Вместо предисловия.
Что-то дернуло меня сейчас выложить рассказ. Он один из последних. Их последних немного, но пишу я теперь иначе.
Раньше бывало садилась, дописывала, а потом шлифовала. Сейчас это долгий и мучительный процесс.
Этот рассказ из цикла, который задумала ещё два года назад. Он не первый и не центральный, он просто из таких, которые можно назвать стредненькими. То есть, это намёк. Есть штучки и получше. Немного, но есть. Надеюсь, будет интересно.
Малиновое варенье.
Она самоудовлетворялась. Самозабвенно. Стоя под царапающими струями обжигающе горячей воды, сдавленно постанывала. Стоны медленно сползали по полупрозрачным дверцам душевой кабины. В мыслях она была далеко отсюда. Рядом с каким-то довольно грязным озером, окруженным густым, почти буреломным лесом. Сосны трещали, на поверхности воды туда-сюда сновали водомерки. Она прижалась к земле, чьи-то руки гладили по спине, почти не касаясь кожи. Воздух остановился, влажная июльская жара пробралась в легкие. Она кончила.
Полотенце в полоску для ног, пушистое полотенце для тела, накрахмаленное вафельное для лица. Белоснежная улыбка в запотевшем зеркале, чистые руки, мокрые волосы, с которых капает на холодный кафельный пол. Она почти готова.
С полулитровой кружкой кофе с молоком она сидела на кухне, безучастно глядя на заиндевевшие ветки деревьев снаружи. Зимой она гораздо острее чувствовала, что живет в аквариуме, потому что жила в типичной пятиэтажке на последнем этаже. Из окон можно было видеть небо, санитарную зону между зданиями и окна квартир дома напротив. Внизу из земли угрожающе торчали ножки поваленной советской качели, а рядом сиротливо пристроился потрескавшийся и разукрашенный граффити бетонный слоненок. Наверху в паутине проводов и клетках антенн застревали облака и птицы. В квартире напротив, словно голодный хищник, притаился Аркадий. Она знала это наверняка.
Она часто дразнила его, гуляя от окна к окну голышом, делая вид, что поливает цветы. После утреннего душа, с растрепанными волосами, слушая веселую музыку, она перемещалась по дому, чтобы злить того, кого прозвала Аркадием. И делала это уже почти два года, постепенно повышая градус психологического нажима. Любимый махровый халат сменила на мужскую рубашку, затем на шелковую ночнушку. Она наблюдала, как там, напротив, колышутся занавески, с каждым днем заметнее, чувствовала, как перебегает он из комнаты в кухню, и как взволнованно дышит. Она обожала эту игру, но ненавидела второго участника.
Белая, идеально выглаженная блузка, брюки с острыми стрелками, аккуратный жилет, подчеркивающий талию, начищенные до блеска кожаные сапоги на невысоком каблуке. В левом кармане брюк носовой платок, в правом счастливый билет. Всё, как обычно, всё, как всегда, только где-то под слоем брони в агонии бьется сердце.
Почти два года она старательно и методично избавлялось от всего, что могло бы напомнить о счастье приходить домой. Она вычищала каждый угол, каждый вечер натирала столовые приборы, стараясь через физическое изнеможение преодолеть душевное. Теперь у неё дома не осталось ни намека на уют, только порядок, только сияющая болезненная чистота. Она с радостью уходила и без чувств возвращалась, потому что, превратив свое жилище в палату психбольницы, переключила внимание на работу. И её возненавидели все вокруг. Восхищались и ненавидели. Такое положение вещей её полностью устраивало.
Такси ожидало у парадного. Таксистом оказался улыбчивый армянин лет пятидесяти.
- Меня зовут Али. Здесь меня зовут Али, у меня сложное имя, так что зовите меня просто Али.
- Хорошо.
- Посмотрите, какая замечательная погода, можно Вашу ручку?
- Может, уже поедем?
- Вы такая красивая и такая холодная!
- Что есть, то есть.
Ночью выпал снег. По обе стороны проспекта, по которому ехали, лежали огромные, выше человеческого роста, сугробы, заляпанные дорожной грязью. И хотя она смотрела вперед и подмечала детали, и даже отчетливо слышала, как Али что-то бубнил под нос, была не здесь и не сейчас. На неё сыпался серпантин воспоминаний. Простые мечты, много смеха, отчаянно нежные прикосновения – всё это в ней ожило вновь. Словно синий цветок зажженной конфорки, они грели, обжигали и завораживали.
В свои неполные семнадцать она была настоящим гадким утёнком. Слишком высокая, невероятно худая, похожая на учебное пособие для студентов-медиков, она славилась несгибаемым характером и крутым нравом. Отличница, одиночка, страшила с птичьей фамилией. Всегда одетая по форме, всегда с толстенной книгой в руках, появляющаяся не в том месте и не в то время со своими детскими косами и длинным носом. Она была призраком, и будила в окружающих страхи, в её присутствии опасались говорить, хотя она никогда не стучала.
Но, как любой гадкий утенок, со временем превратилась в лебедя. С длинной нежной шеей, грациозной походкой и прямой спиной. И случилось это за одно лето. Уехало пугало, вернулась принцесса. Жестокая и капризная принцесса без принципов и каких-либо признаков наличия чувств. В её холодном свете окружающее уродство виделось отчетливее, она перестала искать дружбу с людьми, теперь люди искали её снисхождения. Она подавала руки, загадочно и сдержано улыбалась, её движения стали компактными и плавными. В её гардеробе появились платья на все случаи жизни и маски для выхода в свет, но она предпочитала брюки и блузки и только одно лицо, за которым другие не могли ничего увидеть. Лицо, которое умеет изображать улыбку, но взгляд всегда устремлен сквозь собеседника.
Снова пошел снег. Пушистые хлопья залепляли лобовое стекло, дворники почти не справлялись. Али ругался на каком-то из кавказских наречий вперемешку с исконно русскими выражениями. Он цедил их сквозь зубы, а она увидела его стоящим на арене в ожидании льва. Этот неповоротливый из-за лишнего веса, низкорослый и плешивый мужичок озирается вокруг в поисках места, где мог бы спрятаться от свирепого и голодного зверя. Он пританцовывает на месте, нервным шепотом уговаривая себя быть сильнее страха, потому что, и он это ясно осознает, это единственный способ выжить. Но кто он рядом со львом? Жалкая букашка, бездарно потратившая полвека отпущенного времени на глупости. Только бы унять дрожь в коленях, до чего неудобная обувь, до невозможности тяжелый щит, он продолжает свой странный танец, а зрители неистово кричат, улюлюкают, свистят. Хлеба и зрелищ! Они пришли, чтобы увидеть, как он будет растерзан.
То лето выдалось жарким и душным. Старики прятались по домам, а дети купались в мутном озере с утра до позднего вечера. Она плавать не умела, поэтому оставалась на берегу в тени раскидистой ивы. Под музыку смеха и плеска воды она читала.
- Почему такая красавица сидит тут совсем одна?
- А, я? Что?
Он был красив, как Апполон, по его бронзовой от загара коже ручейками стекала вода. Она растерялась, не зная, куда деть глаза, сделала вид, что читает. Ведь хорошо его знала. Он жил в соседнем доме, его звали Артём. Он был душой любых компаний, обаятельный весельчак и заводила.
- Звать-то тебя как, Кудряшка Сью?
- Ты хорошо знаешь моё имя – бросила она и начала собирать вещи.
Решив, что ушла достаточно далеко, бросилась бежать к дому, что было сил. Там она закрылась в своей комнатке под крышей и не выходила до ужина. Как и все девчонки в округе, она была влюблена в Артёма по уши. Тем более, что могла видеть и слышать его чаще, чем они. Она влюбилась в него совсем маленькой девочкой. Ей было семь, а ему около одиннадцати, когда впервые его увидела. Он капал. Он был красив, слишком красив для неё. Она писала для него стихи, представляя на страницах книг. Грезила им, подслушивала под забором, исподтишка наблюдала, когда помогал бабушке в огороде. И вот настал тот день, когда он подошел сам.
- Я буду звать тебя Кудряшка Сью! – она обернулась. – Да! Тебя! Кудряшка Сью, куда спешишь? – спросил он, догнав её, – ну, чего молчишь?
Вот так она и узнала, что значит проглотить язык и как он намертво прилипает к небу. Спустя две недели в тени раскидистой ивы под пристальным взглядом южных июльских звезд перестала быть девочкой. На следующий день он уехал, и она больше никогда не видела его. Он был слишком красив для неё.
На повороте машину сильно занесло. Она больно стукнулась локтем. Али смачно выругался на русском.
- Тысяча извинений, красавица! Эти поганые дороги! Мы почти приехали, минут десять осталось.
- Я вижу.
Свернули на улицу Камчатскую. Полукруглую, странную, промышленно-трамвайную, огибающую два кладбища улочку, на которой никто не живет. Приведения встали стеной. Ей захотелось выйти, стало трудно дышать. Она выходила замуж зимой, в такой же снежный и промозглый день. Андрей смеялся, что если отпустит её руку, не сможет отыскать в пурге. Они кружились посреди проспекта у входа в ЗАГС и ловили ртами снежинки. Город тонул в их смехе, отправив гостей в ресторан, сбежали в аэропорт, чтобы обменять билеты на деньги и спрятаться в её малюсенькой хрущевской двушке, требующей ремонта и заботы. Почти неделю провели в постели, пока он не сказал:
- Я хочу от тебя детей. Хочу, чтобы у них были твои волосы и твои глаза.
Они были вместе уже четыре года, два из которых жили под одной крышей. Захлебываясь, переходя с шепота на крик, ввинчиваясь друг в друга всё глубже, они неумолимо приближались сначала к свадьбе, а затем к разводу.
- Приехали.
Она протянула деньги, Али поймал руку и поцеловал своими сухими растрескавшимися губами.
- Какая теплая ручка! Меня зовут Али, ты запомнила. Если захочешь, у тебя есть мой номер. Я буду твоим рабом, всё сделаю, как захочешь, только позвони, красавица.
Выйдя, она с силой захлопнула дверцу и, не оборачиваясь, направилась ко входу в другой ЗАГС. Андрей уже стоял на ступенях и курил, всем видом показывая, что устал ждать. Она ничего не чувствовала, кроме раздирающего на части и сковывающего всё тело холода. Процедура оказалась простой. Два глухих удара старым деревянным штампом, шелест принтера, подписи, тяжелый взгляд тучной и замученной женщины с той стороны широкого канцелярского стола, заваленного картонными папками и учетными книгами. «Вы согласны?», два «да». Андрей не смотрит в глаза, она не смотрит в глаза ему. Им нечего делить между собой, больше нет ни одной причины встречаться. Каждый спешно прячет свою копию грязно-серо-голубого свидетельства.
- Тебя подвезти?
- Было бы здорово.
Они, кстати, так и познакомились. Он подвозил с работы. Ей было девятнадцать, ему почти тридцать. Он влюбился в её точеную фигуру, а она в его широкие плечи. Он был для неё каменной стеной, спасательным кругом и лучшим другом, в то время, как она всегда была умнее, практичнее, жестче. Она научила выбирать друзей, помогла основать успешную компанию, заставила переосмыслить время, опущенное на Земле. Они путешествовали, построили дом и маленький уютный мир, в котором не было места для лишнего. Но, словно кровоточащая рана, в этом мире существовал разлом. В пропасть сыпались осколки побитой посуды, ругательства и недовольство.
- Поехали ко мне. Я хочу выпить.
- Хорошо.
- Красное или белое?
- Красное. Открой бардачок.
- Что там?
- Подарок.
Внутри бордовой бархатной коробочки её ждал небольшой блестящий ключик. Она сразу узнала его.
- Зачем?
- Ты придумала это место. Я решил, что оно принадлежит тебе.
- Ты водил её туда?
- Нет – ответил он, и она знала, что не солгал.
- Тогда поехали туда.
- Уже.
Всё было просто здесь. Это был бункер, место, полностью отрезанное от мира. Внутри лабиринта. Вне измерений. Она купила гараж, а он его утеплил. Она привезла туда письменный стол, а он кровать. Она работала там, он оставался ночевать и наоборот. Но никогда не бывали там вместе. Это было главным условием.
По дороге купили бутылку вина, кило винограда и копченый сыр. А потом вошли в темный промозглый шалаш, где никто из них не был около двух лет года. От блузки отлетели почти все пуговицы, она расцарапала ему спину. Она укусила его, а он прижал к стене, с которой посыпались фотографии.Как весенний лёд, под ногами захрустела стеклянная крошка. Он любил её в последний раз, как никогда прежде. И она почувствовала, что там, на берегу озера поджидает лев. Рассерженный и голодный, животное, которому нельзя показывать страх. Она перехватила инициативу, теперь она искала его, шарила руками в полной темноте. Плечи, губы, волосы, локоть, колено – несколько мгновений полной слепоты после магниевой вспышки.
- Ты ещё любишь меня?
- Да.
- Почему так вышло?
- Потому что ты завел вторую семью.
Они сидели на пыльной кровати, завернувшись в покрывало и прижимаясь друг другу, чтобы не замерзнуть. Такие чужие и чрезмерно близкие одновременно.
- Ты знаешь, почему я это сделал.
- Знаю.
Новая волна. На этот раз она изучала его тело, как опытный мануальный терапевт. Каждую мышцу, каждый миллиметр того, что считала своим. Чтобы впечатать в себя, как мерцание июльских звезд сквозь серебристые листья ивы. Она отпускала всё, что держала при себе. Ту нежность и тот странный восторг, смешанный с ужасом. Она была, словно белая простыня для просмотра непристойных фильмов в подпольном кинотеатре. Она ничего не знала о любви и не умела любить. Могла только мечтать, и не знала, что делать, когда получила. А потом узрела, что такое настоящий обман. И человек, которому доверила бы свою жизнь, тоже предал.
Андрей уснул. Она допила остатки вина из его стакана, оделась, уже не заботясь об аккуратности. И ушла. На полусогнутых, растрепанная и пустая, сквозь метель, изрядно поплутав между строениями гаражного кооператива, вышла на проспект и поймала попутку.
В машине задремала. И приснился сон.
- Кудряшка Сью, не грусти!
- Мне не грустно, нет.
- Как тебя зовут?
- Так и не вспомнил?
Как-то раз он упал с велосипеда прямо к её ногам. А потом уронил и защекотал. Она визжала, отбивалась, но он крепко держал. Когда она, наконец, перестала выдергиваться, сказал:
- Мне нравятся твои косички – и поцеловал.
- Дуня! Дуняша, ты где? – на всю улицу звал её дедушка.
На всю жизнь она запомнила тот поцелуй. И пыльный привкус на губах, и его крепкие руки на плечах. Если бы умела, нарисовала бы его портрет. Озорного мальчишки с открытой улыбкой, который, прищурив глаз, смотрит на неё с ехидством.
- Меня зовут Дуня, Артём.
- Так это ты, конопушка? Выросла.
Следующая остановка. Сквозь пелену слез, она не различает черты лица обращающегося к ней врача. Но знает, что у него на лице маска трогательного сочувствия и искреннего соболезнования. Всё кругом в крови, всё кругом в её крови. Запах резины и капельницы. Люди суетятся, яркий свет. Она ненадолго пришла в себя. Ей чудилось, что бежит по широкому коридору со сводчатым потолком и огромными витражными окнами. Бежит, чтобы вернуться, но постепенно ей овладевает ужас, что бежать придется вечно. Белые облака в ярко-красных пятнах.
- Эй! Почему она проснулась?!
Теперь этот же голос говорит, что ничего больше нельзя сделать. Ласковый и музыкальный голос. Дед крепко обнимает её, прижимая к себе и к кровати одновременно. Она что-то кричит, но не разбирает собственных слов. Сквозь пелену слез видит только силуэт, в котором постепенно проявляются черты мальчишки, который повалил в канаву и ради забавы поцеловал.
Всё оказалось проще, чем она думала. Шаг, другой. Третий подъезд соседнего дома, нумерация квартир идентична. Металлическая дверь с домофоном, обклеенная старыми полусорванными объявлениями об отключении электричества, горячей воды и отопления. Пятый этаж. Он даже не спросил кто это, просто открыл. И дверь квартиры тоже. Она шагнула в полумрак крошечной прихожей.
- Ну, где ты? Выходи! Я пришла.
- Сама иди, раз пришла.
Недолго думая, скинула пальто и сапоги, но не стала искать тапочки. На кухне тоже было достаточно темно. На плите закипал чайник. Он стоял у окна к ней спиной. Ссутуленный человек с длинными спутанными волосами. Что-то в его облике смутило её, и от прежней решительности ничего не осталось.
- Так, слушай, прекращай. Я устала. Бред какой-то.
- Садись, Дуня. Сейчас чая налью.
Он повернулся к ней, он был красив. Круглый, словно высеченный в камне лоб, легкая и нежная еле заметная улыбка, широкие скулы, греческий нос. И две звездочки внимательных ясных глаз. Ей явилось прошлое, только в улучшенной версии. Этот Апполон был сильнее, честнее, он бы не предал, он бы защищал её до последнего вздоха. Он бы гладил по голове и видел в ней наивную девчушку, которая зачитывается приключенческими романами и мечтает стать пиратом. Он бы, может быть, вылечил наложением рук.
Стоило только увидеть его лицо, как она успокоилась. Стало уютно, она забыла обо всем на свете. Пять квадратных метров кухни обернулись застекленной верандой, где часто сидела по вечерам, катаясь на скрипучем кресле-качалке. Во времена, когда всё было просто, когда купалась в любви и обожании. Дед сидел рядом на ветхом некогда мягком кресле с газетой и смолил одну за другой, время от времени ласково на неё поглядывая. У неё не было никого, кроме деда. Родители погибли, она не помнила их. Бабушка умерла ещё раньше. Был только дед, который любил за весь мир, и который встречал с палкой у ворот, когда опоздала на пять минут, забыв о времени на берегу озера. Именно он научил по-военному отпаривать брюки и следить за осанкой.
- Хочешь малинового варенья?
- Хочу.
- Руки помой, ты знаешь, где ванная.
Она послушно отправилась мыть руки, а когда вернулась, увидела на столе розетки с вареньем и большую кружку, над которой поднимался пар.
- Ну, рассказывай, как день прошел.
Поджав под себя ноги и собрав свое вытянутое тело в комочек, она села за стол и тихо ответила:
- Паршиво. А твой?
- Тоже.
- А у тебя что?
- Батарею прорвало, затопил соседа, надо теперь ремонт оплачивать.
- Это проблема?
- В некотором роде. Только ты не для этого пришла.
- Не для этого.
- Я тебя раньше ждал.
- Сегодня день такой. Особенный.
- Чем же?
- Неужели не знаешь?
- Предполагаю.
- Десятилетняя годовщина свадьбы и день развода.
- Любишь его?
- Не знаю. Думала, да. Но он предал меня.
- Он бы тебя предал в любом случае.
- В смысле?
- Уйди он сразу, ты бы тоже считала, что предал.
- Было бы легче.
- Не думаю.
- А ты вообще кто такой?
- Твой амур.
- Прикалываешься?
- Нет.
- Докажи! Если ты, - мой, значит, знаешь всё.
- Я знаю, почему он ушел.
- Скажи.
- Ты не можешь иметь детей.
Кружка с грохотом ударилась об пол, чай обжег колени, но она не почувствовала. Только медицинский запах, яркий свет в глаза, белые облака с пятнами крови, она вновь провалилась в бесконтрольную пустоту, из которой не так-то просто выкарабкаться. Дед умолял оставить ребенка. Дед плакал второй раз на её памяти. Впервые он плакал, когда она пошла в первый класс. Какие разные слезы жили в его глазах. Но она решила, что ещё всё успеет, что нужно закончить школу, поступить в институт. Дед говорил, что поможет, но она отвечала: «посмотри на себя, у тебя ноги не ходят!». Затем он погас, как лампа накаливания, пару раз моргнул и выключился через год после ребенка, который сделал её последней.
- Я ошибся.
- Ты можешь ошибаться?
- Нет. Но я ошибся. Поэтому я здесь.
- Уже ничего не исправить. Расслабься.
- Я могу. Но ты должна верить мне. Ещё могу показать, как всё должно было быть.
- Валяй.
Она закрыла глаза, откинувшись на спинку стула, но он попросил встать. Он обнял её, гладил по голове, его сердце билось спокойно и сильно. И вот она идет по проселочной дороге, на ней ситцевое аляпистое платье с рукавами-фонариками. Прямо по курсу мальчишка падает с велосипеда, от неожиданности она теряет дар речи и способность двигаться.
- Чего уставилась, мелочь? Топай отсюда.
Вот и она, её свадьба. Он совсем юноша, его как-то иначе зовут, у него смешные оттопыренные уши. Он студент и музыкант. А она забросила институт и продолжает мечтать о пиратстве. Они живут весело и пьяно, пока однажды она не говорит, что беременна. Через три года после свадьбы она найдет его повесившимся. У неё на руках симпатичный мальчик, которого зовут Мирон, в честь деда.
Она сразу знала, что ответит, с первого кадра этого фильма. И он знал это тоже.
- Как тебя звать, амур?
- Мирон.
Она поцеловала его, так нежно, как только могла. А затем ушла в распахнутом пальто, чтобы танцевать рядом с бетонным слоником, подставив небу лицо и жадно хватая ртом снежинки.
2019. Санкт-Петербург