Так, мне очень нужно терпеть, держаться сколько могу. Нужно отвлечь себя, необходимо терпеть.
Почему всю жизнь нас заставляют терпеть? И с детства как-то сложилось, что любое усилие, направленное на преодоление боли и её удержание связано с этой совершенно идиотской фразой «терпи, казак, атаманом будешь». Какой нахрен казак, какой атаман? Мне было 4 года, когда в мое сознание вошла эта фраза: я сижу голый в ванной в самом центре Европы, а рядом моя мать, рассказывающая мне про вертикали власти в казачестве. Почему, когда мне больно, я должен ориентироваться на какие-то архаичные представления о боли, за которой обязательно должно последовать вознаграждение? И ладно бы казаки реально нападали на меня, тыкали в меня копьями и стрелами, и хотели обратить в свою веру и образ жизни. Но нет никаких колюще-режущих воздействий: на меня льют натуральный кипяток, потому что, как я узнаю много лет спустя, каждое лето реки выходят из своих берегов именно из-за той воды, что не поступает ко мне в квартиру около двух недель, следуя официальному графику отключения горячей воды в моём районе.
И вот сижу я в полностью холодной воде и не знаю ничего ни о Европе, ни о плановом отключении, ни о структуре и иерархии власти у казаков– и на меня льют кипяток, чтобы, по законам физики, которые я тоже узнаю позже, очень горячее смешалось с очень холодным и дало что-то, что можно будет назвать теплым. Почему из этой сложной схемы нельзя было убрать маленького меня – я не понимаю. Тогда уже понимал всю абсурдность моей боли, которую можно было избежать, если бы я умел нормально выражать свои мысли в 4 года или если бы моя мать подумала, что детское, да и вообще любое человеческое тело, пусть и состоящее на сколько-ко там третей и четвертей из воды, все же не так легко перестраивает собственную температуру и обладает каким-то органом, который способен испытывать боль. А когда мне 4 года и мне больно – я плачу и кричу. Я как умею пытаюсь привлечь внимание к своей боли и абсурдности ситуации. Но кипяток не прекращает поступать в ванну, наполненную холодной водой и мной. И если вода не обладает никаким органом для восприятия и ей совсем не больно, то мне – очень.
Но вместо каких-то действий по моему спасению и облегчению моей детской боли я в первый раз в жизни услышал эту дебильную фразу: «Терпи, казак, атаманом будешь». Почему-то она сказана голосом моего отца, хотя он никогда меня не мыл и разве что по случайности мог оказаться со мной в пространстве ванной комнаты. Но это уже частности. Мне было так больно, что я даже возмутиться не мог. Не мог спросить вменяемый детям вопрос: ПОЧЕМУ я должен терпеть? Но в той хитрой поговорке уже есть ответ: чтобы стать атаманом. Потом, когда боль утихнет и я отойду от обиды за свое испорченное детство, я все же спрошу, кто этот ваш атаман такой и почему так больно им становиться. Узнаю, что он кем-то командует – и мне это понравится. Он, этот будущий «Я-атаман» сразу стал таким большим и сильным, стоящим в героической позе. Он, конечно, обязательно обладает смелостью и все его уважают. Тогда в моей голове не было такого обязательно параметра как «красивый», да и вообще образ был очень размытым, но в нем была сила, которая, как мне сказали до этого, обретается через боль и терпение. А владеть силой – приятно. Приятно пользоваться ей и применять на практике, чувствовать насколько сильно твое тело, ощущать чужое подчинение в самом буквальном смысле…
Так, надо немного остановиться. Держусь, держусь. Надо что-то поменять. Хотя бы положение, это даст еще времени на концентрацию. Перевернулся на спину. Так лучше. Главное – поймать ритм и держаться сколько смогу
О чем я думал? А, о боли и терпении. Наверное, основная проблема в том, что я обладал слишком маленьким кругозором и скудными знаниями об истории и жизни вообще. Я не разделял ещё мир на себя и внешний мир. На прошлое и будущее. Моя память – это ведь и память мира. Напомню, мне было только 4 года. И вот я узнаю сильного будущего себя в образе атамана. Потом, значительно позже, я узнаю, что «будущий я» совсем не атаман и никогда им не стану – сколько бы боли и неприятных моментов я не вытерпел за всю свою жизнь. На это есть ряд очень логичных и неоспоримых доводов: во-первых, мне кажется, что я еврей или хотя бы имею право говорить, что на четверть еврей. Не сказать, что я сильно чувствовал всю боль (её я терплю, следуя озвученной казаками максиме) и трагедию еврейского народа. Хотя, к моей чести, я прослушал какие-то курсы по истории еврейского народа и проникся их стойкостью и силой. К сожалению, не из-за внутреннего чувства родства: просто евреи действительно много страдали и, что куда важнее, они все это записали. Ещё я похож н еврея внешне. Да и то, как похож: черные волосы и большие глаза. А, и ещё много-много раз повторённая фраза матери о том, что у неё в роду были евреи. Только недавно я, приглядываясь к деду, от которого, по подозрениям матери и должна была перетечь в нас та самая еврейская кровь, вдруг понял, что он куда больше похож на цыгана, нежели на еврея. Момент осознания был подкреплён вдруг всплывшими в памяти словами, принадлежащих разным людьми, адресованные мне выражающее явный расовый окрас: «ты так похож на испанца/итальянца/как будто с южных стран приехал, вот с Балкан как будто, что-то такое». И я, до этого не обращавший внимание на свою этническую или какую-то другую принадлежность, вдруг ощутил какой-то непонятный неприятный укол. Как будто я снова ребенок и меня обманули. Но пустоту от моего бывшего еврейства с горячим балканским напором быстро заполнили мысли, что, вообще-то, я неплохо выгляжу: черные и густые волосы нравятся девушкам. А немного арабское строение лица тоже вполне ничего, ведь я знаю много красивых арабов. Но, что самое главное в этом деле: по моим представлениям, эти балканские парни и девушки обладают какой-то мистической, врожденной сексуальностью. Почему-то в моем культурном опыте есть этот устоявшийся образ: горячий парень арабской внешности с густой щетиной и крепким телом. Конечно, представлять одного парня я бы не стал: мое воображение, суммируя личный сексуальный опыт, а также некоторое количество просмотренного порно, представляет, как описанный арабский образ доставляет наслаждение находящейся с ним девушке. Буквально чувствую тепло её тела, её тихие, но полные наслаждения стоны…
Стоп-стоп-стоп. Уже скоро, я чувствую её, это возрастающее напряжение, но надо ещё держаться, ещё терпеть. Или нет, все же сдаться? Нет. Совершаю усилие и держусь. Я выдержу, я смогу. Терпение и труд. Труд и терпение.
Надо все сделать плавно и нежно, выхватывая каждый момент, продлевая его – тут простая математика: чем больше времени сейчас – тем больше потом. На свои отвлекающие мысли надеться уже не приходиться, но надо попробовать. Становлюсь сзади. А вот это действительно испытание. Чувствую, не быть мне атаманом…
Помню, у меня было какое-то «во-первых». К чему же оно? А, первое было что я еврей. Точнее цыган, но думал, что еврей. В любом случае – совсем не тот, кто мог бы называться гордым словом «атаман». Каким было «во-вторых»?
Всё, мое тело уже само подстраивается под ритм.
«Во-вторых» - что же там было? Боль, терпение, казачество – о чем же я хотел подумать?
ВСПОМНИЛ! Снова беру себя в руки. Точнее, в руки я беру нечто более приятное, но оно совсем не помогает моей выдержке. Мне же было 4. Точно, вот я маленький. Надо представить, как можно детальнее. И я, маленький я, совсем не умел отличать боль как отдельное чувство, не умел брать над ней верх. Доминировать над ней, подчиняя своим целям и самосознанию. У меня еще даже не было понятия о цели и вообще будущем. Никаких перспектив и амбиций – лишь одно желание – чтобы не было так горячо, потому что это приносит мне невообразимые, в сознательном состоянии ещё мной не воспринимаемые страдания. А со словами, которые связали терпение с будущим лихим руководством группой смелых казаков – в мою жизнь вошло желание, наверное, впервые связанное со мной лично: я хочу быть лихим и смелым, даже больше – более лихим и более смелым чем все самые лихие и смелые казаки. Я ведь главный по праву: я вытерпел эту бессмысленно горячую воду и вытерплю ещё что-то. Боль – это временно, слава – вечна. Уверен, кто-то должен был это сказать, сам я на такую поэтику не способен. Но ладно боль – куда тяжелее противостоять желаниям, страсти, похоти. Сейчас я понимаю всех римских императоров, все бордели, всю похоть мира, всё, что когда-либо намекало или отсылало к сексуальному контакту.
Всё, теперь все мои мысли вращаются только вокруг секса и удовольствия. Я вижу, как короткие паузы между моими мыслями совершенно отчетливо складываются во что-то похабное и похотливое. В нечто, что от рождения является частью меня, но имеет свойство иногда полностью перехватывать контроль.
У меня нет сил больше сопротивляться этому давлению, которое в данный момент имеет абсолютную власть надо мной,
Вдыхаю запах ее волос, прижимаюсь сильнее, немного ускоряю движение. Она прижимает меня к себе и громко выдыхает, сжимая мою руку на ее груди и немного царапая мне шею. Мы громко и сладко дышим, чувствуя горячие и уставшие тела друг друга.
Я откидываюсь на спину и закладываю руку за голову. Вдыхаю полной грудью. Воздух как будто изменился: он стал тяжелым, напряженным. Обнимаю девушку. Она, тоже громко дыша, прижимается ко мне обнаженным телом. Наверное, именно так должен чувствовать себя тот лихой атаман – королем мира, не меньше.
Она положила голову мне на грудь и, всё еще пытаясь стабилизировать дыхание, спросила:
- Скажи, а ты о чем-нибудь думаешь во время секса?