Глава 2
Без Бога – ни до порога
Горожанин увидел Михал Егорыча на водительском сиденье. Дверь машины была открыта. Старик положил руки на руль, склонил голову на руки и вздремнул.
Городской грибник присел на корточки спиной к капоту. Взяв сверху ведра три недомерка, стал их рассматривать. От июльской жары даже шляпки с ноготь покрывались мелкой сеткой трещинок.
- Пятрович, чаго ты мелочёвку насбирал? – услышал он за спиной старый хриплый голос. – Полное ведро мелочёвки, шчо ля?
- Нет, – не оборачиваясь, ответил Никитин.
- А на дне чаго, ошлёпки?
- Ошлёпки? – обернулся Пётр Петрович к старику. Дед уже сидел, высунув голову из машины. – Я не знаю таких грибов.
Старик, кряхтя, вылез из машины. Снял серую затёртую кепку, почесал почти безволосый затылок и снова натянул кепку.
- Ошлёпком у нас старый грыб имянують, – пояснил он, подойдя к гостю.
- Старые я не брал. В основном средние. – Пётр Петрович оживился: – Набрёл в березняке на грибное место. Вот верите, ногу поставить некуда – везде грибы. Первый раз в жизни такое чудо увидел. Я, не вставая, минут за десять полведра набрал.
- Да шчо енто за грыбное место – полведра? Шесть-семь мешков на одном пятачке набирають. Во енто место! – похвастался дед богатством родной местности.
- Вот на такое я и набрёл.
- А шчо жа тольки ведро насбирал?
- Пришлось уйти. Лосиха на меня вышла.
- У-у, малый*, – покачал головой старик. – Табе дужа* повезло, шчо живой остался.
- Могла убить? – Сердце горожанина зашлось от внезапно нахлынувшего страха.
- Ну, може, и не убила ба, но копытами отходила ба здорово.
- А чего же не «отходила»?
- Яна одна была али со лосёнком?
- По-моему, одна.
- А-а, малый, – приподнял дед кепку одной рукой, а другой пригладил на лбу редкие седые волосы, – тады другое дело. За лосёнка яна табе кости ба поломала али брюхо копытами вспорола.
- Какой ужас, – округлил Никитин глаза. – Неужели лосиха такая агрессивная? Я и не знал.
- А ты думал. Мы жа на прыроде живем. Енто табе не книжки читать. За своего дитёнка любая мать убьЕть. Лосиха дажа медведЯ шугаеть почём зря. М-м-м, – промычал Михал Егорыч, качая головой, – лосиха вышла. Лося увидеть тожа опасно. У яго чичас гон. Ён совсем дурной. Ты больша не ходи без нас по лесу, – сочувственно заглянул старик в глаза гостя. – Зря я тябе отпустил одного. Зверья у нас в лесу хуть отбавляй. Народу маловато ходить, вот зверьё и не боится. Ну, мужики наши на охоте трошки* пальнуть, а так зверьё непуганое. Так шчо ты осторожку имей.
- А вы сколько грибов собрали?
- Два меха* прыволок, – хитровато улыбнулся дед. – В машине валяются.
- Ух ты, – не сдержал восхищение Пётр Петрович.
- Ага. В нашем лесу скольки люду не ходить, все с грыбами прыходють.
- Ничего себе!
- У-у, прорва, – заулыбался дед беззубым ртом и тут же погрустнел: – Тольки кому енто всё? В деревне старый люд вымираеть, а молодёжь сбегаеть в город опосля школы. СтАрееть наша деревня, – разочарованно покачал он головой и тут же встрепенулся: – Ну, енто ладно. Давай-кя грыбочки твои поглядаем, – достал старик из кармана зелёной спецовки жёлтый полиэтиленовый пакет. – Сып сюды, – бросил пакет на траву.
- Грибы лучше не высыпать. Зачервивеют быстро, – отказался Никитин.
- Белый грыб червя особливо не боится. Мы тольки верхние снимем. Не успеють замежениться*. Чичас домой поедем.
- Зачем тогда высыпать, если скоро домой? – упорствовал гость.
- А то прынесешь горчаков, бабы нас засмеють, – назвал Михал Егорыч истинную причину своей настойчивости.
- Горчак? – Никитин впервые услышал такое название гриба. – Это поганка?
- Поганка аль нет, а не буровик. По виду, як быдто белый. Но Ести яго не станешь. Горький, зараза. И варево* спортишь: буди горькое, шчо тый* яд.
- Я срез делал. Меня бабушка учила по ножке грибы определять. Не потемнеет место среза – значит, настоящий белый гриб.
- Вишь ты, зная, – дед удивлённо посмотрел на гостя. – Выходить, не пустой ты человек. В деревне жил, шчо ля?
- Городской, – тихо сказал Пётр Петрович. – С бабушкой в детстве ходил по грибы и ягоды.
- Бабка твоя деревенская? В город переехала? – дознавался дед.
- Тоже городская, – не захотел открыться Никитин.
Дед, посмотрев на тонкий срез ножом на толстых ножках, хмыкнул:
- Хм… Глянь-кя, и городские разбираются. Во чудеса. Обознатушки у мяне получилися, – сознался дед в напрасном недоверии к горожанину.
Гость расплылся в улыбке, увидев замешательство старика.
- А ты молодчина, даже-даже*. Недаром время стратил в лесу: отборных грыбов насбирал, – сказал дед тихо, сняв недомерки сверху и добравшись до красивых середняков. – А то попрыедуть дети к нашим суседям с городов – дурни дурнями. Ничёго не разумеють в жизни и подсказок слухать не хочуть. А ты в жизни разбираешься.
- Разве есть связь?..
Никитин не успел договорить, как дед тут же деловито ответил:
- А як жа*. Сувязь во всём. Мы жа на прыроде живем. Енто табе не в городе – всё из магазина. Прыдуть дурни, нахватають напропалую всякую дрянь, лишь ба чем брюхо набить, а опосля дохнуть, як мухи от дихлофосу. А прырода, слышь, – ткнул Никитина пальцем в плечо, – дурнев не любить. Дурень, ён не бережеть дажа сябе. Любов отъял от яго сатана.
- Кто отнял? – переспросил Никитин, подумав, что ослышался.
- Сатана. Кто жа яшшо шкодить человеку? – невозмутимо ответил Михал Егорыч.
Пётр Петрович удивился перемене разговора и, не зная, что в таких случаях говорят, сказал первое, что пришло на ум:
- Почему отнял?
- Отъял – и всё. – Дед замолчал на несколько секунд. – Назло Господу всё робить*. Говорить Яму: «Гляди жа на людёв. Мяне Ты скинул с неба во тьму кромешную, а чада Твои, неслухи, шчо, лучша мяне? Чаго их не скидваешь во мглу?»
- Действительно – почему?
- А-а, малый, не зная, шчо человек – любимое чадо Божье. Ежли кого любишь без меры, смогёшь яму хуть чем навредить? – заглянул старик в глаза Никитина.
Пётр Петрович отрицательно покачал головой.
- А-а, то-то и оно, – довольно протянул Михал Егорыч. Выбрав из кучи средний гриб, а затем самый маленький – с ноготь, показал их Никитину. – Вишь* два грыба? Один сусИм* малой. Енто и ёсть дурень. Сока в ём маловато, хуть и выглядить прыгоже. Глазу, конечно, прыятственно. Да шчо яго красой робить? Вум-то у яго дитячий. А нальется соком и тожа гож на жаровню али в банку. Пусть растеть, вумнееть, на то Бог и попускаеть яму скорби.
- А кому-то только маленькие нравятся, – сказал Никитин, поняв, о чём иносказательно говорит старик.
- Сдуру-то нехитро. Грош цена твоёй мелочёвке, – кивнул старик, подняв белёсые брови. – Тольки молодому зубу прыятственно. А трэба, шчоба польза была всему организму. Во любов – енто и ёсть самая настошшая польза для всего. Любов к зверюшке, птушачке, к лесу. К земле, – ткнул он пальцем вниз, а затем повысил голос: – К человеку. Во тады пользительное дело. А так – ничёго. – Подумав, добавил: – Мы хуть тожа грешные, но… трошки приучёны любить, а Любовью стираются все грехи. Подчистую! Порой гляну телевизир вместЯ с женой своёй, шчо хвильму*, шчо новостЯ. Одни трутнЯ по всему миру, – скорбно произнёс дед, нагнув голову. – Развелося их щас, трутнев. Кажуть* красиво, а слухать нечаго.
- Аристократизм теперь в моде.
- Дурнев стадо. А сабе яшшо про Бога толкують.
- Михал Егорыч, вы в Бога верите?
- А як жа, – поднялся дед, выпрямился, как свеча перед иконами. – Без Бога – ни до порога. Нетути у тябе Бога в душе – нетути от тябе никому пользы. Так-то нас старые люди вучили. Вобчество вучило.
- Я видел в деревне небольшую церковь. Подумал вначале, что часовня.
- Да поставили малую, человек десять войдеть, – упрёкнул кого-то дед.
- Ходите туда?
- Один раз был. На Пасху, на крёстный ход. Но во внутрь не прышлося зайтить.
- А ваши, деревенские, ходят?
- Бабки ходють, и моя колдыгаеть*. Кой-кто из молодых баб забежить. Може, и больша б ходило люду, да стать негдя. Шчо тама? – старик изобразил соединёнными пригоршнями маленький круг.
- Михал Егорыч, а если бы церковь большая была, то ходили бы молиться регулярно? Каждое воскресенье, например?
- Не.
- Почему?
Старик ответил не задумываясь:
- Отучили коммунисты. Любов к Богу отъяли у люда. – И мучительно медленно выдохнул: – Церквы поломали.
Никитину показалось, что старик неожиданно для самого себя покаялся, что его отчаянный выдох был похож на запоздалое извинение, как будто старый сельчанин ждал того времени, когда можно будет вытолкнуть из души многолетнюю горечь вины перед Богом.
- Дома молиться можно.
- Молитва в церкви не сравнится с домашнёй. Тама поп Бога просить в алтаре. Яго Господь-батюшка скорейша послухаеть, чем нас, грешных.
- Разве священник святой?
- Ну, уж почища нас буди. Мы – шчо? – старик махнул рукой и оглянулся. Затем улыбнулся беззубым ртом, ткнул пальцем в плечо Никитина и похвалился: – Слышь, нам попа хорошего прыслали. Отца Захария.
- Имя какое-то старинное.
- А якое жа имя бУди? Енто ж поп.
- Ну и что. У современных священников и имена современные.
- Ён уже в возрасте. Весё-олый. – Старик хрипло засмеялся, и в глазах промелькнула детская непосредственность. – Всё с шуткой-прыбауткой. В жизни разбирается. Я раз беседовал с им, шчо мёду напился.
- Хорошо ответил на ваши вопросы? – поддержал Никитин улыбкой хорошее настроение старого сельчанина.
- Ага. А то молодёжь попрышлють в церквы. Шчо от их толку? Яны стариков не разумеють. Им ба таких жа молодых, як сами. Ребяты наши всё равно не ходють в церкву, а нам, старым, горе горькое с молодыми попами. Валькя, кума наша из ДологОво, тута рядом, в десяти килОметрах, каже, шчо к им прыслали желторотого попа.
- Разве это плохо? – Никитин двумя пальцами выбирал из грибов, высыпанных на пакет, жёлтые листочки и сухие травинки.
- А шчо хорошего? – насупился Михал Егорыч.
- У молодых задора ещё много, различных планов.
- Плантовать* яму не к чему. За яго расплантують, кто повыше. И в бурсе яму всё уже растолмачили*. – Дед хрипло засмеялся: – Ён баб ихних боится. Як завидеть якую бабу, так ховается*.
- Боится?
Дед захохотал, как молодой, запрокинув голову:
- Ихние бабы вопросов много задають. Яны в церкве ентого попа прыщучуть сразу опосля службы, яму деваться некуды, ён и стоить, як вкопанный. Яны всё спрашивають и спрашивають, а ён… хы-хы… – хрипло хихикнул старик, – уже прозеленел весь. Кхе-кхе-кхе, – закашлялся. Успокоившись, серьёзно сказал: – Сока у ём нетути, як и в твоёй мелочёвке. Чаму ён баб дологовских може научить, ежли сам маловато зная?
- Но ведь когда-то нужно начинать? Сейчас молодой, потом наберётся опыта, – ответил Никитин.
- Пусть яшшо игде-нибудь набирается вопыта, – недовольно сказал Михал Егорыч.
- Где же, как не в храме, на рабочем месте?
- Енто не мене решать. Для ентого ёсть вумные люди. А то разоралися: «Молодёжь, молодёжь». В наше время молодых на подхват брали, пока не научатся всему у наставников.
- Я и говорю, что, кроме храма, больше негде начинающему священнику практику проходить.
- Во-во, – старик согласно ткнул пальцем в сторону Никитина, – пусть практику пройдеть да кзамен* сдасть. Чаго сразу в священники лепють яго? К дьякону вопытному пусть приставють, как ране былО.
- Всё-таки хорошо, когда молодёжи много вокруг. И самому радостно. Возраст не чувствуешь.
- Тольки пусть воли им помене дають, – уступил Никитину старик. – А то чичас им волю дали: де-елай, шчо хо-ошь, – наигранно разбросил дед руки в стороны, поворачиваясь всем корпусом и обводя руками лес, стоявший плотной стеной вокруг него. – Прям молются, на их глядючи. Вот яны и пошумаркивають*. Тьфу! Якой дурень енто выдумал? Ухи ба тому дурню надрать, як пацану безрукому.
- Тоже проблема, – задумался Никитин.
Дед обиженно шмыгнул носом и тихо заговорил:
- Да не проблема, Пятрович, а загнанье народа в угол. Нашли, кому дать дубину в руки. Безмозглым. Их жа тольки пальцем поблазишь*, ткнешь у якой бок*, туды и бегуть. Сами жа яшшо маловато соображають в жизни. – Постучал пальцем по голове: – Микитра у их яшшо не варить*.
- Зря вы так о молодёжи.
- Чё зря? – хитровато улыбнулся Михал Егорыч.
- Молодые тоже разные, как и старшее поколение. Есть такие умники и умницы, каких в наше время и быть не могло.
- Вумные-то вумные, да одна и та жа думка у их таперича: побольша ба денег. А Бога в душе нетути. И чаго яны наворотють в государстве?
- Как же у священника «Бога в душе нет», – возмутился горожанин. – Что вы, Михал Егорыч? Это уже непрофессионализм.
- Да енто жа я вобче о молодёжи казал, а не о попах, – спохватился старик. – Я к попам хорошо отношуся. Ты чё? – покосился он на гостя.
- Вот и церковь теперь рядом, только ходи и молись. И всё равно недовольство, – вернулся к прежней теме Никитин.
- Говорють жа табе: отучили от церквы, – повысил дед голос, возмущаясь то ли непонятливостью гостя, то ли его недоверием к слову умудрённого жизнью человека. – Прывычку молиться из нас вынули. А прывычкя – большое дело. В наше время в деревне работы невпроворот былО. Як пойдеть с весны питеньё*. Зимой хуть и работы маловато, да не проскорябаешься к шляху*: всё снегом занесемши. Тады сугробы до крыши лежали, – поднял дед руку над головой. – Видал той-то таперича? А-а, – язвительно протянул дед, наполовину открыв беззубый рот. – Пока, бывалоча, проскрябаешь дорожку к шляху, уже и прыть пропала ехать в город, за двадцать килОметров. А была ба своя церква – работну одёжу скинул ба и добежал. – Присев перед грибами, дед виновато посмотрел на горожанина: – Давай-кя сбирать в ведро.
Аккуратно укладывая грибы в ведро вместе с Никитиным, дед осматривался вокруг:
- Водни* полетели. Яшшо полчаса и зажруть нас тута. Игде Славик? Шчо-то заходился.
Никитин тоже осмотрелся: через широкую тропу от одной кромки леса к другой стремительно прожигали воздух несколько оводов: з-з-ж, з-з-ж.
- Да, пора уезжать.
- И бабы наши лаяться* буди, ежли в час обеда прыедем, – продолжал говорить дед.
Пётр Петрович заметил приятеля. Тот шагал по тропе от дальней кромки леса с ношей на плече.
- Вон и сын ваш, – сказал Никитин, глядя в ту сторону.
- Игде? – вскинулся дед. Увидев сына, оживился: – ЧижалО* шчо-то тянеть. И мешок, и битон*. В две руки несё. Тружельник мой, – благоговейно сложил дед ладони перед грудью.
- Пора домой. Одиннадцатый час, – посмотрев на ручные часы, напомнил гость.
- Хорошо грыбную жаровеньку с картохой молодой опрокинуть, – засияли тусклые глаза старика. Весь он изменился: посветлел лицом, приосанился. – Да ежли жене моёй грыбочки приглянутся, то и рюмашечку белой мене польеть. А ежли повезеть, то и стаканчик.
СНОСКИ:
* Малый – обращение мужчины к знакомому человеку.
* Дужа – очень.
* Трошки – чуть.
* Мех – большой мешок.
* Замежениться – начать портиться.
* Варево – похлёбка.
* Тый – тот.
* Даже-даже – выражение особого восхищения кем-либо или чем-либо.
* А як жа – ещё бы.
* Робить – делать, работать.
* Сусим – совсем.
* В диалекте «ф» в начале слова заменяется на «хв».
* Казать – рассказывать.
* Колдыгать – хромать или ходить с костылём (с «палочкой»).
* ПлантовАть – планировать.
* Растолмачить – объяснить.
* Ховаться – прятаться.
* Кзамен – экзамен.
* Пошумаркивать – нагло себя вести.
* Поблазить – поманить.
* Бок – сторона.
* Микитра не варит – голова не думает.
* Питеньё – заботы.
* Шлях – большая, наезженная дорога.
* ВодЕнь – овод.
* Лаяться – ругаться.
* Чижало – тяжело.
* Битон – бидон.
Светлана Грачёва
Воскресенск
19 июля 2017 года