Это был мой второй в жизни выезд в лес с ночёвками и палаткой и первый настоящий (ну, почти настоящий) поход. На дворе был июнь 1992 года, я только что закончил школу и совершил, пожалуй, самое трудное деяние в своей жизни – поступил в Аничков лицей. Конкурс туда был в несколько раз больше чем потом, спустя два года, на биофак Университета. А ещё я весь год занимался в Лаборатории гидробиологии Городского дворца творчества юных – бывшего Дворца пионеров. И дозанимался до того, что от этой самой лаборатории попал на выездную летнюю практику. Первый раз «в поле» (на самом деле, в лес, конечно) мы выезжали ещё на майские праздники. Но то был не поход, а только выезд с тремя или четырьмя ночёвками. А вот в июне у нас была почти двухнедельная практика, которая должна была начаться хорошим таким марш-броском от традиционной стоянки на берегу речки Ящеры (где мы и в мае стояли) до её впадения в Лугу и далее по берегу Луги до уже примеченной нашим начальством полянки, расположенной примерно на середине пути между деревнями Вяз и Муравейно. Там заканчивался наш ходовой маршрут, и мы должны были дней на десять стать постоянным оседлым лагерем и заниматься, собственно, гидробиологической практикой.
Поход этот, без всякого сомнения, заслуживает не одного рассказа, а целой серии. Может быть, даже полновесного романа. Достаточно будет сказать, что после него я, выросший и до семи лет живший в лесу, никогда леса не боявшийся и до того всегда любивший проводить время на природе, зарёкся когда-нибудь ещё раз в жизни не то что ходить в походы, а вообще выезжать с палаткой. И зарок этот держал четыре года! Только после второго курса и полевой студенческой практики, уже в августе 1996 года моему старинному, ещё со школьных времён, другу удалось меня выманить в байдарочный поход и показать, что при нормальной адекватной организации поход – это вполне себе удовольствие, а не филиал ада на земле. Уже по одному этому вы можете судить о том, сколь насыщен и богат впечатлениями был мой выезд 1992 года и сколь неизгладимое впечатление он произвёл на меня в пору моей ранней юности.
Жанр короткого рассказа, разумеется, не позволит мне дать сколько-нибудь полную панораму этого героического свершения, сравнимого по своей эпичности разве что с переходом нолдор Дома Финголфина через Хэлкараксэ, но я и не буду пытаться. За кадром моего рассказа останется не только многодневное стояние на реке Луге, но даже и сам, собственно, поход. Я расскажу здесь лишь о событиях утра первого дня, то есть о том, что случилось в течение всего пары часов после нашей первой ночёвки ещё на Ящере.
Но прежде, чем перейти к сюжету, нужно, хотя бы общим наброском, представить экспозицию, обрисовать сцену, на которой действо будет разворачиваться, а также образы действующих лиц. Представьте себе поляну в лесу. На поляне весьма хаотически и беспорядочно расположились палатки. Не современные туристические палатки, а этакие памятники археологии, пошитые из парашютной ткани, и только-только пришедшие на смену совсем уже допотопным адским брезентовым монстрам. Эти палатки не только фатально неустойчивы к дождю, они не способны защитить даже от гнуса: мокрец (самый мелкий из двукрылых кровососов) пробирается в них даже не через неизбежно возникающие повреждения (ткань рвётся буквально от малейшего соприкосновения с любой веточкой), а даже прямо через сеточку самой ткани. Но пока прошла только первая ночь, и все эти прекрасные свойства палаток себя ещё в полной мере не обнаружили. В палатках спят школьники. Мне, например, на тот момент буквально без нескольких дней 15 лет. Но я – почти самый старший, старше меня – только 16-летний парень по прозвищу Димка-Кабан. Все остальные – младше, некоторые – намного младше. Большинству – от десяти до тринадцати. Подавляющее большинство в походе в первый раз и никогда прежде не то что пищу на костре не готовили, а и в палатке-то первый раз в жизни переночевали. Полевой опыт – нулевой. Нет, даже меньше, чем просто нулевой. Городские дети, впервые попавшие в лес (это я не про себя, я в лесу вырос, но с палаточным лагерем тоже имел дело второй раз в жизни).
Представьте, что этих детей в лагере эдак примерно около двадцати или даже больше (хотя кто их толком считал?) и относятся они к четырём или пяти разным дворцовским кружкам, то есть большинство из них друг друга не знает ни в лицо, ни по именам, и вообще видит в самом буквальном смысле впервые. Я, к примеру, знал только троих – тех, которые занимались вместе со мной в Лаборатории гидробиологии. Тех, что из кружков ботаники, геоботаники и энтомологии, я не знал вовсе, равно как и они друг друга («энтомологи» были уж совсем какие-то неприлично малолетние). Иными словами, дети не образовывали какого-то единого сложившегося коллектива, это была натурально неорганизованная толпа в двадцать (а, может, поначалу и более) голов.
Теперь обратите внимание на наше начальство. Во-первых, заметьте, что каждый кружок приехал со своим собственным отдельным руководителем. Но стоим (а, спустя день или два и пойдём) мы все одной сплошной кучей, а вовсе не четырьмя или пятью отдельно организованными группами и стоянками. Во-вторых, двое из четверых наших руководителей – сами студенты младших курсов, не поручусь, но вроде бы вообще первокурсники. Для нас на тот момент они, конечно, казались шибко взрослыми, к ним было принято обращаться по имени-отчеству, но из нынешнего времени, из которого я пишу эти строки, их-тогдашних я вижу совершеннейшими детьми. Помимо двух студентов имелась одна женщина, сразу самоустранившаяся от всех организационных дел и занимавшаяся исключительно преподавательской и экскурсионной работой. Ну и один реально взрослый бородатый дядька на всю эту ораву, к тому же не всеми признаваемый в качестве полноправного единоличного начальника (для большинства – просто чужой шеф, и «вот над теми начальник»). Ну, это всё, так сказать, – развешанные по сцене ружья, каждое из которых по ходу разворачивающейся трагикомедии непременно выстрелит и не по одному разу, но большинство уже не в этом рассказе.
А у нас, между тем, начинается первый акт. На сцене появляются два первых действующих лица – это назначенные с вечера дежурные. Весь лагерь (включая начальство) ещё мирно спит, а им поручено к общему подъёму приготовить завтрак. Да-да, вы не ослышались: этим двум школьникам лет двенадцати-тринадцати, которые, очень даже возможно, вообще первый, хорошо если второй раз в жизни попали в полевые условия, поручено полностью самостоятельно самим развести костёр и приготовить на нём завтрак на всю ораву из двадцати подростков и четырёх взрослых начальников. При этом к общему подъёму, в том числе и моменту пробуждения руководителей, завтрак должен быть уже готов. Ну или хотя бы близок к готовности.
Теперь представьте котёл. Да, один общий, единый на всех котёл, в котором должен вариться завтрак примерно на четверть сотни человек. Представили? Теперь снова представьте двух школьников, которые должны сами, без какой-либо помощи со стороны взрослых, с этим котлом управиться. То есть набрать в него воды, дотащить его с водой до лагеря, и закрепить на конструкции, состоящей из двух воткнутых в землю рогатин, одной лежащей на них поперечной жердины и висящего на этой жерди крюка. Разумеется, никаких современных новомодных тросиков. Только традиционно-ортодоксальные рогатины и жердина, только хардкор. Теперь они должны сами (сами!) развести костёр (вполне возможно, что первый раз в жизни), раскочегарить его, вскипятить в котле воду и, наконец, собственно приготовить кашу, следя за тем, чтобы она в этом циклопическом царь-котле, рассчитанном на 20 с лишним человек, не подгорела на огне (спойлер: на самом деле это практически невозможно – масса каши слишком велика, чтобы её можно было по ходу дела перемешивать палкой, впрочем, до этой проблемы дело по-любому так и не дошло).
Дети были талантливые. Им удалось! Они смогли установить котёл над костром, причём даже адекватно отрегулировать высоту. У них получилось развести костёр. К моменту общего подъёма у них уже даже закипела вода. Да, завтрака ещё не было, но вода уже кипела. Кстати, благодаря тому, что подъём уже состоялся, дальнейшее я наблюдал непосредственно собственными глазами.
Когда вода в котле закипела, один из наших дежурных вполне резонно решил, что пора засыпать в неё крупу. Но то ли ему было несподручно это делать непосредственно над костром, то ли по какой-то другой причине, но, во всяком случае, котёл он решил снять. И вот здесь-то он и допустил ошибку. Вместо того, чтобы совместно со своим напарником взяться за жердь, на которой висел крюк с котлом, с двух сторон, он в одиночку поддел котёл за проволочную ручку палкой, снял его с крюка и, держа на палке, потащил с костра. Представьте себе эту сцену. Городской парень лет тринадцати, не богатырского телосложения и с минимальным (а, возможно, и просто с нулевым) полевым опытом в одиночку на наклонной палке пытается удержать чуть ли не полный котёл, рассчитанный по объёму на 20-25 человек. И не просто удержать, а переместить его с костра на землю. Произошло то, что неминуемо в этой ситуации должно было произойти: он опрокинул полный котёл кипятка на себя! Ну, то есть не только на себя, а и на своего рядом стоящего товарища тоже – котёл был достаточно вместительный, чтобы его с избытком хватило на обоих поваров.
Товарищу он, положим, только хорошенько ошпарил спереди оба бедра и колени, а вот себе он натурально обварил ноги целиком, а главное – под завязку наполнил кипятком свои резиновые сапоги! Обутые в эти сапоги ноги в кипятке так и остались. Разумеется, парень обезумел от непереносимой дикой боли и, явно не соображая, что делает, начал носиться кругами по всей нашей лагерной поляне, оглашая окрестности дикими душераздирающими воплями. И носился так довольно долго, пока шефы не сообразили, что произошло, а потом поймали его и с большим трудом стащили с его уже изрядно опухших и фактически сваренных ног сапоги с остававшимся в них кипятком. Ну, уже не совсем кипятком, потому что бегал наш дежурный достаточно продолжительное время для того, чтобы кипяток успел остыть до состояния просто сильно горячей воды.
В лагере прямо-таки явственно повисла предгрозовая атмосфера. После того, как обоим пострадавшим была оказана первая помощь, и все немного успокоились, спустя, может быть, час или два, но волей-неволей возник вопрос с так и не приготовленным завтраком. Наш шеф поднял весь лагерь и построил у костра. Удивительнее всего то, что выступал при этом именно наш шеф. Помните, я говорил, что руководителей в лагере было, как минимум, четверо – из них двое студентов-младшекурсников, одна самоустранившаяся от организационных дел женщина и только один взрослый мужик – штатный дворцовский преподаватель? Так вот почему-то с разбором полётов выступал не он (хотя обварились-то как раз его ученики!), а наш студент первого, хорошо если второго курса.
Он был, сообразно обстановке, зол и мрачен много больше обычного. С минуту он молча обводил нас совершенно уничтожающим и пригибающим к земле взглядом, давая понять, насколько позорно мы всем коллективом облажались, и какие мы ни на что не годные безрукие маменькины сынки. Когда мы были окончательно раздавлены и морально уничтожены этой драматической немой сценой, он, наконец, снизошёл до того, чтобы удостоить нас своим горьким и суровым словом.
– Так, – сказал наш начальник и снова сделал риторическую паузу. – Я никогда не думал, что настолько элементарные вещи кому-то нужно объяснять. Но уж, раз вы такие идиоты, что не можете сами снять с костра котёл, то показываю.
Кстати, котёл с водой к этому времени уже как раз снова закипал на огне.
– Показываю один раз. Повторять не буду. Смотрите внимательно и запоминайте, как это делается, чтобы больше подобного не повторялось. Палка под ручку заводится вот так!
И с этими словами наш шеф и учитель вместо того, чтобы назначить себе ассистента и снять котёл вдвоём, держа костровую жердь с обоих концов, в одиночку поддел ручку котла и стал снимать его с крюка, на котором тот висел.
Мы смотрели внимательно, пытаясь понять, в чём же состояла столь фатальная и столь, если судить по взгляду и словам нашего шефа, постыдная ошибка нашего неудачливого товарища. Разницы пока не было никакой. Шеф снимал котёл буквально абсолютно таким же манером, как до него это делал обваривший себя и товарища дежурный.
– Снимается котёл с крюка вот так, – шеф задержал движение, чтобы каждый из нас увидел и навсегда запомнил, как именно следует правильно держать котёл на палке, после того, как вы снимете его с крюка, на котором он висит на костровой жердине.
Шеф, по-прежнему держа котёл на палке, обвёл нас долгим, тяжёлым и прямо-таки давящим взглядом. Палку он держал под некоторым углом. Полный кипятка котёл был слишком тяжёл, и палка в руках шефа слегка подрагивала.
– А с костра на землю котёл переносить нужно вот так!
С этими словами шеф поднял котёл и начал его переносить.
В этот момент проволочная ручка котла стремительно скользнула по палке, и в следующее мгновение шеф окатил себя кипятком в точности тем же самым движением, каким это сделал часа за два до него школьник. Вся разница состояла лишь в том, что школьник поделился с товарищем, а шеф весь котёл потратил на себя одного. И, что характерно, тоже от души так влил кипятку себе в сапоги. Только вот у школьника сапоги были ниже колена, а начальник-то наш был в подвёрнутых болотниках!
В тот миг, когда наш строгий руководитель, не успев сменить свой менторский тон и убрать с лица выражение бесконечного презрения к нашей безрукости, сам осрамился ровно таким же макаром, чувства наши были двойственны. Нет, злорадства не было вовсе. Было просто очень смешно. Это было не желание насмеяться над шефовым фиаско, а просто комический эффект самой сцены. Но, в то же время, мы понимали и трагическую сторону происходящего. Наш почитаемый учитель и наставник прямо в эту самую минуту перед нашими очами пребывал в сапогах, до краёв полных кипятком. Мы понимали, что ему сейчас не просто больно, а нечеловечески больно, и только потому изо всех сил крепились и не ржали. Это было трудно – не ржать, но мы пока, как могли, справлялись. Разве что кто-то нервно кашлянул и зажал рот рукой. Это был полноценный трагикомический этюд, в котором трагизм и комизм ситуации в полной мере уравновешивают друг друга. Никто не смеялся, но практически все едва держались.
Шеф, конечно, не орал и не бегал по поляне. Он в полной наступившей тишине с побелевшим лицом сел на землю и стал стаскивать с себя болотники. Ему, конечно, стоило в этом помочь, но нас несколько парализовал драматический эффект ситуации, и мы не среагировали с должной скоростью. Наш руководитель, впрочем, довольно быстро справился со своими сапогами сам, и теперь сидел на земле с очень изрядно ошпаренными, но всё же не успевшими по-настоящему свариться ногами.
На поляне возникла драматическая немая сцена. Мы стояли и молча смотрели на шефа. Он, покончив с сапогами и немного отойдя от шока, смотрел на нас. Неловкая пауза явно затягивалась, и нужно было её как-то закончить. И тогда шеф, пытаясь сохранить лицо и восстановить свой рухнувший и разбившийся авторитет в глазах подчинённых, после долгого напряжённого молчания наконец изрёк довольно злым и ворчливым тоном:
– А уж если такое случилось, то нужно не орать и не бегать, как дурак, по всему лагерю, а сразу же быстро снять сапоги!
И тут уже нас прорвало. Больше сдерживаться мы не могли. Мы хохотали так, что потом болел живот. Мы ржали, как кони. Мы никак не могли остановиться и успокоиться. А наш начальник сидел на земле посреди нашего круга и... и что он мог сделать в такой ситуации? Просто ждал, пока мы отсмеёмся, и всё это закончится.
P.S. Времена нынче правозащитные, детозащитные, все шибко юридические грамотные, с чувством юмора и адекватностью у многих не очень, поэтому, хотя со времён описанных событий минуло уж без малого тридцать лет, а мы – тогдашние школьники – теперь уже более чем вдвое старше большинства наших тогдашних начальников, имён героев этой истории я всё же называть не буду. Кто знает – те знают, а кто не был причастен – тем имена действующих лиц всё равно ничего не скажут и не прибавят к уже рассказанной и законченной истории. В конце концов, если вы считаете, что у героев произведения непременно должны быть имена, можете придумать их сами на свой вкус.