Унтер-офицер Истомин. Красно-белые волны в Царицын

Унтер-офицер Истомин. Красно-белые волны в Царицыне и окрест.


Вторая книга о российском контрразведчике Станиславе Истомине (Валерий Проскурин), переработанный вариант. 1918-1919 гг. Оборона Царицына (Волгоград), противостояние Сталина и белого генерала Носовича. Книга основана на реальных исторических событиях, исследованиях и воспоминаниях участников.


Родине
О Русь святая! О тебе молюсь,
Я так тебя люблю безмерно,
И для тебя отдать клянусь
Я жизнь свою нелицемерно.
Живи во славе. Будь могуча
И под крылом родным не страшна бури туча.
Под сению своей ты русских век оборони…
О, Русь Святая! Бог Тебя храни.

Генерал-майор А. Л. Носович
29 октября 1918 г. Новочеркасск
Гауптвахта


Новочеркасск. Ноябрь 1917.

    Приёмная генерала Алексеева. Адъютант читает мои документы. Наконец, решается подать генералу. Возвращается без них. Значит, Алексеев согласился рассмотреть мою кандидатуру. Ожидаю час с четвертью. Наконец, у адъютанта звонит телефон.
- Исполняю, Ваше превосходительство. Проходите, господин Истомин. Генерал желает беседовать с Вами.
     Привожу себя в порядок насколько могу, вхожу в кабинет. За широким массивным столом в стареньком засаленном мундире сидит маленький курносый старичок с высоким лбом и пышными усами. В глазах как будто с детства застыла печаль.
- Значит, Вы унтер-офицер кавалерии. Закончили Николаевское училище, служили на северо-западном фронте. Теперь желаете вступить в Добровольческую армию?
- Так точно, Ваше превосходительство.
- Армия только формируется. Как узнали?
- Из Вашей телеграммы в штаб Петроградского округа.
- Как оказались в штабе?
- Так сложились обстоятельства, - отвечаю первое, что приходит в голову, и понимаю, что ответ совершенно бездарный.
- С каких пор туда пускают унтер-офицеров кавалерии? Телеграмма была зашифрована. Могли прочитать только офицеры штаба.
    Молчу. Сказать нечего.
- У Вас чистые, опрятные руки кабинетного офицера, без следов от поводьев. Походка не вразвалку, как у кавалеристов. Ноги держите вместе, немного сутулитесь, как будто просиживали над бумагами. Чувствуется, привыкли общаться с высокими чинами. Так что, по-прежнему кавалерист?
     Придётся раскрыться, иначе будет отказ.
- Документы не мои. Использовал для конспирации. Штабс-капитан контрразведки Петроградского округа Проскурин. Служил в отделе подполковника Истомина, разрабатывал связи большевиков с германской разведкой. Документы принадлежат его сыну. Подполковник посчитал так легче пройти проверки новой власти и уехать заграницу. Но прочитав телеграмму, я решил отправиться к Вам добровольцем.
- Где настоящие документы?
- Спрятаны.
- Можете предъявить?
- Никак нет! В Петрограде. Там большевики.
- Что нашли по большевикам?
- Их вожди доставлены из Швейцарии по приказу кайзера. Получили миллионы марок от германского командования. Операцией руководил Парвус.
- Кто это?
- Якобы революционер. На самом деле политический коммерсант.
- Я был знаком с подполковником Истоминым. Можете описать привычки?
- Гладит бороду перед тем, как начать говорить.
   Алексеев рассмеялся.
- Меня это забавляло.
     Кажется, поверил. Отменно!
- Откуда Вы родом?
- Царицын.
Генерал удивлённо посмотрел на меня, затем на карту за спиной.
- Саратовской губернии.
- Знаю. Отужинаете со мной?
- Почту за честь!

Киев. Сентябрь 1917 - март 1918.

   Выпускник Николаевской академии генштаба Анатолий Леонидович Носович - человек крепкого характера, лучший фехтовальщик и наездник Петербурга - начав войну ротмистром на австрийском фронте, за три года сумел дослужиться до полковника. За личную храбрость и умелое командование 466-м Малмыжским полком был награждён Георгиевским оружием и орденом Святого Георгия. 4-го сентября 1917-го в Киеве венчался с сестрой милосердия 94-го передового перевязочного отряда Екатериной Константиновной Аршеневской. Сразу после венчания молодожёны уехали в отпуск в Симферополь. 
    В конце года Носович получил звание генерал-майора и назначение командиром 11-й пехотной дивизии. Выехал в штаб в имение Котюжаны Каменец-Подольской губернии с намерением довести войну до конца. Но в стране уже произошли две революции и армия разлагалась революционерами. 4-го февраля толпа пьяных солдат решила добраться до винного погреба. Носович со штабом забаррикадировался на втором этаже, но солдаты выставили 37-мм орудие. Генерал приказал не оказывать сопротивление, а утром подал рапорт об увольнении и с денщиком Прохоровым выехал к семье в Киев.
    В вагоне мест не нашлось, пришлось ехать на открытой платформе. Генерал приказал денщику сесть подальше, чтобы не пострадал в случае расправы над ним со стороны дезертиров, осаждавших поезд на каждой станции. Бессмысленно смотрел на мелькающие шпалы, не замечая свинцово-фиолетовые облака, ледяной дождь, порывистый ветер и распоясавшихся дезертиров, а в голове калейдоскопом оживала картина бунта: попойка в погребе, сломанная мебель и пьяные солдаты верхом на чучелах медведей. Рядом на платформе, прикрываясь шалью от ветра, сидела пожилая сестра милосердия. За сутки пути не произнесла ни слова. Поздно ночью, когда дезертиры, устав от попойки и песен, наконец уснули, неожиданно произнесла: 
- Всё можно перенести: и холод, и слякоть, и даже эту грязную толпу, но похабную брань - выше моих сил! А ведь не было такого на фронте!
- Придётся терпеть, если хотим жить, - сдержанно ответил Носович.
     Под утро на узловой станции увидел знакомого железнодорожника.
- Готовимся к эвакуации, - вполголоса произнёс тот. - Банды Петлюры открыли фронт. Немцы идут на Киев.
- Сделай мне место в литерном, - попросил Носович.
   Вечером прибыл в Киев и, не заходя домой, направился в комендантское управление, оставил адрес и попросил вызвать на службу при первой необходимости. Домой пришлось идти переулками и дворами - революционная дивизия Сиверса расправлялась с офицерами прямо на улицах. Были расстреляны сослуживцы Носовича - полковник Домонтович и штабс-ротмистр граф Рембелинский, чудом выжил тяжело раненый штабс-ротмистр Борзенко. 
    Каждое утро Носович приходил в комендантское управление, но получал один и тот же ответ: германское наступление ликвидируется, в услугах не нуждаемся. Тем временем на помощь Сиверсу прибыла “Печорская армия” - пятьдесят вагонов с 60-ю красноармейцами. Начальник эшелона 18-летний комиссар Беркович под угрозой расстрела сразу же потребовал выдать по две пары чистого белья:
- Воши распаганились! Не дашь – пальну промеж глаз и уведу армию!
    Вечером 1-го марта спустившись с Липок на Крещатик, Носович услышал военный марш.
- Не русский и не революционный, - забеспокоился генерал. Показался военный оркестр и батальон пехоты. - Немцы! Сдали город без единого выстрела! Разогнать местных царьков, уничтожить революционный банды, восстановить армию и фронт! К Императору! - Но на следующий день Император отрёкся от престола.
    Киев наполнялся германскими и петлюровскими войсками. Переправлялись на левый берег. Оттуда доносилась артиллерийская канонада и стали привозить раненых.
- Офицеры сражаются! – догадался Носович.
    Решил перебраться туда. Приказал Прохорову привести Малу – породистую лошадь, с которой прошёл все три года войны. Поехал к генерал-лейтенанту Драгомирову. Тот одобрил решение и приказал выйти на связь с генералом Алексеевым, создававшим Добровольческую армии на юге.
    Носович начал осматривать мосты, запоминая расположение германских войск. Дома чертил карты, записывал и снова запоминал. В лавке столкнулся с генерал-лейтенантом Скоропадским:
- Слышал, увлеклись украинством, Павел Петрович.
- А что? Немцы поддерживают!
- Каким боком Вы украинец? Потомственный дворянин-малоросс, флигель-адъютант Его Величества, сын полковника русской армии! Украинство германским ветром надуло?
- Не разделяю Ваш сарказм. Украинство и гетманство надо возрождать.
- Поэтому в своём 34-м корпусе заменили фронтовых солдат на пригнанных немцами пленных?! Не хуже меня знаете, в концлагерях записали украинцами за краюху хлеба!
- Уже не 34-й, - ехидно улыбнулся Скоропадский. - Первый Украинский! Записывайтесь, дам дивизию.
- Надо немцев из Киева выкинуть, фронт восстановить!
- Пустое! Послушайте меня. Явитесь к немцам, скажите - генерал, украинец, лоялен. Скоро будет новое правительство, рада, получите высокий пост.
- Подлец, предатель! - Носович резко развернулся и вышел из лавки. – А ведь был в Свите!.. Не на левый берег, нет, дальше, на восток, к тем, кто борется с немцами и верит в монархию. На Мале до Сум к мачехе и сестрам или к брату на Деркульский конезавод. Четыреста вёрст - четыре дня пути. Выдержим! И я, и Мала. В города не заезжать, ночевать на выселках под видом солдата или прапорщика. Оставлю Малу у родных и поездом в Москву.
   Рано утром 23-го февраля Прохоров вывел Малу. Носович, широко перекрестив жену, рысью тронулся со двора, но в воротах не сдержался, обернулся. Жена прижала ладони к сердцу: 
- Дай Бог удачи, Толенька!


Новочеркасск. Ноябрь 1917.   
   
   На стол подали уху из судака, отварной картофель, копчёную колбасу с кардамоном и маринады. Невиданное роскошество после голодного Петрограда! Композицию дополнял графин водки. Алексеев расспросил о семье, училище и царицынской жизни. Этикет, подумал я и ошибся.
    - А теперь прошу набраться терпения и выслушать меня, старика. Я в Петрограде жил на конспиративной квартире на Галерной, создавал новую армию. Готовились противостоять анархии и нашествию немцев и большевиков. Знаете, никогда не охватывала душу такая давящая тоска, как в те дни. Вокруг бессилие, продажность, предательство! Особенно в Петрограде. Осиное гнездо! Развал империи! Как будто по чьему-то приказу исполнялся предательский план. Когда Вы упомянули Парвуса и большевиков, в голове всё расставилось по местам. Действительно был план уничтожения России! - генерал тяжело вздохнул. - В конце октября было назначено заседание Временного совета Республики, но большевики оцепили Мариинский дворец. Я направился в штаб округа. Там настоятельно рекомендовали срочно скрыться - по всему городу висели листовки, что я враг революции. Хотели арестовать. Друзья спрятали у себя, потом перевезли – меня опознали на улице. Купили билеты до Ростова. Ночью отправились на вокзал. Представьте себе генерала в потёртом пальто шоколадного цвета, не по росту длинного, и брюки поверх сапог. На голове синяя фетровая шляпа с чёрной лентой, в кармане чужой паспорт. В поезде меня всё-таки узнали. Но до Ростова, слава Богу, добрался.
      Алексеев перекрестился.
- Атаман Каледин уже ввёл военное положение, выгнал большевиков. Мы встретились здесь, в Новочеркасске. Представьте себе, отказался принять офицеров! Приказал немедленно покинуть Донскую область. Я, конечно, не послушал, - генерал наполнил рюмки. - К нам присоединился генерал Корнилов. Думаю, Вы о нём слышали, - Алексеев улыбнулся первый раз в моём присутствии.
 - Конечно! Командующий Петроградским военным округом.
- Опубликовали воззвание к офицерам защитить Отечество, восстановить монархию, вернуть союзников и уничтожить большевиков.
- Я тоже придерживаюсь монархистских взглядов.
- За монархию! – произнёс тост генерал.
    Помолчал. Видимо, готовился сказать главное.
- Могу предложить два варианта службы. Первый - кавалеристом, чего, признаюсь, хотелось бы менее. Второй - поедете в Москву к большевикам и попытаетесь получить назначение в Царицын. Готовим летнее наступление.
- Согласен на второй вариант, - не задумываясь ответил я.
- Превосходно! Детали обсудите с начальником разведки подполковником Ряснянским. Адъютант отвезёт на квартиру на окраине города. Постарайтесь ни с кем не общаться и не выходить.

Лебедин. Сумская губерния. Февраль 1918.

    За ночь дорога через поле сильно промёрзла и твёрдый, колющий снег не позволял перейти на рысь. Но в полдень вышло солнце, колоть подтаяла и генерал навёрстывал потерянное время. Свернул на тропу к домику лесничего. Тот оказался интеллигентным учёным-лесоводом. Вместе приготовили обед, говорили о войне, революции и германском наступлении.
  В сумерках Носович уже был под Новой Басанью, но ни в одном хуторе не пустили переночевать. Видя его отчаяние, хозяйка крикнула вслед:
- Через полторы версты поле справа. На другом конце племянник расстроился, место есть. Скажите, от тётки Матрёны с выселков.   
    На громкий стук отозвался старческий голос. Ворота без скрипа распахнулись и Носович въехал в просторный двор, окружённый хлевом, конюшней и сараями.
- Иван! - крикнул старик. - Служивый с Киева на ночь просится. Принять надоть. 
    Сын показал на сарай. Носович снял с Малы седло, растёр соломой спину, помассировал ноги и приступил к тщательной уборке, давая по два-три глотка воды каждые пять минут. 
- Изволите говорить, поутру отбыли с Киева? - Носович вздрогнул и резко повернул голову. Иван чёрным силуэтом стоял в широкой двери сарая. - Поболе ста вёрст будет-то. Изволили устать? Дозволите уборочку кобылке Вашей сделать? – Неторопливая крестьянская речь и мягкий, вкрадчивый голос, как лунный свет за спиной говорящего, без видимого движения распространялись в сторону генерала. Почувствовал, как похолодели стопы и кисти рук. Решил держать Ивана в поле зрения и проверил браунинг на пояске под мундиром - носил с 1905-го, когда революционная шайка ворвалась в квартиру, требуя “освободить прислугу от буржуйского гнёта”. Носович спустил собаку и замахнулся плетью со свинчаткой. В эскадроне её называли “переносная конституция”:
- Вот вам лекарство от революции! Получай! - через голову по спине ударил симпатичную молодую революционерку. Та беззвучно опустилась на пол, потеряв сознание. Нападавшие в панике бежали, а Носович спрятал девушку у себя, чтобы не арестовала полиция.
- Чего там в Киеве? – продолжал вкрадчиво интересоваться Иван.
- Неспокойно, - осторожно ответил Носович, насыпал Мале овса и развязал свои припасы.
- Извольте в дом, повечерим. - Иван повесил огромный замок и спустил дворового пса. – Как спать изволите, я Вашу кобылку во-вторях напою, овса подсыплю да сенца брошу. Поутру весело пойдёт.
     Изба была необыкновенной чистоты, просторная, с вышитыми занавесками на широких окнах. Хозяйка угощала блинами столь вкусными, что Носович не мог себя сдержать, смазывая то маслом, то сметаной.
- Дозвольте спросить, не будете ли господином офицером? – всё также тихо и мягко продолжал расспрашивать Иван.
    Носович вздрогнул. Неужели так заметно даже в солдатской шинели? Врать гостеприимным хозяевам не хотелось, но и раскрываться не следовало.
- Эх, кто ж теперь не офицер! Все нонче позаделались не ниже прапоров, - попытался изобразить унтер-офицера из простых, но получилось наигранно, с врождённой лёгкой картавостью.
- Изволили быть командиром 466-го Малмыжского полка? А я, Ваше Превосходительство, конный разведчик 465-го Уржумского. Возил Вам пакеты. У Прохорова Николая, денщика Вашего, останавливался. Сразу признал седло у кобылки-то да как по-особенному растирали, убирали, по глоткам поили. Всё распознал. А когда бригаду получили, я к Николаю прощаться приезжал. Видел, как старые малмыжцы чинно провожали Вас. Только не извольте сумлеваться, знаю, какие нонче времена, никому об Вас не скажу. Тутки немчура кругом, так я поутру околью проведу.   
     Ещё засветло хозяйка напоила чаем, дала с собой лепёшек и благословила семейной иконой “на подвиг ратный”. Вёрст двадцать ехали по подлескам и рощам. Под дубом сделали привал, пообедали и простились, крепко обнявшись. Носович выехал на дорогу и пришпорил Малу – хотел попасть в Прилуки раньше немцев, но вдруг заметил разъезд немецких улан. Заметили и его. Пришлось галопом уходить на север и возвращаться болотистой целиной. Не заметил, как попал на гать. Вдалеке показалась богатая усадьба, а в зарослях промелькнула фигура. 
- Военный, - догадался генерал. - Вооружён? Один или отряд? Русский или немец? Если немцы, представлюсь полковником Кирилловым Уланского полка, еду в собственное имение Васильевку Кобеляцкого уезда Полтавской губернии. Николай погиб на фронте три года назад, но откуда им знать! Отнесутся благосклонно - возвращают отобранные революционерами имения. – Направил Малу левее того места, где скрылась фигура. Раз военный, то переползёт в сторону, обыкновенно по ведущей руке. Если правша, то поползёт вправо. Правшей раз в двадцать больше, чем левшей, значит, берём влево. Как учил профессор Снесарев на занятиях по практической статистике, вероятность правильного решения 95 процентов. Мала остановилась перед тремя сросшимися кустами. Поднялся молодой человек в русской офицерской шинели. - Как ты похож на отца! Воевали вместе.
- Прошу в гости, помянем.
   На рассвете Носович был уже под Прилуками. В городе шёл бой. Ночлег пришлось искать в деревне. У богатой избы стояли шестеро парней лет двадцати, плевали семечки. 
- Кто сын хозяина? Спроси у отца можно переночевать?!
    Парни не торопясь, презрительно осмотрели богатое седло и Малу. Один нехотя пошёл во двор. Вышли мать и бабушка.
- Во фронте ишо кормилец наш.
- Но ты ночуй.
    Носович отвёл Малу в сарай и приступил к уборке. Парни наблюдали со двора, подозрительно перешёптываясь. Генерал приготовился выхватить браунинг из-под полы мундира. Парни вошли в сарай. Носович незаметно положил в карман коробку с 25 патронами, в другой три запасные обоймы.
- 47 выстрелов, вполне хватит, - успокоил себя, ногой пододвинул ось от телеги и решил ночевать в сарае. – Придётся не спать.
- Пойдём в хату вечерять, - во двор вышла мать. – Сидай рядком, а то парни балованные, управы нетуть, - прошептала на крыльце. – В хате я хозяйка, а в сараях они. Видал, ворота запёрли! На кобылке ужо не уйтить. А из избы в окно да через забор!   
- До Сум двести вёрст. Пешком шесть дней, на Мале два, - подумал Носович. – Не оставлю её! Нет, жизнь дороже. - Сел в угол под образа между бабушкой и внучкой лет десяти. - Фланги прикрыты! Не обойдут, в спину не пальнут.
- Под образа сел жид пархатый! – воскликнул внук. - Убить христопродавца!
   Носович понял, чем так не понравился парням:
- Имеете ввиду мою лёгкую картавость? Так сие от православно-дворянского происхождения и уроков французского.
- А ну, малая, геть из-за стола!
      Внучка залилась слезами и выбежала из хаты.
- Мадам, Вам лучше уйти, - обратился Носович в бабушке.
- А ну сам геть отсель, супостат окаянный! – закричала на внука старушка. – Ишь, хозяином сделался!
   Один из парней зашёл с левой стороны. Носович нащупал браунинг, но решил пока не доставать. По-генеральски посмотрел ему в глаза:
- Назад, молодь! - Парень неожиданно повиновался и Носович решил развить успех. В корпусе читал на клиросе за дьячка и пел в церковном хоре. - Как звать?
- Васькой.
- Жид я, говоришь… А знаешь ли ты, Васька, тропарь благоверных князей Василия и Константина Ярославских? “Возвысившеся на добродетель, к желанию крайнему, и достигосте к Небесней высоте, благовернии велицыи князи Василие и Константине, и безстрастным житием украсисте души своя, пощением же изрядно победисте бесовския полки и воспримете чистую совесть, в молитвах яко безплотнии пребысте, возсиясте в мире, аки солнце, преславнии, молите спастися душам нашим.” Тропарь на обретение мощей князей сих знаешь? “Ваше отечество хвалится обагрением кровей ваших, Церковь же Божия радуется приемши телеса ваша, людие, песненный лик составльше, духовною цевницею вопиют: ликуй, Василие, радуйся, Константине, Ярославлю славо и всей России радосте.” Ну! Кто из нас жид пархатый?!
- Подь отсель, нехристь поганая! – закричала на Ваську бабушка. – Идём к нам в покои, господин офицер.
    Всю ночь Носович прислушивался к каждому шороху, стараясь не заснуть. Но утром Васька неожиданно подобрел, за чаем рассказал, как объехать Прилуки двумя верстами. Носович видел, как без единого выстрела германский полублиндированный поезд прибыл на вокзал, а усиленные дозоры пехоты занимали город. Бросив последний, печальный взгляд, по бездорожью направился на восток.   
    Днём не потеплело и Мала шла по колоти шагом. В полдень отдыхали в поле на насте. К вечеру добрались до лесника, ужинали варёной картошкой и свежим молоком. Носович поделился консервами. Отменно выспавшись у полуоткрытого окна, выехал чуть свет, оставив леснику чай и сахар. 
     До Сум оставалось сто вёрст. До полуденного привала решил ехать просёлочными дорогами, потом по большаку, чтобы не пропустить развилку на Сумы и Лебедин. Едва пустил Малу крупной рысью по утоптанной обочине, как вдруг показался всадник в солдатской форме без погон. Тоже шёл рысью, неуклюже подпрыгивая в седле, за спиной болталась винтовка пехотного образца.
- Эй, пехота, веди в штаб! – крикнул Носович.
   Пустили лошадей шагом. Боковым зрением осматривал незнакомца. Ничего подозрительного, но тот отчего-то нервничал.
   “Штаб” находился в деревне. Разведотряд человек пятнадцать-двадцать из разных родов войск, без погон. Распоряжались матросы, развязано отдавая приказы. Командир отряда, бывший студент-фармацевт Вейсман, вежливо поздоровался, предложил присесть и поставил стакан чая.
- Немцы заняли Киев, уже в Прилуках. Пробираюсь в Сумы, хочу вступить в новую армию. 
- Как настроено население?
- Устали от грабежей революционных банд. Надеются, немцы восстановят порядок.
   Вейсман посмотрел в угол комнаты, где на табурете сидел матрос-балтиец с маузером между коленей.
- Много офицеров, как Вы, пробираются на восток?
- Не знаю. Надеюсь, много.
- А генерал-то в Сумы прямым курсом! - нагловато произнёс матрос. - Сколько офицерья посекли, а всё прут да прут!
- Не могу отпустить Вас в Сумы, - будто извиняясь, произнёс Вейсман. – Поедете с нами в Лебедин.
   Носовичу показалось подозрительным, но обращение было вежливым и его даже не обыскали:
- Не откажусь. Заодно помогу с обороной.
    До Лебедина было сорок вёрст. Ехали спокойно, без разговоров. Но вдруг Носович заметил, что постоянно находится по середине отряда. Охраняют? Арест? Нет, не обыскали. По мягкой песчаной дороге въехали в сосновый лес. Носович вспомнил, что рядом, не более чем в двух верстах находится Михайловка - имение графа Каптиста. Мала, будто предчувствуя последний шанс на спасение, дала четыре лансады, оттолкнувшись задними ногами и приземлившись на передние.
- Товарищи, смотрите в оба за этим чёртовым жлобом! – нервно крикнул балтиец и Носовича окружили плотнее.
     Жлоб! Революционные банды так называют офицеров… Нет... Носович вновь отогнал подозрения. А “товарищи” стали присматриваться к Мале.
- Хороша кобылка? Быстро скачет?
- Хороша, но ничего особенного, - осторожно ответил Носович и вдруг понял: Мала - единственное спасение. Пришпорить, скрыться в лесу, дать круг и в Михайловку. Но отряд неожиданно повернул именно туда. Лошадей поставили в роскошные графские денники и без стука вошли в дом. Прислуга встретила молча, накрыли стол.
- Они тут не в первый раз, - понял Носович.
- Выйдите, - строже, чем прежде попросил Вейсман, когда генерал допивал чай. – Совещание у нас.
- Бежать! Где Мала? – Носович быстро осмотрел двор. – Охрану не выставили. За мной соглядатая не послали. Бежать? Нет, паникую.
    Вдруг во двор выбежала старушка-домоправительница и, став у стены дома, чтобы не было видно из окон, позвала пальцем:
- Господин офицер, хватайте лошадь и бегите. Говорят, Вы шпион. Телефонировали в Лебедин. Там расстреляют. Боже мой, сколько господ офицеров постреляли! Что делается! Бегите!
    Носович пошёл к лошади, переложил бумаги из кобуры седла за ларь с овсом и… решил остаться, ибо в голове не укладывалась мысль, что можно расстрелять человека, готового защищать Отечество.
     Сели на лошадей. Его снова плотно окружили. Опять мелькнула мысль скрыться в лесу. А дальше? Протелефонируют в Сумы, расставят посты и он попадётся очередному вейсману с матроснёй на клячах! 
     Затемно подъехали к штабу Лебединского отряда. Высокий, широкоплечий матрос лет двадцати пяти с копной чёрных волос под бескозыркой и георгиевскими ленточками до ягодиц лениво расставлял караулы, подкрепляя приказы площадной бранью. По бокам маузер и шашка, за спиной карабин, в правой руке браунинг на ремешке, в левой нагайка. Безразлично выслушал доклад Вейсмана и указал на стул. Пришлось ждать более часа. Вдруг дверь кабинета широко распахнулась, ударив ручкой в стену. Матрос заорал:
- Кто такой?! Чего сидишь?! Молчать! Расстреляю! В каталажку к жлобам!
- Морфинист, - понял Носович.
    В общей камере уездного участка было десять юношей, арестованных после неудачного восстания в городе два дня назад. Подросток лет пятнадцати плакал, содрогаясь всем телом:
- Завтра меня расстреляют! Непременно расстреляют! Вас, слава Богу, выпустят, а меня расстреляют. Да, расстреляют. Но я же не виноват! Не участвовал, был в имении у приятеля. Тут все такие. Утром непременно скажите я не виноват.
     Носович не ответил, присел на край лавки, прислонился к стене и, подняв воротник, заснул, утомлённый четырьмя днями пути. Проснулся ночью от боли в спине и шее. Юноши по-детски сопели. За дверью после попойки громоподобно храпел караул. Носович осмотрел замки. Сломать легко, браунинг на месте. Бежать немедленно! Посмотрел на юношей. Без них никак, всё равно что бросить свой полк, а с ними тоже невозможно, подстрелят. Помолившись о чудесном спасении Святому Георгию и Божьей Матери, снова крепко заснул. Проснулся от крика матроса:
- За гробами возьми лошадь того с Киева.
   Носович до боли сжал кулаки. Чужак управляет Малой! Невыносимо! Ещё больнее стало от мысли, что она повезёт гробы для этих мальчиков. Но этим утром большевики хоронили своих.
    В четыре Носовича повели на допрос. Для устрашения восставшего населения конвой был внушительный: четверо конных с шашками наголо и двое пеших с винтовками. Повели в главный штаб на железнодорожной станции. Ждали в тамбуре три часа пока соберётся военно-полевой суд. Председатель брезгливо прочитал послужной список Носовича, осмотрел вещи из кобуры седла и неожиданно заорал:
- Если хочешь жить, говори правду! – высоко поднял ладонь, но Вейсман что-то зашептал ему в ухо. – Как не обыскали?! Где революционная сознательность! Расстрелять! – ладонь громоподобно ударила по дереву, но судьи не испугались, продолжая также безразлично смотреть то на генерала, то в окно вагона. Носович медленно вытащил браунинг и две запасные обоймы. Ещё одна и коробка с 25 патронами остались в деннике в Михайловке. – Твой послужной список - враньё! Вахмистр, императорский улан, академия генштаба, преподаватель Пажеского корпуса, командир стрелкового дивизиона, генерал в 39 лет?! – председатель нервно скомкал бумагу и вбил в столешницу. - Салат какой-то! Из Киева 23-го, в Лебедине 26-го. Четыреста вёрст за четыре дня, а лошадь тащила гробы как свежая! Немецкий шпион! Кто связной?! Какое задание?! Десять минут на размышление! Обыщите, пока думает!
     Носовича повели в вагон третьего класса, где размещалась охрана штабного поезда. Обыскивал высокий красноармеец из бывших солдат, раскладывая вещи на скамейке. Из левого верхнего кармана кителя достал Георгиевский крест, потрогал белую эмаль, посмотрел в глаза Носовичу и молча засунул обратно.
- Подумал? Жить хочешь? – снова заорал председатель.
- За последние четверть часа ничего не изменилось, - съязвил Носович, решив, что не стоит ожидать справедливого расследования и приговора от морфинистов. Но Вейсман явно ничего не вдыхал, смотрел спокойными, почти добрыми глазами и Носович решил полагаться на него.
- Какая четверть часа?! – председатель развернул смятый послужной список. - Когда женился?
- Пять месяцев назад.
- Где жена?
- В Киеве.
- Под немцами? Полгода не прошло, бросил жену ради какого-то отечества?! Бред!
- Немцы скоро будут в Москве и Петрограде. Я – офицер, мой долг – защитить Отечество!
- Немецкий шпион! Увести! Суд будет совещаться.
    Ждать пришлось более двух часов. Председатель, не вставая со стула, зачитал приговор:   
- Именующий себя бывшим временно командующим 11-й пехотной дивизией, бывшим генерал-майором Носовичем за принятие ложного имени, подделку документов и за доказанностью в шпионской деятельности в пользу германской армии приговаривается к смертной казни через расстрел. Сознайся, спасёшь себе жизнь.
- Не в чем.
- Расстрел назначить на утро!
    Носовича снова привели в вагон охраны. Полсотни красноармейцев пили чай.
- Садись и тебе нальём, - предложил старший. - Со смертниками мы вежливо.
   Положили кусок белого хлеба и Носович вспомнил, что не ел уже сутки. Лёг спать на пол. Никто не охранял. Перед глазами висел маузер в кобуре с запасной обоймой. Опустить окно, выбраться на пути и бежать в Михайловку! Сорок вёрст без Малы по насту… Нет! Помолился и уснул.
    Разбудил крик из штабного вагона - вызывали начальника охраны матроса-балтийца. Тот не торопясь смерил Носовича надменным взглядом, взял винтовку и вышел. Вдруг за окном послышались лёгкие шаги Малы и Носович бросился к окну. Лошадь увидела его, вскинула голову и радостно заржала.
- Выводи шпиона!
    Около штабелей дров для паровозов стояла расстрельная команда в кожаных куртках с винтовками у грязных сапог, рядом вчерашние судьи и Мала на поводу. На душе стало умиротворённо.
- Умру на глазах у Малы, не в одиночестве, не безвестно. Уже отрадно! - Носович презрительно посмотрел на судей, подошёл к Мале и поцеловал. – Прощай, друг верный. Расскажи, как сможешь, про последние дни мои. – Бросил на землю шапку, закинул назад голову и трижды размашисто перекрестился. – Прощай жизнь, любимая супруга, любимое Отечество! Прими меня, грешного, Боже милостивый!
- Это он! – послышался крик из-за шторы штабного вагона. – Отменить расстрел!
    Носович резко обернулся, но увидел только половину мутного силуэта в кителе. Повели обратно в вагон охраны, накормили и под конвоем отправили в городскую каторжную тюрьму. Начальник тюрьмы сам отвёл в одиночную камеру номер 19 и послал надзирателя к себе домой за подушкой и двумя одеялами.
- Не узнаёте, Ваше Превосходительство? Я сын Нарежного, каптенармуса эскадрона юнкеров Николаевского кавалерийского училища. Вы у нас служить изволили вахмистром. А отец потом перевёлся в Уланский полк. Там дослужился до вахмистра. А я помог бы Вам бежать, но лично отвечаю головой, расстреляют с женой. Простите великодушно. Уж очень важный Вы арестант. Но можете дать адрес родственников. Не приведи Господь, сообщу всенепременно… Вторая неделя Великого поста уже. Пришлю батюшку.
    На следующий день допрашивал начальник контрразведки главковерха Антонова-Овсеенко, бывший офицер Николаенко:
- В Москве создают Красную армию.
- Предлагаете вступить? Увольте!
- Жизнь спасти. 
- Присягу Отечеству за шкуру не продаю.
- Позвольте объяснить Ваше положение. Мы ловим немецких шпионов в тылу и царских офицеров, которые пробираются на юг в Добровольческую армию к генералу Алексееву. Вас подозревают и в том, и в другом. На расстреле всего лишь подтвердили Вашу личность. Вейсман добивается приведения приговора в исполнение и, уверяю Вас, добьётся. Молод, но хитёр не по годам. Втирается в доверие, сочувствует, обещает помочь, а сам червяком лезет в душу, документирует и в суд несёт. Ему – новая должность, человеку – смерть. Но и этого мало! Приходит в камеру, говорит утром отпустят. Арестант по радости душевной ещё рассказывает, а Вейсман снова несёт. А утром лично расстреливает. Видели матроса с лентами до причинного места? Комиссар Губин, живодёр, четыреста человек под ружьём, грабят город во имя революции, расстреливают семьи, причём сначала детей. Юноши сидели с Вами в камере. Губин приказал подвесить за кисти и стрелять в живот каждые пять минут. С Вами также будет.
- Пусть увидят, как с достоинством умирает русский генерал.
- Желаете позволить садистам и морфинистам насладиться мучениями и убийством или всё же послужить Отечеству?
- Ваши слова плохо сочетаются с занимаемой должностью.
- Думайте, генерал. Вы же умный человек!
- А если Вы хитрее Вейсмана? 
- Сему буду только рад. Красную армию создаёт знакомый Вам генерал Бонч-Бруевич.
- Учились в академии.
- Я послал телеграмму, упомянув Ваше искреннее желание употребить военные таланты на благо революционного отечества. - На лице Николаенко появилась сдержанная улыбка.
- Благодарю.
   В полдень тюрьма зашумела. В камеру вошёл бледный начальник тюрьмы:
- Будьте готовы ко всему, Ваше Превосходительство, мужайтесь. Вот 25 рублей мелочью. Набрал в карманах на удачу. Авось поможет, пригодится.
- Куда его? – послышался голос из коридора. - За третью линию, в расход?
- В расход его, Митяй! Промеж дров!
   Вошли трое конвойных лет шестнадцати в шинелях и с шашками до пола, в руках винтовки пехотного образца, штык примкнут только у Митяя.
- Заряжай! – приказал Митяй.
   Обеими руками попытались передёрнуть затвор, уперев приклады в живот, а стволы в пол.
- Дайте сюда, а то ненароком застрелитесь, – распорядился Носович. - Передёрнул затворы и поставил на предохранитель.
     Митяй расписался в тюремной книге.
- Снимай шинель, давай шапку. В гробу не согреешься. На выход!
    Было холодно. Носович пошёл быстрым шагом, чтобы согреться.
- Куда спешишь, жлоб? На том свете кабаков нет!
- Офицерьё с похоронным маршем хоронят. Давай споём!
    Носович покосился назад. Выхватить у Митяя винтовку, штыком в живот, второго прикладом, третьего выстрелом и укрыться в домах. После подавления восстания не выдадут. Нет! Всё-таки свои, соотечественники, души замусорены интернационалистическим бредом. Есть ещё время до расстрела, поймут, что после трёх лет на фронте русский генерал не может быть немецким шпионом.
    Пришли на вокзал. Собралась толпа любопытных:
- Во сколько расстрел? Давай быстрее, мёрзнем.
 - Не спрятаться в домах! – понял Носович и похвалил себя за отказ от побега. - Свою жизнь погублю, но три сохраню.
     Поставили на краю платформы напротив вчерашнего расстрельного места. Из толпы выбежала сестры милосердия и, закрыв лицо руками, рыдая, убежала в санитарный вагон. Носович благодарно проводил её взглядом и трижды перекрестился, но вдруг из штабного вагона показался комиссар:
- Отменяй! В Харьков его!
    Толпа недовольно загудела. Через полчаса под охраной двух старых солдат-фронтовиков на паровозе отвезли на узловую станцию на поезд с тяжело ранеными. Коменданту приказали найти служебное купе, а по составу разнёсся слух о германском шпионе. 
   Носович ждал в общем вагоне на боковой скамейке. Напротив сидел раненый с перевязанной грудью и ногой. Вдруг выхватил револьвер и нажал на курок. Щелчок! Второй! Третий! Носович бросился в сторону, а конвойный отобрал револьвер и потащил генерала в купе. Конвойные встали по разные стороны двери.
- Пьяный! Повезло тебе, барабан пустой. Поговори с народом! - приказал второму. – Поешь, генерал, - протянул кусок хлеба в засаленной тряпке. – Держи червонец. Купишь поесть.
- Где?
- Не скумекал ишо.
- Почему им служишь?
- С голодухи.
    В вагоне собралась толпа, громко обсуждали как расправиться со “шпионом”. Конвоиры тихо увели Носовича в паровоз и закрылись в отделении для топки. Солдаты, поняв, что упустили момент, начали прикладами бить в железную дверь.
- Не шпиён! Разведчик нашенский! Бумага секретная при ём! – кричали через дверь конвоиры.

Харьков. Март 1918.

    На харьковский вокзал прибыли поздно вечером. Ждали, когда выгрузят всех раненых. Повели через вокзал с винтовками за спиной, чтобы избежать стихийной расправы. Только на рассвете дошли до каторжной тюрьмы на Холодной горе. Начальник тюрьмы отвёл Носовича в одиночную камеру.
- Герман Львович Гуревич, - представился наедине. – Помогу, чем смогу. Располагайтесь, Ваше Превосходительство. Читать любите? Принесу книги, разрешу прогулки во дворе, не отдам на расстрел, не испробовав всех средств для спасения.
- Отчего такая забота, милейший?
- Старорежимный я, царской службы. Монархист, как и Вы.
   Несколько дней никто не заходил в камеру, только утром и вечером открывалось окошко и появлялась оловянная миска с ячменной кашей и кружка с водой. Наконец, пришёл Гуревич:
- Лебединские комиссары недовольны, что Вас ещё не расстреляли. Прислали депутацию, требуют выдать. Наши пообещали расстрелять, но сначала допросят.
    Носович решил готовиться к побегу. На прогулках делал гимнастику и бегал по кругу. Гуревич вызвал к себе в кабинет:
- Заметил, чем занимаетесь. Держите! Деньги на свободе непременно понадобятся.
    Во время утренней прогулки послышался гул моторов аэропланов.
- Немецкие, - определил Носович.
- Ура! Свобода близко! – закричали арестанты.
- Как могло дойти до такого, что русские офицеры считают освободителями немцев?! – ужаснулся про себя генерал. – Революционеры – враги, немцы - освободители! До чего довела страну революция!
- Хто тут хенерал?! – во дворик вошёл небритый красноармеец. – Давай на выход! Мотор ждёт!
     На автомобиле повезли на вокзал в штабной поезд командарма Антонова-Овсеенко.
- Получил телеграмму от Бонч-Бруевича. Приказ доставить Вас в Москву. Из Киева прибыли? Обрисуете обстановку?
    Носович вдохновился – кажется, командарм настроен воевать. Подошёл к карте.
- Немцы наступают небольшими передовыми отрядами в полублиндированных поездах, расставляют дозоры вдоль железных дорог, затем расходятся веером, занимая территорию. Население измучено грабежами и самоуправством… банд, - решил не говорить “революционных”. - Не оказывает сопротивления, надеясь, что при немцах будет порядок.
- Ваши рекомендации?
- Во-первых, укрепить станции и позиции между ними для фронтального сопротивления наступающему противнику. Во-вторых, выдвинуть блиндированные поезда с тяжёлой артиллерией. В-третьих, из казачьих частей и запасных кавалерийских полков организовать на юге партизанские отряды во главе с опытными офицерами для уничтожения тыловых коммуникаций противника. Но все три пункта лишь полумеры для замедления наступления. Для настоящей борьбы Москва должна создать единый фронт от Балтики до Черного моря. А точнее, восстановить разваленный вами, революционной сволочью! – последнюю фразу произнёс про себя.
- Москва с немцами воевать не будет. Мы объединились в Союз Южнорусских Республик, будем воевать без Москвы. Пойдёте ко мне заместителем?
- Полагаю, после обвинения в шпионаже моё положение на столь ответственном посту будет более чем шатким. Хочу лично встретиться с Бонч-Бруевичем, попробую убедить в необходимости создания единого фронта и получить назначение из Москвы.
- Разумно.
- А пока верните одежду и компенсируйте деньгами изъятые вещи и лошадь с полной седловкой.
- Пять тысяч рублей и особый пропуск до Москвы.
- Достойно.
   Носовича привезли в канцелярию тюрьмы.
- Рад за Вас! - обрадовался Гуревич. – Немцы в 75 верстах, но главковерх обещал не пустить в город. Так что милости прошу ко мне с ночёвкой. Отоспитесь перед отъездом, поедите домашнего, поговорим душевно.
    Через двое суток, надев старую солдатскую шинель и взяв потёртый чемоданчик, Носович отправился на вокзал. Там случайно встретил старого сослуживца - полковника лейб-гвардейской конной артиллерии Чебышева. Обнялись.
- Как тебя жизнь закрутила, - посочувствовал Чебышев, выслушав рассказ Носовича. – Я сюда командирован по особому поручению главного артиллерийского управления.
- Революционерам служишь?!
- Не торопись осудить. На станции Мерефа занимаюсь артиллерийским имуществом. Слышал про Добровольческую армию?  Да, служу революционерам, но по заданию московского отделения. Присоединяйся. В Москве можешь жить у меня. Разделишь комнату с полковником Страдецким, начальник нашего штаба. Кстати, ты узнал голос в Лебедине? Рад, что нет, - Чебышев многозначительно улыбнулся. - Подожди здесь, оформлю тебе место в моём командировочном вагоне.

Москва. Апрель 1918.

     Носович поселился в квартире полковника Чебышева на Большой Дорогомиловской, 20 и в тот же день отправился на Александровский вокзал в генштаб большевиков. Его встретил сокурсник по академии генштаба генерал-майор Сулейман:
- О тебе уже знают! Интересовался сам Троцкий.
- Как собираетесь остановить германское наступление?
- Слишком слабы для этого.
- Союзники помогут.
- Союзники империи, а её уже нет. Немцы недвусмысленно дали нам понять, что не потерпят помощи южнорусским республикам.
- Но офицеры готовы вам помочь!
- Лучше гуляйте по Москве. - Сулейман цинично улыбнулся. - Граните тротуары.
   Бывший генерал Бонч-Бруевич принял Носовича в штабном вагоне:
- С Германией вопрос решён. Ни мира, ни войны. Организуем пассивные завесы для предотвращения дальнейшего продвижения. Помните генерала Снесарева? Рассматриваем его кандидатуру на должность командующего такой завесой. Пойдёте начальником штаба?
- Я за восстановление фронта и активную оборону.
- Тогда могу предложить должность военного руководителя Мурманского полуострова.
- Дайте время подумать.
     В тамбуре курил французский офицер.
- Получили высокое назначение?
- Не уверен.
- Приходите к нам в военную миссию. Денежный переулок, 17. Рядом с германской. Иронично, не правда ли?
   Носович шёл по Денежному переулку.
- Усадьба Берга, дом 5, немцы. Через пять зданий французы. В Москве - соседи, на фронте - враги.
  Принял начальник отдела разведки полковник Корбель, великолепно говоривший по-русски.
- Хочу воевать с Германией до победы, которую у нас с вами украли революционеры. Но в России не к кому присоединиться. Отправьте во Францию.
- Зачем нам ещё один генерал? К тому же не француз! Вы слишком молоды для командира бригады, однако верность союзническому долгу достойна уважения. Посоветуюсь с начальником миссии.
    Вернулся с генералом Лавернем.
- Согласен с полковником, нет смысла отправлять Вас во Францию
- Тогда предлагаю такой план действий. Состою в московском отделении Добровольческой армии. Бонч-Бруевич предложил должность военного руководителя Мурманского полуострова. Создам там подпольную организацию, подчиню округ и двинусь на Петроград, а вы скоординируете действия белых армий для взятия Москвы. К концу года покончим с революционной сволочью, восстановим фронт и дойдём, наконец, до Босфора.
- Мы уже работаем по Мурманску. Наш посол месье Нуланс содействует назначению генерала Звягинцева. Но не расстраивайтесь, там мало что произойдёт.
- Тогда помогите попасть в самое пекло.
- Царицын! Устроим начальником штаба Северо-кавказского военного округа.
- Саратовская губерния?! Глухомань, полнейший тыл!

Москва. Май 1918.

- Вставай к стенке! - голос комиссара пронзил меня пулей. Нет, тремя пулями: в голову, в сердце и в живот. Наверно, именно туда попадут эти трое, ещё вчера засевавшие поля где-нибудь под Рязанью, а теперь мобилизованные для борьбы с контрреволюцией. - Одной контрой сейчас станет меньше!
     Комиссар выпрямился во весь огромный рост, широко расставил ноги, скрипнув сапогами, заложил руки за спину и, смерив меня презрительным взглядом, подал знак. Стволы винтовок нацелились в голову, в грудь и в живот. Всё правильно... Комиссар прошёлся вдоль шеренги, глядя в пол.
- Унтер-офицер кавалерии! Служил царю, награды получал, германский плен! Теперь решил служить революции?! Думал, поверим?! Не разгадаем твоё империалистическое нутро?!
      Мой вид представлял жалкое зрелище: небритый, босой, из одежды только подштанники. Два месяца в казематах не прошли бесследно.
- Товарищ, комиссар...
- Гражданин комиссар!
- Гражданин комиссар, я говорил на допросах. На фронте, в плену проникся революцией. Ваши товарищи открыли мне глаза на империалистическую сущность войны.
         Комиссар смерил меня взглядом полным презрения.
- Заряжай! Именем революции и трудового народа...
- Отставить! - в каземат вошёл невысокий человек в пенсне, фуражке со звездой и в такой же, как у комиссара, кожаной куртке, перепоясанной ремнями. Жидковатая бородка, из-под фуражки виднеется густая чёрная шевелюра. - Отставить, товарищи!
- Отставить! - повторил приказ комиссар и вытянулся перед вошедшим. - Товарищ Председатель Реввоенсовета, приводим в исполнение приговор. Царский золотопогонник!
    Я почувствовал, что его самоуверенность улетучилась как пар из кипящего чайника.
- Какой он вам золотопогонник?! То старшие офицеры и генералы, а этот – унтер, - председатель держал в руке мои бумаги. - Отсутствуют некоторые документы, - обратился ко мне.
     Я пожал плечами.
- Социальное происхождение?
- Отец из обедневших дворян. Мать - казачка.
- Поэтому пошли в кавалерию?
- Да.
- Считаете себя дворянином или казаком?
- Казаком. Простым крестьянином! - поторопился поправиться я. Казаки не приняли революцию. Надо сойти за своего, за крестьянина.
     Председатель пронзил меня умным, леденящим взглядом. Стёкла пенсне отражали рыжий свет керосиновой лампы, придавая угрюмому лицу оттенок сюрреалистичности. Демон, подумал я. Демон революции.
- Правильно! Рабочие и крестьяне - вот за кого мы боремся. Желаете присоединиться?
- Так точно, - по привычке едва не добавил ‘Ваше превосходительство’.
- Рад, что и к Вам пришло осознание правильности нашех идей. Что убедило, не считая агитационной работы наших товарищей на фронте?
      Вспомнить что из коммунистической макулатуры я читал!
- ‘Большевики и мелкая буржуазия’ товарища Ленина и ‘Наша революция’ товарища Троцкого.
   Сдержанная улыбка появилась на лице председателя, как будто демон, наконец, получил очередную жертву и готовился праздновать победу.
- Что понравилось в ‘Революции’?
- Теория перманентности.
- Рад, что моя книга помогла Вам выбрать путь революционера. Читали Сталина?
- Кто это?
     На сей раз лицо председателя расплылось торжествующей, несдерживаемой улыбкой. Раздался оглушительный хохот.
- Вы правы! Ох, как правы! Кто это... Вы родом из Царицына?
- Да. Саратовской губернии.
      Председатель выдержал паузу, не сводя с меня внимательного взгляда.
- Дайте ему помыться, накормите, оденьте. Завтра ко мне.
- Слушаюсь, товарищ Троцкий! - отчеканил комиссар.

Москва. Май 1918.

    На Кузнецком мосту кто-то громко окликнул:
- Господин полковник! Какая встреча!
- Уже генерал, – Носович узнал молодого офицера лейб-гвардии Конно-гренадерского полка.
- О, Ваше Превосходительство! Рад столь нежданной встрече! Помилуйте, какой гадиной оказались большевики! – закричал во весь голос. - Записывайтесь к нам в тайную организацию. Через две недели вооружённое восстание. Смахнём прохвостов.
   Носович покачал головой и проследовал далее.
- Корнет Носович! Здравствуйте, здравствуйте…
- Господин полковник?..
- Он самый. Сколько не виделись после выпуска? Годков пятнадцать? Забыли преподавателя? А я узнал. Как же, как же… Отменный кавалерист, превосходный атлет, так сказать. Французский бокс, брассом через Неву, скачки… М-да… Слышал, командовали пехотным полком, бригадой, георгиевское оружие имеете, крест получили. Поздравляю. Но к чему теперь? Кончено. Империя, увы, в руинах. Надеюсь, не пойдёте к большевикам как Бонч-Бруевич.
- Остаюсь верным присяге.
- Ну что ж, тоже, так сказать, похвально.
- Честь имею, господин полковник, - Носович резко развернулся и быстрым шагом направился в столовую. – Слизняк! Болтун! – со злостью ударил себя перчатками по бедру. – Как с такими защитить Отечество?!
- Господин командир, Ваше Высокоблагородие! – раздался знакомый голос.
- Фаломеев?
- Так точно. Ваш эскадронный парикмахер. И рубака-улан, как Вы изволили называть.
- Помню. Отказался перейти в штаб полка.
- Вы же мне как отец. В эту обжорку идёте отобедать? У них чёрный выход на Ваганьковское кладбище! Сделайте честь, отобедайте у меня. Вспомним наш второй эскадрон, посмотрим фотографические карточки. Сохранил и не мало.
    Супруга Фаломеева выставила на стол все припасы.
- Вот вы генерал уже, а не подозревали, что я настоящий социалист, - признался за обедом Фаломеев. - Да ещё с некоторым положением в партии. – Носович бросил на него презрительный взгляд. Более всего разозлило самодовольство Фаломеева. – Осуждаете? А я вот стараюсь на благо Отечества и тоже не согласен с большевиками. Они - накипь революции, временный нарыв! Лопнут по-скорому. Смахнём в удобный момент без кровопролития. Видите, как по-умному мыслим! Как Вы на фронте. Офицеры нам во как нужны! Но лидеры партии против. Стратегия! Пойдёмте вместе к руководству, переубедим.
- Прощай, Фаломеев!
    Спускаясь по лестнице, Носович нервно бил перчатками по бедру:
- И этот предатель!
    На следующий день на Киевском вокзале встречал супругу. Екатерина Константиновна привезла разрешение от Антонова-Овсиенко на свободное перемещение по южнорусским республикам. 
- Едем в Царицын, душа моя! – Носович поцеловал обручальное кольцо на правой кисти. - Получил назначение начальником штаба Северо-кавказского военного округа.
     4-го мая начальник административного управления Генерального штаба большевиков, бывший генерал-майор Серебрянников оформил назначение Носовича на должность начальника штаба округа и тот занялся подбором кадров. Критерий был один - бывшие офицеры. Главная задача группы – саботаж, дезорганизация Красной армии и сдача города наступающим белым армия и казачьи частям. Чебышева назначил начальником артиллерийского управления. Заместителем Чебышев выбрал конного артиллериста полковника Сухотина. Двоюродный племянник Чебышева поручик Тарасенков также попросился в штаб. Порекомендовал подпоручика Льва Садковского и поручика Сергея Кремкова – сына генерала Кремкова. Все трое были назначены адъютантами Носовича. На должность начальника хозяйственного управления Чебышев предложил Старикова, заместителем - Рождественского. Из Петрограда был вызван капитан 2-го ранга Лохматов.
- Потом определимся с должностью, - решил Носович. – Город на реке, моряк определённо нужен.
     Начальником мобилизационного управления назначил близкого друга - полковника Ковалевского, бывшего начальника отдела контрразведки Минского военного округа и помощника начальника оперативного управления отдела разведки Высшего военного совета. Носович решил пока не говорить ему о настоящих задачах штаба. Связь с Москвой решили поддерживать через Страдецкого, адъютантов и французского консула Шарбо. Консульство располагалось более чем удачно - в том же трёхэтажном купеческом особняке с видом на Волгу, что и штаб округа. По донесениям Шарбо гарнизон Царицына насчитывал всего лишь 3000 человек. Начальником службы охраны гарнизона был сербский офицер Вуясинович, предположительно связанный с контрреволюционным подпольем. Носович решил убедить его поднять мятеж во время наступления белых армий и казаков. Предстояло также по просьбе генерала Лаверня оказать помощь лейтенанту контрразведки Беньо в эвакуации французских военных заводов.
       27-го мая Носович со штабом прибыл в Царицын. В тот же день Шарбо получил
 приказ подключить к работе представителя сербской военной миссии полковника Христича. В задачу Христича входило склонить к мятежу Первый сербский революционный полк, расквартированный в городе. Беньо прибыл из Москвы неделей позже, поселился в консульстве у Шарбо.
 
Москва. Май 1918.

    Паровоз с одним вагоном стоял у платформы, время от времени напрягаясь и попыхивая белым паром, готовый отправиться в любую минуту. Ночной перрон безлюден, неприветлив и опасен из-за многочисленных банд, наводнивших революционную Москву. Мой расстрельный комиссар остановился перед дверью вагона, пропустил меня вперёд и молча ушёл в ночь.
       Вагон оказался класса ‘люкс’. В таком прежде ездили чиновники самого высокого ранга. В конференц-зале за столом сидел пожилой худощавый господин с закрученными вверх усами. Просматривал бумаги, заглядывал в огромные справочники, аккуратно разложенные по периметру стола, что-то записывал. В форме царского генерала, на груди ордена Святого Владимира и Георгия. Поднял голову и посмотрел цепким, умным взглядом. Вот так неожиданность! Сам Снесарев! Мой преподаватель военной географии в кавалерийском училище. Троцкий назначил меня адъютантом царского генерала?! Проверка? Не факт. По Москве ходили слухи, что демон революции не ладит с большевиками, выбившимися из низов в гранд-начальники. В любом случае, не буду предпринимать никаких действий пока не назовёт пароль. Почему-то не хотелось, чтобы узнал меня. Впрочем, о моём послужном списке ему вряд ли известно - служил в восточном отделении разведки. Лучший специалист по стратегии, этнограф и кандидат чистой математики!
- Ваше превосходительство, разрешите представиться. Бывший унтер-офицер кавалерии Истомин. Прибыл в Ваше распоряжение по приказу товарища Троцкого.
      Андрей Евгеньевич явно удивился услышанному. Неужели вспомнил?
- Признаться, ожидал увидеть пролетария с царицынских заводов. Я предельно ясно изложил своё мнение господину... товарищу Троцкому. Нужен адъютант хорошо знакомый с Царицыным. Задержался здесь из-за Вас. И вот! Прислали унтер-офицера!
- Я родился и вырос в Царицыне. Точнее, в хуторе Букатин на...
- Левом берегу Волги, - перебил Снесарев.
- Так точно, Ваше превосходительство, - отчеканил я, стараясь не выдать крайнее удивление. Похоже, генерал уже основательно изучил карту Царицынского уезда и Астраханской губернии. - В Царицыне окончил гимназию.
- Недурно, - медленно произнёс Андрей Евгеньевич, всё ещё казалось, сомневаясь, как со мной поступить. – Потом кавалерийское училище и германский фронт.
- Так точно.
    Неужели вспомнил? Но на германском фронте я не был.
- Вы-то мне и нужны! Присаживайтесь.
      Андрей Евгеньевич переложил бумаги и справочники на край стола. Поезд тронулся.
- Могу предположить, изрядно проголодались. Предлагаю отужинать, - на лице генерала появилась сдержанная улыбка.
- С удовольствием. Продовольственные карточки получил, но, как теперь говорят, отоварить не успел.
- Не беспокойтесь. Уверен, в Царицыне не понадобятся. На ужин у нас щи без мяса, но зато с хлебом, правда чёрствым, похоже, месячной давности. На второе холодец из... чего-то. На десерт черный чай без сахара и пролетарский самогон. Как находите?
- Недурно для голодающей Москвы. Буду всё, кроме самогона.
- Согласен.
- А теперь о деле, - произнёс Андрей Евгеньевич, закончив ужин. – В Царицыне предстоит организовать оборону, - расстелил карту. - Город имеет стратегическое положение. Только через него возможны поставки продовольствия в центральные губернии. С северо-запада наступает германская армия с Красновым и гайдамаками. С юго-запада Добровольческая пытается соединиться с уральскими казаками, Колчаком и Сaмaрской армией. С юга идут донские казаки. Если возьмут город, вместе двинутся на Москву.
- Получается патовая ситуация, - нерешительно произнес я, потрясённый услышанным. - Все против нас!
- Именно так, - невозмутимо ответил Андрей Евгеньевич.
     Повышенная сложность задачи вызывала у него прилив умственной энергии и концентрацию внимамия к деталям, через которые, как он верил, можно найти самое эффективное решение поставленной задачи.
- Наше положение усугубляется расположением города крайне невыгодным для обороны. Отсутствуют естественные преграды – кругом степь. А путь к отступлению отрезан рекой.
- В Царицыне говорят Волга, не река, - поправил я.
- Любопытно. Город растянут на десятки вёрст. Придётся собирать значительные силы, которых пока нет. Окончательно определимся на месте, но готовиться надо сейчас, в дороге. Я собрал литературу по региону, но крайне мало. Библиотеки разграблены и опечатаны. Посчитал полезным иметь адъютанта из местных. Как же Вы учились в Царицыне? Моста-то нет.
- Отец с дедом возили на лодке - торговали рыбой. Зимой ходил по льду, жил у знакомых.
- Отменно, - похвалил генерал. - Так тянуло к знаниям?
- Да. Мечтал о карьере офицера, а не рыбака и ремесленника.
- Похвально.
    Генерал вновь сосредоточился на карте.
- Железные дороги... Юго-восточнaя, Донецкaя, Влaдикaвкaзскaя. Все дороги ведут в Царицын. Похоже, битва будет на славу. В уезде живут казаки. Рассчитывать на них не приходится. А в городе?
- Купцы, промышленники и переселенцы. В основном немцы, в Сарепте. Есть иностранное присутствие. Консульства, нефтебаза Нобеля, завод Дюмо, Виккерса, орудийный и снaрядный.
- Значит, боеприпасы сможем изготовить сами.

Москва. Царицын. Май-июнь 1918.

- Федя, пойдёшь ко мне секретарем? - спросил Сталин старого друга Аллилуева. - Вместе с Надей.
       Фёдор привык повиноваться ему, не задумываясь. Первое время Народный комиссариат по делам национальностей состоял только из них троих. Но в конце мaя Орджоникидзе - чрезвычайный комиссар Юга России и друг Сталина - телегрaфировaл из Царицына, что положение в городе сложное, нужны решительные меры, a местные большевики слишком ‘дряблы’. Всякое желaние помочь рaссмaтривaют кaк вмешaтельство в их делa. Нa стaнции стоят поезда с хлебом для Москвы, но не отпрaвляются. Вокруг города бушует контрреволюция.
      Сталина назначили в Царицын руководителем продовольственных заготовок с чрезвычайными полномочиями. В сопровождении 450 латышских стрелков и рабочих-красногвардейцев прибыли на Казанский вокзал Москвы, забитый мешочниками и беспризорниками. Несмотря на предписание Совета народных комиссаров, поезда для них не нашлось. Сталин долго ругался с дежурным вокзала, показывал мандат народного комиссара, кричал, угрожал и, наконец, состав нашли. Но нарком отказался. Нужен был бронированный, с телеграфом и платформами для орудий и броневиков. Под угрозой расстрела дежурный всё-таки нашёл нужный состав. Отряд разместили в вагонах третьего класса. Сталин и Аллилуевы расположились в обитом голубым шёлком салон-вагоне, когда-то принадлежавшем звезде цыганского романса Анастасии Вяльцевой. Сталин спал в салоне, Аллилуевы в купе. Никто не знал доберутся ли они до Царицына. На поезда нападали банды мародёров и отряды анархистов. Германская армия продолжала наступление, а на подступах к городу хозяйничали казаки Краснова и Фицхелаурова. Впрочем, поезд мог постоять за себя.
     Двигались медленно. Станции были забиты эшелонами и брошенным порожняком. На грязных вокзалах пьяные солдаты громко пели под гармонь, слышались выстрелы. По ночам наркомовский состав прятался на запасных путях. Получили телеграмму Орджоникидзе: ‘В Царицыне восстал отряд анархиста Петренко. Напали на эшелон с золотом и драгоценностями, изъятыми у городской буржуазии. Разграбили, устроили митинг. Я их окружил, заставил сдаться.’ Вскоре пришла вторая телеграмма: ‘Часть банды скрылась. С отрядом атаманши Маруси напали на город. Мы их разбили. Петренко и Маруся расстреляны. Наведи тут революционный порядок. Знаю, у тебя рука не дрогнет. Уезжаю на Кубань. Там Автономов грозится расстрелять весь штаб. Надо решить конфликт.’
      Утром 6-го июня сталинский поезд петлял по объездным путям вокруг Царицына. Наконец, показалось грязно-белое здание вокзала. Сталин въехал в город на броневике. Бронепоезд перегнали на юго-восточный вокзал.


Царицын. 28 мая 1918.

       Наш поезд прибыл в четыре утра. Вокзал пуст. Никто не встречает.
- Неудивительно, - угадал мои мысли Снесарев. - Не знают, когда доберёмся. Не будем терять время, унтер-офицер! Показывайте город!
     Я повёл генерала через центр на набережную. Признаться, утренний Царицын представлял собой наиприятнейшую картину. Остался уездным городом казаков, помещиков, промышленников и рыбаков, с широкими немощёными улицами и электрическими фонарями. Трамвай? Что-то новое! Я не сразу обратил внимание, привык к петербургским. Вагончик, громыхая по узким рельсам, покатился в сторону собора Александра Невского и скрылся, петляя среди купеческих усадеб, кирпичных складов и деревянных домов обывателей. Недалеко от собора виднелись белые церкви с зелёными куполами и два городских парка, примечательных только скамейками и рядами тополей. Тополя семенились, покрывая округу белым пухом и создавая иллюзию нетающего снежного покрова на фоне раннего лета. Днём, как всегда, будет жарко. Между парками виднелся базар. В тени абрикосин и яблонь на латках и деревянных ящиках женщины раскладывали колбасы, домашний хлеб, баранки, помидоры, а рыбаки утренний улов. Перед спуском к Волге виднелись хозяйственные лавки, харчевни и трактиры. Внизу, у самой воды накатанная телегами дорога вдоль пристаней торговых товариществ. Мы присели на лавку. Синяя гладь воды, жёлтая полоска песка, зелень деревьев и безоблачное небо.
- Остров Голодный? А там река Царица? - показал рукой генерал.
- Да. Слева, видите, у самой воды домик деда Прохора. По утрам ловит рыбу с причала. Летом сдаёт рыбакам с левого берега. Оставляют лодки, пока торгуют на базаре. Я ночевал у него в непогоду. А вон и он!
    Из домика вышел старичок в казацкой фуражке. Уселся на доски и закинул удочку.
- А это что?
- Народная аудитория. Там давали концерты и читали лекции. Построил купец Репников с братом. Самые богатые люди города, меценаты!
- Какой крутой спуск к реке! Пардон, к Волге. Если прижмут, удержать последний рубеж невозможно. Почему город назвали Царицыным? В честь какой царицы?
- Как ни странно, никакой. По-татарски ‘сарысу’ - жёлтая вода.
- Ах да, здесь же была Золотая Орда. Давайте пройдёмся до Царицы. Может, там вода жёлтая. В Волге обычная, синяя! - засмеялся генерал.
       Недалеко от Астраханского моста через Царицу, на противоположном берегу, в окружении купеческих усадеб, тополей и акаций виднелась моя родная Александровская гимназия.
- Вон там рядом с домом купца Калинина проходили первые театральные представления. За ним усадьба Божескова с зимним театром. Видите огромный сад? Дом купчихи Шешинцевой c летним театром. А слева ‘Конкордия’ заводчика Миллера.
- Уездный город театров! Неожиданно!
     Мы направились обратно в центр.
- Здание Общественного собрания! Сюда мне удалось попасть лишь однажды, в  1909-м. Пел сам Шаляпин! За ним синематограф, городская библиотека, народная читальня и книжная лавка госпожи Абалаковой. Слева музыкальное училище, Дом наук и искусств, музей и метеорологическая станция.
- Весьма приятный город! Патриархальный и сытый.
     Улицы наполнялись людьми, раздвигались вышитые занавески и распахивались окна, обнажая уютные жилища обывателей. Ни одного признака гражданской войны и новой власти. О нет! В автомобиле, оставляя облако пыли, промчался комиссар в кожаной куртке.
- Городская власть едет на работу, - произнёс Андрей Евгеньевич. - Дадим ещё немного времени и пойдём знакомиться.
    Присели на лавочку в парке. На деревянной сцене появились музыканты, заиграла музыка. Стали приходить пары – нарядные дамы в сопровождении офицеров в царской форме.
- Отчего-то приятно видеть, что не один я ношу мундир, - заметил Снесарев.
      Появились красноармейцы. Одеты неряшливо, на вид полуголодные. Бесцельно бродят по улицам, прицениваются к товарам, но видно, что денег нет, пытаются выпросить даром.
- Пожалуй, пора! - скомандовал генерал.
    Навстречу выбежал атлетического вида господин в спортивном костюме. Коротко стриженые волосы, огромные голубые глаза, взгляд живой, уверенный и упрямый. Тренированное тело выдаёт спортсмена со стажем. Заметил нас, остановился. Лицо тут же расплылось огромной улыбкой самодовольного, знающего свою силу человека.
- Андрей Евгеньевич! С приездом!
- Здравствуйте, Анатолий Леонидович!
    Крепко обнялись как старые приятели после долгой разлуки.
- Вот где теперь придётся служить! А Вы всё такой же атлет! Бег, фехтование, плавание, стрельба, английский бокс. Я ничего не запамятовал? Ах да, танцы и губная гармошка!
- Конечно! Omnia mea mecum porto! Всё своё ношу с собой! Офицер должен держать себя в форме во славу Отечества! Искупался в реке, теперь бег. Вода бодрящая, свежая, что надо! А с танцами здесь никак. Большевики не планируют балы, - в голосе послышался сарказм.
- Здесь говорят Волга, не река. Наш новый сослуживец меня поправил. Кстати, царицынец!
- Адъютант, из-за которого задержались в Москве?
- Бывший унтер-офицер кавалерии Истомин, - представился я.
- Генерал-майор Носович, начальник штаба округа.
     Рукопожатие оказалось более чем крепким.
- Отчего же бывший? Разжаловали? Отправили в родительское имение?
- Императорской армии больше нет. Значит, бывший.
    Лицо Анатолия Леонидовича сделалось упрямым, взгляд твёрдым, мышцы напряглись.
- Пути Господни неисповедимы, унтер-офицер. Воевали в германскую?
- Приходилось.
- И нам с Андреем Евгеньевичем пришлось.
- А мне генерал преподавал военную географию, - наконец признался я.
    Андрей Евгеньевич вопросительно посмотрел на меня.
- В Николаевском училище.
- Что же Вы до сих пор молчали?
- Думал, вспомните.
- Похоже, у нас собирается отменная компания! Я тоже птенец гнезда профессора Снесарева, - произнёс Носович с едва заметной долей сарказма. - В училище Андрей Евгеньевич преподавал мне практическую статистику.
- Супруга с Вами?
- Всенепременно! Omnia mea mecum porto! Ковалевский тоже привёз семейство. Идёмте! Покажу квартиры.   
- Господа, спускайтесь в салон! Андрей Евгеньевич прибыли! - громогласно объявил Носович. - Спят долго, лентяи. Поставлю самовар.
    Мы присели в широкие, мягкие кресла.
- Все в сборе? Андрей Евгеньевич, Вы, конечно, знаете сего проказника. Посему представлю только Вам, унтер-офицер. Полковник Ковалевский Александр Николаевич с супругой Мулей. Прошу любить и баловать. Дети ещё спят? Полковник Чебышев. Его заместитель полковник Сухотин. Мои адъютанты Тарасенков, Садковский и Кремков. Кстати, поручик, что за фото милой дамы у Вас в спальне? – Кремков смутился и ничего не ответил. - Господа Стариков и Рождественский. Занимаются хозяйственной частью. Ну-с! Попьём чаю и в совдепию! Пардон, к местному начальству.
     Часовой, увидев нас, винтовкой перекрыл вход. Андрей Евгеньевич протянул документы.
- Военный руководитель округа Снесарев. Мой штаб, - показал на нас. - Только что прибыли.
      Часовой покосился на генеральский мундир и ордена. Шёпотом, по слогам начал читать.
- Много незнакомых букв, милейший? - съязвил Носович. - Давай быстрее. Служба ждёт. На благо революции.
    Часовой молча убрал винтовку. Кабинет градоначальника, дверь открыта. За столом сидят шестеро, перебирают бумаги, что-то обсуждают. Андрей Евгеньевич негромко кашляет. Комиссары недовольно поворачивают головы в нашу сторону.
- Чего Вам, товарищи? Вы кто?!
- Снесарев, назначен военным руководителем округа. Вот мандат от товарища Троцкого.
    Присутствующие принялись читать по очереди.
- Эти читают быстрее, - съязвил Носович.
- Вы сказали товарищ Троцкий?.. Почему назначил царского генерала?   
- Не все революционеры учились в академиях, - по-профессорски произнёс Носович.
    Все шестеро настороженно посмотрели на него.
- Генерал приехал со свитой! По выправке вижу - из бывших.
- А я по твоей сгорбленной спине вижу, ты всю германскую просидел в подполье, - парировал Носович.
- Анатолий Леонидович! Прекратите! - одёрнул Снесарев.
- Не надо нам приезжих. Сами справляемся! Не для того власть брали, чтоб под бывшими ходить! Правильно, товарищ Ерман?
- А город по-прежнему называется Царицын, - напомнил Носович.      
- И то верно, - протянул Ерман. - Надо будет митинг провести, переименовать. Назовем Марксоград! Или Ленинград!
- Ерманград! После твоей героической смерти за революцию.
- Анатолий Леонидович! Прекратите! - Снесарев напомнил кто тут главный.
- Слушаюсь, Ваше превосходительство, - последние два слова Носович произнёс громче, чем надо.
- Если уж зашёл столь нелепый и неуместный разговор, то сойдёмся на нейтральном названии. Волгоград! - попытался смягчить разговор Андрей Евгеньевич. - По-моему, недурно. Прекратим мальчишеский спор и приступим к делу.
- Какому делу?
- Оборона столь любимого вами города. Предполагаю, вы все коренные царицынцы, не так ли?
   Комиссары опустили глаза.
- Подождём! Из Москвы едет народный комиссар. Сталин, кажется, партийная кличка. Будет заниматься отправкой продовольствия.
- Как ты сказал, товарищ Рудин? Сталин? - удивился Ерман. - Не слышал. В революциях не участвовал. Я бы точно знал. Посмотрим, что за назначенец. Власть наша! А продовольствием за просто так делиться не собираемся.
- Мы не претендуем на Вашу власть и продовольствие. Вы - гражданские, мы -  военные. Будем заниматься исключительно обороной, - пояснил Ковалевский. – При вашем содействии, конечно же.
- Сами умеем обороняться!
- Правильно, товарищ Зедин. Ещё как умеем! С товарищем Орджоникидзе разгромили банду Петренко и сибирских анархистов. Закрыли вашу московскую ‘Анархию’. Свою печатаем!
- Так и назвали ‘Царицынская большевистская анархия’? – Носович кулаком прикрыл язвительную улыбку.
   Комиссары вскочили.
- Анатолий Леонидович! Последнее предупреждение! – повысил голос Снесарев. Подошёл к карте. - В вашем, а теперь уже и в нашем направлении продвигаются две регулярные армии - генерала Краснова и германская. Казаки Денисовa и Быкaдоровa зaняли излучину Дона. Гусельщиков и Мaмантов под Нижне-Чирской. Голубинцев в Верхне-Донском. Фицхелaуров в Усть-Медведицком. Все стягиваются сюда, к Царицыну. Прибавьте армии Деникина и Алексеева. А у вас как с обороной?
      Товарищи молчали.
- Три тысячи красноармейцев! – ответил за них генерал.
- Ну, мы знаем, вокруг уезда неспокойно, но чтобы столько... Откуда сведения?
- Обобщил донесения красных командиров и отделов разведки. Проанализировал боевые действия и передислокацию соединений противника. Посмотрел статистику населения. И вот квинтэссенция вводных данных.
- Винт чего?
- Как Вас зовут, товарищ? – вежливо поинтересовался Носович.
- Минин.
- Товарищ Минин, не запоминайте это слово. Мигрени замучат!
     Снесарев набрал полную грудь воздуха, собирая остатки терпения. Носович принял вид раскаивающегося хулигана.
- Гарнизон города... – продолжил Андрей Евгеньевич. - Имел удовольствие наблюдать. Печальное зрелище!
- У нас ещё пять тысяч военнопленных с германского фронта, - попытался оправдаться Минин. - Проводим революционную агитацию.
- А если поднимут мятеж, поддержат противника?
- Насчёт контрреволюции уже приняли меры, - возразил Ерман. - Учредили уездный отдел чрезвычайной комиссии. Вот председатель товарищ Борман.
- Борман с Ерманом всегда договорятся, - вполголоса произнёс Носович, но так чтобы все слышали.
    Снесарев бросил строгий взгляд. Носович на сей раз притворяться не стал. Ответил таким же жёстким взглядом и генералу, и комиссарам.
- Довольно разговоров, госпо... товарищи! - подытожил Андрей Евгеньевич. - Найдите для нас паровоз. Осмотрим уезд вдоль железных дорог.
    В доме штабистов для меня комнаты не нашлось и я попросился к деду Прохору.
- Прохор Киприанович, как жизнь в городе? Как новая власть?
- Да всё ничего, Валерка. Только вот анархисты из пушек постреливали. Но Минин с Тулаком выгнали. Митингуют теперь по заводам. А так ничего. Голодом не страдаем. Газеты носят. Вон, почитай! Я не смотрю. Всё новые. Старых не осталось, вот и не читаю.
      Газеты... В сентябре власть взяли большевики, причём без мятежа, выиграли выборы. Минин, сын протоирея из Дубовки... М-да, отец - священник, сын – безбожник. Председатель совета - вольноопределяющийся запасного полка Ерман. Ерман, Ерман... Помню! Февральский мятеж в Петрограде. Значит, послали в Царицын... Пролетарии приветствуют нового вожака, зовущего в светлое будущее, где заводы будут принадлежать рабочим, земля крестьянам, а мир народам... Ага! У Ермана появились конкуренты - эсеры. Обещают достойные зарплаты. А Ерман? Вызвал отряд из Москвы. Громят эсэров, заставляют рабочих вернуться на заводы. Кому будут принадлежать больше ни слова.
- Ерман, говорят, чистый бес! Работает сутки напролёт. Каждый день заседания до ночи! А до рассвета встаёт и на заводы. Митингует!
- Горожане как к нему относятся?
       Дед Прохор задумался.
- Вишь какое дело, народец наш любит строгое начальство. Ерман такой! И говорит складно. Сам слыхал. А ты когда к своим за Волгу соберёшься? Аль чего задумал?
- Тяжёлые времена наступают, Прохор Киприанович, - ушёл я от ответа.

Южная Россия. Июнь 1918.
 
    Климент Ворошилов, бывший слесарь, арестант и ссыльный, собрал Первый луганский социалистический отряд. Оборонял Харьков от германо-австрийско-венгерских войск. В начале апреля дивизии большевиков бежали по железной дороге в сторону Царицына, увозя с собой оружие, типографии, ценности, семьи - всё! Более 3000 вагонов под охраной бронепоездов растянулись на десятки вёрст по бескрайней южнороссийской степи. Отбивали атаки соединений Краснова, Мамантова и Фицхелаурова. Эшелоны обстреливались аэропланами, мосты и водокачки взрывались, рельсы разбирались и растаскивались по степи. Красноармейцы занимали круговую оборону, чинили мосты, собирали рельсы и искали воду. Сотни людей выстраивались в живую цепь до ближайшего колодца. Вёдрами, котелками и кружками передавали воду к эшелонам. Через месяц стало заканчиваться продовольствие. Пришлось посылать отряды в ближайшие деревни. Накопился целый эшелон раненых и больных, а до Царицына было ещё несколько недель пути. Санитарный эшелон решили отправить вперёд под охраной бронепоезда. Состав под флагом Красного Креста прибыл на станцию Суровикино. Ночью бронепоезд ушёл на разведку. Ничто не предвещало беды. Но дежурный по станции оказался осведомителем белых. На рассвете эшелон был обстрелян артиллерией. В атаку пошла конница и пехота. К 9-ти утра расправа была закончена.
        2-го июня подошли к Дону. Оставался последний отрезок пути в 150 вёрст, но железнодорожный мост был взорван. Заняв круговую оборону, принялись строить новый. Закончили только в конце месяца под испепеляющим солнцем, обстрелами, атаками и бомбардировками. 2-го июля последний эшелон пересёк мост. Со стороны Царицына ударили части Красной Армии. Путь был открыт. Гарнизон города получил сотни паровозов, бронепоезда и 30 000 солдат.


Царицын. 5 июня 1918.

    На юго-восточный вокзал из Москвы прибыл поезд Главного нефтяного комитета большевиков, девять вагонов первого класса. Добраться до Кавказского вокзала не смогли - пути были заняты эшелонами с возвращавшимися с фронта солдатами и отступающими из Ростова красными частями и беженцами, включая правительство Донской Советской Республики. Только к вечеру поезд сумели перевести на Кавказский вокзал. Уполномоченный комитета инженер Алексеев с двумя сыновьями и четырнадцатью ‘инженерами’ должен был следовать в Баку. По распоряжению Троцкого получил 9 миллионов рублей на ремонт нефтяных заводов, но из-за боевых действий на Кавказе путь в Баку был закрыт. На перроне встречал эсер Котов - уездный комиссар Временного правительства и присяжный поверенный.
- Видно, не судьба осуществить задуманное в Баку. Попробуем здесь, в Царицыне?
- Попробуем, - согласился Алексеев.
- Где желаете остановиться?
- В лучшей гостинице города.
- Тогда отель ‘Люкс’!
     Бывший поручик Степаньянц, командир отделения красноармейцев, охранявших вокзал, обратил внимание на странную группу. Двое главных держались уверенно, улыбались. А вот остальные выглядели более чем подозрительно. В одной руке чемодан, в другой - увесистый саквояж. Причём саквояжи были одинаковые. Несмотря на жару, остались в пиджаках.
- При оружии, - догадался Степаньянц. - Взгляды! Осматриваются.
    Бывший поручик решил проследить за прибывшими. Держался на приличном расстоянии, довёл до самого отеля. ‘Люкс’! Понял, что не ошибся - приезжие располагали значительной суммой. Его смутило только присутствие двух подростков, не вписывавшихся в группу. Степаньянц узнал присяжного поверенного Котова - видел в суде, куда конвоировал осуждённых. Решил посвятить всё свободное время наблюдению за странной группой.

Царицын. 6 июня 1918.

    Расширенное заседание руководства города и штаба. Андрей Евгеньевич читает доклад о нашей поездке.
- Состояние войсковых частей по линии железной дороги Царицын-Великокняжеская-Тихорецкая представляется в следующем виде.
Командный состав не подготовлен к исполнению обязанностей. Во главе соединений на участке Кривая Музга-Великокняжеская бывшие солдаты, до сих пор не наладившие органы управления и даже не знающие какой точно участок прикрывают. Командование частями зависит исключительно от авторитета командиров. Один комиссар рыдал при мне, что, с одной стороны, боится трибунала, а с другой расправы от своих красноармейцев. Сменить командиров не представляется возможным из-за отсутствия подходящих кадров. Штабная служба отсутствует. К примеру, мне сообщили о бое около хутора Харитонов, но никто не смог объяснить ни цель боя, ни с кем он вёлся. Потери не задокументированы. Связь между частями осуществляется только через конных вестовых. Скорость передачи 5-6 вёрст в час. У командиров Великокняжеского и Жутовского участков имеется лишь по одной старой карте. У других нет вообще. Даже биноклей. Разведка отсутствует. По заявлению командующего Великокняжеским участком сторожевая служба ‘вероятно есть’. Численность отрядов установить трудно, так как в день выплаты жалования отряды увеличиваются, а перед наступлением уменьшаются. Финансово-материальная отчётность не ведётся или противоречит очевидным фактам. Масса босых и полуголых солдат, а в отчётности указано, что форма выдавалась несколько раз. Голодные солдаты ходят по деревням, отбирают продовольствие и пьянствуют, а исполнение приказов обсуждают на митингах.
    Руководители города опустили головы. Повисло молчание. Вдруг распахнулась дверь.
- Иван! Тулак! Выйди по срочному делу, - прохрипел комиссар с оплывшим лицом и кепкой в руке.
- Извините, товарищи. Должен поговорить с комиссаром Селивановым.
- Ты что тут делаешь? - раздался приглушённый голос из-за двери. – У нас заседание. Народный комиссар из Москвы, а ты опять пьян!
- Нет, ты что! Я ж без запаха.
- Морфий?
- Нет, ты что! Я ни-ни. На Урюпино беляки идут. Дай денег! Соберу солдат, отгоню. У меня ж там семья.
- Опять врёшь? Ладно, иди в казначейство. Скажи, я приказал. Сколько надо?
- Тыщ сто, а то не пойдут.
- Не появляйся тут!
     Начальник гарнизона города вернулся в кабинет.
- Извините, товарищи.
- Штаб подготовил план действий... - продолжил Снесарев.
- Хороший доклад, товарищ Снесарев, - перебил народный комиссар, куривший трубку у открытого окна. - Очень хороший! - у говорящего был сильный грузинский акцент. - Грамотный! По всем правилам военной науки. Вот только действовать мы будем по-другому! Решительно, по-революционному! Дисциплину наведём железной рукой. Командиров заставим ответственно служить делу революции, а воров-интендантов расстреляем. И в городе наведём революционный порядок. У вас тут кругом спекуляция, базары, лавки, трактиры. Цены пляшут! Слишком много продовольствия на такой маленький уезд. А губернии голодают. Неправильно! Не для того мы делали революцию! Продовольствие соберём, отправим в Москву, Петроград, Воронеж, Рязань. Теперь все решения должны согласовываться со мной. Касается всех, в том числе работников штаба. А город защитим! Заставим буржуев рыть окопы.
- Товарищ Сталин, Вас назначили чрезвычайным представителем только по продовольствию, - возразил Носович.
   Сталин смерил его тяжёлым взглядом, сделал глубокую затяжку и медленно выпустил густой дым в комнату.
- У меня самые широкие полномочия.
- А мандат есть?
- Будет. Закончим на этом. А Вы, товарищ Борман, останьтесь.
      После разговора со Сталиным Борман принялся за решительные меры. На пристанях и вокзалах были выставлены кордоны. Устраивались облавы на дезертиров, спекулянтов и беженцев. Тюрьмы наполнялись арестантами, базары и лавки закрывались. У пристани появилась чёрная баржа - плавучая тюрьма для ‘врагов революции’. В театрах, синематографах и купеческих домах разместили лазареты. Улицы патрулировались круглосуточно. Всех подозрительных задерживали. Город перешёл на полуосадное положение.

Царицын. 7 июня 1918.

      Алексеев и Котов сидели в ресторане отеля ‘Люкс’ в приватной комнате. Алексеев сам выбрал меню. Суп ‘Сэн-Руссарэн’, английский ростбиф с кровью, спагетти ‘Миланезе’, страсбургский пирог с утиным паштетом и салат ‘Люсьен Оливье’ с перепелами, шейками раков и чёрной икрой. Подумав, добавил свиные рёбра с медовой глазурью и помидоры, начинённые орехами, сыром, зеленью и майонезом. На десерт принесли эклеры с дольками лимонов и неаполитанское вино ‘Лакрима Кристи’. Алексеев попросил ещё бутылку шампанского ‘Луи Родерер’.
- Превосходный отель! – с довольным видом произнёс он, расправляя салфетку.
- Последний островок павшей империи, - согласился Котов. – Дорого, как в Париже!
- Не волнуйтесь! Денег хватит на всё. Даже на мятеж останется, - громко захохотал Алексеев.
- Откуда столько? Партия собрала?
- Наша партия уже на закате. Большевики опередили! Первые у немцев взяли. Миллионы марок! Миллионы!!! Вот где мы проиграли. Надо было раньше предлагать себя, а не заниматься эксами. Угадайте, у кого получил деньги.
- Неужели у Ленина?!
- Ха-ха-ха! - Алексеев вытер выступившие слёзы. - Почти. У Троцкого! Большевикам нужна бакинская нефть, а тут я - ‘верный союзник’ и близкий по духу революционер. Троцкий своим не доверяет.
- Вот почему в штабе засели полковники!
- У вас тоже? Теперь везде. Жаль в Баку путь перекрыт. Взяли бы Кавказ за пару месяцев. У Вас в Царицыне большая организация?
- Две сотни.
- Мало.
- Можно привлечь бывших офицеров. Не пошли ни к белым, ни к красным. Объединились в артель ‘Грузолес’. Грузят, строят, ломают.
- Прибавим четырнадцать моих экспроприаторов и того... Думаете, хватит? - засомневался Алексеев.
- Наша главная надежда - сербский полк.
- Откуда сербы?
- Не только. Ещё и чехи с венграми и немцы с поляками. Военнопленные. Не смогли сразу отправить домой. Большевики к себе переманивают. Теперь сербы охраняют гарнизон города. Познакомлю с командиром. Кстати, отлично говорит по-русски.
- А вот это уже серьёзно! Похоже на успех. Сколько их?
- Полтысячи. Но могут подтянуть остальных, если пообещаем отправить домой.
- Оружие есть?
- У них?
- У вас!
- Тысяча винтовок, шесть пулемётов и два орудия.
- Годится! Давайте выпьем за сербов. Когда встречусь с командиром?
- Дайте время.
- Договорились! - Алексеев с сожалением посмотрел на пустые бутылки. – Официант! ‘Шартрез’!
     Через минуту на столе появилась бутылка французского ликёра.
- Вопрос! - крикнул захмелевший Котов. - Зачем ты сыновей привёз? Подростки ещё. Конспирация?
- Хотел по дороге оставить у бабушки в Нальчике, но вот как получилось, - развёл руками пьяный Алексеев.
      Следующие три дня ‘инженеры’ осматривали город. Наконец, нашли подходящий тайник и днём, по очереди, перенесли деньги. Днём было безопаснее - меньше вероятность, что остановит патруль.

Царицын. 12 июня 1918.

        Из Москвы в штаб Революционного совета Царицына пришла директива начать подготовку к наступлению. Андрей Евгеньевич, как всегда, взялся за работу с удвоенной энергией и старанием, заставляя и меня работать сутки напролёт. До поздней ночи просиживал над картами, проводил совещания, по телефону инструктировал командиров, диктовал директивы и приказы, подписывал, а я рассылал в части. Осмотрели гарнизон города. Наконец, Андрей Евгеньевич объявил - план наступления готов.
- Ну какое наступление с такой армией! – задумчиво произнёс Носович, дочитывая документ. – Дезертиры, крестьяне, пролетарии. Дисциплины никакой! Чуть с приказом не угадаем, разбегутся защитники революции или на штыки нас поднимут.
- Вы правы, - вздохнул Андрей Евгеньевич. - Ещё многое надо сделать. Говорю с командирами, комиссарами. Объясняю, доказываю, приказываю. А они будто не слышат! Но вот увидите, всё получится!
    Носович скептически посмотрел на Снесарева.
- М-да... Сегодня они станут лучше, чем вчера, но хуже, чем завтра.
- Что Вы несёте?
- Построил умозаключение. Между прочим, в пользу Ваших, пардон, наших подчинённых, - ехидно улыбнулся Носович.
- Вот что! Я доработаю план, а Вы займитесь реорганизацией частей. Создайте взводы, роты, батальоны, полки. А то у нас отряды по имени командиров. Партизанщина! И ещё! Объявите мобилизацию, сформируйте пять дивизий.
- Слушаюсь. Будет исполнено точно и в срок, как на германском фронте. Вот только с наступлением не торопитесь.
- Времени мало, дорогой мой. Сами видите, кольцо вокруг города сжимается.
     Носович прищурился. Встал, оправился.
- Разрешите исполнять?
- Исполняйте! Надеюсь на Вас.
- Слушаюсь.
     Носович вернулся к себе в кабинет.
- Наступление большевиков отменяется, Андрей Евгеньевич! – думал генерал. - Наши будут наступать, не красные. Ни одной дивизии не создам! Ни дивизии, ни полка, ни батальона, ни роты. А реорганизацию превратим в деспотизацию!
    Достал из сейфа служебную папку Садковского. Окончил Ольховское городское училище, Заиконоспасское духовное, Московскую духовную семинарию и Александровское военное училище. Прапорщик. Ранен на австрийском фронте. Подпоручик.
- Будет первым адъютантом, - решил генерал и вызвал в кабинет. – Похоже, “товарищи” засиделись в окопах, глаз замылился, дисциплина падает. – Носович скепИ в целом, неправильно размещены. Оперативная обстановка меняется каждый день. – Садковский понимающе кивнул, а Носович понял, что не ошибся в выборе. -Подготовьте оперативные приказы об изменении боевых участков.
- Получается три? По каждому на участок?
- Двенадцать! Впрок. Будем посылать через десять дней.
     Носович достал губную гармошку и довольно заиграл ‘Гром победы, раздавайся!’

Царицын. 13 июня 1918.
 
    Носович протянул Садковскому депешу.
- Отправь в Москву.
- Слушаюсь.
     Генерал хитро посмотрел на адъютанта. Садковский почувствовал подвох.
- Отправить, чтобы не дошла?
- Нет, дорогой мой. Обязательно должна дойти. Обязательно! Запрос на командиров. Требования весьма жёсткие. Весьма! Такие, что никого не найдут.
- Отправляю, Ваше превосходительство!
- И эти две тоже. Неделей позже. Каждую.
- Зачем?
- Для нашего оправдания. Запрашивали три раза, но никого так и не командировали.
- Браво, господин генерал! Шикарный ход!
   Носович самодовольно улыбнулся.
- Ещё задание. Узнайте про антибольшевистское подполье. Только осторожно!
- Слушаюсь!
      Носович вернулся в кабинет и заиграл на губной гармошке ‘Гром победы, раздавайся!’

Царицын. 14 июня 1918.

    Через два дня после разговора со Снесаревым Носович поехал к комиссару округа Зедину.
- Товарищ Зедин, у меня приказ товарища Снесарева сформировать пять дивизий. У противника сил намного больше, а Москва резервами не делится. Объявите мобилизацию.
- А Вы запрашивали Генеральный штаб?
- Конечно, - соврал Носович. - Не раз.
- Тогда объявим, - согласился Зедин.
- Дело нехитрое. Вот только с дисциплиной у вас, пардон, у нас большие проблемы. Вы же присутствовали на докладе товарища Снесарева. Крайне недоволен, - вздохнул Носович. - Позавчера конфиденциально признался, что наши части разобьют в первом же бою. То разбегаются по домам, то обсуждают приказы на митингах, а то вообще переходят к врагам революции. Что делать?
- Как сказал товарищ Сталин, укреплять дисциплину по-революционному. Кого надо заставим, а кого и расстреляем!
- Очень правильно сказал товарищ Сталин! Думаю, Вы лучше меня знаете как действовать. Вот в царской армии, например, была присяга. Всё чётко расписано: солдат клянётся выполнять приказы даже ценой собственной жизни, не жалеть ни себя, ни товарищей. Всё ради победы! - Носович многозначительно поднял палец. - Была система наказаний. От гауптвахты до трибунала и расстрелов. Поэтому мы, пардон, они выиграли столько битв! - генерал помолчал, глядя в глаза собеседнику. - Вот только не наш это путь, не революционный. Libertе, еgalitе, fraternitе! Вот настоящий лозунг революции!
     Зедин посмотрел удивлённо.
- Что за лозунг такой?
- Свобода, равенство и братство. Лозунг французской революции.
     Носович знал, что Зедин не владеет ни одним иностранным языком, поэтому сразу не перевёл. Про себя наслаждался необразованностью комиссара.
- Французские товарищи первыми подняли красное знамя коммунизма, но не удержали, - генерал наигранно расстроился. - Но мы его подхватили и больше не дадим упасть. Согласны?
    Зедин восхищённо посмотрел на начальника штаба.
- Конечно, согласен! А когда это было?
- Что?
- Ну, когда французы подняли красное знамя?
- Парижская коммуна... Недавно, лет пять назад, - Носович едва не рассмеялся в лицо собеседнику.
- Товарищ Носович, а ведь Вы настоящий коммунист! Знаете про красное знамя, первую коммуну. Наверно, давно сочувствуете революции. А я, дурак, сомневался! Сегодня же в комитете подготовим документ по дисциплине!
- Ну что Вы! Достаточно провести митинги, пробудить революционную сознательность. Красноармейцы всё поймут. Так считает товарищ Снесарев.
- Нет-нет. Именно официальный документ с печатью Революционного совета округа! И чтоб каждый прочитал, принял всем революционным сердцем и подписал! Распишем обязанности, революционный долг и наказания.
- Ну, как знаете. А я бы митинги провёл.
- Митинги у нас каждый день, а дисциплина до сих пор не революционная. Правильно сказал товарищ Сталин - надо укреплять решительно!
- Как знаете. Я Вам не указ. Вы комиссар округа! А с мобилизацией не спешите. Главное подготовить документ и подписать!
     Носович вернулся в штаб и заиграл на губной гармошке ‘Гром победы, раздавайся!’
   
Царицын. 15 июня 1918.

     Первая неделя прошла в напряжённой подготовке к обороне и наступлению. Работали даже в субботу. Наконец, я добрался до постели. От постоянного сидения ныла спина, от писанины болела рука.
- Отлежусь, искупаюсь и спать! – подумал я.
     Но вечером неожиданно пришёл Андрей Евгеньевич. Предложил прогуляться по набережной.
- До сих пор помню Ваши лекции по военной географии. Не собираетесь вернуться к преподаванию?
    Генерал вздохнул.
- Очень хотел бы. И к науке тоже. Столько мыслей! Хочется поделиться с будущими офицерами, изложить на бумагу.
- Конечно! У Вас столько опыта. Вся жизнь связана с армией.
- Вся история человечества связана с армией. Точнее, с войной!
- Убийства, разрушения, насилие. От истоков цивилизации и даже раньше.
- Не совсем так, - возразил генерал. - Нас к этой мысли приучили классики экономической теории Смит и Милль. Но есть примеры экономического процветания, вызванного войнами. А ещё больше примеров быстрого восстановления и экономических прорывов. Вы знаете, зачастую войны начинались для приобретения экономической выгоды - территорий, орудий производства, ценностей или большей экономической самодостаточности. Например, войны Петра Великого за выход к Балтике. А иногда это была банальная ликвидация опасного соседа, как завоевание Крыма Екатериной. На мой взгляд, государство и война соотносятся по принципу обратной функции в высшей математике. Государство есть функция переменной, называемой войной, а война, в свою очередь, есть функция от переменной, называемой государством. Раз есть государство, есть и война, как его орудие. Если есть война, то есть и государство, как её результат.
- Интересная мысль!
- Благодарю. Сущность войны ещё не осмыслена философски. Хотя первые попытки уже сделаны. Штейнметц, Ревон, Генри, Аничков. Да-да, не удивляйтесь, наш соотечественник экономист Аничков! Переосмыслил влияние военных конфликтов на экономику и разработал теорию прекращения войн.   
- Не слышал.
- Почитайте на досуге его ‘Войну и труд’. Выдвигалась на премию академии наук. Но большевики, скорее всего, запретят. Противоречит теории перманентной революции товарища Троцкого. Кстати, интересен феномен гражданских войн. Они разрушают государство внутри себя и строят новое. Одновременно меняется психика народа. Старые ценности критикуются и запрещаются, а новые пропагандируются и прививаются насильно.
- Как Вы думаете, каким путём пойдут большевики, если победят?
    Андрей Евгеньевич помолчал.
- Полагаю, будет то, что мы наблюдаем в действиях Сталина. Пропаганда коммунистических идей, насаждение дисциплины и физическая ликвидация противников. Это внутри страны. В отношениях с другими будет жёсткое противостояние. Возможно, война грандиознее германской. Европа не примет коммунизм, если большевики силой не принесут. Ну что ж, благодарю за прогулку. Не оставили меня в одиночестве.
- Спасибо Вам за очередную лекцию.
    Значит, не генерал, подумал я, не услышав пароль. Кто же руководитель? Носович? Нет, слишком открыто действует. Ковалевский? Скорее всего. Держится в тени.
   А жизнь в городе менялась со скоростью литерного поезда. По приказу Сталина начали печатать газету ‘Солдат революции’ и листовки. Комиссары вели агитационную работу на заводах. Сталин отменил свободную торговлю хлебом по всему Нижнему Поволжью. В городе ввели продовольственные карточки, запретили перевозить продукты - боролись со ‘спекулянтами’. В поезда и пароходы запрещалось пускать пассажиров с крупным багажом. Всё ‘лишнее’ конфисковывали. Чекисты устраивали облавы на ‘чёрных рынках’. Начались расправы над политическими противниками. Эсеров, меньшевиков, анархистов и монархистов расстреливали ночью на окраине города. Чтобы заглушить выстрелы заводили грузовики. Трупы зашивали в мешки и закапывали. Утром родственники раскапывали могилы, оплакивали и хоронили. А чекисты сжигали кресты прямо на кладбище.

Царицын. 17 июня 1918.

   В понедельник утром Носович первым делом вызвал Тарасенкова.
 - Заметил, Вы отсутствуете по вечерам. Объяснитесь, поручик.
- Дама, господин генерал.
- Не вовремя. Не поведитесь на откровения на почве любви. Дама может быть сотрудницей Бормана.
- Баронесса Остен-Сакен.
- Дочь городского головы?
- Так точно, Ваше превосходительство.
- Насколько серьёзно?
- Завтра помолвка.
- Вы понимаете, что баронесса будет Вашим слабым местом?
- Понимаю. Послезавтра всё семейство уезжает в Москву.
- Когда свадьба?
- В середине июля.
- В Москве?
- Так точно.
- Правильно, там безопаснее. Как у нас со штабной документацией?
- В полном порядке.
- Вот это меня и беспокоит! Как снабжение войск?
- В соответствии с запросами начальников участков фронта.
- Слишком просто, не находишь? Они нам запрос, мы им поставки, - генерал многозначительно посмотрел на адъютанта.
- Понимаю.
- Введём строгую отчётность. Запросы в трёх экземплярах. В штаб округа, гарнизон города и совдепию.
- Начнут посылать друг другу запросы, согласования и время исполнения затянется.
- Правильно мыслите, поручик! Подготовьте директиву. Да помудрёнее. И ещё! Узнайте про антибольшевистское подполье в городе. Только осторожно!
- Слушаюсь!
- Как прошло наступление Тулака на Калач?
- Калибры снарядов и орудий не совпали.
- Пришлось проявить революционный героизм?
- И потерпеть позорное поражение, - Тарасенков ответил такой же широкой саркастической улыбкой.
    Оставшись один, Носович самодовольно улыбнулся и заиграл на губной гармошке ‘Гром победы, раздавайся!’

Царицын. 18 июля 1918.
 
    Комиссар округа Зедин приехал в штаб в четверть шестого. Носович и Ковалевский собирались уходить.
- Я не поздно? Вы ещё открыты?
- Для Вас всегда открыты, - улыбнулся генерал.
- У Вас табличка ‘с девяти до пяти’.
- Ну, мы тоже люди, поймите.
       Ковалевский удивлённо посмотрел на друга.
- Так вот, - Зедин, волнуясь, вытер ладонью потное лицо. – Жара! У нас в Латвии не так. Пять минут на авто, а распарило! Я насчёт нашего разговора. Мудрый Вы человек, товарищ Носович! А главное, опытный в военном деле. Я бы до такого додумался, может, лет через десять. Вот почитайте. Очень нужно Ваше мнение.
- Что это?
- ‘Торжественное обещание красноармейца’. На днях с Вами говорили. Три ночи писал!
- Я уже запамятовал, - соврал генерал. - Столько дел навалилось.
      Носович принялся читать три листа бумаги, написанные от руки печатными буквами. С каждой прочитанной строкой его лицо становилось светлее и радостнее.
- Превосходный документ! Оформлен по всем правилам военного администрирования. Расписано детально, по пунктам, подпунктам. За измену делу революции денежные штрафы, понижение в должности, арест, расстрел.  Подпись прочитавшего, согласен, дата. Браво! Не хватает только Вашей подписи и печати. Не забудьте!
         Зедин засиял.
- Вот только не по-нашему это, не по-революционному, - вздохнул генерал. - Мы должны повышать коммунистическую сознательность красноармейцев! Через агитацию, митинги, работы товарища Ленина, Троцкого.
- Ничего, потом прочитают! Научатся читать и прочитают. И поймут, что документ подписывали себе же на пользу.
        Носович задумался.
- Не знаю как Вы, а я бы воздержался. Впрочем, полагаюсь на Ваш революционный опыт.
     Зедин обрадовался от очередной похвалы, затряс руку генерала и направился к выходу.
- Помню по истории военного искусства нам преподавали как на востоке составляли списки имён и адресов родственников солдат. И знаете, дисциплина несказанно укреплялась в тот же день.
       Зедин от удивления выкатил глаза.
- Не перестарался ли я? - подумал Носович.
- Надо добавить! Правильно!
- Что это было, Толя? - растерянно спросил Ковалевский.
- Потом объясню. Идём домой. Жёны ждут! Твоя Муля уже приготовила щи.
 
 Царицын. 19 июня 1918.

     Я с утра переписывал план наступления начисто. Андрей Евгеньевич предусмотрел всё – невысокую дисциплину в войсках, неопытность командиров, необученность солдат и тактические поражения. План был сложный, но реализуемый. Вызвал Носовича.
- Ознакомьтесь, Анатолий Леонидович. Хочу услышать Ваше мнение.
     Носович принялся читать. Лицо становилось всё более мрачным.
- Андрей Евгеньевич, я всегда восхищался Вашим аналитическим умом и неординарным стратегическим мышлением. Но сил не хватит!
      Снесарев задумался, отошёл к окну. Подошёл к карте.
- Вы правы. По моим рассчётам риск провала семьдесят процентов. Но если добавить формируемые Вами пять дивизий, то получается наоборот - вероятность победы семьдесят процентов.
      Носович громко вздохнул.
- Я отдал распоряжения, но комиссары действуют слишком медленно. Москва не ответила на запрос о квалифицированных командирах. Буду посылать вторую депешу. Если надо третью. Думаю, лучше отложить наступление.
- Но если принять во внимание пять дивизий...
- Делаю всё возможное, но в срок не успею, - перебил Носович, теряя терпение.
- Анатолий Леонидович, от нас ждут решительных действий!
- Но не решительного провала!
     Андрей Евгеньевич помолчал.
- Вы правы. Отменяем!
- Правильно! По поводу переформирования в полки и роты... Думаю, разделить на боеспособные и небоеспособные, чтобы знать какие бросать на опасные участки, а какими затыкать пустоту.
- Согласен. Действуйте!
- Благодарю. Кто у Вас в приёмной?
- Штабс-капитан медицинской службы Краснорудский. Не знаю, как помочь. Кстати, местный - царицынец.
     Носович посмотрел на меня.
- Мне как раз нужен начальник санитарного управления.
- Берите.
      Когда же я услышу пароль, подумал я. Терпение! Мы только начали работать.

Царицын. 20 июня 1918.

   Сталин вызвал Андрея Евгеньевича к себе в бронепоезд. Я, как всегда, сопровождал. Приятная молодая женщина накрыла на стол. Нарком рассказывал про ссылки, курил трубку и сдержанно смеялся собственным шуткам. Предложил чай.
- Обороняем город изо всех сил, товарищ Снесарев. Всё, что можем, отправляем на фронт. Но не хватает квалифицированных командиров. А Ваши полковники сидят в штабе на тёплых местах. Не правильно, товарищ Снесарев. Надо помочь фронту!
- Я не могу отправить работников штаба. Нас и так меньше, чем положено.
- Не нужно отправлять надолго. Пусть съездят на пару дней. Помогут, подскажут, научат. Они же кадровые военные. Пусть поведут красноармейцев в атаку, покажут себя героями.
       Снесарев задумался.
- Не согласен, но Вы правы. Обстановку на фронте должны знать не только по отчётам командиров. Хорошо! Работники штаба поедут на фронт, но только по очереди. Два-три дня, не более.
- Вот и отлично, товарищ Снесарев. А то солдаты говорят штабные совсем оторвались от фронта. Сидят в кабинетах, приказы рассылают, а пороху не нюхали.
- И снова не согласен. Приказы тоже важны. А насчёт помощи не сомневайтесь. Имеют боевой опыт. Воевали на германском фронте. Товарищ Истомин тоже, - Андрей Евгеньевич показал на меня. – Но его не отпущу.
- В каких войсках воевали, товарищ Истомин?
      Я впервые испытал на себе взгляд Сталина - пытливый, тяжёлый.
- В кавалерии, товарищ народный комиссар.
- Тяжело приходилось?
- Бывало. Но мы сражались за Отечество. Это придавало сил.
- Я тоже сражался за Отечество. В тюрьмах, в ссылках, в подполье. Видите, левая рука плохо двигается. Проткнули штыком угнетатели народа.   
     Повисла пауза.
- У меня есть отличный грузинский коньяк. Наденька, принеси. Давайте выпьем за Царицын и нашу победу.
- Супруга? - спросил генерал.
- Почти.

Царицынский уезд. 21 июня 1918.

       Носович выехал на фронт. Сопровождали Зедин и Тулак.
- Соглядатаи, - понял генерал. - Потом доложат Сталину стрелял или нет. Проверка кровью.
     Носович специально не пригласил их в свой автомобиль. Знал, ненавидят друг друга.
- Пусть едут вместе, в одном авто. Сверлят до дыр. А лучше морды набьют. Всё для пользы дела. Белого дела!
    Приказал шофёру гнать быстрее. Приехал на полчаса раньше комиссаров. Если Сталин спросит стрелял ли он по противнику, скажут так спешил на передовую, мы отстали. Наверно, стрелял.
      В поле отступала белогвардейская часть. Пожилой командир корректировал огонь батареи. Били шрапнелью. Носович вскинул бинокль, присмотрелся и сразу понял - били выше, чем надо. Шрапнель падала моросящим дождём, не причиняя вреда. На германском фронте такие выстрелы называли ‘журавлями’. Краем глаза заметил - командир испуганно поглядывает на него.
- Вы полковник артиллерии?
- Так точно, - командир вздрогнул. - Откуда знаете?
- По командам, возрасту и выправке.
- Дослужился до полковника.
- Многие ‘журавли’ этой весной улетели на Дон.
    Лицо полковника просияло улыбкой.
- Знаю, Ваше превосходительство. Ловлю момент для перелёта. А пока помогаю чем могу.
- Благодарю от имени всех ‘журавлей’! И не превосходительство я для Вас, а такой же русский офицер.
       Показался автомобиль Зедина и Тулака.
- Мне пора. Благодарю за службу!

Царицын. 22 июня 1918.

     Две недели Котов не мог вырваться с работы. Судебные слушания шли с утра до вечера. Осуждённых было много, очень много. Его присутствие как присяжного поверенного - чистая формальность. Всё равно не давали выступать. А ещё надо было присутствовать на заседаниях городского совета - представлял свою партию. Заседания затягивались до полуночи. Надышавшись дымом комиссарских самокруток, Котов не мог заснуть до утра, кашлял, мучился мигренями. В перерывах иногда удавалось позвонить Вуясиновичу, но тот не брал трубку. Наконец, дозвонился. Вуясинович мог только через два дня - был занят по службе. Как всегда, встречу назначили в трактире ‘У Медведя’, у бородача Потапа Медведева. Котов помог ему договориться с ЧК не закрывать пока заведение.
- Есть работа, Иво, - тихо произнёс присяжный поверенный, пододвигая тарелку с окрошкой. - Приехал эмиссар из Москвы с приличными деньгами.
- Сколько?
- Четырнадцать саквояжей.
     Вуясинович стал слушать внимательнее.
- Что им надо в городе? Большевики прохода не дают.
- Мятеж, Иво. Мятеж!
    Серб отодвинул тарелку с окрошкой - не любил.
- Где деньги прячут?
- Так и сказали!
     Вуясинович задумался.
- Налёт?
- Грубо, Иво. Грубо! - Котов скривил лицо. - Прибегут красноармейцы, отберут! Сам знаешь, в городе патрулей стало как в муравейнике. Из Москвы приехал народный комиссар. Грузин какой-то. Порядок наводит. Минин и Тулак у него в подмастерьях.
- Тогда что?
- Давай подумаем.
- Уже подумал. Согласимся на мятеж, узнаем где деньги и по-тихому ликвидируем. Работай по ним. Уйдёшь после меня. Доешь окрошку. Я не буду.
- Товарищ Котов! - загадочно произнёс Степаньянц, глядя прямо в глаза. - Есть разговор.
- Кто Вы? У меня нет времени, - попытался избавиться от незнакомца Котов.
- Могу сделать так, чтобы у Вас его стало очень много, - ехидно произнёс бывший поручик. - Лет десять, а может и вечность.
- Что Вам нужно?
- Зайдём? Такое не обсуждают на улице.
    Котов понял, незнакомец что-то знал.
- Вы должны меня помнить, - начал Степаньянц, стараясь не прикасаться к липкому столу. - Виделись в суде.
- Не припоминаю.
- Потом вспомните. Так вот! Хочу быть в деле.
- В каком деле?
- Вашем и инженера Алексеева.
- Откуда знаете про Алексеева? - снова испугался Котов, на этот раз всерьёз, и понял, что выдал себя. От этого испугался ещё больше.
- Не волнуйтесь! За мзду у швейцара можно узнать многое. Но в ‘Люксе’ дерут безбожно! Так что Вы мне обошлись дорого. Но уверен, получу намного больше.
- Пойдёте в чека?
- Чтобы меня первым арестовали? Я из бывших. А вот участвовать в Вашей операции с моими товарищами желал бы. По гарнизону раздали циркуляр - ожидается наступление Краснова и Мамантова. Думаю, вы с Алексеевым желаете помочь. Не собираюсь сдавать, даже если откажете. А вот заработать и получить должность хотелось бы.
     Котов задумался. Как всё правильно рассчитал этот тип! Умный. Знает, чего хочет. С таким можно иметь дело.
- Сколько у Вас людей?
- Человек пятьдесят. Младшие офицеры.
    Котов посмотрел на Степаньянца внимательнее и вспомнил, что действительно видел его в суде.
- А Вы смелый!
- Не без того.
- Договорились. Надо будет снова встретиться.
- Только в другом трактире.
- Другие уже закрыты. Коммунизм наступает!
- Попробуем предотвратить.

Царицын. 23 июня 1918.

- Ты где был две недели? - орал Тулак. - Взял деньги, солдат, поехал в Урюпино и..?
- Так, задали мы жару белякам, - пробормотал комиссар Селиванов.
- Не видели тебя там!
- Так я, наверно, на другом фланге был.
- Не было другого фланга.
- Так, может, не заметили меня.
- Не заметили! Поэтому я приказал опросить соседей. Знаешь, что сказали?
    Селиванов отёр рукой оплывшее лицо.
- Ты увёз семью в Борисоглебск, а деньги солдатам не раздал. Они в степи голодные дожидались своих! Хорошо казаки не порубили! Где деньги?!
     Селиванов молчал, глядя в пол.
- Я тебя спрашиваю! Где сто тысяч?!
- Так я партейным в Борисоглебске помощь оказал.
- Снова врёшь! Конвоир Жаров дал показания. Читай вон! А! До вечера будешь ковырять слога! Дай сюда! “Cо станции Алексиково мы вместе с военным комиссаром Селивановым отправились на станцию Урюпино, где военный комиссар Селиванов в своей квартире стал учащённо пить эфир, требовал от нас конвоиров постоянной покупки эфира, угрожая револьвером. По дороге на станцию Балашов через станцию Поворино военный комиссар Селиванов посылал матроса Лапина искать эфир”. И с Шамовым неделю самогоном квасился?! Комиссары! Красные командиры! Ну ты хоть уезжаешь куда подальше, а он не стесняется со своими красноармейцами, потом тычет в морду револьвером. Троих застрелил по пьяни! Грозится полк с фронта снять! Я проверю, какой он бывший прапорщик! Врёт, небось. Все вы врёте! Опять задумал на казённые в запой уйти!
- Больше ни-ни, - Селиванов прижал к груди зажатую в руке кепку.
- Не встречайся с ним, а то точно под трибунал отдам! Где звезда с кепки?
- Так, пулей сшибло.
- Снова врёшь! Испугался? Выбросил? - Тулак подошел к окну. - Та-а-а-ак... Уже затарился!
- Чем? - испугался Селиванов.
- Самогоном! Вон в авто из-под брезента бутыли торчат. Скройся с глаз моих пока не пристрелил!
     Проезжавший мимо Носович видел как Селиванов вышел из штаба, уселся на заднее сиденье, отхлебнул из огромной бутыли и грубо толкнул водителя. Автомобиль дёрнулся, самогон плеснул в лицо. Задыхаясь и протирая глаза, Селиванов громко выругался в облаке пыли.
     Приехав в штаб округа, Носович приказал Кремкову отослать в Москву телеграмму, что командир гарнизона города пьянствует с комиссаром Селивановым и выдаёт крупные суммы на личные нужды.
- Отошли ещё одну. ‘Председатель исполнительного комитета города товарищ Ерман нагло вмешивается в дела штаба округа, требует разрешить присутствовать на совещаниях и посылать копии приказов. Я пытался объяснить, что он гражданский и не имеет права доступа к военной документации, на что товарищ Ерман ответил в грубой, нецензурной форме. Прошу оградить меня и моих подчинённый от подобного произвола и вмешательства в наши прямые обязанности. Начальник штаба округа Носович.’
- Записал. Но он у нас ни разу не был.
- Был. Много раз, - Носович подмигнул адъютанту.
    Оставшись один, генерал самодовольно улыбнулся и заиграл на губной гармошке ‘Гром победы, раздавайся!’

Станица Нижне-Чирская. 23 июня 1918.

    Сталин предложил Андрею Евгеньевичу поехать на бронепоезде в район Нижне-Чирской осмотреть спасительный мост, построенный отрядами луганских пролетариев. Взял с собой Ворошилова, Зедина и Минина. Генерала сопровождал только я.
- Когда услышу пароль? – подумал я в очередной раз. - Офицеры штаба уже действуют. Ладно, терпение. Наступит и моя очередь. Всё в своё время. Надо и о другом подумать - как навестить своих за Волгой?
- Видите, товарищ Снесарев, какой у нас командир товарищ Ворошилов! – голос Сталина прервал мои мысли. - Другой бы уже выдохся, сдался врагу. Но только не товарищ Ворошилов! Посмотрите какой мост построил! Под атаками белоказаков, под бомбёжками, артобстрелом. Я его давно знаю. Никогда не сдавался! Ни в жандармерии, ни в тюрьме, ни в ссылке. Железный большевик, несгибаемый! Три карцера сдались ему. Думаю, достоин командовать армией. Защитит наш красный Верден.
- Красный чего? - не понял Ворошилов.
- Верден, Клим. Город во Франции. Стойко защищался и победил. Мы тоже победим. Пусть все знают, что большевики крепкие люди, сплочённые в партию, как монолит. Умеют сражаться до последнего патрона, до последнего бойца.
    Андрей Евгеньевич задумчиво смотрел на красных командиров. Молчал. Хочет отказать, но не решается, не может, понял я. На обратном пути в вагоне подслушал разговор.
- Слышь, Коба, какой из меня командарм? Я же слесарничал! Ну, работал в партийных органах, отряд сколотил. Но чтоб армией командовать...
- Справишься, Клим. Что? Голова закружилась на взлёте? Головокружение от успехов? – раздался приглушённый смех. - Рад, что мы с тобой снова вместе. Пролетарской армией должен командовать пролетарий, а не царский генерал. Станешь командармом, потом комфронта, а потом и всего округа. Справишься - заберу в Москву.
- Как-то боязно, Коба.
- Вспомни, какой ты был храбрец в казематах! Никого не боялся! Только меня! – снова раздался сдержаный смех. - Золотопогонников не бойся. Подумаешь, учились в академиях, в германскую воевали. А мы у них страну увели! Пора избавиться. Мы с тобой самые главные во всей стране. Только пока никто не знает. И не должен знать.
- Как так? Почему главные?
- Страну кто кормит? Мы! Видел сколько здесь продовольствия? Отправим, накормим и въедем в столицу на белом коне. Эти генералы с полковниками думают Троцкий им поможет. Он в Москве, а я тут на месте. Что может сделать? Напишет телеграмму? А я в ответ - всё исполнено или просто отпишусь. Или порву к чертям собачьим! Председатель Реввоенсовета... Пока его эмиссары сюда с проверками приедут, мы с тобой всё сделаем по-своему. Поставим перед фактом: страна накормлена, победителей не судят. Этот царский генерал хоть и большой специалист, но без характера. И дальше пойдёт мне на уступки. Остальные - мелочь. Но надо присмотреться к Носовичу. Крепкий, хитрый. Двойную игру ведёт.
     По приказу Андрея Евгеньевича из луганских частей была сформирована 10-я армия. Командармом назначен Ворошилов.

Царицын. 24 июня 1918.

       Зедин вновь приехал в штаб к Носовичу. Сел напротив. Помолчал, тяжело вздохнул.
- Очередной кляузник, - догадался Носович. – Как все будет жаловаться на комиссара-однопартийца, просить задвинуть подальше на фронт, а сам кузнечиком на его место. С такими интриганами мне доносчики не нужны. Сами всё выкладывают.”
- Что случилось, товарищ Зедин?
- Да вот, Тулак совсем зазнался. Понимаешь, ни во что меня не ставит. Решения отменяет, приказы не выполняет, через голову скачет. И наглец какой стал! Не здоровается, руки не подаёт. Второй автомобиль себе заказал. У меня, комиссара округа, только один. Куда это?
- Прав ты, товарищ Зедин, - согласился Носович. - Не должен революционер так с товарищами обходиться. Барином стал наш Тулак! – Носович сделал вид, что задумался. - Знаешь что, товарищ Зедин? Подготовь приказ о понижении в должности. Назначь командиром армейского резерва города.
- Так его ж у нас отродясь не было!
- Будет. Потом создадим, - подмигнул генерал.
- Вот ты голова, товарищ Носович! От голова! - Зедин изо всех сил затряс руку начальника штаба.
     Когда комиссар ушёл, Носович самодовольно улыбнулся.
- Пусть набьют друг другу морды! Всё для дела! Белого дела!
      Заиграл на губной гармошке ‘Гром победы, раздавайся!’

Царицын. 25 июня 1918.

    Представитель сербской военной миссии полковник Христич целый час кружил по городу - не удавалось оторваться от чекистов. Наконец, отстали. Христич видел, как их автомобиль остановился по середине дороги. Кончился бензин, понял полковник. Именно на это он и рассчитывал. Прошлой ночью с адъютантом долго колесил по городу. Перед этим запасся двумя канистрами бензина. Рано утром выехали с полным баком. Чекисты заправиться не успели. Полковник подал знак шофёру и автомобиль неспеша направился в условленное место.
- Садитесь, Садковский. Устали ждать? Жарко. Возьмите, фруктовая вода. Специально для Вас прихватил.
      Садковский большими глотками выпил полбутылки.
- Передайте генералу, на днях Вуясинович встречался с эсером Котовым. А две недели назад пьянствовал в отеле ‘Люкс’ с неким Алексеевым.
- Откуда известно?
- Я там ужинал с нашим консулом Леонардом. Весьма скромно. Там цены как в Париже! А их обслуживали пятеро официантов. У Котова таких денег нет. На этом всё. Прощайте! Нет, стойте! Леонард - близкий друг Вуясиновича. Это тоже передайте.
 
Царицын. 26 июня 1918.
 
- Через неделю Царицын будет сдан, - признался Носович Ковалевскому.
- Откуда знаешь, Толя? Подожди! Я заметил, твои приказы какие-то странные и ведёшь себя не как прежде.
    Носович внимательно посмотрел на друга:
- Саша, дорогой, признаюсь тебе как брату. Знаю, не выдашь. А ещё знаю, поддержишь. Весь штаб - агенты Добровольческой армии. Разваливаем совдепию, армию, готовим мятеж. Здесь встретятся наши армии из Ростова, Уфы, Сибири, с Дона. Вместе пойдём на Москву и Петроград. Освободим от большевистской сволочи.
- Как я сразу не догадался! Думал, мелко пакостишь за ссору в самом начале.
- Ссора - часть плана. Ты с нами?
- Всем сердцем! С вами и с Россией! Но почему сразу не сказал? Ладно, забудем!

- Тебе совдеповская контрразведка докладывает на словах?
- Да.
- Значит, на бумаге можешь…
- Могу. Кстати, вчера познакомился с полковником Сосницким. Помню по академии. Пробирался в Новочеркасск, но анархисты выбросили из поезда.
- Уверен в нём?
- Да.
- Пусть зайдёт завтра.
   
Царицын. 27 июня 1918.
 
     Андрей Евгеньевич ушёл раньше обычного, а я дописывал директивы, изнывая от жары. Окна и двери нараспашку. Лёгкий сквозняк приносил некоторое облегчение. В штаб пришли красные командиры Будённый и Пархоменко. Прибыли с фронта получить оружие. Просили Садковского оформить побыстрее.
- Зайдите завтра, - небрежно бросил адъютант. - Начальство занято.
- Как занято?! Нам обратно на фронт надо! – возмутился Будённый.
- Где начальство? – повысил голос Пархоменко.
   Садковский кивнул в сторону кабинета Ковалевского.
-  Начальник мобилизационного управления штаба округа, - по слогам прочитал Будённый.
- У нас чрезвычайный мандат! Выдайте немедленно! Нам назад на фронт!
- Оружия, товарищи, сейчас нет, - невозмутимо ответил Ковалевский, не поднимая головы.
- Когда будет?
- Неизвестно. Принимаем экстренные меры, - полковник равнодушно пожал плечами. - Пора отвыкать от анархии. У нас тут порядок. Всё в своё время и по мере возможностей. И вообще, штаб сейчас закрыт. Видели на двери часы работы? С девяти до пяти! Я и так задержался, - Ковалевский вынул из кармана часы на цепочке. – На целых шесть минут!
      Будённый и Пархоменко пошли к Носовичу. Генерал медленно, небрежно, кончиками пальцев развернул грязную, помятую бумагу. Пархоменко тучей повис над столом. Носович принялся читать, вглядываясь в каждое слово и сдержанно ухмыляясь.   
- М-да... И кто же написал сей шедевр?
- Комдив Мухоперец. Там же ясно написано. Вон фамилия, подпись.
     Генерал громко засмеялся.
- Мухоперец! Это фамилия или партийная кличка?
- Фамилия!
     Носович вновь рассмеялся, на этот раз до слёз.
- У него в фамилии упомянули мать и отца? Ха-ха-ха! Мухоперец.
   Красные командиры переглянулись и едва сами не расхохотались, но вовремя сдержались.
- Какая разница что у него за фамилия?
- И это писал командир дивизии, - вздохнул Носович. - Представляю, как он командует.
      Вдруг лицо генерала резко изменилось. Взгляд стал презрительным и холодным.
- Слушайте вы, командиры! Эту бумажку можете употребить в нужнике! Больше никогда не заявляйтесь с такой писаниной.
- Что?! - закричал Пархоменко.
- А то! Пусть ваш Перецмуха...
- Мухоперец! - поправил Будённый, давясь от смеха.
- Не важно! Так вот, пусть ваш Мухосранец сначала научится писать, чтобы трезвый человек мог понять. А во-вторых, документ должен быть написан по форме! Кому, куда, что, полномочия и так далее.
- Но там же всё понятно.
- Что тут понятно?! Читайте сами: ‘Эй вы в штаби дайте ентим двум таваришчам пабольше патронав гимнастёрак да пулимёты а то нам тут на фронте савсем...’. Дочитывать?! Да я сам под трибунал попрошусь, если приму такое!
    Носович смерил командиров тяжёлым взглядом и отрезал:
- Свободны!
- Обделались мы с тобой, Семён, - проворчал Пархоменко.
- Что делать-то будем, Сашок? - вздохнул Будённый.
- Пошли к Сталину.
     Сталин внимательно выслушал сбивчивый рассказ командиров. Раскурил трубку. Прочитав мандат, ухмыльнулся в усы.
- Значит, Носович...
- Он! И Ковалевский тоже, - пожаловался Пархоменко. - И Садковский!
- Что думаешь, Клим?
- Контра! Все контрики!
- Тут не только они. Троцкий хочет развалить южное направление. Потом обвинит меня, потребует революционный трибунал. Тебе тоже не усидеть.
- Что делать, Коба? - испугался Ворошилов.
     Сталин молчал, выпуская дым вокруг себя.
- Давай я помогу товарищам. Выдам из своих запасов.
     Сталин покачал головой.
- У штаба должен быть свой запас. Неприкосновенный! Надо найти.

Царицын. 28 июня 1918.
 
     Вечером Сталин вызвал в бронепоезд Зедина. Долго курил, молчал, бросал тяжёлые взгляды.
- Товарищ Зедин, ты ведь на самом деле Зиединьш. Зачем фамилию поменял? Что скрываешь от партии? – Сталин решил напугать собеседника с самого начала разговора, чтобы без труда получить нужную информацию в конце.
- Ничего, товарищ Сталин. Открыт перед партией как окно в огород летом.
- Из крестьян?
- Курляндской губернии, товарищ нарком.
- Был моряком?
- Закончил мореходное училище. Прапорщиком служил по морской части. Штурманом был. Возил товарищам листовки, маузеры для восстания.
- Начинал эсером?
- Ошибся, но вовремя понял. Зимний брал в октябре, - Зедин испугался, не понимая к чему ведёт разговор, но оправдаться, кажется, получилось.
- Значит, свой. А почему на тебя жалуются солдаты и командиры?
- Что стряслось, товарищ Сталин?
- Почему Тулака в должности понизил? Красноармейцы требуют вернуть. Отказываются идти на фронт.
- Так ведь он, товарищ Сталин, совсем зазнался. Директивы мои не исполняет, на заседания не ходит, здороваться перестал. А я выше по должности! Да ещё, вон, новый автомобиль из Москвы выписал. Зачем ему два? Барин, что ли?
- Почему ко мне не пришёл?
- Сам решил разобраться.
- Сам или кто подсказал?
- Сам!
    Сталин смотрел, не отводя глаз, пока Зедин не признался.
- С Носовичем.
- С Носовичем, - повторил Сталин.

Царицын. 29 июня 1918.

      Утром Зедин приехал в штаб к Носовичу.
- Товарищ Носович, я опять посоветоваться. Начальники участков фронта жалуются на новую директиву о снабжении. Говорят, писанины стало много. Задержки с оружием, обмундированием, пополнением. Три экземпляра писать надо! А воевать когда? Полк передислоцировали, а получают на старое место. Или в нужное, а командир уже поменялся, принять не может. В документах другая фамилия.
- Больше писанины стало? Зато воровства меньше! - по-профессорски произнёс Носович. -Ты же слышал, товарищ Зедин, доклад руководителя округа! Солдаты ходят полуголые, а по отчётности получали форму. Куда делась? Интенданты продали! В уезде продовольствия на всю страну, а солдаты голодные! Куда пропадает? Снова интенданты!
- Понимаю, но надо бы упростить.
- Не переживай, товарищ Зедин. Болезненно только сначала. Потом привыкнут, приучатся к порядку. Нечего воровать у трудового народа! Согласен?
- И то верно! Я на них поднажму!
     Оставшись один, Носович самодовольно улыбнулся и заиграл на губной гармошке ‘Гром победы, раздавайся!’

Царицын. 29 июня 1918.

- Надо подключить к работе врача, - подумал Носович и послал Тарасенкова за Краснорудским. - Как устроились, Владимир Гаврилович?
- Спасибо, прекрасно.
- Как госпиталь? Персонал?
- Чистый. Хватает.
- А медикаменты?
- С этим хуже.
- Поговорю с Мининым. Аптеки поделятся.
- Очень нам поможете.
- Вы вступили в партию? - неожиданно поменял тему генерал и заметил как Краснорудский вздрогнул.
- Это обязательно?
- Не разделяете большевистские идеи?
    Краснорудский растерялся.
- Говорите прямо. Не выдам. Слово офицера!
    Но штабс-капитан молчал.
- Я - монархист, - раскрыл карты генерал. - Хочу восстановить монархию. А Вы?
- Боже, какое облегчение! - выдохнул Краснорудский. - Я тоже всегда был за монархию, но события так сложились... Всё рухнуло! Долго думал, что делать. Решил вернуться к семье. На работу не брали - бывший офицер. Увидел на улице Андрея Евгеньевича в генеральском мундире и решил попробовать.
- Правильно сделали. Вы хороший врач?
- Закончил медико-хирургическую академию.
- Тогда лечите раненых на совесть. Подольше! Дважды убедитесь, что здоровы. Лучше трижды!
- Вас понял. Разрешите идти?
- Конечно.
    Краснорудский направился к двери.
- Вы выросли здесь? В Царицыне?
- Так точно.
- Знакомы с унтер-офицером Истоминым?
- Не имел удовольствия.
- Он тоже царицынец. Можете навести справки?
- Постараюсь.
      Носович пошёл в инженерное управление. Его насторожило странное назначение. Московское отделение ничего не сообщало.
- Ну-с, давайте знакомиться, - протянул руку инженеру на вид лет тридцати, с узким лицом и глазами восточного типа. - Носович Анатолий Леонидович, начальник штаба округа. С кем имею честь?
- Карбышев Дмитрий Михайлович, инженер.
- Какими судьбами к нам?
- В апреле был назначен в Коллегию по обороне при Главном военно-техническом управлении. Теперь командирован к Вам начальником инженерного управления.
- Где учились?
- Николаевское военно-инженерное училище и инженерная академия.
- Служили на германском?
- На юго-западном направлении.
- В каком звании?
- Подполковник.
- Чем именно занимались?
- Полевые оборонительные рубежи и фортификация крепостей.
- Превосходно! Как планируете укреплять город?
- Местность ровная, естественных преград нет, - вздохнул Карбышев. - Будем рыть окопы. Две линии. Защищать проволочными заграждениями. Артиллерийские батареи придётся фортифицировать, построить укрепрайоны для пехоты. Не земля, а сплошной песок. Линия обороны протяжённая. Без мобилизации населения не обойтись. Поможете?
- Обязательно! Начальник артиллерийского управления Чебышев будет в Вашем распоряжении. Желаю успехов!
     Носович вызвал Чебышева.
- К нам командировали начальника инженерного управления. Координируйте его действия, полковник. Слишком талантливый специалист! - Чебышев понимающе улыбнулся. – Проследите, чтобы переделка окопов в сторону города не представляла затруднения. Остальное в том же духе.
- Слушаюсь, Ваше превосходительство.
- Объявляю благодарность на “содействие” в наступлении Тулака!
- Рад стараться, Ваше Превосходительство!
- По нашей схеме?
- Так точно. Наряды по требовательным ведомостям записываю по номерам участков, высылаю за два дня до перегруппировки.
- Наряды доставляются…
- …через три дня.
- Превосходно. Что с нашим складом? - Носович сделал ударение на слове ‘наш’.
- Нашли место, доставили.
- Сколько?
- Тысяча винтовок, двадцать пулемётов и два вагона патронов и снарядов.
- Отменно!
     Оставшись один, Носович перебрал в голове подготовленный план восстания. Дар-гора – ключевая точка. Там две батареи, поставлены как бы для обороны города, но легко развернуть и ударить по городу. Как на ладони весь Царицын, Волга и железнодорожные пути, тылы окопов, вокзал, даже пароходы и штаб. Чебышев уже расписал прислугу к орудиям. А главное преимущество плана – знают только два человека – он и Чебышев.

Царицын. 29 июня 1918.

     Пятница, поздний вечер. Мы с Андреем Евгеньевичем пили чай с царицынскими кренделями. Зашёл генерал Носович. В атлетическом костюме, мокрый.
- Какая вода в Волге! Свежит! Бодрит и тело, и голову!
- Присоединяйтесь! – предложил Андрей Евгеньевич.
- Чай? Давайте! Иду мимо, свет в окне. Не жалеете себя. Думаете оценят?
- Не за ордена служу Отечеству!
- Я тоже, - Носович смерил меня оценивающим взглядом. - Хочу подать рапорт по распределению оружия.
- Есть соображения?
- Есть. Все части снабжаются одинаково. Но части разные. Есть боеспособные, а есть просто сброд.
- Вы же сами решили разделить.
- Думаю поставлять оружие в первую очередь в менее боеспособные? Усилим огневую мощь, укрепим доверие к командованию. Не будут бояться иди в бой. Подтянутся до лучших соединений.
      Андрей Евгеньевич задумался.
- Согласен. Оформляйте приказ, адъютант.
- Ещё одно соображение. Чтобы остановить пьянство и мародёрство, предлагаю поставлять спирт на фронт. В умеренных количествах! Выдавать как поощрение за выигранные бои. Можно и на отдыхе, в тылу. Но опять же, умеренно!
       Андрей Евгеньевич подумал.
- Тоже верно. Если не можем искоренить, надо взять под контроль. Разумно. Действуйте.
     В понедельник Носович вызвал Тарасенкова.
- Подготовьте приказ о поставках спирта на фронт.
- В каком количестве?
- Всё что найдёте на складах! И в городе. Не забудьте про аптеки!
- Слабые части получат оружие, - думал Носович, оставшись один, - и в первом же бою будут разбиты. Оружие достанется нашим. Боеспособные не получат и тоже будут разбиты. В обоих случаях белые начинают и выигрывают! Да ещё спирт, чтобы предотвратить пьянство... Ха-ха-ха!
     Генерал взял губную гармошку, но решил вызвать Кремкова.
- Поручик, попробуйте узнать про антибольшевистское подполье. Очень осторожно!
- Слушаюсь, Ваше превосходительство!

Царицын. 29 июня 1918.

    Более недели Степаньянц пробивался к председателю царицынской ЧК Борману. Заместители его не интересовали. Только Борман был в силах осуществить его мечту.
- У тебя пять минут, - грубо бросил главный чекист города как только Степаньянц вошёл в кабинет.
    Бывший поручик испугался и одновременно восхитился строгостью уездного председателя и таинственностью полутёмных кабинетов, где мечтал работать. Дважды подавал заявление. Не брали. Из бывших! А ведь он всего лишь поручик, не золотопогонник! Из мещан, не из дворян. Лучше бы из пролетариев, но происхождение не перепишешь. Тем более в родном городе!
     Степаньянц вытянулся по стойке смирно и, как мог, чётко произнёс, борясь с волнением:
- Товарищ председатель уездной чрезвычайной комиссии, хочу доложить о готовящемся заговоре.
- Они у нас каждый день, - отмахнулся Борман. - Всё? Иди на вокзал!
- Товарищ Борман, крупный мятеж! Доставлена огромная сумма денег! Участвуют сотни человек, может тысячи!
    Борман насторожился.
- Сядь! Докладывай.
     Степаньянц рассказывал, сбиваясь, трясясь всем телом. Сейчас решалась его судьба. Последний шанс.
- Небось награду хочешь?
- Служить хочу. У Вас! – выпалил, не задумываясь, и пожалел – получилось по-мальчишески.
- Тебе уже дважды отказали, - Борман пальцем ткнул в бумаги.
- Всё равно хочу. Поэтому пришёл, докладываю.
     От досады Степаньянц сжал под столом кулаки – снова получилось по-мальчишески.
- Ну, допустим.
- Могу провести расследование. Уже начал. А дальше под Вашим руководством.
     Борман задумался. Ещё раз прочитал заявления. Бросил на стол. Степаньянц понял - и в этот раз будет отказ.
- Сделаешь как надо, возьму.
    Бывший поручик просиял.
- Вот только служба не позволяет как следует вести расследование. Много дежурств, а подменить некому.
- Освобожу.
- И жалование... Платить не будут. Надо на что-то жить.
- Заплатят.
- И расходы на расследование. Придётся мальчишек нанимать, швейцарам платить.
- Сколько?
- Десять тысяч хватит.
- Получишь в кассе под расписку.
      Когда Степаньянц ушёл, Борман позвонил Сталину.

Хутор Букатин. 30 июня 1918.

     Воскресенье! Я проснулся рано. Солнце едва всходило. Город ещё спал. На берегу ни души.
- Весь день впереди, - подумал я. - Не надо идти на службу.
    Андрей Евгеньевич обещал не вызывать ни под каким предлогом. Отдых! Буду сидеть на причале, удить рыбу с дедом Прохором и ни о чём не думать. Даже о пароле! Решено! Вышел на мостки и прыгнул в воду. Прохлада реки тут же сбросила остатки сна. Лениво поплавал, вышел на берег. Приятно было постоять в одиночестве, босыми ногами в пока ещё прохладном, мокром песке. Скрипнула дверь. Дед Прохор вышел на причал. Прищурился от восходящего солнца, махнул  рукой.
- Валерка, а ну подь сюды! Разговор есть. Ишь какой прыткий! Чуть свет в воду! Только вижу, мучишься ты. Хочешь к своим, а сумлеваешься. Чего сумлеваешься - не скумекаю! Пытать не буду, а вот на левый берег свезу. Вишь, племяш четвёртого дня оставил баркас. Рыбу привёз на базар. Сарестовали его за спекуляцию. Пока сидит, баркас тут баландаться будет! Чего ему просто так баландаться? Давай свезу. Глядишь, до обеда управимся.
     Приплыли в затон.
- Подожду на берегу. Поужу рыбу нам с тобой на обед. Но ты не задерживайся, а то я под солнцем изжарюсь как карась на сковородке.
    Я быстрым шагом направился в хутор. Пошёл вдоль некрашеных заборов и бревенчатых домов. Не считая Свято-Никольского храма и садов, главной достопримечательностью хутора были улочки. Ни одной прямой! Раньше здесь были заливные луга и леса. Весной Волга разливалась, оставляя сухими только пригорки, а в июне вода спадала, оставляя овраги. Хуторяне строили дома в местах повыше, а овраги постепенно превратились в улицы. По ним в половодье казаки передвигались на лодках. Кромки оврагов превратились в дорожки, поросшие сорняком.
    Мой путь лежал через площадь у храма. Издалека послышались громкие крики и шум толпы. Я осторожно выглянул из-за угла. Так и есть! Площадь заполнена до отказа – хуторяне и пришлые в широких рубахах, бешметах и черкесках. Кубанцы? До Кубани сотни вёрст! Женщины причитали и плакали, мужчины спорили с приезжими. Толпа гудела крестьянским бунтом, но сила была на стороне кубанских.
- Ведут! - раздался женский крик.
     Вывели парня лет двадцати. Руки завязаны за спиной. Повели к виселице. Женщины попытались отбить пленника, но кубанцы отогнали плётками.
- Что вы делаете, ироды? Где это видано, чтоб казаки казаков вешали? Он же свой!
- А ну тихо! - атаман поднял кнут над головой. - Какой он свой? Продался большевистским нехристям! Комиссарик у вас власть!
      Подошёл к парню, рукоятью приподнял голову.
- Ты теперь власть, что ли? Пошто мутишь казаков!
     В пленнике я узнал друга детства Кольку Букатина.
- У вас теперь не атаман, а нехристь комиссарская! Наведём порядок раз сами не могёте! Повесить яво!
      Толпа вновь загудела. Кольке накинули петлю. Женщины закричали в голос.
- А ну постой! Чего творишь?! - сквозь толпу пробирались двое - Колькин отец и двоюродный брат Сашка.
- А ну, пусти сына! Пусти говорю! Зачем бесправство чинишь, атаман?
- Чаво ж ты не углядел за сыном-то? К большевикам подался! Глянь на яво партейный билет. Комиссарик! Нехристь! Вешайте яво, казаки!
      Толпа закричала.
- Погоди, атаман, не спеши! - из толпы вышел дед Матвей Глухов, старшина казачьего круга. - Почём зря губишь жизнь молодую казачью? Ты вон пришёл с отрядом не спросясь. Свой уклад чинишь. Остынь! И казаков своих остуди! Мы сами с Колькой разберёмся на круге. А если хочешь знать по правде, так люб он нам. Помогает всем на хуторе. Вы вон, чай, с дороги подустали да голодные небось. А наши казачки накормят да нальют сполна. И подарки приготовили. Глянь!
   На площадь выехала телега с сундуком.
- Гляди, атаман! Люб тебе подарок?
    Кубанец нехотя подошёл к сундуку. Рукоятью кнута поднял крышку. Посмотрел, перебрал.
- Люб! Сымай яво с пятли. Ну что, казачки, квасом угостите? Аль чаво покрепче? Айда по хатам, казаки!
- Не судьба сегодня увидеться со своими, - подумал я.
      Дед Прохор ждал в лодке.
- Ты чего так быстро? Как твои?
- Не получилось.
- Чего ж так?
- В лодке расскажу. Давай отчаливать.
     На обратном пути дед Прохор показал на лодку сзади.
- Вишь? С нами от правого берега отчалили. Под ивой ждали.
   Утром в штабе сообщили, что Деникин решил увести Донскую армию на Кубань. Теперь у белых не хватало сил взять город.
- Столько сделано и всё зря! - негодовал Носович. - Провалилось из-за бестолкового генерала!
    В отчаянии разбил губную гармошку.

Царицын. 1 июля 1918.

    В кабинете Бормана сидел командир сербского полка Вуясинович.
- Как охранная служба, Иво?
- Добро. Служим.
- Ведёшь агитацию?
- Каждый день, как ты приказал.
- Чего пришёл?
- Дело.
- У меня знаешь сколько? - Борман провёл ладонью над головой.
- Порядок наводишь?
- Революцию защищаю!
- Вот и я пришёл защитить.
- Твои сербы по долгу службы должны защищать день и ночь.
- Сегодня особый случай. Готовится мятеж.
    Борман удивлённо посмотрел на серба. Вуясинович решил, что первым успел сообщить важную информацию. Этот толстяк непонятного происхождения должен оценить. Отправит, наконец, домой из пыльных степей, прожжённых солнцем. Чужая война! Зачем погибать? Сами разберутся. Домой! Возродить великую Сербию! Выгнать австрияков и болгар! Кто сможет? ‘Чёрная рука’ разгромлена. Димитриевич, Вулович, Малобабич расстреляны. Как после этого верить Карагеоргиевичам?
- Насколько серьёзный? – прервал его мысли Борман.
- Серьёзнее не было. Сотни заговорщиков. А если прибавить мой полк с чехами, венграми, поляками и немцами, то тысячи три-четыре.
     Борман всё понял и пожалел, что вчера отдал деньги Степаньянцу. Хотя нет, лучше действовать с двух сторон сразу.
- Рассказывай.
     Когда Вуясинович ушёл, Борман позвонил Сталину.

Царицын. 3 июля 1918.
      
- Разрешите, Ваше превосходительство, - Садковский мягко закрыл за собой дверь. - Согласно Вашему приказу ходил по городу, был на виду и сам наблюдал.
- Результат?
- Был контакт в трактире ‘У Медведя’.   
- Ещё не закрыли?
- На удивление нет.
- Продолжайте.
- Разговорился с двумя грузчиками, по виду офицеры. Они во мне тоже узнали офицера.
- Пригласите полковника Ковалевского, - перебил Носович. - Он служил в контрразведке. Лучше меня разберётся.
      Садковский вернулся с Ковалевским.
- Докладывайте, - приказал Носович.
- Сегодня в трактире ‘У Медведя’ говорил с двумя грузчиками, по виду бывшие офицеры.
- В трактир зашли после Вас?
- Нет.
- Кто начал разговор?
- Я.
- О чём говорили?
- В основном об их работе. Тяжёло на жаре. Сказали какая-то артель из младших чинов. Кажется, ‘Грузить лес’.
- Обратили внимание на руки?
- Грязные, мозолистые.
- Кожа загорелая?
- Да.
- Как одеты?
- В рабочее.
- Чем пахло?
- В трактире?
- От грузчиков.
- Рыбой и древесиной.
- Говорили как офицеры?
- Да, лексикон офицерский.
- Приглашали в тайную организацию?
- Нет. Интересовались, где я работаю раз так опрятно выгляжу.
- Просили содействовать в устройстве на службу?
- Нет. Они ни за белых, ни за красных.
- За кого?
- Не знаю. Жаловались, что большевики разогнали Учредительное собрание.
- В артели работают только офицеры?
- Да.
- Большая артель?
- Точно не говорили, но по тону разговора пара сотен.
      Ковалевский повернулся к Носовичу.
- Толя, это тайная организация на платформе Учредительного собрания, ни с кем не связанная. Не будут поднимать мятеж пока не найдут союзников или не случится что-то исключительное.
- Какая вероятность провокации в нашу сторону?
- Крайне низкая.
- Успех контакта?
- 50 на 50. Только тактический союз. После победы станут противниками.
- Разрабатывать не будем, - решил Носович.

Царицын. 3 июля 1918.

- Ваше Превосходительство! – неожиданно вошёл Садковский. – Виноват, без стука.
- Тебе можно, Лёвушка, - Носович спрятал в стол губную гармошку.
- Благодарю. У Вас был инженер Алексеев… Предполагаете сотрудничество?
- Ехал в Баку за нефтью, готовил мятеж против большевиков. Не сложилось.
- Здесь тоже есть нефть.
- Закупает.
- А мятеж?
- Тоже будет здесь.
- Нефть в Москву отдавать нельзя.
- Пока останется в городе. Сталин поддержал.
- Я думал, он всё готов отправить в Москву и вернуться спасителем.
- Нефть – козырь у него в рукаве. Отдаст только в обмен на повышение в совдеповской должности.
- Значит, Алексеев теперь наш союзник?
- Только по нефти. На совместный мятеж не согласился, а мы до сих пор не нашли союзников в городском подполье.
- Я в Москве приятельствовал с его старшим сыном Сашей.
- Здесь встречались уже?
- Да, случайно у гостиницы. Он - за республику. Отец – эсэр, нанимает славян из военнопленных, ведёт переговоры с “Грузолесом”.
- Договорись о встрече с отцом. Проверишь нет ли за мной соглядатаев. Алексеева пусть прикрывают сыновья. Одну встречу можно оправдать случайным знакомством, а две уже заговор.
   Встретились ночью на берегу Волги. Носович отговаривал от подкупа военнопленных и предлагал вместе готовить мятеж, но Алексеев отказался. Решили действовать параллельно, не мешая друг другу.

Царицын. Июль 1918.
 
   Ворошилова с женой поселили в самом центре Царицына, в разграбленном особняке горчичного фабриканта. Екатерина Давыдовна любила ездить по городу на автомобиле. Нарядная, изящная, достойная жена командарма. К наступлению холодов было припасено каракулевое манто, конфискованное в Луганске. Посмотрелась в зеркало. Отлично сидит! В авто будет смотреться ещё лучше. Теперь жена командарма! И имя подходящее! Не то что в девичестве Гитля Горбман. Забыть молодость! Эсеров, Серафиму и Авеля. Из-за него не будет детей. Но Клим не переживает, не ревнует. Для него главное – революция. Командарм! Не ошиблась в нём. А ведь были сомнения. Авель заведует отделом ВЦИК, а Клим был командиром какого-то сброда. Спасибо Сталину – продвинул. Надо подружиться с Надей Аллилуевой.
     Супруги заняли третий этаж. На втором Ворошилов разместил штаб армии. Установили прямой телефон с Москвой. На карте цветными шерстяными нитками обозначили линию фронта. Ворошилов отдавал приказы громко, почти криком. Ругал подчинённых, гонял, заставлял работать без устали. В кожаной куртке, с маузером на боку он чувствовал себя настоящим красным командармом.
- Рухимович! Почему Саратов не шлёт уздечки? Где постромки?! Слышь, Кулик, дед, где панорамные прицелы? Недодал по нарядам! Спишь, ядрёна мать! Щаденко! Накручивай в Москву! Срочно! Наш матрос Живодёр опять не прислал снаряды! Зря что ль устраивали на тёплое место? Пусть выбивает вне очереди!
       На заседании штаба глядел на карту, рассуждал вслух.
- Против Мамантова надо надёжную конницу. А где взять? Только Думенко! Он хоть и боевой, но хитрый. Не наш. Если туго придётся, сбежит подлюка. Разведка доложила, генерал Краснов прислал письмо. Обещает простить. Ты, Щаденко, за ним в оба гляди! Назначь пару заместителей из надёжных, проверенных. Есть у него один кавалерист, Будённый. Надо присмотреться. Поможет конницу собрать.

Царицын. 5 июля 1918.

    Чернолуцкий, гражданский служащий в артиллерийском управлении Чебышева, поздно вечером направился на юго-восточный вокзал Царицына. Нашёл бронепоезд. В окнах горел свет. Ужинали.
- Мне к товарищу наркому.
- Уходи, - сквозь зубы бросил охранник.
- Товарищ Чернолуцкий! - в двери вагона показалась тёмная фигура Сталина. - Вы просили о встрече. Был очень занят. Сами пришли?
- Товарищ народный комиссар...
- Вы из какой организации?
- Из штаба округа. Там такое творится, товарищ Сталин!
    Нарком напрягся.
- Заходите. Поужинаете с нами. Потом поговорим.

Царицын. 7 июля 1918.

    Шестидневная рабочая неделя изматывала. Все штабисты по приказу Носовича работали с девяти до пяти. Мы же с Андреем Евгеньевичем засиживались до сумерков. Наконец воскресенье! Я сидел на траве, наблюдал как сражались богомолы. С ностальгией вспоминал занятия английским боксом в гимнастическо-фехтовальной школе в Петрограде. Если Чарльз Роберт Дарвин прав и эволюция действительно имеет место быть, то богомолы уже давно должны научиться бросаться песчинками и драться соломинками. Но нет, до сих про сражаются лапками.
- Добрый вечер, Станислав, - раздался за спиной голос Андрея Евгеньевича. - Наблюдаете за жизнью насекомых?
- Добрый вечер. Скорее за войной. Их тут несколько. Целая битва.
- Забавно! - засмеялся генерал. - Теперь Вас можно называть военным энтомологом. А если серьёзно, Вы правы. Одна из причин войн - биологическая. Давно замечено, некоторые личности более склонны к агрессии и побуждению других.
- По-моему, богомолы самые агрессивные насекомые. В детстве часто наблюдал за их боями.
- Отрывочные наблюдения всегда поверхностны. На самом деле среди насекомых наиболее агрессивны пчёлы и муравьи.
- Вот как? А мы считаем их трудягами.
- Муравьи способны вести войны с тактикой и стратегией. У них есть военные касты – разведчики, авангард, носильшики, солдаты. В мирное время проводят учения и манёвры, даже занимаются гимнастическими упражнениями.
- Прямо как у людей!
- Весьма похоже. Но не понятно кто ими командует, верховный начальник или коллективное сознание. Среди насекомых идёт жестокая борьба за ареал обитания и выживание. Настоящие демоны войны с жалами, ядами, клешнями и панцырями. Представьте себя их размера с мягкими ногтями, мелкими зубами и тонкой кожей, не способной защитить даже от мелких порезов!
- Чувствую себя беззащитным.
- Я тоже. А вот среди животных есть виды не враждующие ни с кем. Зайцы, кролики и газели мирно уживаются со всеми.
- Начинаю думать, лучше бы мы были газелями. Но скорее муравьи.
- Вы правы. Человек – сверххищник. Уничтожает себе подобных и даже виды, не представляющие для него опасности.
- Какая опасность от зайцев! Воюем с себе подобными, убиваем за куски земли, выход к морю или вообще из-за ссор королей. А в гражданскую истребляем соплеменников.
- Согласен. Знаете, по подсчётам Лацинского в истории человечества было в среднем полторы войны в год. А Берндт утверждает, что в Европе в прошлом веке больше всех воевала Турция - 37 лет. Самая мирная – Швеция. Только 9 лет.
- А мы?
- Где-то посередине. 20 лет. А Европа, в целом, воевала беспрерывно.130 лет войн за столетие. Тесно! Когда-нибудь один диктатор подчинит весь континент. Впрочем, довольно о войне! Давайте пройдёмся по набережной, полюбуемся закатом.
   Много лет спустя читая книгу Андрея Евгеньевича ‘Философия войны’, я вспоминал эти две прогулки и жалел, что Анатолий Леонидович не убедил его присоединиться к нашей борьбе.

Царицын. 9 июля 1918.

      Сталин вызвал в бронепоезд Зедина. Был серьёзен и недоволен. Чай не предложил.
- Что происходит, товарищ Зедин?
      Комиссар, как всегда, испугался.
- Работаем, товарищ Сталин.
- И ты называешь это работой?! Почему опять жалуются? Орёшь, требуешь подписать какую-то бумагу. Кто отказывается, бьёшь головой о стену!
- Так, мы написали ‘Торжественное обещание красноармейца’, чтоб дисциплину укрепить, повысить революционную сознательность. Вот, оформлено как полагается. Одобренно Революционным комитетом.
    Зедин положил на колени потёртый портфель. Трясущейся рукой пытался открыть замок. Металлическая застёжка предательски громко щёлкала, но не открывалась. Сталин наблюдал. Смотрел то в глаза, то на руку. Комиссар замер, не сводя взгляда с наркома. Чёрно-оливковые глаза с жёлтыми белками парализовали волю. Набрав воздуха, Зедин вырвал замок. Протянул три листа, нервно кивая головой. Сталин прочитал, положил на край стола, прижал рукой. Достал трубку, раскурил. Отошёл к окну, поскрипывая сапогами. Молча наблюдал за красноармейцами, грузившими мешки в вагоны.
- Скорее бы наказал, - повторял про себя Зедин. – Ожидание хуже наказания.
  Сталин повернулся. Зедин старался угадать в выражении лица свою дальнейшую судьбу. Революционный суд? Партсобрание? Отправка на фронт?
- Очень правильная и своевременная бумага, товарищ Зедин! Молодец! Правильно действуешь, по-революционному.
    Комиссар облегчённо выдохнул. Получилось слишком громко. Понял, что Сталин заметил. Отвёл глаза в сторону и зачем-то потрогал лоб.
- Сам написал?
- Сам, товарищ нарком.
- Кто подсказал?
- Никто. Сам! - почувствовал, что одобрение наркома на самом деле осуждение. Надо с кем-то разделить вину, ошибку, заблуждение.
- Кто посоветовал?
- Носович, - ответил, не задумываясь.
- Носович...   

Царицын. 11 июля 1918.

    Сталин пригласил Андрея Евгеньевича в бронепоезд на ужин. Я, как всегда, сопровождал генерала. Ещё в прошлый раз понял – нарком ничего просто так не делает. Стол был накрыт скромно – лапша, каша и чай с кренделями. Сталин занял место во главе. Напротив нас сидели Борман, Ворошилов и гость. Бросали короткие взгляды на ордена и погоны генерала.
- Будут терпеть пока поддерживает Троцкий, - понял я. - Потом увольнение. В лучшем случае!
- Познакомьтесь, товарищ Снесарев, - прервал тяжёлое молчание Сталин. - Товарищ Червяков. Назначен председателем ЧК округа.
    Червяков молча кивнул.
- Рад знакомству, - сдержанно ответил Андрей Евгеньевич.
     Червяков снова промолчал. Я заметил, как шевельнулась правая рука генерала. Но Червяков сложил руки на груди. Рукопожатия не будет!
- Товарищ Червяков – старый революционер, хотя в партию вступил недавно. Уже успел проявить себя как настоящий большевик. Сам товарищ Дзержинский оказал доверие. Думаю, у него есть несколько вопросов к Вам, товарищ Снесарев, - Сталин посмотрел на Червякова.
- Сколько человек в штабе?
- Неожиданный вопрос, - удивился Андрей Евгеньевич. - Четырнадцать.
- Все из бывших?
- Что Вы имеете в виду?
- Царские?
- Да.
- Почему не пригласили пролетариев?
- Товарищ Троцкий не ставил такого условия.
- Заметили что-нибудь подозрительное?
- Что?
- Саботаж, шпионы.
- Нет, все работают на совесть. Исполняют долг перед Отечеством.
- Ваш долг - защищать революцию, а не империалистическое отечество.
    Снесарев выпрямился, жёстко посмотрел в глаза чекисту.
- Россия – моё Отечество. Так будет всегда! При любой власти!
   Красные командиры переглянулись.
- Штаб работает на совесть, - тем же холодным тоном продолжал Андрей Евгеньевич. – Бомбы под стулья не подкладываем, сахар из чая не воруем.
- Перестаньте! Вы понимаете, что я имею в виду.
- Товарищ Червяков! Все сотрудники штаба кадровые военные. Чрезвычайная комиссия должна быть довольна такими, как вы нас называете, спецами.
- Кто занимался подбором кадров?
- Генерал... начальник штаба Носович.
- Носович... - повторил Червяков и посмотрел на Сталина.

Царицын. 13 июля 1918.

      В первый раз мы с Андреем Евгеньевичем закончили работу в пять. Вечером генерал пригласил всех прогуляться по набережной. Странно всё, думал я. Город в осаде, в стране гражданская война, интервенты, коммунизм с продовольственными карточками и расстрелами, а мы ждём закат. Закат империи...
- Господин Истомин, - обратился ко мне Носович. - Что-то не так с поручиком Кремковым. Отказался от прогулки. Может, сумеете уговорить? Приказывать не хочу.
       Я позвонил в парадную дверь. Ответа не последовало. Позвонил снова. Тишина. Захожу. На первом этаже никого. Сверху доносится звук гитары. Поднимаюсь по лестнице. Музыка льётся из комнаты Кремкова, романс ‘Ах, зачем эта ночь’. Подхожу к приоткрытой двери. Полумрак. Шторы закрыты, на столе горит свеча, стоит бутылка вина. Кремков с гитарой сидит за столом, смотрит на фото красивой женщины. Волнистые волосы, лёгкий наклон головы, на лице улыбка Джоконды. Обстановка романтичная и печальная. Не решаюсь войти. Кажется, невольно ворвался в личную драму. Кремков перестал играть, опустил голову на гитару. Я решил уйти так же незаметно, как и появился.
- Останьтесь, Истомин, - не поворачивая головы произнёс поручик. - Мне уже всё равно видит кто или нет. Нет, надо быть честным перед собой. Есть что-то упоительное в страдании, особенно когда видят другие.
- Вы декадент, Сергей!
- Был. Или не был. Писал пародии на декадентов.
- Дама сердца? - показал я на фото.
- Четыре года думаю о ней. Каждую минуту. Лариса Рейснер. Может, слышали?
- Не приходилось.
- Мы познакомились в университетском ‘Кружке поэтов’. Читали её пьесу ‘Атлантида’? Печатали в альманахе ‘Шиповник’.
- Увы, нет.
- Жаль. В ‘Кружке’ делал всё, чтобы стать для неё своим, понравиться. Но увы! На меня не обращали внимания. Записался волонтёром в её журнал ‘Рудин’. Клеймил декадентов, карикатурничал. Нарисовал Бальмонта на четвереньках, дикарь маори. Сочинил стихотворение, декадентское. Хотите прочитаю?
- Давайте.
- ‘Заклинание’, -  произнёс поручик надрывным голосом.
Мерим. Верим. Мерим. Верим.
Ветер дует. Он пришёл.
Кто не хочет бед и зол,
Стань шаманом или зверем.
Я не мамонт. Я Бальмонт.
Как и я четвероноги,
Плюйте, боги, дуйте, боги,
В маорийский горизонт!
- Как Вам?
- Не могу сказать, что понял, но звучит а ля декаданс.
- Осе Мандельштаму и Севе Рождественскому понравилось. Даже Ларочка одобрила. Просила встать на четвереньки, как Бальмонт на карикатуре, - Кремков улыбнулся, глядя перед собой в пустоту. - А в 1916-м я попал на германский фронт. Писал ей письма каждую неделю, посылал стихи, посвятил поэму. Потом узнал, у неё был роман с поэтом Гумилёвым. Слышали про такого?
- Увы, нет.
- Жаль. Очень талантлив. Офицер. Я вернулся с фронта в прошлом году, но у неё был новый роман, с писателем Колбасьевым. Слышали про такого?
- Увы, нет.
- Как можно?
- Я же кавалерист! - попытался отшутиться я.
- А я артиллерист. Не получился из меня ни талантливый писатель, ни гениальный поэт, ни декадент. Только артиллерист. А Ларочке понравилось бы.
- Где она сейчас?
- Не знаю. Гадаю.

Царицын. 16 июля 1918.
 
    Сталин снова вызвал в бронепоезд комиссара Зедина. И вновь был недоволен.
- Товарищ Зедин, как ты думаешь, 40 тысяч рублей это много или мало для нашей советской республики?
     Зедин уже боялся этих разговоров. Особенно начала. Не мог понять какую ловушку готовит нарком.
- Сумма большая, товарищ Сталин. Трудовому народу нужна каждая копейка.
- А почему такая большая сумма потрачена на перебранку?
- Не понимаю, товарищ Сталин.
- Вот почитай! - Сталин положил на стол целый ворох телеграфных лент.
       Зедин читал и покрывался холодным потом.
- Миронов?! Киквидзе?!
- Они! Две недели ругались по телеграфу! На 40 тысяч! Ты знал, что у них конфликт?
- Ну, знал.
- Отвечай как комиссар!
- Так точно, знал.
- Зачем на фронте поставил рядом?
- Так, я не подумал...
- Не подумал! Киквидзе - наш человек, проверенный в боях, хоть и бывший эсер. Много продовольствия собирает. А вот Миронову верить нельзя. Набрал казаков, деньги получают, провиант... Только не большевик он! И казаки его не надёжные. Слишком вольные. Пока побеждаем, отряд пополняется. Как отступаем, бегут к Краснову. Потом снова к нам, но без оружия. Кто приказал поставить дивизии рядом? Ты?!
- Нет, не я! Вобщем я. Носович подсказал! Вспомнил! Точно он!
Сталин помолчал.
- Ладно, иди. Подумаю, что с тобой делать.
   Как только Зедин покинул вагон, Сталин подал знак охраннику. Ввели связанного Кремкова. Нарком долго смотрел ему в глаза.
- Расстреляем тебя.
- Не имеете права! Я служу в штабе округа!
   Сталин понял – боится.
- Почему скрыл, что отец генерал?
- Он умер пять лет назад.
- Почему правду не написал?
- Он служил в военной юстиции, не в жандармерии.
- Выносил каторжные приговоры нашим товарищам в армии! Сатрап! А ты – генеральский выкормыш.
- Тогда расстреливайте весь штаб. Там все офицеры.
- Расстреляем. Ты поможешь! - Сталин посмотрел в упор.
- Никогда!
- Тогда расстреляем тебя.
- Расстреливайте.
   Не получилось, подумал Сталин.
- Почему скрыл, что младший брат служит у белых?
- Я за него не в ответе.
- А за неё? – в руке наркома появилась фотография Ларисы Рейснер. - Хочешь увидеться?
  Кремков опустил голову.

Царицын. 17 июля 1918.

    Сталин в упор смотрел на Носовича. Чёрные глаза, чёрные волосы, чёрная куртка и чёрные сапоги.
- Ворон! Клюнет в глаз – мало не покажется! - подумал генерал.
- Товарищ Носович, - строго произнёс нарком. – Товарищ Легран жалуется. Пятый день не может получить пулемёты для флотилии. Направляете то в артиллерийское, то в хозяйственное, то в административное управление. А ведь можете просто написать ‘выдать’ и всё! Похоже на саботаж.
- Товарищ Легран представляет наркомат флота, а я подчиняюсь военному совету. Ведомства разные. Требования товарища Леграна для меня не указ, - холодно улыбнулся генерал. – Я должен в первую очередь заботиться о поставках в округе. У флотилии свои снабженцы.
- Но понтоны без пулемётов воевать не могут! Вы понимаете? – вмешался Легран. – Они нужны здесь, в Царицыне.
- Понимаю и сочувствую, - безразлично ответил Носович. – Обратитесь в свой наркомат. В Москву.
- Но Вы можете сделать здесь за пять минут! – сорвался на крик Легран.
- Самим не хватает.
- Давайте проверим арсенал, - предложил Сталин.
- Не сейчас. У нас совещание. На фронте тяжёлая обстановка. Обратитесь к комиссару округа товарищу Зедину. Он – пламенный революционер. Обязательно поможет.
- Вы не хуже меня знаете, что Зедин без Вашей подписи не имеет права выдать оружие.
- Не имеет, - надменно улыбнулся Носович.
- Ведомства разные? – прищурился Сталин. – А Царицын один! И враг у нас один – белая сволочь! Если бы не знал Вас, то подумал, что Вы болван раз несёте такую чушь. Но знаю, не болван. Враг революции!
- Как Вы можете такое говорить, товарищ нарком? Мне доверяет военный совет! Троцкий! Бонч-Бруевич!
- А я нет! Так что перестаньте валять дурака. Выдайте пулемёты!
- Что Вы себе позволяете? Я офицер!
- Вот именно! Поэтому и не доверяю.
    Носович перевёл взгляд на Леграна.
- Он тоже офицер. Штабс-капитан. Воевал на германском, как и я. Ему доверяете?
- Товарищ Легран в партии двадцать лет. Вёл на фронте агитацию. В Петрограде свергал ‘временных’.
    Носович с презрением посмотрел на штабс-капитана. Пододвинул бумагу и размашисто написал ‘выдать’.
- Предателю Отечества, - подумал про себя.


Царицын. 18 июля 1918.

    На совещании командования округом Сталин подписал приказ о ликвидации нашего штаба. Создал Военный совет округа c Ворошиловым, Зединым и Мининым. Сам себя назначил председателем, а Ворошилова командующим Царицынским фронтом. Носовичу предложил должность временного военного руководителя. Но генерал не спешил попасть в ловушку. Попросил сутки подумать и предложил вместо себя Ковалевского. Тем временем Андрея Евгеньевича вызвали в Москву для доклада. Вместо меня поехал Тарасенков. Два дня назад вернулся из Москвы после свадьбы, нарушив приказ Носовича. Добирался через Самару - казаки заняли железную дорогу. Привёз сообщение от Страдецкого - полковник должен был приехать через десять дней. В этот раз Носович взял с Тарасенкова слово не возвращаться в Царицын ни в коем случае. Я заменил его.  Анатолий Леонидович был назначен начальником управления по снабжению, а Ковалевского утвердили временным военным руководителем, но через неделю заменили Ворошиловым.
     Утром я пришёл на службу, но кабинет Андрея Евгеньевича был пуст.

Сарепта. 19 июля 1918.
 
     Носович встретился с Христичем подальше от соглядатаев.
- Знаешь про артель офицеров? – сразу перешёл к делу генерал.
- ‘Грузолес’?
- Предполагаем, антибольшевистская организация. Но сами вряд ли поднимут мятеж. Нужен союзник.
- Думаю, Котов планирует свести с богатым гостем из Москвы. Он не один, с ‘инженерами’. Все как на подбор похожи на тебя.
- В смысле?
- Атлеты. И постоянно при оружии. Мой адъютант наблюдал, но не долго. Проверяются.
- Мне тоже нужен союзник для мятежа. Наступление наших провалил Деникин. Шарбо под колпаком у чека, носа не может высунуть из консульства. Меня отстранили, занимаюсь только снабжением. Брате, мне нужен союзник! Оружием обеспечу. Тысяча винтовок! Ваш сербский полк согласится?
- Конечно.
     Носович обрадовался.
- С тобой, с Котовым, со Сталиным, с анархистами. Со всеми кто заплатит и поможет уехать в Сербию. А потом сдадут за столько же.
     Генерал сжал кулаки.
- Брате, мне нужен союзник! Время уходит! Упустили лучший момент. Сталин знает, что я веду двойную игру. Если не можешь помочь с мятежом, то хотя бы передать весточку на ту сторону. Есть кто-нибудь?
- Нет.
- Можешь попросить Борда?
- Из французской миссии?
- Да. Пусть отправит Беньо к Лаверню в Москву с депешей.
- Ты же знаешь, Беньо занимается эвакуацией ‘Дюмо’. С твоей помощью, если мне правильно доложили.
- Не ошиблись.
- Не рассчитывай на военные миссии.
- Почему?
- Большевики отменили союзнические обязательства. Нас скоро депортируют. Барри, Леонард, Смит, Шарбо. Всех!
- Значит, уедешь?
- Да.
- Надо успеть что-то сделать! Поможешь уговорить Алексеева? Я попробую выйти на казаков. Согласуем мятеж и наступление.
- Держись подальше от инженера.

Царицын. 19 июля 1918.

    Сталин повёз Зедина на Кавказский вокзал.
- Неужели арест и суд в Москве? – подумал комиссар. – Нет, с Кавказского на юг. На Каспий хочет отправить? Туда по Волге. В Нальчик? Там полно белых и казаков. Значит, на фронт красноармейцем.
    Автомобиль остановился в сухой траве посреди запасных путей. Расстрел? Вот так на полустанке?
- Товарищ Зедин, - Сталин ухмыльнулся в усы, заметив испуг в глазах комиссара, чего и добивался. - Ты при царе служил на флоте?
- Прапорщиком на Черноморском.
- Видишь, прибыли корабли, - нарком показал на состав с восемью катерами. – С твоего Черноморского. Создай настоящий боевой флот на Волге.
- А как же комиссариат округа? Я же комиссар!
- Теперь будешь адмиралом. Речным!- ухмыльнулся Сталин.
- Но их же ремонтировать надо, - осторожно возразил Зедин.      
- Отремонтируй, вооружи. Дашь крепкие, революционные имена, чтобы враги боялись!
    Комиссар с облегчением вздохнул. Не спал неделю. Руководил ремонтом, старался, но катера были изношенные, повреждённые при перевозке, вооружение пропало по дороге. Из восьми получалось собрать только четыре. Попросил помощи у Носовича. Генерал направил Лохматова. Бывший капитан 2-го ранга ‘объяснил’, что восстановить надо все, иначе не получится прикрыть весь город. Носович не спешил со снабжением, не искал орудия, а Лохматов давал указания, потом отменял, требовал переделать и разрешал отдыхать дольше положенного. Ремонт затянулся. Как только катера заблестели свежей краской Сталин снял Зедина с должности и назначил Гернета - бывшего командира миноносца. По ‘совету’ Носовича Гернет попросился в Москву выбивать обмундирование и искать морских офицеров. Его заменил Лохматов.

Царицын. 20 июля 1918.
 
       После встречи с Христичем Носович не спал всю ночь. Стоял на балконе, смотрел на Волгу и думал, думал... Вышел на улицу, прошёл два квартала, не заметив патруль. Показал документы - извинились. Спустился к Волге. Смотрел на чёрную воду, но ничего не приходило в голову. Сбросил одежду, с разбегу нырнул. Оставался под водой сколько мог. Понял, надо решаться на крайний вариант - послать кого-то из штабистов. Риск? Максимальный! За всеми следят. Кого? Кремкова? Садковского? Нужны здесь в городе. Чебышева? Он работает по Карбышеву. Талантливый инженер этот Карбышев! Жаль продался большевикам. Может Сухотина? Нет, он на фронте ставит батареи в самые неудобные места. Рождественский? Болен. Стариков? Работает за себя и за Рождественского. Сосницкий? Недавно в организации. Кто ещё? Лохматов! Нет, нужен для флота. Истомин? Не понятно кому служит. По нему работает Краснорудский. Никого подходящего!
     Вечером позвал всех на набережную. Пусть будет доброволец! Смотрели друг на друга, молчали.
- Думаю, таким человеком могу быть только я, - спокойно произнёс Сосницкий. В голосе послышалось что-то фатальное, жертвенное.
- Благодарю, Александр Аркадьевич! Отправляетесь ночью. Попросите в течение трёх дней сбросить листовки. Если нет, любые бумаги. Будем знать – задание выполнено.
     Три дня Садковский и Кремков дежурили на улицах Царицына, но ни один аэроплан в небе не появился. Носович приказал дежурить и в четвёртый день. Аэропланов не было. Сосницкий сумел добраться до частей Деникина на станции Тихорецкая. Доставили лично к генералу. Во время короткого и грубого допроса офицер штаба застрелил подполковника, приняв за провокатора.
   Из Москвы прибыл Страдецкий. Сообщил, что московский отдел разгромлен, а военные миссии союзников депортированы. Пробыв двое суток, уехал в Новочеркасск в штаб Добровольческой армии.

Царицын. 25 июля 1918.

     Носович понял – надо сворачивать работу группы пока не поздно. А если послать Садковского в ‘Грузолес’? Лучше сам. Нет, глупо! Нет выхода. Нет! Если только к уголовникам. Почти угадал! К пленным! Казакам! Найти коренных, упрямых, упёртых. Донесение только на словах. Никаких улик! А Сталин ищет. Приказал Кремкову приготовить автомобиль с провиантом и водой. Вместе поехали в тюрьму.
- Покажите пленных! - приказал начальнику тюрьмы. - Самую злостную контру!
- Зачем, товарищ начальник штаба округа?
- Ещё не знает, что я не у дел, - понял Носович. - Расстрелять! Слышал, что было в Суровикино? Раненых порубили!
- То ж месяц назад! Нет у нас тех.
- Если месяц прошёл, так и забыть можно?! – заорал Носович. - Я тебя расстреляю! - вытащил револьвер, схватил за шею и вдавил между глаз.
- Слушаюсь, - пролепетал тюремщик, не пытаясь освободиться из железной хватки.
   В коридоре выстроили человек двадцать. Носович всматривался в лица. Кто не сломался под пытками? У кого в глазах осталась казачья вольница? В конце шеренги стояли два молодых казака лет восемнадцати, как две капли похожие друг на друга.
- Попробуем, - решил генерал. - Кто такие?
     Братья молчали.
- Шульга Илларион и Панкрат, - ответил за них начальник тюрьмы.
- В бою взяли?
- На хуторе. Товарищ Киквидзе прислал с конвоем.
- Будете служить революции, сволочи?! - прокричал Носович прямо в лицо. - Трудовому народу!
    Близнецы молчали.
- За что арестованы?
- Поповские, - ответил тюремщик. – Напали на наших.
- Буржуев захотели обратно?
- Ваши пришли на хутор. Забрали зерно, оклады с икон, заставляли бумагу подписать.
- Почему не подписали?
- Отец сказал грех служить нехристям.
- Отец где?
- Били плетьми, крестом пока не умер. Мамку с сестрёнками заперли в подполе, сожгли избу. В церкви пьянствовали, по образам стреляли.
- То, что надо, - понял Носович. - Забираю!
- Оформим документы, товарищ начальник штаба? – осторожно спросил тюремщик.
- Никаких документов! Развели царскую бюрократию! Пустим в расход и делу конец!
     Ехали в сторону фронта ровно столько, чтобы хватило бензина обратно.
- Выходите! - приказал генерал, достал револьвер и приставил ко лбу. - Последний раз спрашиваю, принимаешь советскую власть, контра?
- Нет.
- Застрелю брата. Всю жизнь будешь мучиться!
     Казак покачал головой. Носович проделал то же самое со вторым. Снова отказ! Облегчённо вздохнул.
- Спасибо, братцы! Не предали Отечество! И простите меня. Нужно вашим казакам помочь. Не отпущу, пока не запомните. Каждый! ‘Большевики готовят захват Нижне-Чирской. Вашим главным ударом на Царицын должна быть линия Кривомузгинская-Карповка-Воропоново. В городе готовится мятеж. Выдвинемся на Дар-гору, ударим в тыл, пропустим в город.’
      Как только братья смогли трижды дословно повторить сообщение, Носович дал провиант, воду и револьверы.
- С Богом, братцы!
    Близнецы побрели по полю, поддерживая друг друга. Кремков вызвался проводить до подлеска. Когда вернулись в город, Носович пошёл в ‘Грузолес’. Но исполнительный комитет артели отказался с ним говорить. Близнецов генерал никогда больше не увидел. А казаки так и не нанесли удар.

Царицын. 26 июля 1918.

      Каждые три дня Степаньянц лично докладывал Борману.
- Пора заменить этого мальчишку на опытного, - решил чекист и вызвал заместителя коменданта города Тершукова.
- Давно заметил, умеешь с любым поладить, разговорить.
- Умею, - обаятельно улыбнулся Тершуков. - Товарищ Червяков ценит.
- Хочу поручить важное дело. Нельзя провалить.
- Слушаю Вас, товарищ Борман.
- В городе готовится мятеж. Очень крупный! Гости из Москвы с большими деньгами. Живут в ‘Люксе’.
- Вот это да!
- Работают по пленным, офицерам, штабистам.
- Что делать?
- Мой человек, Вуясинович...
- Знаю такого.
- Не перебивай. Вуясинович познакомит тебя с организатором. Узнай всё, в том числе где деньги.
- Сделаю. Не впервой.

Царицын. Конец июля 1918.

   Военные миссии союзников депортировались. Представитель французской миссии в Тифлисе полковник Жардинь с двумя адъютантами пробирался на автомобиле из Кавказа в Москву. Грузинские власти выделили отряд охраны. Остановились в Тихорецкой в 50 верстах от Екатеринодара. Далее путь был закрыт из-за военных действий на Кубани и в Донской области. Жардинь решил ехать в Царицын в консульство. От Тихорецкой их сопровождал отряд красноармейцев из армии Автономова. Передали в полк Царицынского фронта. Царицынцы тут же реквизировали автомобиль ‘в пользу трудового народа и революции’. Французам пришлось добираться пешком. По доносу были арестованы прямо в консульстве. Тогда Шарбо обратился за помощью к Носовичу. Генерал попросил Бормана отпустить французов в Москву, но Сталин отказал.
    Носович снова пошёл в ЧК. На этот раз просил разрешения уехать в Баку. Там находился британский экспедиционный корпус генерала Денстервиля. Чтобы убедить Сталина, французы якобы соглашались выполнить любое задание большевиков. На самом деле по плану Носовича должны были сойти на берег, где действовала армия Шкуро. Оттуда добраться в Новочеркасск и передать генералу Алексееву план наступления большевиков и сведения о переброске крупной партии боеприпасов из Москвы в Моздок. Я принёс генералу постановление военного совета.
- Хитрый кавказец! В деньгах и транспорте отказал. Только разрешение на передвижение по совдепии. Адъютант, оформляйте автомобиль как потерю в результате боевых действий Красной Армии. Оценочная стоимость... Узнайте сколько стоит шаланда до Баку.
   Я договорился за 45 тысяч. Но все усилия оказались тщетными - Жардинь ночью проплыл мимо частей Шкуро.
   
 Царицын. 26 июля 1918.

      Рано утром комиссар Селиванов приехал к Тулаку домой.
- Слышь, Иван, дай семьдесят тыщ.
     Тулак гневно посмотрел на гостя.
- Не верю тебе больше.
- Да погоди, не кипятись. Я назначение получил в ЦИК. Надо деньжат на первое время. У тебя ж есть. А я оттуда помогу. Поговорю с кем надо, чтоб тебя в должности восстановили.
- Что ты несёшь? Какой ЦИК? Читать не умеешь!
- Смотри!
- Что это?
- Букварь. У младшего брательника взял. Учусь!
   Тулак презрительно посмотрел на комиссара.
- Тебе сколько лет?
- Тридцать один.
    Тулак покачал головой.
- Я ж из крестьян. Батраком, землекопом, кочегаром, в кузне. Где научиться?
- Ты уже год как в партии! Боевой командир! На германском был!
- Ефрейтором.
 - А партия до комполка подняла! Поверила! Сделала председателем уездного ревкома, комиссаром округа!
- Я ценю. Первый в бою. Пять ранений. Беляки боятся.
- Конечно, боятся! В атаку без морфия не идёшь! Завязывай! Ладно, пошли в казначейство. Посмотрим, как поможешь.
    Тулак пришёл на службу. Сидел, думал. Ведь было мирно. Власть взяли, с другими партиями договаривались. Народ был за нас. Хотели строить коммунизм. Как всё поменялось! Луганские, кавказцы, штабисты из Москвы. Приказывают, требуют, командуют. Городская власть слова сказать не может. Город в осаде, продукты купить негде. Всё вывозят за бесценок, отбирают с винтовкам. Сколько отрядов грабят уезд от имени революции! Сталин всех под себя подмял. Да ещё покрывает своего грузина Киквидзе, эсера. Уже большевик! Почувствовал кто власть! Грабит, половину Сталину отдаёт в Москву, другую своим мародёрам. В уезде уже говорят не реквизиция, а киквизиция. Весь штаб у него грузины. Кони самые лучшие. Говорят, в Харькове разграбил конные заводы. Неужели это наша советская власть?!
      В дверь постучали. Черняк! Беда не приходит одна! Ещё один луганский. Командир полка... Шахтёр-мародёр! Черняки - так их называют в уезде.      
- Слышь, Иван! Мы решили сняться с фронта, - не здороваясь, заявил Черняк. - Пойдём освобождать Самару.
- Давай на чистоту! - у Тулака сдали нервы. - Знаю, как освобождаете! Ограбили уезд, теперь ищите новые места! На фронте положение тяжёлое. Закрываем глаза! А ты пользуешься! Оставайся. Поможешь город оборонять. Но кончай мародёрствовать!
    Черняк безразлично посмотрел ему в глаза и вышел. На следующий день полк исчез в неизвестном направлении.

Царицын. 28 июля 1918.

     В дверь постучали. Перед Алексеевым стояли трое.
- Проходите, товарищи! Я уже заказал ужин.
- Познакомьтесь с нашими друзьями, - произнёс Котов. - Заместитель коменданта города товарищ Тершуков. Командир сербского полка товарищ Вуясинович.
- Я не ошибся! У Вас серьёзные связи. Присаживайтесь, товарищи.
      Увидев целую вазу чёрной икры, креветки, шампанское, французские салаты и три бутылки ‘Шартреза’, Тершуков и Вуясинович многозначительно посмотрели на Котова. Тот довольно кивнул.
- Наш общий друг, - Тершуков показал на Котова, - рассказал о Ваших планах. Совпадают с нашими. Разумно объединить усилия. Со своей стороны гарантирую, в день выступления гарнизон будет откомандирован в пригороды, доступ к арсеналу закрыт. Проведём ревизию. Главное, чтобы выступление совпало с моим дежурством.
- Прекрасно, - обрадовался Алексеев. - Что хотите взамен? Деньги? Должность?
- Миллион и должность коменданта города.
- Резонно. Думаю, мы по достоинству оценим Ваше участие. А у Вас какие условия?
- Три миллиона и отправка в Сербию.
- Передам. С товарищем Котовым мы уже всё обсудили.
     Котов кивнул.
- Буду откровенен, раз мы теперь союзники, - просиял Алексеев. - Нас поддерживают иностранные консулы. Создадим республику и получим международное признание.
- Как можно быть таким наивным? - подумал Тершуков. - И этому человеку поручили подготовить мятеж!
     В номер, смеясь, забежали два подростка.
- Мальчики, тише! Извините, товарищи - сыновья. Погуляйте на набережной. Я беседую с друзьями.
- Вы с собой привезли детей?! - удивился Тершуков.
- Так получилось, - не смущаясь ответил Алексеев.
- Значит, всё по-настоящему, - понял Тершуков. - Без двойной игры. Просто глуп и наивен.
- Хочу убедиться, что у Вас достаточно денег, - поставил условие Тершуков.
- Резонно. Поедем вдвоём. Думаю, товарищ серб и мой однопартиец Вам доверяют, не так ли? Допьём ‘Шартрез’ и проверим капитал.

Царицын. 1 августа 1918.

     Я шёл со службы мимо народной аудитории. В мирное время царицынцы отдыхали здесь, любуясь видом на Волгу. Теперь пусто. Только одна пара – офицер и красивая женщина в морской форме. Кремков! Странно. Нашёл время знакомиться с дамами! Или новое задание Носовича? Наблюдаю. Мило беседуют. Дама громко смеётся. Кремков счастлив, что-то рассказывает, не сводя с неё глаз. Чувствую внутреннее неудобство. Надо уходить. На следующий день Кремков в приподнятом настроении, полон сил.
- Хорошие новости? - осторожно интересуюсь.
- Вам скажу, Истомин. Вчера встретил Ларочку.
- Превосходно. Откуда она здесь?
- Инспектирует флотилию.
- У Вас появилась надежда?
- Увы! Вышла замуж за командующего Раскольникова.
- Что решили?
- По поводу?
- Чувств.
       Кремков задумался.
- Я рад, что судьба подарила мне эту встречу. Рад за Ларочку. Кажется, она нашла своё счастье. И благополучие. А вот я...

Царицынский уезд. Август 1918.

   Иван Моторкин, 47-летний казак, отец троих сыновей, был лучшим рубакой в большевистской 1-й Морозовско-донецкой дивизии. Конь у него тоже был лучший, рыже-золотой. Младший сын, Иван Моторкин-младший, служил вместе с отцом, пулемётчиком. В августе в дивизию приехал сам комфронта. Собрали митинг.  Ворошилов выступал громко, задорно, агитировал, подбадривал, сыпал сальными шутками заводского рабочего. Вдруг раздались крики ‘Казаки!’ На горизонте, сверкая шашками, показались казачьи сотни. Красноармейцы бросились в окопы. Ворошилов вскинул бинокль, приказал выдвинуть тачанки с пулемётами. Моторкин-младший ударил по врагу.
- Скачи на левый фланг, - бросил комфронта Мухоперцу. - Если отобьём лобовую, зайдут слева по балкам у Воропоново.
     Из Воропоново прискакал связной - наступали два полка. Ворошилов послал Харченко. Завязался сабельный бой. Всадники кружились в смертельной схватке, поднимая облака пыли. Сухая трава хрустела под копытами, кони испуганно ржали. В стороне насмерть рубились четыре всадника - Моторкин-отец с молодым красноармейцем против двух казаков. Дрались изо всех сил, со злостью, с руганью.
- Не сдаются гады! - злился Моторкин. - Кто ж вас так хорошо рубиться научил?
    Казак, раненый, упал с коня. Другой попытался подобрать, но Моторкин с красноармейцем не дали. Казак бросил коня в степь.
- Отвлекает, - понял Моторкин. – Сделает круг и подберёт. Вяжи курву! - крикнул красноармейцу, но тот вскинул карабин и прицелился в удаляющегося всадника.
- Не стреляй! - прокричал Моторкин, пуская коня галопом.
     Поравнявшись, замахнулся шашкой, но казак резко ушёл влево, перекрывая Моторкину путь. Клинок со свистом разрубил воздух. Рыже-золотой жеребец испуганно заржал. Моторкин снова нагнал, но в этот раз казак бросился вправо. Шашка скользнула по хвосту. От злости Моторкин пустил жеребца прямо на казака. Тот обернулся, лицо исказилось страхом. Машинально прикрылся рукой и Моторкин тут же срубил её по локоть. Казак повалился с коня, но Моторкин успел подхватить и бросил поперёк своего. Не торопясь вернулся, сбросил жертву на землю. Казак истекал кровью.
- Ну что, сучьи дети, отвоевались?
     Вдруг шашка выпала из руки.
- Вы... Вы что это? Гришка! Кондрат! Сынки!
     Моторкин закрыл лицо руками и завыл.
   
Царицын. Август 1918.

    Сталин с Ворошиловым и Мининым нашли неприкосновенный запас штаба. Отправили на фронт все 17 миллионов патронов. Севернее Царицына армия Фицхелаурова вышла к Волге в семи верстах от города, снова перерезав железнодорожное сообщение с Москвой. В городе накопилось более семисот вагонов с отобранным у крестьян хлебом. Армия Краснова с боями продвигалась к городу с юго-запада. Сталин заседал до глубокой ночи. Отправил последних буржуев рыть окопы, лошадей конфисковал. Большевики паниковали. Минин предложил сдать город и бежать. А Сталин переехал из бронепоезда в купеческий дом, приказал не разбирать вещи и отправился агитировать рабочих на фронт. Тем временем имущество грузили на пароходы. Баржу с арестантами отбуксировали на середину Волги и подготовили к затоплению. Родственники богатых арестантов должны были приносить еду своим и ещё пятерым несостоятельным ‘врагам революции’. Семьи офицеров - троим. Иначе заключённые умирали от голода. Но самое худшее случалось когда арестанта переводили в городскую тюрьму. Означало только одно - утренний расстрел. На баржу были отправлены все видные люди города - дворяне, артисты, купцы, в том числе меценаты братья Репниковы. Прошёл слух, что старший Репников умер и горожане собрались на митинг перед зданием Революционного совета. Дед Прохор позвал меня с собой.   
- Отчего столько шума? - раздался за спиной голос Носовича.
- Репниковы на барже.
- Народ заступается за эксплуататоров? Не доросли до пламенных революционеров!
-  Господин генерал, Ваш сарказм не уместен, - не сдержался я. - Александр Александрович - почётный гражданин города, честнейший купец.
- Ну я же говорю - эксплуататор!
- Видите здание? Дом науки и искусства. Он с братом построил и подарил городу.  Невский собор – половина денег от него. Сергия Радонежского тоже. Попечительствовал Красному кресту, школам, том числе моей Александровской гимназии. И после этого на баржу?!
- Идёмте, унтер-офицер. Есть разговор. Я навёл о Вас справки. В списках Александровской гимназии не числится Станислав Истомин, а на хуторе Букатин никогда не слышали о семье Истоминых. Вы кто?
- Говорят, на Дону рыба плохо ловится, - произнёс я пароль подполковника Ряснянского.
- Места рыбные знать надо. Под Новочеркасском хорошо клюёт! Вы должны были подготовить план экстренной эвакуации штаба.
- Мне приказали попасть в командование округом и ждать, когда на меня выйдет руководитель группы. Третий месяц жду.
- И здесь бардак! - в отчаянии воскликнул генерал. - Московский отдел разгромлен, союзников депортировали, Деникин развернул армию! Везде бардак!
- Андрея Евгеньевича нет штабе. Супруги тоже.
- Ваш Снесарев - бесхарактерная тряпка с претензией на идеалиста, - грубо ответил Носович. – Честно служит большевикам! Даже тестя пристроил! Два красных генерала!
- Думаете, переметнулся к Сталину?
- Хуже! Намного хуже, унтер-офицер! Получил телеграмму от племянницы. 15-го числа в Воронежской губернии мужа его сестры, священника Вилкова, мироновцы расстреляли вместе с двумя сыновьями. Снесарев сам себе оформил командировку и выехал в Москву.
- Почему не в Воронеж?
- Там не сделать карьеру в совдепии. Переходите в моё полное распоряжение. Казаки ударят по железной дороге Поворино-Царицын, прервут прямое сообщение с Москвой, потом удар по Царицыну. Подготовьте приказ о перемещении слабых частей на это направление, наиболее сильных отправьте в Баку, боеприпасы тоже.
- Дорога на Баку уже перерезана казаками.
- Поэтому отправляем с боезапасом, - ухмыльнулся генерал. – Отдельным эшелоном.

Царицын. Август 1918.

    1-го августа чекисты арестовали начальника санитарного управления Краснорудского. Штабс-капитан попросил о встрече с Мининым и Сталиным, но получил отказ. Тогда Носович сам поехал к Минину. Краснорудского отпустили. Через два дня Чебышева заставили отчитаться о работе артиллерийского управления. Выслушав доклад, Минин закричал:
- Вы два месяца ничего не делали!
- Вы, товарищ Минин, изъяли неприкосновенный запас и отправили на фронт. Патроны были ‘израсходованы’, хотя части не вели боевые действия. Я подал рапорт, - ответил Чебышев.
     На следующий день уволился, а сотрудники управления были отправлены на баржу. Управление заменили оперативным отделом при военном совете, а Чебышеву разрешили уехать в Москву к больной жене. Ковалевского назначили начальником мобилизационного управления штаба, но в тот же день уволили вместе с Носовичем.
    Анатолий Леонидович приказал мне немедленно телеграфировать Троцкому. Председатель Реввоенсовета потребовал Сталина не вмешиваться в дела штаба, но нарком написал на телеграмме ‘не принимать во внимание’ и ликвидировал хозяйственное управление, а ЧК раскрыла ‘заговор’ в правительстве Донской Советской Республики, бежавшем из Ростова. Всех арестовали и заставили подписать решение о самороспуске. В тот же день Сталин приказал коменданту города Якимовичу арестовать Носовича и Ковалевского. Я был уволен со службы, но не арестован. Видимо, Сталину не за что было мстить Андрею Евгеньевичу.
    Носовича и Ковалевского весь день продержали в управлении коменданта и отправили в гостиницу под арест. Из Москвы приехала Высшая военная инспекция во главе с Окуловым. Супруга Носовича Евгения Васильевна обратилась к нему с просьбой об освобождении. Окулов, оскорблённый грубым отношением Сталина, не нашёл подтверждения связей с врагом и Евгении Васильевне разрешили свидание. Я вызвался сопровождать, но Кремков опередил. А генерал написал записку, просил нас напасть на гостиницу, но передать не решился –  Евгению венчалсу могли обыскать. Как я потом узнал, это спасло всех нас от расстрела.
     Троцкий и Подвойский требовали конвоировать арестованных подальше от Сталина и вечером 13-го августа отправили в Балашов на пароходе ‘Гроза’. Мы провожали на пристани. А Сталин несколько дней не мог прийти в себя от упущенного триумфа над ненавистным противником. Почувствовал облегчение только когда отдал приказ затопить баржу, но Надежда Аллилуева отговорила. Сталин решил расстрелять ‘только’ половину арестантов, а баржу пока не трогать.
    В ночь на 18-е августа царицынская ЧК арестовала Котова и Алексеева. Британский вице-консул Барри, консул Сербии Леонард и сотрудник французской военной миссии капитан Борд были отправлены на баржу. Военная инспекция освободила только Борда. Его конвоировали в Москву и депортировали.  Американский консул Смит и полковник Христич успели бежать. В старом депо юго-восточного вокзала изъяли кассу Алексеева. Заговорщики знали, где прятать деньги - там находился бронепоезд Сталина. В хоже расследования ЧК случайно вышла на банду уголовников Рукмана, под видом чекистов грабившую квартиры, а в гарнизоне обнаружили крупные хищения. Расстреляли 14 человек.
    Ленин приказал конвоировать Алексеева в Москву, но Сталин не ответил - решил расстрелять вместе с сыновьями. Однако красноармейцы отказались стрелять в детей. Тогда Сталин громко спросил инженера:
- Как фамилия?
- Алексеев.
- Перед вами враг трудового народа белогвардейский генерал Алексеев со своими выкормышами! А вы отказываетесь!
     Не успел Алексеев возразить на явную ложь, как Сталин скомандовал:
- Огонь!
    Приехал Червяков со следователями. Работали сутками. Проверяли уездный отдел ЧК, искали остальных участников заговора, но Алексеев уже не мог никого выдать. Тогда арестовали всех, кого могли заподозрить. Даже среди царицынских чекистов нашли заговорщиков и расстреляли в кирпичном овраге.
    Я весь месяц скрывался в домике у деда Прохора. Наступал сентябрь. В городе становилось спокойнее. Но тут случился очередной заговор. Из Уфы с ротой кадетов прибыл штабс-капитан Молдавский - правый эсер из Сибирской армии. Предложил ‘Грузолесу’ поднять мятеж. В полночь 8-го сентября атаковали центр города. Сталин бросил в бой рабочих и курсантов пулемётных курсов. К концу дня восставшие сдались. Молдавского расстреляли. А Сталин поспешил в Москву докладывать о победах.      

Хутор Букатин. Осень 1918.

     Дед Прохор переправил меня на левый берег. Наконец я вернулся домой - к маме, сестре и племянникам. Домой... Дом строили с отцом. Он умер на сенокосе, когда мне было тринадцать лет. Интересная у него судьба. Дворянин из Санкт-Петербурга, закончил историко-филологический факультет, увлёкся толстовством и решил пойти в народ. Поплыл вниз по Волге, выбирая деревню поглуше. Но понял, что не сможет каждый день слышать поволжские говоры и называть сарафан сарахваном, а одеяло идиялом. В Царицыне, к своему удивлению, услышал граммотную речь горожан и решил поискать село в округе. Увидел оживлённую переправу через Волгу и перебрался на левый берег. Женился на казачке.
     Своим я сказал, что вернулся с германского фронта, на гражданскую не собираюсь. Последнее было правдой. Начались обычные хозяйственные дела - запасались на зиму. Варили варенье, солили капусту, помидоры, огурцы, арбузы, сушили абрикосы и мочили яблоки. С поля привезли тыквы. Раньше через хутор прогоняли скот, продавали на правом берегу. Казачий круг брал плату с перегонщиков и раздавал хуторянам. Но из-за войны прогоны прекратились, а с ними и доходы.
     Мы с сестрой в Свято-Никольском храме заказали панихиду. Зашли в нашу школу - пристройку к храму. Портреты императора и цесаревича Алексея по-прежнему висели на стене. В углу под иконой Николая Угодника горела лампада. Просторная комната с пятью окнами и коридором. Голландская печь у глухой стены, передвижная доска, два шкафа с учебниками, кафедра, огромные счёты и трёхместные парты с откидными столешницами и отверстиями для чернил. Помню, по утрам уборщица тётя Маша Исаева наполняла их из жестяного чайника. Когда учительница входила в класс, мы вставали, хором здоровались и садились, громко хлопая крышками парт. Пели ‘Отче наш’ и ‘Боже, Царя храни’.
     Все три класса учились вместе. Пока первоклассники читали, второй класс писал, а третий решал задачи у доски. На перемене играли у крыльца. ‘Гимнастический зал’ располагался во дворе - качели, лестница и шест. Раз в неделю из станичного правления приезжал учитель гимнастики. Занимался только с мальчиками. Мы лазали по шесту, прыгали через канаву и рубили деревянными шашками траву. Священник преподавал Закон Божий и проверял у всех нательные кресты. У кого не было оставлял после уроков помогать тёте Маше. Помню, на последней странице Закона была таблица летоисчисления до 2000-го года. Сестра спрашивала, что должно произойти в том году, если нет летоисчисления после. Я не знал, а спросить у батюшки боялся. К первоклассникам на самый первый урок приходил дьякон со скрипкой. Самых голосистых записывал в церковный хор. В праздники девочки приходили в нарядных синих платьях, белых передниках и с лентами в косах. Мальчики в синих мундирах и брюках. Учительница парами вела нас на литургию.   
     Раз в месяц приезжал инспектор в чёрном мундире с золотыми пуговицами и погонами. Вызывал к доске, проверял наши знания. Перед его приездом учительница напоминала как правильно представляться: ‘я, казак-малолеток Астраханского 3-го округа казачьего войска Букатинского хутора’. Девочки называли только имя и фамилию.
     Хуторское правление появилось в 1911-м. Избрали атамана и казачий круг. Но этим летом власть поменялась. Колька Букатин вступил в партию большевиков, стал комиссаром. Атамана Фёдора Николаевича Гончарова сняли с должности, круг распустили. Выбрали совет депутатов и председателя - большевика Николая Гребенникова, присланного уездным советом в Цареве. В октябре приезжал комиссар по продовольствию Заболотнев и нам пришлось отдать половину урожая ‘на дело революции’. Колька открыл военно-учётный отдел и переписал казаков призывного возраста. Зашёл к нам, звал в клуб на самодеятельность ‘Беззаботные буржуа’ и ‘Идилия буржуазного царства’. Я отказался. На следующий день большевики выселили священника из собственного дома и перенесли правление туда. Иконы заменили портретами Маркса и ‘героев революции’.
      Из слободы Капустин Яр приехал частный предприниматель Юшков с женой, тёщей и сыном Никитой. Предложил Гребенникову отремонтировать школу и клуб. Но председатель собрал митинг, назвал Юшкова ‘буржуазным элементом’ и пригрозил революционным судом в Царицыне. Приказал по воскресеньям читать хуторянам ‘Манифест коммунистической партии’. Юшков покаялся и устроился на работу в затоне. Купил домик около храма и остался в хуторе.
      Вечером зашёл Колька, рассказывал как укрепляется советская власть - корабли в затоне национализированы, создан союз водников.
- Думаешь, правильно отбирать чужое имущество? – спросил я.
- Не отбирать! Передали тем, кому по праву принадлежит!
- Кто его покупал?
- Буржуи! На деньги, украденные у трудового народа!
- На деньги акционеров! Ты читал списки? Там рабочие, казаки, перевозчики. А если у тебя отберут?
- Чего у меня отбирать? Ничего ж нет! С родителями живу.
- У родителей отберут.
- Зачем отбирать? Я отца уговорил - добровольно отдал в совет. У нас же три дома! В одном сами живём, другие царицынским сдавали. Теперь там кооператив и больница, а батя - сторож.
- А лавка?
- Передали в продовольственный комитет.
- Значит, ты в лавке не торгуешь?
- Нет! Долой буржуазное прошлое!
- Подумай, когда ты был прав? Тогда, торгуя в лавке, или сейчас, создавая коммуну?
- Сейчас, конечно!
- Сейчас ты уверен в своей правоте также, как и в лавке год назад! Не думаешь, наступит время и поймёшь, что снова ошибся?
- Ты что! – замахал руками Колька. – Мы для народа стараемся. Весной открыли библиотеку. Помнишь Машу Богуславскую? Открыла на дому! Теперь бесплатно свои книги выдаёт. Библиотекарь! Отнеси свои. У тебя же больше.
- Отнесу, - согласился я. – Всё польза хутору.
- Школу открыли!
- Где?
- В доме Токарева.
- А он?
- Выселили.
- Зачем? Он же не буржуй! Простой врач. Весь хутор лечит.
- Разбогател на нашем здоровье! Вон какие хоромы! Пять классов поместилось да ещё клуб!
- Откуда столько детей?
- Из Царицына сирот привезли.
- Из приютов?
- Нет, дети буржуев. Выслали. Затонщики усыновили. Помоги выписать документы. У тебя почерк писарский.
- Ты понимаешь, что родителей расстреляли?
- Не-е...
- Новая власть не церемонится! Понаехали из Москвы, Полтавы, Луганска, с Кавказа! Отбирают, ставят к стенке! Кому повезёт – высылают. Но с детьми! Так что тебе привезли расстрельников.
      Колька испугался, задумался.
- Спрошу у уездного комиссара. Слушай, давай записывайся в футбольную команду! Будем рубиться против ахтубинских и песчанских. И племяша бери! Вратарём!

Саратовская и Тамбовская губернии. Август-октябрь 1918.

   В Камышине пароход “Гроза” стоял трое суток. Носовичу и Ковалевскому разрешили сойти на берег, взяв обещание вернуться вечером. Носович попросил разрешения покататься на лодке. Как и предполагал, сопровождающим назначили заместителя председателя военной секции Калисского, бывшего капитана Императорской армии. Расспросил об обстановке в Москве.
   Прибыли в Балашов. Носовича и Ковалевского с семьями временно поместили в поезде наркома Подвойского, разрешив выходить в город. Через несколько дней перевели в гостиницу, приставив охрану, но выход в город по-прежнему был свободный и Носович записался на приём к временному военному руководителю Южного фронта - бывшему генерал-майору Сытину. На германском фронте воевали на соседних участках и остались высокого мнения о военных талантах друг друга. Носович решил ‘подготовить’ его к следствию: пожаловался на самоуправство Сталина и ‘безосновательные’ обвинения в саботаже и сотрудничестве с контрреволюцией. В приёмной познакомился со стенографисткой Ниной Востоковой, дочерью известного священника и черносотенца. Нина оказалась подругой его сестры, вместе учились в Москве. Согласилась информировать о ходе следствия и показывать стенограммы заседаний штаба. Таким образом Носович знал, что Подвойский ищет опытных офицеров для наступления на столицу белых Новочеркасск и тут же заявил, что готов служить ‘делу революции’ в любой должности и звании. Ковалевский поддержал, а Подвойский согласился, но только после суда и оправдательного приговора. Однако политический отдел инспекции пытался доказать обратное, не желая ссориться со Сталиным. Но Подвойский мечтал о настоящим триумфе - въехать в Новочеркасск на белом коне. Брал уроки верховой езды у корнета. Рыжая кобыла была хорошо объезженной манежной лошадью, но сам корнет неопытным наездником и неумелым учителем. Тогда Носович решил действовать: cел на кобылу и перед поездом Подвойского продемонстрировал все элементы верховой езды по системе Филисса, мастерски освоенные в кавалерийском училище и отточенные в манеже Деркульского конного завода у своего младшего брата полковника Сергея Леонидовича Носовича. Провокация удалась - Подвойский попросился в ученики.
      Следующим пунктом было завоевание популярности среди красных командиров. Генерал на публике занимался гимнастикой, плавал в Хопре, улыбался, шутил и рассказывал занятные истории с фронта. Был в центре внимания и образцом для подражания.
    Калисский порекомендовал бывшего офицера 2-го Семиреченского казачьего полка Куликова, служившего помощником председателя военной секции Миллера.
- Ваше превосходительство! Мы знаем, Вы – монархист, - заявил Миллер. - Мы служим у красных по заданию московского отделения Добровольческой армии, капитан Калисский представляет ‘Национальный центр’. Но наши организации разгромлены. С этой минуты мы полностью в Вашем распоряжении.
     Ревизией штабной документации Северо-кавказского округа занимался комиссар Бутенко, человек мягкого характера, недалёкого ума, большевик-идеалист. Когда-то служил саперным унтер-офицером в телеграфной роте и с пониманием относился к бывшим офицерам. Но бумажная работа оказалась для него непосильной задачей и по совету Носовича Бутенко передал папки Миллеру и Куликову. После трёх дней “проверки”, получил одобрительный рапорт и подал Подвойскому.
     Наконец, состоялся суд. Предъявили пять обвинений: сговор с союзниками императорской России, саботаж, неумелое руководство округом, связь с инженером Алексеевым и поражения на фронте. Первое обвинение было основано только на том, что французское консульство в Царицыне находилось в одном здании со штабом. Носович заявил, что место расположения штаба было выбрано самим обвинителем Мининым ещё до его назначения, а правительство большевиков поддерживало отношения с союзниками до конца июля. Подвойский покосился на Минина и покачал головой. В ответ на обвинение в саботаже генерал ответил, что Сталин и руководство города вмешивались в работу штаба и самовольно проводили военные операции, о чём он неоднократно докладывал в Москву. Обвинение в неумелом руководстве опроверг, зачитав аккуратно написанные и подшитые приказы. Подозрение в сговоре с инженером Алексеевым отпало само собой - генерал неправильно понял вопрос, решив, что речь идёт о генерале Алексееве:
- Какой мятеж?! Он - в Новочеркасске, я - в Царицыне! Триста вёрст!
   Следователи пояснили, что вопрос был об инженере, но уже поняли, что связи между ними не было. В ответ на последнее обвинение о поражениях на фронте Носович указал на неудачи Красной армии после его ареста. Не забыл упомянуть, что Сталин, Ворошилов и Минин украли неприкосновенный запас. Подвойский бросил на Минина тяжёлый взгляд.      
- Я с опасностью для жизни привёз в Царицын жену и четверых детей, - заявил в своё оправдание Ковалевский. – Шпионы так не поступают. Неужели я мог рисковать семьёй?
- Если бы они действительно были шпионами, я бы уже догадался! – громко произнёс Сытин.
- А я тем более! – поддержал Подвойский.
   Но тут председатель политического отдела инспекции Иоффе заявил, что у обвинения есть важный свидетель. В зал вошёл Кремков. Носович вздрогнул, прищурился и глубоко втянул воздух.
- Что имеете сказать по существу? – безразлично бросил Подвойский.
- Готов засвидетельствовать саботаж бывшего начальника штаба округа Носовича.
- Товарищ Подвойский, - Носович деланно покачал головой и развёл руками. - Всё предельно банально. Зависть! Товарищ Кремков желал быть моим главным помощником, но я назначил Садковского, человека, преданного революции. А товарищ Кремков посчитал, что не была соблюдена субординация. Он, видите ли, в царской армии был поручиком, а Садковский только подпоручиком. Привёл и другой довод – его покойный отец был генералом. Не по пути нам с этим пережитком старого режима!
- Уведите свидетеля! – приказал Подвойский.
    Инспекция вынесла оправдательный приговор. Ковалевского назначили начальником оперативно-разведывательного отделения штаба фронта, Носовича – заместителем начальника штаба. Иоффе протестовал, но Сытин поручился за обоих. На следубщий день на общем заседании разрабатывали план наступления.
 - Мы должны взять Новочеркасск! За неисполнение приказов - расстрел! - кричал Подвойский, ударяя кулаком по столу.
     Но Ковалевский с Носовичем знали, что отдавать приказы армии он не мог, а командиры и комиссары желали его отставки. Наступление должно было начаться 22-го августа. Бригада бывшего прапорщика Сиверса находилась в общем резерве командования. Сытин приказал отправить на фронт три полка - пехотный, кавалерийский и артиллерийский, но Сиверс отказался. Подвойский снова застучал кулаком и поручил Носовичу заставить комбрига выполнить приказ. С этого телефонного звонка началась новая работа белого генерала по саботажу и дезорганизации Красной Армии. Зная гордый характер бывшего прапорщика, Носович повёл разговор в издевательском тоне:
- Уж потрудитесь, Ваше командирское величество, извольте послать Ваши доблестные войска в героическое наступление во имя великих побед и во славу Вашего имени!
     Сиверс бросил трубку и увёл бригаду в глубокий тыл. Наступление отложили на неделю. Носович тем временем отдавал командирам дивизий расплывчатые приказы - звонил, ‘уточнял’ и требовал выполнить обратное. Говорил открытым текстом, надеясь, что противник прослушивает телефонную линию. Поехал к Киквидзе, восхищался ‘крепким’ характером Сиверса. Киквидзе решил, что у него характер не менее крепкий и тоже отказался перебросить дивизию на фронт. А Носович убедил Сытина надавить на Сиверса и заставить послать хотя бы по одному батальону из каждого полка. Но комбриг нецензурно обругал командующего и бросил трубку.
     Помощник Ковалевского прапорщик Никитин получил назначение в штаб в самом начале сентября. Был всегда подтянут, дисциплинирован и исполнителен. По приказу Носовича записывал все акты неповиновения комбрига. Получился компромат из 122 документов, к которым генерал добавил жалобы бывшего командующего фронтом Левицкого. Объявил Никитину благодарность.
- Рад стараться, Ваше превосходительство! – ответил прапорщик.
      Носович насторожился и потребовал никогда так не обращаться.
- Ваше превосходительство, я знаю, Вы не большевик, а настоящий русский офицер, верный царю и Отечеству! - заявил Никитин. - Хочу быть полезен Вам, полковнику Ковалевскому и всему белому делу.
   Носович поверил, а Никитин тут же сообщил, что с ним хотят встретиться два офицера.
- Разрешите представиться, Ваше превосходительство, - произнёс старший, на вид лет пятидесяти. – Шостак, подполковник контрразведки Петроградского военного округа. Мой адъютант Бодак. В настоящий момент я начальник отдела разведки Южного фронта. Представляем одну известную Вам организацию. Прошу выслушать, а там решите верить или нет.
     Носович выслушал и поверил.
     Для обеспечения связи и выполнения оперативных приказов штаб выделил ‘Форд’ и дежурный паровоз с платформой. Кроме шофёра и механика генерала сопровождал комиссар Бутенко - идейный, но не воинствующий большевик, не отдавший ни одного расстрельного приказа, что импонировало Носовичу. Подумав, генерал решил бежать к своим только после того, как сумеет нанести максимальный ущерб Южному фронту и в тот момент, когда будет наиболее информирован о планах командования и сумеет собрать максимальное количество секретных документов. На ‘Форде’ выехать в нейтральную полосу, взять в плен Бутенко и заставить шофера ехать к казакам, а если откажется даже под дулом револьвера, сесть за руль самому. Но он не умел водить автомобиль!
- Буду брать уроки у шофёра, - решил генерал.
     Но в первую очередь надо было позаботиться о безопасности жены, приехавшей вместе с Садковским в Балашов. Решил подготовить побег сначала для неё. Обратился к Курвуазье де Лонгемен. Бывший полковник гвардейского стрелкового дивизиона был членом антибольшевистской организации со штабом в Воронеже. Супругу решили переправить сначала туда, а затем в Киев. Тем временем инспектировал дивизии, развозил приказы и проверял исполнение. Если приказ Сытина был устным, то передавал ‘в свободной интерпретации’. Если письменный, с сожалением смотрел на командира.
- Не знаю, как будете выполнять такое. Это же верная смерть!
    Ещё одним методом саботажа была доставка приказов с максимальным опозданием, но равно настолько, чтобы не вызвать подозрения. Киквидзе получил депешу на сутки позже, потому что Носович ‘по ошибке’ уехал на дежурном паровозе в противоположном направлении. Но опытный Сытин предупредил:
- Может быть случайность, но прошу больше не повторять. Я за Вас поручился.
     Тогда решил вести большую часть работы на фронте, вдали от Сытина и осведомителей. А доверчивого и бесхитростного Бутенко ничего не стоило обмануть. Носович проверил его характер и не ошибся. Сотрудникам штаба оружие не полагалось. Зато надзиратели-комиссары были вооружены. Генерал попросил у него браунинг. Бутенко отдал, хотя по уставу не имел права. Носович разрядил обойму в сухое дерево и предложил устроить соревнование. Но Бутенко признался, что стрелять не умеет. Тогда Носович предложил отдавать ему оружие в прифронтовой полосе.
- Смогу защитить Вас и шофёра с механиком!
     Бутенко согласился.
- Превосходно! - ликовал про себя генерал. – Привыкнет и в день побега ничего не заподозрит!
     В самом конце августа инспектировал стрелковую дивизию бывшего штабс-капитана Ролько. Комдив был всегда подтянут, опрятен, постоянно отдавал честь и повторял ‘Ваше превосходительство’.
- Намекает как Никитин? – подумал генерал, но потом понял - просто глуп. Вспомнил комиссара Зедина в Царицыне и приказал ‘укрепить дисциплину карцерами и расстрелами’. - Бунт и дезертиры! Не помогут тебе ускоренные курсы в академии, предатель! – думал со злостью, покидая дивизию.
      На другом фланге дислоцировалась бригада бывшего подполковника 28-го Сибирского стрелкового полка Захаревича. Самая боеспособная на фронте. Носовичу снова ‘пришлось задержаться’, доставляя приказ. Сам сел за руль и застрял в глубокой луже. Не был забыт и давний конфликт между Киквидзе и Мироновым. Поставил их дивизии рядом и рассказал про доносы, которые якобы пишет сосед. Узнал, что Захаревич завидует Киквидзе и приказал поддерживать связь только через Киквидзе. С тех пор донесений от него не было.
    Удалось нанести новый удар по Сиверсу. В ночь на 1-е сентября взбунтовался батальон Потапова из 2-го полка - отказались идти на фронт. Тогда Подвойский с десятью охранниками на грузовике въехал в толпу солдат и заставил выполнить приказ. Утром связист случайно подслушал разговор Потапова с помощником Сиверса Волынским.
- У тебя там Подвойский нашумел?
- Хлопцы не хотели под осень в окопы. Грозился расстрелять. Пришлось подчиниться.
- Нечего слушать всякую дрянь!
- А что делать? Приехал с пулемётами!
- У тебя мало пулемётов что ли? Пора убрать его. Военруков тоже. Лезут порядки устанавливать!
     Носович приказал немедленно доложить Подвойскому.
- Подожди! И в других частях такая же контрреволюция, - соврал генерал. - Доложи товарищу Подвойскому. Речь идёт о его безопасности.
     В сентябре Подвойский получил повышение - был назначен членом Реввоенсовета Республики. Сразу же выехал на фронт. Но поезд потерпел крушение, а Подвойский получил сотрясение мозга и травму ноги. В отсутствие вечно кричащего инспектора Сытин расслабился и перестал выезжать на фронт, поручив всё Носовичу. Генерал не отказывался. Ездил на дежурном паровозе, автомобиле, на лошади, добирался пешком. Писал рапорты о саботаже Сиверса, нераспорядительности Ролько, упрямстве Миронова и мародёрстве Киквидзе. Снова приехал к Сиверсу с приказом о наступлении. Но комбриг опасался за фланги. Носович решил ‘помочь’ - приказал командовать правым флангом, а на левом обещал сам подтянуть бригаду Захаревича. Но и в этот раз ‘не повезло’. По дороге в штаб Захаревича ‘случайно’ проколол колесо когда шофёр с механиком ходили за водой для радиатора. Поставили запасное, но и оно почему-то спускало. Время было упущено и Захаревич отказался наступать, опасаясь попасть в окружение. И был абсолютно прав! Но Носович настаивал, довёл до истерики, что, собственно, и требовалось. В итоге, бригада Сиверса была атакована с фланга и отступила, а Захаревич всё-таки согласился наступать, но было уже поздно. Подвойский был слишком болен, чтобы заниматься расследованием, а Сытин принял поражение за досадную случайность. Шофёру с механиком выдали новые камеры и покрышки, а Носовичу всё сошло с рук.
      Через несколько дней Захаревич и Сиверс сумели продвинуться вперёд. Для закрепления успеха следовало выдвинуть левый фланг 14-й дивизии бывшего штабс-капитана Ролько и сомкнуть с частями Сиверса, чтобы фронт выпрямился и наступление продолжилось. Именно эту задачу Сытин поставил перед Носовичем, назначив в помощники энергичного Лапшина. Генерал ‘поспешил’ выполнить приказ, но по дороге решил проверить охрану на станциях. Поехал к Ролько только когда в Кардаиле узнал, что Сиверс отступил. Тогда сам повёл в бой целый полк. Как и предполагал, артиллерия противника накрыла их с флангов. Потеряли половину бойцов, левый фланг Ролько обнажился и Сиверс был вынужлен отступить. Носович убедил его отложить контрнаступление, надеясь, что Ролько без поддержки потерпит очередное поражение. Осматривая позиции у станции Кардаил, понял, что дивизия Ролько находится на пятнадцать вёрст позади назначенной командованием линии наступления, а бригада Сиверса и вся артиллерия направлены в тыл.
- Всё смешалось в доме Облонских! – самодовольно радовался генерал.
     Бутенко не понимал что происходит, суетился, спрашивал, а Носович обещал ‘благополучно всё решить’.  В селе Пески в штабе Сиверса его приняли холодно. Помощник комбрига анархист Пиотровский потребовал арестовать генерала. Но Сиверс терпеть не мог когда ему указывали и отправил помощника в окопы. А Носович уехал в Кардаил и понял, что левый фланг Ролько ослаблен и без поддержки Сиверса будет разбит.
- Сообщить? Конечно, нет!
     Из Кардаила на дежурном паровозе отправился в Балашов. Подал рапорт о “неисполнении” Сиверсом приказа и предательском отступлении. Сытин доложил Подвойскому. Тот приказал немедленно наступать, не обращая внимания на обнажённые фланги. Через два дня наступила развязка пьесы. Казаки ударили по незащищённому правому флангу в стык двух полков и бригада Сиверса в панике бежала двадцать пять вёрст, обнажив фланги Захаревича и Ролько. Но казаки наступали лишь одной бригадой с тремя орудиями и Сиверс сумел избежать крупных потерь, сохранив артиллерию. Однако совершил ещё одну ошибку - не доложил в штаб. За него это сделал Носович, как обычно сгустив краски. А Подвойский и Сытин, не без помощи Ковалевского, решили, что комбриг не соответствует занимаемой должности и должен быть отдан под суд вместе с командирами полков. Военный инспектор Баландин поехал арестовывать комбрига, а Подвойский назначил Носовича командовать новым наступлением.
- Надо провалить, - думал генерал, - но тогда арест и суд.
   Решил бежать. Но события неожиданно развернулись в его пользу - Сиверс арестовал Баландина. Политическая секция выехала в бригаду спасать инспектора.
- Пусть эти предатели и интернационалистическая сволочь перестреляют друг друга и возродится Россия! – ликовал генерал.
      Утром 18-го сентября прибыл в Балашов, доложил обстановку Подвойскому. Тот снова стучал кулаком, приказал отправить Варшавский полк в Пески, арестовать Сиверса и разоружить бригаду. А Сиверс, в ответ, готовился атаковать штаб фронта в Балашове. Назревал крупный, кровавый конфликт. Командовать Варшавским полком назначили Лапшина и Носович подробно рассказал ему где дислоцируются части Сиверса. Но обошлось без стрельбы - политическая секция сумела уговорить комбрига освободить Баландина. Лапшин вернулся в штаб, а Варшавский полк отправили на помощь к Ролько, которого казаки успели выбить из Борисоглебска.
- Тоже успех! – успокаивал себя генерал.
     Однако Сиверс не сдался. Послал телеграмму Троцкому и Вацетису, пожаловался на штаб фронта. В ответ политическая секция доложила в Москву о контрреволюционных настроениях в бригаде. Понимая, что грозит серьёзное разбирательство, Подвойский поспешно уехал в Воронеж. За ним Сытин с Ковалевским. Жена Носовича отправилась с ними – в Воронеже Курвуазье де Лонгемен уже подготовил переправку в Киев. На вокзале её провожал Шостак.
- Евгения Васильевна, я буду всемерно помогать Вашему супругу и очень скоро он присоединится к Вам. Но не уверен, что там встретят с розами, - признался подполковник. Склад понятий вашего мужа едва ли позволит ему долго остаться среди этой обстановки. Но я хочу предупредить вас, чтобы вы ему объяснили следующее… пусть он себе не делает иллюзий о той белой стороне. И главное, если бы ему случилось попасть туда, пусть будет сугубо осторожен.
   Неожиданно прибыл член Реввоенсовета Республики Мехоношин. Молодой, умный, образованный большевик, бывший студент Петербургского университета, властный и энергичный.
- Такого нелегко обмануть, - понял Носович и решил действовать осторожнее.
     Мехоношин прибыл с деликатной миссией. В Москве противники Подвойского обвиняли его в предательстве и сотрудничестве с царскими офицерами. Поехал к Сиверсу, но у того не было компромата, только обвинения и обиды. А Подвойский понимал, что он, бывший семинарист, не разбирается в военном деле и штабных интригах, потому искал советника и боялся ареста. Подчинил себе балашовский гарнизон и ждал. А политическая секция и штаб вызвали для охраны 21-й Советский полк. Казалось, командование обеспечило себе безопасность, но тут Подвойский позвонил Носовичу - Ролько просил помощь из резерва. Генерал посоветовал отправить 21-й полк и тут же сообщил сотрудникам штаба, что полк нужнее на фронте, а ему плевать если их арестуют. Штаб обратился к Подвойскому и в полном составе отказался работать с Носовичем. Генерал ликовал – получился новый конфликт. Подвойский предложил ему на время уехать в Воронеж к Сытину. Но тут пришла телеграмма от главнокомандующего Вацетиса. По доносу Сиверса направлялась ‘особая делегация для правильного разъяснения ситуации’. Подвойский потребовал у Сытина компромат на Сиверса – 122 документа, собранные Носовичем. Но Сытин отказал, думая в первую очередь о собственной безопасности. Подвойский понял, что ему грозит арест, но Носович ‘успокоил’:
- Документация в полном порядке, но Сиверс может напасть в любой момент. Уничтожит вещдоки!
    Как и ожидал, Подвойский приказал на дежурном паровозе отвезти все штабные документы Вацетису в Арзамас, а сам бежал из Балашова. 24 сентября Носович собрал два портфеля и с Садковским выехал в Арзамас.
- Партия выиграна! Бежать, Лёвушка! Бежать!
    Но в поезде получили телеграмму от Сытина - из Воронежа командировали Ковалевского.
- Бежим вместе!
     Вместе докладывали Вацетису о положении в командовании.
- С Сиверсом всё понятно, - устав от разбирательств, перебил главнокомандующий. - Скажите вот что. Сколько сил надо, чтобы покончить с казаками?
    Носович не знал что ответить. Сказать правду - помочь большевикам, занизить - подставить себя под подозрение.
- Одной дивизии с артиллерией будет достаточно! - опередил его Вацетис. - Но дам больше. А Сиверса под суд!
      Носович заметил, что главнокомандующий был снова в хорошем настроении и попросил освободить артиллерийское управление штаба, арестованное Сталиным в Царицыне. Офицеры до сих пор находились на барже. Вацетис подписал. Носович с облегчением вздохнул, но так и не узнал был ли выполнен приказ.
    В Козлове, где теперь находился штаб Южного фронта, Сытин предложил ему  должность помощника. Носович отказался - твёрдо решил бежать. Но неожиданно прибыли Троцкий, Мехоношин, Вацетис и комиссар путей сообщения Невский. Разработали план наступления по всему фронту в первых числах ноября. Однако на следующий день случилось непредвиденное: казачьи части, противостоявшие соединениям Миронова, перешли на сторону Красной Армии и в обороне белых образовался разрыв. Подвойский решил бросить туда дивизию Киквидзе и поручил Носовичу отправить срочный приказ. Генерал шёл в шифровальный отдел и лихорадочно думал как помочь казакам. Повезло! Дежурил Никитин.
- Немедленно зашифровать и передать вне очереди! – произнёс громко, чтобы слышали все, и шёпотом добавил, - Единицы и семёрки так похожи друг на друга.
     На другом конце расшифровать не смогли, а казаки успели подтянуть подкрепление и сомкнуть фронт. Носович праздновал очередную победу, а Никитину пришлось бежать.
    С Вацетисом поехал инспектировать соединения. Попутно узнал план наступления и секретные сведения о новых отрядах из работников продовольственных организаций и ЧК. В приемной главнокомандующего случайно встретился со Снесаревым. Тот получил должность начальника Западной завесы. Носович обещал зайти, но пришлось инспектировать 2-ю Нижегородскую дивизию. Следующей была Вольская, собранная в Симбирске из дезертиров и призывников. Однако Вацетис отменил поездку и решил ехать в Арзамас в штаб Республики - положение в Царицыне было катастрофическое, Сталин слал панические телеграммы.
      Через три дня из Москвы пришла телеграмма от начальника оперативного отдела Аралова. Вацетис поручил расшифровать.
‘Раскрыта большая контрреволюционная организация офицеров Генерального штаба, опирающихся на франко-английский империализм. Арестованы Левицкий, Махров и другие. К раскрытию всех нитей заговора предприняты энергичные меры. Сообщим имена остальных заговорщиков. Арестовывайте и конвоируйте в Москву.’
    C генерал-майором Левицким Носович встречался у полковника Бриедиса в московском отделении Добровольческой армии. На этот раз повезло! Но в следующей телеграмме могла быть его фамилия, а расшифровка достаться кому-то другому. Тогда Носович попросился на доклад к Вацетису. Представил обстановку на фронте в таком виде, что его присутствие было абсолютно необходимо, и на дежурном паровозе с Садковским и Бутенко отбыл в Козлов. Сытин тут же их послал на фронт, но перед этим поручил выполнить три задания: провести митинги для поднятия революционного духа, разработать тактическую перегруппировку войск и фортификационный план обороны фронта.
- Я - русский генерал! Пищать на митингах как петрушка? Увольте! – возмутился про себя Носович.
     Приказал Садковскому готовиться к побегу. Отложили две пары чистого белья, мелочь рассовали по карманам. Остальное отдали Нине Востоковой. Но утром казаки прорвали фронт под Таловой - пришлось вести туда 1-й Советский московский полк. Генерал расположил его на участке, где противник мог появиться с наименьшей вероятностью, и отбыл в Воронеж собирать сведения о 8-й армии. По дороге решил проинспектировать перед отправкой в Малороссию продовольственно-реквизиционный отряд бывшего унтер-офицера Зусмановича, чтобы к четырём пополудни оказаться на левом фланге недалеко от Анновки и оттуда прорываться к своим.
- Если не удастся выехать в нейтральную полосу, останемся в Анновке. Ночью проверю посты и уйду с Садковским за линию фронта.
    Но неожиданно предложили должность командующего 8-й армией.
- Оттуда бежать неудобно! – подумал генерал и попросил дать время подумать.
     Утром Садковский оформил запрос на автомобиль, но все оказались неисправны. Пришлось задержаться и из-за члена Реввоенсовета 8-й армии Александри. Тот был недоволен пассивными действиями командарма генерал-лейтенанта Чернавина и решил перед назначением провести политическую беседу с Носовичем. Генерал выслушал и согласился стать командармом, но отказался как только Александри сообщил Чернавину об отставке. Их отношения были испорчены надолго.
    В полдень на дежурном паровозе выехали из Козлова. Носович запоминал всё - охранение, расположение частей, эшелоны, бронепоезда. Опрашивал командиров, дежурных, начальников караулов и вокзалов.
- Всё для дела! Белого дела!
   Нужно было решить ещё одну задачу. Ни у него, ни у Садковского не было оружия. Заметил у механика наган и обменял на винтовку охранника вагона.
- С переднего сиденья тебе удобнее стрелять из винтовки, - пояснил генерал и как бы невзначай отдал наган Садковскому, а не охраннику.
     Прибыли в Бобров. На вокзале случайно встретил бывшего подчинённого – Мартьянова, прапорщика 466-го Малмыжского полка. Намекнул на побег. Мартьянов отказался, но согласился отдать наган под расписку. Теперь оружие было и у генерала.
      В деревне Тройня у ‘Форда’ сломалась рессора, пришлось чинить. Носович решил не терять время и обезоружил механика -приказал стрелять по веткам. Механик попал, но оказалось, что запасной обоймы нет. Чтобы избежать подозрений со стороны Бутенко, предложил проинспектировать отряд красноармейцев. Обещал свежее бельё и тёплую одежду, а главное - долгожданный отдых в тылу.   
    Проехали село Ерохино. Наконец, показалась Анновка. Для прохода в нейтральную полосу через посты взял с собой командира батальона. Тот охотно сопровождал до застав и ещё охотнее выполнил приказ не сопровождать далее. Генерал с сочувствием посмотрел на Бутенко. Было искренне жаль комиссара за недалёкий ум, наивность и доверчивость. Жаль, что он никогда не отдавал расстрельных приказов и не хвастал, как другие комиссары, сколько белогвардейцев, казаков и предателей застрелил лично в упор. Так было бы легче расправиться с ним. Бутенко два месяца сопровождал его в поездках и Носович в некотором смысле привязался к комиссару. Но! A la guerre comme a la guerre!
    ‘Форд’ выехал в нейтральную полосу. Носович достал блокнот и карандаш. А Бутенко вдруг вспомнил, что завтра первая годовщина октябрьской революции и решил, что сделает товарищам подарок – начнётся наступление. Носович тоже вспомнил и подумал, что сделает свой подарок ‘товарищам’.
- Превосходно! – воскликнул генерал, сделав несколько записей. - Но надо продвинуться дальше. Шофёр, вот на тот бугорок. Оттуда я точно всё срисую. Надо было взять командира батальона, ведь ему тут наступать!
    С Садковским было условлено, что он возьмёт на прицел шофёра и механика, когда Носович произнесёт ‘Смирно! Слушать мою команду!’ Автомобиль ехал параллельно Козловке. Показался поворот направо, в село. Шофёр и механик попросили повернуть обратно, но Носович приказал выехать на следующий пригорок, из-за которого виднелись две церкви в селе. Остановились.
- Не глуши мотор! - приказал генерал. - Могут появиться казаки.
     Вдали на дороге Нижний Кисляй - Козловка показался казачий разъезд. Садковский вцепился в ручку нагана. Нервничал, ожидая команды.
- Хотите посмотреть на казаков?
 - Да, а где они, товарищ Носович? - испугался Бутенко.
 - Вон там. Возьмите бинокль. Ах, браунинг Вам мешает! Отдайте мне.
     Носович достал свой наган и на мгновение насладился минутой славы и торжеством победы, к которым шёл долгих шесть месяцев. Осталось проехать одну версту до Козловки и надеяться, что казаки, увидев белый флаг, спрятанный под кителем, не откроют огонь. Поверит ли командование? Конечно, поверит! Ведь он выполнял задание самого генерала Алексеева!
    Бутенко так и не разглядел казачий разъезд, зато его заметил механик.
- Не пора ли назад? Бензина мало, да и темнеть будет скоро, а мы без фар.
 - Товарищ комиссар, надо возвращаться, - подтвердил шофёр.
- Ну хорошо, давайте назад, - согласился Бутенко.
       Шофёр начал разворачивать автомобиль.
- Смирно! - прокричал Носович. - Слушать мою команду! Вы арестованы! Шофёр, полный вперёд! В Козловку! К казакам!
      Шофёр испуганно обернулся. Правая рука поднялась к козырьку.
- Слушаюсь, Ваше превосходительство.
- Товарищ Носович! Зачем? Почему? - залепетал Бутенко.
 - Здесь больше нет ‘товарищей’. Есть генерал русской армии! Шофёр, в Козловку! За Россию без вас большевистской сволочи!
      Бутенко понимал, что его, комиссара, обязательно расстреляют. Умолял отпустить, но генерал не мог - расскажет о побеге, а он планировал представить всё как пленение в нейтральной полосе, чтобы не навредить офицерам, оставшимся по ту линию фронта.
- Даю слово русского офицера, Вас не расстреляют!
     Надел орден Святого Георгия 4-й степени, спрятанный в нагрудном кармане, и поднял белый флаг. Автомобиль, проскочив заставу казаков, въехал в село. Там стояла казачья сотня из полка Рытикова. Носович сдал оружие и попросил позвать офицера. Урядник лихо козырнул и дал провожатого к сотнику. Сотник отправил казаков распространить по селу слух, что разъездом захвачен автомобиль красных с помощником командующего Южным фронтом Носовичем. Пришёл сельский священник, дал поцеловать крест и произнёс:
- Да благословит Бог и да сохранит Пресвятая, Пречистая Матерь Божия, заступница наша. Благослови Боже за трудную работу! Милости прошу в горницу. Отобедайте, Ваше благородие.
     Генерал еле сдержал слёзы. Сели перед дымящимся самоваром. Матушка накрывала на стол, а дети окружили гостей. Садковский посадил на колени младшего.
- Господи Иисусе! Не знак ли это?! Не сын ли ты протоирея Садковского из Москвы?! Духовником моим был! – воскликнула матушка.
    А Носович наконец почувствовал себя в старой родной России. Ел свободный хлеб русского пахаря.
    На авто с хорунжим Белоусовым и пятью казаками верхом выехали в штаб Верхне-донского конного полка Донской армии. Носович вкратце обрисовал ситуацию и секретность командиру полка полковнику Сергеенко и начальнику штаба дивизии полковнику Рытикову, попросил у него расписку о добровольном прибытии в полк.
- Отправляйтесь в Новочеркасск! – приказал Рытиков. – Ваши сведения бесценны. Подготовить подводы!
    Носович, Садковский и хорунжий Белоусов на одной, а комиссар Бутенко с двумя казаками на другой тронулись на ближайшую железнодорожную станцию. Носович, не говоря ни слова, гнал лошадей как только мог, настояв на круглосуточном движении. Останавливались лишь для кормежки или перемены лошадей.
К 11-ти утра добрались до маленькой станции.
- Добровольческая армия? - спросил Носович, увидев офицеров на станции.
- Ещё хуже! - с презрением ответил Белоусов. - Генерала Иванова. Монархисты! По вечерам поют ‘Боже, царя храни’.
- Что в этом плохого?
- Нам, казакам, плевать на монархию. И Россию тоже! Есть Всевеликое Войско Донское. Вот это - наше.
- Ты что несёшь, хорунжий?! - закричал генерал. – Казаки всегда служили царю и Отечеству! Уже своё придумали?! Царьки!


Хутор Букатин. Зима 1918-1919.

     Наступил декабрь. Пришла зима, снежная и ветреная. Работы по хозяйству стало меньше. Мама с сестрой запекали тыквы, доставали из погреба мочёные яблоки и солёные грибы. Латали летнюю одежду, вязали платки, носки и варежки. Мы с племянником разгребали снег и ходили на рыбалку.
     В затон на зимовку пришли пароходы. Наши комиссары тут же создали партийную ячейку и расселили речников по домам хуторян. К Юшкову прислали пятерых. Троих он поселил в бане, двоих пришлось принять в избу. Речники спали в коридоре, тёща на кухне, а Юшков с женой и сыном в горнице. По выходным постояльцы собирались в бане и пьянствовали до понедельника.
    Юшков пришёл ко мне, просил поговорить с Букатиным. Но его дома не оказалось. Пошли к Гребенникову. Председатель был строг. В пьянство не поверил, сослался на ‘буржуйскую ложь’. Оказывается, присутствие рабочих было необходимо для пролетарского воспитания бывшего предпринимателя. В ту же ночь баня сгорела вместе с пролетариями. Юшков не знал радоваться или горевать. Пошёл к священнику, заказал панихиду и поставил пять свечек.
     Тем временем в затоне открыли продовольственную лавку, клинику, комитет по труду и ликвидации безграмотности. Не забыли про молодых хуторян и водников - создали ячейку коммунистической молодёжи. Председателем назначили коммуниста Олейникова. Но через месяц он ушёл добровольцем на флот и Колька предложил меня. Но я отказался, сославшись на политическую безграмотность. Тогда он принёс книги Ленина и Троцкого.
- Пригодится разжигать печь, - подумал я, ещё не зная, что через несколько лет за это будут давать десять лет концлагерей.
     Близилось Рождество. Раньше накрывали праздничный стол. Приходил священник с дьяконом и псаломщиком, читал молитвы и кропил стены. Хозяева целовали крест и приглашали к столу. Дети по улицам ходили за батюшкой, а на следующий день накидывали простыню, обвязывали банку веревкой и повторяли процедуру, ‘окропляя’ веником калитки. Родители не наказывали, только приговаривали:
- Да ладно уж вам...
     На Святки молодёжь наряжалась в разноцветные одежды, ходили по домам, собирали пряники и конфеты. Играли в снежки и толкались в сугробах. Смех был слышен во всём хуторе. Но этой зимой Колька с Гребенниковым запретили. Заставили Юшкова повесить на фасаде правления плакат ‘Религия – опиум для народа’. Хуторяне спрашивали друг у друга что такое опиум.
    Белогвардейцы несколько раз брали хутор, а наши большевики убегали через лес в сады Колькиного дяди Петра Букатина. Возвращались с отрядом красноармейцев и выбивали белых.

Новочеркасск. Октябрь-ноябрь 1918.

   Носовича привели под конвоем был принят начальником штаба Донской армии генерал-майором Поляковым. Поставил на стол два портфеля с документами, но Поляков даже не взглянул. Заявил, что документы не оправдывают службу у большевиков и он будет расстрелян в административном порядке без суда и следствия.
- Этот мусор можете сжечь! Всё равно не поверим. А за службу у большевиков расстреливаем даже простых казаков.
- Я не казак! Своих можете хоть расстреливать, хоть четвертовать. А я генерал русской армии!
- Генералов тем более! - закричал Поляков.
- Послушайте, я дважды подготовил сдачу Царицына и если бы не бестолковые действия Деникина, город был бы взят, а исход войны решён в нашу пользу.
- Рассказывайте этот бред своим ‘товарищам’! - не снижал тона Поляков. - За предательство будете поставлены к стенке!
- Хорошо, - смирился Носович. - Если не верите, свяжитесь со штабом Алексеева. Он лично знает о моём задании.
- Как всё продумали ‘товарищи’! Генерал Алексеев умер три недели назад. А Вы, ссылаясь на него, пытаетесь косвенно подтвердить сотрудничество с Добровольческой армией.
- Отправьте меня туда! Они разберутся! - потребовал Носович.
- Отправим под арест и расстреляем! - отрезал Поляков.
- Ну хотя бы сообщите и перешлите документы.
     Поляков бросил презрительный взгляд. Не ответил.
- Хотите расстрелять - валяйте. Я полгода рисковал жизнью каждый день. Свыкся со смертью. Но не трогайте Бутенко. На нём нет крови ни казаков, ни офицеров. Виноват лишь в том, что доверился мне.
- Как ты, предатель, смеешь просить за комиссара! Жалко ‘товарища’?! Хочешь, чтобы рассказал о твоём геройстве?! - снова заорал Поляков.
- Генерал, когда Бог хочет наказать, то отнимает разум. Мой агент капитан Калисский слышал как Троцкий сказал про вас, белых генералов, ‘таких дураков мы точно побьём’. Я только что убедился - он абсолютно прав.
- В камеру его! - приказал Поляков.
    Всех пятерых заперли в помещении караула. Через сутки рассадили по камерам, не кормили четыре дня. Носович подал рапорт генерал-лейтенанту Денисову с просьбой о вежливом обращении и условиях содержания, соответствующих званию.
- До оправдания судом я не знаю никакого генерала Носовича, - ответил Денисов. - Знаю только ‘товарища Носовича’, с которым обращаются как с ‘товарищем’.
     Следующие дни генерал провёл в сырой, холодной камере, на голых нарах с узелком грязного белья вместо подушки и рваной шинелью вместо одеяла.
- Мерзавец Вы, генерал, - процедил сквозь зубы подпоручик с опухшим от пьянства лицом. - Предать Отечество, работать на большевиков - мерзко!
     Носович подскочил к нему и с размаху ударил по лицу.
- Подпоручик! Вижу, Вы здесь за пьянство, вместо того чтобы защищать Отечество от большевистской заразы! Да Вы ботинка не достойны мне развязать! Неблагородно говорить такое до суда!
     В камеру вошли охранники и увели подпоручика. На следующий день в окошке показалось его сконфуженное лицо. Извинился и доложил:
- Полковник Страдецкий здесь, в Новочеркасске. Болен тифом, но сделает всё, чтобы помочь. Я его адъютант.
     Носович не мог скрыть удивления. Молча взял записку.
- Меня вчера отпустили. Я сразу на доклад. Говорю, вот прохвостов изловили - генерала Носовича с адъютантом Садковским и ещё троих большевиков. Завтра расстреляют. Он как застонал - кого расстреливать, они герои!
      На свидание к Носовичу пришла невестка генерала Алексеева Елизавета Александровна. Обещала подать прошение Богаевскому. Приходил Жеребков - ученик Носовича в Пажеском корпусе. Пытался убедить перестать защищать комиссара Бутенко, но генерал отказался. Написал рапорт Богаевскому, которого знал лично. Тот вызвал Полякова. Поляков заявил, что побег Носовича - провокация большевиков и предложил не допрашивать Страдецкого. А Носович, надеясь на его показания, подал рапорт на службу в любом звании и должности. Поляков написал резолюцию:
‘Ложь и нахальство! Объявить, что он только пленник и никто больше. Я знаю за ним такие художества, о каких он и сам не подозревает’.
     Наконец, арестантам дали паёк и по распоряжению Богаевского разрешили прогулки в коридоре, но передачи запретили. Носович написал рапорт Денисову и Деникину. Просил ускорить расследование, предлагал разработать план по переправке офицеров на Дон. Деникин рапорт не получил, а Денисов написал резолюцию в стиле Полякова. Чтобы хоть как-то быть полезным ‘белому делу’, Носович начал писать рапорт о службе у большевиков и положении офицерства в советской России.
‘Наших офицеров, поступивших на службу в Красную армию, можно разделить на шесть категорий.
Первая - наиболее развитая в интеллектуальном и профессиональном отношении и с наибольшим процентом офицеров Генерального штаба, добровольно перешедших на службу в советские войска в марте, апреле и мае 1918-го. Большинство из них пошли для продолжения войны с Германией. Многие ставили обязательным условием отправление на фронт только против немцев и отказывались участвовать в гражданской войне. Но уже в конце мая были взяты на учёт и командированы на внутренний фронт. Многие расстреляны. Некоторые бежали на Дон.
Ко второй категории следует отнести офицеров наиболее слабых как в нравственном, так и в умственном отношении. Вынуждены идти на службу к большевикам из-за голода, нищеты и прочих ужасов совдепии. Но в некоторое их оправдание надо сказать, что они были оставлены без нравственной поддержки со стороны нашего генералитета. К этой группе принадлежат и семейные офицеры.
В третью категорию включаю тех, кто, как и я, пошли в Красную армию для борьбы с большевиками.
К четвёртой относятся офицеры, решившие, что большевики победят в гражданской войне.
Пятая - офицеры, разделяющие идеологию большевиков.
А шестая - карьеристы и приспособленцы, сознательно изменившие долгу, цинично сказавшие себе ‘Грядёт мировая революция и она победит. Я не разделяю её идеи, но мне хорошо платят и я могу не только спасти себе жизнь, но и сделать карьеру, ибо победа на стороне всемирного большевизма’. К чести русского офицерства, эта категория самая малочисленная.’
    Пока генерал был на прогулке, из камеры изъяли бумагу и чернила. Не имея возможности писать, занялся боксом и гимнастикой.
- В августе я докладывал генералу Деникину о секретном задании генерала Носовича и других офицеров в армии большевиков в Царицыне, - свидетельствовал на суде полковник Страдецкий. - Главнокомандующий знал об их работе, но не одобрял.
- Что Вы имеете сказать по существу этого показания? - спросил Носовича председатель.
- Только одно. Если бы я знал, что такая работа неугодна командованию, то никогда бы не попросился. Требую отправить меня в Добровольческую армию, к которой себя причисляю. Уверен, правда есть и она восторжествует.   
    Носович и Садковский были оправданы. Тем не менее, расследование решили продолжить. Генерал подал рапорт Денисову с просьбой обменять Бутенко на офицеров, но комиссара уже расстреляли, а бежавшего от большевиков полковника Курвуазье де Лонгемен разжаловали.
     Носович и Садковский выехали в Екатеринодар. Попутчиком оказался штабс-капитан Первого корниловского ударного полка Добровольческой армии. Рассказал, что его полк придерживается республиканских взглядов и офицерам-монархистам там непросто. Пояснил на своём примере. Ему приказали снять медаль в память 300-летия царствования дома Романовых или покинуть полк. Выбрал второе. Теперь ехал на службу в Алексеевский полк.
    Носович пришёл в штаб. Попросился на приём к Деникину. Тот вызвал представителя французской военной миссии полковника Корбеля.
- Генерал Носович был назначен на должность начальника штаба в результате специальной операции нашей военной миссии и московского отделения Добровольческой армии, - заявил Корбель. - Прилагаю рапорт полковника Жардиня из Тифлиса. Он подтверждает, что генерал ходатайствовал о его освобождении и помог уехать в Баку.
     Деникину ничего не оставалось как согласиться с показаниями. На следующий день Носович попросился на приём к председателю Особого совещания генерал-майору Драгомирову. Но тот готов был встретиться только после дополнительного расследования. А вечером того же дня по распоряжению генерал-лейтенанта Лукомского и начальника штаба генерал-лейтенанта Романовского Носовичу приказали покинуть территорию, занимаемую Добровольческой армией. Садковский решил остаться в Екатеринодаре и был зачислен в Первый офицерский Марковский полк, затем переведён в Сводный полк 1-й Гренадёрской дивизии. А генерал отправился на вокзал, по дороге раздумывая куда же теперь ехать. Случайно встретил генерала Богаевского с семьей.
- Послушай, Абрам Михайлович, - телефонировал Богаевский Драгомирому прямо с вокзала. - Около меня стоит Носович. Говорит, его высылают, а ты отказался встретиться. Как же так? Ты же сам его направил на секретную работу к большевикам!
- Знаю о высылке, - уклончиво ответил Драгомиров.
- Уверен, тут большое недоразумение. Знаю его дело и думаю, что с ним обошлись некорректно. Я с семьей еду отдыхать в Новороссийск. Думаю, не ошибёшься, если дашь распоряжение предоставить ему право проживания там. А я постараюсь личным отношением придать его пребыванию нормальный характер. Потом видно будет что и как.
- Отдам приказ, - Драгомиров повесил трубку.
     Носович уехал в Новороссийск в Южную армию. Полковник Потоцкий посчитал своим долгов вновь допросить генерала. А командир 4-го Донского конного корпуса генерал-майор Мамантов, ознакомившись с протоколом, нелестно отозвался о Носовиче, припомнив сложные отношения во время кавалерийских тренировок в манеже Деркульского конного завода.

Хутор Букатин. Весна 1919.

       В конце марта, наконец, почувствовалось приближение весны. Солнце робко растапливало сугробы, появились первые лужи и безморозные дни. Букатинцы были заняты скотиной - появлялись телята и козлята. Юшков пригласил на день рождения. Решили к лету построить новую баню.
       В апреле Волга разлилась, наполнив водой протоки, овраги и поляны. К концу месяца леса и луга покрылись водой, а рыба метала икру на мелководье. Ещё до рассвета мы с племянником отправлялись ‘на зорьку’ - рыбалку с кругами. Кругом у нас называли сачок с длинным шестом. Им накрывали рыбу. Улов был знатный - икряные сазаны и щуки в полпуда.
      Праздновать Масленицу Колька запретил и выгнал из хутора священника. С религией было покончено. А я вспомнил как в эту пору на главной улице устраивали катания на санях. Под дугой вешали бубенчики и колокольчики, а в гривы вплетали разноцветные ленты. Накрывали ковром сани и с песнями, с криками наперегонки мчались до леса и обратно. Вместо Масленицы совет депутатов подготовил самодеятельность про ‘попов-мракобесов’. А к лету хуторские большевики достроили больницу, но Токарева врачевать не позвали. Ходили слухи, что белогвардейские и казачьи армии окружили Царицын и движутся у нам. В конце мая тверские казаки захватили Песчанку в трёх верстах от хутора, а ночью исчезла чёрная баржа, но никто не знал затопили её вместе с арестантами или перегнали в Астрахань. Я надеялся на последнее.

Екатеринодар. Ноябрь 1918.

     В первый день в Екатеринодаре заселились в военную гостиницу Добровольческой армии и отправились в комендантское управление оформить разрешение на пребывание.
   16-го ноября присутствовали на панихиде в сороковой день кончины генерала Алексеева. Носович стоял в церкви в стороне и горячо молился за упокой. В номере гостиницы на столе лежал приказ явиться к коменданту города.
- Приказ командования покинуть расположение армии в 24 часа, - сконфуженно объявил комендант. - Всё, что я могу сделать для Вас, вручить приказ завтра.
    Носович решил обратиться к Драгомирову, но генерал отказался принять, написав на опросном листке: “Не могу принять до выяснения Вашего положения в Добровольческой армии”.
   В подавленном настроении вернулся в гостиницу собирать вещи.
- А меня зачислили в 1-й Офицерский полк, - сказал Садковский.
- Марковский? Поздравляю, дорогой мой. Служите верно.
- Не вижу логики, Ваше Превосходительство! – воскликнул Садковский. – Ведь мы вместе служили у большевиков! Вам – выезд, а мне – служба. Мне доверяют, а Вас высылают!
    Носович решил ехать в Новороссийск и оттуда на пароходе в Одессу или Крым, а затем в Киев. В полдень был на вокзале с чемоданом. До поезда оставалось около двух часов. Нервно ходил по перрону. Вдруг на платформе увидел генерал-лейтенанта Богаевского с семьёй.
- Неужели решили выслать?! - воскликнул Богаевский. – Мерзавцы! Так проявляют солидарность с командованием Войска Донского.  Мы в Новороссийск в отпуск. Милости прошу остановиться у нас.
    В Новороссийск прибыла эскадра союзников с французской военной миссией. Там был полковник Корбель и полковник Жардинь, эвакуированные через Грузию. Жардинь попросил аудиенцию у генерала Деникина. Длилась всего пару минут.
- Я подтверждаю, что генерал Носович принял назначение начальником штаба Красной армии в Царицыне по приказу московского отделения Добровольческой армии и по нашей рекомендации для саботажа и сдачи города белым армиям, - заявил Корбель.
- Раз так, то немедленно распоряжусь восстановить на службе со дня прибытия в Добровольческую армию, - ответил Деникин.
  Анатолий Леонидович был назначен военным губернатором Черноморской губернии. С армией Врангеля навсегда покинул Россию в 1920-м.

Хутор Букатин. Лето 1919.

     Лето всегда начиналось с комаров, беспощадно атаковавших людей и домашних животных. По вечерам хуторяне отмахивались ветками, а чтобы защитить скотину во дворе рыли ямы, заполняли кизяками и поджигали. Весь хутор был окутан едким дымом.
    Наступила изнуряющая жара. Мы ели во дворе под навесом. С племянником спали тоже во дворе, закутавшись в две простыни. Начинался покос. На рассвете я клал в телегу продукты и спящего племянника, отправлялся в поле до самой ночи. Из веток смастерили шалаш для отдыха, рядом вбили колья и натянули полог, чтобы обедать в тени. В протоку ставили самоловки – корзинки с узким входом, сплетённые из тонких веток ивы. К вечеру в них набирались караси.
    В июле начали поспевать фрукты и овощи. Белогвардейские армии наконец выбили большевиков из Царицына и торговля возобновилась. Но дачников не было - горожане бедствовали после трёх осад.
     Через Волгу переправился белогвардейский полк и захватил хутор. Стояли две недели. По вечерам на площади играл полковой оркестр, хуторяне ходили на танцы. Белогвардейцы забрали лошадей, продовольствие и ушли в Среднюю Ахтубу. Но там их атаковали три полка Красной Армии, в тыл ударили партизаны.
    В августе из Царицына начали обстреливать затон, но снаряды попадали и к нам. Пришлось уходить в лес. Домой возвращались только ночевать. Наши большевики спешно грузились в затоне, но аэропланы белых потопили пароходы. Только один дебаркадер смог уйти в Саратов.

Царицын. Лето-зима 1919.

    30-го июня Царицын пал. Генерал Врангель на поезде прибыл в город. С вокзала поехал в собор Александра Невского. Храм не мог вместить всех желающих. Сотни людей собрались на площади. Литургию вёл освобождённый из тюрьмы настоятель. Врангель поздравил горожан с освобождением, обещал защиту и покровительство.
       Вечером прибыл Деникин. Принял почётный караул, парад и посетил собор. На совещании с Врангелем, Юзефовичем и Романовским подписал директиву о наступлении на Москву, Новороссию и центральные губернии.
- Смертный приговор всем армиям юга! – в отчаянии бросил Врангель, выходя из вагона.
- Все принципы стратегии нарушены! Нет главного направления, сосредоточения сил! – поддержал Юзефович. – Не продержимся и полгода!
    После приезда Сталина город был опустошён. Зимой бушевали эпидемии тифа и испанского гриппа. Умерших не успевали хоронить. Трупы сваливали в кирпичный овраг у городской тюрьмы. Улицы города были завалены мусором и трупами лошадей. Но с приходом белых город начал оживать. Люди перестали бояться выходить на улицы, с левого берега повезли рыбу, овощи и фрукты, открылись лавки и базары. Но не обошлось без мародёрства. Большевистские кооперативы были разграблены, проводились обыски, имущество изымалось и не всегда попадало в распоряжение командования. На улицах, привокзальной площади и железнодорожных платформах соорудили виселицы. Начались расстрелы на берегу Царицы и в кирпичном овраге. Но сибирские армии так и не смогли дойти до города и в середине августа большевики перешли в контрнаступление. Конный корпус Будённого разгромил Шкуро и Мамантова. Пал Камышин. В самом начале января красные с боями вошли в Царицын.

Хутор Букатин. Осень 1919.

     В ноябре наш хутор был снова захвачен белыми. В этот раз Колька не успел убежать в сады. Всю ночь Николай Агеевич собирал казаков заступиться за сына. Утром в подштанниках, босого, окровавленного повели вешать. Хуторяне просили отпустить, но командир был непреклонен. Пока толпа гудела, я сходил домой. Вернулся с корзинкой, подошёл к подполковнику.
- Штабс-капитан Проскурин, Петроградская контрразведка. Поговорим наедине? –  глазами показал на корзинку с жареной уткой, картошкой, солёными огурцами и бутылкой водки.
- Пожалуй.
     Сели за стол в Колькином кабинете. Разложили угощение и наполнили рюмки.
- За Россию!
- Без комиссаров!
- Согласен.
   Закусили.
- Я служил у большевиков в штабе округа в Царицыне, - начал я.
- Что?! – подполковник потянулся за наганом.
- Выслушайте до конца.
   Налил ещё.
- Был приказ генерала Алексеева - саботаж и развал красных частей. Начальник штаба генерал Носович дважды подготовил сдачу города. Не получилось из-за наших генералов.
- Кто был военным руководителем?
- Генерал-лейтенант Снесарев.
- Теперь командует Западной завесой у большевиков.
- Он не знал о задании.
- Носович бежал к нам. Был под следствием.
- Снова генералы! – возмутился я. - Из-за них проиграем!
- Уже проигрываем. Нужны толковые офицеры. Но Вы, штабс-капитан, позвали не для этого.
- Отпустите парня. На нём нет крови. По молодости увлёкся большевизмом, но хуторянам живётся лучше.
- За комиссара просите?
- За друга детства.
   Подполковник подошёл к окну, посмотрел на площадь. Толпа шумела.
- Раз просите за друга, а в моём понимании за комиссара, то как офицер офицеру дам шанс и это моё последнее слово. Или пойдёте с нами, или повешу его.
    Я опустил голову.
- Иду с вами.

Ницца. 1967.

  Я разыскал Анатолия Леонидовича в Ницце. Познакомился с сыновьями Георгием и Андреем. До выхода на пенсию генерал 25 лет работал таксистом, содержал сестру Екатерины Константиновны и жену её брата с двумя дочерьми. Брат погиб в гражданскую.
   Анатолий Леонидович состоял в Обществе русских офицеров генерального штаба, собирал средства в фонд помощи инвалидам войны, вёл переписку со своим бывшим командиром фельдмаршалом Маннергеймом. К сожалению, судебные разбирательства по Царицыну продолжились и во Франции, но все обвинения в работе на большевиков были отвергнуты. Генерал подарил мне экземпляр своих воспоминаний “Записки вахмистра Носовича” и повесть Алексея Толстого “Хлеб”, где “великий стратег” Сталин “по-революционному разоблачил нашу группу и спас Царицын от нелюдей-белогвардейцев”. Генерал не был забыт и в советском кино. В 1942-м вышел фильм “Оборона Царицына”, в котором Анатолий Леонидович вновь предстал в образе антигероя. Скончался 25-го января 1968-го в Ницце на 90-м году жизни. Похоронен на русском кладбище Кокад, могила №678. На момент кончины был старейшим уланом Его Величества.
     Судьбы наших соратников по борьбе с большевизмом, сослуживцев и знакомых сложились по-разному. Поручик Сергей Кремков, предавший нашу группу из-за любви к Ларисе Рейснер, вступил в Красную армию, а Лариса умерла от брюшного тифа в 1926-м. Кремков написал учебники по артиллерии, но в начале 30-х был осуждён и отправлен в концлагерь в Сибирь. Застрелился несколько лет спустя.
     Пётр Тарасенков был арестован в Москве в ноябре 1918-го вместе с дядей полковником Чебышевым. После освобождения скрывался в деревне в Тульской губернии. В Москве устроился заведующим лабораторией в техническом училище, но вновь был арестован и расстрелян. Чебышев также был расстрелян в Москве, однако дочь утверждала, что сумел бежать и погиб в бою под Царицыным в 1919-м.
  Подпоручик Садковский из 1-го Офицерского Марковского полка был переведён в Сводный полк 1-й гренадёрской дивизии. Раненый попал в плен и был вынужден согласиться на службу в Красной армии. В 1921-м демобилизовался в Симбирске и постригся в монахи под именем Георгий, служил в Саратовской епархии епископом, викарием и управляющим. В 1935-м был приговорён к десяти годам сталинских концлагерей. На лбу ему вырезали крест. После освобождения перенёс три инсульта и умер во Псково-Печерском монастыре 4-го марта 1948-го в возрасте 52-х лет. За два дня до смерти в полном сознании причастился Святых Тайн. 
    Подполковник Шостак и юнкер Бодак были арестованы после побега Анатолия Леонидовича по обвинению в передаче белогвардейцам большевистских бланков документов со штемпелями и печатями и сотрудничестве с голландским военным корреспондентом Грондейсом, передававшим секретные сведения Добровольческой армии и главе британской военной миссии Локкарту. Подполковник с юнкером были расстреляны в Балашове в декабре 1918-го вместе со стенографисткой Ниной Востоковой. Полковника Ковалевского расстреляли в том же году в Борисоглебске. Его супруга, овдовев в 35 лет, никогда более не вышла замуж.   
   Капитан Лохматов и полковник Миллер также были расстреляны большевиками. Страдецкий погиб в боях на юге России, а старший брат Анатолия Леонидовича Сергей зверски убит революционной бандой под Деркулом. Полковник Сухотин служил в Красной армии, а Курвуазье де Лонгемен умер в эмиграции в 1931-м. Андрей Евгеньевич Снесарев преподавал в военных академиях большевиков. Первым из советских генералов получил звание Герой Труда, но вскоре был арестован и дважды приговорён к расстрелу. Однако Сталин “пожалел”, заменив расстрел на десять лет концлагерей. Умер в московской больнице 4-го декабря 1937-го.
    - Да возвеличится Россия! Да згинут наши имена! - последние слова Анатолия Леонидовича, сказанные мне при расставании
    Но я решил по-другому - имена должны остаться.