Зачем ты воскрес?
И сказал я: беда мне, беда мне! увы мне! Злодеи злодействуют и злодействую злодеи злодейски.
(Исаия 24)
ПОВЕСТЬ
1
Говорят, что счастливый человек – это тот, кто с радостью идет на работу, а вечером радостным возвращается домой. Наверно, всё-таки есть такие люди.
Хоменко был несчастлив. Работу он не любил. И дома его постоянно пилила жена. Если бы у нее была бензопила, она бы его распилили, не задумываясь. И утром, и вечером он шел не к новым достижениям и свержениям, а на каторгу. Так зэки идут на лесоповал.
Вечер был какой-то особенно пакостный, холодный, с мелким дождем, ледяные змейки которого забирались под воротник и в рукава. Он то и дело тряс руками, то всё начиналось сначала. Северный ветер срывал последние пергаментные листья и бросал их под ноги. Один листок прилип к рукаву, и он его с омерзением стряхнул, как будто это была какая-то мокрица.
«Как счастливы люди, - думал Хоменко, - которые спешат к домашнему очагу, где их ждет любовь, нежность и ужин. Человеку совсем немного нужно для счастья. Но я и этого лишен. Ведь знаете, господа, как несчастлив человек, которому пойти некуда». Хоменко поймал себя на чужой цитате. И подумал, что не мешало снова перечитать классика. На то он и гений, чтобы выразить самые сокровенные стороны человеческой души. А человек не изменился. Он остался всё тем же самым Мармеладовым.
Ему не то, что пойти некуда, но то место, куда он идет, - это сущий ад, который длится изо дня в день уже который год. И кажется исходу этому нет. Нет никакого выхода. Он тряпка. Будь в нем немного решительности, он попытался бы как-нибудь изменить свою судьбу. Но как раз этой самой решительности в нем и не было. Он боялся любого шага. Сменить работу, развестись? Но он ничего не делает, как будто ему нравится это существование. Он, наверно, упивается своим несчастьем, страданием.
Нина, его жена, права, когда считает его ничтожеством, неудачником, неспособным ни на что. Он тряпка, о которую любой может вытирать ноги.
Хоменко доплелся до остановки. Здесь была небольшая будочка из профлиста с деревянной скамейкой. Автобуса давно не было, потому что народу было довольно много. Когда автобус подойдет, начнется такая давка – мама не горюй. Все торопятся, всем надо побыстрей домой, где их ждет тепло, свет и семья, дороже которой ничего для них нет.
Все нетерпеливы. Всем надо срочно домой. А вот ему некуда торопиться. Он готов стоять часами.
Ему-то куда торопиться? И не хочет он туда торопиться, потому что его там не ждут. Может подождать следующего автобуса, а может и пешком.
Серая стена остановки шевелилась как живая, как будто это была шкура огромного животного. Ветерок перебирал листки объявлений. Среди них висела большая афиша со знакомым Хоменко лицом. Он подошел и стал читать. Ему был знаком этот человек.
Статьи этого ученого в популярных журналах были резкими, без всяких там экивоков и словесной жвачки. Как говорится, резал правду-матку, не взирая на лица. Солидная аргументация. И делал неожиданные выводы, которые противоречили общепринятому мнению. Но ему, казалось, было плевать на то, в чем было уверено большинство.
«Что если?» Дом культуры находился на соседней улице. Цена билета смешная. Стоимость одного беляша. Посидит в тепле. Увидит и послушает умного человека. А там и автобусная очередь рассосётся. Все, кому надо быстро домой, уже уедут. Останутся запоздалые прохожие.
И домой особенно не хотелось торопиться.
Зал был полупустой. Или полу полный. Это как кому захочется. Оно и понятно. Не попсовая же дива приехала на гастроли. Кто у нас ходит на лекции? Студенты, потому что обязаны. А добровольцев в наше время торжества средств массовой информации отыскать трудно. Но всё-таки они есть и где-то ползала набралось. Зато это были люди, которые пришли именно слушать ученого.
Интересно. Очень.
- Умница какой! – услышал Хоменко рядом шепот. – Он открыл мне глаза на многое.
Сзади сидела девушка. У нее было овальное лицо, пухлые губы и большие темные глаза. красная куртка была расстёгнута. Медленно понималась и опус4алась грудь. Через полупрозрачную сорочку просвечивал бюстгальтер. Хоменко почему-то вспомнил девочку из далекого детства, которую жила с ними по соседству. Наверно, сейчас она должна была выглядеть так. Та девочка, ее звали Наташей, была одной из его первых влюбленностей.
Выходить из теплого светлого зала в гнусь и промозглость улиц не хотелось. Он, опустив голову, добрел до остановки, ничего не видя перед собой. Никого не было. По крайней мере так ему показалось вначале. Значит, автобус недавно ушел. И придется его долго ждать. Он ошибся. Потому что вскоре услышал:
- Ой! Не повезло! Подходила к остановке и автобус мне помигал задней частью. С его стороны это было так неделикатно. Пришла на минуту раньше, уехала бы.
Он посмотрел. В темном пространстве павильона чернела женская фигура. И еще он уловил слабый запах духов. Это она, та самая девушка, которая сидела за его спиной. Потому что это был ее голос. А лица в полумраке он рассмотреть не мог. К тому же нижнюю часть лица она прикрывала шарфом.
Крупноватый нос ее покраснел, на щеках был румянец.
- Теперь, может быть, с полчаса придется ждать, - сказал Хоменко. – В эту пору они реже ходят.
Помолчав, спросил:
- А вы далеко живете? Если далеко, то, конечно, нужно дождаться с автобуса. Идти по такой погоде не очень-то.
- Где-то с полчаса пешком идти.
- Это далековато. А я, знаете, еще дальше. Могу и прогуляться. Наверно, уже дома буду, а автобус еще не придет. В какую вам сторону?
Девушка махнула рукой.
- А вы знаете, мы попутчики. Не будете возражать, если я вас сопровожу? Вдвоем как-то веселее.
- Нет, конечно!
Они пошли вдоль дороги. Редкие встречные машины ослепляли их на короткое время. Они жмурились и отворачивались. Мелкий дождик продолжал моросить. Было слышно, как он барабанил по спине.
- Молодая женщина и на лекции – это как-то странно, - проговорил Хоменко.
- Мужчины – шовинисты. Они считают, что место женщины на кухне. Ну, или в ресторане, если желают добиться от нее близости.
- Разве не так? Кстати, Евгений.
- Ольга!
Он нащупал ее ладошку и тихо пожал. Рука у нее была маленькая, как у подростка и теплая.
- Женщины тоже различные, Евгений. А профессора Князева я знаю еще с университета. Он приезжал к нам, читал лекции. Всегда был аншлаг. Приходили с разных факультетов. Он такой умница. И рассказывает вещи, которые поражают, не оставляют равнодушными.
- Тогда мне понятно. А еще мне понятно, что вы не замужем. Вряд ли мужу понравились бы ваши вечерние походы на лекции. Да у вас и времени на это просто бы не было.
- Замужем я была. Но мое замужество закончилось довольно быстро. Что для меня стало даже неожиданностью. Мы расстались через год.
- И детей у вас, конечно, нет? А в прочем, что я спрашиваю, это же и так ясно. От ребенка не уйдешь.
- А у вас?
- Как-то не получилось. Хотя мы живем уже не один год. Мне кажется, что моя жена не хочет ребенка. Это грустно. Да и отношения у нас как-то сразу не заладились. А в последнее время, можно сказать, что и нет никаких отношений. Мы живем в одной квартире, но мы не семья.
- Мой дом.
Они остановились перед серой пятиэтажкой.
- Такое ощущение, - сказал Хоменко, - что мы шли от остановки не больше минуты. Как говорится, время пролетело стрелой.
- Как же вы теперь, Евгений?
- А что я?
- Вам же далеко идти. Или вы вернетесь на остановку и будете ждать автобуса? Мне вас жалко.
- Не стоит возвращаться, иначе дороги не будет.
- Мне кажется, вы замерзли.
- Ну, есть немного. Погода отвратительная. Не для прогулок и гуляний под луной. А, впрочем, никой луны и не видно.
- Не хочу показаться легкомысленной и назойливой, но я бы могла вас напоить чаем. Но, конечно, не буду настаивать, чтобы вы не подумали чего-нибудь такого. Решение за вами.
Хоменко хотел отказаться. Поглядел на Ольгу. Лицо ее было бы серьезным, если б не легкая улыбка. И эта улыбка всё решила. Он не мог отказаться. Это было выше его сил.
- Очень признателен вам, Ольга. Несколько минут ничего не решают, а я, действительно, продрог. Глоток горячего чая никак не помешает. Только вот, удобно ли?
Подошли к подъезду.
- Представляете, я живу на пятом этаже.
- А что же здесь такого? Многие живут на пятых этажах, а кто-то даже и выше. Такие небожители.
- Мне кажется, что, чем выше люди живут, тем больше они оторваны от земной суеты. Хотя это, наверно, глупая мысль. Но вот пришла неожиданно мне в голову. А язык без костей ляпнул.
- Теория довольно странная.
Они зашли в подъезд. Там не было лампочки. Она взяла Хоменко под локоть. Даже через куртку он ощущал тепло ее ладони.
- Не запнитесь! Сейчас будет небольшой порожек. Перешагиваем. А теперь на лестницу. И вверх! Вверх! Вверх! Вот так, как две птицы, мы с вами вознесемся над землей.
- К звездам?
- Да! Чем выше поднимемся, тем ближе будем к звездам. И услышим, как звезда с звездою говорит.
- Удивительная вы женщина, Ольга!
- А вы замерзли. Я чувствую, как вас трясет. И куртка у вас мокрая. Так вы легко простынете.
- И на вас пальто сырое.
- Я-то дома. Всё высохнет. А вам еще идти, под дождем, на ветер. Да вы же простудитесь!
В его груди разлился жар. Ему хотелось взять в ладошки голову этой удивительной женщины и целовать ее в лоб, губы, щеки и шептать тихие нежные слова, которые копились в его душе.
Пока они поднимались на пятый этаж, Ольга держала его под руку. И ему хотелось, чтобы был не пятый этаж, а какой-нибудь сто пятый. Он чувствовал, что ее ладонь становится всё теплей. «А что, если я ее сейчас поцелую?» - подумал Хоменко и напугался этой мысли. Нет, он на такое не решится никогда. И неизвестно, как она отзовется на это. «Нет! Так не поступают! Я с ней и часа незнаком. Но ведь я иду к ней в квартиру, к ней, к одинокой женщине, где никого не будет, кроме нас двоих. И она же знает об этом. Я не сам напрашивался. Это она пригласила меня. Ах, если бы я умел читать мысли. Я тогда сделал бы то, что должен сделать. Этого я сейчас больше всего хочу». Но читать мысли он не умел, не умел и отгадывать желаний женщины. И поэтому даже испытывал страх.
Поступки жены порой ставили его в тупик, хотя они уже прожили пять лет, и ему казалось, что он всё знает о ней..
. Ему было непонятно, чем вызван очередной приступ ее гнева, потока новых обвинений. В ее глазах он представал полным ничтожеством, неспособным ни на что, который загубил лучшие годы ее жизни. «Я не разбираюсь в людях, - грустно подумал он. – Психолог из меня никудышный. Поэтому я не могу построить правильные отношения. Оттого я глубоко несчастен».
- Вот мы и пришли, - сказала Ольга. – Вы, наверно, устали. Хотя, если у вас тоже пятый этаж…
Открыла сумочку, стала искать ключ. Хоменко не хотел думать о том, что может произойти в квартире, где живет эта красивая женщина, которая пригласила его в гости в столь поздний час. В то, что происходит между мужчиной и женщиной довольно часто, он даже не мог поверить.
Такое происходит с кем-то, но только не с ним, серым и неинтересным человеком, вечным неудачником.
Вошел следом за ней, как послушный теленок на привязи.
- Ну, что же вы стоите, Евгений? – она повернулась к нему. – Смелее же! Раздевайтесь! Разувайтесь! Какие у вас тяжелые мокрые ботинки! Снимайте же эту черную от дождя куртку! Да развешивайте ее шире, чтобы она лучше сохла. Вот так! Расправляем!
Он со всем соглашался. Пристроил свою куртку на вешалке, но так, чтобы она не касалась ее одежды, как будто тем самым он мог оскорбить ее. Вот даже таким прикосновением.
Когда он наклонился, чтобы снять ботинки, то увидел ее лодыжки. Она уже была без сапог. Маленькие бугры косточек. И ровные аккуратные пальчики, которые просвечивали через колготки. «Чудо! Как она красива! Как я понимаю Пушкина, которому стоило только увидеть женские ножки из-под длинной юбки, чтобы прийти в восторг!» Тут же ему стало неловко, как будто он занимался подглядыванием.
- Ну, что же вы стоите, Евгений? Проходите! Проходите! – настойчиво приглашала она.
- Куда? На кухню?
- На кухню? Вы хотите меня обидеть? На кухне варили и кормились лакеи и нахлебники. Гостей всегда приглашали в гостиную, где для них сервировали стол. Вы мой гость.
- Вы не плохо знаете историю.
- Я училась. Ну, что же мы стоит? Идите в гостиную. А я быстренько все приготовлю.
То, что она назвала гостиной, было маленькой комнаткой с диваном, двумя креслами, журнальным столиком, телевизором и сервантом с посудой и книгами. Еще на стене висела картина с сосновым лесом. «Наверно, Шишкин», - подумал Хоменко. В живописи он не был силен. И порой не мог отличить Левитана от Шишкина, а Репина от Сурикова.
Напротив картина побольше. У камина, вероятно, средневекового замка, лежала парочка на звериной шкуре. И он, и она были по-настоящему голливудскими красавчиками. У него были длинные черные волосы, одет он был в белую сорочку, черные обтягивающие штаны и длинные светло-коричневые сапоги с крупными желтыми застёжками и ремешками. Сапоги доходили ему выше колен. Она белокурая красавица в багровом платье, полулежала на нем с томным взглядом. Или жар камина томил ее или жаркий любовник.
Ольга занесла поднос с вареньем, печеньем, конфетами и двумя бокалами. Она наклонилась, выставляя всё это на журнальный столик. Стояла она так близко от Хоменко, что он чувствовал теплоту ее тела. Хоменко увидел в разрезе ее платья верхний край лифчика и узкие белые полоски, на которых он держался. Но он же не нарочно это увидел. Отвернулся и поджал под себя ноги. Разве женщины не понимают, когда так делают? Сейчас он почувствовал, что носки у него сырые. Как дождь умудрился попасть в ботинки? Ботинки, выходит, тоже были сырые. И конечно, они не успеют высохнуть, пока он пьет чай. Она сказала про его ботинки, что они тяжелые и мокрые. И это так на самом деле. Когда он снимал ботинки, то ноги чувствовали приятную легкость. Когда он будет возвращаться домой, вода в ботинках будет неприятно хлюпать, чвакать, как будто он идет по болоту. Это ему представилось очень неприятным. Эти противные звуки будут отдаваться в его мозгу до самого дома, убивая все приятные воспоминания и светлые мысли. Обувь очень влияет на наше настроение. Ледяные змейки будут забегать за шиворот. А потом полетят крупные снежинки. Они будут падать на его лицо и тут же превращаться в воду. И такое можно было ожидать. А чего вы хотели? Поздняя осень, грачи улетели, лес обнажился…холодная вода будет бежать по его лицу и шее и дальше пробираться под рубашку.
Будут встречаться лужи, которые невозможно обойти и придется шлепать прямо по ним. Когда его нога будет попадать в выбоину, то вода холодная и противная будет попадать ему в ботинки. Ступни начнут замерзать, а мокрые пальцы ног все плотнее прижиматься друг к другу. Желтые фонари на железных столбах, которые наклоняются над тобой, как будто хотят получше разглядеть и запомнить уличных прохожих.
Больше всего ему не хотелось сейчас выходить из этой маленькой квартирке, по которой передвигалась эта женщина, самая лучшая в мире, которая уже подарила ему минуты счастья. И главное давала ему надежду на большее счастье.
- Евгений! А что же я за чай принялась? Вы, наверно, проголодались? Давайте я вас покормлю?
- Нет! Что вы? Что вы? Я совсем ничего не хочу. Не надо вам так беспокоиться! Мне даже неудобно.
Он замахал руками. И только тут заметил на ней маленький фартук, который она успела надеть на кухне. «Какой же я невнимательный? Почему я не мог этого заметить сразу?»
- Я вам не обещаю каких-то изысканных блюд. Так! Чуть-чуть перекусить. И не смейте отказываться! У меня есть сыр и колбаса. А варить я сегодня не варила. Я вообще страшная лентяйка. К тому же я, как утром ушла из дома, только вот сейчас заявилась. На готовку просто времени не остается. Хотя иногда на меня нападает стих, и хочется приготовить чего-нибудь такого.
- Я тоже с утра ушел из дому, - сказал Хоменко, но только для того, чтобы что-то сказать. Ему казалось будет невежливым, если он будет сидеть и отмалчиваться, не поддерживая беседу.
Тут же понял, что сказал глупость. Сгорбился. И не решался поднять глаза на Ольгу. Даже не заметил, как она вышла. «Зачем она это делает? Ведь мы совершенно незнакомые люди. Незнакомого мужчину она приводит к себе домой. Просто так?»
Но Хоменко даже в мыслях не допускал ничего дурного о ней. И не строил никаких планов. Он наделял ее только достоинствами. И то, что она делает сейчас, она делает только из милосердия к нему. Ей жалко его, как бывает жалко уличного котенка, которого подбирают и приносят домой. Между ними ничего не может быть и не будет. Вот сейчас он допьет чай, наденет свои тяжелые ботинки, еще не просохшую куртку и у порога долго будет благодарить ее, а на прощание поцелует ей ручку. Только сделать бы это прилично, а не по-медвежьи, ни как Собакевич, чтобы не опозориться на прощание. Поцелует ли? Он никогда этого не делал. Видел только, как это делают другие. Но они при этом даме говорили какие-то слова, от которых она улыбалась. У тех других мужчин это получалось легко, по-гусарски, и дамы плыли от такой любезности. Это было видно по их довольным улыбкам, по всей их фигуре.
Сделает ли он такое? Поцелует ли ей ручку? Хватит ли у него на это духу? И сделает ли он всё правильно? Вдруг всё выйдет неловко, неуклюже, и он будет выглядеть смешно? Что он должен сказать ей перед тем, как поцеловать ручку? «Позвольте поцеловать вашу ручку?» Это как-то отдает старомодностью, ветхостью, какой-то затхлостью. «Я был счастлив познакомиться с вами?» Или уж совсем запредельное: «Я надеюсь, что наше знакомство продолжится? Не могут же наши отношения на этом закончиться?»
Занятый этими мыслями, он не заметил, как она появилась в комнате. Она улыбалась.
У неё был поднос в руках, на котором стояли две тарелки с сыром, колбасой и кусочками хлеба. Она ставила тарелки, а он смотрел на ее руки, такие по-детски тонкие.
- Ну, кажется, всё! – сказала Ольга. – Чем богаты, тем и рады. Извините, конечно, за такую скудость.
- Да что вы!
- Я вас уморила. И чай уже остыл. Но это не беда. Сейчас закипятим. А вы пока кушайте! А знаете, что, Евгений, у меня есть бутылка вина. Уже давно стоит, но как-то повода не было. Не французское, не итальянское, совсем не дорогое. «Крымское», белое. Купила я его на всякий случай. Мало ли что бывает в жизни. Какой-нибудь гость, праздник. Мне кажется, что сейчас как раз тот самый момент, когда нужно раскупорить бутылку.
- Какой момент? – встрепенулся Хоменко.
- За знакомство по традиции принято выпить. Не будем же мы нарушать традиций? Хотя бы пригубим!
- Да… я… конечно, - растерянно бормотал Хоменко. – Традиции – это же святое. Нарушать нельзя. Я уже сто лет не пил вина.
- Вы такой старый? А я наивно думала, что вы значительно моложе. Вам бы, мужчинам, только обманывать женщин.
- Знаете, как-то принято, что на праздниках мужчины пьют водку, а женщины вино. Хотя некоторые тоже пьют водку. Наверно, они хотят быстрее и сильней запьянеть.
- Водки нет у меня, - сказала она.
- Да вы меня неправильно поняли. Давайте я открою вино? У вас есть штопор?
Ольга протянула ему штопор. Он выдернул пробку. Раздался хлопок. Разлил вино по бокалам. Хотя вино называлось белым, было оно чуть желтоватым. Над столом аромат сладкого.
- Вот, Ольга! Как говорится, за знакомство!
- Да! – она кивнула. – Знакомство – это всегда как открытие нового материка. Не знаешь, что тебя ожидает, но очень интересно.
Они чокнулись. Хоменко выпил и вскоре почувствовал легкость.
- Знаете, Ольга, если бы мне еще час назад сказали, что я познакомлюсь с прекрасной женщиной, буду сидеть у нее дома и пить с ней вино, я бы не поверил в это. То, что произошло, это как сказка. Оказывается, что сказкам нужно верить не только в детстве. Жизнь непредсказуема.
Она засмеялась. Чуть откинула голову назад. Волосы рассыпались по ее плечам. На шее дрожала тонкая венка.
- Евгений! Вы мне сразу понравились. Еще там на лекции, когда я увидела вас. У вас необыкновенное лицо, доброе, вызывающее доверие. А когда я вас увидела на остановке, мелькнула мысль: а может это неслучайно. А чему вы удивляетесь?
Хоменко пожал плечами. Еще никто никогда ему не говорил таких слов. И он уже не верил, что может нравиться женщинам.
- Признаюсь, я был уверен, что я не принадлежу к тем счастливцам, которые могут вызывать симпатии у женщин. Ну, а раз так, то я решил, что нечего мне и задумываться об этом.
- Застенчивый вы какой-то. А многие мужчины считают, что женщинам непременно нравятся натуры дерзкие, наступательные, такие агрессоры, которых не остановят никакие преграды.
- А разве не так?
- Женщины – не пчелиный рой. Каждая из них индивидуальна. Вот вы женаты?
- Да.
- Значит, она нашла в вас что-то, за что и полюбила. Хотя любят не за что-то, а просто любят.
- Вы хотите, чтобы я остался?
- Евгений! Давайте на ты? А ты разве не хочешь этого? Прости! Может быть, мне не нужно было спрашивать об этом.
- Как-то…
- Ты подумал, что я… ну, в общем, легкомысленная женщина? Без году неделя знакомы, и уже предлагает тебе остаться.
- У меня и в мыслях не было.
- Я верю тебе. Давай еще выпьем?
Хоменко наполнил бокалы. Вино хоть и легкое, но давало о себе знать: приятное ощущение легкости.
Ольга поднялась и села к нему на колени. В одной руке она держала бокал, другой обвила его за шею. Хоменко почувствовал, что по спине бежит пот. Он не знал, куда деть руки. Потом свободной рукой обнял ее за талию, как бы придерживая ее от возможного падения.
- Женя! Давай за нас!
- Конечно, за нас!
Они звонко чокнулись и выпили. Ольга засмеялась. Хоменко недоуменно глядел на нее.
- Я тебе не нравлюсь, Женя?
- Вы… да вы….
- Ты! Что же ты такой забывчивый? Настраивайся на одну волну. Сердечным «ты» заменили «вы».
- Ты мне очень нравишься.
- Вот как? А ты не хочешь поцеловать меня? Нет, если не хочешь, я не буду настаивать.
Она обхватила его голову и прижала свои губы к его губам. Поцелуй их затянулся. Хоменко даже начал задыхаться, но не посмел оторвать губ. Лучше он помрет, но не сделает этого.
Теперь уже Хоменко не хотел выпускать ее губы. А когда она отстранилась, он стал целовать ее шею, ямочку под шеей, тело в разрезе платья. И всё сильнее прижимал ее к себе.
Она оттолкнулась от него и поднялась.
- Пьем обещанный чай! Надеюсь, он несколько охладит твой пыл. Да, это уж точно: в тихом омуте черти водятся.
Хоменко потянулся за ней. Но она отстранилась, села на стул и залила чай.
- Женя! Наверно, это не самый скромный вопрос. Ты любишь свою жену? Хотя можешь не отвечать.
- Почему не скромный? Ты мне симпатична. Может быть, это любовь с первого взгляда. Я сейчас себя чувствую, как мальчишка какой-то. Мне хочется прыгать, бегать и кричать. Не хочу тебе врать. Жену я не люблю. И она меня не любит. И в этой нелюбви мы живем уже не первый год.
- Почему же вы живете вместе?
- Мы живем на одной жилплощади. Я для нее сосредоточие всех мужских недостатков. Она меня постоянно упрекает, что я загубил ее молодость, что я – ее главная ошибка в жизни. Она презирает меня. И даже ненавидит.
Они замолчали. Каждый думал о своем.
- «Черный квадрат» Малевича, - сказал Хоменко.
- Не поняла.
- Кто-то сейчас идет по улице, под дождем, мокрый, дрожит от холода и неуютности, видит это желтое окно и представляет, как хорошо там людям. Они сидят в тепле, о чем-то говорят. Возможно, это молодожены. Они целуются.
- Ты имеешь в виду конкретное окно?
- Не так. Просто люди с разных сторон видят мир по-разному. Мы видим черное окно. И в нашем представлении это мрак, неустроенность, страдания, возможно, даже отчаяние. С той стороны видят маленько солнце, тепло и счастье. Для них это желтый квадрат. А окно-то одно и то же. Просто всё дело в том, с какой стороны ты находишься. Всё зависит от позиции наблюдателя, в какой точке он находится. И мир предстает по-разному.
- И люди глядят на черный квадрат и чувствуют себя счастливыми уже только потому, что они с этой стороны квадрата. Значит, счастье по-твоему – это место, где ты есть.
- Прости, Ольга! У тебя очень хорошо. Но я должен идти. Мое место с той стороны квадрата.
- Хочешь уйти?
- Но не могу же я…
- Изменить жене?
Ему в ее вопросе послышалась насмешка и одновременно приглашение перешагнуть через это ярмо.
- Мне безразлична жена. Я уже сказал тебе об этом.
- А! Ты боишься, что я тебя соблазню. Это же противоречит твоим моральным устоям.
Он поднялся.
- Я хочу, чтобы ты меня соблазнила. Поэтому я пойду. Потом это может быть причинит тебе боль.
- А я до сих пор считала, что только женская логика может быть так противоречива. Ну, что же! Уходи! Я думаю, что ты правильно поступаешь. Зачем тебе угрызения совести? Надевай свои тяжелые мокрые ботинки. Черный квадрат ждет тебя. Ах нет! С той стороны для тебя это уже будет желтый квадрат, который разбудит твое воображение.
Хоменко вышел в коридор. Действительно, ботинки были тяжелые и мокрые. Он поднял ботинок, но ботинок тут же выпал из его рук, как будто не хотел, чтобы его хозяин уходил. Потрогал куртку. И куртка еще не успела просохнуть. Зачем-то подергал рукав. Может быть, тот подскажет, как ему поступить. Сам он был в полном неведении, что ему должно делать. Решительно зашагал назад. Ольга сидела на прежнем месте, обеими руками держала чашку с чаем. Так делают, когда хотят согреть руки.
- Это невежливо. Хозяева всегда провожают гостей до порога.
- Да? – она улыбнулась. – Я как-то не подумала об этом. Но, наверно, не поздно исправить эту ошибку. Хорошо, что ты напомнил мне об этом.
Хоменко шагнул к столику. Прижал ладони к ее щекам и стал целовать ее в губы. Она безропотно принимала его поцелуи. Потом положила свои ладони на его руки, как бы желая, чтобы он не отпускал ее. Поцелуи его становились сильнее. Он даже боялся, не причиняет ли он ей боль. Когда он оторвался, Ольга перевела дыхание и спросила6
- Что это было? Совершенно неожиданно для меня. А вы, Евгений, человек с двойным дном.
- Остаюсь я.
- Остаюсь это как?
- Ты же сама говорила, что ботинки у меня мокрые, куртка мокрая. А на улице дождь и холодно.
- Дома тебя не потеряют?
- Дом – это там, где тебе хорошо. А мне там плохо, Оля. Очень плохо. Я не хочу туда идти. Каждое возвращение мое домой – это всё равно, что зэк возвращается с лесоповала в барак. И не пошел бы, да идти некуда. и никто не спрашивает его желаний. Поэтому он вынужден каждый раз возвращаться в барак.
- Хорошо, Женя. Я постелю тебе здесь на диване. Ты не будешь возражать? Диванчик небольшой, но удобный.
- Хоть на пороге, как собаке, только не выгоняй.
Ольга вышла в спальню и вскоре вернулась с постельным бельем, которое она и постелила на диван.
Хоменко лежал и слышал за стеной шелест. Значит, Ольга раздевалась. Он представил себе ее без одежды и тут же выругал себя за дерзость, как будто он подглядывал в замочную скважину.
Скрипнула кровать. Хоменко затаил дыхание, чтобы услышать, как дышит она. Может быть, он даже услышит стук ее сердца, который расскажет ему все, что она чувствует. Что она думает о нем? Но ведь всё это: то, что она пригласила его к себе, что они пили вино, поцелуй, - всё это говорит о том, что он неравнодушен ей, симпатичен.
Он замер, не дышал. Царапанье за стеной. Вот оно снова повторилось. Что бы это могло значить? Неужели у нее там кошка? И тут он услышал ее голос:
- Женя! Ты спишь? Но я же слышу, что ты не спишь. Я знаю, что ты не спишь. Что у тебя даже глаза открыты.
- Я не сплю.
- Не можешь уснуть?
- Не могу. Слишком много новых впечатлений. Я за год столько не переживал, как сегодня за вечер.
- Ты думаешь обо мне?
- Да! Я даже слышу, как стучит твое сердце. Если бы ты спала, я бы ничего не услышал.
- Мы лежим рядом. Ты можешь протянуть руку и коснуться меня.
- Как? Между нами стенка. Я еще не научился проходить через стенки. К сожалению!
- Да! О стенке я не подумала. Совсем рядом, а между нами эта идиотская стенка. Совершенно непреодолимая преграда. Значит, так тому и быть. Мы останемся разделенными. Остается тебе только пожелать спокойной ночи.
«О чем это она? Что за дурацкий разговор? Издевается надо мной? Решила помучить меня? Или это я дурак и ничего не понял из того, что она хотела мне сказать? Может быть, это она подает мне сигнал? А я лежу и мучаю себя и ее? Что же это?»
Поднялся. Лунного света вполне хватало, чтобы не налететь на что-нибудь. Двигался осторожно. Вышел в коридорчик. Дверь в спальню была приоткрыта. Хоменко потянул ее на себя и обрадовался. Ни единого звука. Даже в кромешной тьме он бы нашел кровать. От нее исходили тепло и легкое дыхание. Хоменко постоял, прислушался. Кровать была рядом с диваном, с которого он только что поднялся. Через стенку, конечно. Но Ольга молчала. Слышала ли она его приближение?
- Ты крадешься, словно кот, - услышал он Ольгин голос.
- Кот сначала крадется, а потом делает стремительный бросок, и жертва оказывается в его когтях, - продолжил он начатую ею игру. Что же, пусть кот. Главное, что не шакал.
- Я жертва?
- И ты, и я – жертвы того, что с нами произошло. Но это тот случай, когда очень хочется быть жертвой.
Сел на кровать.
- И произойдет! – прошептала она.
Обняла его и потянула на себя. Он не сопротивлялся. Стал целовать ее лицо и шею, и грудь. И шептал, как безумный:
- Оленька! Я сейчас сойду с ума. И ты в этом будешь виновата. Это ты меня превратила в сумасшедшего. Богиня! Никогда я еще не чувствовал такого счастья. От счастья тоже, оказывается, сходят с ума. Мне хочется тебя подхватить и нести, нести, нести! Как ты прекрасна! Какая у тебя нежная кожа!
Она схватила его руку и положила ее туда, где был край ее ночнушки. Его пальцы лежали на ее бедрах.
Он понял ее жест. И стал нетерпеливо суетиться. Но тут же его остановила мысль: не стоит этого делать. Если быстро, то это может не понравиться ей. Да и ему тоже. Зачем и кула торопиться? У них целая ночь впереди. А это целая вечность. Это даже больше, чем вечность. У него не было сексуального опыта, которым так бахвалятся некоторые мужчины. И пособий на эту тему он не читал. Даже брезговал брать подобное в руки.
Он понял, что этот момент нужно растянуть и сдерживать себя, как можно дольше. Медленно, нежно и постепенно. И откуда только эти мысли сейчас брались в его голове? Он стянул с нее ночнушку и всё, что было под ней. И сам остался совершенно голым. Он целовал ее долго и жарко. Обцеловал все ее тело. Она тихонько стонала. Она изнемогала и в конце концов не выдержала:
- Ну, что же ты? Чего ты ждешь? Женечка! Я уже больше не могу! Я вся мокрая! Женя!
Это было невероятно. И когда всё завершилось взрывом в мозгу, сладостными спазмами, которые прокатились по всему телу, он откинулся. Тяжело дышал и думал: что неужели это всё случилось с ним? Как всё-таки непредсказуема жизнь? Какие она еще может выбросить сюрпризы?
Опять почувствовал желание.
- Женечка! Но так же нельзя!
- Оля, сейчас ты меня не остановишь! Я лев, ненасытный, голодный, неутомимый!
Он уже не останавливал себя. Был то нежен, то груб, покусывал ей мочки ушей и соски, гладил всё ее тело, сжимал, растирал и бормотал непрерывно глупые бессвязные слова. Усыпив ее бдительность, вновь становился необычайно резким и активным. И хотелось ему только одного, чтобы это не кончалось. Если и не навсегда, то как можно дольше.
Провалился в сон, изнеможённый и счастливый. Ему казалось, что он спал не больше пяти минут, когда почувствовал, что его трясут за плечо. Сначала он не мог понять, где он.
- Уже шесть часов. Тебе не пора на работу? – услышал он голос Ольги. – Подымайтесь, сэр!
- Выгоняешь меня?
- Нет! Я тебя только бужу. Пока примешь душ, я приготовлю завтрак. Думаю, что сейчас он тебе потребуется.
- Завтрак к черту!
Он обхватил ее за талию и потянул за себя, она уперлась ему в плечи, не давая свалить на кровать.
- Ты сумасшедший! Нельзя же так!
- Да! Я сумасшедший! И мне всё можно! И любое сопротивление я сломаю и добьюсь своего.
Ольга попыталась увернуться, но не удалось. И отдалась этой неутихающей страсти. Хоменко был неутомим, как будто и не было бурной ночи. Он не хотел отпускать ее.
- Всё-таки ты думаешь вставать? Опоздаешь же!
- Никакой работы! – решительно сказал Хоменко. – Отныне я буду делать то, что мне нравится. А эту работу к черту! Ненавижу! Не хочу!
- Но как же так, Женя? Тебя уволят. Ты хочешь быть безработным? Или у тебя есть на примете что-то другое?
- Я буду заниматься той работой, которая мне по душе. И конечно же, любить тебя!
- Значит, на работу ты не идешь?
- А-а! – Хоменко отрицательно покачал головой. – Не иду, потому что я ненавижу эту работу.
- К жене когда вернешься?
- Никогда! Отныне ты моя жена, моя возлюбленная, моя Лаура! И я от тебя никуда не уйду.
- Моё мнение не берется в расчет?
- А у нас теперь одно мнение, одно на двоих. Так что я высказал общее мнение. Ты же этого не будешь оспаривать?
- Конечно, это твое мнение.
- Наше! Олечка, наше!
- В таком случае я тоже не иду на работу. Тем более, что у меня сегодня выходной. У нас гибкий график. И эта гибкость выпала как раз на сегодняшний день. Что меня не удивило!
Хоменко завопил.
- Но не надейся, что мы весь день проведем в постели. Смена занятий – это лучший отдых.
- Где же мы проведем день?
- Давай сделаем так! Я готовлю завтрак, а ты думаешь, где и как проведем день. Ведь ты же у нас мозговой центр. Тебе решать и командовать. А я покорно буду повиноваться твоей воле.
Хоменко привел себя в порядок и прошел на кухню, где уже стоял завтрак: каша, омлет, кофе. Жена его настолько презирала, что считала ниже своего достоинства готовить ему завтрак. В прочем, так же, как и ужин. Поэтому Хоменко сам кулинарничал.
Но раза два на недели жена всё-таки готовила ужин, считая, что делает ему большое одолжение. Когда Хоменко глядел на ее нахмуренное лицо, всякий аппетит у него пропадал. Сам Хоменко кулинарными способностями не обладал, поэтому обычно питался дошираком, глазуньей или жареной картошкой. Иногда мог поесть всухомятку.
- Какие у нас идеи? – спросила Ольга.
- Лучший вариант пригласить тебя в ресторан. Хороший уютный ресторан с музыкой. Буду откровенным: не могу себе этого позволить.
- Другие варианты имеются? Сразу предупреждаю «остаться дома» отпадает. Душа хочет праздника.
- В кино – это как-то по-детски. Может быть, в театр?
- С вами всё ясно. С фантазией у тебя небогато. Вот я и начинаю открывать в тебе недостатки. Богатое воображение не входит в число ваших достоинств, о чем я искренне сожалею.
Подростки смотрели на них с усмешкой. Хоменко чувствовал себя юношей, который влюбился в первый раз и не мог расстаться с возлюбленной ни на миг. Он постоянно хотел чувствовать ее тепло, гладить ее кожу, целовать ее. И Ольга была счастлива. Женя казался ей необычным, непохожим на всех мужчин, которых она знала. Он был нежен, ласков. В нем не было ни капли грубости и жесткости. Он застенчивый и нерешительный. Но разве это недостаток? А если и недостаток, то не больше ноготочка на мизинце. Вот это как раз она всегда ему могла простить.
Зашли в кафе, заказали вина. В кафе было пустынно. Только в дальнем углу сидела дама бальзаковского возраста. На столике у нее была бутылка вина и бокал, из которого она то и дело пила маленькими глотками. Она достала из сумочки пачку сигарет и закурила тонкую сигаретку с черным фильтром. На фильтре остался красный след от помады.
- Кто она, как ты думаешь? – спросила Ольга.
- Я думаю, одинокая женщина. У нее нет детей, нет семьи. Поэтому ей не хочется домой. Она думает о том, правильно ли она себя вела, что она сделала не так, что осталась в одиночестве.
- Что она делала не так?
- Она хотела от него очень многого. Может быть, это был муж. Может, просто возлюбленный.
- Имеешь в виду материальное положение?
- Это вторично. Она считала, что он всё делает не так. Постоянно сравнивала его с другими мужчинами. Говорила ему о том, что он недооценивает себя, не проявляет активности, а поэтому ничего не может добиться. И в коллективе его считают неудачником.
- Проецируешь ситуацию на себя?
- Хорошо! Твоя версия. Вижу, что моя тебя не устраивает. Готов внимательно выслушать твою гипотезу. Ну, а пока ты собираешься с мыслями, я изложу еще одну версию. Любимая собачка Зизи, в которой она души не чает, заболела. Она почти не ест, у нее сухой нос. Она отвезла собачку в собачью поликлинику. Сейчас ее обследуют, а потом на операцию. И женщина очень переживает за исход операции. А вдруг случится самое страшное!
Ольга фыркнула.
- Нет! Ты посмотри, как она держит сигарету. Многим мужчинам нравится, когда женщина с сигаретой. Она надеется, что сегодня наконец-то совершится чудо. К ней подойдет молодой человек, между ними завяжется разговор, он сделает дорогой заказ. Они будут пить лучшее вино, которое здесь есть. С этого вечера у них возникнут серьезные отношения. И он окажется именно тем мужчиной, о котором она мечтала. Красивый, высокий, состоятельный, а главное нежный, и он любит ее и не собирается с ней расставаться.
- Не кажется ли тебе, Олечка, что мы грубо вмешиваемся в чужую личную жизнь? Вряд ли ей это понравится. Если бы она сейчас услышала, что мы с тобой говорим, то пришла бы в ярость. Лучше займемся собою.
- Ну, это, Женечка, фантазии. Психологи даже рекомендуют этим заниматься, поскольку так развивается воображение. Я читала про одного писателя. Когда он встречал незнакомого человека, безразлично где, на улице, на скамейке, в ресторане, на вокзале, он пристально всматривался в него и начинал придумывать историю его жизни и то, что с ним произойдет дальше. Это очень помогало ему в писательском труде. Сюжеты многих его произведений родились как раз из таких фантазий. Мы, конечно, не писатели, но думаю, что и нам не повредит такой тренинг.
- Это у нас сейчас литературная игра?
- Мне кажется, что человек без воображения – это очень несчастный человек. Это какой-то механизм, робот.
Бутылка опустела. Хоменко хотел позвать официанта, но остановился. Имевшихся у него денег хватило бы хоть на то, чтобы рассчитаться за это. Всё-таки это наглость приглашать женщину, не имея на эти средства. Он пожалел, что он не богат. Да если бы он был богат, разве привел бы ее в это место. Они сейчас сидели бы в самом лучшем ресторане.
Он ей такой не нужен. Женатый, без денег, да еще и какой-то малахольный, слабохарактерный. Красавцем он себя никогда не считал. Да и вообще, что в нем интересного. Серый заурядный тип, неудачник во всем. Ни талантов, ни каких-то иных достоинств. Сегодня, может быть, всё и закончится. Ей станет скучно с ним, и она укажет ему на дверь. Ну, подумаешь, позволила себе слабинку. Кто из нас не безгрешен?
Что было, то было. Но не стоит этому придавать значения и строить далекие планы. До свидания, Женя! Мне с тобой было хорошо! Но поверь, это ничего не значит.
- Воображение может сыграть с человеком очень злую шутку, - сказал Хоменко.
- Что ты имеешь в виду, Евгений? Разъясните глупой женщине эту глубокую мысль!
- История сплошь и рядом доказывает это. Все великие завоеватели были людьми с богатым воображением. Они были уверены, что пришли в этот мир, чтобы облагодетельствовать человечество, принести ему невиданный прогресс и процветание. На самом деле везде, где они проходили, оставались горы трупов.
- Но ты же не считаешь себя Александром Македонским? Или в глубине души живет такая фантазия?
- Я считал бы себя Александром Македонским, если бы мне удалось покорить тебя.
Они вернулись домой. Хоменко так и сказал себе мысленно «возвращение домой». Он уже успел соскучиться по ее телу, нежному и гибкому. Ему хотелось, не дождавшись, пока она расстегнет молнии на сапогах, подхватить ее на руки и унести в спальню, чтобы снова шептать ей безумные слова признаний и целовать ее всю от макушки до пят.
Он не решился, подумав, что это будет выглядеть смешно, и Оля просто оттолкнет его. Ты что с ума сошел? Или что-то в этом роде. Нужно уметь сдерживать свои порывы. Ходил следом за ней: из коридора на кухню, из кухни в спальню, гладил ее по спине и по волосам и все порывался поцеловать завиток над ее тонким ушком.
- Ты, как кот, ластишься, - усмехнулась она.
- Значит, коту что-то надо. А хозяйка совершенно равнодушна к нему. И не хочет его замечать. Знаешь, Оля, мне кажется, что мы с тобой сто лет знакомы. Такое ощущение, что я тебя всегда знал. Как-то очень легко с тобой. Я даже не представляю, как я смогу без тебя дальше жить. Наверно, так чувствует себя кладоискатель, когда находит сундук с драгоценностями.
Она повернулась. Они поцеловались.
- Я думаю, что тебе нужно сходить в магазин, чтобы у нас к ужину было вино. Если тебя это, конечно, не затруднит. А то решишь, что я тобой командую с первых дней.
- Я и сам мог бы догадаться об этом. Но догадчивость или догадливость… как правильно?.. не входит в список моих достоинств, который, в прочем, у меня очень короткий.
Он не хотел уходить. Ему хотелось стоять возле нее и гладить ее и говорить всякие глупости, которые обычно говорят влюбленные друг другу. Но ее просьба для него приказ.
- Иди уж! Или ты забыл?
- Уже лечу! Я сделаю это очень быстро, потому что расставаться с тобой даже на несколько минут для меня невыносимо. Я просто завою от тоски и одиночества. И все будут испуганно шарахаться в сторону.
Вышел в прихожую.
- Женя! – крикнула она из кухни. – А у тебя деньги есть? А то погоди, я достану. Вот только руки вытру.
- Обижаешь!
Деньги у него были. Но совсем немного. На хорошее вино он не потянет. А бормотуху не хотелось покупать.
Хватит на вино, но на недорогое. А вот на торт и на цветы… увы! Но сказать ей об этом? Да никогда в жизни. Лучше он пойдет банк на худой конец ограбит или машину инкассаторов. Но он этого не сделает. Потому что его непременно поймают, потом будут судить и посадят в тюрьму. А значит, он долгое время не увидит Ольги. А это сейчас для него хуже смерти. Расставаться с Ольгой после того, как он так неожиданно ее обрел, никак не входило в его планы. Поэтому придется довольствоваться дешевым вином. Сейчас он без нее не то, что несколько лет, но даже несколько часов не проживет. Нет! Он должен быть всегда рядом с ней. Неотлучно! Быстро оделся, вышел и побежал по-молодецки вниз по ступеням. Ему хотелось напевать или насвистывать что-нибудь легкомысленное, опереточное.
Хоменко хотел свистнуть, но не сделал этого, потому что не умел свистеть. Навстречу ему поднималась низкая полная женщина преклонных лет. Черты ее лица были явно тюркскими. «Может быть, татарка или башкирка», - подумал Хоменко. Хотя какая ему была разница? Хоменко поздоровался. Женщина с подозрением посмотрела на него, как будто он собирался залезть к ней пакет и утащить молоко и батон хлеба. Хоменко подумал, что она догадывается, что он идет от Ольги и осуждает их за легкомысленную связь. «Ишь, живет одна, мужиков к себе приводит! Бесстыдница! В наши времена разве такое позволяли? А еще и, наверно, женат, кобелина. Да и она хороша! С одним развелась, других водит. Что только творится! В наши времена так не было». И завернула мысленно нецензурное слово. Вот ведь парадокс! Самое высокое чувство можно назвать самым циничным словом. Это опять тот же «черный квадрат». Теория относительности, только она касается людей и их отношений.
В магазине, который был через дом, было пустынно. Ходило лишь несколько женщин, все они были почему-то преклонного возраста и у всех в руках красные пластиковые корзинки. Прежде чем положить в корзинку товар, они перебирали несколько упаковок. Хоменко снял с полки крымское вино. Недорогое. Когда рассчитывался с молодой кассиршей с синими ногтями, зачем-то подмигнул ей. Она не заметила этого. Сам не знал, зачем он сделал это. С женщинами он никогда не заигрывал. «Догадывается ли она, с кем я буду пить вино? Или она вообще ни о чем не думает, только машинально считает? Или думает о том, что домой ей идти по ночной улице, где сыро и холодно, нужно будет обходить лужи, чтобы не замочить ботиночек. Дома сын, который не любит делать уроки, а любит свой смартфон. И муж, который лежит на диване и смотрит очередное полит-шоу. Даже фильмы в последнее время перестали его интересовать. Лишь обернется на ее приход с вопросом; «Пивка не захватила? Пару баночек, говоришь? Молодца! А то чего-то в горле першит». Так изо дня в день. А годы идут. И ее уже нельзя считать молодой. И на заграничные курорты они не ездят. И машины у них нет. Хотя у многих ее подруг мужья с машинами. Хорошо хоть, что квартира им досталась от его родителей».
«Конечно, любовь не вечна, - думал Хоменко, возвращаясь. – Но ее пусть и краткие моменты разве не оправдывают годы бесцветного существования? Эти годы забудутся, а мгновения любви никогда. Это молния. Она поразила и ослепила. И забыто прошлое. И не думаешь о будущем. Зачем тебе будущее, если так прекрасно настоящее? Завтра может всё закончиться. Но что мне будущее? У меня есть сегодня».
Они много смеялись. Не хотелось говорить ни о чем серьезном. Тем более завтрашнем дне. Что им завтра, если им сейчас хорошо! Вот в эти мгновения, когда они рядом друг с другом. Но всё равно, здесь женщины более чувствительны. И сама природа заставляет их думать о завтрашнем дне. Будет ли всё так же, как и сейчас? Останутся ли они вместе? Сегодня есть хлеб. А завтра? Сегодня он носит меня на руках. А завтра будет ли носить? А если скажет, что я ему надоела и он не хочет больше меня видеть. А может быть, завтра он будет носить на руках другую и шептать уже другой нежные глупости в ушко.
Неделя пролетела, как один день. Хоменко казалось, что он попал в иной мир, где и время течет по-другому. Он был счастлив каждую минуту, каждый час и днем, и ночью. Ольга уходила на работу. Он надевал фартук и колдовал возле плиты, неожиданно открыв в себе талант кулинара. Благо среди книг нашлась еще и поваренная книга. Она возвращалась. Он помогал снять ей верхнюю одежду, целовал ее возле порога.
Вдруг Хоменко опомнился и вернулся в реальность. Произошло это неожиданно для него самого. Но когда-то это всё равно должно было произойти, сколь бы безоблачным не было счастье. Уже заканчивалась его неделя у Ольги. Он забыл про все: про жену, про работу. Не думал как-то о том, что он неблаговидно выглядит в роли приживальщика.
Ольга еще не вернулась.
Хоменко опустился на стул и обхватил голову. «Как в тумане! Кто я? Где? Живу на содержании у женщины и ни малейшего укола совести. А ведь я альфонс, презренный, ничтожный альфонс. Конечно, любовь. Но она уже, наверно думает: «Что же это он? Разве он не понимает своего положения? Почему он ничего не делает? И сколько это будет продолжаться?» Он должен действовать. Немедленно, сегодня!
Первым делом он должен развестись. Вряд ли жена будет противиться этому. Хотя кто ее знает. Потом найти себе работу. С прежней его, наверно, уже уволили за прогулы. Но это даже хорошо. Меньше волокиты. Он найдет себе работу по душе, на которую будет идти с радостью. И жениться на Ольге. Вот что он должен сделать. Такая программа-минимум. Это потребует времени. Но он сделает всё, что задумал. Пора действовать!
Вернулась Ольга. Они сели за стол. Хоменко погладил ее ладонь. Она удивленно поглядела. Что это значит? Просто так? Или что-то ей хочет сказать? Но торопить его не стала.
- Нам надо жениться, - сказал он.
- Надо? А ты спросил мое мнение? К тому же, кажется, ты уже женат. Или ты забыл об этом?
- Мне она больше не жена. И давно уже не жена. Ты моя жена. Нам надо оформить наши отношения.
Он убрал руку.
- Извини! Я должен был купить кольца и сделать предложение, как положено. А не так вот. Кольца будут. А пока скажи: согласна ли ты стать моей женой? Что же ты улыбаешься?
Ольга улыбнулась.
- Забавно!
- Что забавного? – удивился Хоменко. – Я на полном серьезе, а ты находишь это забавным.
- Никак не ожидала, что ты мне сделаешь предложение.
- Ты думаешь, что я ко всему этому отношусь, как к случайной интрижке? Считаешь меня легкомысленным человеком? Но это не так. У меня вполне серьезные намерения.
- Главное для меня – это как ты считаешь.
- Я люблю тебя. Для меня эти дни, проведенные с тобой, самые счастливые в жизни. Я не знаю, как долго это продлится. Но я счастлив. И я хочу, чтобы ты была моей женой. Со мной не бывало такого. Но я вот о чем тебе хочу сказать. Завтра я подам на развод. И буду себе искать новую работу. Не могу же я прятаться в твоей квартире. Такие у меня наполеоновские планы. Да! Я должен быть честным с тобой. За душой у меня ни гроша. . накоплений у меня никаких нет. Так же, как и недвижимости. Я гол, как сокол. Так что решай: нужен ли тебе такой муж. Я приму любое твое решение.
Она рассмеялась.
- Это ультиматум?
- Можешь подумать до утра. А потом, надеюсь, будет полная капитуляция. Сердце твое разбито. Победа осталась за нами.
- Мой султан! Я так вам благодарна.
Хоменко подошел к знакомому и так ему ненавистному дому, куда он всегда возвращался с неохотой. Дом не стал ему родным, хотя он прожил здесь несколько лет. Это был символ его унижения, страдания, душевных мук. Место, где не живет радость.
На скамейке постоянные обитатели – пенсионерки, которые собираются здесь всякий раз, если позволяет погода. Они могли посидеть с рассвета до заката, изредка отлучаясь.
Хоменко подошел. Одна из них повернулась в его сторону, толкнула локтем соседку, показывая подбородком на Хоменко. Такое впечатление, что они увидели знаменитого артиста. Ее соседка быстро и мелко закрестилась, нашептывая. Хоменко поздоровался. Но вместо ответного приветствия:
- Господи! Пронеси и помилуй! Избави нас от нечистого! Чур! Чур! Меня! Брысь , дьявольское отродие!
Не перегрелись ли они? Хотя погода и не способствовала этому. Чем выше он поднимался по лестнице, тем тяжелее ему было идти, как будто на плечи его положили полуцентнеровый мешок, который давил его к низу. Ноги стали свинцовыми.
Вот и дверь, обитая коричневой кожей. Нажал на кнопку звонка. За дверью глухо затарахтело. И больше ничего. Снова нажал. Послышались шаги.
- Кто? – раздался знакомый голос, от которого сразу на душе стало грустно и противно.
- Это я, Нина.
- Кто я?
Голос был явно недовольный. Что это? Она перестала узнавать его голос? Раньше с ней такого не было.
- Евгений.
Снова тишина.
- Почему ты не открываешь? Зачем ты меня держишь за порогом? Открой, пожалуйста!
- Нет тебя.
- Как это нет? Вот он я. Стою под дверями.
- Тебя нет. Не знаю, кто ты. Лучше тебе уйти, пока я не вызвала полицию. Не стой под дверями!
Кричит. Пьяная она что ли?
- Нина! Открой дверь и посмотри! Это я! Что там у тебя происходит? Что случилось?
- Уходи! Я иду звонить в полицию!
Шаги удаляются. Да что же за чертовщина! Что ему делать? Чего угодно ожидал. Но не такого!
Действительно, звонит.
- Нина! Давай сделаем так! – кричал он. – Никуда не звони! Не надо никуда звонить! Я стану под окном. Подойди к окну и увидишь, что это я. Просто подойди к окну!
Он не знал, услышала ли она его. Когда он вышел из подъезда, старушек уже не было на привычном месте. Только лежал забытый недовязанный детский носок с воткнутыми в него спицами. Встал на том месте, где его хорошо было видно из окна, и задрал голову.
Смотрел на окно, надеясь, что вот шторы раздвинут и покажется силуэт Нины. Она прижмет лицо к стеклу и увидит его.
Этого не происходило. Он снова поднялся. Позвонил. Постучал. Прислушался. Постучал сильнее. Тишина. «Что за бред? Почему она не открывает? Всё это как-то странно. Ей неинтересно узнать, где я пропадал всё это время? Она как будто напугана. Но чем? Что ее могло напугать? Успела обзавестись любовником и сейчас не знает, куда его спрятать? Тогда всё понятно. Понятно, почему она не открывает, напугана. Непременно любовник. Сколько раз она говорила, что как мужчина я ноль, что нужно быть совершенной дурой, чтобы при таком муже не иметь любовника, и она обязательно наставит ему рога. Лучше уж под дворового бобика лечь, чем под м меня. Ах, Нинка! Значит, ты не только говорила об этом, но и действовала. Да может быть, все эти годы у тебя были любовники. А тут такой случай! Меня несколько дней нет. Пусть это так! Но что же мне делать? Сказать, что я ничего не имею против, что у нее сейчас любовник? Как ему попасть в собственную квартиру, чтобы объясниться с ней, чтобы забрать паспорт? Но должна же она, в конце концов, открыть? Он будет звонить, стучать, пока она не откроет».
Снова стал звонить, стучать и кричать под дверью:
- Нина! Ты слышишь меня? Не сходи с ума! Открой двери, прошу тебя! Мне без разницы, что там у тебя. Открой! Послушай меня! Я развожусь с тобой. Мне нужно забрать паспорт. Можешь даже не пускать меня. Просто вынеси паспорт и отдай мне его. Я уйду. Я напишу заявление о разводе.
- Да что же это такое? Сколько это еще будет продолжаться? Надо же совесть всё-таки иметь.
Соседняя дверь была открыта. Соседка тетя Валя, низенькая толстая, в очках, стояла в дверях и грозно глядела на Хоменко. Но не только злость была в ее глазах за толстыми линзами очков. Она осеклась, прижала ладони ко рту и попятилась назад.
- Постойте, тетя Валя!
Хоменко шагнул к ней.
- Чего вы так напугались? Это же я Евгений, ваш сосед. Вы что не признали меня? Чего вы боитесь?
- Чур меня!
Тетя Валя быстро закрестилась.
- Что происходит? Может быть, вы объясните, почему меня все чураются? Вот теперь и вы. Жена вот двери не открывает. Я что чумной?
- Ты… Женька? – испуганно спросила она, вытянув руку вперед, как бы желая оттолкнуть его.
- Я это! Я! Неужели я так изменился?
- Тебя же… это… похоронили. Вот пару дней назад. Я еще провожала гроб до самого катафалка.
Хоменко прислонился к стене.
- Вы о чем, тетя Валя? Что за бред? Я ничего не понимаю. Как меня могли похоронить?
- В общем, хоронили в закрытом гробу.
- Так, может, в том гробу никого и не было. Кирпичи лежали. Или кто-то другой. Почему же не посмотрели? Я не понимаю, кому это нужно.
- Ну, сказали, что ты облил себя бензином и поджег. Поэтому гроб и не открывали.
- Бензином?
- Да! Нина говорила не раз, что ты обещался так сделать. Кричал ей, что обольешь себя бензином и подожжёшь. Когда ты пропал, она подала заявление. И полиция нашла в посадке обожженный труп. Ну, ее в морг и позвали на опознание. Хотя что там можно было опознать? Это был не ты?
- Идиотизм! Как это мог быть я, если я стою перед вами, живой и невредимый. Можете потрогать меня. Хотя теперь всё стало понятно. Тетя Валя! Вы же видите, что Нина не пускает меня? Вы не могли бы поговорить с ней? Объясните ей, что я живой.
- Что же не поговорить? Поговорю! Только ты мне, Женечка, скажи, где же ты пропадал всё это время, где тебя носило? Если бы ты не пропал, то ничего бы и не случилось. Женщина?
- Женщина, тетя Валя.
- Ладно, поговорю. А ты уйти пока. Будешь здесь стоять, она точно не откроет. Побудь где-нибудь!
Кивнул. Спустился вниз. Опустился на пустую скамейку. Что же, ему остается только ждать. Не хотелось думать ни о чем. Всё было так неожиданно и нелепо. Он не знал, что ему делать. К чему угодно приготовил себя: к тому, что Нина набросится на него с площадной бранью, будет выбрасывать его вещи из квартиры, бить посуду. Хотя с посудой вряд ли. Нина была скуповата и тряслась над каждой вещью, перешивала старую одежду.
Во дворе пустынно. Время было такое. Взрослые ушли на работу, детей отправили в садик или в школу. Хотя пенсионерам-то заняться нечем. Или почти нечем. Автомобилей возле двора было раз-два и обчелся. Наверно, тех, кто не работал или работал во вторую смену. По вечерам здесь образовывалась настоящая автостоянка. Сейчас даже кочегар – или как его? - оператор котельной установки – ездит на работу на автомобиле. Автомобилизация страны совершилась. Пусть и подержанных автомобилей.
Плохо, что он не курит. Наверно, сигарета успокаивает нервы. Из-за угла вывернула белая полицейская машина. Остановилась напротив подъезда. Это по его душу. Нынче полицейские ездят на иномарках, чтобы добавить себе больше уважения. Да и для себя приобретают иномарки. Благо, есть возможность сделать это за недорого.
Мимо него прошел высокий худой майор. У него были большие детские глаза, но грустные. Посмотрел на него, но не задержался. Второй тоже был майор, коренастый блондин с красивым лицом. Довольно похож на Баскова. Мог бы выступать в «Двойниках». Если бы он выступал в какой-нибудь поп-группе, девчонки бы визжали и прыгали и под ноги ему бы летели части нижнего женского белья. С такой внешностью – и в полиции?
И второго майора Хоменко не заинтересовал, хотя было понятно, что они по его душу. Значит, Нина всё-таки позвонила в полицию. Но он не собирается никуда бежать. Он даже обрадовался этому. В конце концов, эта дурацкая история разрешится. Видно, без полиции уже никак. Нина сейчас невменяемая и что-то обсуждать с ней невозможно. Хотел уже пойти за ними, но передумал. Вскоре они вернутся. И действительно, через минуты пять из подъезда вышел худощавый майор с детскими глазами.
Хоменко шагнул навстречу.
- Я Хоменко Евгений. Вы же за мной?
Майор пристально посмотрел на него. Перевел взгляд на его руки. Мало ли что? Предосторожность не помешает.
- Вообще-то мы по вызову гражданки Хоменко. А вы есть тот хулиган, который ломился в ее дверь? И чего вам было нужно в квартире гражданки Хоменко? А ну-ка дыхните!
Дыхнул.
- Я совсем не собирался врываться. Я пришел домой. А она меня не пускает, требует, чтобы я ушел.
- Не знаю, Хоменко вы или не Хоменко, давайте проедем в отделение! Надеюсь, вы не попытаетесь оказывать сопротивление и не вздумаете убегать. Наручники пока надевать не будем.
Показался второй майор.
- Так это вы рвались? – воскликнул он обрадованно. – Как говорится, на ловца и зверь бежит.
- Я объясню.
- Садитесь в машину!
Хоменко привезли в отделение. Маленький кабинет со старым столом, который занимал почти половину помещения. Хоменко всё рассказал. Только не стал называть ни имени Ольги, ни ее адреса. Просто «женщина», с которой познакомился и у которой провел все эти дни.
- Быстро это у вас склеилось, - усмехнулся худощавый майор. – Вы прямо настоящий мачо.
- Погодите, Евгений Васильевич! Случай, конечно, не рядовой.
Это уже майор-блондин. Хоменко казалось, что он сочувствует ему и готов помочь.
- Смотрите! Супруга ваша была на опознании в морге и признала, что это вы. То есть, что это ваш труп. Факт освидетельствования задокументирован. На основании чего было принято решение о вашем самоубийстве. Я не понимаю, правда, что можно было опознать в черной головешке. Зрелище не для слабонервных. Но с фактами не поспоришь.
- Разве трудно ее пригласить ее сюда? Она же меня опознает.
- К сожалению, она отказалась от встречи с вами. По-человечески ее понять можно.
- Что за чушь? Это же бред! Она увидит меня и убедится, что я живой.
- Хорошо! Хорошо! Я тоже такого мнения. Это был бы лучший выход из вашей ситуации. На опознании она могла находиться в шоковом состоянии, ошиблась. Или мало ли что. Мы завтра попробуем вытянуть ее сюда и устроить очную ставку. Откажется, вызовем повесткой. Вероятно, вы захотите написать официальное заявление в полицию. Есть ли где вам переночевать? У нас нет никаких оснований задерживать вас. Если не считать того, что вы пытались вломиться в квартиру к гражданке Хоменко.
- Не надо беспокоиться.
- Ну, и хорошо! Назавтра на десять часов. Вас это устраивает?
- Вполне.
- Да! Ваша супруга говорила, что вы несколько раз угрожали облить себя бензином и поджечь. У вас часто были скандалы. Она утверждает, что вы человек с очень неустойчивой психикой.
- Было. У нас, действительно, очень натянутые отношения. Плохие отношения. Я решил развестись с ней. Собственно, для этого я и пришел на квартиру, чтобы сообщить о своем решении.
Хоменко вышел из отделения. Дорога у него была одна – к Ольге. Правда, никаких радостных новостей он ей не принесет. Надо как-то выпутываться из этой странной ситуации.
Остановился от горестной мысли. А если за то время, пока он ходил, Ольга передумала, решила: зачем ей этот неудачник. А что было? Ну, мало ли что не бывает между молодыми людьми! И была ли это любовь с ее стороны? Молодая женщина уже долго живет одна, вот ей и захотелось мужской ласки. А тут он подвернулся. Вроде похож на приличного. «Нет! Нет! – стал переубеждать себя Хоменко. – Так не может быть! Между ними всё очень серьезно. И Ольга – серьезная женщина. Вот легкомыслия в ней как раз и нет. Она досталась мне, как награда, за всю мою безрадостную жизнь, полную лишь разочарований и осознания допущенной ошибки, которую я не решался исправить. Я достоин ее. И она возродила меня. Я стану другим. Я все поменяю в своей жизни. Место жительства, место работы, даже свой характер!»
Тихо брел, не разбирая дороги. Ноги, однако, несли его к одному месту, где он желал быть – к дому Ольги. Если бы он даже захотел свернуть с этой дороги, у него бы не хватило на это духа.
Тут он почувствовал, что на его плече лежит чья-то рука. Он обернулся. Перед ним был коренастый круглолицый парень. Он улыбался, показывая золотую фиксу. Но от улыбки его было не по себе.
- Мужик! Ты глухой что ли? – вяло спросил парень. В его голосе была и насмешка, и угроза.
За ним стояли еще два паренька в коротких куртках и спортивных штанах. Почему-то у обоих шнурки на кроссовках были развязаны.
- Что такое?
- Да ничего особенного. Закурить дай, а то уши пухнут.
Паренек потер мочку уха. Внизу живота Хоменко разлился холод. Коленки предательски дрожали.
- Я не курю, ребята.
- Спортсмен что ли?
- Боксер, - хмыкнул тот, что стоял подальше. – Кулаки наверно, как кувалды, стальные.
- Это мы сейчас проверим, - хохотнул фиксатый.
Повернулся к друзьям, как бы желая удостовериться, что они остались на месте и не бросили его. С разворота ударил Хоменко в солнечное сплетение. Удар был неожиданный. Боль заставила Хоменко согнуться, он обхватил живот и застонал, раскачиваясь взад-вперед. Перед его глазами был грязный мокрый асфальт, к которому прилипли желтые листки. Тут же получил удар коленом по лицу. Хоменко повалился набок, закрыл ладонями голову и, понимая, что это только начала. Бандерлоги еще даже не разогрелись. Его пинали. Боль была настолько невыносимой, что он даже не мог кричать, а стонал и хрипел, пытаясь увернуться от ударов ногами, которые сыпались и сыпались на него. Один из молодчиков обшарил его карманы.
- Ни хрена! Вот сволота. Не! Братва! Он мне капитально не нравится. Борзой, блин!
Снова удары ногами.
- За что? – хотел крикнуть Хоменко. Но вместо крика вырвалось лишь хрипенье.
Изо рта побежала кровь. Мрак объял его мозг и сердце. Он провалился в бездонность и уже ничего не чувствовал. Безжалостный мир перестал для него существовать.
- Блин! Серый! Он, кажется, загнул салазки.
- Дебилы! Зачем было по голове пинать? Вы знаете, сколько за жмурика могут впаять? Да еще и групповуха. Рвем когти, и чтобы никому ни слова. Начнете болтать, точно залетим.
Главарь уже хотел бежать, но остановился и схватил за грудки узкоплечего. Тот удивленно таращился на него. Чего это он?
ПРЕЗИДЕНТ
Его никто не беспокоил в эти редкие часы, когда он приезжал на дачу. Обслуга уходила в свою комнату. Иногда он вообще отпускал ее домой, обещая, что ничего особого ему не понадобится. Охрану можно было обнаружить только при большом желании. Даже когда он выходил погулять по саду, они умело маскировались и не мозолили ему глаза. Усатый – так он называл своего помощника – уже давно настроил всех так, что сначала были должны звонить ему, а он уже будет решать сообщать или не сообщать начальнику. Чаще всего он отказывал, когда его просили соединить по телефону с начальником.
Первые годы он просматривал черную папку, где были документы про оппозицию, которая критиковала его. Что-то было явной ложью, что-то раздражало его. Потом это читать стало не только противно, но и скучно. Повторялось одно и то же. У них нет талантливых публицистов, ярких оппонентов. И набор приемов удручал. Обидные прозвища, стандартные ярлыки, мат, насмешки над внешностью, его увлечениями, стремление подать любое его высказывание как нечто идиотское, двусмысленное.
Последний год его мысли были заняты другим. Что ему тявканье продажных шавок, которые и тявкают только потому, что ему не хочется даже пошевелить пальцем в их сторону. Он был уверен, что это его последний срок у руля. Гарант конституции не может нарушать конституцию. Сейчас не то, что двадцать лет назад. Его окружают единомышленники. В некоторых он уверен так же, как и в себе. Они не предадут его ни при каких обстоятельствах. Это люди, для которых национальная идея стала смыслом жизни. А идея эта проста: сделать страну снова великой державой. Возврата к тому времени, когда смотрели в рот заморским советникам, не будет. Да и советников этих уже нет. Кто-то пытается советовать оттуда из-за бугра. Но кто их слышит и слушает?
Конкретно ни на ком он не мог остановиться. У каждого из возможных его преемников была масса достоинств, но обязательно чего-нибудь не хватало. И поэтому он не мог воскликнуть, что вот он именно тот, кто нужен. Вроде получалось, что он незаменим.
Он чувствовал кожей, как всё внимательней прислушиваются к каждому его слову, пытаются расшифровать его взгляд, чтобы понять, на ком он все-таки остановил свой выбор. Именно его выбор – по крайней мере, сейчас – являлся решающим.
Могли случиться форс-мажорные обстоятельства, и он по-прежнему останется Начальником. И пускай только попробуют его осудить эти либеральные шавки! Пусть только тявкнут!
Американцы, для которых конституция – та же самая библия, пошли на ее нарушение, оставив президента Франклина Рузвельта на четвертый срок. И никто не пикнул. В условиях, когда шла смертельная схватка с Германией и Японией, американский народ посчитал, что будет неправильным формальное соблюдение буквы конституции. Есть обстоятельства, которые выше любого самого почитаемого уложения.
Это может быть Украина. Тогда после майдана он остановил бомбардировки сел и городов Донбасса, заявив почти открытым текстом, что наши ПВО будут сбивать боевые самолеты, что мы не позволим безнаказанно убивать русских людей. А на Украине всё возможно. Это зудящая рана под самым боком страны, которая может начать кровоточить в любой момент. Завтра власть может оказаться в руках у бешенных собак, весь смысл жизни которых – уничтожение России. Пока они только визжат об этом, а завтра могут сорваться с цепи. Можно провести молниеносную операцию, как это было на полуострове. Наши спецвойска сумеют это сделать. Пусть никто не сомневается в этом.
Бандеровское отродье никуда не исчезло. А учитывая то, что его щедро спонсирует Запад, борьба может затянуться на годы. Это будет ожесточенная кровавая схватка. Это форс-мажорное обстоятельство, которое позволит ему вполне законно оставаться у власти. Но ситуация эта опасная. Один неверный шаг и ты сгорел. Он, как Рузвельт, будет оставаться у власти. Но из этой войны он должен выйти победителем. А если он ввергнет страну в разруху, его проклянет народ. Это будет конец его эпохи и его самого.
Он мог проявлять выдержку и решительность. И сделать смелый неожиданный ход. На мировой шахматной доске он был признанный лидер. И немногие решались сыграть с ним партию.
Гроссмейстер играет осторожно. Резкие ходы он делает не часто. Но если он делает такой ход, то уже не сожалеет об этом, не рефлексирует. Как отрезал. И дальше! У него было немало таких ходов. И ни в одном он не раскаивается. Всё было сделано правильно.
Время доказало его правоту. Не надо бояться наживать врагов.
Он открыл термос. Над столом разлился аромат алтайских трав. Он давно уже отказался от кофе и обычного чая. Настой должен выстояться. Никак не меньше часа, чтобы каждая молекула воды пропиталась нектаром трав. Когда он сидел здесь на даче ему всегда оставляли термос с запаренными травами. Рядом с термосом термостакан. Он пил маленькими глотками, чтобы язык и нёбо прониклись травным ароматом. Делали разные смеси. Поэтому каждый раз этот аромат был различным. Он пытался описать его, но часто не хватало слов. Оказывается, что наш вкус богаче языка.
На экране, висевшем на стене, показывали новости, которые специально отбирали для него. Это был дайджест новостных лент. Усатый знал, что интересует Начальника.
Здесь не было рекламы, которую проклинали сотни тысяч семей. Лучшие аналитики комментировали ход политических событий, делали прогнозы и давали рекомендации. Время от времени он делал пометки в большом блокноте. Что-то нужно было уточнить, о какой-нибудь персоне дать больше сведений, найти дополнительный материал. Ему была нужна не только большая политика. Как в капле воды отражается большой океан, так и в мелких событиях мог содержаться глобальный смысл.
Ему были интересны мнения рядовых граждан, то, о чем они говорят в больничных очередях, на автобусных остановках, какие вопросы они задают, когда отчитывается глава администрации, на что они жалуются в различные инстанции и как на эти жалобы реагируют власти.
Вот теперь он опять потянулся за ручкой. Случай был вопиющим по своему идиотизму. Даже не верилось в начале, что такое возможно в нашей жизни. Какой-то сюрреализм.
Жила-была семейная чета. Она была его моложе и не ставила его ни в грош. И откровенно это показывала. Имела любовника. Как подозревают некоторые, даже нескольких одновременно. То есть была настоящая секс-машина, которая работала как вечный двигатель. Муж уезжает в командировку в район стихийного бедствия. Он был работником МЧС. Профессия его – врач-травматолог. Через некоторое время супруга получает известие, что муж ее пропал без вести. В зоне стихийного бедствия. Там иногда подобное случается. Подождав, она оформляет его как умершего. В этом ей помог опытный адвокат. Выходит замуж за одного из любовников и прописывает его на своей жилплощади. Кроме бурного сексуального темперамента, у того не было ни гроша за душой.
Через некоторое время ее бывший муж живым и здоровым возвращается из командировки, разумеется, ни сном, ни духом не ведая о том, что произошло за время его отсутствия. Оказывается, что дома у него нет, жены нет, на работу его не берут, потому что ни в одном законодательстве не записано, чтобы покойников брали на работу. И вообще его нет. То есть он есть, его телесная оболочка, которая лежит под могильным холмиком.
Идиотизм! Президент снял трубку и тут же услышал голос помощника. Президент его просил (а просьба президента – это приказ), уши помощника шевелились, как бы жили отдельной жизнью. Свободной рукой он пощипывал серые усы.
Помощник знал, что Начальник ценит его прежде всего за исполнительность. Это самое главное в его работе. Он был готов выполнить любое задание. Даже самое нелепое. Начальник мог поднять его среди ночи, и он давал четкий ответ, как будто только об этом и думал.
На следующий день справка легла уже ему на стол. «Всё-таки Усатый – молодец. Непонятно, когда он спит? Я позвонил ему вечером, а уже утром всё готово. А ведь это требует немалой работы». И вот еще одна проблема, дурацкая, которая просто не укладывалась в голове. Он никогда бы и не мог подумать, что такое возможно. А поэтому был крайне удивлен.
Ситуация анекдотическая. Только тут не смеяться, а плакать хочется. Он попросил секретаря связаться с главным омбудсменом страны и назначить ему встречу на завтра на послеобеденное время. Нет! Особых документов и справок ему готовить не надо.
Он не любил омбудсмена. Слишком он был холеный, вылизанный до блеска, лощенный, как будто сошел с глянцевой обложки журнала для успешных и богатых людей. Аккуратно подстрижен, выбрит, пахло от него дорогим одеколоном, итальянский костюм, белоснежная сорочка, запонки с драгоценными камнями, лакированные туфли.
А еще эти барские руки с дорогим перстнем. Уж они точно не лопаты, ни лома не держали.
Омбудсмен явился с папкой, которая только что стразами не была украшена. Он любил дорогие вещи. Стоила папка никак не меньше новых «жигулей». Хорошо живут правозащитники!
Президент усмехнулся. Но омбудсмен не заметил этой насмешки. Президент умел скрывать свои чувства.
В начале он сказал обязательные слова, как важна работа защитников прав человека, что мы движемся по пути к правовому государству и роль института омбудсменов будет возрастать. Омбудсмен открыл папку и стал рассказывать о том, как хорошо работает их служба. Время от времени он поглядывал в документ, чтобы привести очередную цифру: сколько было обращений в течение года, какое количество людей получило от них правовую помощь. Президент слушал, положив пальцы на край стола, и не перебивал его, всем своим видом изображая заинтересованность.
А вот пальцы на краю стола – это как у пианиста, который готов ударить по клавишам, чтобы начать свою игру и исполнить ее так, как он задумал, вложив свою страсть и мироощущение. Доклад грозил затянуться. И президенту стало скучно. Всё, что говорил омбудсмен, это простая бывальщина. Остановить разговорчивого защитничка, который упивался своим красноречием, ввертывал время от времени латинские изречения.
- Хорошо!
Президент постучал пальцами по краю стола, что должно означать, что теперь он начнет игру. И вообще в этом кабинете играют по его правилам. Надо ставить этого напыщенного павлина на место.
- Сделаем так! Э…
Он поманил Усатого, который затерялся в толпе операторов и журналистов. Встреча транслировалась на телевидение. Это была протокольная процедура, от которой никак нельзя было отступать. Помощник склонил голову. Президент шепнул ему на ухо. Омбудсмен сделал вид, что ничего не происходит и это его совершенно не касается. Усатый кивнул.
- Господа журналисты! Я думаю, вы не будете в претензии, если я попрошу вас покинуть помещение. Президент хочет пообщаться наедине. Вы же знаете, что иногда это необходимо. На ваши вопросы омбудсмен ответит после встречи и расскажет всё, что он посчитает нужным рассказать. Прошу, господа, на выход! Немного придется подождать в коридоре.
Вынесли аппаратуру. Омбудсмен растерянно озирался. Одно дело красоваться на экранах, пленяя сердца дам своей элегантностью, холеностью, умением гладко и долго говорить. Другое дело, с глаза на глаз. Значит, какие-то неудобные вопросы. Неудобные для него, к которым он, может быть, и не готов или не совсем готов, которые могут поставить его в незавидное положение. Ему нравилась его шикарная машина, сделанная по индивидуальному заказу. Ему нравилась его двухуровневая квартира в центре столицы, которую ежедневно пылесосила домработница и вытирала каждую пылинку. Любая грязь претила его существу. Он любил, чтобы всё было чисто и красиво. Он любил баньку на загородной даче, на которую приезжали дипломаты, депутаты, журналисты ведущих изданий. Нет! Нет! Никаких публичных девок. Ему не нравились острые вопросы, лужи на дорогах, урны, полные мусора, пешеходы, которых нужно было терпеливо пропускать на «зебрах», теряя драгоценное время.
Они остались вдвоем. Президент без всякой улыбки, иронии тоже не было в его голосе, сказал:
- У вас красивый галстук. Он просто великолепно смотрится с вашим замечательным костюмом.
- Я люблю этот галстук. Подарок жены.
- За границей покупали? В прочем, чего я спрашиваю. Понятное дело, что за границей.
- В общем, да.
«Мы что о моем галстуке будем говорить?» - с тревогой подумал омбудсмен. Начало разговора ему не нравилось. Разные мысли проносились в его голове, но, как пазлы, они не складывались в единую картину. Это тревожило его. Он не любил неопределенности. Президент подвинул ему папочку. Черная и тонкая. Явно, документов там немного.
Омбудсмен взял справку, подготовленную помощником. Чем он ее дальше читал, тем больше вытягивалось его лицо. Было ощущение, что он не на приеме у президента, а в психиатрической больнице, где ему подсунули больничные карты пациентов.
- Не приходилось ли вам сталкиваться с этой проблемой? – спросил президент. – Ведь вы же получаете разные жалобы от граждан. А подобного рода жалобы получали?
- Признаюсь. Впервые.
- Вопрос очень серьезный. Ведь речь идет о жизни человека, о праве на существование.
Омбудсмен качнул головой.
- И такое положение нетерпимо.
Президент назвал омбудсмена по имени-отчеству. Сделал он это в первый раз за всю беседу.
- Вам нужно подключить своих региональных представителей, чтобы мы могли получить реальную картину по всей стране. Я уверен, что это не единичные факты. К сожалению. И разумеется, предложения с мест, всякого рода обобщения и аналитика. Нужно понять эту проблему. Надо изменить ситуацию. Такого не должно быть.
- Да! Разумеется! – омбудсмен кивнул. – Я целиком и полностью согласен с вами. Это надо искоренить.
- Еще. Давайте договоримся, что это дело пройдет под грифом «совершенно секретно». Не обо всем можно говорить вслух. Не всегда это оправданно и целесообразно. У нас немало недоброжелателей. Если информация просочится, такой поднимется вой, такая начнется истерика. Опять власти начнут обвинять во всех грехах.
- Все сотрудники получат строжайшие предписания. СМИ никак не будут привлечены. В этом я вам даю полную гарантию. Я прекрасно понимаю важность этого
- Мы договорились и поняли друг друга.
Президент кивнул. Улыбнулся. Наверно, так улыбается удав, прежде чем заглотнуть кролика.
- Жду вашего доклада в ближайшие дни. Как только у вас будет готово, свяжитесь с моим помощником и он назначит вам время встречи. Я уверен, что наше сотрудничество будет плодотворным.
Омбудсмен прошел через приемную, даже не попрощавшись, чем весьма удивил секретарей и секретарш. Его ждала толпа назойливых, как июльские мухи, журналистов. Каждый старался быть как можно ближе к телу, бесцеремонно отталкивая остальных. С журналистами омбудсмен общался охотно, ведь это значило попасть на новостную ленту, на экраны телевизоров. Между президентами мелькало и его лицо. От неудобных вопросов он научился ловко уклоняться, пройдя специальный тренинг.
В этот раз он удивил журналистскую братию.
- Извините, господа! В следующий раз! Опаздываю на очень важную встречу. Вы должны понять меня.
Его преследовали до самой машины, но так ничего и не добились. Омбудсмен явно был взволнован. Вторую половину дня он потратил на телеконференцию. Она была секретна, поэтому ни один журналист не узнал о ней. Своих представителей он сразу предупредил о секретности. Приказ начальника удивил его подчиненных. Он ничего не сказал о беседе с президентом. Поэтому все выглядело, как его собственная инициатива.
Он требовал оперативно провести работу и к концу недели предоставить ему данные и собственные соображения. Никакой утечки информации, никаких СМИ. «Разумеется, мы служба открытая, - закончил главный. – Но здесь не тот случай, когда требуется огласка. Это не просьба, а приказ. Если где-то произойдет утечка информации, виновные будут найдены и наказаны. Работаем очень аккуратно, не вызывая ненужных подозрений. Работаем! Никакой раскачки! Работа срочная! Суперпрочная! И очень ответственно подходим к делу! Только объективная, проверенная информация!»
То, что он получил, удивляло. Оказывается, «живых трупов» по стране не десятки и даже не сотни, а тысячи. А это тысячи трагедий, разрушенных судеб, распавшихся семей. Эти люди живут, дышат, ходят, общаются с нами. Они живые. Но официально их нет. Их уже похоронили, точнее неизвестно кого или что похоронили. Они не числятся не на работе, ни в паспортном отделе. Официально их нет. У них нет паспортов, вообще никаких документов. И только у их домашних хранится свидетельство о смерти. Они не могут получить никаких документов, справок. Кто же будет покойникам выдавать документы, даже если перед тобой стоит живой человек. Их никто не возьмет на работу, им не продадут билеты на поезда и самолеты, от них не примут никакого заявления. Никто не будет заниматься ими, если с ними что-то случится. Их не прописывают и не принимают в больнице. Где им жить? Где им лечиться?
Их нет. Но они есть. Кто-то из них продолжает бороться, чтобы его признали живым. Кто-то отчаялся и махнул рукой и стал привыкать к своему статусу «живого трупа». Кто-то продолжает жить с семьей, кто-то у родителей или у родственников, кто-то стал бомжом, тем не нужно никаких документов и никакого официального признания. Прямого директивного решения тут не может быть. Явно, что среди них есть и мошенники, и преступники, которым выгодно считаться в покойниках. Покойника не ищут, не арестовывают и не садят.
Конечно, тут нужно расследование. И во многих случаях подобное расследование будет встречать сопротивление со стороны тех, кому выгодно числиться умершим. Но это уже другая история.
ХОМЕНКО
Была тьма, которую называют беспросветной, кромешной. Он поднял руку. И она уже в локте уперлась в твердое. Над ним был какой-то свод и совсем близко. Вероятно, каменный. То же твердое и по сторонам. Неужели он лежит в могиле? Его похоронили? Такое, он знал, бывает с живыми людьми, когда их хоронят заживо. Он читал несколько реальных историй о похороненных заживо. И представлял, какой это кошмар.
Дышал он свободно. Он уперся локтями и приподнял голову, надавил и потолок стал подаваться вверх. Нет, это было что-то эластичное, что можно было раздвигать.
Хоменко поднялся. Болели кости, грудная клетка, но он мог двигаться, идти вперед. Медленно пошел. Гадать о том, что это было за место, бессмысленно. Рассудок не мог объяснить то, что было вокруг его. Но со временем всё откроется и он всё узнает. Шел медленно. Передвигал одну ногу, нащупывал опору и только тогда переступал, потому что боялся, что перед ним может оказаться яма, ущелье, пропасть, что угодно, куда он свалится и переломает всё, что только можно переломать. Такая ходьба не сильно продвигала его вперед, но зато оберегала его от опасностей, которые могли ожидать его в этом мраке. Когда мы не видим то, что вокруг нас, то всегда ожидаем, что со всех сторон нас может подстеречь боль и увечье.
Он останавливался, разводил руки в сторону, поднимал вверх, и стены раздвигались. Получалось, что он мог идти в любом направлении. Но он решил, что будет правильно идти вперед.
Времени не существовало. Может быть, он шел пять минут, а, может быть, пять часов. Время можно отсчитывать по ударам сердца, но он не слышал их, как будто у него не было сердца. Не было и усталости. Только боль в ногах или в боку время от времени давали о себе знать. И тогда он останавливался и тер больное место до тех пор, пока боль не проходила. Он снова шел вперед. Он твердил себе, что тот, кто не ищет дорогу, тот найдет могилу.
Ему показалось, что почва, или что там у него под ногами, зыбкая, продавливается. Встал на четвереньки, ощупал, земля была какая-то шершавая и теплая, как будто что-то там в глубине согревало ее. В прочем, это могло быть подземное тепло.
Поднял голову. Сначала он решил, что ему померещилось. Но нет! Там в дальнем конце тоннеля светился крошечный огонек. Такой бывает от пламени свечи. Небольшой, колеблющийся огонек. Свет в конце тоннеля. Значит, он на правильном пути. И отсюда есть выход, должен быть выход. И он дойдет до него и увидит дневное солнце.
Конечно, это дневное солнце. Его свет с трудом пробивается через длинный тоннель. Свет его и должен быть таким тусклым. Но чем дальше он будет идти, тем свет будет становиться ярче. Поднялся и, уже не боясь рухнуть в какую-нибудь пропасть, быстро и решительно зашагал вперед. Боль отпустила его. Он чувствовал себя бодрым. Свет стал ярче. И вскоре он увидел не одну, а несколько светящихся точек, которые не стояли на месте, а медленно передвигались, как снежинки на ветру. Медленно кружились. Пройдя еще какое-то расстояние, он убедился в этом. Точки света, действительно, двигались.
Это не могли быть звезды. И пройдя еще вперед, он убедился, что это горели факелы, которые были закреплены в стенах тоннеля. Они трещали, пламя их колебалось. Кто же их здесь установил и для чего? Всё это было довольно странно. Ведь кто-то же это делал! Пламя их было довольно ровным и спокойным, так как в тоннеле не было движения воздуха. Вскоре глаза его привыкли и стали зоркими. Теперь он мог рассмотреть этот странный тоннель. Он увидел под факелами людей. Их было очень много, они были везде в этом огромном каменном помещении, которое освещалось тусклым огнем.
Один сидел, прислонившись спиной к стене, другой стоял. А вот лежит, скрестив руки на груди. У другого лежащего руки были вытянуты вдоль тела. А вот кто-то лежит ничком. Все они были мертвыми. Даже те, у кого были открыты глаза. но это были глаза покойников.
Это было понятно по их умиротворенным отрешенным лицам, для которых уже все житейское чуждо.
«Вероятно, это подвал монастыря, - догадался Хоменко. – Под многими монастырями находятся подземные кладбища». Он вспомнил то, что читал про подобное. И всё более укреплялся в мысли, что должно быть именно так.
Когда он стал рассматривать лица пристальней, то понял, что он не прав. Здесь были мужчины и женщины, старики и дети, что невозможно для монастыря. Монастырь мог быть женским или мужским. На них были самые разные одеяния: и строгие костюмы, и непритязательная домашняя одежда, и легкие полупрозрачные платья. Так не хоронят. Это нарушение всех ритуалов и канонов. Нет! Это не монастырское кладбище.
Кто все эти люди и почему они здесь? И кто их собрал сюда и с какой целью? Почему они в разных позах? А может быть, существуют такие тайные кладбища, о которых знают только избранные, остальным же об их существовании не положено знать?
Тут он замер на месте. Даже дыхание перехватило. Страха не было. Но было изумление. Он подумал, что он ошибся, что зрение обмануло его, потому что такое невозможно. Пристально всмотрелся. Никаких сомнений. Это был его отец, который умер лет десять назад от внезапной остановки сердца. Хотя вроде бы ничто не предвещало такого исхода. Да, это был он. И костюм был его, который он при жизни надевал раза три. А все остальное время он висел в шкафу, и мать только сдувала с него пылинки.
Его веки были чуть приоткрыты. И в узкой щели были видны белки зрачков, мертвенно неподвижных. С отцом у него были не очень хорошие отношения, которые порой были плохими. Случались моменты, когда он его люто ненавидел и сожалел о том, что он его отец. Но сейчас на лице отца не было никакого осуждения. И вообще ничего не было.
Только равнодушие смерти. Но как он мог попасть сюда? Почему он здесь среди других незнакомых ему покойников? Он хорошо помнил, как хоронил его морозным январским днем на далеком сельском кладбище.
За несколько лет до этого родители его оставили в городе комнату в коммуналке старшему брату и перебрались в деревню в дом умершей матери отца. И отец, и мать были уже на пенсии. Кто же собрал здесь покойников с городских и сельских кладбищ? Зачем их переместили в одно место? И возможно ли вообще такое? Или это галлюцинации? А если это не галлюцинации, то какая же сила перенесла сюда оболочки умерших людей такими, какими они были, когда их в гробах опускали в могилы?
Он узнал его сразу. Хотя это было так давно. Наверно, это была первая смерть, которая потрясла его. Сначале не хотелось в это верить. Мироощущение подростка не принимало этого. И как можно было только решиться на такое? Казалось, что ничто не могло подвигнуть на такое самоубийство. Валера Евсюков – его одноклассник. Учился он посредственно. Ни в одной школьной науке не блистал. Твердый троечник. Обычно после восьмого класса такие уходили в ПТУ. Валера почему-то пошел в девятый класс. Скорей всего, настояли родители, которые, наверно, надеялись, что с возрастом изменится отношение сына к учебе. Не проучился и четверти. В конце сентября теплым тихим днем он застрелился. В это не хотелось верить.
Отец его был охотником, держал дома охотничье ружье. Валера разулся, ртом обхватил конец ствола и пальцем ноги нажал на спусковой крючок. Голова его в гробе была наполовину закрыта. Пришел весь класс. Валеру любили. Он был таким, на которого всегда можно было положиться.
Он был без понтов. И было в нем природное благородство, которое не дает человеку делать подлостей.
Они учились в четвертом классе. И Хоменко попал в неприятную ситуацию. Семиклассник по кличке Сокель, местный хулиган и драчун, почему-то невзлюбил его. Это была биологическая ненависть, не объяснимая никакой логикой. До этого их пути ни разу не пересекались. При каждой встрече пару раз давал Хоменко по морде. Просто так. Шипел в ухо что-нибудь обидное, порой матершинное, после чего бил снизу. Каждый раз почему-то для Хоменко удары эти оказывались неожиданными. Он терялся и не отвечал. Только жалобно всхлипывал: «За что? Что я тебе сделал? Отстань от меня!»
Хоменко понимал, что ведет себя трусливо и что нужно ответить. Он презирал себя за трусость. Но не мог. Всякий раз попадая на Сокеля, он выслушивал обидные слова и получал пару раз по морде. После чего еще больше презирал себя и ругал за трусость.
В теплый майский день Хоменко гулял на перемене по школьному двору и не заметил, как наскочил на Сокеля. Тот перегородил ему дорогу и, нагло ухмыляясь, посматривал на него. Обозвал его и двинул в скулу. На этот раз довольно больно. И слезы закапали из глаз Хоменко. Хоменко сорвался и бросился на Сокеля. Но тот был его на голову выше, сильнее и опытнее в драках. Он схватил Хоменко за грудки и оттолкнул.
Тут же завалил Хоменко на спину и начал мутозить его. Бил по лицу, по груди, по бокам.
Неожиданно Сокеля подняли за шиворот одним рывком, оторвав его от Хоменко. Тут же последовал удар, от которого Сокель пошатнулся и упал на спину, удивленно глядя на нападающего. Это был Валера Евсюков. Сокель пришел в ярость. Резко вскочил на ноги.
На авторитетного хулигана кто-то посмел поднять руку! Он бросился на Валеру, желая уничтожить его, разорвать на кусочки, стереть с лица земли. При этом изрыгал матерки. Соперник ему попался не слабый и одолеть его было не просто. Сражение обещало быть серьезным. Сокель не успевал отворачиваться от ударов тяжелых Валериных кулаков. И позорно побежал. В таком бешенстве Валеру не видел никто. Все были уверены, что он догонит Сокеля и убьет. И на земле одной тварью станет меньше.
Между школьным двором и Затоном были частные гаражи, металлические коробки. Сокель решил спрятаться между ними. Но Валера его нашел. Раздались истошные крики.
- Он же его убьет! – сказал кто-то.
- Одной гадостью будет меньше!
С этим все были согласны. Наконец-то нашелся тот, кто готов был растереть эту тварь.
Сокеля не любили. Ни одноклассники, ни те, кто учились в других классах. Он у всех вызывал омерзение. Поэтому, когда Валера вернулся в измазанной рубашке с оторванным рукавом, на него смотрели как на героя. Он не просто бросил вызов чудовищу, но и победил его.
Когда Валера застрелился, заговорили, что это из-за несчастной любви. Особенно в это верили девчонки. Хоменко тоже поверил в это. И Валера ему открылся с другой стороны. Внешне он казался грубым и недоступным всяким чувствам, равнодушным к любви. Теперь он виделся ему человеком глубоко переживающим, способным на сильные чувства. И в то же время скрывающим их, способным не показывать то, что он чувствует.
Для Хоменко уже не было неожиданностью, когда он увидел Сережу Клюшина, с которым просидел все школьные годы за одной партой. Дружба их началась еще с яслей.
Сережа был красивым мальчиком. Даже большие и тонкие уши, которые просвечивались при дневном свете, не портили его внешности. И сложения он был гармоничного. Часто от Хоменко он требовал, чтобы тот пересказывал ему содержание прочитанных книг. Хоменко, наверно, читал больше всех в классе. В основном это были приключенческие романы. Разумеется, увлекался Жюлем Верном и Майн-Ридом и прочитал всё, что только мог достать в библиотеке или у знакомых. В прочем, домашние библиотеки в те времена были редкостью. Сережа слушал очень внимательно, увлеченно, требовал подробностей, порой заставлял повторить какой-нибудь эпизод. Сережа тоже подарил ему литературное открытие, за которое Хоменко был очень ему благодарен.
К программным школьным произведениям Хоменко относился с прохладцей, убежденный, что в школе изучают только скучное. Обязательное значит неинтересное. Тогда они проходили «Дубровского». И он даже и не думал открывать хрестоматию. Сережа как-то с увлечением стал пересказывать прочитанные ему главы. Лицо его светилось. По всему было видно, что роман захватил его, и он читает его взахлеб. Он говорил так горячо, что Хоменко стало стыдно признаться в том, что он не читает романа. Вечером он взял хрестоматию. Первая глава навеяла скуку. Затянутая экспозиция могла отбить охоту читать дальше.
Уже хотел бросить, но пересилил себя и стал читать дальше. И был вознагражден за свое упорство. К позднему вечеру дочитал. Жалко и непонятно было одно: почему Пушкин прервал роман тем, что Дубровский покидает свой отряд разбойников. И непонятно, что же с ним произойдет дальше.
К своему удивлению и к удивлению других Хоменко с ходу поступил после школы в университет. Кажется, в университете из их школы еще никто не учился. Выходило, что он первый.
Сережа пошел в медицинский и не поступил. Срезался на самом первом экзамене, на сочинении. Его забрали в армию. А после нового года он нелепо погиб. Служил он в Омской области. Подошла машина. Он открыл ворота. Но ворота полностью не открывались, не давал снег. Во время не убрали. И надо было ему стать на воротах. Подавал сигналы. Когда автомобиль заезжал, то бортом прижал его к железным воротам. Видно и водитель был не очень опытный, что не рассчитал. И Сереже зачем надо было стоять воротах? Вот теперь он смотрел на него невидящими глазами, чистый юноша, который ничего не успел в своей жизни: не отслужить в армии, не поступить в институт, не влюбиться.
Уже знал Хоменко, что дальше он увидит многих родственников и знакомых, ушедших из жизни. Кто-то неведомый хотел ему напомнить о тех, кого он когда-то потерял. Проходил, вглядываясь в лица и вспоминая живых людей. Он и не думал, что их так много. Чуть не прошел мимо, уже устав от непрерывной череды покойников. Он смертельно устал, созерцая смерть. И желал одного, чтобы это скорей закончилось. Остановился и вернулся назад. Уже внимательный и сосредоточенный. Это был он, только мертвый, умиротворенный, которому уже ничего не нужно. И даже не нужен он, живой Хоменко, смотрящий на себя мертвого. Полное равнодушие ко всему.
Протянул руку и провел по щеке. Щека была гладкая и холодная как камень. Как будто это была перед ним скульптура.
Но что это? Он отдернул руку и стал внимательно рассматривать ладонь. Может быть, это был мираж? Потом поглядел на лицо покойника. На том месте, где он провел рукой, остались следы от его пальцев. Вот большой палец, указательный, средний, мизинец. Провел по другой щеке. И там остались полосы от пальцев. Он стал водить обеими руками. Он водил по щекам, подбородку, лбу и везде оставались черные полосы. Вскоре все лицо покойника было черным. Какой-то африканец, чернокожий.
Потом щеки сжались, подбородок подтянулся к носу, нос превратился в какую-то бульбу, лоб стал узким, вместо глаз остались две узкие полоски, уши рассыпались, как пепел сгоревшей бумаги. Это не его лицо. Это был не он. Это какой-то уродец, мало похожий на человека.
Разве что-то можно было понять в этом царстве смерти. Почему именно его выбрали для этого странствия по владениям Аида? Он уже не оглядывался по сторонам. Он уже не мог видеть покойников. Ему хотелось увидеть хоть одно живое лицо. Услышать голос живого человека, говорить с ним, улыбаться, жестикулировать.
Что это? Свет! Настоящий свет, а не тот тусклый, что шел от факелов. Значит, выход недалеко.
- Ну, вот мы и выкарабкались, батенька.
Он видел над собой пронзительно белое небо, от которого было больно глазам. И невольно зажмурился. Да разве бывает такое небо? Оно может быть серым, черным, голубым с белыми прожилками легких облаков, оно может быть кроваво-красным на закате и восходе. А вот такого неба не бывает.
Когда его глаза привыкли к свету, он разглядел над собой старое лицо с глубокими морщинами, еще очки с черной массивной оправой, нос, на котором были видны синие и красные прожилки. Глаза старика смеялись. Да! Да! Лицо его было совершенно серьезным, а глаза смелись. Такое бывает у людей, которые относятся к жизни как к дару. Старик водил рукой из стороны в сторону, как будто махал кому-то на прощание.
Он вернулся. Как Одиссей, он прошел царство мертвых и теперь снова среди живых. Он видит свет, видит лица, ему что-то говорят, хотя он не может понять, что говорят.
- Вот как хорошо! Да это же просто великолепно, батенька! Вы очень порадовали меня! Реакция у нас есть. А сказать, батенька, что-нибудь не желаете? Может быть, хотите о чем-то спросить? Слышите меня? Моргните, если слышите меня! То есть быстро закройте и откройте глаза!
Хоменко моргнул.
- Значит, и со слухом у нас нормально. И с пониманием. Вы же поняли, о чем я вас попросил?
Из глотки Хоменко вырвался хрип, как будто он был сильно простужен. И это мешало ему говорить. Доктор оглянулся. За его спиной стоял долговязый молодой доктор лет тридцати. Белый халат на нем болтался. Что делало его похожим на огородное чучело.
- Ваш диагноз, батенька?
- Повреждены голосовые связки. Либо от простуды, либо от удара по горлу. Надо бы обследовать.
- Но хуже, если повреждена часть головного мозга, отвечающего за речь. В таком случае вряд ли он когда-нибудь заговорит. Кстати, удалось ли установить личность пострадавшего? Вы же звонили в полицию. Они вам что-нибудь сказали? И почему-то до сих пор нет их представителя.
- Документов при нем никаких не было, Николай Анисимович. Судя по следу на левой руке, с него сняли часы. Следователь должен приехать с часу на час. Мне уже звонили. Правда, если он не говорит, что они могут узнать от него? Но это уж их проблемы.
Следователь приехал после обеда. Накинув на серый костюм белый халат, он прошел к заведующему больницы. Тот вызвал лечащего врача, того самого старичка в толстых пластмассовых очках.
- Батенька! Поговорить с пострадавшим вам не удастся. Отоларинголог уже осмотрел его. Связки целые. Значит, какое-то мозговое повреждение. А это уже может быть и постоянная потеря голоса.
- Но он же не в коме.
- Нет! Он пришел в сознание. Переломов нет. Есть ушибы, гематомы. Но это не смертельно. Он понимает слова, обращенные к нему. Мне кажется, что понимает. А вот вместо слов, только хрипит. Такое впечатление, что он хочет что-то сказать, но не может.
- Я могу взглянуть на него?
- А почему же не можете. Мы ему еще не разрешаем подниматься. У него было сотрясение мозга. Мой молодой коллега, кстати, прекрасный врач, проводит вас в палату. И даст все необходимые комментарии. Это он вам звонил в полицию, когда к нам доставили потерпевшего. Только одна просьба, батенька. Всё-таки пока говорить о стабильном состоянии больного мы не можем, поэтому, если заметите ухудшение его состояния, лучше сразу прекратите контакт. Это может повредить здоровью больного. Молодой мой коллега вам все объяснит. Покажет кнопочку вызова и будет недалеко.
Следователь пошел за молодым долговязым врачом. «Может, врач он и хороший, - подумал, - но у женщин уж точно успехом не пользуется».
О каждом случае, когда кто-нибудь попадает в больницу в результате нападения, врачи должны сообщать в полицию. Приезжает сотрудник и выясняет обстоятельства произошедшего.
Следователь поздоровался, когда вошел в палату и представился:
- Следователь Степанов. Я должен выяснить обстоятельства нападения на вас. Таков порядок. Можете ли вы говорить?
Лицо пациента было подобно безжизненной маски. Никакой реакции на появление нового лица. Никакой жизни в глазах, уставившихся в потолок.
- Он что не слышит меня? – спросил следователь молодого врача. – Вы же видите, он никак не реагирует на мое появление.
- Он не говорит. Николай Анисимович предполагает, что может быть повреждена часть мозга. Его пинали. Видно, и по голове. Но слух у него, кажется, не поврежден.
- Кто он такой вы, конечно, не знаете?
- Его привезли без сознания. Никаких документов при нем не было. Кстати, и телефона тоже не было.
- Никто не звонил вам и не интересовался: поступал ли к вам такой и такой? Обычно родственники начинают искать пропавшего.
- Не звонили.
- Близкие, когда домой не возвращается человек, первым делом обзванивают морги и больницы. Ну, и соответственно звонят в полицию. Нам тоже никто не звонил. Как же так, пропал человек, находится в больнице и его никто не ищет? Может быть, он жил одиноко? Послушайте, доктор, я вот что подумал. Если он не может говорить, так может быть, он сможет писать. Ведь руки-ноги у него целы. И если он слышит меня, то, может быть, напишет ответы на вопросы?
- Не знаю даже. А давайте проверим!
Следователь расстегнул папку и достал чистый лист бумаги и ручку, протянул доктору, чтобы тот передал больному.
- Милейший!
Доктор положил перед Хоменко лист бумаги и вложил в его пальцы ручку. Ручка тут же выпала. Доктор поднял ручку, снова вложил в руку Хоменко и сжал пальцы так, как это делают при письме. Хоменко продолжал смотреть в потолок, как будто эти манипуляции производили не с ним.
- Возьми ручку! Сейчас ты будешь писать!
Доктор направил ручку на бумагу и провел черту. Взгляд Хоменко переместился с потолка на стену. Как только доктор убрал руку, ручка снова выпала из пальцев Хоменко.
- Напишите свое имя и фамилию! Доктор, он понимает меня? Мне кажется, он не понимает.
- Посмотрите на его глаза. они никак не реагируют на происходящее. Да, такое впечатление, что он или не слышит, или не понимает того, что мы ему говорим.
- Вы же говорили, что он слышит и реагирует на то, что ему говорят. А сейчас утверждаете совершенно противоположное.
- Я не знаю, понимает ли он смысл слов, даже если и слышит. Кажется, что не понимает.
- Разговора, вижу, не получится, - раздраженно произнес следователь. – Что же вы утверждали, что он здоров? Со временем, может, всё и образуется. Только преступление надо раскрывать по горячим следам. Чем больше уйдет время, тем меньше шансов найти преступников. Вот ведь какое дело, доктор. Что же! Подождем!
Ему приносили еду в палату. Сестра помогала ему сесть, опираясь спиной на подушку, подносила тарелку и из ложечки кормила его. Сам Хоменко не мог удержать ложку. Но через несколько дней его руки перестали трястись, и он уже сам держал ложку и стакан с теплым чаем. Сестре оставалось только принести и убрать после того, как он поест. Медсестра постоянно о чем-то говорила. Он догадывался об этом по ее шевелящимся губам. Но и слух вернулся к нему. И он уже слышал ее слова.
До него доносилось лишь монотонное «бу-бу-бу». Что она говорила, он понять не мог. Но чувствовал интонацию: разговаривали с ним по-доброму или сердились.
Когда сестра улыбалась, он тоже пытался улыбнуться и прохрипеть что-нибудь радостное. По выражению ее лица, по голосу он догадывался, что она хочет. И всегда делал то, что она хотело. Ему было приятно доставить ей радость. И больше всего он боялся огорчить ее. Когда она хотела, чтобы он поел, он ел, даже если не было аппетита. Она хотела, чтобы он сел, опираясь на подушку, и он все усилия прикладывал к этому.
Он чувствовал, что сестра относится к нему по-доброму, что ей нравится возиться с ним. Может, он симпатичен ей? Или просто добрая душа, которая иначе не может. Она не злилась, когда он ронял ложку и марал простынь. А только мягко выговаривала ему. Два раза он опрокинул чай… она забирала простынь и приносила чистую. А вот ее сменщица, толстая женщина с грубо вырезанным лицом всегда была сердита и начинала визжать при любой его неудаче. Ее «бу-бу-бу» были громкие и злые. И Хоменко тогда хотелось забраться под простыню.
Ему тогда хотелось только одного, чтобы она быстрее ушла и больше не заходила в палату.
Доброй медсестре Хоменко хотелось сказать что-нибудь хорошее, чтобы ее лицо осветилось улыбкой.
Вырывались только хрипы.
Как-то она наклонилась к нему. На ее лице была улыбка, которая так нравилась Хоменко.
- Что ты хочешь сказать?
Он положил ладонь на ее руку и тихо погладил. Она не убрала руку. Он улыбался. Его глаза блестели.
- Спасибо, милый! Выздоравливай! И начинай говорить! Я же вижу, что тебе очень хочется что-то сказать.
Принесла ручку и листки бумаги, помогла ему сесть, вложила ручку в пальцы и постукивая по бумаге, сказала:
- Своё имя можешь написать? Ты меня понимаешь? Если понимаешь, то напиши, как тебя зовут! Ты же умеешь писать? Конечно, умеешь. Ты же не младенец!
Хоменко смотрел на нее радостными глазами. Именно, как младенец смотрит на маму. Она обхватила его руку, подвела к бумаге и приказала:
- Свое имя напиши! Ты понимаешь меня? Ох, какой же ты бестолковый! Что же ты никак не можешь понять? Вот давай вместе!
Нарисовала кружочек, от него черточки.
- Что получилось? Правильно! Солнышко. А теперь сам что-нибудь нарисуй. Вот! Взяли ручку!
Хоменко нарисовал еще одно солнышко.
- Ой! Какой умничка! Как хорошо ты рисуешь! А вот с фантазией у нас что-то неважно. А буковки мы умеем писать? Напиши какую-нибудь буковку! Любую, какая тебе нравится. Вот давай вместе!
Она обхватила его кисть и вывела большую печатную А.
- А! Скажи А!
Хоменко прохрипел.
- А теперь нарисуй сам, но только другую буковку. А рисовать не нужно. Мы ее уже нарисовали.
Хоменко вывел А.
- Ой! Ты какую-нибудь другую буковку изобрази! «А» мы уже имеем писать. А теперь другую!
Хоменко смотрел на нее счастливыми глазами и улыбался.
- Дурачок же ты!
Уроки рисования и письма понравились Хоменко. Он уверенно брал ручку и начинал рисовать солнышки и букву А. Когда появлялась добрая сестра, он улыбался, хрипел и скреб по простыни, требуя бумаги и ручки. Нарисовав, он заглядывал ей в глаза.
И в этот раз он смотрел на нее и улыбался.
- Ну, что же ты, дурачок? Ты же хотел что-то написать, так пиши. Чего ты на меня смотришь?
Хоменко ожидающе смотрел на нее. Сестра взяла ручку и нарисовала человечка. Рядом с человечком она нарисовала домик, в верхнем углу солнышко и облачко. Хоменко тут же нарисовал то же самое. Искренне радовался тому, что он сделал.
Нарисовал еще одну фигурку человечка. Заглянул сестре в глаза, прохрипел и нарисовал еще одну фигурку. А потом еще и еще. Нарисовал еще один домик и солнышко. Снова начал рисовать домики и выстроил целую улицу из одинаковых домиков
- Что же ты у меня такой бестолковый? – вздохнула сестра. – Я же хочу, чтобы ты что-нибудь свое нарисовал.
Она нарисовала дерево. Хоменко выхватил ручку и нарисовал целую аллею подобных деревьев.
- А ты знаешь, что такое дерево?
Хоменко заулыбался, прохрипел что-то невразумительное и снова заглянул ей в глаза. Он всегда улыбался и заглядывал ей в глаза, как только она оказывалась рядом. Когда она уходила, он огорчался и ждал следующего ее появления с тоской.
- Ты ничего не знаешь. Ладно! Я Нина!
Она ткнула в себя пальцем. Хоменко поднял руку и поднес палец к ее груди. И захрипел.
- А ты? Как тебя зовут?
Он опять улыбался. Он понимал, что его спрашивают о чем-то. Но о чем он не знал.
- Ну, что с тобой делать? Будем учить алфавит! Скажи А! Аааа! Видишь, как я растянула губы?
Хоменко прохрипел.
- Ну, какое же это А? Даже близко не похоже на А. А – это гласный, а у тебя согласные вырываются. Широко открой рот, как я. Язык лежит свободно. И выдыхаем воздух! Вот так: а-а-а!
Гортань Хоменко исторгла хриплое А. Так собака ворчит на подходящего к ее будке человека.
- Вот! Это уже что-то. А теперь вытяни губы кружком, язык согни совочком и выдыхай воздух: о-о-о.
Получилось хриплое О.
- Ну, видишь, как хорошо! Не устал? Тогда еще сильнее вытягиваем губы и воем: у-у-у! Как будто мы с тобой волки. Зима, лютый мороз, мы задрали головы и воем на луну.
Получилось гортанное У.
- А теперь А – О! А – О! Ну, повторяй же за мной! Губами быстрее двигай и выдыхай воздух!
Хоменко понравилось это упражнение. Каждый раз выдохнув с хрипом воздух, он улыбался.
- Хватит на сегодня. Закрепляй изученное! Научишься произносить гласные, перейдем на согласные. Их гораздо больше и произносить их сложнее. Так что тебе придется постараться. Потом слоги, слова и предложения. Будешь у меня говорить еще, как Цицерон. Знаешь, кто такой Цицерон? Конечно, знаешь. Ты много знаешь, только не говоришь.
Хоменко улыбался, потом засмеялся, но получилось отрывистое хрипение, как у ребенка, который тянется за игрушкой.
- Горе ты луковое! Что же тебя никто не ищет? Не может быть, чтобы такой мужчина был одинокий. Ведь на бомжа ты совсем не похож. Видно же, что брился ежедневно. Жена у тебя должна быть. А может быть, и детки. Только где они?
КУЗМИН
Майор Кузмин, тот самый красивый блондин, похожий на певца Баскова, приходил рано на работу, набрасывал план работы, знакомился со сводками, записывал в ежедневник, кому позвонить, с кем встретиться, о чем переговорить. Это уже стало для него привычкой.
Мясников был сама пунктуальность. Он являлся минута в минуту, падал на стул, вытягивал длинные ноги под столом, некоторое время смотрел, как Кузмин перебирал бумаги, и спрашивал:
- Что у нас на сегодня?
Это уже стало ритуалом.
На этот раз после шаблонного вопроса Кузмин оторвал взгляд от бумаг.
- Наш знакомый нашелся.
- Который? У нас знакомых, как грязи.
- А нас живой покойник. Уже второй раз воскресает. Просто Иисусик какой-то. Смертью смерть поправ.
- Хоменко?
- Он самый. Тут хулиганы избили одного мужика. Увидел случайный прохожий, позвонил. Без сознания, весь в крови. Увезла «скорая» в реанимацию. Откачали. Оклемался. Но не говорит. Пинали хорошо. В том числе и по голове. Выродки! Видно, что-то там повредили. Наш следак сгонял в больницу. А толку-то, если он не говорит. Хрипит только да мычит как теленок. То есть ничего от него не добился. Сфотографировал на прощание и выложил на базу данных. И опоньки! А это наш покойник. Живой, хотя и вредимый. И капитально вредимый. Жалко!
- Да! Получается, что он уже дважды покойник.
- Ну, да! Так вот, уважаемый коллега, поскольку мы изначально взялись за это дело, придется нам его и продолжить. Так что приступайте к работе!
- Слушай, Максим! Но ведь дело не стоит выеденного яйца. То есть я хочу сказать, что это глухарь глухарем. Ну, избили Хоменко. Нападавших мы не найдем. Он же не говорит. А свидетелей, как я понял, не имеется. И что теперь прикажите делать?
- Пара версий у меня есть. Скорее всего, местные хулиганы. Надо поговорить с жителями микрорайона. Особенно со старушками. Они всех местных хулиганов знают. Вторая версия: супруга Хоменко наняла киллеров, тех же самых хулиганов. Но забить насмерть у них не получилось. Возможно, что что-то или кто-то их спугнул.
- Что теперь?
- А то! Ты расспрашиваешь местных жителей. Выясняешь, кто там у них числится в хулиганах. А я займусь гражданкой Хоменко. Ну, и возьму на себя больницу, то есть самого Хоменко. Возможно, что он заговорит и поведает нам о случившемся.
Мясников отправился на улицу Лазарева, на то место, где «скорая» забрала избитого Хоменко. Конечно, никакой крови там уже не было. По утрам проезжали моечные машины. Типичная девятиэтажка. Рядом детская площадка. Возле дома много легковых автомобилей. А говорят, что мы плохо живем. Еще лет десять назад такого представить было нельзя.
Заметил сидевших у подъезда старушек и решительно направился к ним.
- Здравия желаю, милые дамы! – отчеканил он и щелкнул каблуками. Настоящий гусар!
Дамы были польщены.
- Майор Мясников! Прошу любить и жаловать! Любить можно горячо и страстно. Можете меня звать просто Николай. Или даже Коля. А позвольте я присяду рядом с вами?
Старушки заулыбались. Всё-таки у молодости и погон есть своя магия, перед которой женские сердца не могут устоять.
- А чего же ты, Коля, на краешке? Мы уж подвинемся. Места тут еще на пять Коль хватит. Ты между нами только садись! Ведь каждой приятно посидеть рядом с таким молодцем, потереться о него бочком, вспомнить золотые годы молодости. Ведь мы же не всегда были старухами. Форма у тебя такая красивая! Да и сам ты расписной красавец!
- Не форма красит человека. Хотя и это тоже! Воздух-то какой! Люблю осень! Свежо! Красиво! «Осенняя пора! Очей очарованье! Приятна мне твоя прощальная краса!»
- Нам, Коля, не надо баки пудрить! – сказала женщина, что сидела с ним бок о бок. – Не первый раз замужем. Всяких наслушались сказок и басен. Выше крыши! Хоть собрание сочинений издавай! Сразу к делу переходи! Что ты хотел спросить?
. – Ну, к делу, так к делу! Я рад, что вы такие проницательные. Вот у вас бы мудрости поучиться молодому поколению! Действительно, у меня к вам дело. На прошлой неделе у вас жестоко избили мужчину. Видно, думали чем-то разжиться. Или просто обкуренные. Есть основания подозревать, что сделали это местные хулиганы. Обычно они контролируют свой микрорайон и весьма недоброжелательно относятся к чужакам.
- К гадалке ходить не надо! – сказала женщина, которая сидела рядом с Мясниковым. – Это Пашка Сечкин. Его здесь Фиксой кличут. У него зуб с золотой коронкой.
- Фикса, значит?
- Ага! Не один, конечно, со своими дружками. Он у них за главного. Заводила такой.
- Почему вы думаете, что Фикса?
- Дак, они выпьют, нанюхаются там чего-то и идут приключений искать на одно место, побить кого-нибудь, деньги отобрать. Это у них вроде как ритуала стало.
- Что полиция, участковый?
- А ничего! Они же короли здесь, никого не боятся. Участковый с ними ля-ля, а они ха-ха.
- Так. Дамы! И где мне найти эту компашку?
- Да где? На обычном их месте. Они там завсегда собираются. Пьют, курят, матерятся. За той девятиэтажкой у нас небольшой парк. Его Пантеевским называют. Они и тусуются там. Если какая симпатичная девчонка мимо идет, обязательно за причинное место ухватят. И ржать начнут. Ох, не кончится это добром.
Мясников раскланялся, шаркнул ножкой и пошел в парк. У входа стояла тумба с афишами. Фиксу с компанией найти было несложно. Еще подходя к парку Мясников слышал коллективное ржание. Говорили громко, щедро пересыпая речь матерками. Мясников сразу выделил Фиксу. Лидер всегда занимает место в центре. Хотя в компании были и крупнее его, но он выделялся независимостью и презрением ко всему миру, разумеется, кроме собственной особы. Себя он, наверняка, считал незаурядной личностью. Смеялся и говорил он меньше всех. Но когда он начинал говорить, все замолкали и не смеялись. И смотрели только на него.
- Здорово, пацаны!
- Здоровей видали.
- Не сомневаюсь. Сразу видно, что люди вы тертые, опытные, Крым и рым прошли и медные трубы. Но разрешите представиться! Майор полиции Мясников. Головного убора не снимаю за неимением такого. Но даже, если бы он и был, не сделал бы этого.
- Я-то думаю, откуда это помойкой повеяло, - сказал худощавый пацан в спортивных штанах.
- Сразу давайте расставим фигуры! С юмором у вас слабовато. Самое большое, на что вы способны, на дебильные шутки.
Есть особая порода молодых людей, которым нужен кумир, лидер, идол. Тогда у них появляется цель в жизни, они находят свое место в жизненной цепочке. У них отсутствует ответственность, они никогда не проявят самостоятельность. Они хотят, чтобы за них все решал другой, тот, которому они доверяют.
Как бараны из Панургова стада они безумно и бездумно идут за вожаком, которому только и остается одобрять «Верным путем идете, товарищи! Так держать!»
В этом их опасность для окружающих. Каждый из них по отдельности может быть полным ничтожеством, но в стае это дерзкие и беспощадные хищники, для которых не существует никаких табу, которые беспрекословно выполняют приказы вожака. Но когда их выдергивают по одному, припугнут, они теряются, трясутся и расплываются как амебы, становятся беспомощными и жалкими, достойными только презрения.
Поэтому так легко распространяется сектантство, с ловкостью фокусника матерые уголовники сколачивают банды из зеленой молодежи. И в эти банды выстраивается чуть не очередь. Толпы подростков идут за самозванцами, которые приглашают себя пророками в отечестве. Заглядывают им в рот, ловят каждое их слово. Они даже не требуют достойной оплаты за свой неблагодарный труд. Им достаточно одобрения вожака. Снисходительного похлопывания по плечу: «Молодца! Так держать!» Только от этого они уже довольны донельзя. И готовы на любые новые антиподвиги.
Почему люди так легко отказываются от себя, передают другим возможность решать, что им делать, и при этом уверены, что те другие, гораздо лучше решат, что им делать?
Мясников поставил ногу на скамейку.
- Шутить буду только я. И вопросы буду задавать только я. А вам остается лишь отвечать. Честно и откровенно. И не дай вам Бог рассердить меня. Не советую категорически. Слушаем внимательно! Ухмылки убрали! Ты…
Он ткнул пальцем в вожака. Тот от неожиданности даже присел, подогнув колени.
- Паша Сечин. Погоняло Фикса. Создатель, организатор и руководитель преступной группы, которая на прошлой неделе жестоко избила гражданина Хоменко с целью ограбления. Побои наносились руками и ногами. Били даже лежащего. Сейчас вышеназванный гражданин находится в реанимации в бессознательном состоянии. И молитесь Всевышнему, чтобы он выжил. Иначе срок будет уже другой. Да еще и групповуха. Это очень тяжелая статья. Мало не покажется!
- Чо ты, начальник, пургу гонишь?
- Не ты, а вы. А ну-ка поднял ногу! Я сказал «Ногу поднял»! или ты непонятливый?
- Чо? Зачем?
- Я сказал «ногу поднял»!
Фикса приподнял ногу. Мясников наклонился и сфотографировал планшетом подошву.
- Другую задрал!
Фикса хотел огрызнуться, но передумал. Ему уже было понятно, что этот Мясников – серьезный мужик. Задрал другую ногу. То же самое Мясников приказал проделать и другим.
- Теперь объясняя для самых непонятливых. Вы, наверно, слышали про следственную экспертизу? На одежде и теле пострадавшего остались отпечатки обуви. Они неповторимы, как и отпечатки пальцев. У всех разная обувь, разной марки, разной степени изношенности. Не стоит никакого труда доказать вашу виновность. Для суда это веская улика. И вам уже никак не удастся отвертеться. Никак! Я уже не говорю о том, что у стен есть не только уши, но и глаза. и нашлись свидетели, которые видели, как избивали гражданина Хоменко. Они вас обязательно опознают. Ясно излагаю? Групповуха. А если еще пострадавший и умрет, срок ваш значительно увеличится. И будете вы сидеть на зоне, где таких гопников не очень уважают.
- Гражданин начальник…
В голосе Фиксы уже не было никакой борзости. Резкая смена интонации даже его подельников удивила. В его голосе были просьба и страх.
- Да мы же ничего! Мы совсем не собирались не то, что убивать, даже покалечить его. Закурить попросили. А он начал орать. А потом набросился на нас с нецензурной бранью и стал угрожать физическим действием. Мы напугались. Мы в порядке самообороны.
- Вообще мне сейчас нужно вызвать наряд, чтобы он вас скрутил и доставил в отделение. Причем с вами не будут церемониться. Удары дубинками по почкам гарантируются. Сначала вас закроют в обезьяннике, а потом переместят в СИЗО. Кстати, Фикса, вот за эту наколку будешь держать ответ перед серьезными людьми. Они к наколкам относятся с большим пиететом. Никаких вольностей не позволяют.
- Чо татуха-то?
- А то! Зачем ты, дурень, храм наколол с куполами? Ты что совсем дебил? Не знаешь, что это значит? Каждый купол – это ходка. Они у тебя были?
- Да не! Бог миловал. Да это мне один художник знакомый колонул. Ну, падла какая!
- Вот! Дадут тебе ножичек и будешь кожу соскабливать вместе с мясом без всякого наркоза. Дернешься, на хор поставят. Вот что ожидает тебя в ближайшее время. Такая приятненькая перспективка. Так что приготовься заранее. Хорошенько подмойся. Я добрый вообще-то. Наряд вызывать не буду. А знаешь, почему я добрый? Догадайся с трех раз. Продемонстрируй свою сообразительность, пахан недоумков!
- Не! Не знаю!
- Жалко вас, сопляков. Закон суров, но он закон. И я должен блюсти его. В этом мое предназначение. Посидеть придется. Ждите повестки. И не думайте слинять. Этим только усугубите. Всё равно вас найдут. И накинут срок. Сидите, как мыши под веником. Тебе, Фикса, как организатору, дадут больше всех. Так что идешь паровозом. Пускай мамка сухари сушит! Покедова, бармалеи! Я не прощаюсь.
В кабинет Мясников зашел с видом победителя.
- Ну, что, коллега, есть подвижки? Нарыл, накопал, выудил, завел очередное дело?
- Кое-что.
- У тебя кое-что, а у меня нечто. И какое нечто! Майор Мясников зря зарплату не получает. Эту банду, что Хоменко била, я отыскал. Будем брать?
- Тут вот, Коля, нужно мне к полковнику доложиться. Так что пока не гоношись!
- Это правильно! Премия нам не помешает.
- Да не в премии дело. Тут ситуация с Хоменко двусмысленная. Как бы по шапке не получить.
- Что ты имеешь?
- Как мы можем заводить дело, если пострадавшего нет? Это же абсурд! Согласен?
- Как нет?
- Ну, де-факто он есть, а де-юре его нет, числится в покойниках по документам. А на покойников дело не заводится. Не могли же хулиганы напасть на покойника, который никак не может ходить по улицам?
- Блин! А мне и в голову не приходило. И что теперь?
-- А то, что мы должны стоять на букве закона. Это наша священная обязанность. Пока Хоменко – покойник, никакого дела не может быть. Так что ты правильно сделал, что не вызвал наряд. Ну, и задержали бы мы их. А дальше что? Объекта покушения нет. Чтобы бы мы сейчас говорили, извиняясь перед этими подонками, прежде чем отпустить их? Ощущеньице еще то! Сам знаю, было однажды со мной. Надо идти к полковнику. Жираф большой, ему видней. Тоже подстрахуем свои задницы. Люди мы маленькие. Дадут приказ идти на запад, идем на запад. Дадут приказ идти в другую сторону, пойдем в другую сторону. А инициативу допускать не будем. Пока отдыхай, а я иду!
Полковник, выслушав Кузьмина, грохнул кулаком. Органайзер подпрыгнул. Хотя за свою жизнь он привык и не к такому.
- Мать вашу! Ты смотри: всё один к одному. Ты смотри, Кузмин, сразу предупреждаю, это служебная информация, поэтому за стены этого кабинета она не должна выйти. Усёк! Никому! Даже собственной тени!
- Так точно!
- Вчера у меня был омбудсмен. Тьфу ты! И придумают же пакостное название! Всё на Запад равняемся. Скоро свой родной язык начнем забывать. А что этот Запад? Плюнуть и растереть! В общем, это тот, что у нас по правам человека. И знаешь, что его интересовало? Думал, что сейчас заведет волынку о неправомерных задержаниях.
- А разве не так?
- Не догадливый ты, Кузмин. Хотя я тоже сперва-то так и подумал. И настроился на эту волну. А он меня сразу посадил в лужу. Совсем неожиданную тему затронул. Сразу меня посадил в лужу. «А есть ли у вас случаи «живых
что это еще за живые трупы. «Что за «живые трупы»? – спрашиваю. «А вот так. Числятся они в покойниках, а на самом деле живые. Живут себе поживают, а считаются мертвыми. «Такого, - отвечаю, - не припомнится. А вот противоположных случает сколько угодно. Считают, что человек живой, а его уже давно в живых нет. Мы разыскиваем живого человека, а находим труп. Такое у нас бывает». – «Нет! – говорит. – Меня интересуют как раз «живые трупы», которые проходят по бумагам как покойники, а они продолжают жить. Неужели ни одного случая?» - «Нет! – говорю. – Сколько работаю, такого не припомню. Чего не было, того не было. Да что же за интерес такой непонятный? Вы меня просто в тупик ставите». – «Ладно! Хорошо! Только вы о нашем разговоре никому. Знаете, зачем лишний ажиотаж. Журналисты любят жареные тем. Такая свистопляска начнется. Вам же этого не надо? Ну, вот! Поговорили и забыли. Вроде и разговора не было». Вот такие пирожки, Кузмин! А тут ты , как из этой самой на лыжах со своим, как там его…
- Хоменко.
- Вот-вот! Но как это могло случиться? Как он при жизни стал покойником? Растолкуй!
- Да вроде банальная история. У этого самого Хоменко появилась женщина на стороне. Ну, любовь-морковь там, в общем замутил с ней не по-детски, что и про дом, и про работу забыл. Вроде как пропал. Ни слуха, ни духа о нем. Живет у любовницы. Жена на третий день подает в розыск. Еще и намекает, что отношения у них очень плохие, часто скандалят. Причина – скверный характер мужа. Он не раз грозился наложить на себя руки. Облить себя бензином и поджечь. Почему-то чаще всего упоминал именно этот вариант. Видно, помешался на Джордано Бруно. Тут буквально на следующий день находят обугленный труп в лесополосе возле котлована. Разумеется, сразу вспомнили про слова жены Хоменко. А там головешка одна. Супруга в морге сразу опознала мужа.
- В головешке-то? Это каким же образом? Может быть, у него там зубы злотые сохранились?
- Про зубы не знаю. Ну, то сё. Выдают справку о смерти Хоменко. А на следующий день хоронят. И мадам Хоменко становится вдовой. А через неделю Хоменко объявляется живым. Приходит к жене просить развод. Она его не пускает.
- Что же так топорно сработали? Должны были отправить останки на экспертизу. Почему не сделали? Это же обычная процедура. Ну, работнички, твою мать!
- Этим не наш отдел занимался. Довольствовались опознанием. Вникать не стали.
- Опознание? Да ты же сам говоришь, что головешка была. Что там можно было опознать? Сейчас мы должны провести эксгумацию и убедиться, что захоронен не Хоменко. И кстати, установить, кто такой эта головешка. Представляешь? Эту дамочку жену Хоменко допросить как следует. На каком основании она утверждала, что эта головешка есть ее муж. А если она дала ложные показания, то и привлечь.
- Я занялся ей. Выяснилось, что сейчас у нее живет любовник, которого она в спешном порядке прописала. Мне кажется, что эта связь у неё началась давненько.
- Это же мотив! Козе понятно, что она уже давным-давно наставляла мужу рога. Отсюда у них такие неприязненные отношения. Конечно, она желала избавиться от него. Мы должны признать, что допустили следственную ошибку, была халатность, неисполнение должностных инструкций. За что вообще0то виновных нужно наказывать. Самое главное, что козлом отпущения буду я, ваш покорный слуга. Не проследил, не проконтролировал, пустил на самотек, переоценил профессионализм своих сотрудников. Дело приобретет резонанс, а у нас на носу выборы мэра. И никому не нужна газетная шумиха, особенно нынешнему мэру. Представляешь, какая пойдет свистопляска. Этим журналюгам только дай поплясать на наших костях. У вас под носом такое беззаконие, такое безобразие творится. А вы ничего не видите, не живете нуждами народа, оторвались от реальной жизни. Полетят погоны. Я чую.
- И что же делать, Александр Васильевич?
- Думать, Кузмин! Думать! Главное наше оружие – это наша голова. Надо быть выше и умнее других. Вот и думай, как нам с наименьшими потерями выйти из этого дурацкого положения. А лучше всего, чтобы вообще никаких потерь не было.
- Это не всё. Когда Хоменко шел от жены, на него напали хулиганы и жестоко избили. Сейчас он в больнице. Живой. Но думаю, что его серьезно покалечили. Сотрясение мозга там и прочее.
- Жить будет?
- Надеюсь. Но не говорит. Только хрипит что-то невразумительное. Возможна потеря памяти.
- Не говорит?
- Доктор сказал, что когда его пинали ногами, возможно, повредили какую-то часть головного мозга, которая отвечает за речь и за память. Может быть, ни речь, ни память к нему не вернутся. Мясников нашел этих хулиганов.
- Арестовал?
- Обещал вызвать повесткой.
- Значит так! Сейчас Хоменко овощ. Человек, который не говорит и ничего не помнит. Так что заниматься его воскрешением из мертвых сейчас не только затруднительно, но и бесперспективно. Нужно оставить всё, как есть. Не делать резких движений!
- Не понял.
- Что тут непонятного? Пока для нас и для остальных никакого Хоменко не существует. Он покойник. И он сам не может доказать, что он живой и что он есть Хоменко. Дело по нападению не заводить. К вдове не суйся. Пусть она там кувыркается со своим любовником, наверстывает за упущенные годы супружеской жизни.
- Если к Хоменко вернется память, и он заговорит? Да и врачам нужно, чтобы мы идентифицировали его. Им не нужен безымянный пациент. У них тоже отчеты, проверки.
- Кузмин! Что ты такой нудный? Если бы да кабы да во рту росли грибы. Не надо никаких сослагательных наклонений. С главврачом больницы я сам буду держать контакт. А ты покуда не суйся. Никакого «живого трупа» нет. И чтобы не слышал разговоров на эту тему. Забыл! Занимайся другими делам!
- Слушаюсь!
- Чо? – спросил его Мясников, когда он вернулся от полковника.
- Через плечо! Никакого Хоменко нет. Умер Хоменко, скончался, отправился в мир иной.
- Значит, дела не заводить? Ну, не заводить, так не заводить. Как говорится, баба с воза. Хотя бы тем упырям я бы хвост прижал. По ним давно тюрьма плачет. А так простим, Бог знает, что они еще натворят. Горбатого-то могила только исправит.
Кузмин промолчал. Он был зол. Начальство прикрывает свою задницу. Ему было жалко Хоменко. Мужик ему понравился, тихий, скромный. Только невезучий. За себя постоять не может. А вот баба его, то есть жена, стерва из стерв. Не повезло ему. А вот тут женщина встретилась. Хоть он ее не знает, но хочется думать, что нормальная женщина. Интересно, что чувствует его супружница. Она же знает, что Хоменко живой. Как она с этим живет? Похоронила живого мужа. Ничего не боится? Так уверена в своей безнаказанности? Что всё прокатит без сучка и без задоринки? Что никому дела нет до Хоменко?
Постучали. В дверную щель просунулась испуганная морда. Глаза зыркали по кабинету.
- Можно?
- Нужно? – рявкнул Мясников. – Заходь! Чего топчешься на пороге как неродной? Ну!
Через узкую щель приоткрытой двери протиснулся коренастый паренек. Боялся открыть дверь шире? То, что боится, это хорошо. С такими легко работать, колются как орехи.
- Здрасть!
- Знакомьтесь, коллега! К нам сам Фикса пожаловал. В миру Павел Сечкин. Скажите, какая честь! Сейчас от умиления зарыдаю.
- Я… это… явку с повинной, - пробормотал Фикса, скрестив ладони на паху. Боялся, что его с ходу пнут по самому болезненном месту?
- Какая сознательность! Да ты никак стал на путь исправления? Похвально! Совесть заела?
- Ну, типа этого… Мне можно это…
- Можно Машку за ляжку. А у нас нужно. Паша! Моя доброта не знает границ. Я решил тебя помиловать, потому что вижу, что ты сердечно раскаиваешься в своем неосторожном поступке.
- Это как?
- Не надо никакой явки с повинной! Понял! Пострадавший не стал писать на тебя заяву. А на нет и суда нет. Нет заявы, нет и дела. Может быть, он сам попросил вас, чтобы вы его побили. Можешь идти и сопеть в две дырочки. И благодарить всех богов, что так легко отделался. Но запомни, Паша! Еще что-нибудь утворишь, я упеку тебя всерьез и надолго. Всё! Пошел вон! Я уже устал от тебя.
- Дяденьки милиционеры… ой! Полицейские! Спасибочки! Я буду ниже травы! Зуб даю!
ХОМЕНКО
Хоменко догадывался, что в этот день в его жизни произойдет перелом. И этого перелома он не хотел, страшился его, желал только одного, чтобы он как можно дольше не наступал. Сестричка выглядела грустно и не занималась с ним.
- Ну, всё, миленький! Уезжаешь ты от нас. Забирают тебя. Веди себя хорошо, не огорчай врачей. Хорошо это или плохо, не знаю. Только я к тебе привыкла. Ты для меня почти родной стал. ты хороший человек. Если бы ты еще и говорил.
Хоменко улыбался ее словам. Снова протянул и положил руку на ее ладонь. Она была гладкая и теплая.
По ее голосу Хоменко понял, что он ее больше не увидит, что кто-то хочет их разлучить, оторвать друг от друга. Но почему его хотят разлучить с ней? Он привык к ее рукам, голосу, урокам. И он был уверен, что это будет длиться вечно, что она будет приходить каждый день. Ему хотелось рисовать с ней солнце, смешных человечков с тонкими линиями рук и ног, которые отличались друг от друга только размером. Ему нравилось рисовать эти смешные значки. И он уже знал, что каждый такой значок обозначает звук. Он даже запомнил звучание некоторых значков.
Он не умел произносить эти звуки. Как бы он ни старался, получалось очередное хрипение. Он сердился на себя. Ему так хотелось доставить удовольствие сестричке. Ах, как ему хотелось, чтобы из его гортани вылетали такие же красивые звуки, как и у нее. Но почему у него ничего не получается? Разве у него всё устроено иначе, чем у нее? Стал экспериментировать: выгибал по-разному язык, вытягивал, округлял и растягивал губы, сжимал и разжимал зубы. Хотя снова получался хрип, но каждый раз он был с другой окраской, другим тембром. Это радовало Хоменко. Если он будет стараться, то, в конце концов, у него будут такие же звуки, как и у нее.
Сестра принесла пакет и стала доставать из него одежду. Это была его одежда, выстиранная и отглаженная. Она складывала ее стопкой на прикроватной тумбочке. Он не знал, что это его одежда и с удивлением смотрел на черные брюки, на рубашку в мелкую полоску, на носки, джемпер с широкой белой полосой на груди. Не понимал, зачем это она ему показывает. Прохрипел. Сестра улыбнулась.
У главврача сидел другой главврач психиатрической клиники. Это был уже достаточно пожилой мужчина. Они были знакомы. Встречались на разного рода семинарах, сессиях городского совета, у мэра. Перекидывались друг с другом короткими фразами.
Сейчас они, не торопясь, пили кофе.
- Андрей Иванович! Вернемся к нашим овцам, - сказал главный психиатр. – Вопрос надо решить сейчас и кардинально, чтобы в последствии не возникло никаких недоразумений.
- Имеете в виду этого безымянного пациента?
- Именно. У кого возникла инициатива передать его к нам? И каковы причины этого?
- Это моя инициатива.
- Мои коллеги осмотрели его и не нашли никаких оснований переводить в психиатрию. По крайней мере, никаких патологических отклонений и заболеваний выявлено не было.
- Потеря памяти не является основанием?
- Но вы же сами утверждали, что вероятно во время избиения у него была повреждена та часть мозга, которая отвечает за память. Если что-то окончательно сломано восстановить это невозможно. Современная наука пока – увы! – не в состоянии регенерировать участки мозга. Поэтому возникает законный вопрос: чем мы можем помочь вашему пациенту?
- Владимир Иванович! Откуда мы можем знать, что там повреждено и повреждено ли. Это только наши предположения. Специалистов в этом направлении, как вы понимаете, у нас нет. А вот вы разберетесь лучше. Вам и карты в руки!
- Мне непонятно, почему этот пациент до сих пор не идентифицирован. Он у вас находится уже не первый день. Когда кто-то пропадает из близких, родственники начинают обзванивать больницы, морги, подают заявление в полицию, печатают объявление в газете, подключают волонтеров, ведут активный поиск. Сложно сфотографировать и определить по базе данных, которая есть в полиции?
- Думаю, что полиция вскоре установит его личность. Ну, а держать его в нашей больнице нет никакой нужды. Ничего хронического, переломов нет. Нам не от чего его лечить. То, что было, мы подлатали и устранили. Остается только мозг. Дело за вами, коллега.
- Хорошо! Будем считать, что вы меня убедили. Хотя какие-то кошки скребут на душе. Я знаю одного молодого психиатра. Он как раз пишет докторскую по этой теме. И конечно, ему очень интересны конкретные случаи. Я переговорю с ним. Для него это очень интересный объект изучения. Может, чем-то и поможет.
Кофе допито. Слова все сказаны. Главврач психиатрической больницы поднялся. Несмотря на возраст, выглядел он очень стройно. Спину держал прямо, не сутулился.
- Мы забираем вашего пациента. Кто знает, может быть, мы действительно сможем ему помочь. По крайней мере, будем надеяться на это. Как говорится, надежда умирает последней.
- Я не сомневаюсь в ваших возможностях. Ведь у вас работают настоящие профессионалы.
Пожали руки.
Добрая медсестра помогала Хоменко одеться. Сначала сняла его больничный халат. Он не понимал, зачем это она делает с ним. Хрипел, но повиновался. Он знал, что ничего плохого она ему не сделает.
- Вот миленький, забирают тебя от нас. Может быть, там тебе помогут. Там очень хорошие врачи. Ты всё вспомнишь и заговоришь. Обязательно заговоришь! Я верю в это.
Хоменко провели по длинному коридору, спустились на первый этаж. Возле крыльца стояла «скорая», куда его и усадили. С обеих сторон его поддерживали двое молодых мужчин. Когда захлопнулась дверь и исчезло лицо доброй медсестры, по его щекам покатились слезы. Он беззвучно шевелил губами, как будто шептал молитву. Напротив сидел врач, молодой мужчина, с густыми черными бровями. Полные его щеки и подбородок были синеватыми от щетины, которая росла у него очень быстро.
Пациент был спокоен. Поэтому решили, что особых мер предосторожностей не потребуется. В конце концов, у сопровождающего его врача был электрошокер, с которым он не расставался ни в больнице, ни за ее стенами. В машине трое взрослых мужчин, которые умеют быстро утихомирить самого буйного пациента. А потом смирительная рубашка и укольчик, который любого сделает шелковым. Пациент никаких фокусов не выкидывал. Поэтому врач успокоился и расслабился.
Хоменко сидел, зажав ладони коленями, и смотрел в окно. Мелькали городские улицы, прохожие, уродливо обрезанные тополя. Их обрезали, чтобы они во время ветра своими ветками не оборвали провода. Думал ли он о чем-нибудь оставалось загадкой. По крайней мере, по его лицу это определить было невозможно. Но то, что ему было грустно, это заметил бы любой, стоило только заглянуть в его глаза.
Его провели в палату, где теперь ему предстояло жить. Сколько? Никто не знал: ни врачи, ни тем более сам Хоменко. Он только чувствовал, что теперь от него ничего не зависит.
В палате были спокойные пациенты, которые не доставляли особых хлопот персоналу. Поэтому медперсонал заходил к ним не часто. Мужики не бузят, занимаются своими делами.
Когда его завели, все трое обитателей палаты приподнялись и с любопытством глядели на новичка. Всё какое-то разнообразие в их скучной монотонной жизни, где одно и то же, одни и те же лица.
- Кто будешь таков, мил человек? – спросил низенький старичок с очень живыми и любопытными глазами, которые бывают у детей, пока школа их не приучит ничему не удивляться.
Санитар подвел Хоменко к его кровати, которая стояла у окна. Хоменко это понравилось. Можно будет глядеть во двор, разглядывать деревья, людей, собак, облака. Хоменко поставил пакет с вещами на прикроватную тумбочку и сел на кровать. Улыбнулся. Глаза его радостно блестели, как бы говорили: «Я очень рад, что я рядом с вами».
- Он немой?
- Типа того, - сказал санитар. – Не говорит он. Только хрипит. Видно что-то ему отбили.
Старичок скорчил гримасу.
- Повезло нам с соседом. Только немтыря нам не хватало. А я-то уже наделялся!
Второй пациент был кавказской внешности со смуглым узким лицом и, разумеется, настоящим кавказским носом.
- Вах! – он развел руками. – А ты думал, Василий Иванович, что к нам поселят Петросяна, и мы будем целыми днями надрывать животики? Хотя хотелось бы. Люблю веселых людей.
Только третий пациент, грузный мужчина с грубым лицом, как бы высеченным из чурки, молча и внимательно наблюдал за каждым движением Хоменко. Не сводил с него глаз ни на мгновение. Такое впечатление, что он узнал в нем знакомого.
Когда Хоменко улыбнулся всем и никому и опустился на кровать, мужчина поднялся, шагнул к нему и шумно упал перед ним на колени, задрав голову и молитвенно сложив руки перед грудью. Все с удивлением глядели на него. Он же протяжно возопил, не сводя глаз с лица Хоменко, который продолжал всё так же улыбаться:
- Яви милость! Се раб недостойный с пыли твоих ступней. Дай мне сове благословение!
- Чего ты, Баранаов? – воскликнули его соседи. – Совсем сфинтил?
- Молчите, недостойные! Разве вы не видите, что это он. Явился наконец-то взору недостойных.
Тот, которого назвали Барановым, протягивал руки к Хоменко, так и не поднимаясь с колен, только подполз еще ближе, почти к ногам Хоменко, и еще выше задрал голову.
- Он кто?
- Он тот, кому мы недостойны даже ступни целовать. Приобщитесь, недостойные!
- Ты точно, Баранов, сфинтилил. Надо санитаров вызывать, чтобы тебя к буйным определили. А ведь прикидывался тихоней. Но натуру-то не обманешь. Она себя проявит. Вот вколют тебе успокоительного.
- Слушайте! Слушайте! И не говорите потом, что вы не слышали! Ибо истину реку! Бог-отец имел сына Иисуса Христа, который пришел, чтобы спасти человечество. На смерть его послал, на мучительные муки, на крест, дабы человечество облагоразумилось. Прошло две тысячи лет, и мир опять превратился в Содом и Гоморру. Погряз в грехах, в содомии, в извращениях, исказилась природа человеческая. Вы этого не видите? И Бог послал к нам своего внука, отец – сына. Ибо сказано: будет второе пришествие Христа. Но это будет сын Христа. Вот как надо понимать. Он нам явит последний шанс на спасение. Как же вы этого не можете понять?
- Братцы!
Поднялся кавказец.
- Баран совсэм того! Я не хочу жить с сумасшедшим. Пускай его переведут отсюда!
- Кумыс! Подожди!
Старичок махнул рукой.
- Сядь! Зачем переводить? И не нам это решать: переводить или не переводить. Скажи, Баранов, а почему ты решил, что это и есть тот самый Христосович? Что он явил тебе какие-то знаки? Поделись с нами, неразумными! Глядишь, и мы уверуем
- Поглядите! Разве вы не видите?
- А что мы должны увидеть? Ну, сидит мужик, улыбается, как дурачок. И ни бэ ни мэ ни кукареку.
- Вы слепые! Вы поглядите на его лик! Видите вокруг головы его нимб. Лучи исходят.
Василий Иванович приподнялись, внимательно осматривая Хоменко. Василий Иванович даже прищурил один глаз. Такое внимание не понравилось Хоменко. Он сел на кровать и повернулся к окну, всем своим видом показывая, что всё это ему ни к чему, что его особа совсем не так интересна, как им показалось, что он рядовой, обычный.
- Ничего нэ вижу. Никакого нимба, - сказал Кумыс. – Всё ты врешь, Баран. У тебя глюки. Это твои фантазии, Баран.
- И не увидите! И не сможете увидеть! И не должны увидеть! – быстро шептал Баранов.
-- Почему?
- Потому что увидит только верящий. Только верящему дается новое зрение. И тогда он видит праведников, ангелов и Бога. Тот, в ком нет веры, не способен увидеть божественного. Он как слепой. Он может видеть только внешнее, но не чудесное, не святое.
Василий Иванович подошел к Хоменко, наклонился и заглянул ему в лицо. Хоменко улыбнулся. Эта улыбка понравилась Василию Ивановичу. Так улыбаются дети.
- Кто ты? Чего ты молчишь? Вот он говорит, что ты Бог. Это правда? Ну, кивни хотя бы! Ты понимаешь, что я говорю? Ты вообще понимаешь, что говорят вокруг тебя?
Хоменко смотрел на новых незнакомых ему людей, переводя взгляд с одного на другого. Они ему казались хорошими и добрыми. И хотели, чтобы ему было хорошо с ними. Одного он не мог понять, зачем этот человек с одутловатым лицом кирпичного цвета стоит перед ним на коленях и протягивает к нему руки, и ожидающе заглядывает к нему глаза.
Может быть, он хочет, чтобы Хоменко что-то отдал, подарил ему. Ведь каждый же любит получать подарки. Что он мог подарить? У него ничего не было. Только одежда. Но у этого человека есть своя одежда. И одежда Хоменко будет ему великовата. Она будет болтаться на нем. А это делает человека некрасивым. Не понравится ему. Ах, как плохо, что у него ничего нет! Ну, хотя бы какой-нибудь пустячок.
Это плохо, когда у тебя ничего нет. Значит, ты ничего не подаришь хорошему человеку. Не сделаешь ему приятного. А может быть, он этого от тебя ждет, что ты ему что-то подаришь. То, что это хороший человек, никакого сомнения. Вон у него теплые большие глаза. И как он смотрит на тебя! С надеждой, с ожиданием. А ты ничего не можешь сделать. В его глазах любовь к нему, Хоменко. Только почему он стал на колени? В прочем, это неважно. Видно так ему удобнее. Ему так хорошо. Ему, наверно, хорошо, когда он стоит на коленях. Кто-то ложится или садится, а вот он становится на колени. Хоменко хотел сказать ему, что он хороший. Он улыбнулся и прохрипел, стараясь выговорить звук А, чему его учила добрая медсестра. Ведь тогда она похвалила его. Значит, у него получается. Он так старался выговорить этот звук!
Получилось хриплое ХА. А Хоменко чувствовал, что человек, который сейчас стоял перед ним на коленях, ждал от него слов, вразумительных и добрый. И это был бы для этого человека лучший подарок от него, Хоменко.
Улыбнулся Баранову и Кумысу.
- Бог должен разговаривать с людьми. Иначе, как они узнают вечную истину. Все его пророки, архангелы – настоящие ораторы. Они постоянно говорят с людьми. Баранов! Ты помнишь Библию? Вначале было СЛОВО, и это СЛОВО было БОГ. А здесь полная немота. Если бы Бог со всеми своими пророками молчали, то кто бы узнал, что они существуют.
- Он скажет! – горячо закричал Баранов. – Он скажет, когда мы созреем для его слова. А сейчас он считает, что мы несмышлёные. И мы не поймем его слов. Зачем же ему говорить с нами?
- Если вообще не говорить, то мы уж точно ничего не услышим. Разве можно идти за немым и верить немому? Бог говорил со своими пророками. Вся земная жизнь Христа – это бесконечные проповеди. Это было его главное оружие. Он вовлекал в веру своим словом.
- Хитро вяжешь, Василий Иваныч! А таким простачком прикидывался, дедушкой-мухомором. Теперь вижу, что никакой ты не простачок, а себе на уме. И хитрован еще тот, каких поискать. С тобой ухо надо держать востро. Вот ты и раскрылся, Василий Иваныч. Хоть ты сейчас и говоришь против, но говоришь потому против, что червячок сомнения грызет твою душу. Иначе бы ты просто отмахнулся. Вдруг это действительно Внук Божий.
- Дурак ты, Баранов! И никакая дурка тебя не вылечит. Потому что ты неизлечимый дурак. Меня ничего не грызет. Теперь мне понятно, почему тебя держат здесь. А ведь до этих пор я считал тебя нормальным. Мало ли тут нормальных!
- А тебя-то, Василий Иваныч, за что сюда?
- Каюсь, бывают заскоки. Веду себя как сумасшедший. Вот за это и попал. Было дело под Полтавой. Вижу то, что не видят другие.
- Что же ты такого видишь, что никто не может увидеть? Галлюцинации разные?
- Вот работал я сторожем на хоздворе. Целый день сидеть скучно. Когда мужики, побалакаешь хоть. И порой возьмешь бутылочку портвешки. В тот день, Чего уж тут скрывать, принял изрядно. Что-то одного огнетушителя показалось мало, сгонял еще за одним. Выпил половину, покурил. Печку растопил. Ну, и развезло меня. Прилег на диван. Свои работяги придут, так для них это привычная картина. А начальства у нас почти не бывает. Сны такие снятся. Даже молодка одна, с вот таким выменем. Руки протянул, подержаться. Я по молодости до этого дела охочий был.
Кумыс рассмеялся.
- Сейчас-то мне хоть с какими сиськами. Но всё равно приятно. Хоть глазами отведаю. Тут чувствую, что кто-то по ноге ползет под штаниной. Так осторожно, не торопясь. «Что это такое, - думаю, - может ползать?» Ну, и поднялся, стал задирать штанину. Кто же это так мной заинтересовался, что тихой сапой до причинного места старается добраться? Потряс штанину, оттуда мышь и вывалилась. Ах, ты такая-сякая! Мало тебе места бегать, так еще мне в штаны задумала забраться? Что тебе там понадобилось? Ну, ругаюсь я, стало быть, на мышь, ворчу по-стариковски. Укоры ей всякие делаю. Что бесстыдней она срамной девки. Она мечется туда-сюда, никак щелки найти не может, чтобы спрятаться от моей ругани. Я ее понимаю. Кому же приятно, когда тебя ругают и с непотребной девкой сравнивают. Надышалась мужским ароматом и одурела. В это время двери настежь. Резко так. Мужики, которые на хоздвор приходят, мягко отрывают. На пороге сам Барин. Барином у нас директора зовут. Видно, никогда они на Руси не переведутся, баре-то. Он шествует, а не ходит. Сам высокий и на всех свысока глядит, как на ненужных букашек, которые под ногами толкутся у такого великого человека. С презрением смотрит. Да ведь мы и не люди для него, а крепостные. Он бы всех нас дустом потравил, если бы мы ему доходы не зарабатывали. Стоит на пороге, колени прогнул и головой в косяк упирается. Дверь-то в нашу халабуду под него не рассчитана. Чего ему делать на хоздворе? Сколько сторожил, его ни разу здесь не видел. Я, значит, сижу с задранной штаниной, посередине мышь очумелая, сидит. Никак в себя прийти не может и убежать. На столике окурки в консервной банке, крошки хлеба, недогрызенный огурец и полбутылки портвешки. Ну, и запах соответственный: винно-табачный и от моих портков не духами пахнет. Вот Барин, стоя на пороге, начинает визжать. Какие только проклятия он не обрушил на мою голову. Да все это с матом. А он мне в сынки годится. Потом, вижу, его взгляд переместился вниз. А на полу сидит
мышка, задрала свою голову и черными бусинками смотрит на Барина. И не шелохнется.
Кумыс засмеялся.
- У Барина челюсть отвисла. Он воздух хватает и ничего сказать не может. А сам глаз не сводит с мышки. Я думал, он испепелит ее своим взглядом «Это… это, - наконец, заикаясь, проговорил он. – Это что такое?» «Это, - говорю, - моя подружка. Она живет со мной. Ну, никак жена, конечно. А так столуемся вместе, беседы ведем. Она и портвешку со мной пьет. И закусывает сухариками. Я ей всегда сухарики оставляю». Он как дунул! Даже дверью забыл хлопнуть. Слышу мотор загудел и отчалил Барин. А я подмигнул подружке. Мол, всё спектакль закончился. Допил портвешку. Шуганул мышку. Она, не торопясь, отправилась к норке и скрылась там. Представляю, сколько рассказов будет подругам, как они там распищатся от восторга. Заняться нечем, а до конца смены еще далеко. Я снова прилег и заснул. На этот раз никто мне под штанину не залазил и не тревожил моего сна. Слышу сквозь сон, как кто-то теребит меня, тормошит. Мышка так тормошить не может. Глаза открываю. Два незнакомых мужика надо мною наклонились. Один на меня ботинки напяливает, а другой куртку пытается надеть. И крутить меня так и этак, с одного бока на другой, как куль какой-нибудь. Что за дела?
- Чего это вы, мужики? – спрашиваю.
- Поедем!
- Куда?
- Куда надо. Тебе там понравится. Как раз место для таких, как ты. Все удобства.
На ментов непохожи. Те бы в форме были. Неужели чекисты? Так я вроде государственными тайнами не владею. Выхожу. Точнее выводят, поскольку эти ребята меня с двух сторон крепко поддерживают. Не вырвешься и не убежишь. Да и какой из меня бегун!
Опля! «Скорая» стоит.
- Так это, - говорю, - ребята, я на здоровье не жалуюсь. Если и болею, так только с похмелья.
- Это не вам решать: есть у вас здоровье или нет.
И запихивают меня в салон. Тут же садятся рядом и с двух сторон зажимают, немотивированная агрессия. А какой из меня агрессор? Да меня щелчком перешибешь. Потом до меня дошло, что это Барин устроил мне этот курорт. Представляю, как он меня расписал врачам. Еще удивляюсь, что спецназ с ними не приехал.
Всю жизнь мечтал последние дни провести в дурдоме. Просто райский уголок! Оазис, так сказать! На полном гособеспечении. Кормят тебя, обстирывают, мусор за тобой убирают, пилюльки дают, температуру меряют, давление. Телевизор есть. И люди вокруг интеллигентные и очень интересные. Правда, некоторые довольно шумные. Завещание надо вот только написать, чтобы пенсию, когда сдохну, отдали внукам. Она же у меня капает, накапливается. Пусть себе чупа-чупсы купят, шоколадки. Деда добрым словом помянут. Внуки – это самое дорогое, что мы оставляем после себя в этой жизни. Поэтому для них ничего не жалко. Я ведь, братцы, всю войну прошел. Сначала от Бреста до Москвы, а потом от Москвы до Берлина сколько сапог истоптал, портянок истер! Воевал в разведке. Вот и завоевал себе дурдом. Заслуженную награду! Интересно, а мышка вспоминает меня? Вылезет, наверно, из норки, сядет посредине пола, присматривается, принюхивается. Не ты ли это мой старый большой товарищ? Есть хоть кому меня вспомнить. Наверно, и своим подругам про меня рассказывает.
У Василия Ивановича лукавые глаза. и не поймешь, когда он говорит серьезно, а когда шутит. Но унылым его никто не видел. И в любой ситуации он ввернет бодрое слово.
- Да, спасибо Барину. Расписать любого человека самой черной краской он умеет. На это у него просто талант настоящий. Чего не отнимешь, того не отнимешь. Даже ангела так подаст, что черти позавидуют. Хороших людей для него не существует. Ну, кроме его самого, конечно. Может быть, он и жену свою считает исчадием ада.
Тут подал голос Кумыс.
- Ну, ты хоть за дело, Василий Иванович. А я ни за что сюда попал. Вот что обидно.
- А ни за что – это за что всё-таки?
- Это баба. Это она, подлая, во всем виновата. Говорила мне мама: «Погубят тебя, Кумыс, бабы».
- Ты даешь, Кумыс! Баба – это еще очень что. Она дает жизнь. Правда, и отнять ее может. Сколько мужиков бесятся и мучаются из-за них, из-за баб. Некоторые дураки даже в петлю залазят. Я вот в молодости с дуру чуть не повесился из-за одной девки. До сих пор вспоминать стыдно. Стыдобище просто! Но что было, то было. Безумно ее любил, боготворил, засыпал и просыпался с ее именем. Следы был готов ее целовать. Скажи она, прыгни со скалы, прыгнул бы, не задумываясь. Она моему другу дала. Он сам мне во всех подробностях рассказал, как дело было. По лесу они шли, он ее завалил на травку, груди ей мял, подол задрал и два раза ее отжахал. Во второй раз она даже во вкус вошла.
- Подлец твой друг, - сказал Кумыс.
- Я слушаю его и еле сдерживаю себя. Как я его тогда только не убил. Кулаки сжал и молчу. И с дуру вечером решил повеситься. Хорошо сук обломился. Не допустил Господь греха. Ударился я мордой о корчагу, в кровь разбил. Хлещет кровища из меня, как из свиньи. Как дитё плачу, а сам думаю: «Ну, дурак же ты! Как тебя еще назвать? И сдох бы, все говорили бы: какой дурак, нашел из-за чего вешаться. Жить нужно! Пойди в военкомат, попросись в Испанию». Там как раз война шла. Хоть за дело погибнешь, парочку-другую фашистов заберешь с собой на тот свет. Всё какая-то польза от твоей жизни. И люди тебя добрым словом помянут. А попал на настоящую войну. И так мне жить хотелось. А кругом товарищи гибнут. Каждый день только об одном и молил, чтобы на этот раз пронесло, чтобы пуля меня сегодня не задела, чтобы осколок в меня не попал, чтобы фашист штыком не заколол. А ты говоришь, что баба – ничто. Это ого-го как что! Сколько она нашей кровушки пососет, хотя и приятностей доставит немало. Если бы не было бабы, знаешь, какой бы рай наступил! Никто тебе душу не мотает. Но жить в этом раю было бы некому. А что там у тебя, Кумыс? Как ты сюда загремел?
- Человек я южный.
- Это мы заметили.
- Как увижу красивую девушку, кровь кипит. Обо всем забываю, ни о чем больше не могу думать. Только представляю, как я раздеваю ее и в разные позы ставлю и как я ей глажу живот, бедра, то что пониже спины, как губы ей целую и грудь. У меня был бизнес. И дела шли неплохо. Денежка к денежке капала. Мог себе позволить жить на широкую ногу. При денежках, красивый, горячий, всегда не прочь шашни-башни закрутить. С юмором у меня все в порядке, как и со всем прочим. Липли ко мне женщины. Я даже стал отбраковывать: та некрасивая, та толстая, эта дура, эта одеться не умеет нормально, у этой походка, как у солдафона, эта профура. Конечно, жена знала про это. Да и как не знать? То трусы на мне шиворот-навыворот надеты, то длинный волос с пиджака снимет, то пахнет от меня духами. И с ней стал реже кувыркаться. На стороне вполне хватало. А то, что под боком, может и подождать. А там азарт, там я охотник, там я мачо.
- Понятно, - кивнул Василий Иванович. – Домой, следовательно, ты приходил, чтобы отдохнуть от работы, от женщин. Незавидная у тебя доля, тяжко, видно, приходилось.
- Да какое там отдохнуть! Каждый вечер скандал, крики, обидные слова в мой адрес. Хотя, конечно. Я ее понимаю, жену свою. Кому же понравится, если твой муж ходит на сторону. Уйти нельзя. Жалко! Дети у нас. Да и не принято это у нас. Вся родня тебя осудит и проклянёт. Жена дается тебе на всю жизнь. Уж такой у нас обычай. Ну, и, может быть, так бы это и продолжалось. Я раскаивался. И всё начиналось по-новой. Я принял на работу новую кассиршу. Зарплата на кассе не очень. Но у нас в городке трудно найти работу. Как у неё с кассой, не знаю, но с формами и с мордашкой высший класс. За это, собственно, и принял ее. Даже анкету не потребовал. Думал, пользовать буду такую красотку. Кто же боссу посмеет отказать? Тут Кумыса полный облом ждал. Неприступная оказалась красавица, как горная скала. Меня, надо сказать, это удивило. Не привык как-то к отказам. Я ей и цветы дарю, и подарки, и оклад поднял, и обедать в ресторан приглашаю, и даже один раз на дорогой концерт сводил приезжей звезды. Ну, не «мерседес» же ей дарить? И на Канары обещал свозить. «Нет!» - говорит. И всё! Угрожал уволить. «Хоть сейчас», - говорит, - увольняйте. А всякие свои приставания и грязные замыслы оставьте!» Дошел я до того, что никого мне не надо, кроме нее. На других и смотреть перестал. И секса у меня никакого долгое время нет.
- Это любовь, - сказал Василий Иванович.
- Как только зайдет она ко мне в кабинет, во мне всё, как у жеребца, играет. Хочется завалить ее на диванчик, задрать ей юбчонку и отформатировать по полной. Я человек цивилизованный. Действую словесно, обещаю самые щедрые подарки. От нее ничего не требуется. Только чуть-чуть быть добрей ко мне. А она вроде, как ничего не понимает. Ни взглядов моих не видит, ни слов моих горячих не слышит. Действительно, не понимает или хитрая такая? Пригласил ее в ресторан. Самый хороший ресторан, самый дорогой ресторан. Хозяин его - мой знакомый. Отдельный номер, столик, диванчик, торшерчик, такой полумрак. Интим! Она: «Вы куда меня привели? В дом свиданий? Или я сейчас ухожу или мы переходим в общий зал! Вы бы еще меня в бордель пригласили. Наверняка, вы знаете такие места». У меня уже всё топорщится. Ладно! Перешли в общий зал. Взял винца. Ну, думаю, выпьет, с тормозов-то слетит. Уж мне ли не знать, как алкоголь на женщин действует. Будешь как шелковая! Вино дорогое. Себе беру покрепче. Но сильно решил не усердствовать. А вдруг удастся обломать. Тогда мне еще силы понадобятся. Она, как синичка. Чуть лизнет и бокал отставляет. Вижу, что так ей этого бокала до утра хватит. Значит, споить ее не получится. Это уже плохо. Приглашаю ее танцевать. Ну, руки само собой все покрепче сжимают да потихоньку, помаленьку всё пониже к этой самой выпуклости. А она у нее такая! Она мне: «Мужчина держит даму за талию, а не за то, что ниже талии. Вам неведомы правила этикета, тогда давайте прекратим этот танец». И переводит мои руки на талию. Я и с того бока и с другого и чуть ли не прямым текстом: «А, может быть, нам отправиться в уединенный уголок? Мы же взрослые люди, что ж мы как дети». – «Вы что имеете в виду? Ах, это! Согласна! Но только после того, как вы мне наденете на вот этот пальчик обручальное кольцо. И никак не раньше. Надеюсь, я понятно излагаю?»
- Умная тебе девка попалась, - хохотнул Василий Иванович.
- «Это как?» - спрашиваю. «Очень просто. Во дворце бракосочетания». – «Да я вроде как женат. И не собираюсь во второй раз жениться. У меня, кстати, и дети есть» -. «Тогда и приглашайте жену в уютный номерок». Вот прикиньте, мужики! Отшила! По полной программе отшила. Меня! Горного орла, который не знал никогда отказа! Никто еще так со мной. В общем, через час она уехала на такси домой. Даже не стала брать от меня деньги на такси. Хотел чмокнуть в щечку, дернулась. Я снял проститутку. Надо было как-то сбросить напряжение. Но никакого кайфа. Пыхчу я на этой проститутке, а воображаю, что подо мной Мариночка. А как взгляну ей в лицо, всякое желание пропадает. Даже отвращение. Чуть как волк не вою. «Ну, - думаю, - мужик я или нет? Какую-то девчонку не могу уломать. Ведь скажи кому, засмеют. Всякими обидными словами будут называть». Стыдно самому. И на следующий день – а чего откладывать? – вызываю ее к себе. «Мариночка! Вы не могли бы зайти ко мне на минуточку?»
- Ишь ты как! – снова встрял Василий Иванович.
- Юбочка во! Разрез во! А там шарики такие! Вах! Специально она что ли так делает? Молча обнимаю, притягиваю к себе, хочу поцеловать. Она отворачивается от меня. Упирается в грудь обеими руками и личико отворачивает, никак не дает поймать ее губы. Пищит: «Вы что с ума сошли? Вы что себе позволяете?» Ладно, раз решил идти на пролом, пойду до конца. Или я не мужик, в конце концов? Всё равно ты будешь моей. Говорю: «Всё равно я своего добьюсь! Нет уже больше никакого моего терпения! Зачем ты сводишь меня с ума? Не надо мной так играть! Только о тебе думаю и днем, им ночью. Мне надо делами заниматься, а я не могу. Потому что лишь о тебе думаю. Ты это можешь понять, что я не могу без тебя?» - «Вы в меня влюбились?» - «Конечно! Как пацан! Никто мне не нужен, кроме тебя! Ты мое солнце, моя звезда, моя вселенная. Ты ранила мое сердце. Видишь, я раненый зверь?» Она говорит: «Вы мне тоже очень нравитесь. Я согласна стать вашей. Но только после того, как на этот пальчик вы наденете обручальное кольцо. А в прочем, я уже говорила вам об этом. Неужели вы позабыли?»
Кумыс тяжело вздохнул и продолжил:
- «В смысле?» - «Ну, что тут непонятного? После загса я буду ваша целиком и полностью. Буду предана вам душой и телом. Буду вас любить и делать всё, что вы захотите».
- Ну, молодец, девка! – восхитился Василий Иванович.
- Нет! Вы слушайте дальше, что она мне говорит. «Мне, - говорит, - стыдно признаться в этом мужчине. Но я девушка. Вы понимаете, о чем я? У меня еще никого не было». У меня ступор.
- Это как? Поясни! – попросил Василий Иванович. Он всех внимательней слушал Кумыса.
- В статую превратился. А она улыбается и спрашивает: «Ну, чего же вы молчите? Это вас настолько сильно удивило? Вы не верите, что девушки моих лет могут сохранять девственность?» - «Как же так?» - «Да очень элементарно. У меня не был связи ни с одним мужчиной. Нет, конечно, я увлекалась, даже влюблялась. Свою девственность я отдам только любимому, только мужу. Как там у Чернышевского? Умри, но не давай поцелуя без любви». Я никак не могу опомниться. Как девушка в таком возрасте и такая красивая и ни с кем ни разу. Никак не могу поверить в такое. В наше время так не бывает. Каждая до замужества уже ни одного попробует.
- Это так! – кивнул Василий Иванович.
- Не в монастыре же она жила. Вышла она, оставив меня в растерянности. Не знаю, что и думать. Вот тогда я понял, что не смогу жить без нее. На всё готов, чтобы она только была со мной. Если она не будет моей, то я сойду с ума.
- Так вот почему ты здесь! – воскликнул Василий Иванович. – На любви рехнулся.
- Василий Иванович! Не надо смеяться! Я здесь не из-за Мариночки, а из-за этой стервы, жены своей, змеи подколодной. Чтоб ей пусто было! Чтобы черти утащили ее в ад! Чтоб ей ни дна, ни покрышки. Слушайте! В общем, дошел я до того, что готов на все ради Мариночки. Скажет: «Иди убей!», пойду и убью. Скажет: «Выпрыгнуть с девятого этажа!» Не задумываясь, прыгну.
- Ого!
- Вот моя жена устроила очередной скандал. Я не сдержался, накричал на нее, сказал, что развожусь. Не могу ее терпеть больше ни одной минуты, настолько она мне стала противна. Видно кто-то ей уже напел про Мариночку. Доброжелатели у нас всегда найдутся. «Ты хочешь к ней? А вот ничего ты не получишь!» И дулю мне под нос сует. Да не под нос даже, а в нос тыкает. А у самой глаза бешеные. Для кавказца дуля – это тяжкое оскорбление. Это вроде того, что ты мне в рот свой срам суешь. Тьфу ты! Мерзость какая! Даже подумать противно. Я и двинул ей сгоряча. Отлетела она. Головой трюмо разбила. Дело было в коридоре. Она, как свинья недорезанная визжит, кричит, чтобы соседи полицию вызвали, что я ее убил, что я сошел с ума и жестоко ее избиваю. Убить то есть хочу. Скрутили меня. Супружница на меня заяву накатала. Дело завели. Покушение на убийство. Ну, а раз она утверждала, что я вел себя, как бешеный, отправили на экспертизу. Вот! До суда не дошло. Прохожу я эту судебно-медицинскую экспертизу. Признали, что я больной и за свои поступки не отвечаю. А эта курва мой бизнес на себя перевела. И всю недвижимость, и движимость на себя оформила. И оставила меня в одних штанах.
- Даааа! – протянул Василий Иванович. – Женщину лучше не дразнить, не обижать. Раз такой уже разговор зашел, то очередь за тобой, Баранов! Наверно, за сектантство сюда загремел? Я угадал? И тут свою линию продолжаешь гнуть, ересь разводишь.
- Ни за что.
- Да мы тут все за ни за что. А всё-таки за что? Ты, Баранов, не скромничай. Мы же всё рассказали.
- Работал я скотником в ЗАО. Пас скот. Деревенские представляют себе, что это такое. А недеревенским не понять, пока сами не попасут. Это на своей шкуре надо ощутить. Это только на картинах художников под деревом сидит пастушок в атласных штанишках, расшитой кофточке с дудочкой во рту, а рядом с ним широкозадая деревенская простушка, что умиленными глазами смотрит на него и вся млеет от восторга и летнего солнца. Это тяжелая, грязная и неблагодарная работа. Я бы этих художников отправил пару недель попасти скот. Посмотрим, что бы они потом нарисовали! Появляется первая трава и скот перегоняют на пастбища. Там он будет пастись до белых мух. А за скотом перебираются в вагончики и скотники. У них нет выходных и праздников. Работают они посменно. Два дня пасут, два дня отдыха. Или три дня пасут, три дня отдыха. Пасут в любую погоду. Попробуй не пропаси как надо, сразу упадут надои, привесы скота. В жару, в дождь, в холод надо пасти. Вставать надо с рассветом. Попас, пригоняешь коров на утреннюю дойку. Тут подъезжают доярки. Не вздумай припоздать.! Подоили, опять гонишь пасти до вечерней дойки. После вечерней дойки пасешь до темноты. Ну, не то, чтобы совсем до темноты, но до вечерних сумраков. Несколько раз надо сгонять на водопой. У нас это речка. В любом стаде, как говорится, есть паршивая овца, и чаще всего не одна, которые все нервы измотают. Это хулиганистые, недисциплинированные коровы, которые постоянно отбиваются от стада. То в колок зайдут, то отправятся к черту на кулички. Так вымотаешься, что всё тело болит, каждая клеточка. Но коровы не только едят и пьют, они, как и всё живое тоже отдыхают. А то можно было бы сойти с ума.
- Это тебя коровы свели с ума? – спросил Кумыс.
- Очень смешно. Но слушайте! Вот они группками ложатся по всему полю. Если жарко, то поближе к лесочку. Если много гнуса, то где-нибудь на бугорочке, чтобы ветром обдувало. Послеобеденный сон. Тогда и пастуху можно отдохнуть. Вздремнуть часок, другой, третий. Кто-то что-нибудь мастерит или ремонтирует. А то книжку читают. Вот в один такой день, когда коровы улеглись, я выбрал удобное место под густой тенистой березой и прикорнул. Часа три можно было спать смело. Помню тогда мне сон снился удивительный. Прекрасная, небесной красоты девушки взяла меня за руку и ведет, по полям, мимо колков, речки, всё дальше и дальше. «Ты меня куда ведешь?» - спрашиваю я. «Туда, где тебе будет очень хорошо, - отвечает она. – Тебе там понравится. Иди за мной и ничего не спрашивай!» Тянет меня за руку. И вот мы уже летим над полями, лесками, над речкой, рядом порхают птички. То в облачко попадем. И тогда вокруг тебя туман, ничего в белой пелене не видишь. И вот мы летим уже выше облаков. И во мне такая легкость, такая сладость по всему телу разлилась. «Наверно, это рай», - подумал я.
Кумыс и Василий Иванович засмеялись.
- И вдруг грохот. И я лечу камнем вниз. «Всё, думаю, конец мне пришел, сейчас грохнусь и разобьюсь». Как будто какой-то артиллерийский обстрел и перед глазами яркая вспышка. Я зажмурил глаза. и всё мое тело обдало жаром, будто на него вылили кипяток. Чуть не ослеп. Меня как будто током ударило. Мое тело подпрыгнуло. Я открыл глаза. и ничего не могу понять: где я, что со мною происходит. Грохочет, в нескольких шагах ударила молния. Мне даже показалось, что я ощутил ее смертельный жар, который мог превратить меня в кучку пепла, если бы молния ударила ближе. Что это? На том месте, где только что ударила молния, стоит старец во всем белом и борода у него длинная и белая, и в руках он держит белый посох. Посох длинный, над его седой головой возвышается. А вокруг головы старца сияние. «Я тебя не знаю». – «Я тот, кто разверзнет твои уста для истины. И эту истину ты понесешь людям, заблудшим душам, которые не ведают, что творят». – «Старик! Ты кто? Я тебя не знаю». – «Меня послал тот, кто стоит над всеми, чтобы я вложил в твою душу и в твои уста истину. Этой истиной ты будешь делиться с людьми». Тут я вспомнил. «Так ты архангел?». Он кивнул. Лицо его оставалось по-прежнему суровым и его черные глаза, кажется, насквозь прожигали мое тело. «Я? Но почему я?» - «Потому что тебя выбрали». – «Да кто же меня будет слушать. От меня жена даже отмахивается, говорит, что я всякую чушь несу. И говорить-то толком я не умею». – «Твоими устами будет глаголить Он, Тот, который меня послал сюда. Слова сами, против твоей воли, будут исходить из тебя». – «Надо мной будут смеяться». – «Пророки шли на муки и смерть, но не отступали. Встань и иди! С этого момента ты избранник. Ты больше не принадлежишь самому себе». – «Идти? У меня тут стадо». – «Теперь у тебя другое стадо. Это человеческие души. А за коров не беспокойся. Они сами придут на свое место». Я всё-таки допас. А на следующее утро приехал сменщик. Я вернулся домой, помылся, поел и пошел в контору, что на ферме. Это такой маленький дом. По утрам здесь всегда народ толкается. В комнатку, где управляющий, она такая маленькая и узенькая, как пенал, дверь открыта и видно, как управляющий звонит. Прохожу и молча кладу ему на стол бич. Он поднимает глаза. Ничего не может понять. То на меня посмотрит, то на бич. Даже рукой бич потрогал. «Что такое?» - «Это бич». – «Я вижу, что бич. Что это значит? Зачем ты мне его под нос суешь?»
- Представляю! – хмыкнул Василий Иванович.
- «А это значит, - говорю, - ищите вместо меня другого сменщика» - «Увольняешься что ли? Какая тебя муха, Баранов, укусила? Без работы что ли будешь сидеть?» - «Я буду пасти. Только не коров». – «А кого? Верблюдов что ли? Так у нас таких не водится». Народ гогочет. Все наблюдают за этой сценой. Вроде как комедию показывают им. «Изволите шутить, Владимир Иванович? А я на полном серьезе. Теперь я пастырь душ человеческих. Вот их-то я и буду пасти, души».
- Ну, камедь! – рассмеялся Василий Иванович.
- Управляющий привстал. «Чего? Чего?» - «Видение мне было. Архангел Гавриил предстал передо мной. И повелел мне нести истину и Слово Божье. Теперь это моя миссия». – «Это ты чего, Баранов? Белочку поймал?» - «Граждане! Товарищи! Загляните в свою душу. Оставьте суету и суесловие ради истины! Вы увидите грязь и нечистоты. О чем мы думаем? О чем мы мечтаем? Всё о деньгах! О вкусной еде, о новых вещах. Прелюбодействуем не только в мыслях и на словах. Оскверняем себя сквернословием, злимся, завидуем, радуемся чужому горю, злорадствуем и сплетничаем. Смрад и зловоние в наших душах! Вонь нестерпимая!» За моей спиной все поднялись и слушают меня, настолько неожиданные и новые были мои слова для них. Еще никто так не говорил с ними, никогда. Никто не смеялся, не перебивал меня. Они стояли, затаив дыхание, и слушали. Это был миг, о котором говорил архангел. Моими устами к ним обращался Всевышний. Они не понимали этого, но они почувствовали это шестым чувством. Я сам был поражен словами, которые изрекали мои уста. Нет! Это не я говорил. Я всегда был косноязычен. И словарный запас мой очень скудный. «Стряхните грязь с ваших душ! Задумайтесь о вечном! И тогда ваши души откроются для небесного блаженства. Верьте тому, что я сказал вам. Ибо моими устами говорит ОН».
- И что же управляющий?
- Вижу, что он стал бледным, как стена. И вместе со стулом отодвинулся до самой стены. И как-то испуганно поглядывает из одного угла в другой. И губы у него трясутся. «Ты же напугался, - догадался я. – Ты элементарно напугался. Тебе просто страшны мои слова. Еще никто тебе не говорил таких слов. И тебе непривычно их слышать. «Это, - говорит, - ты, Баранов, иди домой! Я тебе отгулы даю. Помойся, отоспись хорошенько, с женой пообщайся. В общем, иди, отдыхай, Баранов! А потом мы с тобой поговорим». – «Не для отдыха меня призвали высшие силы, а для того, чтобы я нес истину, чтобы вел людей в царство Божье, к вечному блаженству». Я вышел. Все расступились. И за моей спиной тишина. иду через березовый колочек, мимо конторы. День летний, жаркий. Окна раскрыты. И со второго этажа доносится громкий голос. Машин стоит видимо-невидимо. Все служебные. Это каждому начальнику нужно, чтобы у него под задницей был автомобиль. Как же он будет пешком ходить, как простой смертный. Это же такой урон престижу! Идешь по сельской улице, а эти «бобики», «уазики», «Нивы» только успевают мимо тебя пролетать. И взад-вперед швырк-швырк, швырк-швырк! Движение как в Москве какой. Со мной рядом по соседству живет такой маленький начальничек, заместитель главного электрика ЗАО. А всего этих электриков трое. Когда бы я ни шел, он или домой едет, или из дома, или возле дома стоит. Кстати, ни разу не подвез. Какой же ты тогда будешь начальник, если будешь подвозить людей? Против своей воли, совершенно не собираясь этого делать, сворачиваю к конторе и поднимаюсь на второй этаж, где кабинет директора. Там идет планерка, на которую собирают всех специалистов и руководителей. Иду к дверям. У секретарши глаза, как полтинники, стали. Какой-то охломон и так бесцеремонно к пану директору! Визжит: «Туда нельзя! Там планерка». – «Мне не только можно, но и нужно!» И бросаю на нее презрительный взгляд.
- Представляю! – хохотнул Василий Иванович.
- Двери ногой открываю и в кабинет. Директор, высокий, грузный, высокомерный, как фараон какой-нибудь, во главе стола восседает. И с явным презрением глядит на собравшихся. За приставленным столом сидят начальники покрупнее, а на стульях вдоль стен мелочовка всякая: бригадиры, механики, завхоздвором. Повернулись и глядят на меня, как будто перед ними инопланетянин. Хотя понять их можно. Планерка – это что-то вроде съезда КПСС. А тут перед ними чудо в перьях. «Наше вам с кисточкой! – сказал я и поклонился. – Отцы вы наши, кормильцы, радетели! Денно и нощно думаете о простом народишке, ни рук, ни колес служебных автомобилей не покладая. И всё-то вы в заботах и хлопотах! Позвольте мне, ничтожнейшему, поблагодарить вас!» Поклонился я и плюнул на ковер. «Вот вам моя благодарность, радетели вы наши, старатели! Есть и Божий суд, наперсники!» - изрек я, показывая на потолок. они задрали головы. Хлопнул дверью. Домой пришел в приподнятом настроении. Помылся, пообедал, чмокнул в щечку жену, чему она очень удивилась и посмотрела на меня каким-то особым взглядом. Вечером меня и повязали. Ну, не связывали, но вместо со «скорой» приехал и «бобик» полицейский. Видно, опасались. Вот я тут среди вас, друзья мои. И нисколько не сожалею об этом, потому что вы хорошие, добрые люди. Такая моя история.
ОЛЬГА
Ольга вернулась, когда вечер уже перешел в сумерки. Ее удивило, что Хоменко еще не было. Вроде бы он нигде не должен был задержаться. Дела у него все были дневные. Она тут же попыталась успокоить себя. Мало ли что? Не успел. И сейчас торопится к ней. Может быть, через пять – десять минут раздастся звонок. Но какие дела? Учреждения уже все закрыты. Она стала готовить ужин. Это отвлекало ее от неприятных мыслей. Вот она приготовит ужин, и он подойдет. Приготовила. За окном темнота, в которой светились желтые квадраты чужих окон. Поставила все на журнальный столик в зале. Потом принесла из холодильника бутылку вина. Опустилась в кресло. Аппетита не было. Черные мысли не отпускали ее. Она глядела в пустое кресло напротив, где должен был сидеть он.
Может быть, он сейчас сидит дома вдвоем с женой, которую, он говорит, что не любит. И они помирились. Его долгое отсутствие заставило ее по-иному относиться к нему. Может быть, все, что было между ними, для него лишь мимолетное приключение. Нет! Она видела его глаза. могут врать уста, но не глаза. а у него были честные глаза влюбленного человека, который не может предать.
Женя не такой. Чего в нем нет, так это легкомыслия. Его руки, его улыбка, его глаза, всё в нем говорило о любви. Приближаясь к нему, она попадала в электрическое поле его любви. С ним что-то случилось. Попал под машину, упал в открытый люк колодца, его захватили террористы. Да что угодно. Поэтому он и не смог прийти. Но тогда надо что-то делать. Но что? Она не знает, где он живет, где он работает, у него нет телефона. Где она его будет искать? Вряд ли он засветился в интернете. Уж что-что, а на любителя социальных сетей он нисколько не похож. Он даже ни разу не взял в руки ее телефон, не посмотрел, что там.
На всякий случай проверила. Поисковик выдал несколько Хоменко Евгениев Васильевичей. Как она и ожидала, его среди них не оказалось. С фотографий смотрели чужие хмурые лица. Ольга стала обзванивать морги и больницы. Первым делом ее везде спрашивали, кем она приходится лицу, которое разыскивает.
Услышав, что хорошая знакомая, прерывали разговор. «Мы справки даем только близким родственникам». Она изменила тактику и стала себя называть или сестрой, или женой. И здесь поиск ей ничего не принес. Таковой не значился, не поступал. Он ночует дома? А может быть, у кого-то из знакомых или родственников? Но почему? Он непременно должен был вернуться. Нет! С ним что-то произошло.
Он не объявился ни на второй, ни на третий день. Ольга, не зная, как его можно найти, отчаялась. Неужели она потеряла его навсегда? Почему она не могла спросить хотя бы его домашнего адреса? Даже зло подумала, что все эти дни Хоменко у себя дома. И для него это была всего-навсего легкая интрижка. И он не чувствует себя ничем, обязанным ей.
Вот теперь, как виноватый пес, он вернулся домой. И хоть не сожалеет о том, что произошло, но не испытывает желания возвращаться назад. Для него это не было чем-то серьезным.
«Забыть! Забыть! Забыть! – шептала она в исступлении. – Я ошиблась в очередной раз. Пусть это мне послужит уроком. Нельзя доверять мужчинам, нельзя верить их словам».
Но забыть она не могла, потому что ее тело помнила его нежные руки, ее губы помнили его поцелуи. Она хотела этого снова и снова. И готова была на все лишь бы это повторилось. Даже простыни хранят тепло его тела. Она сдернула простынь и отнесла в короб, который стоял в ванной комнате перед стиральной машиной. Хотела тут же затолкать ее в машину. Но не сделала этого.
В один из таких вечеров ей позвонили. Имя ей ничего не говорило. Знакомых с таким именем у нее не было. Откуда же, интересно, у неведомого Максима ее телефон?
- Извините, что беспокою вас в столь поздний вечер. К сожалению, позвонить вам днем я не имею возможности. Сейчас у меня ночное дежурство. Я майор полиции Кузмин. Листал журнал. И нашел запись вашего звонка. У нас все звонки регистрируются.
- Понимаю!
- Я звоню вам по поводу Евгения Васильевича Хоменко? Вам знаком такой гражданин? Хотя глупо об этом спрашивать, ведь вы его разыскивали. Так же, Ольга? Кстати, вы не обидитесь, что я вас так называют. В журнале записано только ваше имя.
- Конечно, нет! Но что с ним? Он жив, здоров? С ним что-то случилось? Он что-то натворил?
- Я не могу сейчас это обсуждать по телефону. У меня предложение. Давайте встретимся, где вам угодно и когда угодно. Конечно, если это не помешает моей службе. Вас устраивает мое предложение? Можете ли вы найти время для встречи?
- Конечно! Есть уютное кафе «Колосок». И недалеко от моей работы. Кафе возле рынка. Там готовят прекрасное кофе. И я часто там обедаю.
- Я знаю это место. В обед я буду там. Я вас не знаю, но вы меня узнаете. Я буду в форме.
- Я… я…
- До свидания, Ольга! Спокойной ночи!
Какая тут спокойная ночь! Она не могла уснуть до утра, ворочалась с боку на бок. Ее Женя нашелся. Она мысленно называла его «мой Женя». Для нее он стал родным человеком. Может быть, уже завтра она увидит его. И он снова вернется к ней.
Долгое дообеденное время. Ольга была растеряна. Что и неудивительно. Она была вся в себе. Об ином, кроме предстоящей встречи, она и не могла думать. Даже коллеги заметили ее рассеянность.
Ольга пришла заранее за четверть часа. Заказала небольшой обед и кофе. Но ни к чему не притронулась, ожидая майора. Она его узнала сразу, хотя он был в гражданском. Наверно, по выправке. И приветливо помахала рукой. «Я здесь!» Кузмин улыбнулся.
Поздоровались,
- Добрый день, Ольга!
- Надеюсь. Знаете, я не стала заказывать вам обед. Не знаю ваши вкусы. Вы извините меня?
- Это лишнее. Но чашечку кофе я возьму. Вы же его рекламировали. А я всегда доверяю вкусу женщин. А знаете, я именно такой и представлял вас.
- Какой?
- Вы красивая и умная.
- Спасибо за комплимент! Но что с Евгением?
- Вы же понимаете, что я официально не могу вам давать такую информацию. Вы не приходитесь ему родственницей. И, как я понял, всего лишь неделю и знакомы с ним. Давайте с вами так договоримся, я вам ничего не говорил. И вообще мы с вами не встречались. Поверьте, это будет лучше и для вас, и для меня.
- Вы осуждаете меня? Считает меня легкомысленной. Да, я была замужем. Первый мой брак оказался неудачным.
- Как я могу осуждать вас. Вы взрослый человек. И сами вольны распоряжаться собой. К тому же это вполне естественно, когда люди влюбляются. Ведь вас же соединила любовь? Не думайте, что я чего-то боюсь. Но есть субординация, приказ. А я давал клятву.
- Я всё поняла.
- Когда я прочитал запись о вашем звонке, я понял, что вы и есть та женщина, у которой был Евгений Васильевич. И потерялся, так сказать. Извините, если что не так. Кстати, вы были раньше знакомы?
- Нет. Так где же Евгений? С ним что-то случилось, раз полиция занимается его персоной?
- Когда он ушел от вас, он отправился домой. Я имею в виду, к жене. Она не пустила его и вызвала полицию, нас. Мол, какой-то незнакомец ломится в ее дверь.
- Ей зачем это надо? Он буянил?
- Нет! Нет! Он вел себя совершенно спокойно. Просто просил ее открыть дверь. Видите ли, дело в том, что никакого Хоменко не существует. Он умер. Нет! Нет! Он живой. Но официально он умер.
- Я не понимаю!
- Что же тут непонятного? Официально он умер. И его похоронили. Он вроде как не существует.
Ольга побледнела.
- Да нет! Совсем не то, что вы подумали. Повторяю, что на самом деле он живой. Через несколько дней после того, ка Хоменко исчез, его жена подала заявление. Дома он не появлялся, на работе тоже, у знакомых его не было. Родственников вроде бы у него в городе нет. В тот же день возле котлована в посадке обнаружили обугленный труп. Зрелище, скажу вам, далеко не из приятных. Супруги часто ссорились. И Евгений в пылу ссоры несколько раз говорил, что покончит жизнь самоубийством. Почему-то чаще всего говорил о том, что обольет себя бензином и подожжет. Видно, пример Джордано Бруно его вдохновлял. Извините, неудачная шутка.
Ел Кузмин очень аккуратно, что понравилось Ольге.
- В прочем, всё это со слов его жены. Соседи подтвердили, что часто из их квартиры доносятся крики. В основном, женские. Все в один голос утверждают, что жили они, как кошка с собакой.
- Он мне сказал, что первым делом подаст на развод, что он не любит жену, как и она его, что это не жизнь, а сплошное мучение. И больше этого продолжать не надо.
- Он мне тоже говорил об этом. Мы договорились, что встретимся снова и обговорим, как быть дальше. Ситуация довольно щекотливая и мутная. Признаюсь, я даже не знал, как мне быть. Тут произошло то, что произошло. Его избили. Жестоко избили. Увидел случайный прохожий и вызвал «скорую». Его отвезли в больницу.
- Кто?
- Обычные хулиганы, отморозки, которые обкурятся, обнюхаются, а потом ищут приключений на одно место. Да и деньги на это удовольствие им постоянно требуются. В пустынном переулке они встречают одинокого мужчину. На боксера он не похож. Почему бы не поразвлечься? Еще, может быть, и разживутся чем-нибудь.
- Он живой?
- Успокойтесь! Живой. Правда, последствия есть. Он не говорит. И кажется, потерял память.
- Как?
- Вот так! Не говорит и только хрипит. И не помнит, кто он, что он, не воспринимает адекватно мир.
- Такое разве возможно?
- Врачи предполагают, что повреждена часть мозга, которая отвечает за речь и память.
- Можно мне его увидеть?
- Это невозможно, Ольга.
- Почему же? С каких это пор у нас запретили навещать больных в больнице? Или есть такой закон?
- Во-первых, он вас не узнает и не поймет, что вы ему говорите. Во-вторых, вас просто не пустят. Если бы вы приходились ему родственницей, тогда другое дело.
- Я скажу, что я сестра. Надеюсь, они не станут проверять мой паспорт? Или сейчас в больницу только по паспортам вход?
«Он хочет мне помочь. И в то же время чего-то боится, что-то недоговаривает. Но почему? Он же сам нашел меня, назначил встречу. Что его сдерживает? Мне нужна вся правда. Самое главное я знаю. Женя попал в беду. Он не разлюбил меня, не предал. Для жены он не существует. Единственный человек, который может ему помочь, это я. Теперь я знаю, что мне делать. Я должна найти его и помочь ему. Может быть, я теперь единственная надежда для него, единственный путь к спасению».
На следующий день она отпросилась с работы и отправилась в больницу. В приемном покое ей сказали, что Хоменко выбыл. А куда? Они не знают. Записано, что выбыл, и всё.
ХОМЕНКО
Хоменко переводил взгляд с одного на другого. Ему нравились эти люди. Они смотрели по-доброму. Значит, никто ему не желал зла, никто не хотел сделать ему больно. Он слушал каждого и понимал, что они рассказывают что-то очень важное о себе. Он тоже хотел рассказать, но ему нечего было рассказывать. Он о себе ничего не знал. Он мог рассказать только о доброй сестре, которая учила его говорить и выводить смешные значки. Он хоть сейчас мог нарисовать каждый из них. Но ведь это так мало. И будет ли им интересно, не покажется ли мелким и незначительным?
Когда он видел, что им весело, тоже улыбался. А когда их лица становились серьезными, он тоже грустил. Вот что он чувствовал прекрасно, так это настроение другого человека. Ему нравился этот низенький старичок, у которого были веселые озорные глаза, и даже морщины, которые избороздили все его темное лицо, тоже смеялись, когда он смеялся. Так может смеяться только добрый человек. Нравился ему и высокий худой кавказец. И коренастый мужичок, который почему-то стоял перед ним на коленях. Но если ему хорошо стоять на коленях, то пусть стоит. А еще он влюбленно смотрел на Хоменко. Так родители смотрят на карапуза, который начинает ползать самостоятельно, то и дело заваливаясь на бок, с кряхтением поднимаясь и продолжая свой путь от одного края кровати до другого.
Когда все выдохлись со своими историями и замолчали, удивляясь тому, что услышали от соседа по палате и в то же время находя много общего со своей историей, Баранов наконец поднялся с коленей и отправился на свою кровать с помятыми одеялом и подушкой. Почти в бессилии откинулся к стенке и, не моргая, смотрел на верх противоположной стены. А потом повернулся к Хоменко.
- Слово осталось за тобой, всемилостивый. Ты знаешь, что с нами случилось. И мы хотим знать, что с тобой произошло.
Баранов протянул руку в его сторону. И Хоменко понял, что теперь ждут от него слов, его истории. Ему стало неловко, стыдно, потому что он не мог оправдать их ожидания. Так добрая сестра ждала от него слов. Ему не хотелось их разочаровывать. И если он ничего не предпримет, они могут обидеться на него. А ему этого так не хотелось.
Он широко раскрыл рот, как учила его сестра, и прохрипел. Получилось очень хриплое А. Тут же понял, что не этого ждали от него. Он вытянул губы вперед, округлив их, сложил язык лодочкой. Прислушался к своему горлу. Но ничего там не услышал, кроме хрипоты. Снова прохрипел. Ему стало грустно. Как он ни старается, ничего путного не выходит. Видно, он устроен совсем не так, как все остальные люди. Он ничего не может, он никак не отблагодарит этих людей за доброту.
- Постойте! - воскликнул Кумыс. – У меня есть идея! Как об этом раньше я не догадался? Ведь общаться можно не только языком, но и жестами. В конце концов написать слова. Постой! Постой! Мне кажется, что на этот раз у нас что-нибудь получится.
Кумыс полез в тумбочку, достал оттуда ежедневник и ручку и протянул это Хоменко.
Пиши! Пиши!
Он стал показывать жестами, как это надо делать.
Хоменко улыбнулся. Положил ежедневник на колени и старательно на весь лист вывел печатную А. все приподнялись, разглядывая, что он там изобразил. И были разочарованы.
- Еще что ты умеешь? Пиши!
Хоменко перевернул лист и на другом нарисовал такую же крупную А. он был доволен собой.
- А! Ну, а еще что ты умеешь?
Хоменко на чистом листе нарисовал круг и стрелки, которые исходили от него. И опять он был доволен собой. Он был уверен, что всё у него хорошо получилось.
- Дитя несмышлёное!
Василий Иванович махнул рукой.
- Отстань, Кумыс! Не мучь ты себя и его. Наверно, он единственный в палате, которому действительно здесь место. Он не понимает ничего. Давайте лучше поспим, мужики. А то потом на укольчики, на ужин, телевизор смотреть. Нужно сил набраться. Что-то твой иисусик, Баранов, никак не тянет на эту роль. Наверно, ты ошибся.
Баранов поднял палец.
- Он еще скажет свое слово.
Но прежней уверенности в нем уже не было. Если даже коленостояние не помогло.
- Немтырь! Баю-б ай!
Кумыс положил голову на сложенные лодочкой ладони. Так он быстрей засыпал. Стал посапывать. Хоменко улыбнулся. И положил голову на подушку. Он догадался, что его тоже приглашают спать. Да и усталость брала свое. Переезд, новая палата, новые люди…
Хоменко чувствовал теплоту и запах. Был уверен сначала, что это добрая сестра, но когда пригляделся, то увидел, что это не она. Это была совсем другая женщина, молодая и красивая. У нее тоже было доброе лицо. И она улыбалась. И улыбка, и глаза ее были добрыми.
Он знал ее. Ее лицо было такое родное и знакомое. Как будто он знал ее всю жизнь. Он протянул руку и коснулся ее мягких темных волос. Провел по ним, потом еще раз.
Это ощущение было ему знакомо. Он провел пальцами по ее руке. Она улыбнулась и скосила глаза на его руку. Эту улыбку он видел тысячу раз.
Но кто же эта так хорошо знакомая женщина? Значит, она была в его жизни, раз он так хорошо ее знает. Вот-вот казалось ему, и он вспомнит. Но не мог вспомнить. И это раздосадовало его. Почему он ничего не может? И все оказываются недовольны им. Злился на себя. Напрягался. Проводил по ее подбородку, шее, рука скользила по ее телу. Он был уверен, что знает каждый изгиб этого прекрасного тела. Даже сквозь ткань платья он чувствовал знакомое тепло, которое ему дарило блаженство, и это блаженство ему хотелось продолжать бесконечно. Он вдыхал запах ее тела. Так это же… Казалось, догадка посетила его. Смутные воспоминания о том, как он держит ее руки в своих, как касается своими губами ее губ.
Тут сильная боль в голове, которая отозвалась болью во всем теле. Она набросилась, как хищный зверь и стала терзать его. Это было нестерпимо. Тысячи иголок вонзились в его мозг, в каждую клеточку его тела. Он стал корчиться и хрипеть. Хотел крикнуть: «За что?» Но только мучительный хрип вырвался из его глотки. Он хотел, чтобы оставили его в покое, но разве услышат и поймут его? Он открыл глаза. Дикая боль отступила, но все тело продолжало болеть, как будто кто-то невероятно сильный выкручивал ему руки и ноги.
Огляделся. Его соседи по палате мирно спали. Баранов лежал на спине, сложив руки на животе. Лицо его было безмятежно и спокойно. Если он и видел сон, то какую-нибудь панораму безграничного и тихого моря. Изо рта вылетали какие-то хлюпающие звуки, словно в его рту закипала вода. И вот сейчас его рот откроется и из него вырвется пар.
Василий Иванович лежал на боку, положив ладони под голову. А Кумыс на спине, закинув руки на подушку. У него было гордое торжественное лицо. Настоящий горный орел.
Боль ушла. Но и сон пропал. Хоменко рассматривал лица своих соседей. Он считал их хорошими людьми, которые хотят ему добра и которые не равнодушны к его судьбе. Чувствовал, что они от него что-то ожидают, чего он им не может дать. Ему было досадно. Он понимал, что он ущербный человек по сравнению с ними. Конечно, они хотят, чтобы он говорил так же, как и они, и рассказал им свою историю.
Он знал, что это у него не получится, как бы ему этого не хотелось.
Он открыл рот и стал пальцами ощупывать язык, зубы, нёбо. Вроде бы всё, как и у остальных людей. Протолкал палец вглубь насколько мог. Его чуть не стошнило. Он проглотил обильную слюну. И сделал несколько глубоких вдохов. Тошнота прошла. У него всё там так же, как и у других. Почему же он не может говорить, как все? Что ему мешает? Он напрягался, думал, размышлял, но не находил ответа. Он бы много отдал за то, чтобы говорить, как все. Ему хотелось быть похожим на остальных людей. А чтобы быть таким же, он должен говорить, как они. Он ощупал горло сверху вниз, вдавливая пальцы в каждую глубинку. Может быть, там что-то находится, что мешает ему говорить?
Что мешает? Он задумался. Но объяснения найти не мог. Это его огорчило. Значит, он ущербный человек. Он заскучал. Ему хотелось подняться, пройти по палате, поглядеть в окно, что там происходит во дворе. Но он не стал этого делать, чтобы шумом не разбудить соседей. Приходилось лежать и рассматривать палату.
Возле кровати Кумыса на тумбочке лежала толстая книга. Хоменко долго рассматривал ее, стараясь понять, что это за странный предмет. И ловил себя на мысли, что этот предмет ему хорошо известен. Явно, что этот предмет не едят, не используют как одежду или обувь. Но он лежит возле Кумыса, значит, он ему нужен. Интересно, как же Кумыс использует этот предмет. А раз он рядом, то выходит, что он часто к нему обращается.
Зашевелился один, другой, зазевали, стали потягиваться, чесаться. Хоменко с интересом наблюдал за своими соседями. Боль уже совершенно отпустила его. И в теле была легкость.
- Готовьте задницы, гусары! – бодро произнес Василий Иванович.
- Витаминчики! Успокоительные! Мне кажется, что у меня в крови только одни витамины и остались.
Баранов потер руки.
- Укусил в зад комарик и ты спокоен, как слон. Вот куда ушла медицина! В какие заоблачные дали!
- Вина хочу! – сказал Кумыс. – А тут на окнах решетки. Тюрьма. И не сбегаешь в магазин.
- Попробуй сбегай, - хохотнул Василий Иванович. – За нарушение режима тебе такой витаминчик вколют, что на стены будешь лезть и реветь белугой. Испытал уже на собственной шкуре. Нас считают сумасшедшими. Держат за решеткой. Бугаи сторожат день и ночь, как настоящих зэков. Да мы и есть зэки. Только не суд нас сюда направил.
- У нас диагноз, Василий Иванович, - сказал Кумыс.
- Ну, да! Написали диагноз. Что-то колют, считая, что лечат нас. Зэк хоть считает дни до освобождения. А нам не дано знать своего срока. Мы для них преступники. А что мы преступили? Закон? Нет! Закона мы не нарушали. Никого не убили, не обокрали. Почему же нас держат, как преступников, охраняют, никуда не выпускают? Боятся нас. Им нужны послушные холопы. А тот, кто поднимает голос, говорит неприятные для них слова, тот для них становится преступником. Его хватают, везут сюда, пишут диагноз и держат здесь взаперти. А чуть что наказывают.
- Говоришь ты хорошо, Василий Иванович, - согласился Кумыс. - А они – это кто? Начальники, власти, государство? Ты разве, Василий Иванович, анархист? Это анархисты против власти выступают.
- Начальники и не начальники. Это плохие злые люди.
- Вот как! А ты оригинал, Василий Иванович. Философ местного разлива, мыслитель доморощенный. Хотя, наверно, ты прав. Жена моя – плохой человек. Директор твой – плохой человек. И Баранова сюда плохой человек отправил. И немтырь наш оказался здесь из-за плохого человека.
- На уколы! – раздался женский крик из коридора.
В дверь стукнули. Скорей всего ногой. Много будет чести стучать в палату не ногой. Кряхтя и охая, начали подниматься. Один Хоменко сидел и улыбался. Ему идти вместе с ними?
- Иисусик! Поднимайся! – рявкнул Василий Иванович и показал рукой на подъем.
Хоменко тут же поднялся и пошел за ними следом. Они зашли в кабинет медсестры. Кумыс и Баранов молча подставили ягодицы. А Василий Иванович не мог по привычке удержаться.
- Я бы не отказался ставить укольчики. В женском отделении только. Не возьмете по совместительству?
Подошла очередь Хоменко. Он стоял, беспомощно улыбаясь. Медсестра зло посмотрела на него.
- И чего лыбу давишь? Что стоишь, как статуй? Я тебе что ли трусы снимать буду? Ну, давай-давай! У меня вас вон еще сколько гавриков. Мне тебя уговаривать что ли?
- Да его только сегодня привезли. Он не говорит и вообще ничего не понимает, - сказал Василий Иванович. - Вы уж не строжитесь на него. Блаженный человек. Полный дурачок.
- Тем более! Еще только дурачкам я трусы не снимала. Что уж и такого сообразить не может?
- А не дурачкам, выходит, снимали?
- Слушай, дед, санитаров вызвать?
- Дико извиняюсь! Вырвалось! Старческое недержание. Больше такого не повторится. Ну-ка, иисусик, повернись-ка вот так! Штанишки приспускаем! Пардон!
Василий Иванович обнажил Хоменко ягодицу.
- И в сортир будет ходить с ним, снимать ему штаны? – съехидничала сестра. – В прочем, с вас станется. Если бы не доплата, ни за что не пошла бы сюда работать с дураками.
- Пойду, если понадобится, - миролюбиво ответил Василий Иванович. – Ну, всё, иисусик! Витаминчиками тебя укрепили. Теперь пойдем укрепляться чем-нибудь посущественней. Пойдем! Пойдем! Чего стоишь? Понравилось, что ли? Так эта процедура у тебя теперь каждый день будет.
Потянул Хоменко за собой. В столовой уже сидели пациенты. Каждая палата на своих местах. Таков был давным-давно заведенный порядок, который никто не нарушал. Буйным еду в палаты носили санитары. Василий Иванович посадил Хоменко рядом с собой, понимая, что без его помощи Хоменко не сможет обойтись. Мимо проходила полная женщина с круглым лицом.
- Машенька! – обратился к ней Василий Иванович. – Ты с каждым днем становишься всё краше и краше. Будь добра, обеспечь этого товарища столовыми приборами. Ложку можно серебряную. Он не украдет, потому что строго блюдет заповеди.
- Балагуришь, старый?
- А что мне остается делать, когда вокруг такие прекрасные фемины. Я скоро слюной подавлюсь.
- Дошутишься!
- Так уже дошутился до окон с решетками. Надо бы сюда и телевизионных юмористов отправить. Казематы свободные, надеюсь, найдутся. Одно только и утешает, что не расстреливают. И даже кормят и заботятся о здоровье. Как не похвалить наших благодетелей!
- Скажи своему малахольному, чтобы не терял столовых приборов, иначе будет есть руками, а чай хлебать из консервной банки. У меня каждая ложка на подотчете стоит.
- Ну, зачем ты такие ужасы говоришь? А за сохранность казенного имущества отвечу по всей строгости российского закона. Мы же имеем понятие. И тебя, Маша, я никогда не огорчу.
Подали кашу-размазню с котлетой на пару. Настолько это было невкусно, что ели только потому, что ничего другого не было. Про чай даже не шутили, что его заваривают на половой тряпке
Тут всеобщее внимание привлек низенький мужчина с приятным миловидным лицом. Он поднялся, держа стакан в руке.
- Товарищи! Хочу напомнить вам, что сто семнадцать лет назад именно в этот день была создана Российская социал-демократическая рабочая партия, к названию которой вскоре была добавлено «большевиков» в скобках. Позднее она стала назваться ВКП (б), Всероссийская коммунистическая партия большевиков. А еще позднее КПСС, Коммунистическая партия Советского Союза. Я вижу, что у нас новый товарищ за столом. У него умное лицо, а в глазах светится неподдельный интерес.
- Бобров! Лицо у него может быть и умное, а вот то, что ты говоришь, он не поймет и ответить тебе не сможет, потому что он не говорит, - сказал Василий Иванович. – Что у нас сегодня юбилейное торжественное партийное собрание?
- Совершенно верно, Василий Иванович! Ты, как старый человек, еще застал те прекрасные времена, когда коммунистическая партия была руководящей и направляющей силой нашего общества.
- А как же!
- Товарищи! Наша великая держава, весь советский народ уверенно двигались к светлому будущему всего человечества, к коммунизму. Но, к сожалению, в партии нашлись предатели. И самый главный предатель – это ее руководитель Генеральный секретарь Горбачев. То, что он начал, закончил другой величайший предатель всех времен и народов Ельцин. Наша страна была отброшена к дремучему бандитскому капитализму.
- Бобров! Хорош тебе со своей партией! Достал уже всех! – не выдержала Маша.
- Вы не правы, Машенька, рассказы про партию очень улучшают аппетит.
Это уже Василий Иванович.
- Ну, и что тебе дала твоя партия, Бобров? Психушку? Все вы чокнулись на своем коммунизме.
- Коммунизм – единственно верная научная теория. И не просто теория, а руководство к действию, Мария Ивановна. Вероятно, вы уже не застали то время, когда нужно было конспектировать труды классиков марксизма-ленинизма. Тогда бы вы так не говорили. Это кладезь мудрости, вершина человеческой мысли. Они невероятно духовно обогащают каждого человека.
- Вот скажи-ка, товарищ парторг, если марксизм-ленинизм – единственно верное учение, почему же с ним так легко разделалась пара дебилов вместе со своими прихвостнями? Миллионы коммунистов не взяли их под микитки, не набили им морды и не отправили их на свалку истории, а молча всё проглотили и со всем смирились?
- Отвечу, Василий Иванович. Вопрос правильный. Ведь для нас, кто были главными врагами? Проклятые империалисты и их наймиты, которые подавляли все передовые революционные движения. То, что враг может быть рядом с нами, в наших рядах, говорить правильные слова, мы себе и представить не могли. Мы-то верили, что все мы советские люди. Вот Сталин обладал таким чутьем на пятую колонну. Он ее нюхом чувствовал везде и всюду, как бы она ни маскировалась. Но и он проглядел врага в своих ближних рядах. Я имею в виду Хрущева. Так и мы проглядели врага, проявили легкомыслие и безалаберность, потеряли бдительность. Когда поняли это, то было уже поздно. Они же не были одиноки Горбачев с Ельциным. Они подбирали предателей и ревизионистов, приближали их к власти. У них было просто звериное чутье на предателей. А позвольте, Василий Иванович, узнать, кто это ваш новый приятель? У него такое интеллигентное лицо. Я вижу с каким интересом он слушал мои слова. Значит, они ему близки.
- Кто ж его знает, если он ничего не говорит, не понимает и не помнит.
- Совсем ничего? – удивился Бобров. – Разве такое бывает? Хотя, конечно, бывает.
- Дуб дерево. Только улыбается и хрипит.
- Мда! – Бобров пожевал губы. – А производит впечатление вполне здравого человека. Знаете, товарищи, у меня есть предложение. Давайте здесь создадим первичную партийную ячейку. Я думаю, что такой момент уже назрел. Здесь немало сознательных товарищей.
- Назовем ее «Союз коммунистов дурдома». Знаешь, Бобров, скажу тебе начистоту. Только ты не обижайся! Ты же сам говоришь, что лучше горькая правда, чем сладкая ложь. Вот ты сюда попал совершенно заслуженно, - сказал Василий Иванович. – Я уверен, что и диагноз тебе поставили правильный. Ты на своем коммунизме помешался. А никакого коммунизма нет.
- Как это нет? Ты что такое говоришь, Василий Иванович? – встрепенулся Бобров.
- Вот так нет! Лопнул, как мыльный пузырь. И ничего не осталось от него, кроме воспоминаний. Да и то только у пожилых людей, как мы с тобой. А большинству даже неизвестно, что было такое. Всё было забито трудами Маркса, Энгельса, решениями пленумов и съездов, рассказами об ударниках коммунистического труда. Везде всё в одну дуду дудело: коммунизм, коммунизм, коммунизм. И где он твой коммунизм? Покажи мне, где он затаился. Нигде его не вижу. У молодых спроси: кто такие Маркс и Ленин. Не ответят. Всё исчезло, испарилось. Нет никакого коммунизма. И вспоминают о нем только такие, как ты. Никому он оказался не нужен.
Лицо бывшего парторга покрылось красными пятнами. Он сжал кулаки и вдруг завизжал бабьим голосом:
- Ленин вечно живой! Никогда и никому не вычеркнуть его из истории. Его имя там записано метровыми буквами.
- Василий Иванович! Отстань от него! – посоветовали сидельцы. – Парторга и дурдом не исправит. Вот доведешь человека до инфаркта, будешь потом себя винить.
С Бобровым началась истерика. Он выбрасывал из себя: «Коммунизм», «марксизм-ленинизм», «вечно живое», «наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами». Появились санитары, подхватили его под мышки и визжащего поволокли в процедурную. Бобров повис на них, даже не желая передвигать ногами.
- Я это зря, конечно!
Василий Иванович чувствовал себя виноваты. Он вздыхал, качал седой головой.
Боброву на час – другой был обеспечен ад.
Допивали чай в тишине. Никто не решался поднять взгляда. Любого могла постигнуть участь Боброва.
- Что у нас сегодня по телеку? –наконец один из пациентов подал голос.
- А сегодня телека не будет, - сказала Маша, которая стояла, подбочившщись, возле стола. - Режим нарушили. Если еще раз устроите партсобрание в столовой, все пойдете в процедурную получать свою дозу. Что забыли о порядке? Наглеть начинаем? Тебе, дед, вкатят двойную порцию.
- Эхе-хе! – вздохнул Василий Иванович и поскреб ниже спины, как будто ему уже вкатили эту самую порцию. – Вот знал же, что с парторгом нельзя связываться. Себе дороже. И какой меня черт за язык тянул. Язык мой – враг мой Это про меня, Машенька.
По палатам разбредались молча. Василий Иванович достал из-под матраса самодельные карты. Азартные игры в больнице были запрещены. Это тоже было нарушением режима.
- В дурака перекинемся?
Заинтересовался и Хоменко и перебрался поближе к играющим, внимательно наблюдая за игрой.
- Интересно, иисусик? – спросил Василий Иванович, - Сыграть хочешь? Ну, не понимает.
Доиграли. Раздали карты Хоменко.
- Вот так держи карты веером, как мы! – инструктировал Василий Иванович. – Чтобы никто твоих карт не видел. Никому не показывай! Хотя что тебя учить? Всё равно ни бэ ни мэ ни кукареку. Эх, ты горе луковое! Что же ты такой дурной, никакого в тебе понимания! Давай семерки, восьмерки, бестолочь! Вот видишь, если у тебя есть такие карты, то подкидывай! Чтобы число было такое же, как и у карт на кону. Есть у тебя такие карты, подкидывай. Ну, смотри, смотри внимательно!
Хоменко выложил туза.
- Где ты туза увидел? Да грудной младенец лучше тебя сыграет. Дай я гляну твои карты. Надеюсь, никто возражать не будет? Видите, какой игрок у нас! Чисто агнец!
- Вот же семерка! Вот восьмерка! Подкидывай!
Хоменко улыбнулся и выложил на тумбочку карты, на которые указал Василий Иванович. Его карты Кумыс побил. Поддачи больше ни у кого не было. И Кумыс зашел к Хоменко.
- С дураком играть сам станешь дураком, - подытожил Кумыс, когда они закончили партию. – Нет! Таких нам игроков не надо. Только нервы мотаешь, никакого удовольствия. К себе иди! Я тебе книжку дам. Она с картинками. Сиди и разглядывай!
За руку, как ребенка, Кумыс отвел Хоменко к его кровати. Затем сунул ему книжку, которая лежала на его тумбочке и давно уже заинтересовала Хоменко. Но он не осмеливался ее взять.
Хоменко кивнул. Открыв очередную картинку, он широко улыбался и порой хрипел, стараясь выразить свой восторг. Но на него не обращали внимания, увлеченные игрой. Страсти кипели нешуточные. То и дело горько переживал Кумыс, огорченный очередным проигрышем.
Вдруг Хоменко застыл с раскрытым ртом. На картинке мужчина обнимал молодую красавицу. На ней было легкое полупрозрачное платье с глубоким декольте.
Это ему что-то напомнило. По его телу прокатилась сладкая волна. Он смотрел на юную красавицу и вспоминал добрую медсестру. Но всё-таки это была не она. Это был очень близкий и дорогой ему человек. Ему казалось, что он сейчас вспомнит. Ему даже представилось, что картинка ожила. И не этот мужчина с тонкими усиками обнимает красавицу, а он Хоменко. Он ощущал теплоту, исходящую от ее тела. «Это… это она», - шевельнулось в его мозгу. Он провел пальцами по картинке, как бы желая оживить ее. Картинка не ожила. Но он ощущал телесную упругость и теплоту.
Хоменко долго смотрел на рисунок, рассматривая каждую черточку, каждое пятнышко. Картинка вошла в его душу. Стоит ему закрыть глаза, и он увидит ее в мельчайших подробностях.
- Смотри, мужики! Увлекся. Дети тоже сначала разглядывают картинки, а потом начинают читать, - сказал Кумыс. – Может быть, и наш немтырь со временем начнет читать.
Когда Кумыс хотел забрать книгу, Хоменко не выпустил ее из рук.
- Э! братец! Давай книгу! Это моя книга. Я хочу немного почитать. А потом тебе снова дам. Я люблю читать.
Он потянул сильнее. Хоменко разжал палец. Но в его глазах было столько печали и огорчения.
Когда Кумыс улегся и положил перед собой книгу, Хоменко подошел к нему, стал хрипеть и быстро шевелить правой рукой в воздухе. И в глазах его была просьба.
- Не дам! Не дам! Иди!
Лицо Хоменко страдальчески искривилось, и он еще быстрее замахал рукой и еще громче захрипел.
- Кумыс! – сказал Василий Иванович. – Он, кажется, ручку просит и бумагу. Видишь, пишет в воздухе рукой. Дай ты ему, а то не отстанет! Тебе что бумаги жалко?
- Да это всегда пожалуйста! Пусть рисует свои каракули сколько угодно! Всё хоть какое-то занятие.
Протянул ежедневник и ручку. Хоменко счастливо заулыбался и отправился к себе. Уселся на кровати, положил себе на колени ежедневник и открыл его на чистых листах.
- Чем бы дитё не тешилось!
Хоменко забыл обо всем. Он что-то выводил и выводил в ежедневнике. Время от времени его рука останавливалась, он рассматривал рисунок и опять продолжал. Соседи иногда поглядывали на него, потом переглядывались и кивали друг другу. Но потом не выдержали.
- И что же там наш иисусик выводит? – спросил Василий Иванович. – Видите, как старается!
- Что он может выводить? Точка-точка, огуречик, вот и вышел человечек, - сказал Кумыс. – Художник от слова «худо». Нашел себе игрушку, ну, и пусть играется.
- Если бы точка-точка, огуречик, то он бы тебе уже весь ежедневнк изрисовал. А ты, Кумыс, посмотри! Всё-таки ежедневник твой. Прояви зрительский интерес к живописцу!
Кумыс вздохнул и поднялся. Заглядывать, что там рисует Хоменко, он всё же не решился. Кто знает этих сумасшедших, как они отнесутся к праздному любопытству? Ожидать от сумасшедших можно какую угодно реакцию. Себя-то Кумыс считал совершенно нормальным. И то, что он находится здесь, ошибка, произвол. Василий Иванович тоже нормальный, но с небольшим заскоком, который у него случился на почве злоупотребления алкоголем. И это даже хорошо, что он здесь, иначе бы поймал «белочку». Баранов у него был больным на полголовы. Хоменко у него, разумеется, попадал в разряд сумасшедших. Ничего не понимает, не говорит.
Кумыс знаками показывал, что хочет поглядеть ежедневник. Хоменко поднял взгляд и смотрел на него настороженно. Нет! Он не будет забирать ежедневник. Он только глянет и вернет. Пусть рисует, сколько его душеньке угодно. Ему не жалко ежедневника. Хоменко не хотел расставаться с ежедневником. Он закрыл его и прижал к груди. Колебался, медлил, потом всё-таки протянул ежедневник, внимательно наблюдая, что с ним будет делать хозяин, не отнесет ли он его на место. Он даже не улыбался и не хрипел.
- Ну, что там? Покажи! – не выдержали Василий Иванович и Баранов.
Кумыс стоял на месте и всё продолжал рассматривать, что там нарисовал Хоменко. Потом посмотрел на Хоменко и показал знаками, что они тоже хотят посмотреть его рисунок, разрешает ли он показать его рисунок Василию Ивановичу и Баранову. Хоменко улыбнулся. Кумыс протянул ежедневник своим соседям.
- Ё! – воскликнул Василий Иванович. Глаза его заблестели. – Блин! Никак не ожидал такого! Дурачок, да? Репин лучше бы не нарисовал.
На листе была изображена девушка с легкой загадочной улыбкой, как у Джоконды. Нос несколько крупноватый. Но и это не умаляло ее красоты. Какие прекрасные глубокие глаза! Девушки была изображена в подробностях. А глаза, добрые и светиле, глядели прямо на тебя. Казалось, что вот сейчас ее уста раскроются и она заговорит. Спросит у тебя что-то важное, что ей непременно нужно знать.
- Он же художник! – воскликнул Баранов.
Кумыс и Василий Иванович молча кивнули. На рисунок можно было смотреть бесконечно долго. И они смотрели молча. И каждый думал свое, что было не здесь, не в палате.
.