Рейс 3. Армия

Продолжение книги "От лучины до искинта"

Хрущов

      После смерти Сталина какое-то время было ничего не понятно - кто страной правит и правит ли вообще. Возрос интерес к политике. Мы, старшеклассники, тоже включались в политические споры. Из мелькавших в газетах фамилий никак не вырисовывался лидер, а коллективного руководства народ не понимал.
      Но когда из неопределённости вынырнул некий Хрущов, его всерьёз не приняли. И вид у него был никак не лидерский, и говорил он глуповато. А то вдруг начнёт орать, слюной брызжет, кулаком стучит. Сталин никогда так себя не вёл. В общем, ясно стало, что как-то у них там в Кремле не так всё пошло.

      Появился рисунок-анекдот: нарисовано солнце с лучами вокруг всего кружка, потом кружок с лучами лишь сверху и снизу, далее - лучи только снизу, потом - только сверху и последний кружок вообще без лучей. Вопрос: что это? Ответ: эволюция марксизма. Обыгрывалось то, что Маркс зарос вокруг, у Энгельса - борода и шевелюра, у Ленина только бородка, у Сталина только шевелюра, а Хрущов лыс и брит.
      Ёмкий, надо сказать, анекдот. Там ведь можно и ещё копнуть: у всех свои лучи исходят, а Хрущов как луна - не своим, а только их отражённым светом виден, и то лишь в темноте.
 
      Когда Хрущов в подковёрной борьбе придумал антипартийную группу Молотова, Ворошилова, Кагановича и "примкнувшего к ним Шепилова" никто в эту ерунду не поверил, и симпатии людей оставались на стороне "антипартийцев". Но у народа в Советском Союзе не было способов выразить своё мнение и как-то повлиять на руководство страны.
       А вот сами бывшие сталинские "соратники" оказались никакими не ратниками - не смогли объединиться и защитить ту страну, которую, казалось бы, вместе с вождём строили.
       У Молотова такой был вес, такой авторитет. Хрущов по сравнению с ним - мелкая пешка, придворный шут. Но оказалось, что Молотов лишь старательный исполнитель воли вождя, а сам ни на что не способен.
       Ворошилов уж такой вояка: "ворошиловский стрелок", танк "Клим Ворошилов", "первый маршал в бой нас поведёт". Нет, не повёл. Перепугался. Трусливо каялся, просил Хрущова не расстреливать его.
       Ну да, Хрущов, хитрован, Жукова постом министра обороны купил. Фактически Жуков Хрущова и поставил. За что потом Хрущов его и отблагодарил - задвинул хуже, чем когда-то Сталин.
       К чести Никиты Сергеевича надо сказать, что он никого не расстреливал, а просто отстранил своих конкурентов от власти. Некоторое время они даже жили в одном правительственном доме, что дало повод к анекдоту:

      Молотов поднимается по лестнице, а навстречу ему спускается Хрущов с козлом на верёвке. Молотов спрашивает: "Куда ты эту свинью ведёшь?" Хрущёв отвечает: "Эх, Вячеслав Михайлович, не зря я тебя критиковал, что ты в сельском хозяйстве ничего не понимаешь. Это же не свинья, а козёл". Молотов ему: "А я не у тебя спрашиваю, а у него".

      Жизнь в послесталинское время стала как бы свободнее что ли. В литературе, в музыке, в кино как будто пружину немного отпустили. Но и цинизм стал систему разъедать.  Расцвела удивительная культура анекдота, которая на все оставшиеся годы Союза заменила официальную агатацию и пропаганду. В анекдотах высмеивалось всё - и Ленин, и Сталин, и все последующие руководители, и социализм, и коммунизм, и весь советский образ жизни. Как раз тогда появился знаменитый анекдот про Сталина и "кружку с дыркой".
      Никого за анекдоты, конечно, не сажали. Это чистой воды выдумки, причём, выдумки, культивируемые в самих же анекдотах: "Два товарища по пьяне рассказали анекдот, и на Тихом океане свой закончили поход".
      Карательные органы вообще были излюбленным объектом анекдотов:

      Человек стоит у гезетного стенда на улице, читает и бормочет:
      - Вот жмут, гады, вот жмут!
      Из-за другой стороны стенда выглядывает некто в штатском:
      - Это кто гады? Это кто жмёт?
      - Да вот, говорю, сапоги жмут.
      - Какие сапоги? Ты же босиком.
      - Потому и босиком, что жмут.

      Как народ сразу и понял, ума у Хрущова оказалось маловато, чтобы руководить огромной страной. Например, он решил, что сельское хозяйство недостаточно эффективно из-за того, что у колхозников слишком большие приусадебные участки и слишком много скота в личном хозяйстве, а потому надо всё это урезать. Результат очевиден - начались перебои с продуктами питания.
      Неуёмный реформатор решил распахать целинные и залежные земли. Споры идут до сих пор: правильное это было решение, или нет. Во всяком случае, в первые годы целина накормила страну невиданными урожаями.

      Кампания эта началась, когда я заканчивал школу, в 1954 году. У нас в школе был выпускной вечер. Мы веселились, танцевали. Кстати сказать, на этом вечере я впервые выпил вина. Можете сейчас такое представить? Впервые попробовал вино в 17 лет! И не потому, что наказания какие-то были, нет. Просто и мне, и моим друзьям в голову не приходило пить зачем-то вино. Что мы - пьяницы что ли? Между прочим, тем вечером вино мне не понравилось. Да и другим тоже. Девочки вообще только понюхали и сморщились. Хотите верьте, хотите нет, но бутылки на столах остались недопитыми.

      Так вот, шёл выпускной вечер в актовом зале на втором этаже. И вдруг внизу у входа в школу поднялся какой-то шум, и на лестницу ввалилась толпа разгорячённых парней, орущих:
      - Эй! Где там девочки? Будем целину ломать!
      Мы высыпали на верхнюю площадку, собираясь дать отпор, что, понятно, привело бы к большой драке, но тут впереди нас оказался на площадке наш Радикал. Он стоял прочно и уверенно, на его пиджаке сверкали боевые ордена. Он ничего не говорил, а просто смотрел в упор своим пронизывающим взглядом на поднимавшуюся по лестнице толпу. Передние будто натолкнулись на стенку и остановились. Сзади напирали, кричали "Давай вперёд!"
      Толпа двинулась вверх, и тут Радикал, повернувшись к нам, громко сказал:
      - Ребята, знаете, кто это такие? Кто наши гости? Это же целинники! Поприветствуем героев!
      Он захлопал и мы за ним тоже. Толпа смущённо остановилась.
      - Девочки, - продалжал Радикал, - несите цветы, вручайте покорителям целины!
      Девушки принесли из зала цветы, кто-то запел "Едем мы, друзья, в дальное края, станем новосёлами и ты, и я".
      Все загомонили, стали знакомиться, но со стороны станции раздались громкие гудки паровоза, вся толпа скатилась с лестницы и бегом унеслась к вокзалу.
      Мне тогда и в голову не приходило, что я тоже приму участие в этой наполовину славной, наполовину глупой целинной эпопее.

Прощание со школой

    В десятом классе я подналёг на учёбу, всё шло вроде бы хорошо.  Считалось, что могу даже претендовать на медаль. Если не на золотую, то уж на серебряную точно. Была, правда, пара слабых мест - история и химия. История - по субъективным причинам: историчка (мы её звали "истеричка") у нас была никудышняя, мучила идеологическими штампами, сама, похоже, не понимая их смысла. А химия - по причине объективной: я никак не мог запомнить химические формулы и проникнуть в их сущность.
      По остальным предметам спрявлялся неплохо. Ну уж по русскому и литературе-то особенно. За сочинение всегда получал только пятёрки. Так вот коварство судьбы: за выпускное сочинение - четвёрка! Это был шок не только для меня, но и для всего класса. Надо же подумать: написал "из-за" без дефиса. Да что же - не знал я что ли, как писать это злосчастное "из-за"? И учительница моя, которая мои сочинения всегда в пример ставила, тоже знала, что я это знаю. Но на выпускных экзаменах комиссия. И если бы ещё раз в то же самом сочинении "из-за" было написано правильно, то могли бы считать мой промах опиской и не снижать оценки. Но нет. Не было больше в сочинении правильного написания этого слова. И отсутствие этой паскудной чёрточки было не синтаксической ошибкой, которая допускалась в пятёрочном тексте. Нет, это была, страшно сказать,  орфографическая ошибка, при которой пятёрка уже невозможна.

      Такие были в советской школе требования. Такое было серьёзное обучение. Современным выпускникам даже читать такое странно: подумаешь - чёрточка там какая-то. Вот глупости! Но подумайте - если все подготовлены отлично, то надо как-то определять сильнейших. Ведь кто-то на выпускном экзамене написал-таки текст без единой ошибки. Значит, он лучше. Пусть на одну чёрточку, но лучше. Это как в спорте: всего на долю секунды раньше ленточку рванул, и он чемпион, а другие - нет.
      В советской школе всё же не так уж было формально: в сочинении оценивалось также и содержание. Так что пятёрку в аттестате мне всё же вывели, но я считал этот экзамен позорным провалом.

      До медали я не дотянул: история да химия подвели. После школы надо было решать, куда поступать учиться дальше. Никакие технические специальности меня никак не привлекали, только гуманитарные. А что, думаю, попробовать в Московский университет? Ну нет у меня медали, но не только же медалисты поступают. Надо, наверно, на филологический - уж теперь-то я это самое "из-за" с дефисом напишу.
      Пришёл подавать документы, а там только девчонки. Ни одного парня! И друзья мои московские надо мной скалятся: "Давай, давай! Дамским пастухом будешь". Нет уж, думаю. И правда - смех. А дружки мои на исторический поступают. Давай, говорят, с нами. И что вы думаете? Полез я сдуру на исторический, хоть по истории-то как раз в школе и хромал. Не поступил, понятно.

Другая жизнь
 
      Странно, но неудачу с поступлением особенно не переживал. Как-то пропал у меня интерес к учёбе, но обострился интерес к жизни. Не хотелось больше сидеть за партой, опостылили учебники, контрольные работы, экзамены. Вокруг кипела интересная жизнь. Туда бы скорее окунуться!
      Поехал к своей тётке в городок Арск в Татарской республике, устроился на работу в школу, где руководил самодеятельностью, организовывал праздники, кружковую работу, экскурсии. Иногда и уроки вёл, если кто из учителей болен. Понравилась мне работа, неплохо всё получалось. Зарплату получал, учился самостоятельной жизни.
 
      Ну и, понятно, - романы, свидания, встречи, расставания. Первая любовная рана. Скорее физическая, чем душевнея. Была там одна, обучала. И, точно как по анекдоту, вернулся неожиданно муж. Пришлось в окно прыгать. А под окном в саду грабли лежали зубьями вверх. Прямо на них угодил. Пропорол грабельный зуб подошву лёгкой летней обуви и прошел всю ступню насквозь. Кричать нельзя, вернуться нельзя, кое-как доковылял домой. Отлежался в больнице. Обошлось. Косточка только на правой ступне немножко вверх выгнулась. Ни ходьбе, ни бегу не мешает, лишь когда обувь покупаю, примеряю сначала на правую ногу  - там подъём повыше.

      В школе работал увлечённо, Придумывал, что поинтереснее. А одно затеянное мной дело потом в разных жизненных ситуациях помогало. Попалась как-то на глаза книжка "Как устроить домашний кукольный театр". Загорелся я идеей, собрал ребят, смастерили мы кукол, ширму и стали выступать в школах с концертами. Ставили сказки, сам какие-то сценарии писал, в общем - пошло дело. Побывали мы с театром и в Казани и в Чебоксарах - везде был успех.

      Но год прошёл, надо было снова думать об учёбе. Опять эти экзамены! Работал бы я в школе и работал. Но нельзя без образования. Домой возвращался на пароходе. С билетами было трудно, смог достать только на палубу, без каюты. Да ладно, думаю, всего одну ночь. Прикорну где-нибудь. Пожитки свои нехитрые сложил в чемодан и туда же (вот растяпа!) - документы (паспорт, главное) и деньжата кое-какие. Ночью пристроился на каких-то тюках, чемодан сперва под голову положил, но жёстко, пристроил рядом, вроде как рукой придерживал. А проснулся - чемодана нет. Ничего себе! Остался без документов, без денег. Что делать? Пожаловался капитану, да чем он поможет?
      Пароход плыл в Жигулях, и народ столпился смотреть на барельеф Сталина. Капитан подвёл судно поближе и остановил на несколько минут. Люди ахали, охали, восторгались. На меня тоже произвёл впечатление огромный чёрный портрет на белом отвесном срезе самой высокой скалы. Я даже про чемодан забыл.
      Но в Куйбышеве пришлось о нём вспомнить: надо было как-то добираться до своего Абдулино. Товарняки на вокзале не останавливались, а на пассажирский денег ни копейки. Пришлось обращаться к добрым людям за помощью. Встал у кассы, рассказал свою историю, попросил денег с горячим обещанием сразу же выслать перевод. Народ смотрел недоверчиво, хоть деньги и небольшие, но раскошелиться никто не спешил. Меня просто отчаяние охватило - пешком что ли идти? Всё же сжалился один дядя, но не денег дал, а билет мне купил. Деньги я ему потом, разумеется, выслал.

      Не зря говорят, что история ничему не учит. Эта моя история с чемоданом тоже ничему меня не научила. Так и не приучился я бречь и охранять своё добро. Но вот что интересно: судьба, видя, какой я ушехлоп, сама стала меня охранять. Я уже писал про тот жуткий случай, когда в Нью-Йорке оставил в кафе сумку с двадцатью тысячами долларов и, вернувшись, нашёл её мирно висящей на спинке стула. Сумку ту я привёз потом в Россию.
      Так вот недавно поехал я из Москвы к себе на дачу под Калининградом. Кредитные карточки тогда ещё не особенно были в ходу, так что взял я на лето 200 тыс. рублей и положил их в ту самую сумку. В Калининграде пошли с друзьями в ресторан, пообедали, потом друзья по городу повозили, по магазинам.
      И вдруг жена спрашивает: "А где твоя сумка?" Ох! Ах! Нету сумки. Где оставил? В магазине? В ресторане? Помчались в ресторан - подают мне мою сумку. "Вы её, - говорят, - на спинке стула забыли". Заглянул - на месте деньги! Вот так. Как Василий Иванович - второй раз на точно те же грабли. Это только два очень уж серьёзных случая, а по мелочи и другое было - кошелёк терял, но всегда находил. И в такую ситуацию, как с тем чемоданом, больше не попадал.

Резкий поворот судьбы

      За потерю комсомольского билета вынесли выговор, но билет выдали. С паспортом и трудовой книжкой было много мороки, но и это всё восстановил. В военкомате сказали, что я попадаю в весенний призыв, но у меня есть отсрочка для сдачи экзаменов в ВУЗ.
      А меня вдруг полоснуло: армия! Вот мой путь! Не филология, где одни девчонки, не учительство, где одни женщины. Да что я - баба что ли? Армия - вот настоящая мужская жизнь! Отец служил, и я буду.
Говорю в военкомате: "Записывайте сейчас, в весенний призыв".
"Нет, - говорят, - по закону у тебя отсрочка. Вот если в ВУЗ не поступишь, оформим в осенний".

      Я так и решил - не буду никуда поступать, лето ещё погуляю, а осенью заберут. Матери сказал, что поеду в Москву, попытаюсь поступить ещё раз. В Москве говорил родственникам, что занимаюсь в библиотеках, а сам просто читал там всё запоем. Ходил по музеям, по выставкам. Запомнились выставка подарков Сталину, которые присылали ему почитатели со всего мира. Много там было разных диковинок. Особенно всех поражало лежащее под микроскопом рисовое зерно, с вырезанным на нём довольно большим текстом приветствия - подарок из Индии. 
      Популярной в те дни была первая большая китайская выставка. Очень красивая, яркая. Чудесные ткани, тончайший фарфор, резные изделия, изящные картины. Но я тогда подумал: да, занятно, но ведь всё это достижения таких далёких веков! А что же у них сейчас-то? Где техника? Нет её. Отсталая страна. Не то, что наш Советский Союз - современная индустриальная держава!

      Осенью вернулся и явился в военкомат. Мать была в отчаянии и мне была так её жалко! Ведь всю жизнь мне посвятила, из сил выбивалась, чтобы я учился, надеялась, что стану культурным, образованным человеком. И ведь учился хорошо, все, кто хуже меня учились, поступили, а я - дубина - в солдаты. Бедная моя мама! Провожала на перроне - бледная, губы дрожат. Мужа в армию проводила и больше никогда не увидела, теперь вот сына. Проняло меня: может, думаю, глупость я сморозил с этой армией?

      Но закрутила новая жизнь, завертела. Повезли нас, новобранцев, куда-то в "телячьих вагонах". Это товарные вагоны, оборудованные под "теплушки" - в торцах двухэтажные нары, в середине железная печка-"буржуйка" и бак с водой.
      В нашем вагоне все были десятиклассниками, и многие тоже, как и я, решили никуда не поступать, а пойти служить. Надо сказать, что армейская служба в то время была престижна, понятия "откосить от армии" ещё не существовало, а наоборот, считалось, что каждый настоящий мужчина должен пройти армейскую школу.
      Ехали мы больше месяца. Через всю страну на Дальний Восток. Подолгу стояли на станциях, во всех больших сибирских городах побывали. Там нас водили в бани, в столовые, даже в кино. Водили вечером, по тёмным улицам, потому что у нас был вид совершенных оборванцев. Одежда была тогда дорогой, мы знали, что в армии всё гражданское выбросят, поэтому одеты были во всё, что не жалко. Да ещё и в долгом "теплушечьем" пути совсем обтрепались.
 
      Запомнился долгий путь вдоль Байкала. Там поезд идёт прямо по кромке берега. Множество туннелей, и все они однопутные. Поэтому перед каждым туннелем подолгу стояли, пропуская встречные поезда. Высыпали из своих теплушек, купались в невиданно чистой воде, любовались красотами этих неповторимых мест. И восходы и закаты там видели такой красоты, что до сих пор они в глазах стоят.
      И, понятно, совершенно незабываемая картина - огромный высеченный из скалы бюст Сталина. Ещё и повезло в такой момент попасть: солнце уже садилась, внизу горы уже тёмные, а он вверху в красном закатном свете будто в облаках парит.
      Жигулёвский портрет и байкальский монумент взорвали. Я считаю - зря. Что - Петр Первый мало куролесил? Мало народу сгубил? Мало перевешал? А вот высится он сейчас и над Невой, и над Москвой-рекой и ничего. Грехи его не помним, помним заслуги. То же и со Сталиным - грехи забудутся, а заслуги останутся. Да и варварство это - плоды колоссального труда взорвать! Понятно: давила фигура гиганта на пигмея Хрущова, не мог он этого терпеть. А народ у нас всегда безмолвствует.
      Впрочем, возможно, что это Сталину за его злодейское варварство воздалось: зачем Храм Христа Спасителя да Казанский Собор взрывал?

      Докатился наш поезд до станции Гродеково в районе знаменитого озера Хасан, возле китайской и корейской границ. Места боевые - здесь и в конце тридцатых громили японцев и в сорок пятом. В Гродеково стоял артиллерийский дивизион 122-миллиметровых пушек и 152-миллиметровых гаубиц-пушек. Вот туда нас, оказывается, и везли. Надо же - через всю страну! А потом ещё оказалось, что в нашем составе были вагоны с ребятами аж из Закарпатья. Воистину, несповедимы пути военного командования. Ну ладно. Во всяком случае, если бы не армия, то я такого путешествия никогда бы не совершил.

Сержантская школа

      Нас, всех десятиклассников, сразу определили в сержантскую школу, а я попал к тому же ещё и в элитное артиллерийское подразделение - во взвод артразведки. Здесь была особая подготовка: изучали артиллерийскую матчасть, учили навыкам разведчика, преподавали теорию стрельбы с элементами математической статистики и теории вероятностей. Ни сном ни духом не ведал я тогда, как мне пригодятся в жизни эти математические знания.
      Гоняли нас в этой школе до полного изнеможения. А кормёжка не больно сытная. Суп с катрошкой и пшёнкой да "шрапнель" - перловая каша. Мясо только в воскресенье - куски свинины в супе и в каше. Рыба чаще. Но вот ведь что можно сделать с деликатесным продуктом. Здесь ведь красной рыбы навалом, так можно было бы из неё что-то вкусное готовить. Нет, рубили её, и прямо с костями - в кашу. Мол, и так слопают. Невозможно было это есть. Но куда деваться? Ели. Всё равно постоянно полуголодными на плацу топали. И сна с непривычки не хватало. Правда, забавный момент - был тогда в армии послеобеденный сон. Прямо тебе - дом отдыха. Потом этот час отменили и добавили его к ночному сну.

      Командирами были офицеры, но мы их редко видели, в основном командовал нами старшина. Когда я потом смотрел, как Геннадий Хазанов гениально представлял полковника Нефертитькина, то прямо ахнул: это же и есть в точности наш "старшина сверхсрочной службы старшина Мигунов". Только понятно, что Хазанову приходилось ограничиваться дозволенной лексикой, тогда как наш старшина обходился всего несколькими литературными словами, а в основном вразумлял нас такими многоэтажными построениями, что мы тянулись вверх за его закрученными этажами, чуть ли не на цыпочки вставая.
      Я сейчас понимаю, что это были лингвистические произведения недостижимого мастерства, искренне жалею, что не записывал тот уникальный фольклор, поскольку, как профессиональный филолог, ответственно заявляю, что ни на каком языке мира таких языковых шедевров создать невозможно.
      Когда вы, слушая полковника Нефертитькина,  рыдаете от смеха,  имейте ввиду, что это лишь слабый намёк на те искромётные речи, которыми воспитывал нас старшина. И если Хазанову смех зрителей - награда, то наш артист работал бескорыстно - смеяться было нельзя под страхом наказания. Представляете, каково нам приходилось?
      А наказаниями старшина сыпал так же обильно, как и нелитературными перлами.
      Читал я у Резуна, как его в сержантской школе старшина заставлял зубной щёткой чистить сортир или тупой пилой пилить дубовый кряж. Не знаю. Резун для красного словца много чего пишет. Возможно, и был такой старшина. Мало ли на свете дураков! 
      Наш старшина никогда таких издевательских глупостей не допускал. Его наказания всегда были за дело и носили обучающий характер.
      Я получил как-то наряд на мытьё полов в казарме после отбоя. То есть, все, едва успев запрыгнуть в койки, уже непробудно спали, а я, чертыхаясь, возил мокрой тряпкой по цементному полу, стараясь оторвать от законного сна как можно меньше времени. И почти всё уже поскорее закончил, как вдруг на пороге казармы появился  старшина. Он на цыпочках прошёл в середину, каблуком начищенного сапога написал по размазанному мной цементу "перемыть" и молча удалился. Я шлёпнул тряпку об пол, шёпотом воспроизвёл кое-что из неисчерпаемого старшинского репертуара и теперь уже старательно выполнил свою работу.
      В армию я пошёл в 1955 году, всего-то десять лет назад война кончилась. Все старшие офицеры войну прошли, и наш старшина тоже воевал. На праздничном обеде 7 ноября, где присутствовал какой-то важный генерал, мы увидели нашего старшину и рты разинули: в парадном мундире, весь сверкает орденами и медалями. Таращимся на него, а он даже как-то засмущался.
      Командиры обращались к солдатам на "вы", даже наш старшина свои высокоэтажные эпитеты лепил только к этой  вежливой форме.   И это не было формальностью, командиры действительно относились к солдатам с уважением: ведь ещё недавно сидели вместе в траншеях и блиндажах, вместе ходили в атаку, а многие из теперешних командиров и сами были тогда солдатами. Не было у нас никакой "дедовщины", даже слова такого ещё не было. Да и ни сержанты, ни старшины, ни тем более офицеры не позволили бы такой разболтанности - дисциплина была строгая.

      Разумеется, служба не была такой идиллией, как может показаться из моих описаний. И наряды все мы получали, и "сачкануть" старались, даже на гауптвахту попадали. За "самоволку" в основном. Кстати сказать, на этой самой гауптвахте ничего особо страшного не было. Пожалуй, даже напротив: "губарям" с кухни всегда погуще-пожирнее приносили.
      При всей строгости дисциплины ухитрялись всё же и выпивку доставать. Немного, конечно - с деньгами было туго. Платили нам самую малость, три рубля в месяц, кажется. Правда, бутылка водки стоила тогда 2 рубля 30 копеек. Так что на одну бутылку в месяц хватало, и даже с закуской. А то и флакон тройного одеколона вместо закуски добавляли. Старшина, бывало, поведёт носом и скажет:
      - Денежное довольствие получили, побрились и одеколончиком освежились. Молодцы!
      Прекрасно он знал, как мы "освежились", но относился к этому весьма благосклонно.
      Ну а курили все поголовно. Это не только не осуждалось, а прямо поощрялось - всем выдавали махорку. От выпивки я не отказывался, а вот с куревом у меня не получилось. Попытался было - ведь считалось, что тот не мужчина, кто не курит и не пьёт. Но от дыма чихал, в горле драло, потом во рту целый день рвотный вкус держится. Не стал курить. И не только насмешек избежал, а даже друзей ещё больше завёл. Дело в том. что тому, кто отказывается от махорки, выдавался вместо неё сахар. Так что ко мне в столовке все с кружками тянулись - "отсыпь сахарку".
      Были и проделки совсем не безобидного свойства. Одного курсанта заподозрили мы в стукачестве и устроили ему "велосипед": глубокой ночью, когда он беспробудно спал, осторожно насовали ему между пальцев ног газетной бумаги и подожгли. Быстро плюхнулись в свои койки, он ногами крутит-вертит да орёт, а мы злорадно смотрим из-под одеял: не ходи, мол, куда не надо со своими доносами. А кого в воровстве подозревали - тому "балалаку": та же процедура, только бумажки между пальцев рук горели.
      Старшина нас за такие дела носил по кочкам на построении, но мы чувствовали, что ему воспитательные меры такого рода были вполне понятны.

      Мне нравилось в сержантской школе. Многому такому там научили, что в дальнейшей жизни и пригодилось и помогло. В то время среднее образовоние ещё не было всеобщим. Десятиклассники в основном поступали в ВУЗы, в армию попадали редко. Так что мы считались "образованными", и нас не только обучали практическим навыкам артстрельбы по готовым таблицам, но давали и теоретическую подготовку по теории вероятностей и математической статистике, что дало мне впоследствии толчок к научной работе по этим направлениям.
      Учили также хитростям разведчика-наблюдателя, приёмам маскировки, различным вычислениям по карте с ориентировкой на местности. Физическая подготовка конечно: приёмы рукопашного боя, скрытное передвижение, полоса препятствий, спортивные снаряды, бег, изматывающие до потери сил марш-броски, особенно мучительные в противогазах. Ну и стрельба, бросание гранат (подствольников-то ещё не придумали). Зато автоматы в сержантской школе были новые - "калаши", чем мы очень гордились: у солдат-то в батареях карабины нелепые за спиной торчат, а у нас, курсантов - игрушечка со складным прикладом под мышкой незаметно. Да ещё и в чехле: секретным был тогда этот автомат.
      А уж учения с имитацией боевых действий были просто захватывающими: пулемёты "противника" строчат, вокруг снаряды рвутся, а мы бежим вперёд, бросаем в траншеи и блиндажи гранаты... Стрельба, понятно, холостыми, врывы от взрывпакетов, гранаты без начинки. Но всё равно шуму-дыму много.
      Да и не так уж безопасно.
      После одного такого занятия наш взвод приводил в порядок полигон - подбирали гранаты, собирали гильзы, искали неразорвавшиеся взрывпакеты. Стемнело уже, холодно, ну и развели костёрчик, погреться. Догорал костёр, и мы втроём решили ещё хворосту подсобрать. Только отошли - пыхнул взрыв. Бросились назад. Видим - у костра кто лежит, кто сидит, за головы держатся, стонут. Оказалось: сообразил один олух - бросил в костёр взрывпакет. Девять человек у костра были - досталось всем. Кто ещё легко отделался - брови, ресницы сожгло, носы да уши чуть прихватило, а у того, кто пакет бросил, и ещё у троих, кто совсем рядом сидел - лица в чёрных масках, а вместо ушей угли.
      Пластических операций тогда ещё не было, так что комиссовали тех бедолаг без век и без ушей с руками и лицами из сплошных рубцов.
Вот и думаю: что подняло нас троих за хворостом отойти?

      После этого несчастного события сменили у нас командиров. Видимо, была их вина - оставили нас, молодых оболтусов, без присмотра. Боевой и спортивной подготовкой стал у нас командовать сержант Скачко. Вот так прямо его и вижу: невысокий, стройный, пружинистый, всегда собранный, бодрый. Командовал громко, звонко, а говорил тихо, спокойно. Мата никогда от него не слышали. Феноменальный был человек. Мы полосу препятствий пройдём - все мятые, ремень съехал, гимнастёрка вылезла, сапоги пыльные, локти-колени в грязи. А он проскользнул по полосе раньше всех и стоит, как на параде, весь подтянутый, начищенный-наблищенный и сапоги сверкают! Как у него это получалось - непостижимо.

      Или например, конь. Этот устрашающий снаряд приводил нас всех в ужас. Ну как это можно его перепрыгнуть? Не поперёк. Вдоль! Шмякнешься об него - разобьёшь всё в яичницу. А Скачко - пробежал аккуратно - толчок - завис струной над конём - чуть коснулся руками - и чёткий соскок руки вперёд. Мы рты разевали: каким чудом он над конём висит? Левитация какая-то! Иллюзия создавалась, видимо, потому, что он сразу после толчка мгновенно вытягивался параллельно снаряду - руки вперёд, носки оттянуты -  застывал в этом положении, потом в последнюю долю секунды пружинным щелчком переходил к соскоку.
      Я был совершенно уверен, что мне никогда этого чудодействия не одолеть. Но сержант был талантливым тренером. После первого показа этого циркового номера он сказал:
      - Я показал упражнение для желающих. Кто не хочет - может не выполнять. Разрешаю. Это упражнение не для развития силы, а для развития отваги. Кто его выполняет, тот побеждает не слабость, тот побеждает трусость.
      Ну какой парень после таких слов не будет стараться одолеть это бревноподобное чудовище? И мы старались. Постепенно, упорно отрабатывая прыжки через короткого "козла", сержант добился-таки того, что каждый раз, маршируя в столовую, весь наш взвод привычно летал через коня, гордо затем продолжая путь.
      Как я сейчас жалею, что не было тогда видеотехники. И хоть до сих пор стою не голове и делаю "крокодила" (стойку на руках параллельно земле) всё же мне трудно поверить, что и я когда-то спокойно парил над "конём".

      Кстати, в свете сегодняшних украинских событий, упомяну, что наш Скачко был родом с Западной Украины. И половина ребят нашего взвода тоже были "западенцы". Сейчас вот крик стоит, что они какие-то не такие. Бандеровцы какие-то. Не украинцы, мол, а некие галичане фашиствующие. Не знаю. Мы тогда никаках таких особенностей у них не наблюдали. Парни, как парни. Такие же, как и мы. Пели хорошо. Запевалами в строю, солистами в хоре.
      Ясное дело - не все их них были, как Скачко. Вот тот злосчастный взрывпакет бросил тоже западенец, Коляско, здоровенный дубоватый детина. Сейчас такое трагическое событие звучит как метафора для майданутых бандеровцев: не швыряй в костёр взрывчатку - тебя же и обожжёт.

Артисты

      Почему-то в те времена в армии большое внимание уделяли художественной самодеятельности. И нашу сержансткую школу всё подталкивали: "Вы ж у нас образованные, культурные. Вот скоро окружной смотр самодеятельности будет, так давайте что-нибудь такое, особенное". Вспомнил я свою работу в школе и думаю - а что, если кукольный театр забабахать? С военной тематикой. Дружок у меня был, способный парень, Лёва. Он подхватил идею, сценарий набросал. Показали замполиту. Он загорелся: ни у кого такого нету! Валяйте, ребята.
       А мы и рады. Нас от политзанятий и от хозяйственных работ освободили, и вообще свободы больше. Соорудили мы огромный "телевизор". Настоящего телевидения там тогда не было, так что наш ящик нёс в себе и познавательную функцию. В нём крутилось фанерное "колесо истории",  на котором и вертелось наше представление. Я мастерил кукол, Лёвка писал сценарий, песенки сатирические. Он нажимал в основном на американскую восточную экспансию.
      Кукла в мундире американского генерала поёт на мотив "Без женщин жить нельзя на свете, нет":

                Англия больше не помеха нам,
                Англию больше не найдёте там,
                Лёва британский изнемог,
                И ему на смену мчусь на Восток, на Восток.
 
      Строй фанерных американских солдат распевает на мотив "Янки-дудль":

                На Корею мы идём
                Под знамёнами ООН
                Защищать свой Белый дом -
                Вашинг-Вашинг-Вашингтон.

                Власть над миром нам нужна -
                Для того и есть война.
                Так веди нас поскорей
                Риджу- Риджу- Риджуэй.

                Янки-дудль впереди
                Ещё покажет удаль!
                Песню пой и в бой иди
                Весёлый янки-дудль!

      А что? Прозорливый парень! Как сейчас ясно - тренд-то он правильно тогда уловил.
      Припев про янки нашим  голосистым "западенцам" так понравился, что они хотели приспособить его под строевую песню. (Написал, прочитал - и сам удивился: так сейчас современно звучит сказанное!) Но старшина устроил нам разнос, на этот раз необычный: он сыпал такими заковыристыми рифмами к слову "янки", что мы не могли удержаться от смеха. Удивительно, что он даже разрешил хохотать в строю! В результате образ янки был осмеян, унижен и растоптан.   

      Репетиции наши проходили в Доме офицеров. Там участвовали в самодеятельности девушки и женщины из посёлка, молодые офицерские жёны, что, понятно, пламенно стимулировало наше вдохновение. Девушки в те времена вели себя неприступно. Непременным требованием было, чтоб невеста была непорочной, так что приходилось, как тогда говорили "блюсти девичью честь". Другое дело - женщины. Война сильно выбила мужчин, миллионы молодых женщин остались вдовами. Кто их осудит за вольность поведения?
      К слову сказать, почему-то в Советском Союзе всегда было заметно больше женщин, чем мужчин. Как пелось в популярной песенке восьмидесятых годов: "Очень жаль, что на десять девчонок по статистике девять ребят". Так что мужчины всегда были в цене, и гусарство им легко прощалось.
      Ну а в послевоенные времена диспропорция была гораздо больше, да к тому же и армия всё ещё сохранялась огромной. Молодые здоровые парни служили подолгу - в сухопутных три года, на флоте - четыре. Так что солдатики-матросики составляли для женщин деятельный резерв.

      Гродеково было (подозреваю, что и сейчас) глубоким захолустьем. Мы, образованные парни из Европы, несли для местного женского населения отсвет цивилизованной жизни и высокой культуры. Среди нас были даже ребята из самой Москвы, которая здешним людям казалась недосягаемым чудесным видением.
      Да и парни были действительно интересными. Один из них - красавец, от одного только имени которого женщины тихо млели. Звали его Эдди Стиль. Каково? Ну какая женщина устоит? Когда я потом увидел Джо Дасена, так прямо подпрыгнул - да ведь это ж Эдди! Так похож! И пел так же задушевно. У нашего ещё и своя изюминка была - губы у него как бы потресканы от жажды. Женщин это почему-то просто с ума сводило. А он, понятное дело, их расположением пользовался во всю.
      Другой великолепно играл на аккордеоне. Фамилия у него необычная - Голоурный, а имени не помню, потому что все его звали Голик. У него был большой и нестандартный для тех лет репертуар - русские романсы, мелодии Гленна Миллера, и особенно покорявшие дам песни Вертинского.
      Всем коллективом мы отмечали дни рождения. Женщины приносили всякие яства, пироги-пирожные и выпивку. И когда Голик рыдал своим аккордеоном, а Эдди пел цепляющим за душу тембром

                В Парижских ресторанах,
                В Парижских балаганах,
                В дешёвом электрическом раю...

или вспыхивал аккордеон и шатался от страсти Эдди

                В бананово-лимонном Сингапуре
                В бурю,
                Запястьями и кольцами звеня...

то нас охватывал нездешний восторг, и совсем забывалась суровость солдатского быта.

         По программе смотров наша труппа выступала в Ворошилове Уссурийском. Вполне приличный город. Нас там даже в ресторан пригласили, что было для нас невероятным событием. Голик и Эдди произвели там настоящий фуррор, а мы купались в лучах их успеха.
         Наконец мы удачно прошли все отборочные этапы и, к радости замполита, а также, понятно, к нашему неописуемому восторгу, попали аж на заключительный смотр всего Дальневосточного военного укруга, и с комфортом в пассажирском вагоне поехали в Хабаровск.
          Шёл конец мая, чудесная погода, смотр продолжался несколько дней, и были они для нас золотыми днями свободы и полной отключки от службы. Купались в Амуре, загорали на пляже, знакомились с девушками. Житуха!

          Был у нас танцор, который и в солдатских плясках неверояные коленца выкидывал и сольный номер показывал - танец на руках. На пляже он надевал на ноги гимнастёрку, на руки - солдатские шаровары и сапоги, пристраивал между ног пилотку с набитой в неё портянкой и выделывал кривоногими "ногами" такие уморительные фортеля, что весь пляж валялся со смеху. Конечно, сразу появлялись поклонники и поклонницы, закуска и выпивка, в общем - гуляй, душа!

          Этот танцор чуть наc не погубил. Его сольный номер был великолепен. Под барабанные "залпы" и красные всполохи на сцену вываливался кусок фюзеляжа с красным кругом. Из него, нелепо размахивая длинными руками, неуклюже вылезал японский лётчик в сапогах, из которых торчали тонкие кривые ножки, на голове шлем с очками и крупными жёлтыми зубами. За сценой автоматные очереди и крики русских солдат, японец мечется и уморительно пляшет под "Полёт шмеля", наши солдаты выбегают, хотят его схватить, но он переворачивается в кульбите, и зрители, ахнув, видят, что это была пляска на руках, хохочут, разражаются аплодисментами.
         А у нас в "Телевизоре" был эпизод, когда после "взрыва" и дыма на "колесе истории" прокручивается драный японский сапог, как символ разгрома Квантунской армии. Для этого мы использовали сапог того самого танцора. Всегда всё проходило отлично, но в этот раз, в особо ответственном выступлении (сам Командующий, генерал-полковник Пеньковский, присутствовал!) что-то заело в колесе и, когда сапог был на самом верху, оно никак не проворачивалось. Наступила непредусмотренная пауза. Голик не знал, что играть. Зал замер в тишине, а мы с Лёвкой пытались за своей ширмой снизу как-то сдвинуть это чёртово колесо. Вдруг мы увидели, что фанера сгибается, скрипит, сапог тяжело свесился и вот-вот выпадет из "телевизора". В отчаянии мы рванули обод, раздался громкий треск, колесо крутанулось, и я схватил сапог. В зале засмеялись и захлопали.
        Я сунул руку в сапог и обомлел - там была поллитровая бутылка водки. Оказалось, что кто-то из хабаровских друзей нашего танцора протащил ему за кулисы бутылку. Он спрятал её в сапог, а я именно этот сапог и прицепил к не рассчитанному на такой вес колесу.

        После концерта радостный замполит поздравлял нас с успехом.
        - Ну, ребята! Ну, молодцы! А как вы хорошо придумали. Раньше ведь этого не было. Со скрипом, мол, япошки пытались сопротивляться, а потом с треском проиграли!
        Мы скромно потупились, а я даже представить боялся, что  произошло бы с нами и особенно с карьерой замполита, если б тот подлый сапог шмякнулся на сцену и из него бы выкатилась бутылка водки.
         Грамот и благодарностей мы за выступление наполучали, но наш старшина с тех пор презрительно называл нас артистами и при каждой нашей оплошности злорадствовал:
         - Это вам не в балете с лебедями да с ... танцевать.
         Уж не знаю, почему он решил, что мы с лебедями танцевали. Может, для рифмы.

Служба продолжается

         Учёба в сержантской школе подходила к концу. Летом дивизион выехал на полевые стрельбы. По картам и на макетах мы до автоматизма отработали управление огнём артиллерии, но настоящие стрельбы - это уже не игрушки. Конечно, мы были возбуждены и восхищены грозным действом артиллерийского сражения, которое сами же и создавали. А уж ночные стрельбы - это такой спектакль! Трассирующие очереди целеуказателей, осветительные ракеты на парашютах, грохот, пламя и дым разрывов - и всем этим управляем мы нашими спокойными чёткими командами!

         Получили мы звания младших сержантов, красивые значки "Отличный разведчик" и направились служить в батареи. А тут служба оказалась совсем другой.
          Наши артиллерийские орудия огромны, тяжелы. Тащить их на полигон - занятие не простое. В книгах о войне я читал, что в Красной армии были великолепные тягачи "Комсомолец", "Ворошиловец". Но то ли война их все поизвела, то ли до Дальнего востока они не доехали, но наши громадины тянули обыкновенные трактора ЧТЗ. Тащили с черепашьей скоростью, что никак не совмещалось с теми представлениями о современной скоростной маневренной войне, которые старались привить нам на занятиях.
         Стрелять из наших орудий тоже не особо-то настреляешься - дороговатое занятие. Снаряды здоровенные - на каждый столько труда затрачено! Стволы от выстрелов изнашиваются - беречь надо. Вот и проводят стрельбы один раз летом, один раз зимой.
        Ещё повезло, что летние учения были вместе с китайцами. Тут уж наши нагнали техники: новые танки с приплюснутыми башнями, новые длинноствольные пушки, знаменитые "Катюши" подновлённые. В общем, наша армия смотрелась мощно, грозно. А у китайцев и техника только наша старенькая, и обмундирование бедненькое. Мы смотрели на них гордо: осталая страна, никогда им до нас не дотянуться.
       На стрельбах хоть и тяжело, хоть и кормёжка скудная, зато интересно и понятно, что важным делом заняты. А в остальное время  артиллеристам в общем-то делать нечего. Пушки чистить-драить, трактора ремонтировать, бордюры в части извёсткой красить. Караульная служба, хозяйственные работы...

          Дивизион наш был многонациональный, со всей страны собран. Мы особо-то не различали - кто латыш, кто молдаванин, кто еврей или там белорус. Да все такие же, все вместе. Но вот среднеазиаты всё же как-то особняком держались. У меня, во взводе разведки, их не было, а среди батарейцев  - много. Я как-то своему знакомому сержанту-батарейцу говорю:
         - Везёт тебе. За моими разведчиками только и гляди - то в самоволку сбегут, то водки достанут, то ещё чего. А твои смирные, сидят в уголку тихонько. Не видать их, не слыхать.
          А он смеётся:
         - Да обкуренные они.
         - Курят что ли много?
         - Ну ты даёшь! Не знаешь что ли? Мари Ванной балуются.
         - Какой Мари Ванной? - опешил я.
         - Да марихуану курят. Коноплю. Они называют - анаша. Им из дома шлют. Ты чего - правда не знал? Хочешь курнуть?
         - А что это такое?
         - Давай банку сгущёнки, принесу тебе анаши - попробуешь.
         - Да ну её. Не курю я.
         - Во тупарь! Это не курево. Это наркота. Чтоб кайф был.
         И видя мою растерянность, полез под тумбочку:
          - Ладно, дам тебе просто так курнуть. Понравится - тогда закажешь. Они за сгущёнку продают.
          Он свернул "козью ножку" и протянул мне. Я её раскурил, старательно вдыхал сладковатый дым, но никакого эффекта не почувствовал, так и не поняв, в чём заключается этот самый "кайф".
         
         Время тянулось медленно. Казалось бы - радуйся: нету изнурительной учёбы, когда не только каждый день, а и каждый час наполнен либо теоретической, либо физической подготовкой до полного изнеможения. А здесь - и служба шаляй-валяй и времени свободного полно. Я в библиотеке просиживал, чтоб школьные знания не растерять - готовился после армии поступать в ВУЗ .
         Но как-то оно всё  стало тяготить. Лёвка говорит:
         - Слушай, ведь наши лучшие годы проходят. Чего мы тут на строевой топаем, непонятно зачем? Чего командуем "напра-нале"? В караулах свиноферму охраняем? Нечего нам здесь больше делать.

         Меня тоже такие мысли грызли. Какой, думаю, смысл нам здесь три года бездельничать? Ну сержантская школа - понятно. После неё год службы - тоже ясно: надо знания на практике применить. Ну а третий год-то зачем? По всей стране пара миллионов здоровенных парней хрен знает чем занимаются. Уж не говоря о мирном хозяйстве, но даже и для армии больше было б пользы, если бы эти ребята на заводах работали, современную технику делали. Глядишь, были б для наших пушек мощные скоростные тягачи. А то ведь в современной мобильной войне - что толку от пушек, которые на этих ЧТЗ никуда быстро передвинуть нельзя?
          А главное-то: столько рабочих рук помогли бы жизнь народа поскорей налаживать. Скудно ведь жил народ. В бараках жили, в развалюхах, в коммуналках. Одевались убого. Что уж говорить о мебели, о некоей бытовой технике?
         
         Говорю Лёвке: 
         - Верно, зря здесь коптим. А куда деваться? Ещё два года тянуть.
         - Вот я же и толкую. Два года из жизни вычеркнуть!
         - Так что же делать? - я не понимал, куда он клонит.
         - Давай - в военное училище пойдём.
         - Чего? Ты чо - сбрендил?
         - Погоди, погоди. Вот на гражданку вернёмся - и снова мы как после школы. Всё сначала. Три года коту под хвост. А в училище поступим - у нас сержантская школа: нам год зачтётся. Пока мы здесь топаем, мы там уже училище закончим и офицерские звания получим. Это ж всё равно, как ВУЗ. Смотри, как офицеры живут. Плохо что ли? Вот Блоговещенское общевойсковое училище объявляет набор. Благовещенск! Это для нас благая весть. Понял?
         Почему-то этот последний довод меня убедил. Пошли мы к замполиту заявления подавать. Посмотрел он на нас, помолчал.
         - Садитесь, - говорит. - Да, армии нужны молодые, образованные офицеры. Только вы уже опоздали. Закончился там набор. Поваритесь-ка ещё немного в нашем военном быту. Ваши заявления к следующему набору подам. А вы пока хорошенько подумайте над тем, что я вам скажу. Военный человек себе не принадлежит. У военного человека собственной жизни нет. Вы так сможете? - и прищурился на нас.
         Уж не знаю, действительно ли мы тогда опоздали с заявлениями, или замполит, присмотревшись к нам за время общей работы в художественной самодеятельности, понял, что не выйдет из нас военных, и постарался уберечь нас от глупого шага, который, пожалуй, поломал бы нам жизнь.
         Пришлось тянуть опостылевшую лямку. Оживили однообразную жизнь разве что зимние стрельбы. Там мы хлебнули военной доли основательно. Я уже написал о том, как мы со Сбожным ходили управлять стрельбой от целей. Всё так и было.
        Но тогда завертелись у меня нехорошие мысли. Не восхищал меня больше спектакль артстрельбы. Вот, думал я, кто-то что-то создаёт, развивает, продвигает жизнь, а мы пуляем вон по макетам, только рушим всё. Неужели я так и проживу, ничего не сделав, ничего после себя не оставив, кроме вон тех чёрных воронок на снегу? Нет уж, заберу я своё заявление, не пойду в училище.
        Лёвка меня корил:
         - Ну что ты интеллигентские сопли распускаешь? Пусть, значит, кто-то другой тебя защищает, а ты будешь творчеством заниматься. Творец, тоже мне. Да, безусловно, жестокое дело - война. Безумное дело. Но что поделаешь, если никак нельзя без армии? На гражданке наш поезд ушёл. За последним вагоном бежать бестолку. А если в армии служить, то лучше генералом, чем солдатом.
         - Ага, размечтался, генералом, - огрызнулся я, но заявление забирать не стал.
         И тогда судьба сама мною распорядилась. Да, подзатыльник она мне дала крепкий. Но видимо, не было у неё другого способа  меня вразумить.

Перст судьбы

         В блаженное время нашей сценической жизни у нас, как и в  каждом артистическом коллективе, кипели страсти, крутились романы, что мне так потом икнулось! Едва-едва вся моя жизнь под откос не свалилась.
         Приревновал меня к своей красивой жене молоденький лейтенантик. И вот ведь несправедливость какая - наш Эдди и наш плясун такое вытворяли! И ничего. К радости офицеров сбагрили их из нашей части, по слухам - в ансамбль песни и пляски. А я вот как влип.
         Затаил на меня зуб этот лейтенантик. Хорошо ешё, что не мой начальник. Но всё равно везде старался меня достать. Где ни встретит - непременно придерётся. А однажды так уж поизгилялся! Получил я очередное увольнение. Это же самое лучшее, что есть на военной службе. Иду себе - пилоточка набочок, и вдруг - из переулка патруль. Если б издалека заметил, то увернулся бы как-нибудь. А тут - нос к носу. И командует патрулём - надо же ! - тот самый лейтенант. И, ясное дело, сразу же:
          - Товарищ младший сержант, подойдите сюда! Ваша увольнительная! Почему головной убор не по форме надет? Как у вас гимнастёрка заправлена? Сапоги! Кру-гом! Сапоги сзади все в грязи. Позорите вид военнослужащего! Пройдемте в комендатуру!
         А в комендатуру, значит всё - накрылась увольнительная. Да ещё если в часть сообщат, то и следующего увольнения лишусь. Нет в армии сильнее наказания, чем лишение очередного увольнения. Потому что увольнение - это для солдата праздник. Начистился-наблистился, погулял, поел-попил чего малость, а иногда и удача с девушками улыбнётся. Солдатский анекдот на эту тему:

          - Рядовой Петров, почему вы опоздали из увольнения на пятнадцать минут?
          - Товарищ капитан, я шёл ровно к семи ноль-ноль, а тут уже у самой части попалась одна.
          - И вы её, конечно, игнорировали?
          - Так точно, товарищ капитан! Два раза.
         
          А тут вот такая угроза моим будущим увольнительным! Ужас! Иду, зубы сжал, молчу. Ладно, думаю, пусть отыграется лейтенантик. Может, выпустит пар, остынет.
          Нет, не остыл. В другой раз пошла наша батарея в кино. Я свой полувзвод привёл, рассадил по местам, а сам вышел в пустое фойе с учебником английского языка. Сижу там один, зубрю. И вот уж фильм должен кончаться, я собрался идти своих солдат выводить, и на тебе - появляется из зала тот лейтенант. Увидел меня - глаза злые, губы сжал:
          - Почему своих подчинённых оставили?
          - Да, - говорю, - раз пять уже этот фильм видел.
          - Вы не зритель, - язвит, - а младший командир. Не исполняете обязанности. Чем вы здесь занимаетесь?
          - Вот, - стараюсь спокойней говорить и книгу показываю, - английский учу.
          Он ближе подходит:
          - Что за книга?
          А я как-то инстинктивно к себе её прижал: ведь отберёт - где потом дастану? И тут он допустил командирскую ошибку. Нас ведь в сержантской школе учили основам командования, и я знал:  ему надо было приказать отдать книгу, что я обязан был беспрекословно выполнить. Но он в запале злости протянул руку и схватил книгу. До сих пор не понимаю, то ли он книгу слишком сильно рванул, то ли я ею его подтолкнул, а только он качнулся назад. Сзади, как на грех, колонна. Он об неё стукнулся, с него слетела фуражка и покатилась по полу прямо к дверям зрительного зала. Он бросился её подбирать, и тут сеанс закончился двери распахнулись, из них вывалил народ, а лейтенант у них под ногами свою фуражку ловит. Вид у него, понятно, суетливый, глуповатый, а тут ещё кто-то из гражданских схохмил:
         - Что, хлебные карточки потеряли? (Шуткой это тогда звучало потому, что эти самые карточки давно отменили).
         Какие-то девицы хихикнули, лейтенант совсем взбеленился и заорал, тыча в меня пальцем:
         - Он меня толкнул! Он меня ударил!
         Все уставились на меня. Я стоял, держа в руках книгу, с видом отнюдь не драчливым. Но офицеры, конечно, доставили меня прямиком к замполиту.

         Я твердил, что никого не толкал, что товарищ лейтенант вышел из зала с фуражкой в руках, а когда стал её надевать, то случайно уронил. Вот и всё.
         Однако офицеру, разумеется, веры больше, а за драку с офицером мне грозил уголовный суд и тюрьма. Думаю, спасло меня не моё враньё, а то, что драки никто не видел, все видели только, как лейтенант фуражку подбирал, так что для уголовного суда доказательств не было. Да и шум поднимать начальство, как видно, не хотело. Всё же у меня похвальных грамот была куча да именные часы от самого Командующего. Могли того же замполита обвинить в недостатках воспитательной работы. 
      Поэтому сор из избы выносить не стали, а наказали "дома" - разжаловали из младших сержантов (перед строем спороли с погон лычки) и посадили на гауптвахту ожидать отправки в дисциплинарный батальон "за злостное нарушение воинской дисциплины".  А это значит - о военном училище забудь, в дисциплинарке минимум полгода, которые ещё дослуживать после трех лет. Было от чего унывать.
      И вот ведь что интересно: казалось бы - вся жизнь идёт кувырком, а я не особенно переживаю. Видимо, в юные годы удары судьбы воспринимаются не как трагедии, а как острые приключения. Решила, похоже, судьба, что пока с меня хватит, и протянула мне руку.

ВЛЗО

      Приказали мне срезать и сдать солдатские погоны, повели под конвоем на станцию. По пути один конвоир рассказал, что пока я сидел на гауптвахте, с моим другом Лёвой случились беда: он попал под поезд, ему отрезало ступню, и его комиссовали.
      На станции меня  сдали майору с пышными чуть не до ушей усами. И фамилия его была созвучна усам - майор Фурса. Он собрал человек пятьдесят таких же беспогонников и объявил, что мы теперь - Военный лесозаготовительный отряд, и отправляемся на заготовку леса. Куда - не сказал. Пару суток везли нас в телячьих вагонах, а когда прибыли на место, то с изумлением прочитали название станции: "Лондоко".
      - Куда завезли-то, - спрашиваем, - Лондоко, Монако. К итальянцам что ли?
      - Не-е-е, - майор Фурса говорит, - не к итальянцам. К немцам.
      - К каким-таким немцам?
      - Сейчас увидим, - смеётся.
Спрашиваем у местных:
      - Что это за Лондоко такое? Где мы?
Мужик бородатый смеётся:
      - Вы тут в чудОм месте. Это Еврейская автономная область. Только мы тут ни одного еврея сроду не видали.
      Прошли через посёлок - ё-кэ-лэ-мэ-нэ! Ну и Лондоко-Монако: хибары чёрные в землю вросли, улица - сплошь грязь, машинами размешанная, вдоль "тротуары" из досок - в щели грязь хлюпает - народ в сапогах-телогрейках, как зеки.
 
      За посёлком большой палаточный лагерь. Там ребята, человек сто пятьдесят, вроде бы в такой же форме, как наша, но что-то всё-таки не то. У нас цвет робы зелёный, а у них как бы коричневатый, и качество получше, в рубчик как бы. А главное - сапоги. Не кирза, как у нас, а яловые. Сразу видно - кожа. Шик!
      Оказалось - аж из Германии таких же бедолаг, как мы, за разные провинности сюда в эту дыру законопатили. В основном за самоволку, за драки да за пьянку. И хоть из Европы загнали их сюда комарам на пропитание, они особо не печалились. Даже, говорят, лучше. Там дисциплиной задолбали: сюда не шагни, туда не плюнь, здесь окурок не брось, не вздумай немцу в морду заехать или к немке приколоться. А здесь - воля вольная!

      Привезли они с собой огромные чемоданы - видно жирная была у них служба. А те чемоданы диковинными вещами набиты. Весь посёлок в лагере толпился - торги шли, как будто коробейники приехали. Местные рыбаки-охотники хватали складные стаканчики (на охоте да рыбалке вещь, понятно, необходимая и очень удобная), и трехцветные фонарики, женщин восхищали неломающиеся гребни (гни, как хочешь, сломать никак нельзя) и, безусловно, шёлковые шарфики и кружевные платья необыкновенных нежных расцветок.
      Торговля шла, разумеется, не за деньги - что тут на них купишь? Так что и не торговля в общем-то, а товарообмен: немецкие диковинки меняли на самогон и еду, а женщины солдатикам и ещё кое-чем приплачивали. Нам от немецких щедрот тоже перепадало. Разгульная была жизнь!
 
      В нашем отряде среди двухсот человек нашлись, конечно, и гармонисты и гитаристы. Даже поэт оказался. Роальд Добровенский.  Ну, Роальд как-то не выговаривалось, так его все Васей звали. В очках, крупный, неуклюжий. Пить особо не пил, драться тоже наверняка не умел. Его-то сюда за что? Оказалось - с немочкой у него любовь закрутилась. Он еврей, немецкий язык хорошо знал, в Германии служил при штабе переводчиком. Свободы, понятно, больше, вот у него с немочкой и разгорелась любовь. До того разгорелась, что он на ней жениться решил. Ну и его от такого соблазна на двенадцать тысяч километров и отодвинули. Он стихи писал, песенки, на пианино классно играл.
      Как-то того бородатого на единственной улице встретили, Вася ему:
      - Еврея, говоришь, не видел? Вот он я - посмотри.
      А тот хохочет:
      - Ну ладно, хоть временно название области оправдаешь.
      В клубе каждый вечер танцы. Девчонки притопают по грязи в сапогах, телогрейки да сапоги скинут и порхают в немецких платьях как в цветных облаках. А наши "немцы" хохочут и объясняют нам, что не платья это, а ночные рубашки.

       Никакого леса мы не заготавливали, а во-всю наслаждались жизнью. Но однажды накатил от станции рёв моторов, и весь посёлок высыпал на улицу, открыв рты на фантастическое зрелище. По грязи, блестя гусеницами, двигалось невиданное непоймичего. То ли трактор, то ли бульдозер, то ли экскаватор... Весь лаково блестит на солнце ярким канареечным цветом, впереди толстая решётка в круглых дырочках, бульдозерный нож висит, какая-то лопата что ли сверху, со всех строн понавешено - лебёдки, крюки, пила-циркулярка... Кабинка фигуристая стёклами сверкает. Шлёпает траками это чудище, грязью "тротуары" заливая, а за ним пять наших серых ЧТЗ дверцами кабинок дребезжат.
       Построил майор Фурса наш отряд, разгладил усы и сказал, как мне показалось, с сожалением:
       - Всё. Хватит баловаться. Снег в тайге почти стаял, делаем волокуши и вперёд.
      Я смотрю - а "немцы"-то наши совсем обрусели - яловых сапог на них не видно, все в кирзачах потёртых. И чемоданищев при них нету - ходовой товар оказался. Да и куда в тайгу с такими шкафами?
      Валили кедры, высокие крепкие красавцы, делали из них здоровенные тракторные сани-волокуши, потом выстроились в колонну: впереди желтый агрегат, за ним трактора с волокушами, на волокушах большие армейские палатки.
      - Ну вот, - сказал майор, стоя впереди колонны, - за этим американцем и двинемся. Что там на нём написано?
      - Катерпиллер, - сказал я, - это значит "гусеница".
      - Ишь ты - гусеница. Вот гусеницей и поползём. Дорогу будем строить.

      Действительно поползли. Медленно вгрызались в тайгу. Где твёрдый грунт, "американец" орудовал ножом да ковшом, а мы лопатами да кирками. Где низина - мы брались за топоры и пилы, укладывали на сваях настил из брёвен. За собой оставляли какую-никакую дорогу, во всяком случае, на тракторе проехать можно.
      Весна пришла солнечная, тихая. Молодые парни - народ не очень-то сентиментальный, но и у нас дух захватывало от видов расцветающей тайги. Багульник покрыл сопки розовой пеной, утром они светлые, с голубизной даже, а на закате - раскалённым металлом горят. В низинах - поля оранжевых и жёлтых лилий. Здесь их называют "саранки". А позже - махровые ковры белых, розовых и голубых пионов. И тайга вокруг глухая нехоженая.

      - Давай, давай, ребята! Веселей! - подгоняли нас Фурса и ещё пятеро офицеров. - Пока весна, нет комарья и гнуса, надо как можно больше дороги сделать. А то потом эти кровососы жизни не дадут.
      И правда. Только потеплело - накинулась на нас вся эта нечисть. Комары любой открытый участок тела сплошной массой облепляют, в нос лезут, в рот, дышать не дают. Гнус невидимый под одежду пробирается - ночью вся кожа пухнет, зудит. К середине лета слепни налетели. Те слёту впиваются, прихлопнешь его, а потом всё равно на теле чёрные пятна долго держатся и болят. Костры дымные разводим, в дыму покрутишься - на какое-то время все изверги летучие отстанут. В палатках специально на ночь накуривали - хоть немного полегче.

      Кровососы загрызают, работа тяжёлая, а питание скудное. Суп из сушёной картошки, сушёной капусты и сушёной моркови, да немного каши с тушонкой. Хлеб - только сухари. Для витаминов хвою отваривали, в суп травки бросали - щавель, кислицу.
      Лондоко теперь казалось райским местом. Грустно пели сочинённую Васей песенку с припевом:

                Лондоко, Лондоко!
                На пилу и топор нажимай,
                Далеко, далеко
                Те весёлые дни вспоминай.

      Так пробивались через тайгу всё лето. Исхудали все страшно, ползали как сонные мухи, не было сил работать. Только Фурсе да Вовчику повезло. Вовчик был механиком на Катерпиллере, а там в кабинке - о таком чуде мы и не слыхали никогда: кондиционер. Сидит себе Вовчик за стёклышками, нам, доходягам, сверху ухмыляется. А Фурса на ночь Вовчика в палатку отправляет, а сам в комфорте спит.
      Мы в дымной палатке, до кровм расчёсываясь от гнуса, рассуждали:
      - Как же так? Ведь танки наши - американцам и не снились такие. А трактор-то сделать легче. На тех же заводах. Те же инженеры, те же рабочие. Почему же не  можем сделать, как этот Катерпиллер?
      - Можем, конечно. Шагающие экскаваторы вон какие делаем. А чтоб нам комфорт, так начальству это не надо. Их в Москве ни комар, ни слепень, ни гнус не кусают. Ишь, мол, кондиционер им. И так перебьются.

      Наконец, в конце лета, уже на исходе сил остановились на пригорке. Майор вышел вперёд:
      - Всё, ребята, добрались мы до места.
      Столпились, смотрим - впереди между невысоких сопок ровная, зелёная, чистая долина. Вокруг - кедры, лиственница, сосны, ели, деревья высокие ровные, как на подбор.  И посреди долины ручей бежит, блестит на солнце. Красота! Замолкли все, загляделись. Василий очками, как биноклем водит. Вот он - восторг первопроходцев, когда они после изнуряющего пути находят новые прекрасные земли!
      - Здесь, - повёл рукой майор, - будут строить посёлок. "Ключ Берёзовый". Мы должны расчистить место, заготовить материалы для строителей. Пока всё не сделаем, отсюда не уйдём. А чем раньше сделаем, тем раньше уйдём. У кого дембель - домой, кому дослуживать - назад в свои части. Вот офицеры, инженеры-строители, говорят, что по расчётам к следующему лету можно успеть. Так что теперь ваша дальнейшая судьба только в ваших руках. В любом случае зимовать придётся здесь. И если не хотим все тут помёрзнуть - до зимы надо приготовить себе жильё. Сейчас один день отдыха - разбить палатки, в ручье помыться, постираться, посушиться, а с утра за работу. Давай, Вовчик, съёзжай с дороги и гони вон туда, к ручью.

      Катерпиллер сполз с брёвен настила, мягко покатил с пригорка на ровную полянку, ещё резче сверкая желтизной на фоне ярко-зелёной мелкой травки. И вдруг посреди поляны нос тяжёлой машины  клюнул вниз, упёршись в землю поднятым бульдозерным ножом.
     Вовчик дал задний ход, из-под гусениц полетели комья земли, потом потоком пошла грязь, корма провалилась, и жёлтая громадина на наших глазах стала быстро погружаться в разлившуюся вокруг бурую жижу.
      Мы кинулись тащить тросы с тракторов, выламывать из настила брёвна, чтоб бросить под гусеницы, но корма машины уже полностью ушла вниз, нос задрался и тоже быстро погружался в грязь. Вовчик орудовал рычагами, Катерпиллер ревел, дрожал и бился, но уходил всё глубже и глубже.
      - Прыгай! - перекрывая грохот двигателя заорал майор. - Приказываю, прыгай.
      Вовчик дёргал дверцу кабины, но её уже закрывала грязь. Он ударил ногами, вылетели стёкла, Вовчик вывалился и плюхнулся вниз. Ему бросили верёвку, вытянули из болота. Он стоял бледный, трясущийся, безумными глазами смотрел, как скрылся в грязи его красавец, и только длинная выхлопная труба выбрасывала дым и дрожал над ней чёрный кружок клапана. Мотор могучего механизма всё ещё работал, но потом скрылась и труба, на жирной бурой поверхности лопнули дымные пузыри, и всё стихло.
      Все остолбенели. Невозможно было поверить, что вот только что стоял здесь наш флагман, наш универсал, на могучие возможности которого мы так рассчитывали - и нет его. Исчез, как будто и не было никогда этого технического чуда.
      Пытались как-то совать в болото крюки на тросах, чтоб зацепить за что-то и вытащить тракторами, да где там!


Ключ Берёзовый

      Место, где нам предстояло работать было необычным. Первое, что удивило - здесь не было никаких летающих кровососов. То ли осень близка и все они уже угомонились, то ли действительно было здесь что-то особенное. Когда ещё дорогу сюда тянули, то разнеслась среди нас такая байка:
      Японская делегация ехала в Москву, и на каждой станции они бегали за водой. Наши гэбисты насторожились - в вагоне проводницы чай носят, вода в умывальниках и в бачке всегда есть, чего это они с чайниками по перронам бегают? Стали потом воду на станциях проверять и обнаружили слабую радиоактивность. Копнули глубже и оказалось, что радиация идёт из тех мест, где течёт вот этот ручей.
      Я думаю: "Да ну, трёп всё это. Японцы какие-то". А самого всё же грызёт: неужели нас сюда на убой кинули? Чтоб мы в этой радиации место для чего-то обустроили, а что сами загнёмся - так нас же наказали.

      Ручей был довольно широкий и, как оказалось, глубокий. Повыше - водопад в камнях, ниже - заводи разлились, там и окунуться можно. Столпились у воды. Искупаться бы, всё лето толком не мылись. Но боязно - вдруг там и правда радиация? Кто-то решительно стал сбрасывать одежду:
      - Эх, помирать - так хоть чистым!
И полез в воду.
      - Водичка-то подогретая! - окунаясь, фыркая и плескаясь закричал весело.
      Тут уж все голой оравой бросились в воду.

      Время шло, работали в жаре, в поту, купались по нескольку раз в день, и не было никаких признаков болезней или слабости. Напротив, всё тело, комарами изъеденное и расчёсанное, или где прыщ какой, или там ссадина, порез - всё быстро заживало, кожа стала чистой, гладкой.
      В тайге обнаружилось много всего съедобного. Кусты усыпаны "дальневосточным виноградом". Это крупные продолговатые зелёные ягоды, сладкие, как виноград, только растут не гроздьями а по отдельности. Облепиха и особенно лимонник - витаминная аптека и энергетик лучше всякого кофе. Осенью грибы пошли, а главное - кедровые орехи поспели. Завалим огромный кедр на брёвна - шишек с него целый воз. Орешки сочные, душистые, масляные. Горсть съел - и сыт.

      Отъелись, окрепли на работе, мышцами обросли. Забылись страхи про радиацию. Наш врач даже  осмотры сократил. "Да чего этих бугаёв осматривать? Что им на этом курорте сделается? Эх, какой семенной фонд пропадает, сколько здоровяков-детишек могли бы уже наделать! Энергия вон у них во все конечности бьёт". С одной конечностью, ясное дело, маета: женщин-то нету!
      И вот что интересно - сейчас по Америке, по Европе, да и по России уже колоннами педерасты маршируют. И столько их оказалось - чуть ли не больше, чем нормальных мужчин. Но я и в ВЛЗО этом и за все три года в армии никогда о мужеложестве не слышал. А ведь там все и всё на виду, никуда не спрячешься, непременно бы обнаружилось.
         Конечно, существуют какие-то отклонения в психике, но это очень редкие случаи, а теперешняя массовость всяческих гендерных новаций - скорее всего не психические, а социальные отклонения. Политика, средства массовой информации, мода - всё упорно толкает человека к извращениям, к ломке и коверканью человеческого естества. Зачем это делается? Вот ведь главный вопрос. Возможно, наша цивилизация приближается к тому, что женщины перестанут рожать детей, и потомство будет выращиваться "из пробирки"? Тогда секс останется просто наслаждением, а в таком случае уж понятно - как хочешь, так и кувыркайся.
      Нас в тайге от сексуальных томлений спасала работа. Хоть и тяжело работали, но споро и весело, с подначками, шутками-прибаутками. Намахаешься топором да пилой до изнеможения - бултых в ручей, и снова как заведённый от темна до темна. В постель упал, и сразу спишь мёртвым сном до самого подъёма.

      Осень выдалась сухая, длинная, отличное время для строительства. Там я прошёл весь цикл постройки бревенчатого дома от фундамента до крыши, что потом мне очень пригодилось в жизни.
      По нашей, так сказать, дороге трактор ползал куда-то. Лес, гравий, щебёнка - это здесь, на месте, а цемент, кровельные материалы, из металла чего - на волокуше "с большой земли" доставлялось. Ну и почта, продукты. Печки-буржуки нам завезли, на зиму валенки, бушлаты, шапки. В общем - жили, не тужили.
      Себе на скорую руку срубили теплушки: сруб на десять человек, внутри нары в два этажа, в середине печка-буржуйка и стол. Офицерам сруб побольше. А основательное, настоящее здание только одно - зато большое, длинное. На высоком каменном фундаменте, под железной крышей. Не знаю, для чего оно предназначалось, а мы пока устроили в нём столовую и клуб, где, когда дождь, развлекали сами себя концертами особого свойства. Поскольку женщин не было, то можно было не стесняться в самовыражении. Мы и не стеснялись. Пели такое, что, пожалуй, даже наш старшина Мигунов оценил бы. Обнаружились артисты, зал рыдал от хохота.
      Невдомёк тогда нам было, что это и есть высокое  искусство начала ХХ1 века.

      Нашими задачами было - устройство фундаментов под будушие здания, заготовка леса и деловой древесины. Копали, таскали камни, заливали фундаменты. Рубили, пилили, складывали брёвна в штабеля для просушки. Старались как можно больше успеть до зимы, понимали - зимой в десять раз труднее будет.
      Хоть дала нам зима фору, подзадержалась малость, всё же, как полагается, пришла. И оказалась снежной, морозной. Кончился наш курорт. Дорогу завалило так, что и тракторам не пробиться. Стало туго с пропитанием. В теплушках наших как буржуйку ни раскаляй, холод всё равно пробирает.
      Только ручей выручал. Он и зимой не замёрз. Пар от него поднимается, деревья вокруг в пушистом инее на солнце сверкают. Чуть мороз ослабнет - мы в ручей, греться. Потом покатаемся  в мягких сугробах, и опять в воду. Бегаем все красные, орём.
      Работать в губоком снегу, на морозе стало совсем тяжело. Да и день короток. В столовке супчик жидкий, да каши полмиски, тушонка только в воскресенье. В теплушках света нет, только буржуйка светится. Лежим на нарах, орешки кедровые грызём - они от голода и спасают. Разные байки травим, истории, анекдоты. Вася смешные стишки сочиняет. Двое на немецких губных гармошках играть наловчились, песни поём.

Кажется, Кульдур

      Вокруг лагеря мы все кедры  поспилили, за орешками надо подальше по сугробам лазить. Смастерили снегоступы, шарили везде в поисках кедрача, и однажды наткнулись на лыжню. Решили офицеров пока не посвящать. Ребята мне говорят:
      - Ты разведчик, вот и разведай, что за лыжня, откуда да куда.
Ещё двое идти вызвались, и рано утром, чуть свет, мы отправились. Каждый взял по рюкзаку кедровых орешков, топорики за пояс, и пошли на снегоступах. Снег ночью не шёл, лыжня видна, день солнечный. Я по ходу зарубки делаю, план рисую с ориентирами, чтобы, если снег пойдёт и лыжню завалит, дорогу назад найти.
      Шли целый день, и уже собирались вернуться, а то ночь застанет - пропадём. И тут за сугробом увидели избушку. Оказалось - охотничье зимовье. Внутри печка, нары, стол, лавки, посуда. На стене ружьё висит и патронташ. В железном сундучке - крупы, консервы. Житуха! Натопили печку, наварили каши с консервами, наелись и завалились спать.
      Утром стук в дверь. Открываем - двое с ружьями. Охотники.
      - А-а-а, - говорят, - солдатики. Вы чего - из лагеря сбежали?
      - Не из лагеря, а из отряда. И не сбежали. Куда тут сбежишь? Лыжню увидели и пошли по ней. А то сидим там в снегах. Еды нет, писем нет, совсем одичали.
      - Рисковые вы, ребята. По тайге без ружья, без лыж... Ну ладно, пошли с нами.
      С ними идти было, понятно, веселее. Привели они нас в посёлок, показавшийся нам верхом цивилизации: там была столовая, контора заготсырья и даже почта! Немедленно написали письма домой. В конторе сдали орехи и просто ошалели от неожиданной радости. Оказалось, что кедровые орехи - дорогой продукт. Червонец за килограмм. Солдатский рюкзак потянул ровно на десять килограмм, выходит - каждому сто рублей! Это тогда были хорошие деньги, а уж для солдата просто несбыточная мечта. Ведь столько солдат получал за все три года службы. А тут - вот они, в руках!
      Плотно поели в столовой. С выпивкой. На ночь нас местные пристроили. Утром накупили продуктов, водочки, конечно. Отправились в обратный путь. Те двое охотников с нами пошли:
      - Приведёте, - говорят, - к вашим начальникам. Скажете, что случайно нас возле лагеря встретили. И вот что, - добавляют, - вы что там в зимовье съели - возместить надо. Такой в тайге порядок. И другим вашим, кто ещё пойдет, тоже так объясните. Чтоб там всегда необходимый запас был. А то мы вас больше к нам не пустим.
      - Как так не пустите? - засмеялся я. - Ворота закроете? Так их нет.
      Охотник постарше посмотрел на меня серьёзно:
      - Слыхал, как здесь говорят "Закон - тайга, медведь - хозяин"? Это не шутка, а так оно и есть. Тут свои законы. Если кто в тайге пропал - никто никогда не найдёт. Поняли меня?
      Мы поняли, вопросов не задавали и к вечеру вернулись в лагерь.
    
      Охотники наладили свои дела с нашими офицерами, а мы установили очерёдность походов в посёлок, и жизнь у нас пошла совсем другая. И поесть пожирней и выпить перепадало.
      Однажды кто-то из очередной группы притащил несколько пачек чая.
      - Зачем столько? - спрашиваю.
      - Дак чифирнём, - отвечает.
      Я такого не знал и с интересом наблюдал за процессом. Парень заварил в котелке целую пачку (а может, даже две) и разлил нам по кружкам. Я хлебнул чёрной, вкусно пахнущей, густой жижи и вскоре почувствовал, что сердце бьётся в горле, голова совершенно дурная, глаза на лоб лезут. Выскочил из теплушки, тру голову снегом, побежал к ручью, давай пить скорее. Бродил, шатаясь, морозным воздухом дышал. Кое-как в себя пришёл. Другие участники процедуры тоже не поняли, в чём здесь удовольствие, и больше мы таких странных развлечений не повторяли.
      Если память меня не подводит, то посёлок этот благословенный называется Кульдур. Я потом по карте смотрел, пытаясь выяснить, где мы тогда зимовали. Действительно есть такой посёлок. И Ключ Берёзовый в тех краях есть. Там сейчас курорты на горячих минеральнах водах. Тот ли это Ключ Берёзовый, который мы начинали строить, не тот ли - не знаю.
      А в посёлке, который "кажется Кульдур", мне ещё раз удалось побывать, когда подошла очередь для нашей тройки. Такие деньжищи, которые нам платили за орехи, взбудоражили весь отряд, и вскоре в пределах ближайшей досягаемости все кедры были ободраны подчистую. Если стрясти шишки битьём по стволу тяжёлой колотушкой не удавалось, то громадные деревья просто спиливали, собирали шишки, а ствол - отличную кедровую древесину, гораздо более ценную, чем собранные с этого дерева орешки - оставляли гнить.  (Это к вопросу о рыночной системе хозяйствования). Я успел набить рюкзак, за который получил свою сотню, и даже ещё мешочек на тридцатку.
     В этот раз я отоварил стандартным набором еды и питья только дополнительный заработок, а сто рублей отправил матери.

      Дело в том, что после той жути с ружьём мать решила вернуться к своей привычной работе с детьми. А тут как раз открыли в Абдулино большую школу-интернат, куда её пригласили завучем по воспитательной работе. Но когда она стала увольняться из Дортехшколы, обнаружилась большая недостача книг в библиотеке. Мамочка моя доверчивая раздавала книги не записывая, полагая наивно, что люди честные, книги вернут, не будет же они её обманывать. В общем, насчитали неподъёмный долг. Принесла она все свои книги, продала, что могла, но не было у неё ценных вещей, и долг никак не погасить. Вот и хотел я хоть немного помочь.
      Да только мама моя не обрадовалась, а перепугалась. Стала писать, откуда я такие деньги взял, что со мной случилось, где я нахожусь. Пришлось изворачиваться на полуправде - мол, послали нас временно на заготовку леса для нужд армии, а тут вот подвернулась удача с орехами.

      А блаженные кедровые времена закончились резко и страшно. Пошла одна тройка, а назад  в сильный снегопад ночью вернулись только двое. Еле живые и сильно пьяные. Третий, говорят, по нужде присел, отстал, а потом потерялся. Снег так валил, что не найти. Обматерили этих раздолбаев, а что делать? Ночь, темень, снег сыпет и сыпет. Покричали, факелами помахали - да где там! На другой день по сугробам шарили, случайно заметили кровь на снегу. Раскопали - лежит мёртвый и всё лицо обгрызано. 
      Фурса все походы, понятно, строго запретил. Хотя уследить за всеми было трудно, его приказ мы выполняли, потому что майор сказал так:
      - Кого в самоволке застукаем, тому срок службы в ВЛЗО засчитан не будет, и придётся ещё год дослуживать.
      О такой перспективе даже подумать было страшно, а потому снова сели на скудный лагерный рацион. Остатки орешков теперь щёлкали сокрушаясь: это ж надо - считай, деньги жуём, сколько тушонки бы накупили!

Биробиджан

      Весна приближалась. Фундаменты наши стояли крепко, не просели. Брёвен мы в штабеля сложили много. Фурса был доволен, что даже раньше срока управились, и приказал готовиться к отъезду. Вернулись в Лондоко, где нас разбросали по разным воинским частям.
      Мы с Василием попали почему-то к связистам, и были рады, потому что часть стояла в самой столице Еврейской автономной области, в Биробиджане. Если в названии "Лондоко" были некие итальянские отзвуки, то в "Биробиджане" явно возникали среднеазиатские ассоциации, хотя ничего ни европейского, ни азиатского в нем не было. Обычный безликий довольно замухрышный городишко. Но нам после глухой тайги он казался большим и действительно столичным городом.
 
      Познакомился там с красивой девушкой - косы длинные, золотистые, глаза голубые. Классическая русская красавица. Влюбился по уши, понятно. Вела она сабя строго, лишнего не позволяла. Была она сиротой. Отец на фронте погиб, мать умерла, воспитывали её дедушка с бабушкой. Они приглашали меня в себе, дедушка наливал рюмку, бабушка пирогами баловала.
      Однажды возвращался я от них из увольнения. Наша часть за рекой, надо через мост идти, и хорошо, что издалека заметил - патруль на мосту. А я выпил малость, заметят - в комендатуру заберут. Никаких нарушений мне допускать нельзя. Меня и в новой части предупредили: будут нарушения - ВЛЗО не засчитаем. Что делать? Время поджимает, построение скоро.
      Лёд на реке сильно уже подтаял, но ещё стоит, ледоход не начался. Делать нечего - придётся по льду. А он уже весь в промоинах. Пошёл осторожно между промоин, пробую, где лёд покрепче. И уже другой берег близко, как вдруг треснуло подо мной, и ухнул в воду. Сапоги налились водой, вниз тянут. Течение в реке Бире быстрое, сильное. Шинель под лёд тащит и уже меня туда утягивает. Жуть накатила. Вспомнил я, как в детстве изо льда выбрался, и стал своим весом лёд ломать. Налягу на льдину, она тонет, я её под себя стараюсь и дальше ломаю. А у берега льда нет, чистая вода. Ну всё, думаю. Не выплыть мне в шинели, в сапогах. И снять в таком бурном течении не смогу. Вниз уже пошёл, и тут ногами дно почувствовал. Выгребся, выполз кое-как. На спину брык, ноги поднял из сапог воду вылить, и на горушку бегом. Холодно, закоченел весь, сам себя подгоняю: "Давай, давай! Быстрей! Замёрзнешь".
      В санчасти земляк санитаром служил, я туда. Начальства, на счастье, не было. Разделся, полотенцами растираюсь. Земляк мне в мензурку спирта налил, глотнул я, водой запил. Насыпал он мне в ладонь витаминов - закусывай. Одежду вдвоём выжали, и я бегом на построение. "Ох, - думаю, - ведь учует старшина". Прибегаю - и вот везуха: в казарме света нет. При лампе перекличка по-быстрому прошла. Отбой!
      Утром проснулся, думаю: "Может заболею. Хоть в санчасти отлежусь". Куда там! Вот ведь чудеса: до армии зимой и особенно весной частенько прибаливал. Один раз на охоте сильно простудился, долго и тяжело болел. (Про это в романе написал). А в армии и на снегу спал и на НП до окостенения мёрз и вот в ледяной реке чуть не утонул, но за все три года ни разу не посчастливилось в санчасти полежать, отдохнуть-отоспаться, о чём каждый солдат мечтает.

      Хотя служба на новом месте началась с такого неприятного случая, дальше всё пошло неплохо. Дисциплина у связистов была не такой строгой, как в сержантской школе, и даже не такой, как в артдивизионе, потому что и работа была совсем другой. Наша часть в основном обслуживала участок телефонной линии "Москва - Хабаровск". Подгнившие столбы меняли, следили, чтобы обрывов проводов не было. Поэтому небольшими группами уходили "на линию", и попробуй там за нами уследи. Вольготно жили.

      Любопытный момент: там узнал, а на нашем участке и своими глазами увидел, что проехать на автомобиле от Москвы до Хабаровска невозможно. На огромном пространстве чуть ли не от Байкала не было никаких дорог, кроме единственной железнодорожной магистрали, да и та в байкальских тоннелях шла однопуткой. И только в ХХ1 веке был, наконец, построен многострадальный БАМ и проложена автомобильная дорога, по которой проехал сам Президент Путин, чтобы убедиться, что она есть.
 
      В город отпускали часто. Там было, как положено национальной автономии, и своё Издательство. Выпускалась газета "Биробиджанер Штерн" на идишь и русском. Тираж был  необычно большим. Оказалось, что она рассылается во многие страны мира. В отличие от Лондоко, в Биробиджане евреи были, и, естественно, они и в редакции газеты работали. Василий говорил и писал на идишь, поэтому его привлекли к газетной работе. Он там и статьи и стихи публиковал, вернув своё имя Роальд. Я тоже пристроился там на подхвате.
 
      Хоть в тайге у нас для здоровья действительно был курорт, но оказывается, человеку не только для тела нужна пища, но и для ума тоже. Истосковались мы там по полной жизни, оголодали без информации. Страна первой в мире вырвалась в космос, представ перед человечеством передовой индустриальной державой. Столько всего нового свершалось, но проносилось мимо нас. Так что теперь мы навёрстывали упущенное - много читали, писали, спорили.
      Один из сотрудников редакции приехал из Саратова и всё вспоминал, какой это красивый город. Волга там, осетрина, икра... Университет отличный, филармония, консерватория, театры, музеи. Туда во время войны из Ленинграда много профессуры, артистов, музыкантов эвакуировали, поэтому культурная жизнь там на очень высоком уровне.
      Роальд загорелся - в саратовскую консерваторию поступать по классу рояля. Ведь после армии поступление в ВУЗ вне конкурса, лишь бы на троечки сдать.
      - Давай, - мне говорит, - поехали вместе. Ты в университет на филологический.
      -  Да ну его, филологический. Бабье царство. На исторический пойду. В Московский университет. Я туда не поступил, теперь вне конкурса уж точно пройду.
      - Вот чудак, - этот сотрудник смеётся. - Да среди филологинь будешь как сыр в масле кататься. Я там учился, у нас самые красивые дечонки были. К нам парни со всего Саратова на вечера рвались. Кстати, факультет там называется "историко -  филологический".
      Уж не знаю почему, только этот нюанс меня зацепил. А что, думаю, получается вроде как история и филология вместе. Как раз то, что надо. В Московском такого нет. Да и с Роальдом так сдружились! Вместе веселее будет.
      Подали документы, и надо же - получил я вызов на приёмные экзамены! На крыльях летал от радости! Такой каприз удачи: ведь мне грозило год дослуживать, а вместо этого на целых два месяца раньше дембеля уезжаю. Вот Роальд получит и поедем. Но мне уже ехать, а ему вызова нет. Как же так? Куда я один в незнакомый город? В Москве хоть радственники. Дурак я, дурак.
      Однако, всё уже. Ничего не изменишь. Поехал. Теперь не в телячьем вагоне, в пассажирском, хоть и в плацкартном. Да оно и веселее среди народа. Снова через всю огромную страну - Дальний восток, Байкал, Сибирь, Урал, Волга.  Восемь суток всего ехал, и вот он - Саратов.

      Кончилась моя военная служба. Конечно, была она тяжёлой. Часто потом снилось, что я опять в армии, и от ужаса в холодном поту со стоном просыпался. Но и научила многому. Нет, не жалею я о тех годах. Не напрасно они прошли. И физически окреп, закалился. И много полезных навыков получил - работа с вычислениями, с   телефонной и радио аппаратурой. Строительными инструментами и приёмами овладел.
        Выработались полезные навыки. Например, стараюсь соблюдать порядок в быту, не нравится мне неряшливость. Не люблю опаздывать. Вошли в твёрдую систему утренняя зарядка и физический труд. Получаю от них удовольстрвие, без них хожу вялый и сонный.
        А дурное - это, безусловно, водка. Пить её, заразу, научился. Хорошо хоть, что в привычку не вошло.
        Какие-то, правда, и курьёзные привычки привязались. Вот, скажем - брюки и рубашка. Солдат первым делом надевает штаны, потом сапоги, потом гимнастёрку. Почему именно так? А потому что  если солдат в штанах, то он уже, считай, боеспособен. Если ещё и в сапогах, то уже совсем боец. А если только в гимнастёрке, но без штанов, то никакой он не солдат. Это нам старшина Мигунов очень красочно объяснял. Так вот я до сих пор сначала надеваю брюки, а потом рубашку, хоть ведь и неудобно это - рубаху потом надо в брюки заправлять. Но вот что ты будешь делать? Когда вспоминаю, как надо - делаю правильно, а на автомате - так по-солдатски.
        Или вот ем быстро, как в армии приучили. Жена смеётся:
       - Куда ты спешишь? Хоть прожуй, вкус почувствуй.
Хитрю, конечно: мол, так вкусно, что остановиться не могу.
 
      А главное, что дала армия - научился не бояться трудностей, уметь долго и упорно работать, не унывать в тяжёлых ситуациях, не чураться никакой работы, жить в любом коллективе, ценить дружбу и взаимопомощь.