День вроде задался. Причем с самого первого медленного открывания глаз. Нынче, живя в эпоху злокозненного короновируса, если таки просыпаешься утром и при этом можешь сам дышать, глотать и прочее, день уже можно отмечать в календаре удачным. Вот я и говорю: открыл глаза, вдох (ага могу), глотаю (блин, тоже могу), значит на текущую минуту мы ещё в седле, а тут ещё и ощущение что выспался! Вчера работал, лёг поздно, но при этом проявил характер (горжусь собой) и дальновидно сводил своих псов в первом часу пописать, хотя у самого глаза уже закатывались (Горжусь! Горжусь собой!). И вот теперь благодаря этой героической предусмотрительности, имею счастие, что ни кто сегодня не пихает меня в бок носом в шесть утра, и так же не садится всей тушей на грудь, поскуливая и капая ледяной сопелькой из ледяного носа на спящий мой лоб. Ощущения, выспвшегося человека, всегда прекрасны! Просто открыл глаза, а песка то в них нет, и обратно то они не захлапываются пудовым люком картофельного погреба, и чтоб мне лопнуть, они видят кругом всё ещё спящий зоопарк! Косишь левый в левую сторону и видишь Маргариту Алексеевну. Их мохнатая милость дрыхнет у меня в ногах пузом кверху и по птичьи сложив розовоподушечные передние лапы на груди, чёрный нос сопит. Косишь правый вправо, Стёпины лапищи торчат из-за края дивана и тоже молчат. Пятнадцать минут девятого! Святые угодники! Против обычных шести ноль, ноль! В памяти всплывают рекомендации интернет-блогеров-типа-врачей, - Если вы проснулись, то просто спокойно полежите, не вставайте! Мудрые, достойные люди! Сразу видно знают своё дело! Просто лежу, просто не встаю, глазами всуе не кручу, чтобы скрипом зенок не выдать, что не сплю… Хотите братцы верьте, хотите нет, но про шестое чувство в книгах не врут! У Стёпы, например, оно точно есть! Стоило мне только восхититься сонным царством, волчище начинает буксовать мослами на ламинате и хрястать по нему хвостом, пытаясь встать, наверняка уверенный, что будить уже некого. Вот черт! Рита открывает женский газелий глаз и тоже внимательно оценивающе глядит мне в самую душу. Разгадав подлого двуногого за секунду, девочка-дракон по крокодильи зевает (сто пятьдесят тыщ зубов) и захлопывает пасть со стуком крышки школьной парты. Покровы сорваны, секреты протухли, подъём неизбежен. Лживо улыбаясь и приговаривая «- Щас, Щас…» я конечно же вместо штанов беру в руки первого друга (на боку у него бойко моргает лапмочка извещений, уведомлений, признаний, озарений, и т.д.) Нет, день, ну по крайней мере утро, точно задалось. Ночью пришло письмо от Наташи, моей одноклассницы, невстречаемой мной вживую уже целую вечность (так вышло, что живёт она на другой половине белого света). Писем её всегда жду и всегда им рад. Там, в их далёком, нереальном мире, олени приходят ночью чесать рога о ваш подоконник (и их ни кто не съедает и рога не сшибает). Еноты-ракунчики, (прости мне господи иноземное слово), по-соседски заглядывают на веранду поискать печенья в корзиночке на столе (и опять их ни кто не съедает и не шьёт из них шапок). Белки сидят утром на крыльце встречая хозяев дома гудмонингами (да, да, ни кто их не съедает и ничего из шкур обратно не шьёт). Дочери, когда свободны от катаний на лошади и лазания по горам, выгуливают на верёвочке в парке маленьких розовых ручных поросят, а пума или рысь (выбери нужное) тихо бредёт ранним утром по улице (и ни кого не ест и сама опять цела!) И ещё куча всякой, всякой такой небывальщины! Очень люблю эти её письма с Марса. Пока читаю, моя бригада, пуская пузыри из носа, тактично ждёт. Но после моих слов «– Ну ладно!» их терпение мгновенно иссякает. Угадайте с трёх раз. Можно ли одной рукой надеть штаны, рубаху, носки, сапоги, куртку и прочее, а другой непрерывно гладить, ерошить и похлопывать по голове и заднице вьющееся вокруг вас хвостато-зубатое стадо и третьей одеть на них ошейники? Ага, не знаете! А это очень даже запросто! Выплёскиваемся на улицу. Взгляд замирает! По какой-то дикой случайности небо сегодня ясное, и даже солнышко ладится скоро быть (хоть и не надолго конечно, декабрь господа)! Осень-предзимье-зима выпивает у меня все силы своей вечной хмарью, тучами, серой мглистой влажностью. Да тут ещё и двухдневная оттепель, почти согнала и так-то неуродившийся нынче снег, и сколько смогла, возродила везде жирную осеннюю грязюку (у нашего подъезда, по крайней мере, ей это удалось полностью). Нынче же на диво приморозило. Из-за соседнего небоскрёба (25 этажей не шутка на нашем болоте) бельмом помаргивает луна на голубеющем небе, а в четверти небосвода от неё уже готовится вынырнуть солнце! Красота! Открываю день фотосессий! Насущные проблемы, проблемами, но сегодня пусть миром высокое правит искусство! Быстро ем сам, кормлю диких животных и линяю из дома. Утешаю братву как могу и глаза полные укоризны оставляют на сердце «вот такой рубец». Незаметно смахивая слезы, хлопаю дверью. На улице делается легче. Ветерок и морозное солнышко сразу отпускают мне грехи.
Да господа! На утрешнем солнце всё красиво, и деревяшки, и девятиэтажки. Жаль, конечно, что уходит постепенно в прошлое тихий, деревянный, кондовый Архангельск. И его жаль, а и людей понять тоже можно, ведь старые дома это сплошное троеборье – дрова, вода, помои и проза крепко там перевешивает поэзию. Смешно спорить. Но и прелесть деревяшек тоже огромна и необыкновенна, она тёплая, задевающая самую душу. Сохранить деревянный город (хотя бы в части особенных интересных зданий) у власти не всегда получается, да и хотят всегда ли… вопрос… Арбатоподобная наша Чумбаровка (по научному проспект Чумбарова-Лучинского) это очень здорово, но старых самобытных, достойных зданий так много и так их жалко. Прошёлся по Поморской, одной из старейших улиц города, по Космонавтов (бывший Костромской проспект), дом с башенкой, где жила бабушка – отцова мать, «Бабушка – Голубушка», ещё жив. И крылечко высокое, где я мелкий совсем, садичный, певал на радость соседкам старушкам «…шумел камыш, деревья гнулись…» ещё тоже живо. Надолго ли, вопрос… центр, земля денег стоит… Не трогаемый ранее новой застройкой этот кусок, почитай в середине города, держался очень долго, а как иначе - водопровод только колонки, каналии нету, дороги убой. Казалось про него совсем забыли, но как то разом всё вдруг прорвалось. Деревяшки в очередь и без, где полыхнули, где упали, и теперь тут и там, всё строят и строят. Может всего и год этим концом я не ходил, а перемен не счесть. Стоит пожухлым, пятнистым айсбергом серо-зелёная туша 22 средней школы. Старая она, наверно в конце двадцатых годов, после революции строена. На первые этажи пошли кирпичи от разборки церкви, что на этом месте до неё стояла, у мамы фотография даже есть школы ещё не штукатуренной, разницу в кирпичах здорово видно. Писали недавно, в каком то из классов с потолка штукатурки кусок на уроке прямо ахнулся, подшиб кого-то из учеников. И теперь вот окна школы не горят, молчит она удалённым методом обучения, грустная, мрачная. На крыше только какой-то согбенный холодом сирота одинокий молотком стучит, ползает, из серии - делаем, что можем. Место вкруг школы уже подразгреблось, наверно обрастёт скоро всё вокруг новыми домами, да и к лучшему. Совсем уж хибары соседи то были.
Так ковыляя весь в масштабных мыслях «как обустроить Россию», очнулся я возле самого дочкиного дома. (Признаюсь, сочетая духовное с земным, в магазин в ейном доме обитающий, зайти в планах было, в рыбный. Уж очень там мне ихняя икра солёная селедкина глянулась, диво, что за усладительная икра. Себе да маме купить задумал, потому любит тоже родительница любой икрою, как и я, баловаться). Ну, думаю, раз уж у дочкиного дома стою. надо позвонить, что, мол, поделывают. Позвонил, а они в садик за внуком как раз собрались. Лёха этот новый уровень общения и бытия только начал осваивать, несколько дней как ходит в сад, и пока не на полный день. Грех за компанию не сгонять за парнем (выходной день, я – сам себе хозяин, как хош планы кроить могу, почти всемогущ!). Сколько себя помнил, и девчонки пока мои росли, и ходили по садикам, забрать их из группы это всё время: надо позвать, надо ждать, надо одеть (желательно не в чужое). Сейчас прогресс шагнул, не передать как вперёд. Сидим в машине ждём точных минут (- Пап ты что, я позвонила, его приготовят ровно без пятнадцати!), с боем часов приоткрывается дверь, быстрый доброжелательный, но цепкий фэйсконтрольный взгляд, чик, и дитё уже у нас. Функционально. Леха мыслями ещё там в садике, едет, болтает сидя в своём маленьком персональном кресле ногами, периодически делясь дневными впечатлениями с нами при помощи трёх основных и наиболее часто применяемых им слов – папа, мама и лампа. (Слово лампа в его лексиконе, это мне кажется лично моя заслуга. Какой то раз у них в гостях, я щёлкал выключателем люстры, развлекая его игрой, «Лампа горит - лампа не горит». Теперь я достаточно плотно ассоциируюсь со словом лампа, ну и, кроме того, возможно благодаря моей лысине тоже). Наша поездка недолга, потому как пути расходятся – кому послеобеденный сон, кому же прогулка по морозному солнышку. Ладошкой помахались – Пока! Пока! Дверь захлопнулась, авто умчалось. Снова сам на сам.
Возле нашего городского крытого катка, меня ждут, плавающие в незамерзающем бассейне, бодрые толстые утки. Эти перелётные птицы, мне кажется, уже давно ни куда и не думают лететь. Тихо живут себе тут, в тёплой воде подаяниями питаючись, и наверно счастливы, что у холодильной, морозильной установки ледяной арены, такое удачное устройство. Даже в сильный мороз здешний источник тропических вод не замерзает, укрытый шапкой пара и фонтанчики его мерно прыщут вверх зонтиками мелких капель. Утки позировать явно любят, хотя и не бесплатно. Я же как на грех, не предполагавши здесь оказаться, хлебными запасами карманы что-то не набил – упущение… Пощёлкавши уток на телефон и поклявшись пернатым быть в другой раз памятливее, стыдливо удаляюсь.
Город наш длиннющей, узкой полосой протянулся вдоль Северной Двины и вся его жизнь прошлая, частично сейчасашная, и так я надеюсь будущая, связана с рекой. И жителей, гуляющих по праздникам и просто так без праздника, тоже всегда тянет на набережную. Мне, например, очень уж нравятся всякие пароходы, хотя они наверно скорее теплоходы, и на паровой тяге посудин нынче не встретишь, но слово пароход удивительно греет меня, и поэтому пользуюсь в речи своей большей частью им, да простится мне этот сухопутный грех. Возле морского-речного вокзала квартируют (они крепко-накрепко привязаны верёвками к причалам) всегда несколько кораблей. Сейчас это наши речные ледоколы. Они все как на подбор капитаны. «Капитан Евдокимов», «Капитан Чаадаев», «Капитан Косолапов» - широкоплечие крепкие короткотелые парни, чёрный низ, желтый верх, куча поручней, лесенок, окошечек, мачт и прожекторов, сразу видно люди не простые. Самый же большой в этой компании не носит имя ни какого капитана, а речётся просто, но солидно - «Диксон». Тот и вовсе, на мой взгляд, богатырь, водит суда и по Двине и через самоё Белое Море, хотя и река у нас, что те море, другого берега почти не видать. В этом году зима не особо спешит со снегом, и его пока почти нет, и поэтому поверхность двинской воды до самого русла замёрзла прозрачным, сине-коричнево-фиолетово-серым льдом с вкраплёнными тут и там кусками костлявой шуги прибившейся к берегам. Всё это на солнце яркое, нарядное. Лёд блестючит как может. Отражает в себе и солнышко, и ледоколы, и берега. А река тем временем в дальней дали, на севере, там, где море, смыкается с низкими небесами, полными обещаний непогоды, становится горизонтом. Красота - умереть не встать! Ветер протягивает не сильно, но убедительно, и десять градусов минуса, покуда суть непривычные (зима то только началась), весьма кусают пальцы. Это в январе, феврале, когда мы уже нанюхавшись морозов, да если и зима ещё случилась холодная, в день, когда градус вдруг скинет с минус тридцати до минус десяти за несколько часов, (что у нас, кстати, совсем не редкость), идёшь и кажется ну совсем жара, и рукавиц не надо, и шапку на затылок. А сейчас вот покуда, отвыкаючи-то от осени, с сыростью её вечной, да непривыкнувши ещё к зиме, минус десять это деньги. Рукавиц-перчаток с собой не взял, не люблю. Но на что, ребята, и карманы на куртке деланы, не пропадём! Пока чикаю в разных ракурсах ледоколы и вокзал, и собор новый, который на площади выстроен, проходит мимо меня девушка с собакой. Симпатичная такая девушка, с симпатичной, небольшой такой собакой, не скажу уверенно породу, наверно лайка какая. Сейчас умных названий пород много на слуху. Ошибиться куда проще, чем угадать, особенно когда не знаешь. Как только зашла животная под ветер, давай он сейчас ко мне принюхиваться. Не скажу точно, что от меня собаками не пахнет, сам уже не чую, шерсть на одёжке же имеется точно. А этому кобельку всё мигом ясно стало как день. Перенюхались, словом перекинулись, и с девушкой и с тигром. Сознался, я, что тоже собака у меня, и даже две. Присел на корточки возле хищника, и как со своими уже привык, носом с ним об нос потёрся. Он слабо хвостиком вильнул, шалея от наглости моей, и улыбнулся мне, хотя и кривовато. На том и расстались. Я уж после дела, нос свой руками помял и подумал, что «- Да-а-а! Ума то нету! Скромнее надо бы быть!», хоть у меня он руль себе и порядочный, но если половину его, таки в один прекрасный день отхватят, скорее всего, со стороны это будет заметно.
После морского вокзала, и после площади Профсоюзов, мимо красно-кирпичного Сурского подворья (конечно бывшего, там сейчас «живёт» что-то военное, вроде прокуратуры) если идти вниз, как по течению реки, набережная уводит вас на некоторое время от берега. Иду мимо здания бывших Я.Е. Макарова, купца, бань. Долго, долго стояло оно в заброшенной дикости, ну просто в обморочном виде, но теперь, к счастью, отреставрировано и снова радует глаз. Мелкий ещё, бывал я там раз с отцом в этих банях, но в памяти с детства остались лишь толчея, жара и ад парилки, да белые широченные с высоченными спинками стулья-сиденья-вешалки с разными, оставленными сильно грамотными рукосуями, памятными надписями, приличными и не очень. Напротив же бань, через дорогу, теперь этого дома давно уж нет по ветхости, стоял особнячок, где до революции располагался (как говорят) «весёлый дом» мадам Барбанель. С не менее весёлыми девицами, всегда, конечно же, блиставшими отменной чистотой благодаря столь удачному банному соседству. (В совецкие времена моего целомудренного детства девицы сии приятные, конечно уже давно поразбежались и там располагалось крайне пристойное Всесоюзное Добровольное Общество Авто Мото любителей). К несчастью не всем интересным старым зданиям с их запоминающимися историями и лицами удалось уцелеть в буре революций и строительства бесклассового, и другого, непонятного, последовавшего за бесклассовым, общества. А вот Макаровские бани (уцелевшие случайно, и к счастью) радуют теперь глаз и жителей города, и гостей, благодаря чей-то разумной инициативе. Что говорить, множество даже каменных зданий старой постройки было бездумно и бойко в своё время снесено, что уж поминать деревянные. Даже теперь, когда не стихают модные разговоры о сбережении исторического облика, собаки всё лают, а караван всё равно идёт. Золотистые таблички с надписью « Дом «имярек» дата постройки … век. Памятник архитектуры. Охраняется государством» по разборке попавшего под руку памятника, плавно улетают в ту же кучу что и дрова, и прочий мусор.
Миновав бывшие макаровские бани снова сворачиваю к реке. Тут вновь начинаются причалы, но они уже вроде только речного пароходства. (Прошу заметить дорогие мои, не теплоходства, а пароходства! Верно я всё же все суда пароходами зову!). С этих причалов ходят туда-сюда речные теплоходы-трамвайчики по разным посёлкам и деревням, которых в дельте нашей Двины весьма препорядочно. Я тут два года подряд, устраивал себе в хорошую летнюю погоду на таких речных пароходиках экскурсии. Катался по разным маршрутам, выбирая, чтобы конец был подлиннее. Горько сожалею, что не задумался об этом в прежние годы, когда маршрутов таких было гораздо больше, и были они куда протяжённее. Говорят аж до острова Мудьюга в Белом Море трамвайчики ходили! Но времена эти были и прошли. Ходит конечно по морю, моя затаённая мечта, белый теплоход «Беломорье» (приспособленная для перевозки пассажиров самоходная баржа) и ходит он (она) вдоль Летнего и Зимнего берегов моря: на Соловки, и до Койды. Вот ужо может и соберусь когда, и куплю билеты, и пройдусь … Так и живу, о будущих дорогах мечтаючи, и прошлые с удовольствием вспоминаючи. На последнюю, кстати поездку, затащил младшую свою дочку, и ей тоже понравилось. Два часа туда, два обратно, пара тыщ фотографий простых да селфи. Казалось бы, делов-то – четыре часа дороги, но вот уносит тебя бело-голубой корабль в дальнюю даль словно навсегда, в края где городом и не пахнет, и чувствуешь, сразу как тает твоя с городом связь прямо за кормой, и так основательно, что моё первое ощущение по возвращении было, как будто я в Нью-Йорк какой вернулся, а не в родной Архангельск и будто с островов дали невероятной, а не с теплоходного пригородного рейса по окрестным посёлкам. Так тонка теплоходная неверная нить, эти посёлки с городом связывающая – слеповатые строчки, мелкого шрифта расписания движения судов, на будке сторожа у пристани. Причём при том что, я отнюдь не домосед и на машине объёздил по России порядочно, от западных границ и до Тобольска, но «- Как провожают пароходы, совсем не так как автомобили…». Ледостав же и ледоход, доподлинно превращают те посёлки и деревеньки вовсе в отдельные вселенные, возможно, живущие там люди и привыкли к этому, и той остроты отрешенности, что меня кольнула, и не ощущают, но мне она показалась чертовски изрядной. Конечно, в плюсы можно записать вольную жизнь на реке, рыбалку, тишину, простор и прочее, но то, что эти деревни постепенно превращаются в летние дачные посёлки, говорит, увы, само за себя.
Мимо новых, странной формы (как обтесанных по углам, «- Хочу стать трапецией!») домов выстроенных на самом берегу добрёл я таки до причалов. Летнего оживления здесь уж нет и в помине. Теплоходики, каждый за нос, привязаны к берегу, и подставив беззащитную спину реке, стоят, зажмурились и дремлют. Пыхтит, перемалывая воду винтами за кормой, только суровый синекрашеный буксир, видно ждёт последних пассажиров за реку, в Кегостров. Время вольных прогулочных плаваний кончилось. Пока ещё возможно, будут возить народ буксирами, у тех видно шкура потолще и первым льдам её не прокусить, ну а там уж как зима решит. Прошёлся я вдоль всей стайки пришвартованных трамвайчиков. Трапы закинуты на плечо, играет солнышко на стёклах, палубах и крышах, и желтит их уже совсем не летним цветом. В сторонке от быстроходной «молодёжи», длиннотелой и белобокой, стоит ветеран речного труда «Балхаш» возведённый ещё в начале далёких сороковых годов самым натуральным пароходом. С тех пор паровую машину, конечно на нём заменили на дизель, и подновляли нутро наверно не раз и не два, но родовитую пароходную, благородную суть всё одно видно. Экстерьер у парня что надо! Второй такой же раритет «Коммунар» в этом году поставили на вечную стоянку у стенки Красной Пристани, это буквально в двух шагах от сюда. Говорят в светлых планах сделать ему ремонт и обратить в экспонат «Морского музея». Обвесили конечно по кругу «Коммунара» суровыми табличками: «Судно на ремонте!» «Охраняется!» и т.п., а на сердце тревожно повис камень. Не хочется вспоминать, но к несчастью, подобный прецедент в нашей славной столице Севера, в плане ремонта, реставрации и охраны судна-экспоната у означенного музея уже один имеется. Это горемычная шхуна «Запад», когда-то красивая, трёхмачтовая парусная, финской постройки. Которая, после превращения в Морского же музея, сертифицированный экспонат, так усердно им и городом охранялась, и ремонтировалась, что сгорела, к бабушке, и была разломана на дрова (по научному – «демонтирована»), и конечно, утрачена навечно. А ведь когда-то, в теперь уже далёком 1974 годе (я тогда ещё школьником был), эта шхуна сыграла роль знаменитого парусника «Святой Великомученик Фока», в киноленте «Георгий Седов». Мы тогда с ребятами днями бегали на Красную Пристань, превращённую декораторами в частичку дореволюционного города, смотреть на съёмки этого фильма. Даже и вовсе боязно теперь за «Коммунара» стало, как увидел, что экспонатом парня нарекли и беречь и холить морским музейщикам отдали. Опять или какая-нибудь пьянь залезет, или сами охраняльщики нарежутся, и снова здорово… А то что областное УВД совсем рядом, так от того, и ни тепло и не холодно. Проходили уже. У них и вовсе под носом на пристани, давиче, «пятаки» на авто «стрит-гонщик» вертел, да скамейки свежеустановленные городом ломал, хоть бы кашлянул в его сторону кто, такие дела...
Иду всё далее и далее к Дому Пионеров, виноват, Дому детско-юношеского творчества. Там где-то сделали симпатичную детскую площадку-парк (старшая дочка мне рекламу навела) и там же есть выход прямо на берег. Хочу вот поснимать замерзающую речку. Давным-давно когда-то здесь стояли у деревянных причалов и зимовали на берегу «ракеты» - корабли на подводных крыльях. Гоняли они с рёвом вверх и вниз по реке с пассажирами на невообразимой скорости, и как-то незаметно растворились теперь без следа. Берег пуст, причалы убиты ветрами и пожарами, а то и просто сгибли за ненадобностью. На берегу совсем тихо. Слышно только, как хрустит река леденцовым, тонким льдом в прибрежных водоворотиках, потихоньку замерзая. Телефону хоть бы что, знай себе снимает, да фотографирует, а пальцы у меня на морозном ветерке, что-то быстро превращаются в натуральные копыта. Завязываю со съемками и скорее руки в карманы, и в парк. Над качелями (весёлые морозопрочные дети, качаются, сияя лицами) и дорожками, натянуты нити гирлянд, как потолок. Наверно красиво вечером, но и на закатном солнышке тоже неплохо. Ближе к дороге, на площадочке, сгорожены гигантские, в два наверно роста, деревянные муравьищи. Лица насекомские не злые, уже хорошо, но размер! И почему муравьи? Честно сказать я в тупике, наверно тут раньше был какой-то знаменитый на весь город муравейник, это единственное, что приходит в голову. Надо наверно больше интересоваться историей.
Кусок Набережной от Поморской улицы и до Карла Либкнехта звался когда-то Торговой улицей и на месте Дома Пионеров со всей его территорией был когда-то городской рынок. С причалами, складами и крытыми деревянными торговыми рядами-прилавками. Для меня из детства, почему-то он запомнился больше всего торговками семечками и запахом яблок, что покупали мне родители, яблоки можно было помыть под краником водопровода прямо здесь, на выходе с базара, и не томиться, сгорая от нетерпения до дома, как если их купить в магазине. От угла Поморской улицы, целых три квартала тянутся чудом уцелевшие здания особняка купчихи Плотниковой, церкви Святого Николая и Соловецкого подворья. Если честно, люблю их фотографировать и в солнечный, да и в прочий всякий день. Мои пальцы в тёплых карманах куртки уже вернулись к жизни, уже снова принадлежат мне и теперь в состоянии чикать по виртуальной кнопочке, на празднично жёлтом от солнца мониторе телефона.
А вот и спуск на Красную Пристань. Наш правый двинской берег довольно высокий, и дорога порядочно спускается вниз. Здесь когда-то на этом самом месте, на асфальтовой сковороде причала и угибла несчастная шхуна «Запад». Красная пристань (как и Красная площадь) потому и красная, что красивая. Конечно, мнений тут может быть сколько угодно, и всякие бойкие кудрявоболоночные заезжие блогеры, может в ней красоты особой и не увидали, (было тут у нас сейгод одно явление столичное), а по мне так она очень даже и очень. И жители городские гуляют здесь с удовольствием, тем более что этой осенью, и скамеек тут, и качелей, и скульптур деревянных рубленых поставили, и беседку симпатичную по старым фото дореволюционным построили, воссоздали. Лишь бы ценилось и береглось сие всё нашими дорогими горожанами. Увековеченные в дереве стоят на пристани и Георгий Седов сотоварищи, и безвестный строгий городской фонарщик, и фотограф. Последние фигуры-скульптуры, условно изображающие фотографа Якова Ивановича Лейцингера и неких безымянных горожан, им фотографируемых, доснимываю уже в темноте. Солнышко село, зимний день короток как поросячий хвостик. К слову сказать, личность Лейцингера, весьма себе примечательная и для города очень и очень памятная. Вологодский уроженец, фотограф по профессии, он не только оставил в наследство нам фотографии старого Архангельска, он был и начальником пожарного общества, и гласным городской думы, и Городским головой! А уж чего только он не сделал для Архангельска на этих постах! Город обзавёлся его стараниями и несколькими школами, и амбулаторией, и приёмными покоями, и водопроводом, и много ещё чего. Так и подмывает сказать: – Да-а-а… Были же лю-ю-ди-и-и!!! ( и говорю я это, не думайте, не в укор нынешнему времени, а просто в уважении к минувшему).
Вот так вот и прогулялся я нынче по городу, ребята, по морозцу, по короткому зимнему солнышку. И полюбовался, и порадовался, и погрустил немножко.