ПОСЛЕДНИЙ ЗАПОЙ
Посреди глубокой ночи раздался телефонный звонок. Сердце заколотилось. Неужели опять отец? Придерживая свой сильно беременный живот, я встала и пошла к телефону с жестким намерением послать Гену к черту.
- Алло?
- Доченька, помоги! - выл в трубку пьяный голос отца.
- Я тебе говорила пьяным мне не звонить?! У меня тонус с угрозой!
- Помоги, прошу, ко мне лезут!
- Кто лезет? Куда?
- На балкон! Они убить меня хотят!
Еще мотор прихватило, еле до телефона дополз!
Ко мне подходит сонный муж и выхватывает трубку.
- Геннадий Александрович, если к вам кто-то лезет, вызывайте полицию!
- Серёга, не могу, мотор глохнет, помоги. Прости меня, дурака, подыхаю!
- Сейчас приедем.
Муж положил трубку.
- Может не поедем? Ну сколько можно издеваться? - без надежды на согласие спросила я.
- Но он умрет, понимаешь?
- У меня чувство, что он этого и хочет!
- Я не могу бросить его, и ты не можешь!
- Ладно, последний раз, поехали!
По ночному городу доехали быстро. Хотя я возможно предпочла бы ехать до утра, лишь бы оттянуть встречу с отцом.
Поднявшись на второй этаж, мы увидели, что дверь предусмотрительно не заперта. На всякий случай я постучала и слегка приотворила. В ту же секунду она дернулась и широко открылась. На пороге стояло существо с кривой, чернозубой улыбкой. Из одежды на нем висели лишь шорты, заляпанные то ли кровью, то ли портвейном. Оно отдаленно мне напоминало отца, но больше имело сходство с чёртом.
- О, доченька, проходи! - заплетающимся языком поприветствовал меня чёртообразный.
- Папа, ты говорил, что умираешь, а тебе просто скучно пить одному? У тебя совесть есть? Я на восьмом месяце, с угрозой. Ночь на дворе! Сереже утром на работу! - прорвало меня на отца.
Он коряво прошаркал на кухню, едва не промахнувшись, сел на край табуретки и с обиженным молчанием отвернулся к стене.
Кухня выглядела омерзительно. Битая посуда валялась на столе и полу вперемешку с пустыми бутылками и рыбьими хвостами. Всю эту прелесть покрывала полузасохшая темная, липкая жидкость. Вонь царила, как в бомжовой ночлежке: адская смесь прокисшего пива, протухшей селедки и общественного сортира. Странно, но меня не затошнило. Страх сжег все остальные чувства. Сердце тяжело и часто колотилось, руки тряслись.
- Неужто ты один столько выпил?- кивнула я на количество бутылок.
- Нет, конечно! Сашка заходил, вместе выпили! - возмутился отец "несправедливому" наезду.
- Дядя Саша? Да он за год столько не выпьет!
- Ага! Плохо его знаешь! Напился тут и начал выступать.
- Да не может быть! Он самый нормальный из твоих друзей!
- И я так думал! А он напился и погнал! Ну дал я ему по морде, вышвырнул на балкон и закрыл.
- Да ну на фиг! - я побежала на балкон, с ужасом представляя скрученного дядю Сашу, которого из жалости занесло навестить старого друга, а суждено было нарваться на черта в белой горячке.
К моему облегчению, никого на балконе не нашла. Следов присутствия кого-либо тоже. И тут стало еще страшней. Если отцу действительно казалось, что он пил с дядей Сашей, а его не было, то дело совсем плохо. Без помощи нарколога тут не обойтись. Серега то уже сразу смекнул в чем дело и искал в гугле врача с выездом на дом. Доктор приехал быстро. К моменту появления врача, Гена несколько угомонился, прилег на кровать в аккурат с той стороны, где удобно поставить капельницу.
- Доктор, скажите, все пациенты так любят капельницу? Он так ждал её?
- Да, конечно, я же туда и морфин добавляю. Чтобы выспались, успокоились, не могли пойти за водкой. Да и не захочется ему. У них такие фантасмагорические видения приходят, ууу!
Доктор с некоторым завистливым пониманием глянул на пациента.
Я вышла на кухню к Серёге.
- Слушай, у меня такое чувство, что он специально доводит себя до края, чтобы потом полежать на капельнице с морфином.
Доктор, услышав мое предположение, вышел в прихожую.
- Не думаю, что специально они это планируют. Но, когда знают, что есть кому помочь, то как-то легче решаются уйти в запой. Потому кодировать надо. Но не все соглашаются.
Отец услышал разговор о кодировании и решительно высказался.
- Не буду я кодироваться! Сам брошу! У меня кореш закодировался, так знаешь что с ним творилось? Крыша поехала... Себя не помнил. Вены резал, еле откачали.
- Да, папа, а у тебя, конечно, с "крышей" все отлично, мы видим!
- Ты не соображаешь о чем говоришь! Это же гипноз! Я буду не я, а кукла в виде меня с промытыми мозгами!
- А что, лучше пусть мозги промыты водкой?
- Вот вечно ты не веришь в меня! Знаешь, если человека все время свиньей называть, так он и захрюкает!
- Прекрасное оправдание! Я, оказывается, виновата!
- Ну что вы так с ним резко! Может у него случилось что? Разве можно так с отцом? - с укоризной шептал доктор.
- Конечно случилось! У него умерла жена, а у меня мама. У меня тоже, как видите, случилось! Но я же не бухаю!
- Каждый горе переживает по своему...- философски изрёк доктор, давая понять, что далее не намерен обсуждать моральный облик своего пациента.
Тем временем Гена поутих и начал уходить в фармакологический сон.
- Теперь до утра точно будет спать. Я вам таблеточки оставлю. Пусть недельки две попринимает. В запой потом месяца два не захочет. А после к нам в клинику на кодирование приезжайте.
Закончив капать раствор, доктор сложил штатив, взял деньги и попрощался.
Прогноз врача оказался точным. Не пил Гена два месяца. Да еще и каялся в содеянном, делая неловкие попытки исправить впечатление о себе.
Накануне родов он временно ушел у меня из мыслей. Я предполагала, что в День рождения моего сына он даст себе разрешение выпить. А потом похмелиться, потом еще раз похмелиться. Далее потеряет себя, совесть и всякую самокритику. А виноватыми будут как всегда бессердечная дочь и так некстати умершая жена.
Позвонил он на второй день после родов. Голос был пьяный, но пока еще осмысленный. Спросил как я себя чувствую.
- Нормально пап. Не пей, пожалуйста, больше. Теперь я точно не смогу возиться с тобой. А если выпил - не звони. Противно, понимаешь?
- Хорошо. - обиженно ответил он и положил трубку.
Я ожидала, что он уйдет в запой. Но почему-то тогда, он этого не сделал. Видимо, уж очень любопытствал увидеть внука. Пришел он к нам как положено, через месяц. Принёс погремушки в подарок. Посмотрел на спящего ребенка и в смущении не знал что сделать. Он предложил помощь, но я справлялась со всем сама. Увидев в его глазах тоску от ненужности, я предложила приехать завтра и отвезти нас гулять в парк. Так мы и гуляли почти каждый день в течение месяца. Один круг я держала переноску, потом уставали руки и следующий круг шел отец. Лицо его было ответственное и гордое. Будто он не с младенцем гуляет, а управляет космическим кораблем.
Вскоре похолодало и ходить гулять совсем не хотелось. Я обеспокоилась, какое бы занятие придумать для отца. Но тут в кое- веки он и сам принес хорошую новость. Он нашел работу и через несколько дней уходит в рейс. Сколько робкой надежды зародилось от этой новости. На работе он никогда не пил. Слишком ответственная должность. Через месяц плавания он позвонил и сказал, что на днях прибудет во Владивосток, но времени повидаться может и не найдется. Надо успеть отгрузиться и продлить документы, иначе не уйти в следующий рейс.
Прошла неделя, потом вторая. Малодушный страх мешал мне позвонить и узнать как дела. Боялась услышать его пьяный голос и понять, что никакой работы больше нет. Я утешала себя предположениями, что ему просто было некогда на берегу, а теперь он опять в море и связь недоступна. В конце концов, если бы запил, то уже сам позвонил. Но Гена держал свое обещание, которое дал мне в роддоме. Он пил, и не звонил. Впрочем, через неделю он бы уже не смог позвонить. Но звонок раздался.
- Регина, здравствуйте. Это соседка вашего папы.
- Да, здравствуйте. Я слушаю. - в тот момент я всё поняла, но не решалась поверить.
- Знаете, я его уже неделю наблюдаю в очень плохом состоянии. Каждый день видела из окна, как он за водкой ходит. С трудом ходил, падал, глаз разбил. А вот уже три дня не вижу его. И знаете..., у меня собака завыла. Страшно так...
- Я сейчас приеду.
Когда с Сережей мы ехали к отцу, я боялась не того, что он умер, а того, что он еще жив и нам придется его снова возвращать. А он потом снова и снова будет умирать. И так будет вечно.
Когда я окрыла дверь, в квартире стояла тишина. Свет горел только из кухни. Я зашла и увидела, что он лежит на полу. Он был мертв. Его лицо выражало глубокое спокойствие и как-будто удовлетворение. Немного похожее лицо, как когда он съедал первую ложку маминого горячего борща, придя с мороза. Такого лица при жизни я у него давно не видела. Я вышла в коридор и какая-то невидимая сила согнула меня пополам, вынудив сесть на ступеньку. Слезы, не успевая попасть на щеки, скапливались на бетонном полу подъезда в лужицу.
В этих слезах сгустилось много жалости к нему и к себе, но содержалась и радость. Радость от облегчения, что он и я больше не мучаемся. Его боль закончилась. Закончилась и моя боль о нем, как о живом. Боль о мертвом будет легче. Последний запой завершился. Больше никогда я не увижу его пьяным! Больше не будет ночных звонков! Осознав пришедшую мысль, стало легче. Будто в смрадной комнате, открыли наконец-то окно и свежего воздуха с каждой минутой все больше. Нити, хоть и тонкие, но прочные и въедливые, порваны. Дальше я свободна и могу жить как хочу. Осталось лишь спрятать от себя самой, куда-нибудь в дальний закуток памяти, чувство вины. Вины в том, что не дала ему последний шанс. Вины в том, что меня оказалось так мало на его страшную боль.