Но Фейг провалился в мутное небытие, под толщу воды, видя перед глазами нежеланные картины прошлого, что как маяк строго указывали в каком направлении его кораблю плыть. Даменцкий эту историю слышал всего пару раз, но скорее из уст Юрского вскользь, когда он удовлетворял его любопытство касаемо отношений Кауфмана и Фейга, как они начинались, не очень Лев Алексеевич любил ее вспоминать, говоря о том, что питон оплетает кольцами не только шею. А Георгий, как истинный ВЧК-шник, как любовно прозвал его Лев, собирал все и о всех. Все и на всех.
Тогда стояло жаркое лето, что нещадно палило безостановочно днём и вечером, норовя превратить любого попавшегося неудачно вышедшего человека в сочный стейк с кровью на асфальте, как большой сковороде.
— Se;or Лев Алексеевич Фейг, — протянул приветственно крепкую и сухую ладонь для рукопожатия мужчина, перекатывая в зубах сигару.
— Господин Михаил Карлович Кауфман. Слышал про вас, — нехотя пожал руку упомянутый, явственно жестом показывая свою доминантность, разворачивая «Равное рукопожатие».
— Слышать одно удовольствие, но наблюдать воочию другое, — с явным акцентном близкого к южному поговорил Кауфман, прищурившись лукаво, что не удалось самому начать вести русло диалога, но и такое продвижение он был готов. Лишь немного раздосадован, что впечатлить не удалось.
— Удовольствием было бы не слышать вообще, — съязвил Лев в привычной манере.
— Уверен, что ничего хорошего слышать и не приходилось. Но тем интереснее, ;No es as; (не правда ли?) — парировал Михаил Карлович в ответ.
— Что вы правша, а руку мне пожали левой. — не менее едко подметил Фейг, расслабляя свою руку и выуживая — Но однако вы правы, интересно столь же, сколько услышать ваш слог воочию, буду ждать этого момента с нетерпением.
Кауфман не знал, что по большому счету и думать по исходу их короткой беседы и Желание Фейга при первых абсолютно пустых местах занять чуть не в самых последних рядах. В Тифлисе он о нем слышал, да и раньше, его газета активно печаталась и распространялась среди пролетариата он знал и в Советском Союзе, хотя, даже когда это ещё не было Советским Союзом. Он ожидал чего-то более стихийного и менее организованного, когда заходил в капеллу. Ему приходилось гораздо легче и вольготнее «Северных», но в то же время они абсолютно не знали ту цену жизни, которую ведал он и не потому что отучился в духовной семинарии. Они никогда не были под кавказскими шальными пулями, рыть рудники и лопатами тыкать промёрзлую каменную землю это не встречаться в каньоне с нацеленным тебе в лоб прикладом, попросту потому что перебили поставки и кроме воровства ничего не остаётся. Это не холод Сибири, это вечный зной от которого ровно столько же можно сдохнуть.
В небольшой кирхе было тяжело дышать от замкнутости непроветренного помещения, так ещё и запах каких-то благовоний тяжелил голову. Близилось его время, но выступать с манерой проповеди после человека, что размахивал и разливал воду из стакана, давясь слюнями, странного немецкого дипломата, что «И вашим, и нашим, и споём, и спляшем» да даже после мужчины, что опирался на костыль и занял место рядом с Фейгом. Хотя, из всех субъектов он выбрал бы третьего, что не трепал попусту, выбрал вектор отделённый и дожимал, оперируя фактами и тем, что кроме себя-то надеяться было и не на кого.
— Прошу сюда товарища Македонского, — на секунду воцарилась тишина и прошёл странного рода шёпот. Кто-то вспомнил о шутке о стрельбе по-македонски, кто-то, что у этого товарища был в одному глазу бог, а в другом черт. Но Кауфман поднялся, оправив рукава полу-гражданской формы и прочистив горло занял своё место. Смешок прилетел ему в спину и он догадывался, кто обладатель.
— У революции есть враг, — сразу с ходу начал Михаил Карлович, стараясь заявить о себе, как можно громче — Это отживший свой срок мир. Она же будет безжалостна к нему, как хирург безжалостен к своему врагу — гангрене. Революция заживо сгнаивает власть в лице короля, аристократию — в лице дворянства и буржуазии, деспотизм — лице армии, заблуждение и суеверие — в лице священника, варварство — в лице судей. Одним словом, истребляет все, что именуется тиранией, в лице каждого, кто является тираном! — речь Кауфмана была встречена удивленным охом, но при этом в молчании крылось одобрение. А Михаилу уши полноценно были нужны, а не ответ, он точно читал проповедь. Сам вопрос задаст, сам на него ответит — Операция мучительная, даже смертельная, но революция будет делать ее твердой рукой. И у вас хватает духу требовать от нее пощады гнойной язве, отравляющей весь общественный организм!.. — раскритиковал он либерализм в отношении организации — Нет, она вас и слушать не станет! Она крепко держит в своих сильных руках наше гнусное прошлое и прикончит его! Вам больно, говорите вы? Да, больно, без этого нельзя. А долго ли еще будет больно? Пока не кончится операция, а там ещё долгое восстановление. Зато вы будете жить, да может недолго, ибо она приведёт к нарушению важных жизненных процессов, а может ещё сорок с лишним лет. Не попробуете провести — не узнаете. Революция отсекает старый мир, а при этом кровотечение неизбежно, — он схватил стоящий на стойке подсвечник, что венчал в нескольких количествах каждый ряд кресел и с силой готов был размахнуться и разлить ещё жидкий воск, вместе с линией пламени — вы же все норовите довести загноенную ногу, несмотря на то, что в конечном счете придётся отрезать все равно… Только уже не щиколотку, а выше колена. Вы не горите внутри, тлеете, заставьте все гореть снаружи! — он со звоном поставил подсвечник на стол обратно, капая горячим воском на поверхность пошарпанную.
Несколько минут стояло гробовое оглушительное молчание, но Фейг даже поднялся демонстративно с места, чтобы одним из первых зааплодировать и, по виду, без сарказма. Сначала немногие подхватили нерешительно, просто отдавая дань вниманию, но эхо аплодисментов, несмотря на то, что Михаил не отличался ораторскими способностями и будто прочитал с акцентами священное писание, заимело успех. Они будут после этого ещё долго пить брэнди и курить сигары, но Кауфману не надо это «После». Он вспотевший от нервов, с дрожащими руками и охрипшим голосом от достаточного продолжения разговора на повышенных тонах, но услышанный. Он услышан и над ним не будут снисходительно смеяться, у него есть зубы и их торможение не более трамплина для него. Только нужного субъекта продержаться. Кто оплот этой роли, как ни Фейг? А сколько черта не бели, то известно…
— Должен сказать, это было эффектно, — подошёл после выступления к Кауфману Фейг — однако с такой манерой вам бы быть священником и махать кадилом, но мысли весьма радикальные мне нравятся. Право, вы побледнели…
В голове глухо перещелкнуло что-то и ухнуло. На мгновенье стало тяжело дышать и ни зги не видно, точно он или совершенно слепой или дальнозоркость обострилась, в непосредственной близости оставляя лишь маслянистое бледное пятно неровной текстуры. Кауфман машинально взял его за рукав, выводя из зала, кипящего обсуждениями, соглашениями, возмущениями и всевозможными комментариями.
— Что с вами? — флегматично спросил Фейг, он не хотел быть ответственным, если Кауфман, господин Македонский, сейчас загнётся.
— Это, сейчас, надо сделать укол… Пережитый стресс после восстания аукается. Не вижу, не слышу, — Кауфман отмахнулся сначала, а после отточенно выудил из карманов все необходимое, в лице нужного шприца и раствора.
— Восстание?
— Кронштадтское, — уточнил Михаил Карлович, и он оперся на стену, удерживая сознание где-то на грани.
— Давай, руку сюда. Я сам сделаю чертов укол, — сказал Фейг.
— Вы не умеете.
— Ты только что сознание чуть не потерял. Думаю я могу попасть в вену с первой попытки с опытом военного корреспондента, нас этому, конечно, не учили, но… Ничто и никто не остановит идею, время которой пришло! — с усмехшкой проговорил Фейг, выцепляя нужные предметы.
То, что он вкалывает — это какой-то анастетик, что даёт ему Кауфман со вздохом, Лев не очень разбирался в медицине, да и не хотел. А тот не хотел быть бессильным, только обретя силу в глазах. Точно также он пытался сообразить несколько десятков лет назад, как не уйти под лёд в Кронштадте, освободив руки и тут же сиганув в ледяную толщу воды под тяжестью своего веса. А впереди шла красная дивизия и им нет разницы кто он таков, сразу в лоб шмальнут, потому что на дороге попался. Вот только бы подтянуться, да одежда тяжелая на дно тянет… «Только бы не уйти с головой» только и успел подумать и кусок ото льдины откалолся со смачным хрустом, заставляля наглотаться ледяной воды, но как поплавок тотчас вынырнуть обратно. Он не мог прокашляться сначала от воды, а после и вовсе не мог остановиться от удушливого и громкого кашля, что продирал все горло по самые гланды. Михаил тогда ещё не догадывался, что он перерастёт в тяжёлую астму с периодической ремиссией.
В ушах тарабанить начало с удвоенной силой, подозревал, что сердце тоже, но приступ отпустил Кауфмана из своих прохладных лап, толкая из прострации обратно в реальный мир.
— С возвращением, господин Македонский-Кауфман. Благодарим за пользование услугами нашего транспорта по возвращению вас в реальность, не советуем ещё раз, ибо недаром называется «Последний Путь».
— Ahora, Теперь я готов поговорить… — кивнул головой глубоко Михаил Карлович, усмехнувшись, несколько раз моргнул глазами и только сейчас Фейг заметил, что они отличаются между собой по цвету. Вот почему Македонский-то. А ларчик просто открывался… — О чем вы хотели поговорить? Про манеру священника… — вспомнил показательно Кауфман, на деле из головы они, эти слова, у него и не выходили, просто зацепившись крепко с мыслями — Не подобны ли священнослужители пользующимся особым почетом жонглерам огня, призывающим нас взирать на небо и вздымающиеся горящие шары, опустошая тем временем наши карманы? Духовенство было бы весьма недовольно, если бы его духовный труд оплачивался духовно. За ними и будет стоять реальная власть.
— Не дурно, однако… Власть не средство, а цель, мне нравится сия постановка вопроса. Но диктатуру церкви не устанавливают, чтобы защитить завоевания революции. Наоборот, революции устраивают, чтобы установить диктатуру и далеко не церкви, ведь с ранних лет твердили мудрые, что монастырь это темница, куда отправляется неугодный и выброшенный за борт в поисках прощения, но так никогда его и не обретуший, пока не будет делать что от него хотят, а не что он хочет. Стало быть и веры нет и смысла в ней, кроме манипулятивной функции при лучшем раскладе — со смешком колким и ироническим проговорил речь Фейг, однако, что не выражала его личного мнения абсолютно, он привык к тому, что мнение меняется лишь в зависимости и степени выгодности ситуации.
— Священнослужители были всегда изобретатели оков, которыми отягощался в разные времена разум человеческий, — засмеялся согласно, но с подковыркой Михаил Карлович. В нем уже чувствовалось необузданное и непомерное желание власти — они подстригали ему крылья, пока не вырвали с корнем, давая Дедаловские, скреплённые воском и вторили только, что к солнцу близко не подлетай… Проповедуя правду, но мало, что зная о ней… А сами вы кем будете? — понял тонкую лавировку Михаил, тактично и осторожно задавая вопрос… Прям в лоб.
— Неверующим.
— Но вы крещены, рождены в определенном месте, в определенной прослойке общества, в определённое время, это делает вас привязанным, даже несмотря на то, что выбор этот сделан за вас Всевышним? Хотя все мы знаем, что мы рождаемся из чрева матери с болью, она платит свою цену за своё желание или нежелание иметь детей, наравне с партнером. А жизнь зарождалась не с зажженной звездой в небе по убеждению, а в ходе удовлетворения потребностей, мы тоже потребность, а не божье создание, не более того, а чаще даже лишь неудобное обстоятельство, что связывает двух людей. Но это то немногое, что лишь людям и остаётся, даже во времена революции и бесчинств, террора. Людям нужна Вера, мы ее никуда не денем, как Сталин, колокола на трактора переправляя, иначе власть потеряем… — на мгновенье замолчал Кауфман и тут же продолжил — Атеизм — это тонкий лед, по которому один человек пройдет, а целый народ ухнет в бездну. Ватикан тем только и живет, олицетворяя собой и духовное лицо и главу наступления это ли не высшая мудрость?..
— А какую же вы хотите последнюю революцию? Последней — нет, революции — бесконечны. Последняя — это для детей: детей бесконечность пугает, а необходимо — чтобы дети спокойно спали по ночам… Вы опять мне читаете ваши мантры, — желчно подметил Фейг.
— Озлобленный атеист не столько не верит в Бога, сколько испытывает к нему неприязнь. А он не может жить без веры и она ему нужнее гораздо больше, чем самой вере, — ехидно отвечает Кауфман.
— Слава богу, я все еще атеист, — демонстративно язвит Лев, но тем даже и разряжает накал, повисший в воздухе. Достаёт из портсигара пару сигарет, позволяя у себя стрельнуть и отправится на балкон.
Курильщик, даже начинающий, осознает, что употребляет мелкими дозами яд, угощая им и окружающих своевольно, зная, что если травиться, то уже не одному. Капля никотина убивает лошадь, но на то человек и не лошадь, ибо кони даже дохнут от работы. Но только становясь заядлым он понимает, что можно использовать ровно столько же это и извлекать пользы от проданных заранее прикупленных по акции сигарет друзьям в два раза дороже, чтобы потратить на импорт, больше, как и у власти. И без разницы попов, буржуев, хоть крестьян. Сначала ты немного поправляешь своё положение, но готов друзьям отстегнуть по необходимости, даже приличные Captain Black. Коррупция начинается с мелких доз и недоимок, а кончается миллионами, уходящими в никуда и желанием подешевле продать и побольше. И денег выручить побольше, чтобы оно повторялось снова и снова.
— Теперь столько пишут о вреде курения, что я твёрдо решил бросить читать.