… Твоя любовь, как Белая Волчица,
Крадётся тихо за моей спиной,
Оскал, прыжок… – и что должно случиться,
Случится в этой жизни… иль в иной!
(Ю.Хохлов)
Действующие лица:
А н д р е й (булг. У н т р и) – молодой человек лет восемнадцати, воин младшей дружины.
И з я с л а в – родной брат Андрея, десятник старшей дружины.
К у р б а т – престарелый наставник Андрея.
П у т я т а – воин младшей дружины, соратник Андрея.
Д о р о ж – княжеский воевода, командир засадного полка.
В о и н ы: дозорные, конвойные, мечники, копейщики, командиры разного ранга.
К р и в у л я – воин младшей дружины.
А н д р и а н – инок Рождественского монастыря во Владимире.
В о л к о д л а к и – сицкари-ополченцы.
Н е з н а к о м к а (В о л ч и ц а).
М а л ь ч и к и д е в о ч к а – её детки.
Б е р с е н – булгарский сотник, имильдеши (родственник) Андрея по матери.
Действие первое.
Русский зимний лес. Глубокие, чистые лежат сугробы, над которыми кружевными белыми арками сгибаются под тяжестью снега ветви голубых елей.
Над лесом ещё светятся облака, в то время как между деревьями уже сгустилась непроглядная тьма, куда оттесняет её неверный свет костра, разведённого на уединённой поляне. Вокруг костра на поваленном дереве сидят несколько вооружённых до зубов отроков, в малахаях и овчинных полушубках поверх панцирей и кольчуг. Чуть поодаль, припорошенная снегом, лежит медвежья туша, на которой с непокрытой головой сидит Андрей. Над его ногой, повреждённой в схватке с хозяином леса, «колдует» Курбат. Рядом – его брат Изяслав, такой же белобрысый и синеокий.
И з я с л а в (озабоченно). Быстро ты шёл, брате, едва догнали!
А н д р е й (кривясь и морщась то ли от боли, то ли от нетерпения). Главное, вовремя. Кабы не вои твои, не бысть мне на Сити.
И з я с л а в. Не то что на Сити – живому не бысть, эвон с каким зверем схватился! Однако … хорошо ты его угостил – две стрелы прямо в сердце!
А н д р е й (покачав головой и кивнув на пустые ножны на поясе). Нет, то твои. Я мечом отбивался.
П у т я т а. Небывалое дело с таким одному справиться!
А н д р е й (с придыханием, кивнув в сторону гулко шумящего леса). Так я не один… Помощничек был у меня добрый. Правда, откуда взялся и куда подевался в итоге, не ведаю.
К у р б а т (обращаясь к Изяславу). Нога никуда не годится. Очевидно, жилы надорваны, так что на Сить ему не дойти.
А н д р е й (возмущённо). Да что ж теперь и не жить, что ль!
К у р б а т. Мог и не жить, каб не помощничек твой.
Чёрная морозная ночь вконец погасила бледный свет короткого тусклого дня. Уснули молодые воины, завернувшись в овчинные полушубки. Однако Андрей не мог сомкнуть глаз: он не снимал шкуры, не пробовал сладкого медвежьего мяса – его угнетало предчувствие, будто беда страшная должна вот-вот случиться или, скорее, уже случилась…
Одинокий волчий вой раздался неподалёку, стремительно взвился вверх, достиг самой высокой ноты, задержался на ней, дрожа, но не ослабевая, потом оборвался и … прозвучал вновь, но уже с другой стороны. Старый Курбат, поднял голову, прислушался, подбросил сухих сучьев в костёр и понимающе кивнул Андрею.
К у р б а т (ткнув заскорузлым пальцем во тьму). Помошничек твой был оттуда? (Андрей кивнул.) Добычи у них ныне мало. По дороге ни одного следа я не видел, будто повымерло всё зверьё… (Вновь раздавшийся вой не дал ему договорить.)
Внезапно на опушке, на границе света и тьмы, показался странный зверь, замер, вытянув морду и втягивая вздрагивающими ноздрями доносившиеся до него запахи, словно стремясь определить, кто ему, собственно, нужен. По-видимому, он умел хорошо скрываться, если хотел, но теперь, наверное, больше всего хотел, чтобы кто-то его увидел.
К у р б а т (негромко). Волчица. Посмотри, не обычная масть для волка – чересчур светлая. Таковая в наших лесах только у Ай-Бури.
А н д р е й (недоумённо). У Лунной Волчицы? У нас в роду её Госпожой кличут.
К у р б а т. Имён у неё несть числа… Ну а что до госпожи, так она всем госпожам госпожа!
А н д р е й (насмешливо). Вот-вот хвостом завиляет! (Он присвистнул и погрозил ей, однако она не выказала ни малейшего страха. Её глаза, в которых полыхало багряное пламя, будто изучали его, подстерегая каждое движение.)
К у р б а т (тихо). Но лучше было, если б она повстречала лося или оленя и оставила нас в покое, потому как худому с ней встретиться – горе, да и доброму – счастья мало…
А н д р е й. Отчего ж так?
К у р б а т. От того, что она – зверь, который питается нашими страхами. Но … если сражаться за справедливость, она неизбежно подарит надежду – надежду победить смерть, продлить жизнь!
Призывный волчий вой, обращённый то ли к волчице, то ли к огромной полной луне, поднявшейся над деревьями, возвестил о приближении стаи. Волчица, впрочем, даже ухом не повела, и тогда Курбат, сунув под покрытые инеем усы заскорузлые пальцы, свистнул так, что она, не торопясь и не оставляя надежды ещё раз увидеть себя, слилась с голубой кромкой леса.
Действие второе.
Боевой стан на Сити – затерянная среди лесов и болот деревушка из нескольких десятков приземистых, под камышовыми крышами, наспех сооружённых куреней, до отказа забитых ратными людьми. На правом, высоком, берегу насыпан вал с тыном и расставлены стражи, неподвижные, будто припорошенные снегом деревья, а на левом, докуда достигает взор, простираются леса да болота, не замерзавшие даже в самую лютую стужу.
Седовласый воевода Дорож – невысокий, но крепкий старик с румяным, как у младенца, лицом, в кольчуге и панцире с выгравированным на груди великокняжеским леопардом – встретил Андрея с отрядом у штабного куреня. По-стариковски обнял и расцеловал как старого знакомца.
В о е в о д а (участливо). Как мать?
А н д р е й. Хвора. Видно, помре скоро…
В о е в о д а. Ничего. Бог даст, исцелится. А ты, что ж, на рать собрался?
А н д р е й. Да, хотим супротив поганых встать.
В о е в о д а. Вижу, вижу. Сколько ж людей с тобой?
А н д р е й (горделиво). Считай, сотни две – молодец к молодцу. Добровольцы – их нельзя было удержать!
Д о р о ж. Что ж, благодарю, вьюнош, за «допомогу»: отечество от ворога защищать – дело богоугодное. Вот только твоим «молодцам» возмужать ещё надобно, годков нагулять, деток на свет божий выпустить, а уж потом … сложить голову.
А н д р е й. Уж так и сложить сразу? Я матери живым обещал вернуться. Довольно с неё Изяслава!
Д о р о ж. Что случилось?!..
А н д р е й. Татарский разъезд порубили у Коя. Он впереди был… ну и стрелу в правый глаз схлопотал… Умер сразу, не мучился. Жалко.
Д о р о ж (крестясь). Добрый был воин, упокой Господь его душу. Славный воин. Один из лучших у князя.
А н д р е й. Ну вот… Отомстить надобно.
Воевода посуровел враз. Он крепко взял его за предплечье и, как мальчишку, увлёк за собой, к краю обрыва, где внизу голубела льдом неширокая Сить, и указал рукой в сторону стоящего на другом берегу леса.
Д о р о ж. Посмотри туда, вьюнош! Видишь?
Андрей внимательно всмотрелся в туманную хмарь, стоящую над болотами, оглядел долину реки вплоть до того места, где она, изгибаясь наподобие лука, исчезала за лесным частоколом, и недоумённо взглянул на воеводу.
А н д р е й. Ничего я не вижу.
Д о р о ж. Сполохи видишь?.. Выходит поганые Тверь взяли – ишь как полыхает! Теперь обрушатся на нас в силе тяжкой. (Взял в руку полную пригоршню снега и растёр неестественно бледное лицо своё.) Видно придётся здесь смерть принимать.
А н д р е й. Хочу понять тебя, отче…
Д о р о ж. А тут и понимать нечего. Не можно тебе оставаться – ты-то ныне последний мужик в роду. Довольно будет твоей матери до смерти убиенного Изяслава!
Воевода зябко передёрнул плечами – вислоусый гридень подскочил и расторопно накинул на плечи его овчинную шубу.
Д о р о ж. Твои люди устали. Да и ты, как я погляжу, тоже. Отдохни, сходи в баньку и… уводи отсель свой отряд. Да поскорее.
А н д р е й (упрямо). Я пришёл биться насмерть, так укажи, где стать!
Д о р о ж (прислушавшись). Тишь несусветная. Даже волки не воют. (Потом приумолк и совершенно чужим, глухим голосом пояснил.) Если волки перестают выть, значит отыскали добычу. Вот так и ворог наш. Мыслит, что выследил Князя, да только в просоки (заблуждение) введен: нет его здесь, Ясна Сокола – на Неледни, у Китежа, со всем своим войском стоит, силы копит.
А н д р е й (с радостным изумлением). Так, выходит, мы здесь как приманка?
Д о р о ж. То-то и оно. Я велел курени ставить и стяги по деревням аж до самой Мологи, и ворог мыслит, что, понеже в такой мороз во чистом поле не усидишь, всё княжье войско по избам на постой разбрелось и, стало быть, собраться в единый кулак не способно. Я же ведаю, что одной своей тьмой он ударит от Бежецка, так что здесь, в Божонке, будет первая рать (однако берега здесь круты и засеки добрые, так что воев своих положит во множестве, прежде чем нас сомнёт), вторая тьма двинется ей навстречу от устья, чего для нас будет довольно, но… Но ещё один отряд идёт от Углича и, как из секретов доносят, уже неподалёку… Вон там овраг с ручьём, видишь? Подход по нему к нам в тыл добрый, скрытный. Так что по нему он и выйдет – к ведунье не ходи. Вот здесь и стань со своими отроками, коль живота не жалко. Будешь нам тыл прикрывать!
А н д р е й. Как долго?
Д о р о ж. Пока догоревшее солнце не упадёт с небес! (Он с трудом, по-стариковски, присел на торчащий из сугроба пень и, указав шестопёром куда-то на восток, сказал так тихо, что взволнованный Андрей едва разобрал.) Обычно булгары атакуют в развёрнутом конном строю. Обычно. Однако здесь им прежде на лёд Сити выйти надобно. Так что не горячись, в драку не лезь раньше времени, а засыпай их сверху стрелами. Ну, а когда совсем туго придётся, отступишь по гатям. И вот что ещё. Стан свой укрепи – пока доберутся, многих своих потеряют. А подмогу я дам, какая ни есть…
И пока отроки с одержимой поспешностью обустраивали позиции, явилась обещанная воеводой подмога. Порывами дул северный ветер, омрачая чёрное небо облаками, казавшимися буйными зимними духами, шествующими одетыми в волчьи шкуры. В волчьи же шкуры были одеты и те (назвать их воинами не поворачивался язык), что нестройной толпой подошли к стану.
К р и в у л я (потрясая поднятым кверху заступом). Бувайте здоровы, православные!
П о д о ш е д ш и е (нестройно и в разнобой). Бувайте здоровы и вы…
П у т я т а (в одной рубахе, мокрой от пота). Не робей, братове: бог не выдаст – свинья не съест!
А н д р и а н (осеняя себя крёстным знамением, с укоризной). Не так-то громко, молодец. Лучше облачись во всё чистое и исповедуйся!
А н д р е й (тоже разгорячённый работой). Мы сюда не исповедоваться пришли – рать держать. А это что за люди такие?
А н д р и а н (указуя на высоченного, на голову выше других и самого Андрея, воина с обнажённой, словно назло морозу, грудью). Сицкари-влекодлаци, воины Георгия Хороброго, как они называются, а по моему разумению – нехристи, чёртовы оборотни! Они искренне верят, что волки являются их прародителями. Говорят, что, облачаясь в волчьи шкуры и танцуя вокруг костров, они на самом деле в них обращаются. И жёнки ихние им под стать – каждая хотя бы однажды на несколько дней становится волчицей.
П у т я т а. Глядя на них, несть сомнения, что, как настоящие волки, они пьют кровь убиенных врагов…
А н д р и а н (вздыхая). Ох, время содомское, племя бесовское!
А н д р е й (усмехнувшись). Тоже мне воины!
П у т я т а. Слышал я, что особые обряды позволяют им быть неуязвимыми в битве. Как заговорённые, бросаются они в самую гущу её и выходят из неё невредимыми, а верховодит ими Белая Волчица. Но… мало кому дано встретить её.
А н д р е й. Никакие обряды не научат сражаться. Лишь тяжёлый каждодневный труд под надзором опытных наставников может привести к результату. Мало труда – нужно время. Учиться с малых лет надобно, потому как только лет десять уйдёт на подготовку к первой битве. Однако, если не усвоить азов, не уложиться и в двадцать.
А н д р и а н (удивлённо). Десять лет!
А н д р е й. Не меньше. А так… впервые взявших оружие вражеские воины будут душить голыми руками, и никакие таинства не помогут!
А н д р и а н (крестясь). Церковь признаёт таинства, однако «воинов-колдунов» причисляет к силам бесовским…
П у т я т а. Говорят, они бесподобные стрелки, а боевым топором владеют, как никто!
А н д р е й. Говорят, говорят… А вот посмотрим, чего они в рати стоят! Волчица, говоришь над ними начальствует? Да пусть хоть сам Велес, лишь бы бились добре!
А н д р и а н. Окрести охальные уста свои, вьюнош!
Андрей отвернулся и с новым приливом сил продолжил долбить заступом твёрдую, как камень, землю. Примеру его последовали подначальные и вновь прибывшие.
Ветер к ночи усилился, ожили, зашумели в мутно-белой мгле кроны сосен – стало ещё холоднее. До полуночи люди без отдыха вгрызались в склон холма, так что в заиндевевшем воздухе, в небывалой, почти мёртвой, тишине, в обуявшем окрестности безмолвии, слышен был только скрежет металла о лёд, надсадное их дыхание да мат – ведь ясно было, что без засек и рвов в столь малом числе долго не устоять. Трудились истово, с неким бездумным ожесточением, несчётное число раз повторяя одни и те же движения. Однако работа продвигалась ни шатко, ни валко, в то время как в той стороне, где была Тверь, растекалось багряное зарево, неверным светом озаряя потные лица мужчин и сплошной частокол сосен.
П у т я т а (по-молодецки, весело). Поторррапливайся, братове! Бог не выдаст – свинья не съест!
Под взопревшей рубахой Андрея шершавыми змейками полз озноб, иней мгновенно покрывал потное лицо. Деревенели натруженные мышцы, ломило спину и двигаться становилось всё тяжелее. Он то и дело наклонялся и с жадностью глотал снег, однако во рту быстро пересыхало и вновь мучила жажда.
П у т я т а. Больно много снега глотаешь, старшой. Гляди, не застудись! Снег – обманка одна. Надо бы к ручью спуститься да воды набрать. Видишь, обереги-то льдом прихватило, зато стержень струит живой.
К у р б а т. Пора уже опочить, ведь, почитай, третьи сутки без отдыха!
А н д р е й. Будет мне вечный сон, если ворога провороним! (Тем не менее он распорядился выставить сторожу и отходить на ночлег.)
С Кривулей и верным Курбатом, ведя коней на поводу, они спустились по откосу и двинулись вверх по ручью. Но не прошли даже четверть версты, как внезапно будто кто-то окликнул его, и тотчас засосало под ложечкой. Он оглянулся – на пригорке, как туман белый, вроде бы женщина незнакомая показалась. Потом никого не стало. Потом вновь показалась, но чуть впереди. Мышастый трёхлеток его, поводя блестящими от изморози боками, нетерпеливо потянулся к воде, фыркнул, шарахнулся и пошёл, пританцовывая, боком.
А н д р е й. Стой ты, ражной!
Потом они поднялись ещё на полверсты вверх, причём Андрей приотстал, чтобы напиться. Наполнив сулею ледяной водой, приложился жадно и пил долго, несмотря на то, что всё внутри холодело, пока его ровно кто в бок не толкнул – он поднял голову и увидел, что у поваленного дерева незнакомка стоит. И вроде обычная женщина, но что-то в ней было не так, так что конь его вновь шарахнулся.
Стройная, строгая, она словно являла собой силу зверя, воплощая саму его суть – красоту в беге, в порыве, в покое и ярости – этакое вечное и грозное присутствие в окружающем мире, безнаказанное и свободное. И в то же время была … чудо как хороша, так что он стоял и глядел на неё бездыханно.
Н е з н а к о м к а (вызывающе). Что же ты колом стал, воин, аль оробел, что ль?
Она улыбнулась столь обезоруживающе искренне, что Андрей устыдился – негоже княжьему отроку, воину, пасовать перед жёнкой. Распахнув полушубок, он подбоченился было, но внезапно приметил, что волосы у неё странные, седые, не по годам, как у ветхой старухи, и блестящие, как серебро. Она взглянула на него в упор, глаза в глаза. Это был странный взгляд – искрящийся, как зимняя наледь, и долгий, как остановившееся время. И в одночасье стало страшно ему, восемнадцатилетнему отроку, в чёрном лесу, рядом с ней, особенно когда он заметил, что глаза её сверкнули необыкновенным огнём.
Н е з н а к о м к а (насмешливо). Ну, коли не оробел, помоги деткам моим перебраться на тот берег!
Обернулся Андрей и только тогда разглядел позади неё пацана лет пяти и девчушку постарше. (Их волосы тоже были будто седые, с синеватым отливом.)
А н д р е й. Не досуг мне. И так припозднился – пора в стан возвращаться…
Н е з н а к о м к а. Да будет тебе – успеешь ещё!
А н д р е й (с неохотой). Ну, ладно. Давай, коли надо.
Не прибавив ни слова, одной рукой он подхватил девчушку, другой – пацана и испытал странное чувство, как в детстве, когда брал щенков – тёплых, беззащитных, пахнущих молоком. На середине ручья оступился и, не дай бог уронить, прижал их обоих покрепче: девчушка всхрапнула только, а пацан заскулил, ну совсем как щенок, и, изловчившись, попытался его укусить.
А н д р е й. Ах ты, шельмец!
Шаг за шагом, опуская ноги как в кипяток, он перебрался через ручей, опустил детвору и вернулся обратно, за матерью. Он легко поднял её на руки, и в одночасье испытал необыкновенный прилив сил, а также некое пронзительное чувство такое, будто сердце редкими ударами стало отсчитывать последние мгновения жизни. Он ощутил своё дыхание как дыхание зверя, идущего по следу нижним чутьём, а на лице – капли липкого страха, так что лихорадочно стал припоминать молитвы против нечистой силы. Впрочем, пока суд да дело, он благополучно перенёс жёнку на тот берег, где ребятня уже вытоптала в глубоком снегу место и насобирала валежник для костра – в подлесок во время весеннего разлива нанесло его много.
Н е з н а к о м к а (с улыбкой). Ну, вот и ладно. А я, если приглянусь, может, ещё женой твоей стану!
А н д р е й. Да что ты, какой я жених – мне ещё в пору войти надо!
Н е з н а к о м к а (серьёзно). Я подожду. Придёт время – сам попросишь…
Полночь. Сквозь дырявый покров облаков, озаряя скупым светом долину реки и стоящий по обоим её берегам лес, лился наземь серебристый, холодный, как дождь, свет – свет поистине непостижимой природы, как если б за облаками находился источник, подобный луне (но было НОВОЛУНИЕ), отчего окружающий ландшафт был похож на старое деревенское кладбище в лунную ночь.
Кровь отлила от лица, стало холодно, и зубы потихоньку выбивали дробь. Ручей был не очень глубок, но, тем не менее, он, пока выбирался на твёрдый наст, промочил ноги. И добро, что топливо оказалось под рукой. Он достал из-за пазухи огниво, завиток бересты и, ясно понимая грозившую ему опасность, медленно и осторожно принялся разжигать костёр, в то время как незнакомка, усадив его на поваленный ствол, извлекла его меч из ножен и разрезала оборы, которые замёрзли так, что скрипели под остро отточенным лезвием. Потом сняла рукавицы и принялась растирать его стопы, доколь кровообращение не восстановилось.
Костёр между тем разгорелся. Мало-помалу, по мере того как пламя набрало силу, он стал подкладывать сучья толще. Ещё минута-другая, и ледяная корка на его бороде и усах растаяла. Он, наконец, согрелся.
Н е з н а к о м к а (отступив на границу света и тени). В тебе мало силы и нет осторожности, так что придётся оберегать тебя в обоих мирах, хотя вряд ли кто скажет, что ты уж так беззащитен!
А н д р е й (подбоченясь). Кто ты есть, чтобы оберегать княжьего воина?
Н е з н а к о м к а (пожав плечами и неопределённо указав рукой в темень чащи). Я из свиты Велеса.
А н д р е й. Из тех, что боятся огня?
Н е з н а к о м к а. Мы не боимся огня – он нам просто не нужен. Это вы, белосветники, видите лишь то, что на свету, тогда как мы, пребывая во тьме, одновременно видим и то, что на свету, и то, что ею сокрыто. И вот, я вижу, что в своей первой сече ты, скорее всего, сложишь голову…
А н д р е й (недоверчиво). Я сражаться обучен. Но … на всё воля Божья!
Н е з н а к о м к а. Говоришь, что сражаться умеешь?.. А ну, покажи, на что способен!
Привычным движением (ведь не зря его пять долгих лет обучал старый воин Ак-Бакыр, его дядя по матери) Андрей обнажил меч, легко перекинул его с одной руки на другую, облёк себя боевой Формой и … исчез, словно растворившись в слабо фосфоресцирующем облаке, потом возник вновь уже в саженях двух-трёх… Потом последовал удар (лезвие со свистом рассекло воздух)… и разворот (ноги словно изобразили па некоего невероятного танца), выпад… «восьмёрка» – движения словно рождались из самой пустоты…
Н е з н а к о м к а. Вижу, ты знаком с Джи к’Хай – основой боевого искусства воинов-симуранов (Крылатых Волков Семаргла)! Кто ж тебя обучил этому?
А н д р е й. Я же из рода Ай-Бури.
Н е з н а к о м к а. Ах, даже так! Но … я могла бы легко убить тебя, если бы захотела, даже без оружия.
А н д р е й. Это как?
Н е з н а к о м к а. А вот так. (Она свела ладони так, что их указательные и большие пальцы образовали как бы треугольник чуть выше линии её глаз. Потом неожиданно резким движением, от груди, выбросила их вперёд, и он, ощутив сильный толчок, едва не упал и лишь каким-то отчаянным усилием удержался на ногах.)
Он посмотрел на её руки – красивые женские руки – и от мысли, что они могут нести смерть, вновь не по себе стало ему, в общем-то молодому ещё человеку, рядом с таким прекрасным воплощением некоей подспудной силы – не светлой, не божеской, но таящей в себе угрозу, в сравнении с которой ощутил себя слабаком.
А н д р е й. Так ты, что же – колдунья, святая или немного богиня?
Н е з н а к о м к а. Богиней нельзя быть «немного» – ею надо «всего лишь» родиться. На самом же деле я есть воплощение той, у которой имён несть числа. Которая есть одновременно Женское начало и Мать всех людей. Которая – Женский дух Первозданного Океана (РА), Дух любви Туран (дочь РА), супруга самого Бога Велеса! (Причём, ни тени лукавства на сей раз не было на её побледневшем, покрытом мелкими блёстками пота лице – казалось, она была преисполнена той самой таинственной силой, природа которой была непостижима.)
Какое-то время он вновь стоял и смотрел на неё бездыханно, а она подалась вперёд и, словно подчиняясь некоему подспудному ритму высоких и чистых звуков, то убыстрявшихся и нараставших, то растворявшихся без следа, стала медленно поворачиваться кругом, покачивая плечами и бёдрами, причём стан её то и дело изгибался, уподобляясь до отказа натянутому скифскому луку, а когда она расслаблялась – тело струилось, как водопад, колебалось, как пламя лампады, а в глубоких, как омуты, глазах полыхало багряное пламя. И он уж боле не сомневался, что перед ним – существо, совершенное по своей сути, что произвело на него столь сильное впечатление, что засосало под ложечкой.
Н е з н а к о м к а (как бы поясняя). Ноги мои для того, чтобы двигаться, руки и зубы – чтобы убивать, дабы самой не быть убитой.
А н д р е й (убеждённо). Женщина не должна быть убийцей!
Н е з н а к о м к а. При условии, что мужчина в силах её защитить. В противном случае она сама о себе позаботится, так как гораздо злее и хитрее его и способна поставить на место, будь он сам князь. Даже в могилу с такой всегда клали оружие. Но … я бы не хотела быть убийцей, потому что, напротив, хочу охранять и … дарить жизни!
А н д р е й (с сарказмом). Всё в руках божьих. (Как мужчина, воин, он не жаждал такого подарка из рук женщины, да и в предсказанную ею гибель свою не хотел верить.)
Н е з н а к о м к а. Ты хочешь сказать, что не примешь от меня ни глотка чистой воды, ни еды, ни лекарства, ни одиночества, ни, тем паче, любви, даже если дар будет от чистого сердца?
А н д р е й. Я приучен не любить добродетельных, так как добродетель есть воля к гибели. И не люблю того, кто готов принести себя в жертву, ибо, как известно, не мир он приносит, но меч. Что касается любви… (Он хотел сказать, что благодеяние (в чём бы оно ни выражалось) из сострадания есть, по сути, дурная любовь благодетеля к самому себе, ибо истинное сострадание должно быть, скорее, угадыванием… и ещё много чего на сей счёт не сказал, умолкнув на полуслове и глаза опустив под укоризненным, но на сей раз совсем не божественным взглядом её.)
Н е з н а к о м к а (усмехнувшись недобро). Похоже, ты на самом деле в пору ещё не вошёл. Вот почему тебя надобно сопровождать, как дитя.
А н д р е й. Уж не хочешь ли ты сказать, что мир без меня перестанет нуждаться и в твоей опеке?
Н е з н а к о м к а. Увы, может быть…
А н д р е й. Почему «увы»?
Н е з н а к о м к а. Потому что тогда я лишусь возможности быть «зверем, познавшим молитвы… зверем, сожравшим отраву любви», и бог Велес по слепкам счастья не введёт меня в новые жизни. Только и всего.
А н д р е й (очень тихо). Только и всего…
Ведя коней на поводу, вернулись Кривуля с Курбатом.
К р и в у л я. Всё в порядке, старшой. Дале вверх по ручью – теснина. Такое узкое место, что боле двух в ряд не проедут! Мы «чеснока» в стержень кинули – будет ворогу незадача. А теперь пора возвращаться – в лагере, поди, уж кулеш остыл! (Незнакомку они оба будто и не замечали.)
Н е з н а к о м к а. Пора и мне… А ты поостерегись всё же – ведь предсказано, что по исходу пятисот лет владычества Яров за горами Святыми падёт звезда Марабель, и сотрясутся те горы, и разверзнутся пропасти, и кровью потекут реки, как при конце света, и десятки тысяч людей лишатся достатка и крова, а многие и вовсе погибнут! Важно, чтобы ты не лез на рожон, потому как не всякий же раз я буду рядом!
А н д р е й (спохватившись). А где ж детки?
Н е з н а к о м к а. Так поди уже дома.
А н д р е й. Где же?
Н е з н а к о м к а (неопределенно махнув рукой в сторону гулко шумящего леса). А там!
Она кивнула ему на прощанье и по глубокому снегу ушла в ночь. А он только тогда и приметил, что она была боса (в такой-то мороз!). И странно было видеть на снегу следы её босых ног рядом с волчьими…
Действие третье.
Поле битвы на Сити. С вершин холмов, подобно туману, медленно стекает зловещая тишина. Не слышно больше ни лязга оружия, ни криков сражающихся – примерно ко второй страже, когда небо понемногу очистилось от туч, а снег заискрился, засверкал в лунном свете алмазными блёстками, засадный полк Дорожа был истреблён почти целиком, и битва окончилась. Победители, победа которым досталась не радостная, не бескровная, в составе двух изрядно поредевших туменов, ушли в сторону Бежецкого Верха, оставив по обоим берегам, среди елей и сосен, возле сожжённых куреней и на речном льду, груды мёртвых тел…
Огромная белая волчица, будто выкристаллизовавшаяся из самой тишины и морозного тумана, белым призраком пересекла водораздел и спустилась к открытой расчистке между деревьями. По-видимому, она знала, что (или кого) искать – бесшумно подобралась к неподвижно лежащему Андрею, буквально погребённому под спудом убитых врагов, и, откопав его, уже полузамёрзшего, некоторое время лизала ему лицо, а после тяжело приникла к нему и так согревала до тех пор, пока он не стал приходить в себя…
А он лежал долго…
Давно минул день. Погас в мёртвом конском глазу последний сполох заката, перестал подтаивать почерневший от крови снег, а от груд мёртвых тел уже не исходил пар. Пошёл снег, окончательно погребая следы кровавой битвы. Снежинки, падавшие на лицо, уж и не таяли, но, тем не менее, он не умер, а, следуя непостижимому замыслу Птицы Феникс, пребывал в Бездне, причём его состояние не было состоянием Его Самого, того, кем он был изначально, по сути, а было Множеством с Одним Сознанием, которому Она (Бездна) из Своей беспросветной Тьмы шёпотом чувственных женских губ вещала:
– Укрепи Дух свой! Узнай последнюю тайну, которую узнать надлежит и которая будет открыта, как только ты вновь обретёшь тело и примешь в нём свой Облик!
И он мало-помалу его обретал … из отдельных фрагментов своей прошлой жизни. Но вот, наконец, будто кто-то окликнул его, и он, с трудом разлепив смёрзшиеся веки, различил кромку тревожно шумящего леса, разделённую надвое воткнувшейся наискось сулицей, да мёртвую руку у самых глаз, сжимавшую скрамасакс – поле битвы на Сити…
А после полуживого его подобрал конный булгарский разъезд, принявший его за одного из своих раненых благодаря доспехам и байсе. А неподалёку от того места, где его подобрали, обнаружились следы неведомого зверя, крупнее волчьих…
У владимирских Златых Врат Андрей не задержался надолго, зато в Успенском соборе, где под высокими сводами царил полумрак, скрывавший старинные росписи стен, потайные входы и выходы, застыл в странном, похожем на сон, оцепенении. Ему привиделось багряное солнце, величаво и медленно поднимавшееся над островерхими соснами, снегом припорошенные лесные массивы, и почудился негромкий, слышный лишь сердцу, голос:
– «Возвращайся!»
Возвращаться? Но куда?.. Неусыпная память сама подсказала. И вот он уж на Сити…
Наступил новый день, вещий. Сердце Русской земли. Река Сить… Воды её, как когда-то, уже не текут кровью. Однако окружающие ландшафты были красноречивы сами по себе, напоминая о некогда разыгравшейся здесь трагедии, положившей конец Владимирской Руси…
День выдался хмурый, дождливый. Уж давно рассвело, но дали и ближний план были покрыты туманом. Было сыро и холодно. Маленькие чёрные точки на фоне серого неба привлекли его внимание. Их было довольно много – птицы кружили, описывая плавные круги, потом круто снижались и опять взмывали вверх, быстро махая крыльями. Он долго следил за ними, кружащими над живописным холмом, увенчанным почти до основания разрушенным храмом, как внезапно … волчий вой раздался совсем близко, и он в одночасье увидел её. Высокая трава и кустарник были омыты дождём, и она шла, высоко подоткнув юбку. Тяжёлые, отливающие серебром волосы были уложены в две косы и на грудь перекинуты, а в них ленты белые вплетены. Ростом же … довольно высокая и вся из себя стройная, ладная. Взгляды их встретились, и … ничто для него уже не имело значения. Он спросил её имя – она назвала, но … он не услышал, потому что был уже полон ею…
Н е з н а к о м к а. Что же ты, аль не признал? (Она протянула ему пылавшую браслетами и кольцами руку, а он, как прежде, попытался крепко её пожать, но … узкая, сильная ладонь незаметно, без видимого усилия, выскользнула из его руки.) Мне известно, что ты искал Древо Жизни – Источник, в котором вода Живая течёт. И не нашёл до сих пор… Эх ты, а ещё Дважды Рождённый!..
Да, он искал. Но не Источник, похоже, – её! Потому что в годину страшной напасти она сама явилась источником его решимости стоять насмерть, «егда возможем», так же, как впоследствии являлась единственной побудительной причиной поступать так, а не иначе. Потому, наконец, что он испытывал к ней такое сильное притяжение, которое не исчезло со временем. Конечно, впоследствии он встречал много красивых и притягательных женщин, но ни одна из них такой причиной не могла быть по сути, а потому и повстречать её наяву, хотя бы в образе Белой Волчицы, которая обитала, как рассказывали, в самых дремучих лесах СВЯТОЙ РУСИ, у РУЧЬЯ НАДЕЖДЫ, надежды не было никакой. К тому же, он ни на секунду не верил, что пресловутая Бездна, будучи творцом судеб и разрушителем одновременно, в конце концов, впечатлится постоянством его чувств и позволит любить её как обычную женщину, однако твёрдо верил, что не прошло ещё время ужасных чудес.
Но вот, случилось именно так…
А н д р е й (неуверенно). Но ведь тебя же давно нет в живых!
Н е з н а к о м к а. Нас всех давно нет в живых. Но … мы живы, потому что бог Велес ввёл нас в новые жизни, и мы «вселились … в свои тела и приняли в них свой Облик». Смерти нет!
А н д р е й. Как же так? ведь столько времени кануло в Лету, что сама память должна источиться в прах!
Н е з н а к о м к а. Ты, что же, запамятовал?.. Вот здесь была битва и … конец времён, смерть, ужас… (Она взяла его за руку и через обвитый комарьём «сиреневый костёр» вереска увлекла на вершину холма, откуда на все четыре стороны, без конца, открывался простор, внезапный после ограниченного вида низины. Видны были гати, по которым ушли остатки их корпуса, и овраг, где обнаружил Андрея булгарский разъезд, только сосен там уже не было и ручья тоже. Ветер бодрящими волнами гулял там, приглаживая пожухлую траву.)
А н д р е й. А после что было?.. Ну, после того, как мы умерли и … воскресли…
Н е з н а к о м к а. Много чего… Были жестокие битвы и осады городов, и погромы… И женщины у тебя были, много женщин… И в походах на страны Венеи участвовал, и кровь свою проливал и чужую, и без меры жесток стал со временем… Мой же Образ поблек, так как встретиться нам с тобой до сих пор не пришлось…
А н д р е й. Так, наверное, случая не было…
Он посмотрел на неё – она по-прежнему являла собой некое вечное присутствие в этом мире, однако теперь оно не было столь яростным, что ли. Во внутреннем мире её, судя по всему, господствовало равновесие и умение быстро его восстанавливать. Но, тем не менее, его по-прежнему властно влекло к ней, так что он был готов пожертвовать всем, в том числе самой жизнью, за краткие мгновения близости, но … по-прежнему был не в силах её даже обнять.
Н е з н а к о м к а. Время пришло к повороту – вот случай. Что ж, идём – всё равно здесь зазря прозябаешь!
А н д р е й (изобразив недоумение, хотя догадался). Куда?
Ослепив его счастливой глубиной своих «волчьих» глаз, она возложила на плечи его свои прохладные, как у русалки, руки, так что ему показалось, что они, не размыкаясь, увлекают его в какой-то бездонный, пронизанный сиянием её глаз омут, в котором, как в Бездне, смешалось то, что было, и то, что будет.
Н е з н а к о м к а. Твой Источник, конечно, искать!
А н д р е й (прикрывая ладонью, как от яркого света, глаза). Похоже, я уже нашёл…
Что-то открылось в его душе, и он понял, что, неким непостижимым образом завершив круг, дорога, уведшая его когда-то от отчего порога, через череду его рождений и перерождений вернулась к своей изначальной точке.
И опять волчий вой раздался совсем близко…
Первое, что он почувствовал, приходя в себя, – это дымок. Лёжа с закрытыми глазами, он, раздувая ноздри, жадно втягивал тёплый воздух, проникнутый горьким запахом горящего хвороста вкупе с запахом кизяка, лошадиного пота и давно немытых человеческих тел. Яркое солнце сияло над лесом. Рядом горел костёр, а сбоку от него, так близко, что он мог рукой дотянуться, сидел Берсен, имильдеши, держащий в руках вызолоченный изнутри череп.
Булгарин сидел на разостланном тюфяке и с недоброй усмешкой поглядывал на него.
А н д р е й (облизнув пересохшие губы). Давно я не пробовал кумыса…
Б е р с е н. И конины, наверное, тоже. Вон, худой, как кощей!
А н д р е й. Устал что-то я…
Б е р с е н (понимающе кивнул и передал ему чашу). Урусуты совсем страх потеряли. Темники Бури с Каданом кинулись заводить лошадей, а Субудай ещё раньше свои тьмы повернул вспять. Однако конязь Олекса с места не тронулся – он, вишь, жениться надумал, а Ярослав молится Иешуа и уже стол в Ульдемире под себя мерит…
А н д р е й. А Юрий?
Б е р с е н. Конязь Гюрджи-то?.. Говорят, отправился за реку Черемшен (был убит)…
Андрей не поверил. Во-первых, потому что Князь был для него тем единственным и подспудно огромным, что именовалось Русью Яра, утратить которую означало лишиться точки опоры. (Он и на самом деле был насквозь Русью.) А во-вторых – потому что он сам побывал в такой страшной сече и, несмотря ни на что, выжил.
Б е р с е н. Хорошо, что нашли тебя мои люди. Хорошо, что байсу нашли при тебе. Эмир Барадж приказал пленных не брать. Да и то верно – обуза!
А н д р е й. И не брали?
Б е р с е н. Куда ж с ними! Но резать немногих пришлось – многие сами помёрзли, иные от ран померли… (Он снял рукавицу и прищёлкнул пальцами. Расторопный нукер подтащил на аркане ободранного, словно его рвали собаки, инока. Сквозь прорехи рясы проглядывало почерневшее, в струпьях тело, лицо было распухшим, а непокрытые власы смёрзлись и висели сосульками.) Вот – слуга урусутского бога. В падали прятался – думал моих нукеров обмануть. Как бы не так! Теперь рабом станет…
А н д р и а н (хныча и ползая на коленях). Яви милость, батыр, ради бога!
Б е р с е н (презрительно кривя губы). Видишь, как за жизнь цепляется, которая не имеет никакой цены, кроме той, какую он сам за себя назначает, и, конечно, он её переоценивает. Но ты-то знаешь, что подобно тому, как мы снимаем с себя одежду с наступлением ночи, так и душа освобождается от тела в смертный час – смерти нет!
А н д р е й. Так подари ему одежду и … жизнь, какой бы никчёмной она ни была!
Б е р с е н (кивая). Будь по-твоему, пусть живёт. Тем паче, эмир велел не чинить зла слугам урусутского бога. А вот что с тобой делать? (Он сделал красноречивый жест поперёк шеи и вопросительно взглянул на Андрея. Подскочивший чауш с готовностью обнажил саблю.) Нет. Ныне мы с урусутами не воюем. Отомстили Гюрджи – и ладно! Настал час возвращаться… С нами будешь?
Андрей понял, что, если откажется, будет убит. Он сделал изрядный глоток кумыса и вернул чашу.
А н д р е й. Я ведь из рода Ай-Бури, ты знаешь…
Б е р с е н (примирительно). Все мы – и урусуты, и булгары – потомки сакланов…
А н д р е й (вспомнив в одночасье соседскую девочку из Биляра). Чачак (Цветок), наверное, красавицей стала?
Булгарин тяжко вздохнул и задумался.
Б е р с е н (после паузы). В то время как многие встали под знамёна эмира, она сказала, что будет дожидаться, когда я тебя приведу, а если нет – поклялась Тенгри, что обернётся волчицей и отправится на Русь, чтобы перегрызть глотку конязю Гюрджи…
А н д р е й. Идём! (Он кивнул и молча протянул руку.)
Б е р с е н (улыбаясь). Не так скоро – ведь ты слаб, как чага!
А н д р е й. Я не могу ждать. Идём! Там, на берегу Иттиля, стоит славный город Биляр (он ещё не знал, что его уже нет) – может быть, Чачак ждёт нас там. Но … всё равно, где бы она мне ни встретилась, я узнаю её. Не спеши только – я слишком устал! (Сказав так, он закрыл глаза…)