Я родился в 1948 году на Лиговке, в самом криминальном районе Ленинграда. Учился я, несмотря на мои неплохие способности, неважно, был троечником и то ли в третьем, а то ли в четвертом классе (точно уже не помню) я очень подружился с моим одноклассником, второгодником Толей Закачурой.
Все имена, которые я здесь буду называть, подлинные, ведь с тех времен прошло уже более пятидесяти лет, все сроки давности давно истекли, наше поколение вымирает и, если кто-нибудь из героев моих воспоминаний окажется жив и откликнется, то я этому только обрадуюсь.
Толя был очень добродушный, смышленый, веселый и невероятно физически сильный мальчишка. В детстве он перенес полиомиелит и его отец, дядя Саша, стал приучать его и его младшего брата, Володю, к физическим нагрузкам. Толя в шестнадцать лет свободно крестился двухпудовой гирей, делал с ней упражнения на пресс, держа ее за головой – эта гиря была для него игрушкой.
Мой отец в то время был очень увлечен работой, он работал в конструкторском отделе Сергея Ивановича Сикорского (старшего брата знаменитого авиаконструктора), был у него на очень хорошем счету (отец был замечательным инженером) и ему тогда было явно не до меня. Мама тоже много работала и дом Толи стал для меня вторым домом.
Толя был завзятым второгодником, учиться не хотел, я тоже был лентяем и разгильдяем (о чем теперь очень жалею). Отец меня за это ругал и даже иногда поколачивал за замечания в дневнике, но времени на мое воспитание у него не находилось, да я и не уверен, что это дало бы какие-то положительные результаты. Хотя у меня и были неплохие способности, я на них просто наплевал. Словом я, как и Толя, рос уличным мальчишкой.
Дядя Саша неожиданно умер, когда Толе было 15 лет, и он вскоре после смерти отца пошел работать в депо, в тот же цех, где когда-то работал дядя Саша и стал впоследствии замечательным слесарем дизелистом. В работе Толя оказался очень трудолюбив и смышлен. Впоследствии, после службы в спецназе, он сумел устроиться на работу водителем на грузовики, которые возили грузы в Финляндию.
Но я снова вернусь в свои шестнадцать лет.
Чем могли заняться в свободное время, которого у закадычных друзей (двоечника и троечника) было тогда хоть отбавляй, два уличных пацана? Конечно же мы шлялись по улицам, втихаря покуривали в сараях, а иногда уже и попивали дешевое вино, на котором крупными цифрами было написано 777, и называлось оно «три семерки». Мы жили в очень криминальном районе, но ни в какие сомнительные дела и истории никогда не ввязывались. Незаметно вокруг Толи образовалась небольшая группа подростков, которая никого не задевала и которую, благодаря невероятной силе Закачуры, тоже никто не притеснял.
Но однажды, по протекции одного из наших приятелей, к нам приблудился его друг, который был на пару лет старше нас, его звали Боб Стружинский.
Сначала Боб мне даже понравился: спокойный, рассудительный, внимательный и, казалось, уважительный ко всем парень. С виду он выглядел неплохо, невысокий, чуть сутулый, худощавый, жилистый, с приятной внешностью пацан, только взгляд у него был какой двусмысленный: одновременно и изучающий, и равнодушный. Боб в прошлом занимался вольной борьбой и кажется добился в этом неплохих результатов.
Первый неприятный сигнал мы получили, когда он, ни с того ни с сего, устроил драку с каким-то пареньком из нашего района.
У Стружинского была очень неприятная привычка, подолгу держать человека за руку, когда он с ним здоровался. Кисть у него была очень сильная и когда тот пробовал вытащить руку он долго её не отпускал, глядя ему прямо в глаза. Выдернуть руку было вроде бы невежливо, человеку приходилось подчиняться его воле и некоторое время выслушивать его малозначащие фразы.
В тот день он держал этого парня за руку, долго ему что-то внушал, потом вдруг прижал его правую руку к своему животу, резко обхватил за спину левой рукой, плотно прижал к себе и, неожиданно прогнувшись, упал вместе с ним на задний мост. Боб, как я уже сказал был малорослым, и этот парень, будучи выше его, сильно ударился лицом о землю. Стружинский хотел было бить его ногами, но мы дружно оттащили его в сторону.
После этого случая я старался не здороваться с ним за руку, а если все-таки здоровался, то я сразу же, не стесняясь, с силой выдергивал руку из его цепкой хватки. Позже он смирился и уже не повторял, по отношению ко мне, таких попыток.
Однажды мы зашли в магазин на Лиговке, купили бутылку вина, а за нами увязался, со своей бутылкой, какой-то пьяненький мужичок. Мы зашли во двор и вдруг Боб очень сильно ударил этого несчастного чем-то по голове, тот упал, Боб быстро вытащил из его кармана кошелек, сказал: «Бегите!» и мы все помчались врассыпную. Мне очень хотелось остаться и помочь этому человеку, но я не мог, этот дворик находился как раз между магазином и 11-ым отделением милиции, и сюда в любую минуту могли зайти милиционеры. Тогда мне пришлось бы объясняться и выдавать своих товарищей, в том числе и Толю. После этой вынужденной пробежки, в тот же вечер, я пришел к Закачуре. Он тоже был не в восторге от этого происшествия, но на мое предложения избавиться от этого подонка ответил как-то неопределенно. После этого случая я отошел от своей компании и даже перестал встречаться с Толей, но Стружинский на этом не успокоился и однажды зачем-то приперся ко мне домой. Меня дома не оказалось, его встретил мой отец и, когда я вернулся, то он строго спросил меня, кто этот человек? Я сначала не понял о ком он говорит, но когда отец его описал, то сразу догадался, что это был Боб. Я ничего не стал ему рассказывать, но отец все понял сам (ведь он, еще до моего появления на свет, два года отсидел в тюрьме). Отец очень серьёзно предупредил меня, чтобы я никогда больше с ним не общался.
На наше счастье очень скоро Стружинский попался на уличном грабеже и ему дали два года общего режима.
Кажется, через год я поступил в мореходку, но мы с Толей продолжали дружить и в выходные дни как правило встречались в его квартире. На втором курсе курсантам из Ленинграда разрешили жить дома, в это же время Стружинского выпустили на свободу, и мне иногда приходилось встречался с ним у Толи. Не знаю почему Закачура пускал к себе эту тварь? Тетя Лена (мама Закачуры), простодушная, добрая, улыбчивая женщина (у нее была замечательная улыбка), относилась ко мне очень хорошо, общалась с моей мамой, но она была чересчур доверчивым человеком и всегда радушно (без разбора) принимала в доме всех друзей своих сыновей.
Однажды мне кто-то рассказал, что Стружинский очень жестоко избил самого безобидного парня из нашей компании, которого мы почему-то называли Гвидоном (на самом деле его звали Слава). Слава даже попал после этого в больницу с сотрясением мозга. Узнав об этом я решил поговорить с Толей, но он почему-то отнесся к этой истории инертно. Сказал, что у Гвидона есть своя голова на плечах и он о его проблемах думать не обязан.
Вскоре после этого разговора я случайно встретил на Лиговке своего бывшего одноклассника, Рудика Нельке, и когда мы с ним разговаривали к нам подошли в стельку пьяные Боб Стружинский и Саша Беспартышев (тоже парень из нашей компании, ровесник и приятель Стружинского). Мы поздоровались, завязался общий разговор и во время этого разговора Боб и Саша стали шутя бороться. Боб быстро повалил Беспартышева на лопатки и вдруг, ни с того ни с сего, стал бить его головой об асфальт, сначала вроде бы шутя, а потом, войдя в раж, все сильней и сильней.
Тут меня наконец прорвало, я поднял Стружинского на ноги и, когда он попытался схватить меня за руку, я, зная чем это закончится, выхватил руку и стал его бить. Боб все время пытался перейти на борьбу, но я держал дистанцию и бил его изо всех сил только по роже, стараясь при этом попасть в нос. В то время я всерьез занимался боксом и, хотя у меня и не было коронного нокаутирующего удара, но и те, которые были, вероятно оказались весьма болезненными. Боб попытался от меня убежать, но я уже вошел в раж, догнал его во дворе, свалил под дерево и стал, в первый и в последний раз в жизни, бить лежачего человека ногами. Боб уже не сопротивлялся, он только закрывал лицо руками и буквально выл: хватит, больно, сука, больно, хватит!!! Но я, кажется, уже был готов его убить. Я бил его за человека из магазина, за Славку-Гвидона и за свой страх, который я испытывал перед этим выродком. На его и на мое счастье к нам подбежал Рудик и оттащил меня на улицу.
Признаюсь честно, я чувствовал себя в этот момент гордым и счастливым – я наконец-то смог побороть свой страх перед этой гадиной!
И тогда Нельке «вылил на меня ушат холодной воды», он сказал:
- Чувствуешь себя героем, да, Саня? Ну так теперь ходи и весь остаток жизни все время оглядывайся. Он тебя убьет, хоть через десять, хоть через двадцать лет, но когда-нибудь убьет. Этого он тебе не простит.
На следующий день я зашел к Толе. Как сейчас помню, тот, как всегда по выходным, лежал в кровати с банкой воды и папиросой в руках. Только я успел рассказать ему эту историю, как кто-то позвонил. Тетя Лена куда-то ушла и Толя попросил меня открыть дверь.
Открываю я дверь, и… передо мной стоит Боб Стружинский. Лицо побито, синяки под глазами, нос распухший, но в целом, для него все кончилось не так уж и плохо, сотрясения мозга, как у Славки Гвидона, у него по видимому не было. Будь он вчера не такой пьяный, мне бы наверно мало не показалось. Боец я оказался – все таки неважный…
Боб спокойна и даже вежливо так со мной поздоровался: здравствуй, Саша! Спросил, где Толя и прошел в его комнату. Я за ним. Они поговорили буквально пару минут, ни о чем, Стружинский попрощался с Толей и не замечая меня спокойно ушел.
И тут Толя, почти слово в слово повторил мне вчерашние слова Рудика Нельке. Он сказал:
- Саня, он когда-нибудь всадит тебе перо в спину! Единственно, что ты теперь можешь сделать, это завалить его первым.
Толя встал, оделся, достал из под кровати ящик с инструментами, порылся в нем и вытащил оттуда длинный самодельный стилет с деревянной ручкой. Что-то навроде пера (пером на Лиговке называли превращенный в адское оружие, обточенный со всех сторон треугольный напильник) только стилет был потолще, подлиннее и не такой хрупкий как перо (лиговское отребье имело обыкновение исподтишка всаживать в человека эту хрупкую иглу и обламывать ее в теле своей жертвы).
- Ты знаешь где он живет, подлови его там – это единственное, что может тебя спасти. Завали его, пока он тебя не завалил –
И он подробно объяснил мне куда и как я должен всадить в него этот стилет.
Идея показалась мне дикой, но стилет я все-таки взял, и с этого времени стал ходить точно, как предсказал мне Рудик Нельке, все время оглядываясь. Более того я однажды вошел в подъезд дома, где жил Стружинский и стал обдумывать, где мне спрятаться, чтобы Боб меня не заметил, и как всадить ему в спину этот стилет. Там же я понял, что мне это не под силу и почувствовал себя обреченным. Странно, что мне не пришло в голову подобрать для него какое-нибудь другое орудие убийства, я об этом даже не думал, пока отец не нашел мой стилет и не выбросил его на помойку, а меня обругал за него последними словами. Я, конечно, не стал ему рассказывать всю эту историю, но почувствовал себя еще более обреченным и стал, наконец, поглядывать на молоток. И тут мне снова несказанно повезло, Стружинский еще раз попался на грабеже, ему дали уже пять лет лишения свободы и тогда я забыл его примерно лет на десять.
Через десять лет я снова встретил Стружинского недалеко от моего дома, уже в другом районе, куда он тоже переехал при «переселении народов» из Лиговки в Купчино. Боб постоянно терся у пивного ларька в районе магазина, где я покупал продукты. Маленький, хилый, беззубый, жалкий и на вид уже совершенно безвредный. Он сразу заверил меня, что он уже не тот и, после короткой беседы, выпросил у меня мелочь на пиво. С тех пор я стал исправно платить ему, при наших встречах, маленькую пивную дань. Меня это не напрягало (в то время я уже работал сменным помощником на буксирах в Ленинградском торговом порту и неплохо зарабатывал) Я было уже совсем успокоился, но однажды Боб протянул мне руку, я малодушно ответил на его рукопожатие и вдруг почувствовал, что он еще не такой хилый, каким претворяется. Стружинский потянул мою руку к своему животу, и уже потянулся было свободной рукой ко мне за спину, но я резко выдернул правую руку, отступил на шаг и, улыбаясь, посмотрел ему прямо в глаза. Во мне уже не было ни страха, ни ненависти, я был гораздо сильнее его и знал, что свалю его одним ударом.
Мимолетный волчий блеск в его глазах быстро потух и больше мы с ним уже никогда не встречались.
Убийцей я так и не стал, а жаль... Сегодня я бы смог убить эту тварь...