил его не за четыре, а за три года. Преподаватели считали меня одним из самых успешных учеников.
Однажды на последней предэкзаменационной сессии одна женщина попросила меня провести консультацию в группе заочников по Истории КПСС, главным образом по вопросам съездов и конференций. Консультация прошла успешно и после её завершения ко мне подошла студентка, по совместительству работавшая библиотекарем в пединституте, Нина Стрельникова. Она предложила мне после окончания училища поступить на заочное отделение в Благовещенский педагогический институт имени М.И. Калинина на исторический факультет. Это было неожиданно, но тяга к учёбе у меня была постоянно. Правда, была одна накладка, которая могла отсрочить поступление на целый год. Дело в том, что в то время, когда в средних учебных заведениях начинались госэкзамены, в высших начинался набор абитуриентов.
Я, всё же, поехал в институт и обратился с просьбой о зачислении к заместителю проректора, но он даже не захотел со мной говорить. И документы не принял. Вторая попытка тоже не принесла результата. А на третий заход я пустил в ход тяжёлую артиллерию, напирая на то, что я – фронтовик и у меня имеются льготы на поступление и на учёбу. Услышав это, зам проректора только что на стуле не подпрыгнул: «А чего же вы сразу не сказали, что фронтовик? Несите справку, что вы фронтовик и, как исключение, допустим до вступительных экзаменов».
Взял в кадрах справку и вскоре уже опять сидел в кабинете проректора и держал в руках экзаменационный лист.
Вступительные экзамены сдавал вместе с очниками и сдал без троек, тут же оставшись на установочную сессию.
И опять: работа, учёба, дом, сессии, командировки.
Во время учёбы вся тяжесть содержания семьи легла на плечи Наденьки. Она и дома, и на работе успевала справиться со всеми делами. Я помогал по мере возможности и папа тоже. Главное, что дети были сыты и одеты, ходили в школу. Надюша всем своим существованием создавала мне все условия для учёбы, за что я ей безмерно благодарен! Учился упорно и в институте и закончил учёбу не за шесть а за пять лет, после чего был зачислен в основной список кадрового состава МВД.
Служить по большей части выпало в Амурской области, переезжая вместе с семьёй с места на место: Средне-Белая, Пёра, Возжаевка, Благовещенск, Свободный, Сковородино, Тахтамыгда (БАМ).
Надины родители жили в Днепропетровске, болели и нуждались в помощи. И мы начали проситься о переводе на Украину. Переписка с Министерством длилась годами и отец Нади Михаил Ефимович, не дождавшись нас, умер в декабре 1953 года, оставив в одиночестве больную жену Анну Аврамовну.
Переписка не прекращалась, а ведь было постановление Совета министров СССР о том, что военнослужащим, прожившим на Дальнем Востоке более 15 лет из-за климатических условий предоставлялось право выбора места жительства, а я уже прожил здесь 25 лет, если учесть довоенные и военные годы – прописка ведь сохранилась дальневосточная.
Надя в Днепропетровске закончила обучение в медицинском училище и сама попросилась по разнарядке на Дальний Восток на три года, а в общей сложности прожила тут 20 лет.
За освобождение Украины я был дважды ранен, что в нашем случае имело немаловажное значение, но, когда пришло разрешение на переезд на Украину, местное начальство стало на дыбы, мотивируя тем, что меня некем тут заменить. И опять продолжилась нервотрёпка, которая закончилась только 6-го февраля 1967 года, когда после тёплых проводов мы выехали из Белогорска в западном направлении и 13-го февраля приехали всей семьёй в Днепропетровск. На Дальнем Востоке осталась дочь Люда, которая доучивалась в медицинском училище в Райчихинске.
В день приезда было очень солнечно и весь город был завален сугробами. Родственники приняли нас радушно, а мама Аня плакала от счастья.
В городе с квартирами было туго. Можно было вступить в кооператив, но у нас не было столько денег. Я попросился на работу в посёлок Шахтный в Синельниковский район. По нашему общему мнению нам, привыкшим к сельским условиям, там было бы гораздо легче, чем в городе.
17 февраля 1967 года мы приехали в Шахтный. Сразу вселились в трёхкомнатную квартиру. Я и Надя продолжили работать по специальностям, сыновья ходили в школу, а дед Костя к своей радости начал ухаживать за кабанчиком и курами. Нам выделили участок под огород и щедрая украинская земля давала нам хороший урожай.
Летом 1967 года приехала и Люда и устроилась на работу в аптеке в Днепропетровске и вскоре вышла замуж.
Сын Володя в 1968 году закончил школу и после водительских курсов ушел в армию и служил в Чехословакии, а после возвращения поступил и закончил Днепропетровский автотранспортный техникум и по сей день работает по специальности.
Сын Витя в 1973 году после школы сразу поступил в Лиепайское мореходное училище и, закончив его, ходит по морям-океанам, работая штурманом.
Все трое добросовестно трудятся, у всех семьи и дети, а у нас уже шесть внуков: Людины дети - Алеся и Гера, Вовины – Павлик и Надя и Витины – Игорь и Настя. И правнучка Катенька!!!
В Шахтном мы прожили 10 лет. Выслуги лет у меня было с лихвой и уже чувствовалась усталость, накопленная за фронтовые и мирные годы. В июне 1975 после выписки из больницы написал рапорт о выходе в отставку.
26 августа в спортивном зале поселковой школы собрались все коллеги по работе, соседи, родственники, друзья и дружно проводили меня на пенсию. Было сказано немало тёплых слов, о чём я до сих пор вспоминаю с благодарностью.
В апреле 1976 года комиссия ВТЭК дала мне пожизненно 3-ю группу инвалидности по ранениям, полученным на фронте.
Мы, я и Надя, начали добиваться переезда в Днепропетровск, но местная бюрократия ставила нам палки в колёса любыми способами. Мне, как фронтовику и инвалиду, были предоставлены определённые льготы на получение квартиры, но это пришлось доказывать в кабинетах Министерства целых два года.
Между тем, папа, достигнув 87-летнего возраста, начал чувствовать себя хуже и хуже. Он ни на что не жаловался, но потерял аппетит, стал плохо передвигаться и за ним нужен был постоянный уход. А мы уже получили в городе квартиру и разрывались между Шахтным и Днепропетровском, потому что в новой квартире после прежних жильцов нужно было делать основательный ремонт и поэтому мы попросили мою сестру Катю приехать из города Солнечный, который под Комсомольском-на-Амуре приехать для присмотра за папой. Катя приехала, спасибо ей огромное, и пробыла рядом с папой вплоть до его смерти.
Папа умер в сентябре 1977 года и, похоронив его, мы полностью переехали в Днепропетровск.
Надина мама тоже тяжело болела и мы перевезли её к нам домой, но в мае 1980 года Анна Аврамовна скончалась.
А я не мог усидеть без работы. Когда пошёл становиться на партийный учёт в Амур-Нижнеднепровском РК ПУ, меня пригласил для беседы первый секретарь Кузнецов П.А. и предложил мне потрудиться в отделе пропаганды и агитации.
Прикинув, что райком находится совсем недалеко от дома, я дал согласие и впрягся в работу. На должности внештатного инструктора РК КПУ я проработал чуть больше года и райком, видя моё добросовестное отношение к делам, стал загружать меня всё больше и больше дополнительными задачами и я стал уставать, прибаливать, брать работу на дом, не успевая сделать всё на работе. В конечном итоге я решил оставить эту работу.
В январе 1978 года на районной отчётно-выборной конференции активистов в борьбе за мир меня избрали ответственным секретарём правления Амур-Нижнеднепровского районного отделения Советского Фонда Мира, где я и работаю уже 9 лет. За это время я изучил все предприятия и коллективы, познакомился со всеми руководителями. В отношении фонда мира наш район был в числе отстающих и пришлось приложить немало усилий, чтобы перевести его в разряд передовых, что было неоднократно отмечено грамотами, премиями, путёвками по местам Боевой Славы, печатался в районных и областных газетах.
Так вот случилось, что войну против фашизма пришлось вести не только в пороховых окопах, но и бороться за мир и после войны. Кто-то на пленуме ЦК КПСС сказал хорошие слова – Против войны надо бороться, пока она не началась!
Я тружусь даже находясь на заслуженном отдыхе. А что же делать нам, фронтовикам, без работы? Уйти в отставку и «засохнуть»? Нет, так нельзя! Пока наше поколение живёт, мы должны доносить до молодёжи правду о войне и мире, о том, что надо сделать для того, чтобы мир опять не взорвала война!
Что ещё… Кроме уже отмеченного, возглавляю районную военно-патриотическую секцию «Знание», являюсь лектором РК КПУ, провожу большую работу с комсомолом, молодёжью допризывного возраста и учащимися школ.
Моя работа высоко оценена райкомом, поэтому уже пять лет мой портрет находится на Доске Почёта на проспекте Правды и на улице Малиновского.
Являясь членом совета ветеранов 33-й ГСД и 2-й ГА, веду большую переписку с ветеранами войны, с 27-ю историческими музеями и комнатами боевой и трудовой славы. Совместно с красными следопытами продолжаю разыскивать ветеранов войны, организовываем раскопки на местах минувших боёв, где находим много боевых трофеев, которые передаём в музеи.
Многие музеи просят прислать им ещё и ещё с полей боёв. Невозможно объять необъятное. Очень жалею, что не сохранил у себя хоть немного боевых листков, фронтовых газет для того, чтобы поделиться ими сегодня:
Не отыскать теперь мои погоны,
Истёртый мой ремень не отыскать.
Что я смогу музею обороны
По просьбе пионеров отослать?
Изношены шинель и гимнастёрка,
Причастные к былой моей судьбе.
От давних дней осталось два осколка,
Которые ношу с тех пор в себе…
А во мне этих осколков гораздо больше, чем два…
Советы ветеранов 2-й ГА, 33-й ГСД, 36-й ГСД, 64-й Армии регулярно организуют встречи ветеранов войны в освобождённых ими городах: Москва, Сталинград, Севастополь, Новороссийск, Новочеркасск, Тамбов, Снежное, Новая Каховка, Шилуте, Шауляй, Кеннигсберг, Скадовск и во множестве других. Со всей страны съезжаются ветераны на «вечернюю поверку», с грустью вспоминая о тех, кто не приехал на этот раз и тех, кто не дожил до Победы:
Вспомним всех поимённо,
Горем вспомним своим.
Это нужно не мёртвым,
Это нужно живым!
Особенно запомнились две встречи.
9 мая 1969 года, проводив сына Вову в армию, я на сутки опоздал на встречу ветеранов в Севастополе, состоявшуюся там по случаю 25-летия освобождения города. Когда я приехал, в большом зале горкома партии уже шла конференция. У меня был подготовлен небольшой доклад и я пробрался в ряды поближе к сцене и передал в президиум записку с просьбой поставить меня в очередь. Выступали начальник артиллерии генерал-полковник Телегин, контр-адмирал Октябрьский, начальник политотдела 2-й ГА генерал-майор Сергеев и многие другие лица старшего командного состава. В перерыве я подошёл к генерал-майору Сергееву и сказал: «Товарищ генерал, вот выступают одни за другим генералы и адмиралы, а нам, младшим командирам, тем, кто решал судьбу страны на переднем крае, почему-то слово не дают.»
Генерал улыбнулся и сказал, что моё выступление будет вторым после перерыва. Я очень волновался, а когда мне дали слово, я сначала поблагодарил Севастопольский горком за их гостеприимство и выразил сожаление в том, что, задержавшись из-за провода сына в армию, не смог встретиться с боевыми друзьями из 33-й ГСД. Тут с места в президиуме поднялся секретарь Крымского обкома партии Кириченко и сказал: «Товарищи! Кто из 33-й ГСД, прошу встать!» Множество людей поднялось со своих мест, а я смотрел в зал и из глаз капали слёзы…
В перерыве меня обступили боевые товарищи: командир 88-го ГСП гв. полковник Герой Советского Союза Мандрыгин Е.И., приехавший из г. Орёл., зам комполка по строевой части гв. полковник Герой Советского Союза Шамура Д.И. из Симферополя., начальник политотдела 33-й ГСД, лично вручавший мне партбилет перед форсированием Сиваша, гв. полковник Матвиенко Г.А. из Харькова., мои автоматчики-спасители Калимбет Л.А., Бережной И.Г., Глинский П.П., Митруков А.П. и многие другие.
Вторая встреча состоялась в Москве 17 мая 1970 года. В этот день в Центральном Доме Советской Армии царило необычайное оживление. Сотни людей с орденами и медалями на груди съехались со всей страны, чтобы встретиться со своими однополчанами. Каждый из них, воюя на своём, пусть самом отдалённом от Москвы фронте, всё-таки воевал в том числе и за Москву!
На встречу прибыли и командиры высшего звена: Маршал Советского Союза П.К. Кошевой, генералы армии В.Ф. Маргелов и И.В. Тюленев, генерал-лейтенанты запаса Б.И. Арушанян, И.М.Афонин, И.С. Стрельбицкий и многие другие.
О каждом из этих людей можно бы было складывать легенды, сочинять песни, а они в общей колонне прошли и поклонились боевым знамёнам, изрешечённым пулями.
Во время регистрации мы (я и Надежда Михайловна) получили в руки первый тираж выпуска книги Маршала Советского Союза четырежды Героя Советского Союза Г.К. Жукова «Воспоминания и размышления», посвящённую советскому солдату.
В этот же день я получил от своего друга и ветерана майора Артюшенко Д.И. поздравительную телеграмму с сообщением о том, что мне присвоено очередное специальное звание майора внутренней службы.
Вот, кажется, и всё.
Пословицу, которую я привёл в начале своих воспоминаний «Жизнь прожить – не поле перейти» мне кажется, что я уже полностью подтвердил – и жизнь прожил, и поле перешёл. Впрочем, остался ещё кусочек жизни и кусочек поля и я очень не хочу, чтобы на этих кусочках не пришлось бы опять рыть окопы.
Такая вот биография, написанная простым человеком не в литературной форме, а так, как получилось. Может, на чём-то я задерживался, углубляясь в мелочи, а в чём-то, к своему сожалению, наоборот был слишком скор, но что вышло из-под пера, то и вышло.
Хотелось бы, чтобы эту биографию прочитали, как минимум, мои дети и внуки, чтобы они знали, как я прожил свою жизнь – хорошо или плохо, чтобы помнили обо мне и о моих боевых товарищах, чтобы…
Спасибо всем!
Мне часто-часто вспоминается тот бой –
Друзей моих предсмертный стон и муки…
Года скопились грузом за спиной,
И наше дело продолжают внуки.
1986 год
Днепропетровск
НЕОБХОДИМОЕ ПОСЛЕСЛОВИЕ
Ну вот, дорогой читатель, мы и дошли до конца повествования. Спасибо тем, кто прочёл его до конца. Понимаю, что язык далеко не художественный и отец об этом сожалел искренне и многократно.
Мира вам, здоровья и всего самого доброго.
С уважением
В. Румянцев
26 декабря 2020 года
Рига