Пруды

Пруды моего детства
В окрестностях нашей деревни нет большой воды – только пруды, созданные человеком на маленьких речушках-ручьях.  Один из прудов, самый старый и сильно затянутый ряской, всегда славился золотыми карасям.  Тёмно-желтые с зеленоватым отливом, все одинаковой величины – с мужскую ладошку – караси эти составляли основное население пруда. Остальная рыба – верховка, усачи – в расчёт не бралась, но клевала на удочку именно эта мелочь. Карася почти невозможно было соблазнить самой лучшей наживкой – дно пруда покрывал толстый слой ила, густо населенный мотылем, съедобной тины тоже хватало. Напрасно несведущие приезжие рыбачки просиживали время с удочкой - караси ловились только мордами или бреднем. В нашей семье бредешок имелся всегда – его связал мастеровой наш дедушка, надрав дефицитных в то время ниток из приводных ремней от сельхозтехники. На ловлю отправлялись обычно втроем – двое старших тащили бредень, а третий носил за ними по пятам мешок с уловом. Ловля была азартной – когда, быстро перебирая руками, мужики тащили на берег крылья бредня, караси в мотне устраивали шумную возню, били хвостами, разбрызгивая вокруг воду с тиной и илом. Мешок быстро тяжелел и становился неподъемным для малолетнего рыбачка. Тогда ловля заканчивалась, бредень отмывали от травы и грязи, мужики тоже купались на чистой воде и шли домой. Однажды мой дядя с другом обнаружили место, где собрались наверно  все караси пруда сразу – каждая тоня приносила по ведру рыбы. Рыбаки увлеклись и наловили столько, что не смогли дотащить шевелящийся мешок и тяжелый сырой бредень до дома. Почти в конце пути терпение у них кончилось, дядя сбегал домой и взял тележку, на которой возили дрова. Так он и появился во дворе – триумфально улыбаясь, толкая впереди себя тележку с мешком карасей.  Рыбу вывалили в ванну, обычно служившую емкостью для поливки. Чистить рыбу на задний двор  вышла вся семья, даже моя прабабушка девяносто шести лет от роду взяла нож и поковыляла помогать.  Но первым резкий запах свежей рыбы учуял наш кот Василий, любивший рыбу до умопомрачения. Кто-то из домашних, зная Васькину страсть, предложил подшутить – давать коту рыбу до упора, пока тот сможет есть. Четырёх карасей подряд кот проглотил с ходу и привычно попросил добавки, не особо надеясь на успех. К его удивлению, тут же на траву упали еще три карася. Кот съел и эту порцию, но уже спокойнее, не давясь и медленно заглатывая добычу. Тут вся семья побросала работу и подключилась к эксперименту по набиванию кота карасями. Ровно десять рыбок поместилось в кошачьем желудке. Одиннадцатого карася кот начал, почти сгрыз голову и дальше не осилил. Медленно, слегка пошатываясь, Василий удалился в свекольные грядки, залег там в борозду и не вставал почти полсуток…
Карасей нажаривали всегда две больших сковороды, и после ужина редко оставалось больше, чем пара несъеденных рыбок. Мой младший брат,  садясь за стол, всегда спрашивал: карасики будут? Если не будет – то я умру. Летом, когда не было свежего мяса (были только пустые полки советского сельпо), свежая рыба приходилась очень кстати.
Карасиный пруд был невелик размером, серьезной рыбы там никогда не водилось. Но километрах в четырех находился водоем побольше, обычно его так и называли – Большой пруд. Он был зарыблен карпом, и со временем карпы расплодились и некоторые нагулялись до четырех-пяти кило. Эта рыба не давала покоя моим двум дядьям, но пруд пусть условно, но охранялся, поэтому действовать в открытую было нельзя. Тёмной августовской ночью дядьки погрузились на мотоцикл и полевыми дорогами отправились к водоёму. Они вернулись под утро, и, никого в доме не разбудив, завалились спать. Следующим утром из коляски торжественно вытащили мешок с десятком карпов весом от двух до четырех кило каждый. Такой крупной добычи в нашем доме не видели никогда. Дядьки ходили победителями, рассказывая перипетии той удачливой ночи. Оказывается, по пути у дряхлого мотоцикла полностью пропал свет, но их не останавливало уже ничего: из багажника был извлечен военный фонарик, и всю дорогу один рулил, а второй светил ему из-за плеча.  Добравшись кое-как до воды, они окружили длинный заливчик и потащили бредень вдоль него. Что тут началось! Карпы, почуяв неволю, прыгали как дельфины через верхнюю поддеву бредня, один в полете даже смазал дядьку хвостом по лицу,  но уйти удалось не всем. Уже на обратном пути мотоцикл, видимо обидевшись за ночную гонку по буеракам, решил отыграться: задний амортизатор саморазобрался, и оставшийся путь до дома рыбаки проделали, уподобившись ковбою, оседлавшему норовистого быка.
Ночной рейд был повторен еще не раз, но результаты получались скромнее: три-четыре карпа, потом и вовсе один. С похолоданием воды добычливая рыбалка прекратилась, но еще долго мы вспоминали большую рыбу и ели балык из вяленых карпов. В следующие сезоны из Большого пруда нами было выловлено немало отличных экземпляров карасей и рыбы поменьше. Особенно нравились рыбакам места в самых верховьях, где пруд был неширок, но изрядно зарос по берегам ивняком и ольхой, местами до полной непролазности. Там на зорьке почти в каждом просвете между кустов маячило по рыболову. Наш сосед Николай, выйдя на пенсию, не пропускал почти ни одного погожего дня. Однажды на глазах всего рыбацкого сообщества он взялся прикармливать рыбу отрубями, но зацепился рукой за ветку, и полная горсть отрубей взвилась в воздух вертикально вверх. Сам рыболов, кусты, прибрежная трава – всё мгновенно покрылось белесым налётом, а Николай закашлялся, потом расчихался и в конце концов совсем закончил рыбалку. С того самого дня за глаза мы называли его только Мучной мужик и никак иначе.
Еще один пруд, самый молодой, был построен в тот же год, когда я пошел в первый класс. Образовавшая его речка текла в овраге, и глубина пруда местами доходила до семи метров. Спустя некоторое время, там развелись золотые караси, а поскольку пруд был молодым, и корма им не хватало, клевали карасики просто замечательно. Вдвоем-втроем обычными березовыми удочками за утро мы налавливали рыбы столько, что хватало всей немаленькой семье. Мы с дядей и братьями так полюбили эту ловлю, что старались не пропустить ни одно погожее утро. Будильника в доме не было, обычно нас будил дед, но однажды мы положились на дядю, который неоднократно заявлял: я, как человек военный, могу встать в любое время. Договорившись встать в пять утра, мы все с чистой совестью завалились спать в клети. Оконца там были маленькие, внутри всегда царил полумрак. Утром, проснувшись и не торопясь вставать (ведь дядя молчал), я услышал сперва звуки проходящего стада и недоумевал – кому это вздумалось выгонять скотину раньше пяти утра? Но, когда сосед завёл трактор и поехал на работу, я не выдержал, вскочил и помчался в дом – на часах было начало восьмого…  Вернувшись обратно в клеть, растолкал бессовестно храпевшего  «человека военного» и не торопясь побрёл умываться – о рыбалке на зорьке нечего было и мечтать. В другой раз дядя всё же проснулся самостоятельно, правда не в пять, а почти в шесть и, чтобы наверстать время, не завтракая, понесся бегом на пруд, по пути схватив во дворе удочку и сумку с червями. Вбежав по пути к пруду на железный мостик над ручьём, он оглушительно чихнул, попутно грохоча рыбацкими сапогами по железу. Несчастная водяная крыса, коротавшая ночь под мостиком, не выдержала жутких звуков и пулей выскочила наружу. Сложно сказать, кто испугался сильнее – но дядя инстинктивно замахнулся березовой удочкой и только тогда обнаружил полное отсутствие всякой оснастки на удилище. Оказалось, что впопыхах он схватил первый попавшийся хлыст, на беду оказавшийся неоснащенным. Волей-неволей пришлось ему еще быстрее возвращаться обратно, а ту удочку, впоследствии оснастив как следует, мы продолжали называть крысиной или попросту крысягой.
Кстати говоря, чихать дядя любил и всегда делал это оглушительно и самозабвенно. Ранним утром, когда от застывшей неподвижно глади пруда поднимается пар, на белых телах прибрежных березок играют розовые  отсветы встающего солнца, звенящую тишину нередко нарушало раскатистое Ааапстяя!!!  Верховки в ужасе выпрыгивали из  воды, лягушки наоборот сигали с берега в пруд, а дядя как ни в чём не бывало продолжал неотрывно смотреть на поплавки…
Спустя еще пару лет в пруду развелся в огромном количестве окунь, причём в глубине, на месте старого русла, он достигал килограммового веса. Я ловил окуней на живца, выставив на ночь десяток донок, наживленных карасиками. Пробовали мы и ловлю на кружки, взяв напрокат у приезжего рыбака лодку. Окунь ловился, но лодки у нас тогда не было, и азартную и веселую охоту пришлось прекратить.
Самый дальний от нашей деревни пруд располагался в центре когда-то большой деревни, к моменту моего первого появления там полностью вымершей. Там мы рыбачили редко – хватало мест поближе. Но однажды в конце августа, когда хищник активизировался, я выпросил у соседа надувную Уфимку и направился туда. Накачав лодку, опустил за борт зимнюю блесенку с червяком и поплыл по ветру. Каждый такой проплыв вдоль всего пруда приносил пять-десять окуньков, азартно хватавших  блесну. Плавал я тогда  до самых сумерек – очень весело полосатики стукали по блесне и почти всегда надежно засекались.
Вскоре после этого пруд спустили, и долго он стоял почти без воды. Однажды мы с дядей всё же решили проведать, что там осталось на месте немаленького когда-то водоема. Прихватив всё тот же бредень, двинулись в заброшенную деревню. Пруда почти не было. Почти – потому что в центре большой чаши оставалось зеркальце воды метров пятнадцать в поперечнике. До воды еще нужно было добраться – склоны чаши покрывали многолетние наслоения слегка подсохшего ила. Извозившись в илу до ушей, мы всё же намочили свой бредешок. Пройдя первую тоню, выволокли полную мотню такого же ила со дна. Разочарованные, начали вытряхивать грязь, но тут вдруг во многих местах из неё выставились чьи-то носы. Оказалось, карасей прекрасно можно ловить и так. Ободренные успехом, сделали еще три-четыре тони и оказались с хорошим уловом. Правда вся эта суета крайне не понравилась утиному выводку, который всё это время пытался уплыть от нас, но деваться утятам в совершенно голой лужице было некуда, поэтому мама-утка водила их по кругу, попутно истошно крякая на двух абсолютно черных папуасов, азартно таскавших такой же чёрный бредень по луже величиной меньше школьного спортзала…