На берегу Томи
«Мы не выбирали ни страну, где родимся,
ни народ в котором родимся,
ни время в котором родимся,
но выбираем одно:
быть людьми или нелюдями»
Патриарх Сербский Павел
Пока папа сидел на берегу реки Томь, я бегал у края воды в поисках походящей плоской гальки; найдя, тут же отправлял её скакать блинчиками по поверхности. Но скоро мне надоело это занятие, и я присел возле папы. Смотреть на движение такой массы воды было приятно. Она завораживала спокойной и уверенной силой – ничто не может остановить этот поток. Величие!
В Кемерово папа поехал, чтобы встретиться со своим лучшим другом детства – дядей Сашей Сбоевым, с которым не виделся около 40 лет. Взял и меня с собой, чтобы показать город юности, свою малую Родину. И сейчас после прогулки по старому городу он просто присел у воды, что-то, может, повспоминать, подумать или просто отдохнуть. Я же, пользуясь случаем, стал задавать ему свои вопросы...
– Томь поб;лее будет, чем наша Чусовая в Первоуральске, правда, пап? А ты в детстве мог переплыть Томь от берега до берега?
– Да. В нашей компании это считалось хорошим показателем силы и выносливости, ведь туда и обратно приходилось проплыть метров четыреста, а то и поболее.
– А каким стилем ты плавал? И как тебя не сносило таким сильным течением?
– Стиль мы называли вразмашку, короткими с;женками. Особым шиком среди пацанов считалось, когда при заплыве твоя грудь хорошо видна над водой. Ну, и руки, конечно, должны работать, как ножи-мельницы – без устали резать и отталкивать воду назад. Если устал, то даёшь себе передых – или темп сбавить или на брасс перейти. А чтобы не снесло при плавании туда и обратно, нужно было взять поправку на снос течением Томи. То есть плыть приходилось под углом против течения реки, держа постоянно заранее намеченный ориентир на противоположном берегу. Во-он к тому сухому дереву, например, – показал папа рукой на тот берег – чтобы в итоге получилась прямая между стартом и финишем.
Мы замолчали, и я опять стал смотреть на реку, представляя папин заплыв... Ничего себе! мне и на пять метров в поток страшно зайти, а он плавал туда и сюда зар;з! Силища! – думал я про папу и про Томь.
– И сколько ж тебе было лет, когда ты переплывал реку?
– До середины и обратно годов с двенадцати-тринадцати, а через год добрался до противоположного берега. Первый раз, помню, когда назад приплыл, на берегу отлёживался – так устал, что рук-ног не чувствовал и лёгкие чуть не рвались. Но потом ничего – приноровился. Плавали мы всегда наперегонки с Сашей Сбоевым. Иногда ещё кто-нибудь из ребят присоединялся, чтобы в соревновании поучаствовать.
Так... – думаю – ему тогда 13-14 было, а мне сейчас 10, зимой 11 будет, значит, время есть ещё подкачаться. Но, всё равно, надо будет, когда домой вернёмся, друга Васю Лукаш сагитировать пойти на городской стадион и записаться в секцию вольной борьбы к МС СССР тренеру Кадочникову...
– Папа, ты сильный был! А чем с ребятами ещё занимались?
– Летом на первом месте у нас был футбол. Я играл за сборную нашего района хавбеком – центральным полузащитником. Во дворе любили в бабки поиграть, в лапту. Зимой лыжи, коньки, обязательно с ледяных горок покататься. Вообщем, все игры почти такие же, как и у вас.
Тут наше внимание привлекли речные чайки: они с пронзительным криком подлетали к старому рыбаку, расположившемуся неподалеку. Каждая стремилась первой получить от старика свою порцию рыбной мелочи. Кот, сопровождавший хозяина на рыбалке, был крайне возмущен таким безответственным отношением к добыче своей семьи, и поэтому безжалостно гонял наглых птиц от ихнего ведра с уловом. Коту даже удалось ловко выцарапать пару перьев у этих крикунов.
Потом к дедушке-рыбаку пришла маленькая внучка, лет пяти, может шести, и принесла ему узелок с едой. Живут рядом, – решил я – в частных домах. Дедушка наклонился к ней и что-то сказал, улыбаясь. Она ему весёлым колокольчиком прозвенела что-то в ответ, нам было не слых;ть, и чмокнула его в нос.
Направилась решительно в нашу сторону; подойдя, смешно отвесила нам с папой поясной поклон с ручкой, и лопочет так, с удовольствием: «Здравствуйте, люди добрые! Заходите к нам в дом – будете гостями желанными! Бабушка, дедушка и я приглашаем вас на чай с пирогами».
– Ой, спасибо тебе, хозяюшка, за доброту твою да ласковое обращение! И за приглашение кланяемся тебе и дедушке с бабушкой! Непременно будем! – ответил папа в тон девочке. Встал, взял её ручку в свою ладонь и поцеловал маленькие пальчики.
Это обращение очень понравилось девочке – она радостно засмеялась и побежала к деду отчитываться за хорошо выполненное поручение.
– Во даёт малявка! Ты смотри, пап, какая гостеприимная хозяйка. В Кемерово, наверное, все такие: незнакомцев в гости пригласить – з;просто. – Говорю так, глядя ей вслед.
– Эти люди добрые и душевные. Настоящие! – Папа помахал им рукой и поклонился, прижав благодарно руку к груди.
– Пап, а как ты видишь, что человек добрый? А почему есть злые люди и добрые? Тебя вон как обижали, а ты всё равно добрый. У другого всё вроде бы есть, а он злой. Отчего так в жизни? В чём смысл всего этого вокруг нас? И зачем мы вообще живём?– я распростёр руки в стороны и обернулся вокруг.
– Раз задаёшь такие серьёзные вопросы, то расскажу такую быль из своей жизни...
Тогда папа и поведал мне эту таинственную историю, приключившуюся с ним в одном из северных лагерей Печерстроя НКВД.
Половина пути
«По тундре, по железной дороге,
где мчится скорый Воркута-Ленинград...»
Папа рассказывает_ _ _
Вот, подумай, Сержик, казалось бы, что может быть ужаснее войны? Какая смерть страшнее: от неотвратимой суровости битв на войне или от бессмысленной жестокости лагерных унижений?
Ищи истину там, где справедливость. Защищая правое дело, легко совершить подвиг, отдать свою жизнь. Находясь же в плену у лжи, когда правда и честь растоптаны, очень трудно сохранить свою душу и чистую совесть. Несправедливость изматывает психику, унижает человека, сжигает его разум и душу, просто сводит с ума.
Я утверждаю, сын, и запомни это на всю жизнь, что на фронте мне было бы гораздо легче. Свободному человеку за Отечество и смерть красна.
Вот, в такое тяжёлое для страны время, я вместо фронта очутился в одном из самых жутких лагерей на территории Печорского района.
Этап доставил меня на север Коми АССР 27 апреля 1942 года, где я был определён в один из отрядов Печерстроя НКВД: каменный карьер в районе разъезда Джинтуй («Джынтуй» переводится с коми как «половина пути»).
Здесь разрабатывался известково-каменный карьер, поставили печи по обжигу извести, был участок по валке леса.
Помимо обычных заключённых работали также штрафники Печорлага.
Смертность среди заключенных штрафников в этом месте была просто запредельной. Умерших хоронили на берегу речки Изъяю, рядом с карьером...
Бытовые условия заключения в лагере отвратительные. Работа на каменоломне изматывала организм до умопомрачения. Штрафники крошили кайлом камень в наручниках. Смена у печи по обжигу извести изнуряла жарой, сквозняками и ядовитыми испарениями. Администрация лагеря в первую очередь уделяла внимание решению производственных вопросов в ущерб обустройству самого лагеря, элементарной организации нашего быта и существования.
Но кроме начальства доставалось нам и от северной природы: с осени и всю зиму холода -35-45°С (нередко > -50°) с крепкими ветрами и снежными заносами, летом тучи комарья и гнуса, весной промозглая сырость от таяния снегов и разлива речки...
Народ вшивел, часто болел, почти у всех была нехватка веса. Для профилактики и лечения цинги, а также восполнения потери витаминов в организме мы делали отвары из еловой и сосновой хвои, шиповника, черники, голубики, рябины, коры ивы, осины, различных трав. Зубы чистили порошком из мела.
Лазарета в Джинтуе как такового не было, больных увозили в санчасти Вылью (~ 25 км) или Косью (~19 км).
Меня, как электрика, назначили ответственным за состояние и обслуживание всего энергохозяйства зоны. В подчинение придали двух человек. В том случае если с электросетями и оборудованием было всё в ажуре, то заступали на смену к печам, обжигать известняк.
Иногда, когда не хватало людей или «горел» план, меня с группой отправляли «разминаться» с кайлом и тачкой на каменный карьер.
А вокруг всей этой нашей возни девственная природа, на многие десятки и сотни километров простирается безлюдное пространство, лесная глушь, пустыня.
Только одна «железка» - эта тонкая веточка из того мира, - не даёт нам забыть и потерять себя. Редкими гудками проходящих по северному пути паровозов она напоминает узникам о том, что существует где-то другое пространство и время... свободное и счастливое...
– Картина, Серёжа, ясна?
– Да, папа! Всё вижу, что ты говоришь. И мне страшно.
– Ну, как говорит народ: «не так страшен чёрт, как его малюют». Не бойся, сын, всё давно прошло. Но в памяти храни!
Одним словом, вот так однообразно, монотонно, изнурительно тяжело пролетело без малого четыре года...
В начале января 1946 года вызывает меня начальник и даёт поручение: утром следующего дня отправляться в Косью (по «железке» около 20 км, прямой тропой ~ 15 км). У них, мол, там электрик временно отсутствует, а проблемы по электроснабжению накопились такие, что работать стало затруднительно. И со связью не всё в порядке. Ещё на делянке что-то не так с электропитанием лебёдки – толи коротит, толи обрыв где-то. В конторе электрощит тоже не в порядке. Короче, сплошные сбои по электрочасти. Просят помочь.
– Поэтому отправляю тебя, Виталич, к ним на четыре дня, плюс два дня на дорогу: туда и обратно, – всего, значит, получается шесть. Поможешь им, приведёшь всё в порядок, устранишь неисправности и сразу мухой назад – приготовься к сюрпризу!
Сегодня у тебя день на сборы: инструменты, материалы – сам знаешь, что взять для ремонта. На улице -34°С, по рации завтра под сорок обещали. Прямо сейчас зайди на склад к Степанычу: получишь у него тёплое бельё, штаны ватные, телогрейку, валенки и прочее. Степаныч знает, что выдать – я уже распорядился. Дорогу знаешь хорошо, тем более есть натоптанная тропа. Будь аккуратен в такой мороз. Помни – день короток – так что поспешай. И шевелись постоянно. В движении твоя жизнь!
Всё понятно?! Вперёд!
На следующее утро, как и обещали синоптики, ударил мороз -42°С. Но ничего: утеплился я на складе у Степаныча, более менее, сносно, спину прикрыл вещмешком с причиндалами, на лицо, как бедуин, тёплую портянку намотал, шапку ушанку подвязал. Одни глаза открытыми остались, ну, так им всё нипочём – они ж последними замерзают. Темп сразу взял энергично-физкультурный. До Косью, думаю, доберусь часа за 3–3,5 – ещё, значит, засветло.
Трушу по тропинке и мычу себе под нос мелодию вальса «Амурские волны». С утра прямо, как втемяшилась эта музыка в голову, так и звучит всю дорогу, как будто мы с дамой какой вальсируем... Уж, не знахарка ли это из Биробиджана весть даёт? – промелькнуло в голове и растворилось в «...волнах» напева.
Отвлекла меня, видать, дама танцами своими, потому как часа через два я, увлёкшись этим балом, проскочил левый поворот в поселение. Вскоре очутился на косьюнской делянке. Понял, что промахнулся чуток; стал искать короткую тропу лесорубов в посёлок и вышел к ледяному спуску, где они брёвна спускали на нижний склад. Давно я на горках не катался, потому, не раздумывая сел, сгруппировался и понёсся вниз.
А надо было, конечно, подумать да поостеречься... Но, куда там! Всё ж быстрее, бегом, да с шашкой наголо. Торопыга! Вот и влетел через несколько секунд радости в полынью печали речки Косью...
Выскочил из воды, как ошпаренный, и сразу первая мысль: «Таа-ак, до жилья 5-6 километров. Успею или нет? Должен успеть!»
Хорошо хоть шапку-ушанку да шарф-портянку уберёг, не вымочил. Торопясь, по-быстрому, вылил воду из валенок. За эти секунды вся одежда мигом покрылась льдом. Кисти рук, пальцы быстро закоченели. Я побежал, но скоро вынужден был притормозить. Ткань одежды обледенев, превратилась в малоподвижный панцирь, сковала движения.
Пока не успел окончательно превратиться в ледяную куклу, я с поспешностью вынул из-за пояса топорик и, восстанавливая свою подвижность, стал крошить ледяную ткань в коленных и локтевых суставах, потом таким же макаром отбил валенки.
Двинулся вперёд. Стужа без труда проникает к телу. Скоро начнётся переохлаждение.
– Не успеешь! Замё-оо-орзнешь! – захихикал подленький голосок. Отогнал его. Двигаюсь дальше. Телу становится всё холоднее и холоднее. Мороз добирается до костей. Я бреду. Рук и ног не ощущаю, только сердце – тук-тук, тук-тук, да мозг продолжает выдавать мысли. Знаю, скоро должна появиться апатия, поэтому её надо гнать, гнать и гнать... и поспешить – иначе хана.
– Ну. И чё ты корячишься? Присядь, передохни! А лучше заройся в сугроб и поспи немного, – опять гундосит голос - «подлючка».
Скользя, еле волоку ноги... А может это и не ноги вовсе, а глыбы льда с реки примёрзли к ступням?! Споткнулся, упал, поднялся. Вроде, двигаюсь дальше. Уже, наверное, посёлок скоро... Вот-вот... сейчас... уже скоро... Успею? Дойду?! Мамочка, помоги-и-и-и!..
Опять упал. Тут же вскочил. Закрутившись в налетевшем вихре, вознёсся над лесом. Всё вдруг прояснилось; тепло и покой объяли меня...
...Я иду, наслаждаясь чистым ласковым светом, по изумрудно-зелёной траве. Над долиной тихо льётся мелодия вальса. Вдали виднеется обелиск. Мгновенно очутился возле него. Предо мною могильный камень и надпись на нём: «Домбровский Альберт Витальевич 1910 - ____».
– Приветствую тебя, узник! Вот и дождалась я, наконец-то, добрую Душу! Будет с кем теперь пообщаться, а не стоны вечно глупые слушать, да на лица лицемерно-скорбные зреть.
ПРОДОЛЖЕНИЕ http://proza.ru/2020/12/27/1604